Рига - город портовый. В некотором смысле - фартовый.
Рынки, рынки, негоцианты. Лакомый кусочек неба, моря и земли. И потому пришли освободители в невиданные ими до селе края.
1940 год.
Лапти и онучи на ногах солдат.
Какой это век? Скифы причерноморья? Лапотные крепостные крестьяне?
Ни то и не другое, а маленький экскурс в недалёкое прошлое.
После финской компании, руководство РККА и лично товарищ Сталин, старались срочно избавиться от командных кадров, организовавших грандиозную победу Красной Армии над финской республикой.
Сотням тысяч загубленных жизней никто счёта не вёл.
Маннергейм потерпел сокрушительное поражение, но Красная Армия не вошла в Хельсинки всего то из - за того, что Адольф Гитлер или как его запросто называл товарищ Сталин, Алик, позвонил ему и попросил ограничиться "отцу народов" почётным миром с Финляндией, ведь Германия имеет интересы в этом районе.
Сталин на уступку пошёл.
Граница отодвинулась от Ленинграда. У командования РККА отлегло на сердце.
Спасибо Гитлеру, в тяжёлый час подсобил, иначе всем им на Колыму маршировать или в излюбленный Иосифом Виссарионовичем, Туруханский край.
Непродуманная стратегия, отсутствие тактики наступательных операций, мощная оборона, линия Маннергейма, оснащённая современным тяжёлым оружием;
Ненадуманный патриотизм финского народа; ликвидация "пятой колонны", заложенная ещё при Владимире Ильиче - всё это сыграло на руку финнам и обнажило половое бессилие Генерального штаба РККА.
Война, которую Ворошилов обещал закончить в две-три недели, приняла затяжной характер
и, вынудила глубокие тылы СССР по ходу войны перестраивать на военные рельсы всю
государственную экономику.
Армия численно прибывала, а обмундирования и сапог катастрофически не хватало.
Генералы не сумевшие убедить мир, в непобедимости Красной Армии не нужны Советскому народу - решительно, но спокойно, постукивая по столу самшитовой курительной трубкой, сказал величайший вождь всех народов.
Солдаты, не показавшие легендарного русского мужества, суворовской находчивости и отваги, также не нужны Советскому народу.
Память о сражение под Бородиным должна была померкнуть, после сражения под Ленинградом.
Крепостное крестьянское войско Кутузова, под командованием нацмена Багратиона и офранцуженного Барклая, нанесло такой урон войскам Наполеона, что дух самого императора пал ниже верстового столба.
Так думал Иосиф Виссарионович, человек сложной судьбы, сапожник и сын сапожника, удачно примеривший на себя шапку Мономаха.
Он на деле мечтал возродить Российскую империю, в границах четырнадцатого года, когда уже и Пруссия больно почувствовала на своём хребте сапог русского солдата.
Однако с сапогами дело обстояло плохо. Кожевенное производство захирело. Сельское хозяйство в глубокой долговой яме, как и вся Россия.
Сталин знал, что кризис - дело временное. На то он и верховный правитель России, чтобы видеть всё от начала до конца. Находить истину в любых хитросплетениях лжи, заставлять людей работать. Работать бесплатно, но не даром.
Это значит, что при обесцененных деньгах, естественной оплатой за труд становилась сама жизнь.
Русскому народу не привыкать отдавать жизнь за кого придётся, а за Родину и за Сталина - это наивысшая миссия русского человека. Это божественное предначертание, если хотите знать. Это - долг гражданина, тем более гражданина - коммуниста.
Сталин привлекал в партию широкие массы молодёжи. Членство в партии становилось почти обязательным, особенно для людей с высшим, среднетехническим и даже средним образованием.
Не потому, что образование даёт такое право, а потому что партийность даёт право на образование.
Комсомол - помощник партии и начиная где-то, с пятого класса, лучшие из лучших пионеров вовлекались в комсомольские военизированные организации, становясь под боевые знамёна партии Ленина.
Не отставала и пионерия.
"Пионер - всем ребятам пример"
Стыдно быть не пионером. Это значит, что ты несознательный элемент, что ты сырой материал, которым обязательно воспользуются агенты буржуев.
