Меня, стыдно сказать, научили готовить. Это долгая история, и, наверное, надо рассказать её толком, а то непонятно будет. Меня просто вынудили. После того случая со стипендией Нассрин мы с Петером втихую решили её подкармливать. Кто знает, сколько у неё там денег? Может, на месяц, а может, на чашку чая, она же молчит как иранский партизан. У её родителей в Тегеране собственный магазинчик, так что, быть может, не такие уж и бедняки, но с другой стороны, кто знает. Поэтому мы сделали вид, что балдеем от её супа и этих бесконечных приправ, и типа, взамен: бери всё наше тоже. Что моё, то твоё, и наоборот. Сработало. Хотя она так долго стеснялась, что это уму непостижимо, я прихожу домой после Универа, а Нассрин передо мной извиняется, что, готовя обед, воспользовалась моей солью. Представляете? Я ей внушительно объяснял, что соль эта - непонятно чья, я не помню толком, кто её принёс в дом, да это и не важно совсем. Ну, в общем, мы кормили друг друга как в настоящей семье. Петер покупал чипсы, они сразу же пропадали в моей комнате, Нассрин приносила шоколад, он тоже моментально улетучивался. Ну, правда, самым наглым был я... А кто бы вы думали: щепетильный немец, восточная женщина или русский мужик? По-моему, ответ очевиден. Но я, признаюсь, подкалывал Петера, ну и Яна временами, на счёт их любви к кулинарии... Им только фартучков цветастых не хватало для полного комплекта домохозяек. Просто идиллия. И опять же - есть, кого кормить.
- Слушай, вам, что... вместе с инженером диплом повара дают?
- О чём ты?.. Ааа... - улыбается Ян. - Это не диплом, Алекс. Это жизнь.
- Не слушай его, - вмешивается Петер, улыбаясь. - Он сексист.
- Я??
Ну, вот так и началось. Снова.
- ...Он считает, что готовкой должны заниматься исключительно женщины...
- Я не...
- ...А я не понимаю, - продолжает Петер, - какая уважающая себя дама, - ведёт бровью так... значительно, - выберет мужчину, не способного даже о себе самом позаботиться.
Это было грубо. С его стороны. Что значит, дама меня не выберет? Это как вообще возможно? Он сам понял, что сказал?.. Поссорились. Я чего-то так... нет, хотел сказать "разозлился", но на самом деле просто-напросто обиделся. По-детски. К чёрту, думаю. Кто они такие, чтоб указывать мне, как жить. О том, что именно я поддевать их начал, я благополучно забыл, конечно, зачем помнить? Но обиделся всерьёз. Даже сам от себя не ожидал такого. Плюнул и ушёл в свою комнату. Не стал обедать. После такого... нет, есть не расхотелось, отнюдь, даже наоборот, но гордость сесть за стол не позволила, и я ушёл в ближайший ресторанчик. И потом ещё весь день играл обиженного, пока Петер не постучал ко мне в дверь, вечером уже. Снег падал за окном.
- Алекс?
Я знал, зачем он стучит, и открывать не хотелось, но пришлось, он же не отстанет.
- Что? - я открыл дверь с карандашом в зубах, делал кое-какие расчёты для проекта, и стал на пороге, не собираясь пускать его внутрь.
Петер глянул на карандаш и невольно улыбнулся.
- Пошли ужинать, - говорит. - Злюка.
- Я не пойду. Не хочется.
- Да брось ты... - нахмурился сосед. - Как это тебе не хочется. Это несерьёзно.
- Петер, я сказал: нет, спасибо, - повторил я твёрдо, глядя ему прямо в глаза, и захлопнул дверь.
Я не мог переступить через себя. Ну, никак. Я не просил меня кормить, готовить мне завтраки и ужины и вообще обо мне заботиться, сметанку в русском магазине покупать, ёб твою мать, простите. Чуть ли не за десять евро. В эти магазины только на экскурсию можно ходить, поглазеть на цены и продавщиц с фирменными каменными рожами. Я об этом не просил. Это была личная инициатива Петера - готовить на двоих, думал я, так что теперь пусть он забирает её к чёртовой матери. Мне этого не надо. Чтоб кормили, а потом претензии предъявляли... Я способен позаботиться о себе сам, ухаживания манерной педовки мне ни к чему.
Сидел весь вечер, работал допоздна. Зарылся в это всё, забыл о внешнем мире напрочь, наушники одел. Я же говорил вам, что не люблю анализировать свои чувства, а тут были именно они, чувства, эмоции, и никакого здравого смысла. Левой пяткой я это ощущал, но признавать не хотел, честно. А кто признает? Да и всё-таки Петер тоже перегнул палку, гостеприимец хренов. Я не знаю, как это для гея - очень сильное оскорбление будет? А вот для меня, для меня, да, - сильное.
Выполз из-за стола уже за полночь, в голове шумело от музыки, локти болели от нескольких часов беспрерывной работы на клавиатуре. Поплёлся на кухню поставить чайник и сделать хоть бутерброд, дикий голод мучил меня уже пару часов так точно. На кухне было тепло, уютно и, как всегда, приятно пахло. Я включил свет, щёлкнул закипать чайник и тут обнаружил тарелку на столе. Посередине. Накрытую второй тарелкой и заботливо ещё сверху полотенцем. И бумажечка там ещё лежала, хотя можно было без неё, и так понятно, кому оставлено. "Алекс, хелп ёселф", приятного аппетита мол, угощайтесь, помогайте себе сами.
Вы бы съели? Пахло рыбой, варёной, и вкусно. Как сейчас помню. Под полотенцем-то всё ещё тёпленькое, не остыло до конца, и стоило его за краешек приподнять, на тебе. Понеслось по всей кухне, а во рту по рефлексу Павлова - слюна. Сразу из трёх желёз! Мне Наташка про такое рассказывала...
