Аннотация: 55) Отражение сестры в брате и 56) брата в сестре. А вообще, о времени, про время, за время, на время, Время
55) Отражение сестры в брате и 56) брата в сестре.
А вообще, Время...
Я забежал в метро, готовясь выбежать - быстрее, время не ждёт, в водяных часах отстукивают капельки, в песочных неслышно и громогласно шуршит песок, - неслышно, поскольку заперт в стеклянную колбочку-звукоизолятор; громогласно, потому что память привычно сводит концы с концами, и оттого на грани между реальностью и мной, - на призрачной грани, туманцем обволакивающей всякого (личики людей то погружаются в облачко, то высовываются) песок шуршит - песчинки громогласно ударяются о песчинки, об стекло, об мои нервы, об реальность, выбивая, словно пульки, щербинки и морщинки.
Стоп.
Собственно, они сидели, закрыв глаза. Старик и старушка. Кажется, родственники. Или нет? Но очень похожие. Кто же они по отношению друг к другу? Пружинка-струнка подрагивала-подрагивала, в поле меж двух возможностей: брат-сестра или случайные люди, но никак не муж и жена, поскольку, конечно, через какое-то значительное время супруги становятся похожими вплоть до облика, но это подобие почему-то находилось вне - скорее я бы заподозрил бы что-то из области инцеста, чем из нормального мужества-замужества. Кто же они???
Седина кудряшками клубилась вокруг головы старичка, пытаясь заполонить, зарастить лысинку, виновато расползшуюся от лба, под которым во тьму век, словно в экран смотрели, подрагивая, глаза - за ними помаргивали веки вслед событиям неведомого мне кинофильма-сна. В такт с глазами шевелились губы, двигалось всё лицо, за ним - тело, которое покачивалось - взад-вперёд, влево-вправо. Кажется, фильм назывался "Поездка в метро под стук времени". Старичок слегка склонился к коленям.
Оно шло.
Время - есть и будет вечно, (равно его нет и никогда не будет, и это тоже отражение (57) поскольку разрушаются звёзды, созидаются вселенные в режиме времени, совершенно неподвластном человеческому разумению; время звёзд и вселенных, несмотря на свою непомерную грандиозность, остаётся. Как иначе-то? Представьте себе 10000000000000000000000000000 часов, лет, секунд, минут и далее сплошь нули в непомерном количестве; память перескочит набор округлых цифр, перекатится словно по роликам, игнорируя их нутро, в самой малой части которого нельзя увидеть ни меня, ни сотню меня, ни миллиард меня, таких маленьких со своим "появился-родился-жил-умер" в этой цифре-колоце, цифре-яме, - память перепрыгнет время и остановится за всем этим громадьём, восторженно провопит что-то о победе над временем в любой его фрактальной развёрстке... Время-кубик, время-шкатулка, время-мешок, стоит за спиной человека, который что-то вопит, но мешок лопается, из него на пол высыпаются вещи - биллионы возможных я/ты/он/она взрываются своими "появился-родился-жил-умер" валятся и валятся наружу, загромождая мир тотальным овеществлением. Разум подсказывает: враньё всё это насчёт непобедимости воображения, поскольку скорость всяких нейронов в мозге, порождающих само воображение, давно измерена - она куда меньше скорости света, значит, совсем черепашья... Овеществлённое время предстаёт чем-то совершенно безотносительным ко времени, легче самого лёгкого, тише самого тихого, таким, чего на самом деле - нет, есть только отражение его - в тикании часов, в шуме капель.
И всё же.
Старичок немного пригнулся - не так, чтобы лишь чуть оторваться от спинки сиденья, но и не настолько, чтобы голова склонилась к коленям, образовав тем преграду перед входящими-выходящими, которые бы поругивались, но старались не тронуть (старый балбес... спал бы дома, на пенсии ведь сидит...). Тело держалось ровно под углом сорок пять градусов к поверхности сиденья; несмотря на все изгибы позвоночника (внутрь, наружу, влево, вправо), диагональ сорок пять градусов сохранялась. Между старичком и старушкой виднелась полосочка сиденья, редкая в многолюдном метро, где каждый норовит загромоздить пустое пространство своим телом, однако что-то промелькнуло общее, чему я вначале упасся дать название - есть ведь банальное сходство Всех людей (нос, два глаза, рот, губы и прочее), это же сходство было бы из разряда "больше". Что я делал, если бы ехал в метро с кем-то знакомым, тем более родственником? Болтал всю дорогу, смеялся, обсуждал что-нибудь, хотя бы поглядывал изредка или просто клонился ближе; эти - нет: полосочка сиденья оставалась на удивление постоянной, словно граница с колючей проволокой и пограничной полосой. Промежуток оставался нетронутым, тогда что же общее? У старушки тоже кудрились седые волосы, погуще и подлинне, чем у старичка, даже вроде завязанные в хвостик, только отсутствовала лысина. Бабулька сидела, откинувшись на спинку сиденья. Как человек, который привык держать спину прямо.