Когда комиссии ГОРОНО проверяли партийность школы, то директора дрожали от страха. Вдруг выявят неохваченного, неорганизованного, уклонившегося от призыва в пионеры или комсомольцы, несознательного элемента.
Скандал!!!
Строили детей в отряды, рассчитывались по порядку и, в пионеры.
Красное полотно промышленность выпускала с избытком. Этот материал шёл на "Ура"! и текстильные предприятия именно на нём перевыполняли годовые и пятилетние планы.
Борис учился так себе, шаляй - валяй. А в пионеры, в первую очередь принимали пятёрочников, на худой конец хорошистов.
Володя Раинпорт считался отличником. А Сергей Диденко хорошистом. Но они вошли в одну команду, ту самую, первую, которым, повязали на шею красные галстуки.
Борис дружил с обоими. У Раинпорта отец работал в типографии. Эта работа очень почётная. Борис читал в учебниках, что печатники самые верные бойцы за революцию.
Он гордился дружбой с Раинпортом. У того и дача на Рижском взморье есть и в магазинах блат, и в школе учителя с Володей Раинпортом уважительно разговаривают.
Сергей Диденко из семьи военного. Отца его Борис никогда не видел, но много слышал достойного о нём и когда Диденко получал отличную оценку, учителя, почему то, всегда спрашивали о здоровье его родителей и передавали им горячий привет.
У Бориса тоже отец военный человек, но видимо его никто не знает, потому и приветов ему не передают.
Хотя Борис о себе неплохого мнения. На улицах мальчишки его уважают. Он начитан, любознательность его не навязчивая. Он и со старшими спорит, бывает, оказывается прав.
Но лучше учиться, чем учатся Диденко и Раинпорт никак не может. Старается. Стихи всегда наизусть знает, хотя и не требуется их зубрить. Арифметику грызёт как орехи.
Вот с рисованием и пением плохо. Рисовать заставляют или пионерские костры или мавзолей. Костры он научился рисовать, а у мавзолея углы прямые, ну никак не выходит линию ровно провести.
Упросил сестру Ирину. Она ему и рисовала мавзолеи, салюты на парадах, а уж костры там, или солдат бегущих в воображаемую атаку на альбомном листе, он сам сподобливался.
Трошин, - тебе нужно подтянуться по арифметике, - сказала как-то учительница. С кем бы ты хотел соревноваться за лучшие оценки?
Борис прикинул: с Райнпортом он не потянет. Райпорт и в шахматы играет, а Борис нет. С Диденко может быть попробовать. Диденко хоть и четвёрку имеет в четверти по арифметике, но что семью восемь - пятьдесят шесть, до сих пор не выучил.
Конечно с Диденко - заявил Борис. Так и записали.
Торжественные обязательства красиво оформили и вывесили на стене класса, под портретами вождей и командармов.
Уж учил домашние задания тогда он, на совесть. А письменные работы переписывал по несколько раз.
Раинпорт обещал помочь. В большую перемену бегали в пионерскую комнату на втором этаже школы. Там Володя открывал шахматную доску и расставлял фигуры. Ему хватало перемены, чтобы два три раза обыграть Бориса.
Впервые от Володи Борис получил детский мат и понял визуально, что означает фраза "Ход конём"!
Это такой обман для нанесения внезапного удара.
Движешься вперёд и уходишь в сторону, что бы противник всей массой своей ударил по пустому месту.
Однако в конце четверти, когда выдавали табеля, Диденко всё равно был назван в числе лучших.
Мать сказала: плохо учил. Нужно не только учить и заучивать наизусть, но ещё и осмысливать задание, искать ту главную и секретную часть в задании, которая отражает основное и на что должно быть нацелено твоё внимание.
Ага! Пойди, найди! Главное. Легко сказать. В задачах накрутят, накрутят.
Ухажёр материнской племянницы Нади, дядя Лёня, снял лётную фуражку, он учился в рижском авиационном училище и, небрежно бросив её на крюк вешалки ( попал), заявил, засучивая рукава: плёвое дело!
