Тумко Натали : другие произведения.

Пленники доброй воли

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Балабура отправляют в рядовую командировку, доставить "сына народа" в другой город и утилизировать бракованный контейнер. Пересекая пропускной пункт, чтобы сократить расстояние через заповедник, путешественникам даже в голову не приходит, что теперь они застрянут здесь навсегда...

  
   Натали Тумко
  
  
   ПЛЕННИКИ ДОБРОЙ ВОЛИ
  
  
   ...1...
  
  
   Ах, если бы все дни были таковы, как этот. Теплый весенний денек, пронзительный, ясный, такой свежий и чистый, что захватывало дух, и хотелось остаться навсегда в этом дне, в этом мгновении. Навсегда замереть под этим чудным ветерком, под этим солнышком, еще не жарким, но уже ласкающим; слушать перешептывание ковылей...
   Балабур лежал на ворохе прошлогодних листьев, постелив на них широкий непромокаемый плащ, и положив под голову руки, любовался облаками. Облака на небе вились задорные, чудные, похожие на перья гигантской птицы, и Балабур задумался, как бы могла выглядеть эта птица, с такими перьями, и где бы она могла жить, и какое гнездо вила бы, если бы решила вдруг вывести птенцов... Никакое дерево такого гнезда не выдержит, пожалуй, и целый лес не выдержит, а вот если бы где на скале, или, скажем, на горе...
   Он вообразил себе гору с гнездом, но мысли вдруг сбились, и он вспомнил, что пора бы и возвращаться. Вставать не хотелось. Однако если не встать самому, через пятнадцать минут, а то и раньше, пойдут его искать, а этого лучше бы избежать. Почему-то Балабуру казалось, что общение с весной (равно, как и с любым иным временем года) - дело интимное и посвящать в него посторонних не полагается.
   - Балабур! Эй, Балабур!
   Нашли. Это Кузьмы голос. Зачем я им сдался сегодня-то? Сегодня зарплату получают, все у кассы должны стоять, ругаться, на клочки рвать тех, кто без очереди лезет...
   Балабур поднялся с листьев, отряхнулся и пошел навстречу Кузьме, не желая, чтобы тот застал его лежащим и размышляющим.
   Кузьма грузно топал по дороге, он всегда тяжело ходил, хотя не был ни толстым ни больным, но из-за этой его особой походки все воспринимали лаборанта как почти развалину и не поручали ему ничего серьезного и важного. Кузьма не возражал. Иногда даже преувеличивал свою немощь, совсем непонятно зачем ему это было надо? Наверно, такая разновидность лени.
   - Я здесь! - откликнулся Балабур.
   - А, вот ты где. Там вагон пришел. Ребята разгружать взялись, надо бы проконтролировать, учесть...
   - А Никодим? Тамара, Васька, Егор Николаевич?
   - Так... зарплату сегодня выдают, - оправдываясь пожал плечами Кузьма. - Все у кассы.
   - Конечно, у кассы, - заворчал Балабур. - У других масса уважительных причин для прогула, я один - всегда должен быть свободен. У меня почему-то не бывает ни зарплаты, ни перерыва!
   - Ну, так, знамо дело не бывает, - кивнул Кузьма. - На то и монах.
   - Не монах! Никакой я не монах, сколько раз можно повторять! Я на такой же работе и так же хочу отдохнуть, как и остальные!
   - Там вагон... - напомнил Кузьма.
   Балабур вздохнул. Он знал, что этот разговор ни к чему умному не приведет, и покорно пошел в сторону института.
  
   Если смотреть на долину сверху, она покажется не такой уж большой. Гряда сопок окружает ее со всех сторон, где-то у подножья одной из сопок течет извилистая речушка, темнеет лесок, блестят два озера... И, конечно, нельзя не заметить здание института - он расположился множеством корпусов по всей долине и сверху выглядит, как стройный ряд спичечных коробков. Коробки жилых корпусов перемежаются с коробками лабораторий и тарелочками спутниковых антенн. С самого края, у полосы ограждения просматриваются две узкие полосочки - рельсы, на которых раз-два в неделю стоит небольшой поезд.
   Долину охраняют, но охрана располагается в подземных бункерах, поэтому обнаружить ее с воздуха невозможно. Собственно, защита здесь столь ненавязчива, что многие порой забывают о ее существовании, и только пропуска, да регулярный вертолетный патруль напоминают о важности и серьезности проходящей здесь работы.
  
   Балабур миновал проходную, несколько корпусов лаборатории и инкубатор, и вышел к железнодорожному пути. Здесь ходил единственный товарный поезд, и для него была лишь одна колея. Станции не было за ненадобностью, стояло лишь несколько подсобных помещений, да окна директорского кабинета выходили прямиком на площадку для разгрузки вагона. Балабуру показалось, что из-за этих окон кто-то за ним наблюдает. Заметить наблюдателя не представлялось возможным, потому что окна снаружи отражали, скрывая все, что творится в административном здании.
   Рабочие не торопились разгружать. Это и понятно, без старшего им запрещалось вскрывать вагон, мало ли, что там скрывается под надписью в накладной "образец N 129". Трое мужиков в синих рабочих комбинезонах стояли у фонарного столба, потягивали пиво из пластиковых бутылок и о чем-то переговаривались. Увидев Балабура, они как по команде поставили бутылки на землю и подошли к вагону.
   Балабур взглянул в накладную и подумал, что ничего срочного не пришло, можно было разгрузить и завтра, а то и через пару дней, к чему такая спешка? В день зарплаты никаких долгих дел не поручали, уж тем более ненужных. И опять Балабуру показалось, что из кабинета директора кто-то наблюдает...
  
   Балабур строго следил за работниками и отмечал в блокноте принятые ящики. Вагон постепенно опустошался, и хотя скоро подключились Васька и Тамара, все же работа затянулась до вечера. В общежитие возвращались усталые. Балабур по привычке провожал Тамару до дома, Васька, тоже по привычке, тащился рядом.
   - Кто в лаборатории завтра дежурит, не знаете? - спросила Тамара.
   - Я, - откликнулся Балабур.
   - По графику? Или подменяешь кого?
   - По графику. А что?
   - Так. Третий бокс мне не нравится. Показатели там шалят. Ты проверь его поосновательней, ладно? Я в докладной, конечно, отметила, на всякий случай, но, может, и зря.
   - Шалят показатели? - засуетился Васька. - Ты поподробнее расскажи, как это шалят? Ты знаешь, питомник - под моей ответственностью, если вдруг что не так...
   - Успокойся ты. Ничего такого, все в пределах. Хватит трястись над каждой цифрой. Вообще, заведи себе хобби какое-нибудь, а то с тобой кроме работы и поговорить не о чем.
   - Злая ты, Тамарка. Замуж тебе надо.
   - Ага, за кого? За тебя, что ли? Или, может, за Балабура? И жить в общаге в его пяти квадратах?
   - Его пять, да твои пять - уже десять.
   - Ребята, я еще здесь, кстати, - напомнил о себе Балабур, но его не слышали.
   - И какой же тебе нужен кавалер? - язвительно поинтересовался Васька. - Поделись своими мыслями, может, поможем чем?
   Тамара притворно обреченно вздохнула:
   - Ничем вы не поможете. Настоящих мужиков не осталось. Экземпляры, на какие я согласна, встречаются редко, и по слухам обитают только в секретных резервациях.
   - Ага. Мужикарии называются.
   Они переглянулись и расхохотались оба.
   Балабур улыбался. Перепалки такого рода были между Васькой и Тамарой - обычным делом. В такие моменты Балабур приходил к мысли, что почти уже понимает, что такое семья.
   Детство Балабур провел в монастыре, (поэтому его частенько называли монахом, хотя он таковым и не являлся). Там он получил образование, представления о жизни, но друзей так и не завел - монахи постоянно менялись: то уходили в священные походы по обетованным землям, то ездили "набраться опыта" в другие монастыри, а то отправлялись с миссиями в разные неблагополучные места. Вместо них появлялись новые, и Балабур вскоре понял, что не стоит заводить ни с кем дружеских отношений, потому что не известно, надолго ли задержится здесь этот человек.
  
  
  
   Утром, едва Балабур пересек проходную, к нему подошел заведующий лабораторией и попросил пройти к директору. Это было необычно, Балабур сразу вспомнил вчерашние ощущения во время разгрузки вагона, но никаких дельных выводов в голову не приходило, и он просто пошел в административный корпус.
  
   Директор выглядел важно, как и положено директору. Строго говоря, на его месте должен был бы сидеть какой-нибудь серьезный профессор или кандидат наук, а Наум Дмитриевич не был ни тем ни другим, но зато он хорошо знал свое дело, и все знали, что он хорошо его знает.
   Наум был управленцем. Может он и не вникал в тонкости теории квантовых полей, а в биологии мог спутать пестик с тычинкой, но ведь по долгу службы ему и не приходилось сталкиваться с тычинками да пестиками, а приходилось ему, например, выбить дотацию на развитие пятой лаборатории или постройку нового корпуса общежития, или уладить какой-нибудь щекотливый вопрос с персоналом. И Наум Дмитриевич выбивал и улаживал, и все это получалось у него делово и толково, как и должно оно было получаться у хорошего директора.
   Словом, все сходились на том, что Наум сидит на своем месте. И все-таки его не любили. А главное, не понятно почему: никто не держал на него обид и ничего дурного он, вроде, не совершал... Но так к нему относились, словно он вот-вот обидит, или вот-вот совершит какую-нибудь гадость. И странно было, с чего это вдруг такие ожидания?
   - Проходи, Балабур, присаживайся, - сказал Наум Дмитриевич, и сам сел. Причем сел не на свое директорское место, а рядом с Балабуром, так сказать "по-простому". Балабуру это не понравилось: показалось, директор показушничает.
   В форточку залетел сухой прошлогодний литок, сорванный ветром с какого-то дерева или с крыши, и упал на стол. Директор проводил его взглядом.
   - Возникло решение, Балабур, отправить тебя в командировку. Да. Есть такая мысль. Как относишься?
   Балабур пожал плечами.
   - В принципе нормально. Я как-то не ездил ни разу... А куда?
   - Все объясню, все. Сначала скажи, согласен или нет, а уж потом будем подробности обсуждать. Тут дело секретное, особое.
   - Я не болтун, вы же знаете.
   - Знаю, - сказал директор. И сразу показалось, что он не просто знает, а узнал об этом каким-то неприглядным образом, словно прочитал донос об этом, или подслушал. Даже в самых обычных словах и поступках Наума виделся скрытый мотив. Какая-то анти-харизма.
   Балабур в очередной раз удивился своему восприятию. Директор тем временем поднялся со стула и зашагал по кабинету.
   - На следующей неделе комиссия приезжает. Слышал?
   - Все слышали. И в газетах пишут.
   - Правильно, правильно, - закивал Наум, - это широко освещается. В этом и есть загвоздочка - слишком уж велика опасность покушения.
   - Кто-то хочет убить двенадцатилетнего подростка?
   - Это не просто подросток. Это - дитя народа. Нерядовой человек.
   - Кому может понадобиться его смерть?
   Директор повел руками в воздухе, словно выбирая из желающих:
   - Мало ли... Например, тому, кто хочет славы. Или ненавидит власть, политиков... Это не вопрос недостатка врагов, это вопрос элементарной безопасности. Так делается частенько: комиссия под звуки фанфар отлетает на вертолете, а тем временем скромный фургон везет мальчика объездными путями. В заповедник пропуска уже оформляют.
   Балабур молчал. Он понял, почему директор сначала уточнил вопрос о болтовне и о согласии на командировку.
   - Вырастить президента - дорогое удовольствие, - добавил Наум. - Не хочется потерять миллиард народных денег.
   Конечно, подумал Балабур, он директор, ему положено думать о деньгах. Но на душе было как-то мерзко, хотя Балабур в очередной раз не мог найти для этого причины.
   - Если я правильно понял....
   - Ты всегда все понимаешь правильно, - вкрадчиво произнес директор, - и это нам в тебе нравится.
   Это "нам" резануло слух. Сразу стало ясно, что решение давно принято кем-то там, "наверху", и что мнение Балабура по этому поводу, собственно, никого и не интересует...
   - А... долго это все протянется?
   - Неделя - туда, неделя - обратно. Ну и в городе сколько-то. Так что всего - дней двадцать. А хочешь, так возьми отпуск, и отдохни сразу, так сказать, "на все сто"!
   - Я планировал в августе...
   - Апрель, август, - Наум махнул рукой, словно речь шла о совершеннейших пустяках. - Какая разница? Ну, смотри сам. Можешь идти собираться. Выезжаете завтра, с утра. Трейлер уже подготовлен. Вот тебе разрешение и пропуск, сходишь, познакомишься с объектом. Да, не забудь зайти в бухгалтерию, возьми командировочные, в городе деньги понадобятся...
   Сказал он это с легким хихиканьем, словно был уверен, что Балабур спустит все деньги на что-то непристойное... И Балабур еще некоторое время не мог отделаться от чувства неприязни к этому человеку, хотя всего-то речь и шла о небольшой командировке и возможности внепланового отдыха.
   Директор окликнул его у самой двери, словно вдруг вспомнил о чем-то.
   - И... вот еще. Это тебе работка. Так сказать "на дом".
   Балабур взглянул на пол, куда показывал директор и замер: контейнер. Из питомника. На крышке белой несмываемой желтой краской была написана цифра 3, а внизу, уже мельче - длинный порядковый номер и код. Третий бокс, тот самый, который "шалил". Балабур медленно перевел взгляд на директора.
   - Что это значит?
   - Ты видишь такие боксы каждый день, не делай вид, что не узнаешь.
   - Не делайте вид, что все в порядке вещей. Их категорически запрещено выносить из инкубатора.
   Директор по-отечески взял Балабура за руку и отвел в сторону, словно контейнер мог подслушать.
   - Балабур. Ты еще молод, и ты пока не понимаешь многих вещей. Ты хороший работник. Вот и работай. Выполняй поручения и не забивай себе голову лишними вопросами.
   Голос Наума был вкрадчивым и таким душевным - ни нотки фальши. Но Балабуру почему-то показалось, что директор издевается, указывает его место. Балабур знал свое место. И еще он знал правила.
   - Что мне с ним делать? - мрачно спросил Балабур.
   - Ничего. Оставишь в заповеднике, под каким-нибудь кустом. Официально ты оформлен в командировку по утилизации негодного образца. Сам понимаешь, мы не можем раскрывать истинную причину. Через неделю ты довезешь сто четвертый номер... мальчика до места, там вас встретят и все твои обязанности закончатся. Пока всего лишь наблюдай за показателями бокса, как обычно.
   - Если что случится, как мне поддерживать с вами связь?
   - Вы с нами связаться не сможете, а мы, когда нужно будет, дадим о себе знать. Лишний раз лучше перестраховаться, во избежании перехвата, ты понимаешь?
   Ни черта я не понимаю, подумал Балабур. Но это, похоже, никого не волнует.
  
  
   Балабур отнес контейнер к себе в общежитие (не таскаться же с ним по всему поселку!), потом вернулся к лаборатории, миновал общежитие нянек и оказался перед подростковым корпусом. Здесь он бывал только пару раз, и то внутрь не заходил, так что теперь испытывал легкое волнение. Это волнение он объяснял себе тем, что слишком засиделся на одном месте, и малейшие перемены почти выбивали его из обыденной колеи. К тому же нам ним нависло ощущение таинственности, точнее сопричастности к некой тайне, да и подростков - будущих президентов он видел редко, а уж поговорить-то и вовсе не приходилось.
   Балабур отдал пропуск вместе с бумагой директора, за окошечком все это внимательно изучили и вернули ему обратно. Дверь отъехала в сторону. Каждый корпус в исследовательском поселке включая столовую имел свою систему проходных и контроля, и все эти системы были различны.
  
   Его пригласили в комнату для посетителей, которая редко использовалась по назначению. Да, что там, - никогда не использовалась, потому что какие тут могли быть посетители! Через минуту привели мальчишку. Худой, хотя и не тощий, аккуратно постриженные темные волосы, внимательный взгляд.
   - Привет, - неловко сказал Балабур. Он не знал, как положено вести себя с будущим президентом. Решил быть естественным. - Меня зовут Балабур, это такое имя. Семьи у меня не было, как и у тебя, так что ни фамилии нет, ни отчества. А тебя как звать?
   - Обычно меня называют Сто Четвертый. Но для простоты можно Геной.
   - Отлично, Генка. Пакуй чемоданы, отправляемся завтра с утра. Часов в семь, чтобы народу на улицах не было. Пойдет?
   - Как скажете, - кивнул мальчишка.
   Не балованный, - подумал Балабур. Держится просто, без смущения, но робость все же есть. Наверно, учат скрывать... Вот ведь, я тут уже скоро как шесть лет, а до сих пор ничего не знаю об этих детях. Сижу все в своей лаборатории, комаров кормлю... Теперь и узнаю все, что хотел.
   - Вещей-то много? Успеешь?
   - Успею, конечно. Не волнуйтесь, я буду готов. А... а можно спросить?
   - Валяй.
   - Можно взять змея?
   - У вас разрешают держать змей? Она, эта твоя гадюка, хотя бы в аквариуме?
   - Нет, я имею в виду воздушного змея. Я сам сделал, - добавил он нерешительно, - по книгам.
   - Бери пожалуйста, - Балабур пожал плечами, - кто тебе против.
   - Спасибо. До завтра?
   - Бывай.
   Они пожали друг другу руки на прощание (Генка пожал руку крепко, но как-то заучено, словно дозируя силу с которой нужно сжимать кисть) и расстались.
   Он даже не спросил, куда мы едем, - подумал Балабур. Или он знает? Нет, вряд ли. Я сам-то толком не знаю, что уж говорить о пацане. Впрочем, и не стоит. Чего пугать заранее.
  
   Теперь следовало привести в порядок дела. Балабур вернулся в лабораторию. По дороге он столкнулся с Васькой, предложил вечером устроить вечеринку по случаю отъезда, Васька обрадовался (он всегда радовался вечеринкам, повод для него был не важен) и пообещал всех собрать.
   - У тебя? - уточнил он.
   Балабур вспомнил о контейнере и помотал головой.
   - Нет, в "Сивучах".
   "Сивучи" - было название кафе, по совместительству работавшего и рестораном и ночным клубом. Васька пообещал все устроить и умчался счастливый по своим делам.
  
   Заведующий уже вызвал замену, и сейчас за рабочим столом Балабура сидела молоденькая практикантка. Она поздоровалась и тут же попрощалась, убежала, сославшись на какие-то неотложные дела, но в действительности просто из вежливости - не хотела мешаться под ногами, пока Балабур будет собираться.
   Балабур проверил отчетные таблицы, убедился, что все в порядке, огляделся на последок, уже перед уходом подошел к стеллажам, и, повинуясь минутному импульсу, вдруг взял три блока питания. Каждый блок был размером с колоду карт, и все они укрылись в кармане его халата. Зачем?! Что ты с ними делать будешь, идиот? Тебе же сказали - бракованный бокс, и Тамарочка вчера говорила, что показатели "шалят". А если поймают тебя с этими блоками, подумал? Конец доверию, строгий выговор с занесением, два года без премий и еще пучок сюрпризов от администрации, вроде регулярных дежурств по праздникам или ночные смены...
   Пока внутренний голос распинался и призывал подключить остатки разума, Балабур уже шел по коридору. Блоки запрещено выносить из корпуса, но ведь и контейнеры - тоже, однако для директора это, похоже - не правило... А вдруг контейнер - не бракованный? Мало ли что там шалит? Всякое случается... Но, в любом случае, отправляют-то меня на утилизацию этого самого контейнера! Вернуться с ним я все равно не могу! Ладно. Решим так: по возвращении я просто верну на место блоки питания, будто никто их не брал. Ревизию все равно за это время не устроят, она у нас недавно проходила... Да. Так и сделаем.
   Теперь - не думать об этом.
   На проходной он сдал пропуск, внутренне содрогаясь при мысли, что могут обыскать напоследок, но обошлось.
  
   Вещи в комнате общежития собрал за полчаса. Про себя Балабур так и не решил, останется ли в городе дольше положенного, но это можно будет определиться на месте, потом позвонить, предупредить. Так что одежды взял... да почти все, что было. Куртка - единственная, купленная в том же городе, лежала теперь на вместительной походной сумке, рядом он собрал несколько книг - может, удастся почитать? Всегда есть то, что постоянно откладываешь на потом, а однажды окажется, что для "потом" совсем не осталось времени. Так что, будем считать, что вот оно, это мистическое "потом", наступило наконец-то!
   Балабур поставил на зарядку мини-плеер и телефон, проверил батарейки для фонарика, потом добавил запасные, и наконец вытащил из под кровати набор "Удача рыболова". Раз уж решил восполнить все, что оставлял на "потом" - то просто обязан выбрать время и порыбачить!
   Он поймал себя на мысли, что боится что-нибудь забыть. Слишком все неожиданно и быстро происходит. Пожалуй, стоит сходить, познакомиться с трейлером. Заодно и часть вещей можно отнести.
  