Ну, в общем, я напряг силу воли и поставил всё это дело в холодильник. Я же для себя решил, что с этого момента кулинарными услугами соседей не пользуюсь. Хватит. Сам справлюсь. Или не мужик? Сделал себе бутерброд, покурил в окно, недавно кстати снова начал, со второго курса не курил из-за Ленки, у неё хроническая астма. И не поверите - долго потом не хотелось. А тут Ян снова подсадил, он сумасшедшие сигареты покупал, дорогие, а иногда щеголял с трубкой. Выпендривался.
Я лёг спать, уставший, блаженно выспался, не передать, а на утро получил от Петера по полной.
- Алекс, ты почему не съел?
- А где же доброе утро?.. - спросил его, сонно потирая лицо и заходя в кухню.
- Доброе... - ответил пасмурно.
Они все втроём сидели за столом на кухне, завтракали. Нассрин выглядела весёлой, это не так часто с ней случается, поздоровалась со мной, улыбнулась, и продолжила что-то с восторгами рассказывать Петеру с Яном. А всё оказывается потому, что за окном выпал снег. И не так, как в прошлые дни - по крапинке с неба, а потом давай себе таять, а по-настоящему, много. Белого. Почти, можно сказать, русского. Я аж невольно проснулся и улыбнулся, глядя в окно. Всё бело кругом, такое чистое. По стеклу у рамы мороз нарисовал узорчики, небо синее, гладкое, солнце светит. Удивительное утро. Дочки Риха лепят в саду снеговика, с визгами, со смехом. Машины запорошило.
- Нассрин, а у вас же есть снег в Тегеране, да? - спросил её, уперевшись руками в подоконник.
- Да, конечно. Особенно, если в горы подняться...!..
И понеслось. Я слушал её с улыбкой. Прикольно, наверное, жить в городе, где девчонки ходят в хиджабах, где знакомят вслепую, родственники, где летом под сорок, жарко и влажно, и мечети кругом, на службу зовут песнопениями, а зимой солнечно, холодно и ветрено, где на базаре продают фисташки, сладости и благовония...
- Алекс, садись, мы испекли пиццу.
Я оглянулся на Петера.
- Будешь с нами завтракать?
- Сначала в душ...
Я долго, наверное, мылся, потому что когда вышел, все уже разбежались. Нассрин обувалась "в магазин за продуктами", а откуда-то из гостиной я слышал негромкий обиженный голос Петера, почти шёпот, и Ян ему что-то отвечал. На столе на кухне, на тарелочке, лежала пресловутая пицца. Кусок для меня. Я как раз терроризировал её взглядом, попивая чай, когда зашёл Петер и прикрыл за собой дверь.
Некоторое время он стоял молча, прислонившись к двери и глядя куда-то в пространство. Я, если честно, уже не был настроен обижаться, или злиться, или что я там хотел испытывать-то... Быть может, повлияла погода, а быть может я просто чувствовал себя глупо, устроив этот театр. Есть ещё третий вариант - во всём виноват запах свежей пиццы, но его мы отбросим.
Петер наконец отделился от двери и сел за стол, напротив меня. Как часто мы с ним вот так общались, на кухне, он - сидя с ногами на стуле, я - стоя и облокотившись о столешницу. Он некоторое время о чём-то размышлял, потом сказал, не поднимая глаз:
- Извини.
Я, если честно, не ожидал. Что он начнёт передо мной извиняться, да так серьёзно к тому же. В глубине души я думал, мы это как-то со временем замнём.
- Да ладно тебе... - я нахмурился, помешивая чай в кружке. - Глупо как-то вышло.
- Нет, извини, что я назвал тебя сексистом. Я правда думаю, что в тебе это есть, но я не хотел, чтобы ты так сильно обиделся.
Я усмехнулся.
- Умеешь извиняться.
- Я в шутку говорил. Почти. Нет, честно, - пожал плечами Петер. - Нет ничего унизительного в том, чтобы готовить... Я знаю, ты так считаешь. И не только ты. У меня отец такой же. Он за свою жизнь и яичницы не сжарил. И он этим гордится. Настоящий мужик. В отличие от меня.
Мы помолчали. Не знаю, о чём думал Петер, я же пытался понять, горжусь ли я неумением готовить, это парень в двадцать два года-то!.. и, кажется, не без досады, я осознал, что горжусь. Но к этой гордости примешивалось ещё что-то, какое-то трудно осознаваемое чувство.
- Петер...
Он поднял на меня глаза.
- Ты меня тоже извини, - говорю. - Я... - постучал пальцами по кружке, подбирая слова. - Найду какие-нибудь другие поводы для гордости. Надеюсь, они у меня есть, - усмехнулся.
Петер несколько секунд молча смотрел на меня, потом улыбнулся в ответ.
- Конечно, есть. Масса.
Мы глядели друг на друга, я, улыбаясь, покачал головой. Признался ему, что чувствовал себя как-то неправильно и глупо из-за этой перепалки, и ещё - виноватым. Он подмигнул мне и назвал "очень хорошим", мне стало почему-то дико неловко, но вместе с тем приятно. Помирились, короче.
- Я тебя научу готовить... - пообещал Петер, вставая и потягиваясь.
Я рассмеялся.
- А может лучше всё-таки ты? Я обещаю больше не обзываться и не цепляться.
- Нет уж, - прищурился он.
- Я тебе даже фартук куплю!..
- Ха!
- Любой! В горошек, в цветочек, какой угодно, - замотал я головой. - Какой захочешь.