Мы эту задачку сейчас подрежем как мессершмита, мы ей все баки по пробиваем, да так, что не понять будет, откуда что вытекает и куда что втекает.
Не сумел. Не сумел.
Вот! С нескрываемым удовольствием сказал Борис отцу, и дядя Лёня не сумел, а Ирка, тем более. Может, ты попробуешь?
Отец отмахнулся.
А ну вас, отмахнулся и Борис. Тут ещё и латышский язык изучать нужно. Все ребята ругались в школе: для того мы их завоёвывали, чтобы этот проклятый "лабуцкий" язык изучать?
Уроки латышского языка превращались в часы вседозволенности. Это когда можно было кричать во всё горло и не бояться что тебя услышит учитель, кстати латыш.
Но тогда приходила директор, очень важная тётя, с двумя орденами Красного знамени на кофте и хватала за уши первого попавшегося негодяя, и надирала ему уши до синевы.
Класс затихал. Эту тётю боялись все. Она руки распускала по малейшему поводу. Говорили, что во время войны она ходила в атаку рядом с солдатами и всегда помогала раненым бойцам.
Некоторые говорили, что она военный врач, а другие, что нет, она батальонный комиссар.
Латышский язык мы не любили, и родители нас в том поддерживали.
Потом латыша - учителя, уволили, пришла Галина Наумовна, женщина с повреждёнными ногами. Она забиралась на стул и тихо, очень тихо говорила, что мы должны сегодня на уроке делать. Мы, конечно, знали, что ничего ей не должны, но она была такая мягкая и добрая, что невольно слушали её, а она всегда нам разрешала делать, то, что мы хотим, только чтобы не шумели. Это обязательное условие.
В четвертях мы получали удовлетворительные оценки. Я и тут отличился, перестал посещать уроки латышского и мне дважды в четвертях лепили двойки. Мать не выдержала и явилась в
школу. О чём говорила с Галиной Наумовной? Не знаю.
Подходит Васька Силаев и говорит: -повезло мне, червонец нашёл.
- Ух ты! Пацаны загудели. - Покажи где? Поищем, может ещё найдём.
Он указал на место в коридоре, где стояла моя мать рядом с Галиной Наумовной.
На следующем уроке дежурная принесла классный журнал и мы, конечно, не преминули заглянуть в него. Я очень удивился. Между моими многими двойками частоколом стояли тройки и четвёрки. Быстренько посчитал и понял, что трояк в году мне обеспечен.
В школе появился новый физрук. Молодой статный мужчина, с военной выправкой, но в штатском. Он не говорил, он командовал. Голос у него лихой. А когда он приказывал, то рубил рукой воздух, как будто в руке у него шашка.
Многие наши матери смотрели на физрука с непонятной добротой. А нам только шишки по голове.
Так постепенно, из разговоров взрослых женщин, я узнал, что физрук ранен на "финской" и списан вчистую. Что ему не дали дослужить, потому что вышел указ Ворошилова демобилизовать офицеров не прошедших аттестацию. Оказалось, что её не прошёл весь Ленинградский военный округ, которому было поручено ликвидировать белофинское бандитское государство.
Сороковая средняя школа стала наполняться бывшими офицерами РККА, которые при выходе на гражданку не получили даже компенсации за выслугу, не говоря уже о пенсиях.
Наша учёба стала напоминать военный лагерь. Теперь на переменах мы не бегали, а маршировали. Младшие дети, взявшись за руки, а более старшие чинно, с испуганными глазами, дифилировари по коридорам, предпочитали молчать или переговаривались между собой лишь шёпотом.
Завучем сидел обрюзгший дядька с малинового цвета лицом и вечно бегающими глазами. Руки его не лежали на столе спокойно, а что-то вечно искали. Иногда разговаривая с нами, с хулиганами, он забывался и рука его, юркнув в ящики стола, доставала то стакан, то чекушку. Он быстро прятал их, но мы - то не дураки.
Однажды мы застали его спящим в кресле и украли из стола чекушку и стакан.