   Трейлер уже красовался на стоянке. Охранник проверил документы Балабура, внимательно сверяя фотографию с оригиналом, и протянул ключи.
   - У меня написано, отъезд - завтра, - проворчал он.
   - Так и есть, - кивнул Балабур. - Сегодня только вещи занесу.
   - А-а... ну тогда, конечно. Сигареткой не угостишь?
   - Не курю, - Балабур покачал головой. Охранник вздохнул и удалился в сторожку.
   Трейлер Балабуру понравился. С вида-то он был так себе, и позариться не на что, но Балабур знал, что на самом деле трейлер этот совершенно новый, только для виду состаренный да потертый, чтобы не выделяться на дороге.
   Внутри - две складные кровати одна над другой как в поезде, походная кухонька, умывальник, стол, стульчики на магнитных присосках, настенный шкаф и сундук. Отсек с отдельной дверью - биотуалет и узенькая душевая. Все компактно, удобно и... привычно. Балабуру пришло в голову, что вся его жизнь проходит в каких-то эконом-условиях: маленькая келья в монастыре, общежитие в институте, общежитие здесь, теперь вот, трейлер... Н-да. Закончится все мини-гробиком.
  
   Остаток дня Балабур потратил на праздное шатание по поселку. Он словно увидел поселок со стороны: как муравейник, все чем-то заняты, что-то копошатся, куда-то бегут... Вчера и он вот так же бегал и суетился... Впрочем, нет. Как раз вчера, когда все получали зарплату... Зарплата! Он вспомнил, что так и не сходил в бухгалтерию, и направился туда.
   Балабур всегда получал деньги на следующий день. И всегда обходилось без очередей, суеты, без ругани. Сегодня, к его немалому удивлению, кроме положенной суммы, ему сразу выдали и командировочные, и отпускные, хотя заявление об отпуске он не писал, но для директора, видимо, это было маловажно. Когда только успели приказ составить, с их-то бюрократией...
   Денег было непривычно много. Он стал размышлять, как их можно потратить в городе, и если не снимать гостиницу, а жить в трейлере, то можно еще и сэкономить, и тогда хватит и на новейший компьютер, и на теплую куртку, и еще на десятки мелочей, которые на некоторое время делают жизнь чудесно разноцветной...
   Но среди всех этих приятных товарно-денежных размышлений, закралось одно, совсем неприятное. Балабур не мог отделаться от мысли, что его словно выпроваживают. Даже теперь - выдали отпускные, чтобы ему и в голову не пришло вернуться раньше. Он усмехнулся: что ж, теперь, по крайней мере, не надо решать про отпуск. И на рыбалку точно времени хватит.
  
  
  
   Вечером в "Сивучах" набилось много народу. Пришли даже воспитательницы и кто-то из охранников. Многих Балабур не знал, некоторых и не встречал ни разу, как и они - его, да и повод, по которому собрались - не всем был известен. Но веселились здесь редко, и каждый отрывался по возможности, какие уж там церемонии...
   Тамара танцевала с Васькой, потом с Балабуром, потом с начальником отдела демонтажа, потом опять с Балабуром...
   - Едешь, говорят? - спросила Тамара.
   - Угу.
   - Отпуск или командировка?
   - И то и другое. Сначала по делам, потом - отдыхать.
   - С чего вдруг тебя послали? Доклады всегда Ефим читает, да и рановато для конференций...
   Балабур помотал головой.
   - Нет. Не за тем. Утилизация.
   Тамара несколько опешила.
   - Что "третий"? - догадалась она. - Но никакой комиссии не было... Или в твою смену приходили? Нет, подожди, твоя смена только сегодня, когда они успели его списать?!
   - Наше дело маленькое, - сообщил Балабур заранее подготовленную фразу. Удивительно, но это полностью успокоило бдительную Тамару. Она кивнула, соглашаясь, и дальше перевела разговор на то, что в городе, говорят, появился новый клуб, где играют только джаз.
  
   Через час громкой музыки Балабур понял, что хочет уйти. Надо выспаться, завтра рано вставать.
   - Ты куда? - спросил Васька, вынырнувший невесть откуда. Он пытался перекричать музыку, и это ему удалось.
   - Я пойду, - Балабур махнул рукой в направлении выхода.
   - А... Зачем?
   - Завтра рано ехать, - крикнул Балабур.
   - Что? - не услышал Васька.
   - Ехать утром!
   - А... Едешь куда-то?
   Васька был пьян. Говорить с ним теперь бесполезно. Утром придет Васька с больной головой в лабораторию, увидит вместо Балабура новую практиканточку, удивиться, а потом начнет заигрывать и зубоскалить - вот и вся проблема. Надо оставить ему денег на проходной, чтобы оплатил весь этот кавардак, а то ведь и не вспомнит, что отмечали и за чей счет.
   Уже совсем у выхода его остановила одна из воспитательниц, спросила, где можно найти Веру Валентиновну. Балабур не знал, кто такая эта Вера Валентиновна, поэтому ничем не смог помочь.
  
  
   Он вернулся в общежитие и еще раз оглядел вещи. Большую сумку и рыболовный набор он уже отнес в трейлер, здесь остались только книги и телефон с плеером. И контейнер. Балабур проверил показания на режимном табло, ничего аномального не обнаружил, да и лампочки светились правильные.
   Он завел будильник на наручных часах на шесть утра. Балабур и сам не знал, зачем ему вставать в такую рань, и зачем вообще отправляться с утра? Можно было бы выехать к обеду, предварительно отоспавшись. В конце концов, конспирация - не его забота. Нужно бы было - вообще позвали бы военных с соседней части, перенесли бы паренька в каком-нибудь ящике, так, чтобы никто не догадался... Нет, прерывал Балабур сам себя. Нет. На военных всегда обращают внимание, а кто еще будет заниматься перевозом, как не военные? Люди в формах обитают за поселком, это правило, почти закон. У них там свои селения, свои устои... Стоит только появиться этим ребятам в самом поселке - и слухи поползут с неимоверной быстротой, даже если те всего лишь заглянут в местную столовую. А он, Балабур, как человек-невидимка, нет, как муравей в муравейнике - один из тысячи таких же, себе подобных, и никаких интересных событий с ним связано быть не может.
  
   Балабур выключил свет, лег на кровать и уставился в потолок. Да, слишком быстро все происходит. Еще утром было все, как обычно, и ничто не предвещало перемен, а вот теперь - неожиданная дыра в привычном укладе почти на два месяца. И чем-то эти два месяца надо заполнить...
   Он стал представлять себе городские кинотеатры, бары, казино, в которые никогда не заходил, потом мысли перешли на рыбалку, на тихую заводь, где плескались жирные ерши, а еще надо будет подумать о наживке, и проверить, хорошая ли лопата в трейлере, потому что, если придется копать червей...
   Балабур уснул, утонув в приятных образах.
  
  
   Он проснулся раньше будильника. Лежал, смотрел еще с полчаса в потолок. Его одолевали странные мысли. Он думал: что если, когда я вернусь, комната будет уже занята? Буду ли я о ней жалеть? Нет, отвечал он сам себе. Ничуть. Банальный вид из окна на соседний корпус с привычными затемненными окнами. Стандартная обстановка. Стандартный набор вещей.
   А по поселку? Пожалуй, тоже нет. Не то, чтобы Балабуру так уж нравились шумные города, он и бывал-то не во многих. Но сам поселок - утомлял. Институт был нацелен на работу и только на работу, и все здесь подчинялось этой благой цели. Первые месяцы Балабур восхищался поселком и тем, как тут все умно и дельно устроено, но теперь, спустя годы, Балабура угнетало однообразие.
   Пожалуй, подумал Балабур, хватит валяться. Надо отнести оставшиеся вещи в трейлер и позаботиться о завтраке. Да и за пацаном нужно зайти.
  
   Когда Балабур подошел к корпусу, Генка уже ждал его. Рядом с мальчишкой стояла на земле сумка с вещами, стопка учебников, перевязанных бечевкой и большой яркий змей в целлофановом пакете.
   - Здравствуйте, - вежливо поздоровался Сто Четвертый.
   - Привет. Ты один? Без сопровождающих?
   - Один. Вы - и есть мой сопровождающий.
   - Ну да, точно. Все собрал?
   - Конечно, я ведь больше сюда не вернусь.
   - Не страшновато?
   - Немножко, - кивнул мальчишка совершенно серьезно.
   Балабур взял сумку и книги, мальчишка потащил змея. Красивый был змей. Формой он был похож на ската, только хвоста четыре, весь ярко оранжевый с разноцветными пятнами. Глаза большие, чуть удивленные, а по спине наклеены блестки из цветной фольги. Наверное, когда солнце отражается в этих блестках, змей горит, как звезда или нет, как созвездие. Как много-много крохотных звездочек.
   Они шли по спящему поселку, и Балабур только сейчас обратил внимания, что асфальт глушит шаги. Сколько жил здесь, никогда не замечал такого эффекта. Он даже наклонился и свободной рукой постучал по тротуару - ничего, тишина. С виду - обычный асфальт. Таланты... Действительно, зачем будить мирных граждан ночными перебежками? Интересно, и частенько тут бегают? Балабур решительно прервал свои размышления на эту тему - так можно до всякого додуматься.
  
   На стоянке их встретил знакомый охранник, Балабура он узнал, но документы все равно проверил.
   - Красивая машина, - восхитился мальчишка.
   - Скажешь тоже. Я видел, на каких шикарных монстрах вас возят!
   - Вот именно - на монстрах, - кивнул Сто Четвертый. - Мы все время ездим всем классом. Ездили, - поправился он. - Наши машины больше похожи на улей, чем на машины. А... А почему мы не поехали на поезде?
   - Ну, до поезда тоже как-то надо добираться, - заметил Балабур. - Но вообще-то, я не могу тебе на это ответить. Фактически, я просто следую определенным указаниям.
   - Вам приказали?
   - Нет. От приказа нельзя отказать, а я отказаться мог. Но вот вопросов наше начальство очень не любит, точнее не любит давать ответы. Считается, что наше дело маленькое - в пределах служебных обязанностей.
   - А чем вы занимаетесь? Вы доктор?
   - Почему доктор? - удивился Балабур.
   - Вы вчера заходили в таком халате... Ну, как будто врач.
   - У врачей - белые халаты, - возразил он. - Я был в светло-зеленом. Нет, я не врач. Я - научный сотрудник. Работаю в лаборатории. Ты меня лучше не расспрашивай об этом, мне особо распространяться не следует, сам понимаешь.
   Генка тут же кивнул, потом перешел в водительский отсек и сел на свое место.
   - Мне можно с вами рядом поехать?
   - Конечно. Если хочешь. А то можешь подремать вон, на кровати.
   - Нет, я лучше с вами.
   Балабур закрепил некоторые вещи, чтобы не бултыхались во время поездки, потом сел на водительское место, в тайне радуясь, что не пропускает дорожные тренажеры и устройство трейлера знает отлично, хотя в реальности никогда на таких не ездил.
   - Ну, тронулись? - спросил Балабур, включая зажигание.
   - Ага! - весело согласился Сто Четвертый, и они отправились в путь.
  
   Они миновали пропускной пункт, где их и их документы в очередной раз тщательно изучили. Потом трейлер обыскали с собакой и сканером, сверили номер контейнера с указанным в ведомости и отпустили путешественников на все четыре стороны.
   - Я думал, сложнее будет, - сказал Сто Четвертый.
   - Сложнее, когда бумаги не в порядке. А у нас - все в норме, чего с нами возиться?
   - Ну, все же подросток... с таким немногочисленным сопровождением...
   - Им-то какая разница? - спросил Балабур. - Может, ты племянник повара. Я думаю, многие из этих охранников и понятия не имеют, что охраняют.
   Генка задумался.
   От пропускного пункта потянулась дорога. По обе стороны замелькали поля, уже покрытые молодой травкой, но кое-где еще виднелись рваные клочья снега.
   Пару раз они останавливались отдохнуть. Даже попробовали запустить змея, но стояла безветренная погода, и змей никак не мог справиться с земным притяжением. Генка предположил было, что он как-то не так собрал конструкцию, но Балабур его успокоил.
   К ночи Балабур вывел трейлер на неприметную боковую дорожку и съехал в поле.
  
  
   ...
  
  
   Дорога к заповеднику сворачивала налево и уводила куда-то к сопкам. Указатель на развилке был старый и сообщал, что до заповедных зон 18 километров и что посещение строго по пропускам.
   - У нас есть пропуска? - спросил Сто Четвертый.
   - Есть, - заверил Балабур. - Самые шикарные пропуска, которые только можно себе вообразить.
   - Дядя Балабур, а почему мы едем в объезд? Зачем нам этот заповедник?
   - Да как тебе сказать, Геннадий. Я и сам толком не понимаю. Но об этом люди поумнее нас подумали. Верно?
   - Верно... - сказал мальчишка с сомнением в голосе.
   - Ты что, не предполагаешь, что кто-то знает больше нас?
   - Что вы, в этом-то я не сомневаюсь! - замотал головой Сто Четвертый. - Просто... я не люблю не понимать, что происходит. То есть... не логично как-то.
   - Что тут нелогичного?
   Генка виновато пожал плечами.
   - Да пожалуй что и ничего. Вы правы, наверное, все так, как надо. Просто я еще ни разу не выезжал из корпуса в одиночестве... то есть, я хочу сказать, нас обычно едет целая группа и машины сопровождения, и все такое. В общем, мне сейчас немного не по себе.
   - Это скоро пройдет. Пересечем заповедник, выедем на главную трассу, пара дней - и мы на месте. Кстати, если хочешь, мы можем не ночевать в трейлере, а остановиться в какой-нибудь придорожной гостинице.
   - Не знаю, - честно признался Сто Четвертый. - Мне и в трейлере хорошо. Но если вам лучше в гостинице, то, конечно, остановимся.
   - Да мне тоже все равно. Ладно, решим, по дороге, как масть пойдет.
   - Здорово!
   В одном этом слове таилось больше, чем просто радость: Сто Четвертый передал в голосе и гордость от возможности выбора, и восторг по поводу необязательности этого выбора. Балабур поймал себя на мысли, что ему все больше и больше нравится этот подросток. По отношению к Сто Четвертому слово "воспитанный" казалось каким-то блеклым: Генка был не просто воспитан, он словно не допускал мысли, что можно вести себя иначе, что в мире бывают грубость и невежество, что взрослые могут ошибаться. Балабуру удивительно было видеть слепую покорность в этом умном и проницательном мальчишке. Он пытался вспомнить себя в его возрасте, но воспоминания вертелись возле здания монастырского приюта из старого красного кирпича, возле длинных рядов виноградника, и еще вспоминалась почему-то мечта купить с первой зарплаты велосипед и зависть к тем, у кого уже есть велосипеды или кто может себе их позволить. Заодно Балабур отметил про себя, что велосипеда себе он так и не купил, но эти мысли уже совершенно не имели отношения ни к детству, ни к сравнению себя и Сто Четвертого.
   Они говорили о пустяках. И это было приятно - говорить о пустяках. Это ни к чему не обязывало, и это был один из тех разговоров, которые можно вести со случайным попутчиком, зная, и не сомневаясь совершенно, что никогда больше вы не встретитесь и можно прикинуться чуть лучше, чем ты есть на самом деле и придерживаться чуть более высоких взглядов и идей, нежели в действительности.
  
   Еще издалека показалась высокая стена из бетона или чего-то, похожего на бетон. Стена возносилась выше деревьев, на самом верху этой стены виделись какие-то установки или антенны, трудно было разобрать. Дорога подводила прямо к стене и утопала под ней.
   Балабур остановил машину.
   - И где тут пропускной пункт? - спросил он вслух неизвестно кого.
   - Наверное, это автоматического сооружение, - высказал свое мнение Сто Четвертый. - Надо поискать панель для пропуска.
   Генка оказался прав. В стене действительно виднелась панель для пропусков. Балабур провел пропуском, вспыхнула лампочка, что-то внутри пискнуло и медленно, величественно, в стене обрисовались ворота и стали отъезжать в стороны.
   Балабур быстренько сел за руль и поехал. Однако, выехал он не за пределы стены, а в отдельный ангар. Впрочем, Балабур сразу понял в чем дело: только лишь ворота за ними закрылись, как включились сканеры, и узкие полоски света стали выискивать в трейлере оружие, запрещенные вещества и нелегальных пассажиров. С такой системой сканирования Балабур был знаком и знал, что осмотр продлится самое большее двадцать минут.
   Наконец, сканеры затихли, потухли полоски света и почти сразу перед трейлером стали отъезжать в сторону другие ворота. Досмотр пройден, можно было ехать дальше.
  
   - Дядя Балабур, а зачем такие строгости? - спросил Сто Четвертый, когда они отъехали уже на приличное расстояние от стены. - Наверное, как у нас в городке, только без вертолетов.
   - Ну, на то он и заповедник, - ответил Балабур. - Закрытые земли. Здесь должно все оставаться в первозданном виде. Не загаженным, проще говоря.
   - А... тогда зачем эта дорога? Можно было бы устроить объезд...
   - Ну, во-первых, заповедник немаленький. Если я не ошибаюсь, по периметру он почти двести километров. А во-вторых, есть, наверное, какие-то комиссии, исследовательские группы, природоведы, да мало ли кому и зачем нужно сюда ездить. Вот, мы, например.
  
   Через пару часов Балабур съехал на обочину и остановил трейлер. Погода была замечательной, всюду пестрели первоцветы и захотелось походить по земле, по весенней едва заметной травке...
   - Перекусим? - спросил он. Сто Четвертый кивнул радостно. Было видно, что ему самому не хочется уезжать отсюда. Удивительно: ни одной встречной машины, ни одной попутной. Никого. Непривычно.
   Они устроили пикник на траве, потом опять попробовали запустить змея, и на этот раз все получилось.
   Спустя пару часов снова собрались в путь, неохотно, но осознавая необходимость этого действия.
   - Дядя Балабур, а вы обратно тоже через этот заповедник поедите?
  
   - Не знаю, - признался Балабур. - Наверное. А что?
   - Здесь хорошо... - протянул Сто Четвертый, и в этой фразе выразилось и то, что Балабуру невероятно повезло иметь такой выбор и то, что Генка понимает - у него самого такого выбора нет.
   - Пристегнись, - сказал Балабур, чтобы что-то сказать. - Здесь, конечно встречных нет, но дорога старая, ты не смотри, что она выглядит так солидно. Я эти дороги знаю, тут где угодно можно сюрпризов ждать.
   Сто Четвертый послушно пристегнулся, Балабур повернул ключ в замке зажигания... и внутри у него похолодело: двигатель молчал. Балабур попробовал завести еще раз, внутри машины что-то хрюкнуло, но это был совсем не радостный хрюк, а скорее, предсмертный. Все затихло теперь уже окончательно.
   - Что-то случилось? - спросил Сто Четвертый.
   - Похоже так, будто батареи иссякли, но этого не может быть...
   - Почему?
   Балабур посмотрел на мальчишку и подумал, а действительно, почему этого не может быть?
   Он вышел из трейлера и открыл капот: батареи были новехонькие и все еще показывали полный заряд. Но этого тоже не может быть! Они ехали больше суток, значит, деления должны были сместиться хотя бы на четверть! Балабур осторожно достал обе батареи, одну за другой и внимательно изучил. Он уже ждал чего-то подобного: яркие полоски, обозначающие уровень заряда были просто нарисованы на обратной стороне стекла. Запасная батарея, которая хранилась в специальном отсеке, вообще оказалась муляжом.
   Балабур почувствовал, что ноги его не держат и опустился на откидную ступеньку трейлера. Подошел Генка и присел рядом.
   - Что, совсем плохо? - сочувственно поинтересовался мальчишка.
   - Хорошего мало. А главное, совершенно не ясно, кому и зачем надо было пакостить в нашем трейлере. У тебя есть враги?
   - Наверное, - кивнул Сто Четвертый. - Но лично я никого не знаю.
   - Это понятно...
   - А солнечные накопители? Они не могут пригодиться?
   Балабур покачал головой.
   - Их хватает только на то, что бы приготовить еду. Ну, еще комнату ночью обогревать.
   - Мы застряли? - спросил Сто Четвертый, и удивительно: в его голосе совершенно не слышалось паники и даже малейшего волнения. Он словно просто уточнял некоторые понятные, но не очевидные вещи.
   - Застряли, - кивнул Балабур и сказал, наверное, сам себе: - Но ты не волнуйся. Через пару дней, когда мы не появимся в городе, за нами отправят поисковую группу по пути следования. Наш маршрут там знают, так что... В крайнем случае через три-четыре дня. Ты же не просто абы кто, ты все-таки...
   - Да, да, - перебил мальчишка. - Конечно. Не беспокойтесь, дядя Балабур. Все будет хорошо.
   Это он меня утешает, подумал Балабур. Правильно. Я-то ему ничего умного сказать не могу.
  
   Они сидели рядышком и молча смотрели в лес и на убегающую ленту дороги. Теперь окружающий пейзаж не казался им таким уж радостным, и все вокруг таинственным образом изменилось: то, что только что радовало глаз и будило восторженные фантазии, сделалось вдруг пугающим и полным опасной неизвестности.
  
  
  
   ... 2 ...
  