Петер смеялся, облокотившись о стол.
- Не-еет, - протянул. - А что, если меня не окажется рядом? Кто тебя накормит?
Я сделал вид, что напряжённо раздумываю, но в конце концов ничего остроумного не выдумал в ответ и рассмеялся.
- Ладно, - кивнул. - Договорились, - и уже тише добавил: - Я, на самом деле, буду признателен...
- Окей, - подмигнул Петер и добавил, тоже негромко, словно у нас теперь есть общий секрет, тайна: - Тогда обед готовим сегодня вместе. Ии... - он поглядел на стол, на тарелку. - Ешь пиццу!
Я усмехнулся.
- Сейчас... Спасибо.
- Остыла, наверное... - вздохнул.
- Я разогрею.
- Приятного аппетита. Я пойду порадую Яна, что мы помирились, а то он очень переживал, - подмигнул мне.
- Давай... - я улыбнулся и принялся за свой завтрак.
Потом мы пошли на прогулку, грех такой день дома просиживать, и я с удовольствием обнаружил, что декабрьский снег хороший, липкий и сбивается в снежки. Как дураки, втроём с Яном, мы бегали по запорошенному футбольному полю, забрасывая друг друга снежками. Смеялись, Петер показывал мне язык. Я, помню, подмигнул Яну выловить его и окунуть в сугроб, чем мы с удовольствием и занялись под испуганно-довольный визг нашего кулинара. Петеру только и нужно было, что внимание. Но я не особенно как-то противился этому, и всё меньше и меньше опасался, что кто-то может не так посмотреть или что-то нетрадиционное подумать.
Эту мысль, если честно, тоже было сложно принять... В смысле, я всегда считал себя этаким, отщепенцем, революционером в душе, альтернативщиком... Этаким крутым парнем, в общем. В школе Че Геварой зачитывался, его дневниками, письмами, наставлениями. В Универе запал на Паланика и прочий хард-кор, если вы понимаете, о чём я. Ко мне всегда приходили безумные идеи, и самым большим оскорблением было, пожалуй, заявление, что я - это часть толпы. Потребитель. Обыватель. Масса. Серая, безликая, никакая. Это же невозможно было применить ко мне, верно? Ко мне, кто на втором курсе вместе с математикой штудировал поваренную книгу анархиста, знаете, что это за дрянь? Если нет, вам же лучше. Шлахтера читал и... Гитлера, простите. Но нет, нет, я никогда всерьёз и не думал о... том, чтобы стать нацистом или что-то вроде того... Господь с вами. Но что-то, что же?.. безмерно тянуло меня, девятнадцати-двадцатилетнего к этим книгам, что-то же интересовало... Быть может, лишь то, что они под запретом? Или же - что они претендуют быть под запретом, как некая скрытая от тех же пресловутых масс истина?
На самом деле я кое-как понял, в чём соль, только годы спустя. Понял это в клубе, на дискотеке, когда после ремикса известного в Германии парня - Петера Фокса - включили гимн городской футбольной команды. Когда мы все, знакомые и незнакомые, Ирка там ещё была со мной, взяли друг друга за плечи и принялись горланить. После выпитого, натанцованного ты чувствуешь свободу, кажется, что горы можешь свернуть. А когда рядом с тобой - такие же... соратники... то мир вообще меняет краски. Тогда я понял, что именно привлекает молодёжь к вещам подобным "Майн Кампф". Желание братства. Желание объединения и совместного дела ради чего-то, во имя чего-то или же против кого-то. Моя борьба. Против сильного врага - в идеале. Чем цепляет Гевара, тем же цепляет и Гитлер. Наверное, это у человека в самой крови - быть частью чего-то большего, частью семьи, общества, стремится создать эту ячейку, работать и чувствовать вместе. Потому что тогда ты - силён. Ты - защищён. И ты не можешь упасть в пропасть неверия, неведения, ведь рядом всегда будет плечо брата. Раньше я этого не осознавал. Триста раз, триста тысяч раз, быть может, я чувствовал это, но не осознавал до конца. И друзья, ушедшие в армию, казались мне олухами царя небесного. Особенно если они возвращались оттуда, как они любили говорить, "совсем другими людьми". Умными, сильными, повзрослевшими. Мужчинами, прошедшими школу жизни. Я лишь смеялся над ними. И успокаивал себя тем, что то, что любят массы, - однозначно не для меня. Именно поэтому мне было сложно принять этот факт: я боюсь осуждения со стороны. Опасаюсь, что кто-то зашепчется, когда я иду по улице с Петером, а от того за километр тянет самой настоящей педовкой. Он ведь не мог нормально одеваться. Спокойно. Он совершенно не мог. Позарез нужны были длинные, по колено, зимние сапоги поверх обтягивающих джинсов и куртёнка, не прикрывающая зада. Когда обрушились морозы, а та зима была на удивление холодной и снежной, он всё-таки одел этакое зимнее пальто, длинное, но всё равно... Я шёл, я опасался взглядов со стороны, и, осознавая свой страх, анализируя его, я дико ненавидел и презирал себя. За трусость. За слабость. Ах, вот, какой вы, товарищ революционер? Товарищ анархист? А вы ещё и стишки пописывали в университетские годы, не припомните? Вы тогда даже мнили себя поэтом-математиком. Творческой личностью. Особенным. Имеющим право показать фак толпе. Теперь эта толпа имеет вас, каждый взглядом, каждой усмешкой.