Юрка Второв, сын капитана первого ранга, героя Советского Союза, небрежно, как будто он делал это каждый день, плескал на глаз по пятьдесят граммов каждому и мы, зажмурившись, глотали, стараясь не поперхнуться, а показать свою, бывалость, в этом, достойном мужском деле.
Как попал домой, не помню, помню, что отец на следующий день драл меня как "сидорову" козу и клялся сделать со мной то, что сделал со своим сыном Тарас Бульба.
Так отец вложил в меня страсть к чтению. Я нашёл в школьной библиотеке Гоголя и зачитывался им года полтора. Никаких других книг по стольку раз я не перечитывал больше никогда в жизни, разве что Марка Твена и его знаменитые приключения Тома Сойера и Гекльберри Финна.
Они то, эти приключения и привили у меня страсть к путешествиям по подвалам, под землёй, то ли в поисках кладов, то ли в поисках страха, который с возрастом в нас улетучивался. Мы уже не боялись ни учителей, не родителей, ни милиционеров, ни пьяниц. Боялись только сверстников, потому что знали: они, как и мы готовы на всё.
Всё - это значит - всё.
В очередной раз мы бродили по подземным ходам. В основном здесь располагались небольшие сарайчики, для хранения вышедших из употребления вещей, или хозяева складировали в них дрова, потому что отопление в Риге печное.
Но иногда за мусором, под слежавшейся и от влаги окаменевшей пылью, вдруг проглядывал окованный железным угольником край люка, прямоугольного или квадратного, но никогда не круглого.
Открыть его - дело техники. Тут и лом не лишним окажется.
Под люком затхлое пространство. Первым лезть никто не хочет. Жеребьёвка. Выпало Журавлёву. Журавлёв мальчик хилый, болезненный, но упрямый и ни за что, не хочет от нас отставать. Мы его спустили на руках. Бросили спички и фонарик, такой, прямоугольный, военного образца с обоймой для цветных стёкол. Такими, ночью на фронтах сигнала подавались.
Журавлёв смелый. Долго ходил. Потом нас зовёт. Мы все спустились. А там, в одном месте лежанка, тумбочка, журналы, книги. Всё на немецком. Мы немецкий язык изучаем; почитаем думаем.
В тумбочке бумажный хлам. Очень темно. Откуда-то дует и как бы всплеск воды за стеной слышен.
Второв, дурак, возьми и скажи, что за стенкой Даугава плещется, а стены ветхие, прорвёт, хлынет и нам хана!
Нас мгновенно на поверхность вынесло. Стали разглядывать трофеи. Альбом с фотографиями немцев, детишек их. Мерзость. Терпеть не могу фашистов. Разбросали мы и разорвали все фотографии.
Сам альбом хороший. Поверхность бархатистая. Листы толстые, фотографии к листам не приклеены, а вложены в резные уголки. Звери - фашисты, но аккуратные, сволочи.
Никто не захотел брать альбом домой. Побоялись. Заругают. Взял я.
А дома младший брат, совершеннейший ещё идиот, тут же стал листы выдирать. Они то, не очень поддавались и всё же надорвал он лист один.
Откуда-то изнутри листа посыплись марки. Не деньги немецкие, а почтовые марки и всё больше с фотографиями Гитлера. То он так стоит, то этак. То руку вверх, то руку вперёд.
У нас один мальчик в классе марки собирал. Я и решил спросить у него про ценность. Знал, что коллекционеры продают их друг другу.
Высыпал марки в почтовый конверт и на следующий день в школу. Мальчишка, конечно же, таких марок в глаза не видел, но выпросил пару штук, чтобы показать отцу, филателисту.
После уроков мы за школьным двором играли в футбол. Портфели как водится, в кучу побросали.
Мой портфель и пропал. Бегали и по дворам и у людей расспрашивали. Пропал.
А через два дня к нам в школу пожаловали военные и гражданские. Я на всю жизнь запомнил заглавные буквы русского алфавита - НКВД.
Поимённо вызывали в отдельный класс и там расспрашивали, заставляли рисовать схему подвала, интересовались мелочами очень вежливо, неоднократно возвращаясь к вопросу: не утаили ли мы что-нибудь.