  
   Их было четверо. Они вышли на дорогу и молча смотрели на трейлер.
   - Вы говорили, что в заповедниках никого нет, - тихо сказал Генка.
   - Мы же есть, - возразил Балабур. - Почему не быть другим? Может лесники какие-нибудь или геологи.
   - Что будем делать?
   - Сиди тут. Я пойду узнаю, что им нужно. Вроде, нормальные...
   Балабур незаметно сунул в карман отвертку из дорожного набора, который так и не убрал на место, и пошел навстречу к незнакомцам.
   Четверо не шелохнулись.
   - Привет, мужики.
   Старший с бородой посмотрел смешливо и сказал:
   - Не боись, не тронем. Места много. Как я понимаю, вы новенькие?
   - А вы, как я понимаю, местные? - не растерялся Балабур.
   - Да и ты теперь - местный, - со вздохом сказал другой, что стоял рядом со старшим.
   - У меня всего лишь сели батареи в двигателе. Могу и пешком добраться...
   Его рассуждения остановил стройный хохот.
   - И этот! Ну, точно, как ты, Левый! Тоже - оптимист!
   Тот, которого назвали "Левым", смущенно подсмеивался и кивал. Потом, когда гвалт чуть стих, пояснил:
   - Дорога здесь только в одну сторону. Дойти вы можете, конечно, да только упретесь в стену с высоким напряжением. А попробуете пересечь - расстреляют без предупреждения. Там автоматика установлена, а ей все равно, кто вы и откуда.
   Балабур недоверчиво молчал.
   - Лева, объясни ты ему поподробней, - сказал старший, - а мы пойдем, перекурим. Кстати, новенький, может, у тебя сигареты есть?
   - Нет, - помотал головой Балабур.
   - Жаль, - сказал старший, но не расстроено, а так, будто вполне этого ожидал.
   Трое отошли в сторону, присели прямо у обочины и принялись о чем-то своем переговариваться. Левый, он же Лева, обратился к Балабуру.
   - Мы - следопыты. Меня, кстати, зовут Лев Николаевич, но тут обращаются Левый, и всяко подобно.
   - Балабур.
   - Без отчества, без фамилии? Подкидыш, монах или циркач?
   - Подкидыш.
   - Ясно...
   Они пожали друг другу руки, общение стало чуть свободнее.
   - У нас здесь славно. И народу живет предостаточно. Принято так: следопыты патрулируют территорию, и за определенную плату отводят потерявшихся в центральную деревню...
   - Плата?
   - Ну да. Деньги здесь вполне в ходу. Но можно и не деньгами, чем-то натуральным. Например, у тебя из кармана отвертка торчит, это вполне подойдет. И из еды что-нибудь.
   - Пачка какао устроит?
   - Что не жаль. Мы все равно у деревень на содержании, так что с голоду-то не помрем. Это - для доброго отношения. Ты один?
   Балабур оглянулся на трейлер. Генка послушно не высовывался, но, судя по всему, опасности не было, и Балабур свистнул, потом махнул рукой, приглашая недоросля выйти. Он не ошибся - Генка наблюдал за происходящем и сразу показался. Мальчишка сделал несколько шагов, замер, но Балабур кивнул, мол, можно, и тогда только Гена подошел.
   - Малец? - одобрил Левый - Лев Николаевич. - Это хорошо. Детям легче привыкать. И школа у нас есть. А мамку что не взяли?
   Он решил, что Генка - мой сын, подумал Балабур, но ответить ничего не успел, Генка вмешался:
   - Нет у нас мамки. Двое нас только.
   - Двое, так двое, - не стал спорить Лев. - Семейные - это хорошо. Все не в одиночестве. Тебя как зовут-то?
   - С... Гена.
   - Вот что, Гена. Ты беги-ка обратно, пособирай что там у вас есть бьющееся, да особо дорогое. Мы с ребятами сейчас впряжемся и будем тянуть вашу коптилку до деревни. Здесь по дороге метров пятьсот, да потом в сторону с километр, к вечеру управимся... Вон и батя твой подможет, все легче.
   Балабур сглотнул.
   - У вас нет запасных аккумуляторов?
   - Есть, как не быть. Только их для особых случаев бережем, да и конструкция у них другая, не для трейлера твоего. Ну, беги, собирай, - обратился он уже к Генке.
   Сто Четвертый вопросительно взглянул на Балабура. Балабур медленно кивнул и добавил:
   - Возьми контейнер, заверни в одеяло. В руках понесешь. Остальное - ерунда.
   Генка тут же умчался.
  
   Пятеро мужчин - следопыты и Балабур - тянули неповоротливый трейлер по дороге, как муравьи тянут уснувшего жука в свой муравейник, с той разницей, что у следопытов имелись для этих целей специальные кожаные ремни, а насекомые справлялись без каких-либо приспособлений. И, конечно, большая удача, что местность попалась ровная.
   С трассы свернули на обочину, на грунтовую дорогу. Идти стало труднее, но тут кто-то из следопытов затянул песню, остальные подхватили, и Балабур, вслушиваясь в слова, отвлекся от мыслей о трудностях.
   - Вы удачно застряли, - поведал старший между куплетами песенки. - Вот если бы дальше, так пришлось бы по частям перевозить, и всю деревню в помощь звать. А так - допрем. Что тут - ерунда.
   Генка шел рядом и заботливо нес контейнер, укутанный в одеяло. Мальчишка внимательно смотрел под ноги, чтобы не споткнуться, хотя даже не представлял что там, в этом контейнере, ценного, а Балабур думал, что оборудование бракованное и, возможно, вся эта осторожность напрасна.
   - Так, стоп, - вдруг сказал старший. - Приехали. Теперь куда-нибудь в сторону оттащим. Деревня, вон, за теми кустами и влево. Но в саму-то деревню нечего его переть. А? Правильная мысль?
   Возражать старшему не стали, на то он и старший, чтобы понимать за всех. Потому, свернули с грунтовки и оттянули трейлер на небольшую полянку между раскидистыми деревьями. Побросали ремни, сели, прислонившись спинами к деревцам. Балабур, все еще недоверчивый, но уже без настороженности сел рядом со следопытами - они курили самокрутки, предложили и ему, но Балабур отказался.
   Что-то подсказывало Балабуру, что эти люди - не причинят ему зла. Они не воры, не разбойники, и сочувствие их - мягкое, ненавязчивое и какое-то бытовое - не раздражало, а почти успокаивало. Казалось, что вот совсем скоро ему объяснят, в чем дело, и все окажется не так уж плохо, а даже вполне удачно, просто не совсем так, как ожидалось...
  
   Внезапно из-за деревьев показалась женщина лет тридцати с небольшим и замерла, глядя на мужчин. Она была одета в джинсы с кожаными заплатами и легкую меховую курточку. На ногах - мокасины, похожие на те, что носили когда-то индейцы.
   - О. Чуфая, - произнес старший, не отрываясь от самокрутки. - Привет. Как это ты прознала, что мы здесь?
   - Вы так горланили, что было бы странно об этом не прознать. Новеньких привели? Это они змея запускали? Хорошо, что мы заметили, быстро патруль отправили. Привет, - сказала она, подходя ближе. Балабур поднялся на ноги, чтобы не смотреть снизу вверх. - Меня зовут Чуфая. Я - координатор деревни, ко мне с вопросами и всем прочим.
   - Очень приятно. Балабур. А это - Гена.
   - Здрасте, - произнес мальчишка.
   - Вы голодны? - спросила женщина.
   - Таки конечно! - воскликнул Лев.
   - Лева, не вас спрашиваю. Еще никто не видел сытого следопыта. Балабур, Гена, вы голодны?
   - Так... - неопределенно пожал плечами Балабур, потому что действительно не знал, голоден он или нет. Генка молчал. - У нас вообще-то есть еда...
   - Позвольте дать вам совет, - сказала боевая Чуфая. - Сохраните эту еду на потом. Сейчас я приглашаю вас попробовать нашей пищи, будет лучше, если вы сразу начнете к ней привыкать. Вещи оставляйте здесь, их никто не тронет. Здесь не воруют.
   - Я... я еще не расплатился со следопытами.
   - Что пообещал?
   - Отвертку и какао.
   - Приемлемо, - кивнула она. Похоже, если бы она сочла это чрезмерно щедрым вознаграждением, следопыты довольствовались бы меньшим...
   Балабур вошел в контейнер, достал из запасов две пачки какао-порошка и вернулся на полянку. Протянул коробки и отвертку старшему. Тот принял, кивнул, но от самокрутки не оторвался.
   - Гена, отнеси одеяло на место, - сказал Балабур. Мальчишка моментально скрылся в трейлере. - Ничего, если я запру дверь? - спросил он Чуфаю. - Это не будет воспринято, как неуважение, или что-то там еще?
   - Как угодно. Главное, ключи не потеряйте, чтобы потом двери не выламывать. Ну, что, теперь - идем?
  
  
   Деревня действительно размещалась за поворотом. И была это примечательная деревня! Обычные деревянные домики сменялись тут жилищами, собранными из частей самолета, на одном участке вертолет с обломанным хвостом служил пристройкой к домику из "сэндвич панелей". На вертолетных лопастях сушилось белье.
   - Забавно у вас... тут.
   - Это поначалу выглядит нелепо, - пояснила Чуфая, - но потом привыкаешь. С этого и начнем. Прерывайте меня, если что не понятно, а то я оттарабаню всю лекцию по привычке. Итак...
   Женщина сделала глубоких вдох и заговорила, как заправский гид:
   - Вы находитесь в центральной деревне, которая называется Озерки. Это старое название, деревня образована еще до того, как эти земли объявили заповедными, а после того, как заповедник огородили заслонами, указатели на дорогах были убраны, но люди-то остались, так что и названия сохранились. Из старых деревень здесь есть еще Лимонники, Черемшаны, Кролевцы (там, понятное дело, кролей разводят), Паутинки, Шумное - это у водопадов, на север двадцать километров, Полыниха и Метеоритное. Ну, в Метеоритном сейчас совсем мало людей - оно как-то в стороне. Но зато у них у единственных есть электричество, и там выпускается газета.
   - У вас выходит своя газета?
   - Ну... да. Еще увидите. Дальше. Это то, что касается старых сел. Есть еще и новые поселения. Самое большое из новых - Ракушки. Правда, все село находится под землей, в специальных бункерах. Есть Шапочники - у них крыши одна женщина вяжет, и со стороны такой... интересный вид. Вы можете селиться, где захотите. У всех - свои плюсы и минусы. А можете вообще отдельно завести хозяйство... Но мы пришли. Сейчас будем питаться, а я буду рассказывать по ходу.
   Они остановились возле совершенно неожиданного здесь вагона. Обычный зеленый вагон. Над входом вывеска: "Котел". Спасибо, что не "Плаза".
   - Откуда в лесу - вагон? - спросил Балабур недоуменно. - Здесь даже железнодорожные ветки не проходят.
   - С самолета сбросили. Не спрашивай - зачем. Заходим.
   Они поднялись по крепким деревянным ступеням и вошли в вагон. Это оказался вагон-ресторан, приспособленный под столовую или магазин-кафе. Вагон делился на два отсека: первый для посетителей, второй - жилье хозяев и кухня (но об этом Балабур узнал позже, второй отсек был скрыт перегородкой). По шесть столиков с каждой стороны у окон пустовали.
   Колокольчик на двери сообщил о приходе гостей, из-за кожаной шторы тут же вышел человек в свитере грубой вязки и кожаных мешковатых штанах.
   - Чуфая! Приветствую! О, ты не одна? Новенькие?
   - Знакомься, Семеныч, это - Балабур. Это - Гена. А это - наш единственный трактирщик Максим Семенович. Магазина у нас в деревне два, здесь - продуктовый, а на той стороне деревни - общие товары, я свожу вас туда попозже. Давайте присядем, вот хоть сюда.
   Чуфая села за ближайший столик, Балабур и Генка примостились рядом.
   - Семеныч, угости нас чем-нибудь вкусненьким. Ребятам надо привыкать.
   Трактирщик понимающе кивнул и исчез за шторой.
   - Так вот, здесь у нас установлен определенный порядок: экономия и рациональное использование всего. И личная свобода на личное имущество. Но есть определенная традиция: вновь прибывшие должны деревенским что-нибудь подарить, хоть совсем мелочь. Например, наша портная будет рада хоть наволочке, хоть ленточке, а уж иголки - вообще счастье; рыбакам - леску или проволоку для крючков, если есть; летописцу - у нас есть такой, потом познакомлю, - бумагу или карандаши; лекарю - бинты, и все в таком роде. Кстати, ты Балабур кем работал?
   - Старшим научным сотрудником.
   - О... Н-да. Значит, руками делать ничего не умеешь. Но это - поправимо, не трагедия. Гену не спрашиваю, он еще мал...
   Балабур хотел было сказать, что - напрасно, Генка-то как раз - поинтересней объект. Но не сказал.
   - Вы удачно попали - как раз успеете огород посадить, недельки через две. Семена вам дадим... А может, у вас есть семена? - с надеждой спросила она.
   - Нет. Как-то не запаслись.
   - Это ясно, - вздохнула Чуфая.
   Вошел трактирщик Семеныч с тяжелым подносом, на котором стояли деревянные и глиняные чашки. Быстренько расставил все на столе и удалился. Тут же появился вновь, добавил стеклянный графин с мутноватым зеленым содержимым, пластиковые стаканчики (явно многоразового использования) и опять удалился, на этот раз окончательно.
   - Налетайте, - пригласила Чуфая, сама с явным удовольствием подвигая свою тарелку.
   Балабур с сомнением посмотрел на содержимое своего блюда. Рыбу он узнал. В остальном засомневался. Чуфая заметила его настороженность и с улыбкой пояснила:
   - Это - грибная каша, а здесь - салат из дикого чеснока. Салат ешьте, не бойтесь - свежий, первые витамины в лесу. Позже и папоротник полезет, и еще всякая снедь, а сейчас - только чеснок. Черемша.
   - Ясно. А грибы откуда? Прошлогодние?
   - Нет, это - тоже свежие, с грибной фермы. У нас в лесу живет женщина, выращивает специально грибы. Она - бывший биолог. Вы, наверное, удивитесь, что в такую пору - и грибы. Но мы-то к этому как раз привыкли.
   - Вкусно, - сказал Генка.
   - Самое главное - найти свое место здесь, - продолжала Чуфая. - Вы можете попробовать себя в любом качестве, хоть почтальона, хоть огородника. Или, вон, например, есть еще помощники - их за отдельную плату приглашают помочь, кому что нужно сделать: крышу подлатать, вещи перевезти, огород вспахать... что угодно.
   - Чуфая... спасибо вам за разъяснения, но я не думаю, что мы тут задержимся.
   - Вам не понравилась деревня? - огорчилась координатор.
   - Деревня тут не причем. Я имел в виду, не задержимся в заповеднике.
   - А, понятно, вы сомневаетесь. Тогда другое дело! И что вы думаете делать?
   - Я хочу пройти до конца дороги, проверить наши пропуска на границе, и если все в порядке - куплю там батареи и вернусь сюда за Геной. Так что большинство вещей, скорее всего, останется вам. Раз это вам так необходимо.
   - Не спешите с ними расставаться. Вообще - не спешите, - сказала Чуфая. - Послушайте моего совета, я знаю, что говорю. Если вы решили идти - конечно, идите! Но возьмите с собой карту поселений и письма, тогда вам не придется спать на сырой земле и питаться чем попало! Заодно и познакомитесь с местными. Трасса делает большой крюк, пешком по ней идти - дней десять до того края. Можно срезать напрямую. Тогда доберетесь дня за четыре, и обратно - столько же. Успеете до посевной.
   - Вы уверены, что мне понадобиться успеть к посевной?
   - Уверена. Но еще лучше вообще никуда не уходить. Вот что, а давай, я тебя, Балабур, отведу к нашей Советнице. Она тебе и погадает и умное что-нибудь скажет... То есть, скажет она то же самое: вы здесь застряли.
   - Тогда зачем идти?
   - Ну, например, чтобы отбросить ненужные иллюзии.
   - За нами могут прислать спасателей. Я даже уверен, что пришлют, там знают, куда мы отправились...
   Чуфая хмыкнула.
   - Я тебе сейчас задам вопросы, а ты на них ответишь и сам все поймешь. Родни у вас там не осталось?
   - Нет.
   - Что бы такого вам не поручали, вам сказали, что это строго секретно. Так?
   - Так.
   - Замечательный новый трейлер сломался посреди заповедника, связаться с внешним миром нет возможности?
   - Да...
   - И еще один вопрос. А точнее, утверждение. Перед поездкой все было устроено так, что тебя есть кому заменить, какую бы должность ты не занимал. Предполагается, что ты можешь задержаться и дольше, чем планировалось, никто из знакомых не знает, как долго вы двое на самом деле планируете отсутствовать. Верно?
   - Предположим, верно. Хотя я не понимаю, как вы все это узнали, и что из этого следует...
   - А из этого следует, что вас обоих попросту списали. Не знаю, по какой такой причине, но это уж ты сам подумаешь и поймешь.
   Чуфая говорила почти равнодушно. То есть, вроде и звучало в ее голосе сочувствие, но сочувствие какое-то дежурное, как и у следопытов.
  
   Женщина-координатор заплатила за обед, Балабур полез было за бумажником, но трактирщик покачал головой и заявил, что для новеньких еда - бесплатна. Хотя от подарка он, конечно, не откажется, особенно, если есть специи или кулинарная книга... Балабур обещал поискать.
   Из вагона вышли сытые, довольные, Чуфая продолжила лекцию:
   - Наше село находится почти в центре заповедника, поэтому именно здесь регулярно действуют рынки. А два раза в год устраивается большой рынок. Там вы можете продать, обменять или купить все необходимое. У нас есть специальные оценщики, они могут сказать вам, сколько просить за тот или иной товар. Село Озерки - самое большое, вроде как столица Затишья (так мы заповедник называем). Еще, скажу сразу: осторожнее с деньгами. Не знаю, сколько у вас там с собой, но вы должны понять, большие суммы могут экономически повредить нашему сообществу, поэтому тут все стараются работать по мере сил, но об этом мы потом отдельно поговорим...
   Балабур слушал "вполуха". Мысли как-то скомкались в голове и образовали глухую паутину, в которой вязли любые слова и понятия. Единственное, что сейчас твердо понимал Балабур: надо что-то делать, надо куда-то идти. А там все само собой утрясется.
  
  
   Они дошли до трейлера, где-то по пути Чуфая с ними попрощалась. Балабур открыл ключом дверь, вошел и сразу стал прикидывать, что взять с собой.
   - Мы проехали примерно половину пути, - рассуждал он вслух. - Если пересчитать это на километры и на то, сколько я смогу за день пройти, то вышагивать мне два-три дня. Это - туда. Да еще обратно... Значит, надо взять утеплитель, чтобы не на голой земле спать и еды...
   Сто Четвертый сел в самом углу, чтобы не мешать сборам, и явно загрустил.
   - Дядя Балабур, возьмите меня с собой, - попросил он.
   - Нельзя, - покачал головой Балабур. - У тебя будет другое задание, важное и ответственное.
   - Слушаю.
   - Ты должен заботиться о контейнере. Батареи ему хватит еще на три недели, но на всякий случай...
   Балабур полез в карман куртки и достал блок.
   - Вот. Это - питательный блок. Вот здесь на боксе лампочка, видишь, она сейчас зеленая. Как засветит оранжевым - открываешь панель и меняешь блоки. Все ясно?
   Балабур показал, как что делать. Генка кивнул. Потом нерешительно спросил:
   - Я знаю, что у всех свои тайны, но... но если мы не выберемся отсюда, а местные в этом, похоже уверены, то стоит ли хранить это ваше капризное оборудование? Может, тут можно продать какие-нибудь запчасти...
   - Нет! - воскликнул Балабур. - Послушай, дай мне слово, что будешь заботиться о нем, беречь, как самое дорогое, что в твоей жизни вообще было!
   - Ладно, ладно, - быстро закивал Генка, - Не переживайте так. Надо, значит надо. Я уже понял, что это что-то важное. Просто... да, ладно. Будем надеяться, что пропуска сработают.
   - А ты сомневаешься?
   - По правде говоря... я уверен, что они негодные, - Генка сказал это совершенно спокойно, будто сообщил, что перепутал учебник по алгебре с учебником по геометрии.
   - Что так?
   - Логично получается. С учетом поломанной машины. Но проверить, конечно, стоит, тут я с вами согласен. Я только... я...
   - Ну, что? Говори, не тушуйся.
   - Местные решили, что вы - мой отец. Не говорите им, что это не так, ладно? У меня отца не было, а тут такая возможность... Но если вам неприятно, я, конечно, пойму...
   Балабур подошел и обнял мальчишку за плечи.
   - Я-то - с радостью. Ты не пожалей.
   - Почему я должен об этом жалеть?
   - Пройдет тридцать лет, и ты станешь президентом. К чему тебе тогда какие-то родственники из прошлого? Здесь народу, конечно, немного, но если хоть один из них в интервью скажет, что знает твоего отца... сам понимаешь, могут возникнуть разного рода неприятности.
   Генка очень серьезно кивнул.
   - Я думал об этом. И это - не имеет значения. Никто из этих людей не сможет доказать, что вообще когда-либо меня видели. Официально я сейчас в другом месте с другими людьми, которые под присягой покажут, что я был с ними. Это - раз. Во-вторых, я могу стать не президентом, а лишь кем-то из его команды, тогда вряд ли столь уж важно будет есть у меня отец или нет. И, в-третьих... как бы это не выглядело безответственно, но - мне хоть раз хочется проигнорировать правила и свое светлое будущее.
   Балабур взглянул на паренька с интересом: тот действительно успел о многом подумать.
   - Если хочешь, - сказал он чуть помедлив, - то я не против такого родства. Но учти - у меня опыта в этой области не много - я сам сирота.
   - Да, я знаю. Вы, кажется, воспитывались в монастыре?
   - Н-да. Именно там. Меня подкинули на порог к настоятелю.
   - А потом, когда вы выросли... вы искали своих родителей?
   - Нет, - пожал плечами Балабур. - Зачем? Слушай, давай уж договоримся, обращайся ко мне на "ты". Если уж родня... Пойдет?
   - Пойдет! Спасибо, Балабур. Тебе.
   Генка заулыбался широко и открыто, и внезапно Балабура пронзила мысль, что в эту минуту сбылась мечта этого мальчишки иметь семью. Балабур припомнил собственные мечты, когда был в возрасте Генки: обычно он представлял, как к нему приезжают родители, просят прощения, что оставили его в монастыре и забирают его домой; потом родители сменились на туристов, которым приглянулся скромный воспитанник, и они решили его усыновить. И наконец, фантазии ограничились случайным странником, другом. Но ни родители, ни опекуны, ни просто друзья не появлялись в его жизни. И мечты исчезали, забывались. Но оставляли за собой следы разочарований и боли.
  