Сколько времени надо человеку, чтобы понять - он не особенный. Он такой же как все. Все эти серые люди вокруг. Он их часть. Он сер. Никаким революционным бунтом тут не спасёшься, а хочешь жить один - езжай в лес. И банки по Паланику не взорвёшь, дальше-то что? Надеть набедренные повязки, как по Тайлеру Дердену, и бегать с копьями за одомашненным скотом? Во имя великого человеческого счастья? Да каждый разумный индивид должен понимать, что со временем мы снова отложим копья и построим банки. Накопим денег и возьмём кредиты. Потом рухнет всё, наступит кризис, а потом по новой кредиты. Хорош "Бойцовский клуб", я благодаря ему всё-таки чему-то научился, хотя бы в секцию по боксу походил немного, но что он даёт взамен? Он, как наш народ, лишь жалуется и ругает, но не способен дать альтернативу современному обществу. Давай взорвём банки, приятель, да, давай! Давай освободим человечество от долгов, от этих вампиров-корпораций, от фальшивок, которыми сейчас оплачивается человеческая жизнь - денег!!..
Только, друг, что же мы будем делать потом?.. Видишь ли, брат, это хорошо, когда тебе семнадцать, ну двадцать лет. Будущее кажется таким светлым и его так... невыносимо много. Кажется, тебе никогда не стукнет тридцать. Это просто нереально, чтобы тебе было целых, ёба-на, тридцать лет. Это пошутил кто-то. И очень смешно, ведь ты-то в курсе, что революционеры не живут долго. Одно исключение - Кастро, но ты-то... Ты обязательно умрёшь где-то в двадцать пять, натворив кучу полезных для человечества дел и оставив след в истории. Ты будешь жить в драйве, жизнь будет яркой, опасной, полной приключений и, конечно же, как атрибут, короткой. В общем... как спел один рокер: "Рок-н-ролл мёртв, а ты ещё нет...", чувствуешь себя виноватым по этому поводу? Должен!
Где-то той зимой я наконец перестал ощущать вину. И страх. Я не скажу вам, что это было враз, в секунду, как вспышка света. Скорее это было длительное раздумье, полное сомнений. Но в результате я получил в принципе то, что и хотел, - свободу. Я перестал оглядываться и опасаться. И наплевал. На толпу. На людей, которых что-то может не устраивать во мне, и дело здесь не только в Петере и его манере одеваться. И одновременно я стал любить всех этих людей и чувствовать себя их частью. Не знаю, быть может, я говорю сбивчиво, но уж как могу. Как умею. Возможно, я постараюсь объяснить позже, получше, если представится возможность... А пока держите, как есть.
Солнце слепило глаза, мы валялись в снегу и были безумно этому рады. Зимой небольшое футбольное поле пустовало, и так как там никто не ходил, то снег был пушистый, белый и никем до нас нетронутый. Моё будущее казалось мне как тот снег: невыносимо светлым, аж до слёз, сияющим и почему-то... большим. Свежим, как зимний ветер, как ветер с севера.
Старичок-сосед, Ганс Фишер, вышел тогда из дома разгрести снег на дорожке и, как оказалось позже, развесить на крыльце гирлянды. Позже меня проинформировали, что это входит в обязанность каждого немца, у которого свой дом, - чистить участок дороги, прилегающий к дому, так как в случае, если прохожий споткнётся-поскользнётся у твоего имения, он в праве подать в суд. Мне сначала это невероятным казалось. Но вскоре поверил - Петер показал мне как-то контракт на владение домом, и это было там, не поверите, прописано большими буквами.
Ганс поглядел на нас, посмеялся, поздоровался и пригласил в гости. На чай. Мы стряхивали снег перед его крыльцом, долго извинялись за это, потом помогали ему развешивать разноцветные фонарики на заборе, на крыльце и окнах, и наконец зашли попить чаю с вареньем. Ему было, кажется, семьдесят или что-то около того. Жена умерла от рака год назад, как потом объяснил мне Петер.
- Я её знал... - сказал он, уже вечером, готовя ужин. - Её звали Бет, и она приходила к Эльке в гости. Приносила печенье, и они меня приглашали часто. Особенно, когда я жил здесь один, без соседей.
- Грустно, - прокомментировал я, просто чтобы что-то сказать.
- Я и не знал, что у неё рак, - пожал он плечами. - Прошлой зимой её увезли. Эй... Алекс!
- А?..
Петер улыбнулся.
- Ты не туда бросаешь картошку.
Я спохватился. И правда.
- Не переживай, - сказал мне. - Люди умирают. Просто старика жаль... Он там теперь совсем один, - вздохнул, помешивая рагу. - Не представляю, что будет, если один из моих родителей... Не знаю, что будет, - он покачал головой.
Я промолчал. Что тут скажешь.
- А как твои? Так, теперь на медленный огонь...
- Мои... - протянул я, нахмурившись. - Я с ними не разговариваю.
Петер удивился.
- Отчего так?
- Сложно сказать, - я пожал плечами. - Мы слегка... поссорились. Достаточно картошки?
Он кивнул и принялся нарезать её кружками.
- Почему вы поссорились?
Я вздохнул. Ну, не скажешь же ему, что... из-за него. Да и в принципе, не только по этому поводу.
- Всё сложно, - сказал я неопределённо. - Мы не совсем, конечно, а так, на время.
Для профилактики, можно сказать.
Петер помолчал, попробовал рагу, посолил немного, потом поднёс ложку мне.
- Попробуй... Только осторожно, горячо.
- Хм... По-моему, отлично.
- Соль? - вскинул бровь и улыбнулся.
- На мой взгляд, достаточно.
- Хорошо.
Он помешал своё варево, а затем снова повернулся ко мне.
- Прости, я что-то забыл... Когда православное рождество?
Я тихо рассмеялся.
- Что ты?
- Да нет, - покачал я головой. - Это я так. Только что сообразил, что в доме три человека и у всех рождество в разное время.