Я переводил взгляд с полоски сиденья на лица, - ничего не менялось. Что должно произойти? Какое событие разрушит или, наоборот, подтвердит мои сомнения? Понятно, чего я хочу: старичок может повернуться к старушке и сказать ей... например, "Успеем до Машки сегодня доехать?" или "Надо позвонить Юльке" - в ответ она кивнёт, и между ними чётко обозначатся ниточки-канатики родства. Может, произойдёт другое - под задницей старичка граница сомнётся, бок наедет на бабульку, и та отодвинется, закроется рукой или даже глянет с осуждением на неловкого соседа, затем сделает движение отодвинуться - показное, поскольку двигаться некуда, ведь рядом сидит другой человек, но былая граница снова явится, только в ином виде - изгибаясь и колеблясь, как змейка; в ответ старик суетливо отступит, глянет с извинением или, также не исключено, буркнет, мол, расселись тут, однако за границу всё равно уйдёт (был бы рядом кто молодой, так не отошел, ещё сильнее навалился, молодёжь, чёрт её подери, не уступают место, ещё и расселись на всё сиденье, а тут - тоже старушка, которая уж точно захаживает на рынок - место, где оттачивается искусство скандалов, ещё не сдала давняя перестроечная закалка в очередях, до которой современной молодёжи ой как далеко). Станет ясно: эти люди не имеют друг к другу никакого отношения. Однако сходство оставалось - за пределом моего понимания, но я-то знал - разгадка близка, поскольку будет остановка, и они выйдут - вместе или на разных станциях, при этом, если они имеют друг к другу какое-то отношение, большее, чем просто человек к человеку, между ними ляжет мост-взгляд, тропинка-касание, дорожка-кивок или, напротив, ничего такого не будет.
Межа-полоска между ними оставалась неизменной. Может, это привлекло моё внимание? Заставило подумать, что они родственники?
Я вгляделся и обомлел: они совершенно неподвижны! Будто цельные деревянные, или пластмассовые, куклы, которых крутит-вертит ребёнок, и это движение - не их собственное: они целиком отданы ритмам реальности, двигаясь руками хозяина, шевелясь землетрясениями, вибрацией от трамваев и метро. Словно стрелки часов, они разошлись и так замерли, храня свой центр, начало начал видимого механизма, ось, на которой крепятся стрелки - полосочку-пустоту, промежуток истинного времени, никогда не существовавшего, не существующего и которого не будет. Люди-стрелки замерли, явив своей недвижностью время во всей полноте - несуществовании.
Поезд подрагивал на поворотах - шевелилось всё вокруг.
Кроме.
Я тряхнул головой, отгоняя наваждение, и снизошло нечто более странное. На деле, они шевелились - почти невидимо, на грани показалось-может быть, причём в такт друг с другом: их тела отдавались ритму поездных потряхиваний, заворотов, остановок; словно у тряпичных куколок в руках ребёнка, у странной пары в лад друг с другом шевелились руки, ноги, голова. Кроме живота: неподвижная ось находилась в нижней части торса, и по отношению к ней двигалось тело - часовые стрелки на часовых стрелках, неподвижность по отношению к другой неподвижности.
Брат и сестра они, по-другому быть не может.
Старичок и бабулька перетекали друг в друга, свернувшись вокруг узкой границы, старичок перетекал в себя, скрутившись вокруг своего чрева точь-в-точь подобно бабульке, только со знаком "наоборот".
И не только.
Сходство потекло-потекло и выложилось в близняшество, начавшись от рук: и он, и она держали руки положенными друг на дружку, правую на левую, правую на левую, и далее - на бёдрах, словно начав движение закрыть живот, свинтиться вокруг заветного чрева в тугой клубочек и так замерев, вроде не закончив: старик почти свернувшись, бабулька, наоборот, развернувшись, на деле же закрывших - для себя, и так небрежно приоткрыв для окружающих, словно замаскировав странную потугу, как иначе-то? Как бы смотрелся в глазах окружающих кто-то, свернувшийся в клубочек прямо на сиденье? Странная картинка выкладывалась, словно детская головоломка - найди сколько-то там отличий: седые у обоих волосы, линии носов, и неожиданно заключилась в рамку - зеркальность. Старик и старушка шевелились в едином ритме, отличном от ритма окружающих, каждый из которых двигался, беседуя с соседями или просто поглядывая по сторонам, поворачивался сам по себе, не отражаясь в ком-то другом. Одновременно движущиеся и неподвижные, они отражались друг от друга, друг в друге, перетекая через полосочку сиденья...
Это зеркало!!! Вот оно зеркало!! Зеркало-время: зеркало-отражение, зеркало-граница между двумя мирами - я и он, я и ты, вы и они - незанятый кусочек сиденья из кожзаменителя! Время грохотало, словно рушились здания или сходили камнепады в горах; время пронзительно звенело, будто мириады капелек-алмазов, падающих на Стекло. Время возникало из пустоты, но питалось всем шевелящимся и неподвижным миром, и сходило туда же - в промежутки между людьми, в паузу меж мыслей, в глаз реальности-циклона.
Объявили остановку. Неожиданно резко старичок поднялся и двинулся к выходу, даже мимолётом не глянув на бабульку, которая, однако тоже встала и пошла к открывающимся дверям. Песочные часики перевернулись - песчинки зазвенели, зашуршали, загрохотали. Старушка шла за дедом нога в ногу, словно солдат в строю.