   За окном еще не стемнело, хотя время клонилось к вечеру. Сумерки напомнили Балабуру, что и газовые баллоны и запасные фонарики придется пока экономить. Наверное, ложиться и вставать придется по солнцу. Однако это оказалось лишним: Чуфая принесла свечи.
   - Я подумала, вам наверняка пригодятся, - сказала она, протягивая упаковку. - Солнечные накопители - это, конечно хорошо, но, кто знает, сколько они еще прослужат. И, потом, если вам не очень жалко, мы хотели бы попросить пожертвовать несколько накопителей нашему доктору. Он жаловался, что вызовы иногда по ночам бывают, и, мало ли, что...
   - Мы подумаем, - уклончиво сказал Балабур. Накопителей ему было не жалко, но это все - казенное имущество, и директор по головке не погладит, если пораздавать тут все.
   - А свечи палите, не стесняйтесь. Воска у нас достаточно. А потом, как освоитесь, можно будут заказать для вас керосиновые лампы.
   - Спасибо, - сказал Балабур.
   Чуфая нерешительно покрутилась у выхода.
   - Вы все-таки думаете идти? - спросила она.
   - Да. Завтра с утра. Гена останется здесь, он уже взрослый, но все же... присматривайте за ним, хорошо?
   - Это - само собой. Что ж... раз решили, - она полезла в карман и достала какую-то тряпку. - Тогда карта вам пригодится.
   - Зачем мне карта? Разве дорога имеет развилки?
   - По дороге, конечно, можно дойти, но она вьется, это лишняя трата времени, я уже говорила. И как быть с ночевками, с едой? Не тащить же все на себе. А напрямки, через деревни - это самый удачный вариант. Заодно, сделаешь доброе дело - отнесешь почту. Все поселки расположены таким образом, что идти до каждого - как раз световой день. Но пока ты еще не ушел... пойдем, отведу тебя к Советнице, а? Первый раз она бесплатно принимает. А потом, если нужно, пятьдесят копеек - час. Но она чаще не деньгами - услугами просит расплачиваться. Деньги-то у нее водятся, она и преподает, и ковры ткет, и розовое масло перегоняет... Сходим?
   - Не понимаю, чем это мне поможет. Но все равно заняться нечем... пойдем. Генка, ты - дома. Свечи будешь жечь - следи, чтобы не запалилось ничего.
   - Хорошо, папа.
   Реплика у Генки вышла гладкая, и Балабур почувствовал, что улыбается, сам того не ожидая.
  
  
   Уже на улице Чуфая вполголоса произнесла:
   - Не при ребенке: если понадобится... взрослая услуга, у нас в Шапочниках и в Черемшанах есть женщины как раз по этому профилю. Только вам надо будет к нашему доктору сходить, на предмет разных болезней...
   - Спасибо, - прервал ее Балабур. - Спасибо. Пока не надо, а там, я надеюсь, и не понадобится.
   - Главное, знайте, что у нас с этим делом все нормально.
   - Учту.
   Чуфая привела его к дому, сложенному из камней и глины. Дом смотрелся мрачновато, особенно в надвигающихся сумерках, но в окнах горел свет, и входная дверь была чуть приоткрыта.
   Чуфая заглянула из прихожей в комнату и сказала:
   - Советница, добрый вечер. Поговори вот тут с новеньким. Они с сыном сегодня приехали, их следопыты подобрали посреди дороги.
   - Хорошо, Чуфая. Пусть проходит.
   Женщина повернулась к Балабуру.
   - Ну, иди, - она опять перешла на "ты", и Балабур подумал, что для Чуфаи "ты" и "вы" имеют значения только в контексте обращения. - Дорогу до трейлера сам найдешь?
   - Конечно.
   - Тогда я пойду. Спокойной ночи.
   - Спокойной ночи.
   - Если что, мой дом - тот, что с елью у входа. Там на двери написано "Архив", но ты не смущайся, я там и живу.
   Чуфая закрыла за собой входную дверь, и Балабур остался один в темном коридоре. Он несколько помешкал, прежде чем войти в комнату, испытывая непонятную робость, но наконец собрался с мыслями и толкнул дверь.
   Он ожидал увидеть пожилую даму, седую, может быть в очках или с лукавым прищуром. Балабуру казалось, что у той, которую называют Советницей, должен быть вид ведьмы или старой учительницы, а перед ним сидела... пиратка. Один глаз Советницы был закрыт черной повязкой, другой сверкал умом и интересом. Одета она была в домотканую рубашку и джинсы, поверх рубашки - меховой жилет.
   Комната была хорошо освещена - больше десятка глиняных канделябров стояло по разным углам, и на столе, и на подоконниках.
   Советница сидела за столом, читала какую-то книгу или делала вид, что читает, но при появлении Балабура подняла взгляд на посетителя и кивнула.
   - Ну, привет, привет. Давно не видела новых лиц, уже, наверное, с год. Подойди поближе.
   Балабур подошел.
   - Здравствуйте, - сказал он.
   - Мне кажется, или ты чему-то удивлен?
   - Я думал, вы старше, - произнес Балабур неожиданно для самого себя.
   - Мне - тридцать восемь. Я попала сюда в двадцать, вместе с отцом. Вертолет разбился. Они тут часто бьются. Присаживайся.
   Балабур сел на стул, хотя рядом стояло удобное кресло.
   - Я не знаю, зачем пришел, - сказал он откровенно. - Советы мне не нужны, в гадания я не верю...
   - Да, да... - перебила его Советница. - Разумеется, ты не знаешь, зачем пришел, просто, координатор настояла. Чуфая обладает даром убеждения, ей даже на рынке запретили торговать. Но она правильно сделала, что привела тебя. Ты, конечно, как и любой попавший сюда, не веришь, что это надолго и собираешься добраться до границы заповедника?
   - Хотите меня отговорить?
   - Нет. Зачем? Но ты бы мог сделать соответствующие выводы, увидев, сколько народу здесь собралось. "Здесь", я имею в виду заповедник, а не комнату, конечно.
   - У меня особый случай...
   - Вот как?
   - Я не уверен, что имею право вам рассказывать.
   - А ты не сомневайся. Я как психолог или священник. Мне можно обо всем рассказать, такой уж я специальный человек.
   Балабур задумался. Советница располагала к себе, но он видел ее впервые и не мог довериться.
   - Простите, - он покачал головой. - Я не готов. Если окажется, что вы правы, что мы действительно здесь застряли, тогда я обязательно все расскажу. Потому что тогда мне действительно нужен будет совет. А вы не знаете, может, здесь есть у кого радиопередатчик? У меня телефон не работает...
   - Знаю. Есть. Но это совершенно бессмысленные здесь устройства - все сигналы глушатся.
   - Кем?..
   - А кем созданы односторонние пропускные пункты?
   Балабур с недоверием взглянул на собеседницу.
   - Так вы действительно уверены, что мы никогда не вырвемся отсюда?
   Советница рассмеялась его наивности, потом встала и подошла к стене.
   - А зачем? - сказала она со вздохом, рассматривая какую-то из картин. - Что ты оставил там такого, к чему стоит возвращаться? - Она подошла к нему, Балабур сразу поднялся со стула, но женщина жестом усадила его обратно и сама села в кресло поблизости. - Давай, Балабур, сыграем в одну интересную игру. Вообрази, что некий автор пишет про тебя книгу. Кем бы ты был в этой книге? Героем? Помощником героя? Злодеем? Случайным персонажем?
   Балабур задумался. Он сразу включился в игру, потому что это был лучший способ отвлечься от нехороших мыслей.
   - Кем бы я был?.. Ну, наверное, это все же не от меня зависит, это уж как автор решит?
   - Автор не станет возиться с неинтересным персонажем. Это - скучно. Авторы - народ привередливый, им подавай высокую любовь, сильные чувства, страхи, трагедии...
   - Подождите, я запутался. Ну, хорошо, предположим, я был бы случайным персонажем, поскольку я не герой и вряд ли спутник героя, и уж точно не злодей - кишка тонка. Но - какая разница? Я же - не персонаж. И никто книгу про меня не пишет, даже не понимаю, что вообще про меня можно написать такого интересного, кроме, может быть, засекреченных данных, да и то - в научно-исследовательских отчетах. Я не тщеславный, и не умею идти по головам, что бы чего-то добиться, да и добиваться мне ничего особо не хочется. Ну, что я могу такого совершить? У меня ни связей, ни талантов, ни амбиций. Я даже не знаю, чего бы мне такого хотелось бы, что бы к этому идти!
   Улыбка тронула ее губы, даже и не улыбка, а так, наваждение - была... и нет.
   - Молодец, Балабур, все сказал за меня. Только кое в чем ты все же ошибаешься.
   - В чем?
   - Ты полагаешь, что персонажами историй должны быть лишь политики и выдающиеся деятели культуры? Но это странно. И глупо винить себя за то, что ты не стал ни тем ни другим. Зачем прыгать выше головы, если к этому нет ни склонности ни необходимости? Но твои поступки... твои помыслы... наконец, твои желания - это все делает тебя тем, кто ты есть. И лишь от этого зависит, кто ты в жизни - главный герой или случайный персонаж.
   - Это все - так, демагогия. Пустые разговоры. Не могу же я поменять свои мысли, только ради гипотетического предположения, что про меня когда-нибудь напишут книгу!
   - Во-первых, дело ни в том, чтобы что-то поменять, а в том, чтобы ценить то, что есть. А ты себя не ценишь. Во-вторых, дай-ка свою руку.
   Балабур непонимающе протянул кисть, Советница повернула ее ладонью вверх и указала на линии:
   - Книга уже пишется.
   - О, нет, нет. Я не верю во все эти гадания, хиромантию...
   - Отлично. Тогда поговорим через неделю, когда вернешься. Если, конечно, тебе не приспичит посетить вторую сторону ту, откуда вы приехали. Тогда увидимся через две-три недели.
   Странный разговор получился, подумал Балабур, поднимаясь.
  
   Балабур возвращался от Советницы в смешанных чувствах. Словно атеист, который встретился с глубоко верующим человеком: обоюдное непонимание, нежелание изменить свою точку зрения и невозможность переубедить другого. И еще - ему было жалко Советницу, а ей, без сомнения, было жаль Балабура. И эта двусторонняя жалость неприятно щекотала нервы.
   Уже подойдя к трейлеру, Балабур заметил на дверной ручке штопаный полиэтиленовый пакет с письмами. Писем было три: "Татьяне Сергеевне, грибная ферма", "Банщику из села Шапочники", "Руководству Ракушек от координатора Озерок". Все написаны разными почерками. Конвертов у писем не было, листы обычной писчей бумаги были сложены треугольниками и адреса написаны сверху. Все это Балабуру удалось разглядеть в нечетком свете окна. Он сразу не понял, почему свет так мерцает и лишь потом сообразил, что горят свечи.
  
  
  
   Утром Балабур хотел улизнуть незамеченным, но Генка не спал - лежал с открытыми глазами.
   - Вы уже уходите?
   - Мы договорились на "ты".
   - Ты уходишь?
   - Да, пора. Поспи еще.
   - Не хочется, - Генка, в подтверждении своих слов сел на кровати.
   Балабур подумал, что так даже лучше - не надо мучиться над запиской.
   - Я здесь положил тебе денег. Особо не трать, Чуфая просила не травмировать их экономику, но в питании себе не отказывай. Еда тут нормальная, вполне человеческая.
   - У нас же есть запасы.
   - Наши - не трогай. Ходи в вагон, в смысле в "Котел". И еще запирай на всякий случай дверь, ключи я оставил.
   - Чуфая говорила, здесь не воруют.
   - Не искушай. Если начнут напрашиваться в гости, скажи, отец запретил. Вообще, все можешь на меня сваливать, а уж там вернусь - разберемся.
   - Не понадобится, - улыбнулся Генка. - Я умею отказывать. Нас учили.
   Балабур еще раз огляделся, припоминая, все ли взял, что надо. Взгляд его наткнулся на бокс.
   - Вот еще что. Про контейнер я уже говорил, еще раз напомню: проверяй его не меньше двух раз в день, а лучше - чаще. Заведи себе привычку. Ни в коем случае не урони его...
   - Вообще трогать не буду.
   - Трогать можно. Хорошо его иногда на улицу выносить...
   - Балабур... папа, что там? - Генка опустил глаза. - Я не из любопытства, я просто... вдруг ты не вернешься. Что мне тогда с ним делать? Что бы знать...
   - Если вдруг не вернусь, будешь ставить блоки, один за другим, пока все не кончатся. Их тут с лихвой запас. Открывать не пытайся - не получиться. Слушай, Ген, я понимаю твой интерес. Но есть такие секреты, которые, поверь, лучше не знать. Тогда нет риска проболтаться.
   - Он тяжелый. Там бомба? - тихо спросил Сто Четвертый.
   - Если это и так - я все равно не скажу. Ты же понимаешь? И не вздумай продать!
   - Не беспокойся. Я все понял. Но лучше бы ты вернулся.
   Балабур невольно улыбнулся.
   - Подожди, я еще не ушел. Ну да ладно, прощаемся, что ли. Раньше выйду - раньше дойду. На всякий случай имей в виду: от карты и меток я не отклонюсь, постараюсь держаться тропы.
   Генка вдруг вскочил с кровати и бросился на шею Балабуру, тот невольно приобнял мальчишку, а потом обнял его уже по-настоящему, крепко, как и нужно прощаться с сыном или кем-то очень тебе дорогим. Больше они не сказали друг другу ни слова. Так и простояли минуты три, прижавшись друг к другу, а потом Балабур освободился, надел на плечо сумку и вышел в утренний лес.
  
  
   Судя по карте, путь его лежал через грибную ферму, Шапочники и Ракушки. Совсем уже в конце дороги располагался еще поселок, помеченный вместо называния тремя крестами.
   Балабур, следуя указаниям Чуфаи, взял с собой лишь самое необходимое, можно сказать, шел налегке. Сейчас он размышлял, не слишком ли быстро поддался внушению, и не стоило ли запастись более основательно... Впрочем, вставало солнышко, роса (а уже появлялась роса) испарялась, обещался приветливый денек, и подозрения не кололи, а лишь равнодушно отмечались на самом краю сознания.
   Чуфая предупредила, что почтовые трассы обозначены синими метками на деревьях, да и тропы хорошо видны. Она ничуть не преувеличивала, действительно, и метки и тропы были "налицо".
   Поначалу идти оказалось легко: подлеска почти не было, между деревьями оставалось чистое убранное пространство, (деревенские собирали на дрова сухие ветки, спиливали старые деревья), но чем дальше, тем дремучее и дремучее становился лес. Солнце, так и не появившись окончательно, вдруг спряталось за тучу, апрель майский тут же обернулся апрелем мартовским, а то и вовсе февральским.
   Холод пронизывал до костей. Снег еще весь не сошел, и деревья стояли голые, все вокруг казалось вымершим, пустым. Балабур смотрел на окружающее уныние, и жизнь все больше представлялась ему пустяшной штукой. Он подумал, что люди очень зависимы от окружающей обстановки: лишь кажется, что у нас исключительно собственное мнение, и что мы - хозяева своего настроения, в самом же деле и мнение, и настроение зависят от миллиона крохотных факторов, справится с которыми мы не в силах, да и не пытаемся этого делать, поскольку попросту не знаем о существовании этих самых факторов.
   Синие метки на деревьях кое-где постирались или едва были видны, приходилось следить внимательно, чтобы не сбиться с пути.
   До грибной фермы он добрался к вечеру, как и предполагалось. Почти стемнело. Тропинка едва угадывалась между деревьев.
  
   Балабур никогда не видел грибной фермы, и вряд ли когда слышал о таких. Но лишь увидев - сразу понял, что это вот и есть она самая, ферма. Прямо в лесу, по обеим сторонам от тропы, вдруг потянулись ряды связанных в "снопы" дубовых чурок. В чурках были просверлены отверстия, в которых белели кусочки бумаги или листиков с грибными спорами. Справа виделись теплицы.
   Ферма тянулась три сотни метров и уходила по обе стороны в глубину леса еще на неизвестные метры, и трудно было поверить, что всем этим управляет один человек, а тем более - женщина.
   Снега рядом совершенно не было, везде вытянулась трава. Случайно или намеренно, ферма располагалась на более теплом участке леса, чем прочие. Балабур заметил прорытые канавы для орошения, и ему пришло в голову, что, должно быть, водоснабжение всей этой плантации - дело нелегкое. Наверное, где-то поблизости есть источник или колодец.
  
   Татьяна Сергеевна оказалась женщина лет пятидесяти, крепкая, неулыбчивая, но вполне добродушная. Она увидела Балабура издалека, но подходить не стала, стояла и ждала, пока он сам приблизится.
   - С Озерок? - спросила она вместо приветствия.
   - Что? - не понял Балабур.
   - Пришел откуда?
   - С деревни.
   - Это понятно. С какой? Новенький что ли? - догадалась она.
   - Да... новенький.
   - Ясно. Помощник? Или пока не определился?
   Балабур пожал плечами.
   - Вроде как почтальон, для начала.
   - Мне что есть?
   - Да... - Балабур полез в сумку.
   - Не здесь, не здесь. Пошли в дом.
   Она взяла конверт, сразу повернулась и пошла куда-то вглубь фермы, Балабур молча последовал за ней.
   Дом Татьяны Сергеевны больше походил на берлогу - землянка без окон, а точнее, с одним окном в потолке. Дверь почти лежала на земляной стене, а когда Татьяна Сергеевна отворила ее - ступеньки вели вниз, словно в погреб.
   - Тяжело вам одной, в лесу? - спросил Балабур. - Не страшно?
   - Одной? Что за глупости, я не одна. С мужем.
   Балабур растерялся: он был уверен, что правильно понял Чуфаю, а та ничего не говорила о семье грибников.
   - Я думал, здесь только вы живете.
   - Только я здесь на ферме работаю, а живу - не одна. Просто муж грибы терпеть не может, у него другие увлечения. Он следопыт. Кроме того, отвозить грибные запасы по деревням - это тоже его забота, я-то отсюда не отлучаюсь.
   В домике было тепло. И светло за счет керосиновой лампы, какие Балабур видел только в кино и в старых книжках. Тепло давала уютная беленая печь, с лежанкой наверху. Кроме лежанки, была еще одна постель, рядом с печью, почти на полу. На эту вторую постель и указала хозяйка.
   - Ты сегодня тут ночуй, вижу, устал. А с утра поможешь мне чурок напилить.
   - На дрова? - уточнил Балабур, кивнув на печь.
   - Какое там. Пора ферму восстанавливать. Пилишь дубовые чурки, в них сверлишь отверстия, туда грибные споры закладываешь.
   - Да, конечно. Я видел. Я думал, это прошлогодние.
   - Прошлогодние, если не погнили и не пересохли - тоже годятся.
   - Разве не холодно еще для грибов?
   - Не для этих. Тут рабочее время с весны до поздней осени, главное, чтобы не морозило. Две недели споры созревают, а вырастают грибы за пару дней. Там их собираешь, сушишь или так, свежими, сдаешь. Я-то их по-другому не заготавливаю, а вот в деревнях много всяких рецептов. Кстати, захочешь есть - вон, в углу доска лежит, поднимешь ее - там две кастрюли: с квашеной капустой и солеными баклажанами. Посуда вон, за печью. Заслонку откроешь - там горшок с картошкой, да не вздумай руками лезть - обожжешься. Кочергу возьми. Умыться - на улице бак висит. Туалет - за домом, там увидишь.
   - А... вы куда?
   - А я - в теплицу. Там и ночевать буду.
   - Может, вам помощь нужна?.. - нерешительно предложил он. Как-то неловко было хозяйничать в чужом доме.
   Татьяна Сергеевна покачала головой.
   - Все завтра. Дверь широко не открывай, а то улисы наползут. Уже попросыпались, а жрать-то нечего. Вот и лезут в жилье.
   - Улисы? Это кто?
   - Помесь улитки, лисы и еще черте чего. Большие меховые слизни.
   - Таких зверей нет.
   - Ну, нет, так нет, - послушно согласилась она. - Ты только не позволяй им целоваться, а то потом не отучишь...
  
   Балабур не знал, как относиться к сегодняшнему дню. С одной стороны, он полагал, что задержится здесь ненадолго, а поэтому следует хорошенько запомнить все странности и нелепости. С другой стороны вся эта общественная уверенность в незыблемости окружающей действительности сильно давила на мозг и никуда от этого не спрятаться.
   С непривычки от долгой ходьбы ноги ныли, тело требовало отдыха, Балабур поужинал, и почти сразу завалился спать.
  