Петер тоже посмеялся.
- Это же хорошо, Алекс. Это значит, мы можем праздновать весь год!
- О, да.
- Так... когда? - поглядел на меня. - Просветишь или мне опять в гугл лезть?
Я улыбнулся.
- Седьмого. Седьмого января.
Петер помолчал, снова попробовал своё рагу.
- Алекс, до седьмого января ты обязательно должен помириться со своими родителями...
Ганс приготовил много чаю, поставил четыре кружки на аккуратный столик со скатертью в мелкий цветочек, вазочку с печеньем, конфеты какие-то, шоколад, варенье. Сначала я немного стеснялся, что мы злоупотребляем его гостеприимством, но вскоре разглядел, что он рад нам. И серьёзные глаза под седыми бровями смотрят по-доброму. Я бы даже сказал - с надеждой. На тёплый разговор, на компанию. Пусть и не надолго, на час-два. Я расслабился, и пока Петер с Яном спрашивали его что-то по своей, немецкой, щепетильности, о платах и налогах, я с интересом разглядывал комнату. Дом у Ганса был совсем старый, это всегда видно, как его не крась, не ремонтируй, да и под крышей стояла дата... 1906. Какие уж тут сомнения в подлинности. Внутри пахло чужими воспоминаниями и немного сыростью, деревянные полы поскрипывали при ходьбе, оконные рамы, видимо, не так давно заменили на новые, пластиковые. На стенах висели фотографии детей, его с женой и... самолётов. Военных и после времён. Я как-то сразу догадался, что это не может быть просто увлечением, и напрямую спросил его. И он ответил, что да, он лётчик. Бывший лётчик. Он летал на всём, что здесь висит, кроме самых старых, на которых летал его отец, тоже Ганс. Я сказал ему, что мой дед хотел быть лётчиком, но у него не вышло по состоянию здоровья. Разговорились на эту тему, тем более что я тоже интересовался самолётами раньше, Ганс спросил меня, откуда я, я ответил, и он посмотрел... так, по-особенному. Не знаю, как описать его взгляд, да и стоит ли. Наверное, мы поняли друг друга. А быть может, это я только фантазирую. Не знаю, правда. А может, с Россией у него были связаны какие-то особые воспоминания, что-то кроме военных времён и военных самолётов. Но всё-таки это был особенный взгляд.
Зимой темнеет рано, и вскоре я заметил, что за окном уже вечереет. В принципе, мы никуда не спешили, но решили не пренебрегать гостеприимством. Ганс, высокий, с меня ростом, протянул мне руку, пожал её, крепкий, сильный, поджарый... семидесятилетний старик. Немецкий лётчик. Он улыбнулся и просил заходить почаще. Навещать его. Я улыбнулся в ответ, и он, на секунду замешкавшись, вдруг выдал:
- До... свидания... ? - по-русски.
Я рассмеялся и кивнул головой.
- До свидания, Хер Фишер, спасибо вам за чай...
- Ганс, - махнул он рукой.
- Хорошо, - кивнул я. - Ганс.
- С наступающим Рождеством! - сказал Петер на прощание, уже в коридоре. - Вы к детям поедите или здесь будете?
- Они ко мне приедут.
- Здорово. А мы в Гамбург, - он поглядел на нас с Яном. - К моим.
- Большой привет твоим родителям тогда, а также Эльке и Рихарду.
- Да, конечно, спасибо вам, до свидания...
На крыльце мы замешкались, и Петер разглядел, что одна часть гирлянды провисла, так что мы начали поправлять её, а Ганс - благодарить нас. В это самое время к дому подъехал Рихард и, поставив машину в гараж, посмеялся над нами, что это, мол, Ганс нас эксплуатирует, а на нашем доме тоже бы гирлянды пора вешать.
- Сделаем! - заверил его Ян, поддерживая Петера за ремень, пока тот вешал последнюю веточку на окно.
Рих разговорился с Гансом и пожал нам руки, когда мы закончили с гирляндами и пошли наконец домой. Тут я сообразил, что сегодня суббота. Точнее, была суббота, и она уже практически кончилась.
- Чёрт! Петер!
- А? - он оглянулся на меня с лестницы.
- Магазины уже закрылись, я ничего не купил поесть...
Петер рассмеялся, скидывая куртку.
- Ты думаешь удивить меня этим?
- Кстати, - добавил Ян, разуваясь. - Алекс, прими к сведению, что во время рождественских каникул магазины тоже будут закрыты.
Вот, блять. Рождественские... каникулы? У магазинов? Что это за страна такая, ёпт? Каждое воскресение - праздник, все вдруг резко вспоминает, что они католики.
- Да какая разница, - отмахнулся Петер, проходя на кухню. - Мы всё равно ко мне поедем. Так... - он потёр руки и обернулся на нас. - Что готовим на ужин?
Вот так он меня и начал учить кулинарии. Сначала я, конечно, немного стеснялся. Было как-то неловко. И оттого, что меня учат готовить, и оттого, что меня просто учат. К тому же Петер, ко всем его тараканам он ещё и младше меня на год и сколько-то там месяцев. Особенно стрёмно было, когда Ян тоже был на кухне, Нассрин меня почему-то не беспокоила, даже когда она втихую, но я-то видел, посмеивалась над моей нерешительностью у плиты. А вот Ян - другое дело. Я кажется уже говорил, что он старше, ему двадцать семь, а позиционирует он себя так совершенно взрослым состоявшимся мужиком. Так что... перед ним иногда пасуешь. К стыду моему, но это правда. Вот, с кем я мог гулять по улицам, не волнуясь совершенно, что кто-то что-то подумает. Ян выглядел абсолютно нормальным чуваком, серьёзным, обыкновенным парнем, без всех этих, как мне казалось, гейских замашек. Единственное, что меня смущало, так это его любовь к готовке, ну да, как видите, меня самого начали учить этому делу, что уж тут роптать. А чуть позже, когда у нас был сбор лаборатории в честь Рождества, я с удивлением понял, что все мужики в нашей группе, за исключением африканца Винцента, любят готовить. Битый час они обсуждали лучший рецепт плова и шашлыков, потом, к счастью моему, перешли на тему пива. Я подумал тогда, что нахожусь в каком-то странном месте, или же в не совсем правильной стране, или же тут просто собрались неправильные люди... Но с другой стороны, это сильно успокоило меня, и я с радостью принялся учиться у Петера.