Честное пионерское! - Отвечали мы. - Ничего не утаили! Темно было. Всё там лежать и осталось.
Нас передали на руки нашим родителям, приказали выпороть и запретили, строжайшим образом, спускаться в какие-либо подвалы.
На это раз всё благополучно закончилось.
В старых рижских квартирах предусмотрены парадный и чёрный входы. Парадный, это где широкая лестница, красивая покраска стен, добротные входные двери и чёрный вход, где всё не так, где мух больше, чем воздуха и грязи тоже невпроворот.
Вообще рижские дворы - отдельный разговор. В советское время от не ухоженности они превратились и очень быстро, в мусорные ямы, причём не выгребные. Гулять там было невозможно, но в войну играть замечательно. Мусора хоть отбавляй, а значит, есть чем отбиваться от наседающего противника.
Так и играли двор на двор. А подвалы - дополнительные убежища, в которые, когда не хочешь быть схваченным, прячешься.
Дома Ирка нашла мой альбом и стала хныкать, чтобы я ей отдал.
На что он тебе?
А я буду в него фотографии любимых артистов собирать.
Я упирался. У меня были другие планы. Я хотел подарить его Лариске Мартыновой, девочке из нашего класса. У неё намечалось день рождение, а у меня денег - фиг. За марки ничего не выручил, а тут ещё и на альбом старшая сестра лапу накладывает.
Поломавшись "для вида" побежал к Юрке Второву и на сохранение ему оставил.
У Юрки тоже сестра есть. Она тоже на альбом глаз положила. И стащила его.
Юрка наглый пацан, заявляет мне: - альбом такой же твой, как и мой. У тебя полежал, теперь пусть у меня полежит.-
Пропал альбомчик. Хорошо, что меня на день рождение не позвали, и подарка искать не пришлось.
Сонька, Юркина сестра подарила альбом своей учительнице. Та разместила в нём фотографии участниц учительской конференции и, этот альбом выставили в какой-то школе на стенде во время её юбилея.
Альбом рассматривал министр просвещения Латвии и от неосторожного обращения альбом упал, фотографии посыпались, пошелестели вдоль пола в разные стороны.
Дальше о событиях того дня взрослые рассказывают шёпотом.
Альбом оказался напичканным фотографиями голых пар, по нескольку фотографий находилось между каждых двух аккуратно склеенных листов.
Клей от старости рассохся. Люди, наклонявшиеся собирать фото, в ужасе бросали их назад , а женщины визжали, как будто их режут.
Министр повторял как попугай одно слово: провокация! Провокация!
Опять приехало НКВД. На этот раз мы с Юркой в стороне оказались. Потом слышали, что сняли с должности министра, нескольких директоров, кажется учительницу, виновницу и владелицу альбома, всё же посадили.
Мы на рожон не лезли. Вот если бы нас, в первый раз не выпороли, может быть и оказали бы содействие, а так, пишите письма...
И это не всё ещё с подвальными историями. Однажды с Второвым лазили около дворца пионеров. Дворец пионеров - бывшая резиденция последнего ещё перед Отечественной войной президента Латвии, Ульманиса..
Обыкновенный канализационный колодец за воротами дворца. Каменная брусчатка. В одном месте ремонт мостовой. Люк раскрыт. Юркнуть в него минутное дело. Где - то впереди фонарики. Это рабочие с вентилями возятся. А мы, смотрим: провод какой украсть или инструмент клёвый.
В наших руках всё сгодится. Ещё нам нравятся прорезиненные перчатки. Они следов не оставляют. Мы по кинофильмам знаем. Ломик, какой, прихватить. Ломиком хорошо чужие подвалы взламывать.
Повадились люди заготовки делать. Что нужно и что не нужно заготавливают. Ну, понятно, домашнее вино или тушёнку, а то, чего только не находим. Пошёл слух, что сахар исчезнет или подорожает и вот, все хозяйки чемоданы сахаром наполняют, а чемоданы, их мужики, в подвалы стаскивают и замки навешивают, амбарные.
А что замок? Если доска хлипкая или пробой на соплях висит. Подцепи только монтировочкой и всё твоё.