   Он проснулся от странного ощущения, что к нему прикасается что-то влажное и живое. Балабур приоткрыл глаза и тут же распахнул их от удивления, и замер, даже дыхание затаил: перед кроватью стояло странное существо. Его можно было бы действительно назвать гигантским слизнем - бесхребетным, почти бесформенным; если бы не мягкая густая шерстка, как у рыси или лисы, пестрая, не рыжая, а скорее бежево-коричневая, на спине темнее, к животу - светлее. Рожки - ушки постоянно меняли свою длину, как это происходит у улиток, и на концах их виднелись крохотные шарики, но не глаза. Глаза были на обычном месте.
   Улис посматривал на Балабура влажными глазами-бусинами. Рот-щель вытянулся в длинную трубочку и чмокнул Балабура в щеку.
   - Тьфу! - Балабур отшатнулся. Существо испугалось резкого движения и быстрыми ползками скрылось за приоткрытой дверью.
   Это невозможно, - подумал Балабур. Такое существо невозможно. Невероятно. Вот он - кошмар биолога...
   Он больше так и не смог заснуть. Потом несколько раз выглядывал за дверь, но ни странного гостя, ни чего другого необычного там не обнаружил. Он бы решил, что все ему привиделось или приснилось, если б не вчерашние слова хозяйки грибной фермы... Еще некоторое время Балабур обдумывал произошедшее, потом умылся (вода была холоднючая, разве что не лед), позавтракал, и уже собрался наново растапливать остывшую за ночь печь, как пришла Татьяна Сергеевна.
   - Доброе утро, - поздоровалась она с порога.
   - Доброе, - ответил Балабур. - Спички не могу найти. Хотел печь затопить...
   - Оставь. После обеда сама затоплю. Ты завтракал?
   - Да. Спасибо.
   - Чай будешь?
   - С удовольствием... А как его кипятить, если печь не затапливать?
   Татьяна Сергеевна кивнула как-то в сторону, на улицу.
   - Там... газовая горелка. У меня еще три баллона газа есть. Как раз на такие случаи. Пойдем, хлебнем горяченького. Утро зябкое.
   И она сразу вышла, словно и не сомневалась в его ответе. Балабур последовал за ней, уже на ходу спрашивая:
   - Что помогать? В смысле, где пила?
   - Не торопись. До Шапочников еще засветло дойдешь, - угадала она его поспешность. - И чай успеем попить, и дела сделать.
  
  
  
  
   ... 3 ...
  
  
  
   Пройти мимо Шапочников было невозможно. Тропинка и синие отметины на деревьях недвусмысленно вели через гряду холмов в долину, и уже издалека, с высоты одного из холмов было видно, что вся долина заполонена домиками с диковинными колпачными крышами. Домики стояли по одному, по два, по три, и были похожи отсюда на грибы. Этакая грибная деревенька.
   Подойдя ближе, Балабур увидел маленькие разноцветные заборчики, колодцы, огородики, дворики... в некоторых двориках стояли машины: какие ржавые, какие совсем новые, но почти все - поросшие травой и диким виноградом, так что уже и не понятно было машины ли это.
   Шапочники Балабуру понравились. Было в этих домиках что-то уютное, домашнее, словно игрушечное. Глиняные стены округлой формы с окнами и входной дверью, наверху заканчивались остроконечным колпаком. Колпаки отличались высотой и цветом, но все это были вязаные колпаки, просмоленные или покрашенные цветной краской. Как здесь, наверное, забавно летом, подумал Балабур.
  
  
   Балабур обратился к первому же встречному. Встречным оказался бородатый мужичок, совершенно деревенского вида, с тяжелым мешком за спиной.
   - Простите. Можно вас спросить?
   Человек тут же поставил на землю мешок, пользуясь разговором, как передышкой.
   - Чем помочь? Жилье нужно?
   - У меня письмо к банщику. Как его найти?
   - Так понятно - иди в баню, там и найдешь.
   - А как найти баню?
   - А... новенький. Ясненько. Так ты вот иди по этой улице, иди, иди, увидишь столб с колпаком...
   - С колпаком? - переспросил Балабур.
   - Ну да. С колпаком. Это же - Шапочники, тут все с колпаками. От столба повернешь налево, а там увидишь колодец большой, резной, там всегда много ведер рядом - так это уже и баня.
   - Спасибо.
   - А да пожалуйста.
  
   Банщик был молод - не больше тридцати лет. Впрочем, может, и больше, но такой тип людей трудно угадать с первого взгляда. Невозмутимость придает им взрослости в юные годы и убавляет лета в зрелости.
   Банщик был раздет по пояс, открывая миру крепкие мускулы - и не удивительно, учитывая, что воду здесь приходилось таскать в ведрах и в большом количестве. Сейчас он стоял за столом и перевязывал прошлогодние дубовые веники.
   - Простите, сегодня - женский день, - сказал он сразу, едва заметив Балабура.
   Балабур без слов полез в сумку и достал письмо. Банщик замер.
   - Мне?.. - спросил он растеряно. И сразу стало ясно, что этого письма он ждал так долго, что уже перестал ждать. Невозмутимость на его лице рассеялась на мгновение, открывая какую-то давнюю историю, но мужчина тут же взял себя в руки, принял письмо, распечатал, впился глазами в листок и прочитал на одном дыхании.
   Балабур перевел взгляд на стены. Баня была срублена из дерева, всюду висели тарелки, расписанные гуашью и покрытые поверху лаком, чтобы защитить рисунок от влаги; висели веники и дубовые, и березовые, и какие-то хвойные; на длинных штырях красовались разноцветные вязаные мочалки. Кроме входной, здесь было еще две двери: одна, за спиной банщика, вела в какое-то подсобное помещение, вторая, слева, - вероятно, в раздевалку.
   Банщик дочитал письмо. Отложил его. Протянул ладонь Балабуру.
   - Тимофей.
   - Балабур, - он ответил на рукопожатие.
   - Через час смена закончится, барышни освободят. Закину еще дров - попаришься. Никуда не спешишь?
   - Мне в Ракушки надо.
   - Это уж не сегодня. Туда пути - часов семь.
   - Ночью дойду.
   - Ночью ты их не найдешь. Брось. У меня заночуешь, а утром уж отправишься. И провианта я тебе дам. А сейчас - садись. Откуда ты идешь, Балабур?
   - С Озерок. Но я ночевал на грибной ферме.
   - У Сергеевны? Мужика ее видел?
   - Не довелось.
   Тимофей усмехнулся.
   - Повезло.
   - Повезло? Почему?
   - Дрянной человек. В следующей жизни будет глистом или вирусом. Тетка одна на все Затишье грибы растит, а он, скотина, только пожрать приходит.
   - Она говорила, он следопыт.
   - Он - алкоголик. Это, знаешь ли, случается в наших местах.
  
  
   . . .
  
   К обеду третьего дня Балабур добрался до села Ракушки. Он чуть было не прошел сквозь него, так и не поняв, то находится в селе, его остановил смех за спиной. Балабур обернулся и увидел небольшую группу людей - мужчин, двух женщин и мальчишку лет десяти, который добавил к своему смешку следующее:
   - Я же говорил, что пропустит! А вы все ворчали!
   - Саша, поздоровайся, - строго сказала одна из женщин. - Ты же видишь, он из новеньких.
   - Ну, здрасте вам, - тут же поздоровался мальчишка с Балабуром. - А, правда, мы здорово маскируемся?
   - Здравствуйте, - кивнул Балабур. - Вы из села? Далеко еще идти?
   Мальчишка загоготал совсем радостно, толкового ответа от него ждать не приходилось, поэтому Балабур перевел взгляд на женщину, ту, что говорила с пацаном, и она тут же ответила:
   - Вы стоите на главной площади. Посреди села.
   Она говорила совершенно серьезно. Балабур опустил сумку на землю и внимательно огляделся: ничего похожего на дома не наблюдалось. Вообще, кроме троп, ничто не говорило о присутствии здесь людей.
   - Не удивляйтесь. Мы не афишируем свое присутствие. Скорее, наоборот. Но сначала... кто вы? Откуда и куда вы идете?
   - Меня зовут Балабур. Я несу вам почту с Озерок. А иду к трассе, просто сокращаю дорогу через лес.
   - Зачем вы идете к трассе? - спросила она тут же.
   - Мне нужно добраться до границы заповедника, проверить пропуска.
   - Каким образом вы собираетесь это сделать?
   - То есть?.. - не понял Балабур.
   - С этой стороны стены нет никаких контрольных пунктов. Нигде. Ни со стороны дороги, ни по всему периметру.
   Трудно было найти ответ на такое утверждение. Эта женщина и мальчишка, и все эти люди, несомненно, верили, что из заповедника нет выхода. Вера - заразная штука, и тем более заразная, чем большее количество верующих берутся за твое вразумление. Но Балабур, словно страдающий анозагнозией - отрицал свою болезнь.
   - О чем вы думаете? - спросила женщина, не дождавшись ответа.
   - Я думаю, что все равно должен убедиться сам. Конечно, я не сомневаюсь, что вы верите в то, что говорите, но... может, вы плохо искали, или с тех пор как вы были у стены - что-то изменилось. Или... не важно.
   - Конечно, - легко согласилась женщина. - Но вам все равно лучше переночевать здесь, у нас. Сейчас, конечно, рано для сна, но так вы завтра же успеете сюда вернуться. До стены часов шесть еще идти.
   - Вы спите прямо на земле?
   Тут уж рассмеялись все, даже мужчины. Рассмеялись не зло, не насмешливо, а так, словно Балабур сказал всем какой-то изощренный комплимент.
   - Саша отведет вас, - опять произнесла женщина. Балабур почувствовал, что остальные молчат не из робости, и не потому, что эта женщина - главная здесь, а по какой-то договоренности. Словно они опасались сказать лишнее или стеснялись своей речи.
   - Вы не удивляйтесь, Балабур. Я правильно вас назвала? Не удивляйтесь. У нас село другое, не такое, как остальные здесь. Вы потом все поймете и все узнаете. Просто для новеньких тут непривычно. Ну, что... завтра с утра вам выдадут паек, а сегодня поужинаете в общем корпусе. Саш, отведи Балабура в столовую, потом - в первый корпус.
   - В левую капсулу? - уточнил мальчишка деловито.
   - Хотя бы и в левую.
   - Хорошо, - кивнул пацан. - Пойдемте.
   - Всем пока, - попрощался Балабур, и люди молча закивали, кто-то помахал рукой, и Балабур успел поймать несколько взглядов, сочувствующих взглядов, и сочувствие это было таким же, как у Чуфаи и того трактирщика.
   Балабур шел за подростком, почему-то стараясь наступать именно на тропинку.
   - А вы - циркач? - спросил Сашка с любопытством. - Я почему спрашиваю - фамилии у вас нет и отчества.
   - Я понял, почему ты спрашиваешь, - ответил Балабур. - Нет. Я сирота.
   - А-а... не повезло. Но вы же взрослый, вам, наверное, уже не очень обидно?
   - Обидно? Странное ты слово подобрал. На кого обижаться в таких случаях?
   Они подошли к небольшому холмику и остановились. Собственно, это был даже не холмик, а просто огромная куча прошлогоднего валежника и лесного мусора. Балабур хотел уже было пошутить насчет берлоги и голодных медведей, но тут мальчишка протянул руку, ухватился за что-то между ветвями и открыл дверь...
  
   За дверью тянулся ход, ступени вели вниз, под землю. Пахло сыростью и мхом. Сашка тут же зажег фонарик, посветил на ступени.
   - Не бойтесь, тут недалеко, - сказал он. - Все село находится в бункерах под землей. Только вы не подумайте, что мы - дураки трусливые, мы же для всех стараемся, для всего заповедника. Ну, на случай, если вдруг нас решат уничтожить, например, деревни пожгут, тогда все жители к нам переберутся. У нас и еды в запасе надолго и жилье для каждого, и много чего еще... Вот, уже почти пришли.
   Ступени закончились, и взгляду открылся большой, просторный зал. Здесь царил полумрак, но все же не было совершенно темно: горело несколько факелов вперемешку со светонакопителями и свечами. Длинными рядами тянулись столы, но людей за ними почти не было, видимо и столы и зала рассчитаны были как раз на те экстренные случаи, о которых только что поведал Сашка. Потолок здесь был низким, едва больше двух метров, и в разных местах поддерживался широкими колоннами. Кроме того, кое-где по сторонам виднелись полупрозрачные капсулы темно вишневого цвета из пластика или какой-то смеси стекла и резины. Там находились люди, и они спали.
   - Вы старайтесь не шуметь, - вполголоса сказал Сашка. - Тут спят те, у кого ночное дежурство.
   - Дежурство?
   - Да. Если вдруг вот как вы кто-то идет, или если угроза с неба... Проходите вот сюда, - Сашка подвел Балабура к небольшому квадратному окошечку. Оттуда сразу выглянула голова в белом поварском колпаке, без слов перед Балабуром возникла глиняная тарелка с месивом неизвестного наименование и голова исчезла обратно.
   Еда напоминала сразу несколько блюд: что-то вроде смеси супа и каши. Толи густой суп, толи странная жидкая каша из разных круп? Попадались кусочки мяса и картошки, угадывалась морковь и совершенно определенно - соленые огурцы. Балабур не стал привередничать. Приготовлено было вкусно, хоть и непривычно.
   Сашка принес компот из сухофруктов, а на вопрос об оплате покачал головой.
   - Нисколько. В Ракушках денег нет. Точнее, они не в ходу.
   - А откуда еда? - спросил Балабур. - У вас где-то есть поля, огороды?
   - Нет, ничего такого. Огороды выдают близость жилья, а нам это никак нельзя. Нас деревенские всем снабжают, это давно такая договоренность. Вы, когда покушаете, я вас провожу в другой бункер, там есть свободные капсулы. Выберите, какая приглянется, и отдохнете.
   Балабур покачал головой.
   - Нет, я дальше пойду. Удобно у вас тут, конечно, слов нет. И готовят вкусно. Но лучше бы мне поскорее со всем разобраться.
   - Как хотите, - не стал спорить Сашка. - Но паек только через пару часов сделают...
   - Обойдусь. Я наелся впрок, до вечера вполне хватит, а там печенье погрызу, у меня еще с Шапочников осталось. Спасибо, Александр, за гостеприимство.
  
  
   Через некоторое время Балабур вышел по тропе на трассу и уже не сворачивал с нее до самой стены.
   Стена показалась издалека неотвратимо и безжалостно. Балабур шел вперед, и стена все вырастала и вырастала перед ним. Тень от нее ложилась ровным краем на деревья, на дорогу, на Балабура, и была эта тень почти такой же монументальной, как и сама стена, словно предупреждение: вот теперь все будет безрадостно - ни солнца, ни надежды.
   Дорога уходила под стену, как и на той стороне, откуда приехал трейлер. Но никакой панели, никакого намека на прорезь, по которой можно было бы провести пропуском - не было.
   Балабур провел рукой по ровной стене - ответом было легкое покалывание, будто прикоснулся мокрыми пальцами к батарейке. Здесь должны быть ворота... Он попытался поцарапать стену, сам не понимая, зачем ему это надо, потом ударил кулаком, потом почти в истерике застучал обеими руками и, наконец, обессиленный опустился на землю.
   Вот тебе и все. Вот ты и узнал, что хотел. Доволен? Убедился? Ты же знал... знал... с самого начала знал, только отказывался верить, думать отказывался. Ты же был обречен еще тогда, когда разгружали вагоны, когда ты почувствовал взгляд из окон администрации - это было тогда, и ты ощутил эту обреченность! Иначе, зачем тебе было устраивать вечер в кафе, зачем было прощаться с комнатой, с поселком, зачем было блоки питания воровать?! Да потому что ты понял, что не вернешься.
  
   Он просидел так почти час. В голове не было никаких мыслей, только тупое отчаяние и непонятная, неестественная радость, словно удалась глупая шалость, словно сбылось собственное дурное предсказание.
   Таким его обнаружил местный человек.
   Незнакомец молча присел рядом, достал самокрутку, протянул Балабуру, но тот не отреагировал и мужчина закурил сам.
   - Из новеньких? - понимающе кивнул незнакомец. - Я тоже сюда приходил. Сидел. Думал, рехнусь. Стена и стена.
   - Это не стена, это - такие ворота. Что, если дождаться машины...
   - Ждали, дожидались! - охотно отозвался местный. - И проскочить вполне получится, только куда ты попадешь? Думаешь, на пропускной пункт? Нет. Попадешь ты в ангар. А ангар потом тебя вытурит сюда обратно - проверено. Стены съезжаются и горячим паром из дыр шпарит.
   - А записку оставить?..
   - Оставляли, - кивнул благодушно собеседник. - И на стенах писали углем, мелом, фломастерами. И орали, как полудурки. Много чего делали. За двадцать-то лет, чего только не насочиняли....
   - Сколько?! - Балабур словно очнулся.
   Незнакомец усмехнулся. Он не торопился говорить, втянул дым с явным удовольствием, посмаковал и лишь после сказал:
   - А ты думал? Это ж не за вчера построено, - он кивнул на стену. - И продумано так, что не подкопаешься. По всему периметру.
   Балабур молчал. Его вдруг сковал внезапный холод. Неестественно, ненормально. Абсурдно. Дорогостояще и неоправданно...
   - Ты, вот что, - продолжал человек, поднимаясь на ноги, - пойдем-ка. Я тебе все объясню, что тут как. Ты вообще, на чем сюда приехал? Или пешком?
   Балабур автоматически поднялся и, едва осознав вопрос, ответил:
   - На трейлере. Я его в Озерках оставил. Сюда шел, хотел батареи купить...
   - А... Тогда ты в надежных руках. Там же еще Чуфая координатор?
   - Да...
   - Слушай, а может, у нас останешься? Чего тебе обратно тащиться? А трейлер мы тебе потом притянем или по частям перетащим, или вообще, продашь его... - мужчина уже разошелся, но Балабур прервал его:
   - Нет... Я пойду. Меня там сын ждет.
   - Тогда - конечно. Но ты бы все равно у нас переночевал.
   - У кого "у вас"? Здесь рядом деревня?
   - Нет, отряд возражения. Лагерь. Поначалу полагали - временный, сюда особенно охотно новенькие идут.
   Балабур задумался. С одной стороны, стоило сделать все возможное и невозможное, чтобы добыть батареи и предъявить пропуска... Но с другой стороны, кажется, уже все сделано. И не хочется. А что хочется, так это обдумать все, да только сейчас это невозможно, в голове - туман.
   - Я к ночи уже у Ракушек буду...
   - Не найдешь.
   - Плевать. Они меня найдут. А не найдут... так и ладно. Заночую, где придется. Медведей здесь нет, и волков нет.
   - Лось потопчет, или с тропы собьешься - в капкан попадешь. Или замерзнешь. Не дури. Пойдем.
   Балабур не чувствовал в себе силы возражать и пошел за незнакомцем, просто чтобы ни о чем не думать и ничего сейчас не решать.
   Человек из отряда возражения повел его в лес, по дороге рассказывая о каком-то своем знакомом по имени или по кличке Елей, и о разных способах закваски дикой капусты. Балабур слушал вполуха.
   Они шли с полчаса неторопливым шагом, пока вдруг не вышли к кладбищу. Тропинка вела среди могил, обозначенных заросшими холмиками и деревянными крестами с выжженными на них именами и датами.
   Провожатый указал на одну из могил, мало отличающуюся от других:
   - Здесь лежит Пашка Горелов. Хороший был парень, только деятельный не по разуму. Что придумал: подкоп рыл под стеной. Тяжко. Упорно. Тут в основном скальная порода, не подкопаться, разве что - динамитом, да где его взять? А стена вниз на пять метров идет, как выяснилось...
   - И что? Прокопал?
   - Прокопал, - вздохнул человек. - Оказалось, они землю сканируют и током пробивают в подозрительных местах. Так вот и Пашку пробили. Мы-то не сразу его нашли. Только на третий день.
   Балабур слушал эту историю и думал, что сам он подкоп, пожалуй, не стал бы рыть, но на другие глупости, менее энергозатратные, вполне способен. Нельзя, - сказал он сам себе, - ты теперь не один. Теперь думать за двоих нужно.
   Вскоре они вышли к небольшому палаточному городку. Кроме палаток, здесь были так же шалаши и землянки, горело несколько костров, над некоторыми готовилось что-то в котелках. Людей почти не было видно, а те, что были, не подходили и не заговаривали. Хороший обычай.
   - Слушай, пережди часок без меня, я письмецо черкну, - сказал провожатый. - Я скоренько. Ты посиди пока вот здесь, погрейся. Поешь, если голодный. Тут - каша с мясом, а в бидоне - чай. А то завтра тебя и не поймать будет, еще удерешь едва свет... Я скоренько, - повторил он и исчез в ближайшей землянке.
   Балабур поискал взглядом тарелки, нашел их, взял верхнюю, положил кашу из котелка, но вдруг понял, что совершенно не может есть. Тарелка была отставлена, Балабур развернул лежащий рядом толстый поролоновый плед и лег. Он не заметил, как уснул. Он даже не понял, что спал, просто вдруг почувствовал, как кто-то дергает его за рукав.
   Балабур открыл глаза. Перед ним сидел его безымянный провожатый и держал в руках мятое треугольное письмо.
   - Спишь что ли? Ну, ты тогда спи, спи, я не мешаю.
   - Ничего. Написал? Давай. Разборчиво адрес?
   - Тут печатными буквами. В Озерки, Альберту или Егору Михайловичу. Кого первым найдешь.
   - Хорошо.
   Балабур поднялся, отряхнулся машинально, словно спал на земле, и взял письмо. Мельком обратил внимание, что адрес действительно написан печатными буквами, и подпись внизу значилась: Максим из Крайнего.
   Значит, это все-таки село. Уже не просто отряд возражения, уже село. А как иначе быть, если твое возражение до лампочки тому, кому ты собственно пытаешься возразить. Более того, когда неизвестно, слышит ли тебя этот "кто-то"? Вообще, что происходит с возражением, когда оно не встречает ответной реакции?
   Балабур убрал письмо в сумку.
   - Я все-таки пойду.
   - Как! Сейчас?
   - Сейчас. Я выспался, а есть не хочется.
   - Ты спал не больше часа. А скоро совсем стемнеет.
   - Не важно. Мне надо идти. Пока.
   Максим из Крайнего вздохнул, понимая, что не сможет отговорить упрямца и, смирившись, сказал:
   - Подожди хоть минуту. Соберу тебе еды. И фонарик дам. Настоящий, батарейки совсем новые...
   - Спасибо, фонарик у меня есть. А еды... дай сухарей каких-нибудь. Мне хватит.
   Мужчина покачал головой, но возражать не стал.
  