Сейчас я этого не стесняюсь, не боюсь... И самое главное, я не горжусь тем, что чего-то не умею. Я действительно нашёл другие поводы для гордости и другие пути доказать всем, что я - настоящий мужчина.
Нассрин все дни рождественских каникул просидела дома, и как мы не уговаривали её поехать с нами в славный город Гамбург, не согласилась. В конце концов, я махнул рукой и пригласил Наташку. Девочка, как всегда, нахмурилась, раздумывая, как всегда, сказала, что не уверена, что подумает... Пришлось стать поперёк её дороги, мы тогда шли по домам после Универа, посмотреть ей прямо в глаза и повторить:
- Поехали с нами. Пожалуйста.
Согласилась. Хотя я видел, что она нервничала, не зная, куда точно мы едем, когда вернёмся, надо ли платить или собирать деньги или что. Я вздохнул и уверил её, что мы как-нибудь по дороге разберёмся.
- Не будь ботаником, - подмигнул ей.
- Я физиолог! - в шутку возмутилась Наташка.
- А говоришь, как ботаник!
Надо прояснить один маленький моментик, наверное. С Наташкой у нас складывались странные отношения, то есть мы ещё не спали вместе, мы не стали парнем-девушкой в моём привычном понимании, я порой приглашал к себе Ирку или же шёл в гости к ней, но душой чувствовал, что мои визиты к Ирке стоит скрывать от Наташки. Равно как и походы в клуб. Дурдом, в общем. Но всякий раз, когда я пытался быть к Наталье ближе, она с улыбкой отстранялась. Но не прогоняла совсем. Словно бы выжидала, когда мы пробудем "в отношениях" достаточно долго, чтобы с чистой совестью ложиться в постель. А сколько это "достаточно долго" она мне не говорила, и я не мог догадаться сам. Время шло. Она не спрашивала меня, трахаюсь ли я с кем-то, я не считал важным акцентировать на этом внимание, и даже, по правде говоря, старался этого избегать, трус. То есть, избегать разговоров на эту тему. Где-то на недельку я даже впал в своеобразную депрессию, не зная, что предпринять. Намекнуть ей, что я хочу секса? Ждать? Бросить её? Остаться только друзьями?..
- Поговорить, - сказал мне Петер тогда.
Я стоял на кухне, с чаем, облокотившись о столешницу, а он сидел за столом, обхватив колени руками.
- Поговорить, - повторил я задумчиво, трогая край кружки губами. - Ну, быть может. Только я не знаю, как начать. Да я и... не умею разговаривать на все эти темы. И у меня плохо получаются намёки.
Петер улыбнулся. Я пожал плечами.
- Если я приглашу её сюда, то непременно возьму вина, и мы непременно напьёмся.
Петер покачал головой, не переставая улыбаться.
- По крайней мере, я, - поднял я указательный палец и отхлебнул из кружки.
- Эх.
- И она снова назовёт меня пьянью, - усмехнулся. - И когда я полезу к ней целоваться, уйдёт домой, вся в расстроенных чувствах.
- Мне кажется, она не знает мужчин, - сказал негромко Петер.
Я пожал плечами, глядя в окно.
- Да всё она знает... - начал было, но Петер меня перебил.
- Нет, я в смысле... - он посмотрел на меня. - Может, она девственница?
Я испугался.
- Что? Опять? Ещё одна?
Петер закрыл лицо руками и начал смеяться.
- Ну, я не знаю, - сказал он. - Я просто предположил!
- Вот, блин! А вдруг ты прав... Чёрт!
Тогда в моей голове засела мысль, а вдруг это правда. Ей же целых двадцать два года, чёрт возьми. Как и мне. Мы ровесники. Не может быть, чтобы она... ещё ни с кем не переспала. Она красивая девчонка... Строгая, быть может, только слишком, серьёзная. Но это же не препятствие, она должна была за свой двадцатник хоть раз по-настоящему влюбиться. Иначе... Иначе с ней что-то не так. Определённо.
Скажу наперёд, что Петер оказался прав. И это ещё раз подтверждает мою догадку: у геев, как и у женщин, хорошая наблюдательность и интуиция. Но тогда, на кухне, я стоял и с напряжением думал, что же предпринять.
- Пригласи её на ужин, - предложил Петер. - Или на все выходные. Хочешь, я у Яна побуду?
- Хм... Надо подумать, - пожал я плечами. - Не знаю. Нассрин всё равно здесь, так что нет смысла тебя выпроваживать.
Он улыбнулся.
- Ну, по крайней мере, мы с Яном мелькать не будем, и она почувствует себя свободнее, я думаю.
- Ладно, - вздохнул я. - Подумаю. Спасибо...
Всё равно мы на следующей неделе едем в Гамбург, размышлял я...
- Она тебе не настолько нравится, чтобы идти на такие жертвы? - спросил он напрямик.
Я помолчал, глядя в кружку, потом всё-таки поднял глаза на своего соседа. Мы посмотрели друг на друга, молча, потом я тихо спросил:
- Это подло?