Жить хорошо, когда ничего хорошего, кроме этой подвальной хорохористой жизни.
Полез Юрка в какую-то расщелину, вытаскивает кусок железа, тяжёлый. Полез ещё и, зазвякало под ногами. Патроны. Мы их собирать скорее и шасть наверх.
Так в тряпке, мазутной, пистолет "Вальтер" оказался.
Сидим в парке на скамейке, глазеем. Тут ненароком Диденко с девчонкой из параллельного класса. Мы, конечно же, пистолет за спину.
- Иди. - говорим, Диденко своей дорогой.
- А он хитрый.
- А что у вас? - спрашивает.
- Так, - говорим, нужная вещь. В хозяйстве пригодится.
Подружка его как нас увидела, в сторону и боком, боком ходу. Вроде и не вместе шли.
- Беги, - говорим, - Диденко. Упустишь.
- Он поёрзал и остался сидеть. Потом хвать у Второва железку. Тряпка рваная и воронёный ствол блеснул призывно.
Ух, ты! Ух, ты! - запричитал Диденко. - Покаж!
Не повезло. Показали. И как всегда напрасно. Диденко шепчет, давай заработаем. Я покупателя знаю. Честное слово! Тут рядом. Идём.
Это напротив Кировского парка. Дом огромный. У входа никаких вывесок. Но звонок. Диденко позвонил. Спросили, кого?
Двенадцатый кабинет, говорит Диденко.
Я - Диденко. Мне назначено.
Через минуту. - Проходи.
Эти со мной, - говорит про нас Диденко.
В кабинете мужик. Годков пятидесяти, выглядит примерно как мой отец. Того же возраста и комплекции.
Диденко и говорит: дай дядька три червонца, за пистолет немецкий.
Ого! - огорчается мужик, три червонца, не дороговато ли, племянничек?
- Не! - Говорит Диденко. - Зато теперь, мы все находки такого рода, тебе сваливать будем.
Выдали нам по червонцу и приказали молчать, иначе языки отрежут.
Дядька вдруг развеселился,
Вынул из кобуры пистолет ТТ и показал нам как он разбирается и собирается. Потом показал карабин и рассказал, как он действует, потом посчитал наши патроны и вышло, что их на две обоймы хватает.
Что? Больше там ничего не было? - спросил.
Не-е-е.
Тогда позвонил по телефону, вошёл офицер, отдал честь.
-Слушай, - говорит дядька, - завтра бригаду курсантов и, во дворец пионеров, там теплотрассу ремонтируют. Проверишь все ходы, выходы и особенно всякие закоулочки, запритырочки.
Всех рабочих ко мне на допрос и пригрози, если мелочь даже утоят - спрячут, - в Сибирь, всех без жалости.
- Будет исполнено товарищ полковник. - даже каблуками щёлкнул.
Приходите, ребята чаще, говорит дядька. Желанными гостями будете, а сейчас в буфет шагом марш!
В буфете уже знали о нас и усадили за столик. Котлетки, картошечка жареная, морс и пирожное. Как в ресторане.
Уходя, зашли "до свидание" сказать.
Дядька пожал нам руки. Сказал, если кто спросит: чего в этот дом ходите, скажите, мол, у нас там кружок по ориентации на местности. Географию изучаете? Вот это и есть ориентация на местности.
И вообще смотрите по сторонам. Что видите, запоминайте. Особенно лица. Лица людей. Это очень важно.
А по подвалам можно? А то нам запретили.
Родители запретили?
Нет, НКВД.
Дядька захохотал.
Чего он, хохочет? - спросил я у Диденко.
Ты у самого спроси. Пусть сам скажет.
Дядька положил мне и Юрке Второву на плечи свои большию и тяжёлые руки.
Лично тебе Борис, и тебе Юрий, разрешаю бродить по подвалам столько, сколько вам захочется, но при условии, всегда и обо всём мне отчитываться и никогда, никогда мне не врать. Ясно?
Ясно.
А на твой вопрос Борис, отвечаю: так я, здесь в Риге, и есть главное НКВД.