   . . .
   Балабур брел по лесу уже часа два, и вместо мыслей в голове было пусто и тягостно. Стоило о чем-то поразмышлять, принять какие-то важные решения, проанализировать ситуацию... но ничего из этого Балабуру было не под силу. Он вдруг остановился, не в силах двигаться дальше, а потом прислонился к дереву и завыл в голос, зарыдал, заревел, как зверь. И не думал он ни о Генке - сто четвертом президенте и названном сыне, ни о казенном трейлере, ни о прихотливом контейнере, а думал он лишь о себе, и жалел лишь себя одного, и жалел до такой степени, что зубы сводило.
   Он размазывал слезы по лицу, а они снова и снова прокладывали себе мокрые дорожки. Сколько же можно... сколько раз нужно бросить, выбросить человека, чтобы он смирился с тем, что его никто не любит, что никому он не нужен! Чтобы не удивлялся этому и не принимал так близко к сердцу. Тебе только кажется, что ты дорог кому-то, а на самом деле... на самом деле тебе всегда найдется замена.
   Балабур вспомнил, как вот так же взахлеб он рыдал много лет назад, когда понял, что семья туристов - не его родители, и что усыновлять его они тоже не собираются.
   Темнота уже совершенно окутала весенний лес, затихли невидимые его обитатели, и Балабур незаметно для себя забылся, задремал.
   Ночь хранила его. Обошлось без отмороженных конечностей, без простуд, без ломоты в костях. Наверное, так хранят отчаявшихся какие-то невидимые силы, добрые и сочувствующие чужой беде.
  
  
   Он проснулся от дикого визга. Не успев ничего сообразить, Балабур вскочил на ноги и тут же побежал на звук. Потом понял, что бежит не в ту сторону, развернулся и кинулся обратно. Визг не прекращался, но становился словно плачем, а потом опять плач переходил в визг.
   Наконец Балабур увидел визжащего: в заячий капкан попался ни в чем не повинный молодой улис. Этот улис был меньше того, с грибной фермы, этот был размером едва ли с кошку. Балабур подошел, сел рядом и осторожно отогнул пружину капкана и освободил раненого зверя. Улис прекратил визжать и стал отчаянно трясти раненой конечностью, которая строго говоря и конечность-то не была, а была ложноножкой или... черт его знает чем.
   Балабур усмехнулся, глядя на это нелепое создание. Потом поднялся на ноги: пора было трогаться в путь.
   Он определил сторону, откуда прибежал, вернулся, поднял сумку, огляделся... и обмер: он не видел тропинок. Он не видел меток на деревьях. Он заблудился. Где тропа?
   Вот дурак... вот дурак - метался по ночи, как угоревшая кошка по деревенской хате... Куда теперь идти?
   Он услышал шорох за спиной и обернулся: следом за ним по сухим прошлогодним листьям полз раненый улис. Видно было, что передвигался он тяжело, через боль, и, наверное, он голоден, потому что травы здесь совсем еще нет, поэтому, видно, и полез в капкан - за едой.
   - Жрать хочешь?
   Улис преданно глядел на спасителя. Балабур вздохнул, достал из сумки невесть откуда взявшееся яблоко, наверное, вчера тот... как же его... из отряда возражения положил. Вместе с сухарями.
   - Что теперь делать-то?... - говорил Балабур, глядя, как улис обнюхивает яблоко. - Надо тропу искать. А то, долго можно тут бродить, круги нарезать по заповеднику. Где было солнце вечером? С какой стороны оно садилось?..
   Он вспоминал, и кажется, вспомнил. Пошел, но улис за спиной заворчал, бросил яблоко, попытался следовать за Балабуром.
   - Ты что? Со мной? Зачем, дурачок, сиди тут, не суйся ты за мной...
   Но улис настаивал, и Балабур, вздохнув, взял его на руки, подобрал яблоко и поместил это яблоко вместе с улисом в широкий карман куртки. Улис покрутился, устраиваясь поудобнее, наконец, успокоился и затих.
   Через час блужданий Балабур наткнулся на тропу. Синих меток не было, но тропа уже была, тропа это хорошо, тропа - это люди. Он брел по ней и вскоре вышел на широкую, накатанную машинами или телегами грунтовую дорогу. И метки появились. Только метки не синие, а ярко оранжевые. Это было хоть что-то.
  
   Он шел весь день, изредка останавливаясь, чтобы передохнуть и подкрепиться сухарями и талым снегом, который попадался еще в темных потаенных местечках.
   Несколько раз пытался выпустить улиса на волю, но тот решительно противился свободе и скулил, как подбитый пес. Приходилось возвращаться и забирать его с собой. К вечеру Балабур вышел к водопадам, и наткнулся на село. Там его приняли, накормили, объяснили, где он сбился с пути, и успокоили, сказав, что возвращаться не нужно, что есть до Озерок прямая дорога, только придется в лесу ночевать, да это - не беда, ему передадут шкуры и еды, сколько потребуется. Жители села тут же бросились писать письма, а Балабура устроили на ночлег в пустующей избе.
  
   Дни сменялись вечерами, вечера - ночами, дорога пересекалась холмами и речками, природа с каждым днем все полнее просыпалась от зимней спячки. Уже распустились листья, первоцветы заполоняли собой болотца и поляны, и птицы репетировали неуверенные весенние трели... Балабур этого словно не видел. То есть видел, конечно, замечал, и даже где-то частью души радовался этому всеобщему оживлению, но остальная часть его души - тосковала. Он возвращался с плохими вестями.
  
   ... 4 ...
  
  
   Балабур вошел в Озерки, но не сразу признал их, потому что зашел с другого края села. Только когда показался дом с вертолетом-пристройкой, Балабур совершенно уверился, что пришел по адресу.
   Он шел и шел по длинной широкой улице, навстречу ему попадались местные жители, и некоторые кивали ему, а некоторые провожали чуть удивленным взглядом, но никто не пытался заговорить с ним, завести непринужденную беседу. Не пытались по простой причине: выражение на лице Балабура не допускало никакого общения. Было это выражение отчаяния, но отчаяния не моментального, сиюминутного, а такого застарелого, привычного уже отчаяния, которое еще не превратилось в черту характера, но уже изменило что-то в этом характере, как меняют людей большие события их жизни или серьезные решения.
   Он дошел до трейлера, так ни с кем и не поговорив. Однако когда Балабур увидел трейлер, окруженный молодой зеленью, и рядом - беззаботного Генку, который сидел на пне и что-то перемешивал в незнакомом глиняном тазике, - выражение на его лице поменялось, и отчаяние почти исчезло, сменившись чем-то вроде удивленной полуулыбки. Около трейлера появился незнакомый щит из фанеры, прислоненный к ближайшему дереву. На щите разными подчерками мелом и углем, и карандашами были написаны странные фразы: "Куплю все колеса, договоримся. Спросить четвертый дом."; "Услуги помощников для строительства. К Семену."; "Трубаб/У, Тимофей и Лена, архива".
   Балабур не стал дочитывать объявления, решив подумать об этом позже, и вновь перевел взгляд на мальчишку, но Генка его заметил и тут же подпрыгнул на ноги.
   - Папка!
   Это восклицание так естественно вырвалось из мальчишки, что Балабур невольно расплылся в улыбке и развел руки для объятий. Генка рванулся вперед, довольный, счастливый и в сущности - обычный ребенок, которому как и всем хотелось теплоты, родного человека и вот таких простых объятий. Балабур прижал к себе Генку, и вдруг почувствовал, что действительно думает о нем, как о сыне. Вернее, еще не думает, но уже чувствует его своим сыном.
   Они стояли, прижавшись друг к другу, и оба не решались начать разговор. Наконец Балабур, чтобы что-то сказать, спросил, кивнув на тазик:
   - Это ты что там мешаешь?
   Генка обернулся на свою работу, потом оторвался от Балабура.
   - Это - одуванчики. Я немножко подработал помощником, пока тебя не было.
   - Помощником?
   - Да, у Конфетницы. Она сейчас заготавливает пастилу и варенье из одуванчиков. Еще я ревень собирал, но это - для киселя и не Конфетнице, а трактирщику из "Котла", помнишь, мы с тобой там обедали?
   - Помню... Чем еще ты тут занимался интересным?
   Генка словно очнулся, как будто солдат осознал, что перед ним сейчас не старый приятель, а старший по званию.
   - Я ничего не продавал, как ты предупредил. Сначала приставали, но я сказал, что это бесполезно, что без отца я и пуговицы никому не отдам, и они отстали, решили тебя дождаться. Скоро, наверное, набегут. Да! И контейнер я берегу. Я его на улицу выносил, осторожно, ты не волнуйся...
   - Молодец, - похвалил Балабур. И мальчишка засиял от этой простой похвалы. И засмущался. - Тебе денег хватило? - спросил Балабур. - Не впроголодь жил? Я ушел, даже не подумал спросить, сколько тут еда стоит...
   - Не волнуйся! Я почти ничего не потратил. Еда здесь дешевая, только конфеты очень дорогие и непривычные, а я еще и заработал, пока помогал. И... пап, я тут огородик разбил небольшой. Мне семена дали, я редиску посадил... Ты не злишься?
   Балабур рассеянно покачал головой.
   - С чего мне злиться?
   - Ну... с того, что я вроде как предал веру.
   - Какую веру?
   - Что мы отсюда выберемся.
   И Балабур понял. Он опять ощутил это раньше, чем осознал: любой или почти любой поступок Сто Четвертого был осознанным, мальчик знал что делает и знал почему он это делает, и к чему приведут его поступки... Вот и сейчас, даже простой огород Генка воспринимал не как огород, а как факт признания проигрыша, как факт смирения с ситуацией...
   - Ты не спрашиваешь, удачно ли я сходил? - сказал вместо ответа Балабур. - Может быть, я пришел за тобой? Может быть, у меня батареи в сумке.
   Генка внимательно посмотрел на Балабура и не сразу, но все же покачал головой.
   - Нет. Я знаю, что отсюда не выбраться. Я сразу это понял, мне только не хотелось тебя расстраивать, ты должен был сам убедиться.
   Как смешалось в этом ребенке взрослая рассудительность и интуиция, и детская непосредственность, даже наивность... Лучшие из человеков. Как и должно быть. Как и предполагалось.
   Балабур вздохнул, но сказать ничего не смог, Генка опять вернулся в свою детскую ипостась и воскликнул:
   - Ты же голодный! Пойдем, пообедаем!
   - В "Котел"?
   - Можно и в "Котел".
   - Нет. Никого не хочу видеть. Обойдусь. У меня еще сухари остались. Или вон, консервы...
   Генка решительно помотал головой.
   - Не беспокойся, я сбегаю. Ты посиди здесь, я быстро. И не волнуйся, сегодня никто не придет, даже Чуфая не придет, они все это пережили, то, что сейчас с тобой происходит. А завтра появятся самые смелые и Чуфая, конечно. Я скоро. Я бегом. Через пять минут буду.
   Генка умчался. Балабур вошел в трейлер, бросил в угол сумку, мимоходом увидел себя в зеркало, подумал, что надо бы побриться и тут же обнаружил приготовленный бритвенный прибор, тюбик зубной пасты, знакомую щетку из дорожного набора и миску с водой.
   И тут Балабур осознал, что Генка ждал его. Ждал каждый день. И об этом говорило все вокруг: аккуратно заправленные кровати, контейнер, заботливо прикрытый чистой салфеткой и мирно мигающий разноцветными лампочками, и протертое от пыли зеркало, и букетик первоцветов на столе... Все, чтобы понравиться новообретенному отцу или чтобы утешить его. Да что это, в самом деле, вдруг разозлился на себя Балабур. Что это я раскис?! Если уж двенадцатилетний пацан тебя утешает! Все. Кончилось нытье. Довольно!
   Он решительно снял с себя куртку, (чуть было не вывалив улиса, но тот успел выскочить и обижено скрылся под столом), снял рубашку, намочил полотенце и стал рьяно обтираться этим полотенцем, иногда добавляя жидкое мыло, смывая грязь, пот и это свое отчаяние.
   Балабур едва успел побриться, когда вернулся Генка. В руках мальчишка держал деревянный поднос из "Котла", на подносе стояли горшочки и тарелочки, и из этих горшочков и тарелочек аппетитно пахло.
   Генка моментально уловил перемену настроения Балабура и счастливо просиял. Сияние проистекало помимо его, Генкиной, воли.
   - Советница просила передать, как ты придешь, чтобы не стеснялся зайти, - сказал Генка, расставляя на столе принесенное из харчевни.
   - Хорошо, - кивнул Балабур, - зайду. Завтра и зайду. А может, и сегодня, к вечеру.
   - Я тут всякого разного принес. Ты, если что-то не понравится - не ешь. Я потом отнесу к соседям, у кого свиньи есть. Так что - не пропадет.
   Балабур окунул ложку в пахучее варево первого горшочка - это оказалось рагу или что-то похожее на рагу.
   - Трейлер годен как жилье только летом, - произнес Балабур, старательно пережевывая, - зимой мы в нем замерзнем. Да и маленький он.
   - За трейлер хорошие деньги предлагают, - сказал Генка. - Можно продать, добавить и купить дом. Или построить, там на доске помощники услуги предлагают.
   - Продавать трейлер не будем, - возразил Балабур. - Сделаем из него комнату. Сколько может стоить дом? Какие здесь вообще цены?
   - Пообедать можно на рубль или полтора, если с мясом, - отозвался Генка. - Дорого стоят стеклянные банки для консервации, у нас есть восемь, на них уже очередь...
   - Банки пока оставим.
   - Я тоже так подумал. Восемь - это мало. На дома цены разные. Могут несколько тысяч стоить, а могут - пару сотен, если из глины или землянка...
   Балабур покачал головой.
   - Дом нужен добротный. Никаких землянок. Денег должно хватить ... хватит, - добавил он вспоминая про отпускные. - Вот что. Достань блокнот с ручкой, будем записывать, что пригодно к продаже, что кому подарить, а что - обязательно оставить. Раз уж застряли здесь, будем вести себя достойно с самого начала. Правильно рассуждаю?
   Генка бросился выполнять поручение, но взгляд Балабура упал на мигающий бокс и Балабур тут же передумал:
   - Постой. Это успеется. Вот что, узнай, сколько может здесь стоить коза или корова.
   - Молоко можно у соседей покупать, - робко возразил Генка.
   - Можно. Но лучше свое иметь. Надежнее. Впрочем, если слишком дорого - подождем. Все-таки узнай, если есть где узнать. А я пока доем и обдумаю все.
   - Хорошо. Я сбегаю к Терентию и к Анне Евгеньевне, но она - на другом краю деревни, так что минут двадцать уйдет...
   - Давай.
   Генка скрылся за дверью, и была в его движениях этакая счастливая поспешность. Он торопился действовать. Наконец-то не ждать, не обдумывать разные варианты и ситуации, а действовать! И для юного предполагаемого президента это было - счастье. Это была - жизнь! И Балабур ощутил эту жизнь, и словно прикоснулся к ней, и словно стал частью этой самой жизни...
   Он дохлебал обед и отвалился от стола, как клоп от сонного туриста.
   Хорошо, подумал Балабур. Вот так и должно быть. Хорошо. Это вполне естественное состояние, почему же оно так редко?
   Он присел на кровать. Потом прилег. А потом закрыл глаза и позволил, наконец-то разрешил себе забыться.
  
   Когда прибежал Генка, он застал Балабура спящим. Генка осторожно укрыл отца пледом и вышел из трейлера, чтобы опять заняться одуванчиками в глиняном тазике...
  
  
   Балабур проспал всего пару часов, но эти недолгие часы показались ему переходом из одной жизни в другую. Он проснулся решительный и почти спокойный. Где-то внутри еще таилась непокорность, но он решил отложить ее на потом... любимое "потом", вот ты и опять пригодилось. Кроме того, открыв глаза, он увидел, что прикрыт незнакомым теплым пледом, и вдруг захотелось выяснить его происхождение.
   Балабур вышел из трейлера. Генка пристраивал глиняный таз на самодельном мангале, сложенном из лесных камней. Дрова уже слегка прогорели, но еще не превратились в угли - самое то, для приготовления пищи. Когда это мальчишка научился? Вряд ли походное дело в их школе преподавали. Хотя... кто их знает.
   - У нас появились новые вещи? - поинтересовался Балабур.
   Генка обернулся, улыбнулся и кивнул.
   - Да. Одеяла, свечи, кое-что из посуды и мыло. Это Чуфая принесла. Здесь есть такой специальный склад...
   - Сколько мы должны за все это удовольствие?
   - Ничего. Это вступительный подарок для новичков.
   - Интересно... Про козу узнал?
   - Да. Сейчас козу можно купить рублей за пятьсот, корова дороже - около тысячи. Но мне посоветовали подождать ярмарки. Тогда будет выбор, и торговаться легче. Там козы будут за триста, а корову можно сторговать рублей за шестьсот. И выбор будет.
   - Похоже, здесь дефицит денег. Коза стоит столько, сколько обед у нас в кафе.
   - Просто денежные поступления редки. И инфляция их не коснулась, как во внешнем мире, хотя, конечно, странно, потому что здесь микросистема, а на нее как раз любой новый кошелек должен влиять... - в Генке проснулся то ли экономист, то ли политик. - Хотя... приезжие прежде всего покупают или строят жилье, а на это основные средства и уходят. И потом, из вне человеку деньги не пришлют. То, что сейчас у нас есть - это на всю жизнь. А зарплаты здесь совсем маленькие - только на еду и хватит, если свое не растить. Так что сбережения у многих со старых времен. И еще здесь разная валюта в ходу, только курса никакого нет.
   - Это как?
   - Ну... так. Все приравнивается к рублевой системе.
   - Ловко... Так насчет козы. Денег у нас хватит на целое стадо, так что в плане экономии можно не заморачиваться. Но у нас нет сарая, где их держать. Да и не нужно стадо, одной, двух - хватит.
   - Тогда можно и не торопиться! - обрадовался экономный Генка. - Раз сарая пока нет, можно отложить козу до ярмарки! В смысле, покупку козы.
   - Когда ярмарка?
   - В июне начнется. Или в конце мая.
   Балабур кивнул.
   - Хорошо. В июне так в июне. У тебя варенье кипит.
   Генка бросился перемешивать варево, попутно сообщая:
   - Это я нам варю. Подсмотрел у Конфетницы, как она делает. Я подумал, одуванчики скоро отойдут, да и сахара может не быть, когда ягодный сезон начнется.
   - Любишь варенье?
   Генка пожал плечами.
   - Не знаю. Нам не давали варенье. Конфитюры были и повидла. Пирожки с повидлом. А варенья - нет. Не было.
   После того, как варенье доварилось, встал вопрос - куда его, собственно, девать? То есть, в чем хранить? Из восьми банок было решено выделить две, и то, с условием, что до ягодного периода одна из них - освободиться. Вопрос тары предстояло решить в ближайшем будущем.
  