Он улыбнулся и покачал головой.
- О чём ты, Алекс... Конечно, нет.
- Тогда почему я чувствую себя последним подлецом? - я усмехнулся.
Петер помолчал.
- Потому что ты всё принимаешь слишком близко к сердцу, - ответил он. - Хоть и пытаешься доказать всем, что это не так.
- Чёрт, - тихо рассмеялся я. - Так не пойдёт, ты слишком много знаешь. Обо мне. Наверное, тебя придётся убить, как в тех сериалах о мафии.
Он прищурился.
- Рискни, - подмигнул мне.
- О, да, у тебя теперь есть телохранитель... - закивал я понимающе.
Петер улыбнулся. Чуть грустно, как мне показалось... Я насторожился.
- В чём дело? - спросил его.
- О чём ты?
- Не валяй дурака... - я нахмурился и щёлкнул чайник снова. - Что это за грустная улыбка у такого весёлого парня как ты? Проблемы?
- Нет, всё ок, - пожал плечами Петер, и уж тут я понял, что он врёт. Он совершенно не умел этого делать - лгать, так что заметить можно было сразу.
- Давай, Петер, хватит. Откровенность за откровенность.
Он устало потёр лоб, собираясь с мыслями.
- Что тебя беспокоит? - улыбнулся я и, подставив стул к Петеру поближе, сел на него верхом.
Он довольно долго молчал, рассматривая то окно, то потолок, и потом нам помешали - сначала зашла Нассрин приготовить что-нибудь перекусить, затем поднялся Рихард известить, что они с Эльке и дочками уезжают на Рождество и Новый год к его родителям. Мы пожелали ему хорошего Рождества, он - нам, попили вместе чаю, а на следующее утро мы, я, Нассрин и Петер, нашли у себя под дверями шоколадных Дедов Морозов. Ну, или Санта-Клаусов по-ихнему. Это было мило, такой сюрприз, сразу вспомнилось детство, и день удался с самого начала. Так что я не успел выспросить у Петера причину его грусти, и на следующие выходные, если честно, забыл. Я хотел попробовать пригласить Наталью на "субботу-воскресенье у меня", но случился казус - позвонила Ирка и сказала, что достала билеты в новый крутой клуб. Дорогой и все дела. Сказала, что может достать и для "моей парочки педерастов", если я без них не могу пойти. Я посмеялся над шуткой, показал ей язык, хоть она и не могла этого видеть, и ответил, что спрошу у них при случае. В общем, мы втроём, я и Ян с Петером, пошли танцевать в новый моднявый клуб в те последние перед поездкой выходные, а Наташа, видимо, сидела дома. Пока мы были в автобусе, правда, она позвонила мне, и я мысленно чертыхнулся.
- Привет, - сказала, - как дела? Что делаешь?
Я прикусил губу, не зная, как правильно ответить, будто поехать в клуб в субботу вечером - это преступление.
- Да так... - ответил неопределённо. - Решили прогуляться немного по ночному городу... - я вру?? Боже, зачем!
- Понятно, - она погрустнела, как мне показалось, но в моём мозгу крутились тогда только одного рода мысли: если я её приглашу, то как же Ирка? И даже если Ирка не будет ревновать, то, наверное, самой Наталье будет не в кайф? А если не приглашу и сыграю в дурака, то, получается, я ей вру, словно бы муж, сбегающий к любовнице. Я даже разозлился на себя за это, и на неё - за то, что она позвонила.
- Хорошо, - как можно оптимистичнее ответил я, но, кажется, мой голос всё равно звучал виновато. - Петер тебе тоже передаёт привет. Пока, - и звонок закончился.
Я сидел, глядя на ночной город через стекло, и чувствовал себя виноватым и отчего-то злым, всё это одновременно. Блин, думаю, то она меня отталкивает, не даёт даже поцеловать, то звонит чуть ли не ночью, как дела, что делаешь. Дрочу! Потому что ты не даёшь!.. Так и надо было ответить. Чёрт.
- И кому это я передаю привет?
Петер сидел напротив, вместе с Яном. Ян положил руку ему на плечи, притянув к себе, и Петер с удовольствием положил голову ему на плечо. Я вздохнул, поглаживая телефон большим пальцем.
- Наташке, - ответил.
Он улыбнулся, и дальше мы ехали молча.
У нас обоих, у меня и у Петера, назревали проблемы в отношениях, их надо было как-то легко и виртуозно разрешить, но мы, как полагается, всё думали да тянули. Его вопрос про "она тебе недостаточно нравится" заставил меня задуматься всерьёз, и некоторое время я мучился, а любил ли я кого-нибудь по-настоящему. Когда-нибудь. Что я готов пожертвовать, отдать за любимого человека? Кажется, я любил Ленку. До неё была ещё одна девчонка, Валя. Но там всё было очень быстро и совсем как-то... грустно, что ли, не знаю. Она была школьницей, одиннадцатый выпускной класс, лагерь, лето, а я - студентом первого курса. Чёрное море, песок, медузы в воде, острые камешки под ногами. Жаркий Краснодар, пыльный Новороссийск с его домами-многоэтажками, словно гробами, одинаковыми. Персики. Арбузы, дыни. Студенческая коммуна, если можно так назвать. Я взял билет от Университета, мы поехали с приятелем, Лёхой, с моего же курса, проветриться, покупаться и все дела. Потрахаться, конечно. Но вообще - просто отдохнуть. Поиграть в пляжный волейбол, пожить почти-что-дикарями, оторваться. Там же горы ещё есть, настоящие.