  
  
   Утром, едва они успели открыть глаза и протереть эти глаза ледяной водой из кувшина (купленного Генкой на первую зарплату), пришла Чуфая. Она деловито постучала в дверь, не дождавшись ответа, открыла ее, вошла и села на один из магнитных табуретов. Женщина выглядела чуть взволнованно, и слегка насторожено.
   - Доброе утро, это хорошо, что вы уже встали, - сказала она на одном дыхании. - Балабур, не будем ходить вокруг да около: вы остаетесь в Озерках, или наша деревня вам не нравится, и вы отправитесь в другую? Я почему спрашиваю, я же - координатор, мне нужно знать, потому что и с семенами нужно что-то решить, и дом, опять-таки...
   Краем глаза Балабур заметил, что Генка почти перестал дышать, ожидая ответа названного отца. В самом деле, об этом вчера как-то не поговорили.
   - Доброе утро, Чуфая, - ответил Балабур. - Ты совершенно права, что зашла, я и сам хотел тебя найти. У меня есть вопросы.
   Чуфая икнула.
   - Вопросы, это хорошо, - неуверенно сказала она, - ты бы только мне сказал бы сразу, остаетесь вы или нет, а то я же всю ночь, считай, не спала.
   - Прежде, чем я окончательно решу, мне нужно кое-что выяснить. Я был в Шапочниках, там есть баня, а в этой деревне баня есть?
   Чуфая выдохнула, Генка вдохнул.
   - Шапочники? Ну, конечно, там есть баня. У них она одна на все село. А у нас баня - в каждом дворе. Если свою не захочешь рубить, мойся у соседей - двадцать копеек помывка в любом доме. Банный день - пятница. Никто не откажет, только предупреди заранее, чтобы знали.
   - Ясно. Как тут с колодцами обстоит?
   - О, с этим - все в порядке. Колодцев предостаточно! Тут источников много, да и озера под боком, почему село-то Озерки называется. Ну, ты озера еще, наверное, не видел, а вот пацан твой гонял с ребятней. Двадцать минут ходьбы отсюда. А рыба какая! Чудо просто, а не рыба!..
   - Это я понял, - остановил ее Балабур, чувствуя, что Чуфая начинает подключать свой уговорческий талант. - Я видел тут детей, и дети - разные по возрасту. Есть тут школы или садики, как вообще обстоит с образованием?
   - Садов нет, - честно призналась координатор. - Но их нигде по заповеднику нет. С малыми у нас сидит обычно бабка Лизавета, она с сыном живет, да сын у нее следопыт, так что бабке скучно, вот она и собирает по деревне малышню, сказки им там читает, сопли смахивает. Но тебе-то это все равно, у тебя пацан-то взрослый, а школа у нас есть, как же, только она последние дни сейчас работает, это уж со следующего учебного года вам туда. Есть школа, есть! Даже астрономию преподают!
   Чуфая вовсю расхваливала предмет обсуждения, словно сваха или рекламный агент. Балабур даже чуть загордился от такого внимания, но быстро сообразил, что дело тут не в симпатии к нему, Балабуру, а просто нужны деревни новые силы и новые деньги. И ничего личного.
   - Это хорошо, - пробормотал Балабур. - А сколько времени может пойти на постройку дома?
   Чуфая и вовсе ожила.
   - Смотря, конечно, какого дома. Но если все делать, как положено, то надо сначала каменный фундамент класть, потом ждать, чтобы устоялось. Бревна подготовить, хотя, что это я говорю! Есть, есть хорошие бревна, уже обработанные, и даже не бревна, а приличный брус - у нас же рядом лесозаготовки! Это значит, гораздо быстрее. А сколько людей думаешь нанимать?
   - Не знаю. А сколько надо?
   - Ты, вот что, ты сходи к нашему прорабу и договорись с ним. А он уже и бригаду соберет и сметы составит и чертежи тебе начертит. Я тебя свожу после обеда, потому что сейчас его нет, сейчас он на озера сети потащил, он зимой рыбакам сети плетет. Да и зачем вам что-то строить! У нас дома на продажу выставлены, сначала их посмотрите!
   Чуфая неуверенно взглянула на Балабура и уточнила:
   - Я так могу понимать, вы остаетесь?
   - Не вижу смысла куда-то срываться, - честно сказал Балабур. - Судя по всему, что я видел, разница в селах небольшая, разве что по численности. Мы остаемся. Кстати, тут у меня письма из Шумного и от Максима из отряда возражения. Вы передайте, кому что, а то я долго буду по деревне искать...
   Чуфая приняла письма, приобрела официальный вид и сообщила:
   - Добро пожаловать в Озерки.
   - Спасибо, - кивнул Балабур. Генка счастливо промолчал.
  
  
   Еще до обеда, как и предсказывал Генка, понабрело деревенских. Кто-то приходил просто познакомиться, кто-то из любопытства или что купить-продать. Удивительно было, что многие хотели купить не то, что у Балабура действительно было, а то, что они предполагали, может быть. Например, Конфетница целым списком попросила поискать, по возможности, пищевые ароматизаторы, так же пищевые красители, тростниковый сахар, сгущенное молоко, шоколад, какао, желатиновый концентрат, ванилин... и еще двадцать два пункта. Специалист по козам Тимофей попросил поискать ветеринарную мазь от клещей, а трактирщик напомнил про кулинарные книги и пряности.
   Балабур угощал, дарил, обещал поискать или разводил руками, мол нет такого и быть не может. Гости, в свою очередь, приносили пироги, сметану, сало, теплые вязаные носки, бутылочку растительного масла, самогонку... И, конечно, не обходилось без советов и вопросов. Но к этому Балабур был готов.
  
   День получился суетный. Кроме гостей, кроме подарков и знакомств приходилось еще делать ревизию собственных владений и решать, что непременно нужно оставить, что можно продать, что - подарить, а что - отложить до лучших времен. Жадность и хозяйственность боролись со здравым смыслом и щедростью. Улис почти весь день просидел под столом, не одобряя такое количество народа и гневно мигая глазенками на призывы Генки вылезти на свет Божий.
  
   Уже ближе к вечеру опять заглянула в трейлер Чуфая.
   - Ну, что, вы готовы? - спросила она.
   - К чему? - не понял Балабур.
   - Как к чему? Дома осматривать. Выбирать.
   Балабур с Генкой переглянулись. Генка пожал плечами:
   - В принципе у нас никаких планов... особенных. Да, пап?
   - Что ж, можно и осмотреть. А что, много вариантов?
   - Три. То есть, их больше, конечно. В деревне двести десять домов, а жилых сто девяносто семь. Но только три дома я хотела бы вам показать сегодня. В них сразу можно жить, а остальные до ума нужно доводить. Ну, знаете, где-то полы сгнили, где-то стена отвалилась, а какой-то просел совсем.
   Чуфая серьезно относилась к своим обязанностям координатора. Она как никто знала, что железо нужно ковать пока горячо. При этом она понимала, что уговорить можно почти кого угодно, но ведь с этим "кем-то" потом жить рядом и в глаза ему смотреть каждый день, поэтому домики она "сватала" хоть и активно, но без обмана, честно предупреждая обо всех плюсах и минусах, достоинствах и недостатках.
  
   Первый дом находился всего в десяти минутах ходьбы от трейлера и принадлежал ранее какому-то переселенцу, который продал дом деревенской общине и ушел то ли в Паутинки, то ли в село Шумное.
   - Тут неудачный фундамент, - говорила она по дороге. - Земля глинистая, а они фундамент сплошняком уложили. Вот дом и повело. Но я вам его все равно покажу, мало ли... На вкус и цвет, как говорится...
   Балабур мало разбирался в строительстве, и если бы Чуфая не объясняла по ходу плюсы и минусы предлагаемых строений, сам бы он никогда не догадался. Кривой дом был не таким уж и кривым на вид. Зато на участке стояла своя баня и два здоровенных сарая, что, конечно, увеличивало покупательские шансы.
   Второй дом был сам по себе неплох. И сараюшка рядом, и огородец разбит грамотно хоть и зарос по понятным причинам, но какой-то этот дом был... чужой. Балабур не мог отделаться от ощущения, что вот сейчас из-за деревьев выйдет хозяин и прогонит незваную компанию подальше.
   Чуфая из недостатков назвала громких соседей и отсутствие поблизости колодца. За водой нужно было ходить через два дома, и, хотя Балабур не счел это большой проблемой, он все же попросил показать третий дом.
   - А третий это - не дом. Это - изба.
   - Какая разница?
   - Избу рубят из дерева. А дом... ну, это и камень, и кирпич, и... все, что угодно. Минусы этого участочка в следующем, скрывать не стану: во-первых, одиночный дом, без бани и без сараюшек. То есть, раньше-то сарай там был, да сгорел в прошлом году. Плюсы тоже есть: колодец собственный - прямо на участке, фруктовый сад молодой, еще долго плодоносить будет. Участочек, правда, поменьше, чем предыдущие, но у нас тут, где угодно можно огород копать, хоть вон в лесу. Да, еще забор надо восстанавливать. У нас везде заборы. Это не от людей, это от скотины. Свиньи, козы забредают, огороды топчут... Ну, вот и пришли.
   Балабур и сам потом удивлялся: дома, точнее избы он не заметил. Его взгляд уткнулся в гамак под раскидистыми деревьями. С трех сторон участок был окружен другими домами, но этого совершенно не было видно: деревья располагались таким образом, что почти скрывали все, что находилось за забором.
   - Гамак? - спросил он.
   - Ну да. Тут у многих гамаки. Здесь дед раньше жил, хороший дед. Пойдемте, я вам дом покажу. А там, за малиной - там погреб.
   - Разве погреб не в доме должен быть? - удивился Балабур.
   - В доме - маленький, так, вроде холодильника. А там - зимний погреб. Большой.
   Они прошли в дом, Чуфая тем временем постоянно комментировала.
   - Комнат всего две, но если нужда будет, можно вот эту чуть перегородить возле печки, так еще почти комната получится. Или шторку повесить. Печь здесь хорошая, я только истопницу нашу попрошу, чтобы проверила, все ли в порядке. Сами понимаете, стоит без дела, хоть и недолго, а все же...
   - А у вас не истопник, а истопница? Женщина?
   - Да. Нина Петровна. Она печи кладет. И камины, если кто попросит. Да, еще посмотрите: окна все целы, и ставни на месте. Мебели не густо, но вот здесь, вот, посмотрите, - она подошла к стене и отодвинула штору. - Здесь - стенной шкаф, встроенный. Ну, не шкаф, конечно, просто полки... А вот там - два сундука. Там - белье постельное, проветрить надо, чтобы совсем не отсырело...
   - Похоже, вы и не сомневаетесь, что мы здесь останемся?
   Чуфая просияла.
   - Я же вижу, вам тут приглянулось. Это и хорошо. Это - хороший дом. Мне самой нравится.
   - А что здесь за соседи?
   - Обычные соседи. Нормальные. Там вон у березы, там живут Зоя с Альбертом, кстати, у них можете хлеб покупать, Зоя отличный хлеб печет. Если попросите, так она по особому рецепту сделает, с острым перцем и кориандром - чудо, а не хлеб. Через дорогу - семейство Енотов, многодетные. По левую руку - Сергей молчун, а по правую... да вы сами скоро со всеми перезнакомитесь!
   - Пап, - подал голос Генка. - Мы этот дом выбираем?
   - А тебе нравится?
   - Очень. Пап, давай тут останемся? А сколько этот дом стоит? - спросил он уже у Чуфаи.
   Балабур рассмеялся. Он вдруг почувствовал себя миллионером, попавшим на деревенскую ярмарку и торгующимся за медовый пряник. Генка смутился, а Чуфая, не в силах скрыть коммерческой радости, пригласила всех к себе в контору для завершения сделки.
  
   Это удивительно покупать дом. Покупать не из прихоти, а по надобности, выбирать смакуя, размышляя, прикидывая... А вот как будет устроиться на этой веранде в кресле, и, окуная ломтики огурца в соленую сметану, хрустеть и любоваться на закат... Впрочем, нет, заката отсюда видно не будет, но ведь можно любоваться на деревья и на небо, которое видно сквозь листья. А там вон смастерить столик, чтобы завтракать-обедать под липой: наверное, это просто чудесно, когда она цветет, и аромат будет разноситься по всему саду, а если насушить липовый цвет и зимой заваривать с ним чай, то такой же аромат заполнит весь дом, и снова покажется, будто лето вернулось...
   Что только не напридумывается в такие минуты. Словно ты опять мальчишка и мечтаешь о дальних путешествиях, которые совершишь, когда вырастишь и купишь себе велосипед.
  
  
  
  
   ... 5 ...
  
  
   Первым делом, перетянули к дому трейлер. Чуфая организовала помощников, и весь процесс, включая перенос вещей, занял не больше часа. Только вот улис долго не хотел переезжать, пытался прятаться то под трейлером, то под корягой. В конце концов, Генка запеленал улиса в куртку и так и отнес на новое место. У самого забора имелась небольшая собачья конура, туда и определили улиса на первое время. Впрочем, никто не сомневался, что как только зверек оклемается - переползет в дом, поближе к хозяевам.
   Знатоки советовали разное, но Балабуру понравилась мысль соорудить из трейлера летнюю кухню. Летом деревянный дом хранил приятную прохладу, и готовить еду лучше было на улице или в специальной постройке. А зимой - маленький дом отопить легче и быстрее, чем дом с пристройкой или лишней комнатой.
  
   Слух, что новенький с сыном купил в деревне дом - растекся по деревне и тут же потянулись новые гости и соседи. Все спрашивали, чем помочь, не нужно ли каких советов, и будет ли у Балабура новоселье? А кто-то просто представлялся, оставлял кусочек пирога или бутылочку самогона и раскланивался, ссылаясь на дела, а на самом деле, и это было понятно, просто не хотели мешать: переезд - дело хлопотное.
   Улис торчал в конуре, неодобрительно поглядывая на гостей. Похоже, он больше всех жалел, что не умеет лаять, но тут уж, что печалиться, раз не дано от природы.
   Вечером, уже совсем поздно, заглянул к новым жителям последний гость. Невысокий мужичок, бородатый, а точнее обросший, хоть и аккуратненький. Такое удивительное сочетание говорило о том, что мужичок этот женат, но не под каблуком у жены и имеет собственное мнение насчет внешнего вида.
   - Ну, соседушки новые, здравствуйте! - заявил с порога гость. - Разрешите так сказать представиться! Енот. В смысле не зверь, в смысле такая у нас фамилия. По имени Владимир Александрович, но именем своим не пользуюсь, по причине оригинальности фамилии. Так что и вы меня можете звать по-простому, Енот, и - все. Или дядя Енот, кто помельче.
   - Очень приятно, - сказал Балабур. - Меня зовут...
   - Балабур, Балабур, я знаю! А это - Генка, сынок твой, значит. Это мы все, конечно, знаем. Разрешите присесть, так сказать по-соседски?
   - Конечно, пожалуйста, - Балабур тут же убрал со стула книги, Генка подтащил к столу табурет из трейлера, а сам отошел в сторону, чтобы не мешать взрослым разговаривать, и сделал вид, что производит ревизию посуды.
   Енот сел на стул, деловито оглядел "хоромы" и сообщил:
   - А ничего практически и не изменилось. Здесь до вас дед Антон жил, большой умница, хочу я вам сказать. Мы с ним погреб рыли, так что если что вопросы по погребу, это - сразу ко мне, все поясню, что как... Я тут через дорогу живу. Там... ну, где всегда много белья на веревках, это моя Енотиха стирает каждый день и мелких заставляет, чтобы ленючками не выросли. Н-да... восемь их у меня. Спроси сейчас, как это я при такой семье, еще время нахожу по гостям ходить?
   - И как? - спросил заинтригованный Балабур.
   - А так вот. Потому - хорошо организованы домашние процессы. Это с двумя - тремя сложно. А когда такое количество, так уж и затеряться можно и обязанности разделить легко. Вот посуди: старшие у меня две девчонки. Тамарка отвечает за уборку дома. Полы там, всякая пыль, по двору порядок навести, в бане протереть - это ее. И шитье. Мать ей такие задания дает, чтобы и обучить и прок был. Лизка занимается мелкой детворой: уроки проверить, сказку рассказать, погулять вывести, спать уложить. Дальше Алешка с Ванькой, пацаны - вот чуть старше твоего. На них - скотина. Накормить, воды натаскать - это все их. И огород полить. Прополка-то у нас вроде как общая забота, а вот полив на них. Прошлый год они и с пастухами ходили, но на этот рыбачить просятся, так я не против. Потом Анфиска, ей восемь, та - с матерью по кухне. Уже и тесто сама месит, и щи варит, и корову доит. Посуду мыть - это шестилетка мой Егор. Ну, а остальные, мелкие, эти пока не в счет. Так, пряжу в клубки смотать, масло подавить, орехи поколоть - и то польза.
   - Здорово! - искренне восхитился Балабур.
   - Да, - скромно согласился Енот. - Ты только не вздумай запоминать, как кого зовут из моих. Так и окликай: Енотов сын. Они все откликаются. Я чего пришел-то. Ну, знакомство, это понятно, но тебе-то сейчас не до того, потом выпьем. А я пришел тебе вот что сказать: Чуфая меня к тебе старшим направила. Ты-то, понятно дело, не знаешь, что это такое, так я объясню, потому что - полезное дело. Когда кто новенький тут появляется, он, хоть и с деньгами обычно, но весь такой неумелый, ничего не знает, не понимает. Ни грибов собрать толком не может, ни клей с дерева собрать, ни хозяйство завести... Ты кем там у себя был-то?
   - Старший научный сотрудник, - ответил Балабур, уже зная, какой будет реакция гостя. И не ошибся:
   - Ну, вот, видишь, тоже ничего не умеешь. Так вот к новенькому всегда назначается кто-то из местных, чтобы, значит, контролировать и помогать, и объяснять... Чем поле от луга отличается, откуда дрожжи берутся, как золой посуду моют, много, много чего. А как же. Тут сложновато с непривычки-то. Это, если б я ни с того ни с сего полез тебе в пробирках помогать. Да? Ну, вот. Так что по первости, я все твои планы должен знать, я тебе, кстати, и надумать их помогу. Подскажу, когда и что сеять, садить, и где семена взять, и как семя хорошее от плохого отличить. Кстати, что собираешься садить? Есть мысли?
   - Ну, наверное, ничего оригинального... - пробормотал Балабур.
   - А скотину заводить думаешь? Или попозже, как освоишься?
   - Козу. На первое время.
   - Это ты молодец, это ты правильно мыслишь. Помогу. Покупать пойдем - меня с собой бери, так я ж посмотрю, чтобы удойная была, не больная. Потом доить, ухаживать научу, сыр варить. Ты козий сыр пробовал? Нет? А ты, Балабуров сын?
   - А? - Генка не сразу понял, что обращаются к нему. Потом понял и замотал головой. - Нет, не пробовал.
   - Ну, это понятно, - заверил Енот. - Городские жители, где вам. Кстати, хорошо бы завтра выбрать пару часиков, да сходить, крапивы молодой насобирать. И щавелька. Полезная вещь, хочу сказать. Первые витамины. Потом засушить, или в песок и в холод. Кстати, у вас песочная кладовая еще от деда Антона должна была остаться, надо будет пойти, проверить, может, просушить что... И имей в виду, мне за эту всю заботу деревня оплачивает, так что никаких возражений или там сомнений: захотел - обсудили - сделали! Такие вот дела. Надо еще сарай поставить, чтобы коз не в доме держать. Оно можно и в доме, но уж больно воняет. Хоть как ты их мой. Хоть каждый день и шампунями. А недельки через три, пойдем мы с тобой, Балабур за деревню, на торговую площадь, и будем ряды латать. Мы с тобой в этом году - дежурим по лету. Осень - это уж не наша забота, да и лето, так - контролировать, да графики думать, кому, когда и с кем по рынку следить. Но, это все потом. Это все не к спеху. Сейчас с посадками разобраться. Ну, я пойду, - вдруг сказал он и сразу поднялся. - Я, Балабур, завтра с утреца зайду и обсудим, что да как. Ты не стесняйся, меня и остановить порой не грех, я знаю, что на слово богат, но ты, вроде, мужик не вредный, терпеливый, недаром Чуфая меня к тебя приставила, она - умница. В людях понимает. Ну, все. Ушел. Бывайте.
   И Енот скрылся за дверью.
  
   Некоторое время Балабур с Генкой недоуменно молчали, потом вдруг разом расхохотались.
   - Ты что-нибудь понял? - спросил сквозь смех Балабур.
   - Да, - кивнул Генка. - Тебе, пап, спокойная жизнь теперь не грозит.
   Они отсмеялись, и Балабур сказал:
   - Знаешь, а ведь они жутко правы. Ты посмотри, все тут построено таким образом, что у человека просто нет времени отчаяться. Только задумаешь в тоску впасть, а тут - посадки, рынок какой-то загадочный, дежурство по лету... Знаешь, Ген, мне кажется, мы с тобой скучно жили там, на воле. Просто до отвратительного скучно!
   Генка кивнул, совершенно соглашаясь.
   - Пока вы с соседом общались... точнее, пока ты, пап, слушал его выступление, я тут пересчитал хозяйскую посуду и вот, что у меня получилось: четыре кастрюли (маленькая, средняя, большая и совершенно огромная, наверное, для засолки или варенья); деревянное корыто; два ножа, по-моему, еще годные; двенадцать ложек деревянных, металлических и пластиковых; четыре вилки; тарелок глубоких - восемь, но две из них с трещинами; плоских тарелки две и еще разнокалиберных пять штук; сковорода одна; ковш; поварешки три зачем-то; стаканы граненые четыре и кружек разных - пять штук; два таза металлических; три миски керамические; два горшка; две кочерги, то есть одна кочерга, а это - ухват, которым горшок из печи достают; метла, швабра; ведро для воды, ведро для мусора и ведро пластиковое для вообще; потом еще несколько досок для резки и кухонный топорик.
   - Ты, что, все записывал?
   - Э-э... да. Ты не волнуйся, пап, я простым карандашом, чтобы можно стереть! Я знаю, что бумагу надо экономить.
   - Да нет, ты молодец. Особенно мне понравился пункт "ведро пластиковое для вообще". Ну, что, сегодня спим в трейлере или здесь?
   - Здесь!
   - Понравился домик?
   - Я никогда не жил в настоящих домах, - признался Генка. - Я очень рад, что мы остались... в смысле в деревне, в смысле... я не то, что в заповеднике, я про то, что дальше никуда не отправились, по другим деревням...
   Балабур улыбнулся.
   - Тащи белье с трейлера, будем уже укладываться спать. А завтра... завтра будет завтра. Там и посмотрим, чем займемся. Что-то мне подсказывает, что без дела мы сидеть не будем...
  
  
   Первое, что узнал Балабур на новом месте, это то, что петухи орут действительно в пять утра. Раньше думал, это шутка такая. Откуда они знают, когда орать? Ни зари еще не видно, ни люди не повставали... Балабур попытался опять заснуть, но все как-то не получалось, и мыслей толковых не было, и сна не дождешься. Наконец он решил, что спать уже не будет, полежит еще полчасика и пойдет, прогуляется. И, конечно, стоило так ему решить, и как уж там случилось, на каком отрезке из этого получаса - заснул. Заснул за милую душу.
  