Смешно... Помню, ехали в поезде, жара была страшная, девчонки с нашего Универа тихо умирали в поту на своих плацкартах, Лёха играл им по ночам Цоя и иногда "Нирвану", проводник пробегал мимо, тоже весь взмокший. Алина как-то, лёжа в одном купальнике и обмахиваясь газеткой с кроссвордами, спросила его:
- А какая следующая станция, не подскажете?
Мы все тщательно следили за маршрутом, надеясь приехать побыстрее.
- Африка! - ответил парень, вытирая лоб, и побежал дальше.
Валю я встретил на одной их дискотек, которые устраивали там, на базе отдыха, аниматоры. Обычные сельские диско. Скучные. Помню, что мне, после Москвы, только пару раз более или менее понравилось, музыку наконец-то нашли сносную. Мы с Лёхой даже таскали ди-джею диски и умоляли поставить что-нибудь кроме "Блестящих", но он не вёлся. Или кивал, обещал золотые горы, а потом мы на танцполе снова слышали это поганое: "Солнышко в руках" или "А я всё летала!".
Да... Пожалуй, Валя была по-настоящему первой любовью. По крайней мере, в плане силы чувств. Я потом очень долго её помнил, до самого момента, как встретил Ленку. В столовой. Вот, честно, это даже смешно, я встретил Ленку в столовой, она вышла из академки, по болезни была, и зашла "перекусить салатика", а я как раз сидел и мучил то ли котлету, то ли пирожок и вспоминал Валю...
Валька была тёмно-русой, но красилась под блондинку, и ей чрезвычайно шло. Ещё она подводила глаза синим карандашом, и вот это ей не шло совершенно, потому что глаза казались меньше, чем они есть на самом деле. Уже и... И злее отчего-то. Я ей потом без обиняков сказал об этом, и она не обиделась, наоборот - рассмеялась. И поблагодарила. Сказала, что подруги ни в жисть даже не намекнут, слишком жестоки женщины для этого.
- Жестоки? - спросил её, пока мы прогуливались вдоль моря.
- Да, - ответила просто и пожала плечами. - Бабы сволочи.
Я усмехнулся. Моему мужскому самолюбию, конечно же, польстило.
- А зачем ты тогда с ними дружишь?
Я видел её всегда в большой компании девчонок.
Она снова пожала плечами и улыбнулась, я заметил её улыбку в свете луны.
- Но надо же с кем-то дружить.
- Понятно... А сколько тебе лет?
- Семнадцать.
Я улыбнулся.
- Так ты несовершеннолетняя, - сделал вид, что пугаюсь, и она рассмеялась.
- А сам-то?
- Мне уже восемнадцать.
- О да, велика разница.
Мы гуляли всю ночь, до того момента, когда глаза начинают слипаться, а голова становится жутко тяжёлой. Мы разговаривали... обо всём. Начиная от учёбы и родителей, заканчивая всякими романтическими бреднями типа, есть ли жизнь на Марсе и что будет, если наступит конец света.
- Ничего не будет, - говорил я уже под утро, потирая глаза. - Мы все умрём, - и зевал.
Она смеялась в ответ. Помню ощущение утреннего холода и словно бы песка в глазах от усталости и недосыпа. Помню, что очень хотелось пить, и я подбежал-таки к морю отхлебнуть глоток, солёной, ужасной на вкус воды, Валя говорила, что я псих, и махала мне своей тоненькой вязаной кофтой. Я набрал воды в ладони, она была отчего-то очень холодной, остыла за ночь, а рядом с моими руками плавала медуза.
- Смотри!! - вдруг крикнула Валя, и я даже испугался.
Тогда я впервые увидел дельфинов. Живых. Вдалеке, но это были определённо они, без сомнений. Стайка.
- Как красиво... - проговорила она. - Хотела бы я плавать, как они...
- А я хотел бы летать, - признался я, показывая на чаек где-то в светлеющих небесах.
- Ну, тогда нам с тобой никогда не встретиться, - улыбнулась она мне, садясь на песок.
Помню, она была в юбке, такой, трикотажной, серой, выше колена. Очень на самом деле тонкой, так что пока мы гуляли по пляжу и иногда, от усталости, легонько сталкивались, я чувствовал, насколько горячие и твёрдые у неё бёдра. Только недосып не позволял мне по-настоящему возбудиться. Ну, и ещё я немного стеснялся... Потому что у меня ещё не было ни с кем секса. До неё. Мне дико хотелось, но я сам себя останавливал. Валя вела себя довольно легко и развязно, но я не мог рисковать и лезть к ней вот так, прямо сразу же после знакомства и первого разговора. Пусть даже этот разговор был длиною в целую ночь. Когда она садилась на песок, то коленкой немного задрала юбку, и я увидел сокровенное. О чём всегда мечтал - её трусики. Боже, я ведь вот закрою сейчас глаза, в автобусе, и снова увижу этот кусок ткани - бежевые, под цвет кожи, с тонкой полоской белых кружев. Я даже сначала немного струсил, решил, что она вообще без белья. Но нет, конечно. Так мы просидели до семи где-то, и она положила голову мне на колени, а я откинулся назад, уперевшись в жёсткий песок ладонями.
Она жила в Томске. Далековато от Мск, но не настолько, чтобы убиваться. И если бы я был смелей тогда, я бы...
- Алекс?
Оказалось, что мы уже подъезжаем к остановке, Петер и Ян поднялись с сиденья и с интересом наблюдают за мной.
- Пойдём, дорогой, мы приехали, - сказал мне Петер, и я, улыбнувшись, даже не стал спорить с ним по поводу всех этих ласковых обращений.
Мы вышли из автобуса, и Петер взял меня под руку, пока Ян проверял расписание трамваев.