   Проснулся уже под щебет воробьев. Солнце светило в окна, и сразу родилась здравая мысль сделать шторы.
   С печи послышалась возня, и показался Генка, ворча и отплевываясь, он держал на вытянутых руках довольного улиса.
   - Это кто его научил, интересно?! Целоваться!
   - Никто, - усмехнулся Балабур. - Это они от рождения такие... ласковые.
   - Пап, его, наверное, как-то назвать надо?
   - Предложения есть?
   - Ну... Кузьма. Я, правда, не знаю, мальчик это или девочка...
   - Кузьма, так Кузьма, - согласился Балабур.
   Они едва успели умыться, как в дверь постучали, и вошел вчерашний мужичок с хорошей, звучной фамилией Енот.
   - Приветствую, - заявил он с порога. - Вижу, проснулись уже. Это хорошо. Что, улиса завели? Ладные звери. Хоть и бесполезные - ни съесть, ни шкуру снять. И мышей не ловят. Зато красивые, заразы. Как это вам получилось так быстро его приручить? Улисы деревень сторонятся.
   - Папа из леса принес, - сказал Генка, поглаживая мохнатого слизня. - Когда к стене ходил. Пап, я отнесу Кузю в будку, хорошо?
   - Неси, - согласился Балабур. Генка тут же умчался.
   Енот проследил за ним взглядом и сообщил:
   - Кроме всего прочего, у нас тут для детворы школа заведена, все как положено. Ну, твой пацан, он может, в математике сильнее нашего учителя, но некоторые науки ему все-таки надо бы осилить. Есть тут полезный такой предмет. "Окружающий мир" называется. Вот зови своего Генку, да попробуй узнать у него, как из лебеды соль пожечь? Или почему свиньи грязные? Он, наверное, думает, что это затем, чтобы травмировать наше эстетическое восприятие. Ан-нет! Чихать им на наше мнение! А в грязи они купаются, чтобы шкура на солнце не трескалась. Или спроси его, что такое борщевик? Он и знать не знает! И ты, небось не знаешь, но с тобой-то проще, с тобой мы борщевик пойдем собирать, потом. Он тут растет. Это такая трава, вроде пучки, только съедобная, из нее раньше борщи варили, вместо капусты клали. Потому и называется "борщ".
   - Хорошо, - сказал Балабур, - пойдем.
   - Вот это какой полезный предмет, - закруглил свою мысль Енот. - Обучение в школе - семьдесят рублей в четверть стоит. Есть еще отдельные занятия, у Советницы, но туда она не всех берет. Выбирает, кого поумнее. Лешка мой туда ходит, а вот Ванька и Анфиска умом не подошли. Так, а чего я пришел? А я вот чего пришел: ты вчера говорил про сарай. Так если не передумал, пойдем, покажу тебе варианты. Не тушуйся, соседи никто возражать не будут. Да пусть кто только попробует возразить! У меня новенький на попечении! Я свое дело на сто процентов привык делать, а сил хватит - так и на двести! Вы уже завтракали?
   - Да. Нет, - тут же поправился Балабур. Он так привык во всем соглашаться, что невольно кивнул раньше, чем услышал вопрос.
   - Это - хорошо, - заявил Енот. - Значит, не зря я так раненько пришел. Зови наследника. Идем.
   - Куда?
   - Как куда? К нам. Сначала перекусим, чем повезет, мои дамы что-то там варганят, не дождутся, пока я вас приведу. Ну, а потом и делами займемся - будем сараи и коровники ходить осматривать.
   Балабур как-то не рассчитывал сразу так вот ни с того ни с сего - и в гости. Но рано или поздно ему пришлось бы принять приглашение, и он порадовался своей предусмотрительности (подарки для подобных знакомств они с Генкой подготовили еще в трейлере).
   - Это удобно? - на всякий случай спросил Балабур, на что Енот одарил его красноречивым взглядом и против обыкновения ничего не сказал.
  
  
   Дом Енота действительно легко было узнать среди прочих: вдоль забора чуть ли не на всю его длину были натянуты параллельно две веревки, на которых сушилось белье самых разных размеров. Кроме одежды здесь проветривались одеяла, сохли простыни и половики.
   Балабур в чистой рубашке и гладко причесанный Генка смотрелись почти парадно среди разнопестрой Енотовской ребятни. Едва переступили порог, как навстречу гостям тут же выбежали трое малышей, от двух до пяти лет и залопотали радостно что-то вроде нестройного "Ура!". Из-за стола тут же поднялись два подростка, неуловимо похожие друг на друга, как близнецы. Балабур уже забыл их имена, помнил только, что эта парочка отвечает за полив огородов в частности и водоснабжение семьи в целом.
   Откуда-то из-за печки выглянула девчушка, припорошенная мукой, и испуганная тут же нырнула обратно. Из соседней комнаты вышли две молодые девушки и улыбаясь замерли у двери. Следом за ними показалась женщина - жена Енота Ольга.
   - Вот, молодцы, что не стали долговать. А то блины остывают. Очень приятно, Балабур, наконец, с вами познакомиться. Садитесь к столу. Сейчас кормить вас будем, по-домашнему. Небось, все в трактире нашем питаетесь? Там, конечно, съедобно готовят, но все ж - совсем не то.
   - Спасибо за приглашение, - сказал Балабур, снимая обувь и оставляя ее у входа, где выстроился ряд тапочек, и туфель разных размеров. - Вот, тут маленькие гостинцы... надеюсь, понравится.
   Женщина приняла сверток, развернула и ахнула:
   - Балабур, вы просто не знаете, сколько это все здесь стоит!
   - А сколько бы не стоило. Неужели в деревне есть еще кто-то, кому это нужнее?
   Енотова жена улыбнулась и неожиданно согласно кивнула. И тут Балабур понял, что этот ничего для него незначащий подарок сделал великое дело: он навсегда расположил уважение этой женщины. Наверное, нет для матери лучшего подарка, чем угодить ее детям.
   Ольга Енот достала из серванта большую хрустальную салатницу и высыпала в нее из свертка конфеты, печенье и узенькие длинные шоколадки с орехами.
   Дети замерли при виде такого щедрого подарка. Они не накинулись на сладости. Они стояли, не шевелясь, и переводили взгляд со стола на мать. Та неуверенно пожала плечами и то ли спросила, толи предложила:
   - Может, оставим до праздников?
   - А у нас и есть праздник! - заявил старший Енот тоном, не терпящим возражений. - Так Ольга, ты раздели тут, чтобы все по-честному, а мы пока за блины примемся. Ну-ка, кто сегодня чай разливает?
   Все стали рассаживаться за большим круглым столом. Собственно, стол не был совершенно круглым: со стороны стены он был урезан, там размещались высокие стульчики для самых маленьких. На пестрой скатерти уже стоял самовар и кружки. Вместо букета в небольшой вазочке красовался пучок молодой мяты.
   - Самовар у нас топят шишками, - поведал Енот доверительно. - Никаких дров. Дрова вкус портят.
   Тут старшая дочь (на вид лет шестнадцати - семнадцати) поставила на стол огромное блюдо с блинами. Старший Енот довольно потер руки и поинтересовался:
   - Что? Первый блин комам?
   - Комам! - Закричала ребятня, Анфиса схватила верхний блин, и вдруг они выскочили из-за стола и умчались куда-то из дома. Взрослые остались невозмутимо на своих местах.
   - Что, Генка, - хитро улыбаясь спросил старший Енот. - Ты, небось, удивляешься, куда это детвора помчалась?
   - Ну, в общем-то да. Я повода не понял.
   - Вот-вот. А все от того, что поговорку знаешь, а что она значит - и не понимаешь. Первый блин, Геннадий, он не "комом", а "комам". Кома - это медведь. Медведям по весне первые блины кидали. Ну, то есть в лес относили. По весне медведя голодные, да остальное зверье не жирует, вот и был такой обычай. Ну, не тушуйся, бери блины. Балабур, и ты не отставай. Мелкие прибегут, налетят, все мигом сметут, рты открыть не успеете.
   Пили травяной чай с блинами, к блинам было варенье, сметана и сладкая творожная помадка с медом. Всем досталось конфет (Балабур с Генкой отказались в пользу ребятни, чем вызвали еще больший восторг). После обильного завтрака Енот повел Балабура показывать свои владения. Генка отпросился домой, под предлогом, что пора кормить улиса.
  
   - Дом ты видел, в сарае смотреть нечего - мы туда напоследок заглянем, а покажу-ка я тебе вот коровник, коптилку, и клеевое дерево.
   - Какое дерево?
   - О-о... Это моя гордость. Не у каждого найдется. Ты не смотри, что оно такое неказистое, и листья на нем в последнюю очередь вылазят. Зато в сезон начинает оно смолу специальную источать. На воздухе смола сразу застывает, такие слезки получаются, как стеклянные. Их измельчить в порошок, а потом водой разбавляешь - и вот тебе клей приотличнейший! Я им на ярмарке торговать буду, да точнее и не я, а кого из мелких поставлю. Каждый год торгуем. Вот... У нас-то клей из рогов-копыт вываривают, ну еще из крахмала делают, из сои. Обычными способами, так сказать. А такого, как у меня - ни у кого больше нет! Ну, пошли дальше. А вот у меня коптильня. Это уж не то, чтобы какая особая гордость, коптильни тут у каждого второго, но все ж таки - своя, сам делал. Тут рыбу, мясо, сыр коптить, это я тебе потом покажу, научу, а там сам решишь, может и тебе такую смастрячим, а? Тут главное помни: ни в коем случае нельзя дрова от косточковых деревьев. Ну, в смысле там от вишни, например. Иначе, горчить мясо будет. Н-да... А вот яблоневые ветки - очень хорошо. Пошли дальше.
   И они шли дальше. Осмотрели баню, земляной погреб, коровник без коров, (коровы еще с раннего утра были на выпасе), и наконец посетили сарай. По размеру сарай, пожалуй, не уступал хозяйскому дому, но внутри он весь был уставлен шкафами, стеллажами, сундуками и комодами.
   - Приданное, - пояснил Енот. - Тут у меня хлама, как раз на каждого наследника. И посуда, и для хозяйства разное... даже вон, люстер запасной.
   Енот указал на нелепую оранжевую конструкцию, явно не предназначенную для свечей, а посему - скорее всего, совершенно бесполезную.
   - Зачем люстра-то здесь? Электричества же нет, - удивился Балабур.
   - Это у меня не просто люстер, - пояснил Енот, - это такой специальный люстер, чтобы в ем футбольный мяч хранить.
   - Зачем в люстре хранить мяч?
   - А шоб пацанва не догадалась. Я его только по особым случаям достою, чтобы вроде как праздник у них был, понимаешь? Так-то они его за неделю измочалят. А то, может еще и послужит... Ну, пошли. Еще огород не смотрели.
   И они пошли в огород.
   - Росы нет, - сказал с досадой Енот. - Май, в наших краях положено быть росе. А раз нет - к дождю.
   - Это примета такая? - спросил Балабур.
   - Примета, примета... - вздохнул Енот. - Вот что, раз все равно в огород идем, давай-ка топинамбура накопаем, пока дождь не пошел, - он тут же решительно взял лопату, прислоненную к сараю, и кивнул идти за ним. - Я его осенью не стал копать, а сейчас, пожалуй что самое время, пока ростки не дал.
   - А... что такое топинамбур?
   Енот замер на мгновение, удивленный вопросом, но тут же, видимо, вспомнил, что Балабур "из городских" - пояснил:
   - А такая помесь картофеля и груши. Могешь представить? Индейская радость. В смысле, от индейцев к нам попало из самой Америки. Хоть тебе кто и скажет, что это, мол, чисто наше местное растение, вроде репы, так ты не верь - по незнанию брякнут. По осени до самых заморозков цветет, вроде как подсолнухи, только помельче. А как отцветет - так выкапывай клубни и жуй себе. Они ото многого полезны. И для зрения, и яды всякие выводит, и нервы укрепляет, а уж для стариков - первое дело от всяких инсультов-инфарктов. Ты, конечно, считаешь, что тебе о таком рано еще думать, а я вот тебе скажу, что такое никому не рано!
   Енот подошел почти к самой изгороди, вдоль которой из земли торчали пожухшие за зиму стволики и принялся выкапывать корнеплоды. Топинамбур оказался похож на уродливую картошку. Балабур наблюдал за этим процессом с сомнениями - ему с трудом верилось, что что-то может остаться съедобным, находясь в земле целую зиму.
   - Тут большого ума не требуется, требуется только оставлять по одной такой картофелине, чтобы и на этот год урожай был, а остальное можно забирать. Моя Ольга Енотиха из него салатики делает и в муку мелет всякие оладушки печет, отпрыски так, сырьма жуют. А вот, что, - решил Енот. - Я и тебе отсыплю, сколько не жалко: во-первых, попробуете с Генкой, что за такое, а во-вторых, посадите у себя в огороде, ближе вот к забору, как у меня, и красиво, и еда! Оно ухода не требует. Слушай, а Федотовна наша, ну ты-то ее не знаешь, она из дому редко показывается, так вот она - листья топинамбура сушит и потом с ими ванны принимает. Говорит, от артритов помогает, хотя сам-то я такое не пробовал, врать не буду. Я тебе вот в берестовую кадку покидаю, потом заберешь, как обратно пойдем. Вот тут, под навесиком. Ты имей в виду, это - твое. Чтобы забрал!
   - Хорошо, - кивнул Балабур. Он пока не очень представлял, куда это неожиданное богатство сажать, но здраво рассудил, что уж как-нибудь разберется по ходу дела. Балабура не покидало ощущение, хоть он и принял решение смириться с положением вещей, что все эти земельные заботы - что-то ненастоящее, что посадит вот он огород, а собирать урожай придется кому-нибудь другому, потому что самого Балабура здесь к тому времени уже не будет.
   Енот ловко копал топинамбур и вдруг заметил на месте следующих нескольких кустов развороченное земляное месиво. Он с досадой отбросил лопату в сторону.
   - Тьфу, опять свиньи все затоптали. Не поверишь, последнюю дробь не пожалел - гонял их, скотов! Да разве их что возьмет! Какие-то они пуленепроеб... не пробиваемые. Где-то подкоп под забором сделали, надо мальцов послать, чтобы поискали. Так. У меня мы, вроде все осмотрели. Топинамбур мальчишки дособирают, их забота. А мы вот что: пошли-ка по гостям. По соседям. Вижу, хочешь что-то возразить, так и не думай, я сейчас за старшего, все шишки на меня ежели что. Для начала пойдем, познакомлю тебя с двумя приятелями. В смысле, они не мои приятели, а между собой, дома у них рядышком, так они друг к другу в гости ходят по очереди, чтобы через раз готовить. Одного, значит, зовут Федор Старожилов, а другой Федор Бесфамильный. Бесфамильный - это его фамилия. Это не то, что у тебя или Чуфаи. Ты - сирота, это мы уже знаем, а Чуфая, Чуфая она циркачка. Была, раньше, конечно. Гимнастка, что ли?
   Енот тут же последовал к калитке, по пути махнув рукой кому-то из ребят подобрать лопату и собрать плоды. Балабур, не в силах противиться, последовал за ним.
   - Я тебе вчера-то не объяснил, моя промашка, мы с тобой сейчас вроде как помощники на соцслужбе. Это так Чуфая придумала, для новичков, чтобы и им освоиться, и деревне польза. Ты не волнуйся, это все оплачивается, хоть и не те, конечно, деньги, к которым ты там привык, и отношение тут немножко другое, и задания не сразу понять что. Например, сейчас будем мы с тобой по огородам помогать кому что надо. Кто-то оплатит, а кому-то и платить-то нечем, так это потом услугой обойдется или урожаем с тобой поделятся. Но ты не сомневайся, не отказывайся. Потом сам поймешь, что так оно и правильно. Как рынок откроется, мы - на рынке, а там и урожаи первые пойдут. Как иван-чай зацветет, так мы с тобой пойдем на заготовки, наше село на все Затишье чай сушит. И за соседей ты не бойся: что надо, спрашивай, узнавай, не откажут, сами дураками сюда попали. А вот, почти пришли. Видишь, вон дымок вьется? Это Федоры печь затопили. Зачем печь топить, такая теплынь кругом! А вон и сами на крыльце сидят. Наверное, чай пьют.
   Енот вошел в калитку, махнув рукой, чтобы Балабур проходил следом.
   На крыльце у дома сидели два человека, тут же на крыльце на газетке лежал ломтями серый хлеб, кусок сала и стоял графин до половины наполненный (или опустошенный?) мутной жидкостью. Никакого чая поблизости не просматривалось.
   - Привет, Жила, привет Федор, - поздоровался Енот, - Я к вам новенького привел, Балабуром кличут. А вы с утра уже принимаете? Не рановато ли?
   - Не гунди, Енот, - ответил человек, одетый в драные джинсы и тельняшку - Старожилов. - Это у тебя сплошной контроль в дому, хлебнуть ни-ни. А нам-то кого бояться? Огород сегодня все равно не копать - дождь будет. Балабур? Садись, за знакомство.
   Енот кивнул Балабуру.
   - Ты садись, садись, Балабур, посиди с дураками. Я пока пойду посмотрю, что у них за сараи, стоит ли вообще в них заглядывать. И пей совершенно спокойно, тут не отравишься, тут самогон умеют делать. А они, пока не пьяные, с ними и поговорить можно. Сегодня среда, сегодня они сильно напиваться не будут... хотя, опять-таки дождь...
   Енот тут же пошел куда-то за дом, Балабур пожал плечами и сел на скамейку. После сытного завтрака он не опасался местных вино-водочных изобретений, поэтому смело взял стакан и чокнулся с новыми знакомыми "за знакомство".
   Хорошо пошла. Хоть и с утра.
   - Так, что, говоришь, Балабур, какие п-планы? - спросил рыжий Федор Бесфамильный, протягивая ему шмат сала с хлебом. - Или так, прогуляться с Енотом решили?
   - Хочу сараюшку пристроить, - сказал Балабур, принимая закуску и смачно откусывая. - Вот, смотрим варианты. Я думаю коз завести.
   - Хлопотно это... - протянул Старожилов, но Федор тут же откликнулся:
   - Тебе все хлопотно. Ты бы, Жила, всю жизнь п-провалялся бы на диване или, вон, на сене, смотрел бы в потолок и рассуждал бы! О смысле жизни, о клещах, о том, почему в заповеднике пианино есть, и баян есть, даже четыре баяна, а скажем, скрипок нет!
   - А ты не смейся. Ты мне вот ответь - откуда здесь пианино? С вертолета сбросили? Или кто с собой привез? Может, геологи? - пристал Старожилов, но Федор не растерялся.
   - Сто раз тебе говорил, Жила, в сто первый повторяю: в деревне пианино стояло еще до огорождения этих земель. Еще до всяких там п-пропусков и всей этой чертовщины. Было уже пианино, понял ты?
   - А ежели оно было, так почему о нем никто ничего не слышал?
   - Да п-потому что играть никто не умел. А как Мария Сергеевна, училка, сюда попала со своей экспедицией - так и вспомнили, что пианино есть. Ты ж пойми, инструмент - умельца требует, сам по себе он - все равно, что мертвый!
   Слова Федора были разумные и рассуждения его были логичны, но Старожилов с сомнением покачал головой, и сделалось ясно, что Федор его не убедил. Вероятно, у Старожилова сложилась собственная версия и расставаться с ней он был не намерен.
   - Ты, Федор, не прав. Это кто-то, - он показал пальцем в небо, - заботиться о твоем душевном досуге. И благодаря этим заботам, ты, Федор, очень неплохо здесь живешь.
   - Я бы и там неплохо жил, - возразил Федор. - Жрал бы себе пельмени и в ус не дул. Ты знаешь, как я люблю пельмени? - обратился он к Балабуру. - О-о... Бывало купишь полкило "Деревенских", закинешь в кипяточек, туда же п-приправки, они так и называются "для пельменей". А потом, уже в готовые, рубанешь маслица, а оно тает, ползает по тарелке, перетекает с пельменя на пельмень...
   Федор говорил с таким наслаждением, с таким смаком, что Балабур будто бы почувствовал во рту привкус тех самых пельменей. И вспомнились еще и сочные чебуреки, и супы из пакетиков, и каши-пятиминутки, словом, все то, что составляло когда-то привычный стол холостого человека...
   - Брось, - возразил Старожилов. - Что за желудочные сожаления? Тебя что, тут голодом морят?
   - Не морят, не морят, ты п-прав, конечно. Но дело-то не в этом. Здесь все это - труд. Все вручную. Долго, дорого. Не по деньгам дорого, по трудозатратам. Здесь пельмени - это редкость. Это нельзя себе позволить на каждый день. И сладкое - только на п-праздник. А чай?! Как же давно я не пил простой черный чай! Все эти травки, какие-то листики, какие-то корешки... Где родной бутор из чайного пакетика? Рабочий день стоит двадцать рублей, а детишкам платят не больше трешки, - он вдруг перешел на другую тему, и не понятно, что связывало эту новую тему с предыдущей. - И ведь у каждого в доме - чайный гриб. Хотя чая ни у кого нет! - продолжал он. - Это хорошо, если дети работают, при деле. А детей-то мало... да... Это потому, что девок почти нет. Ну кто сюда сунется? Семейных этой дорогой не пустят, надо же разрешение получать...
   - Федор, а ты как сюда попал? - спросил Балабур.
   - Известно, как, - вздохнул Федор, наливая в опустевший стакан еще самогону. - Меня дед в гости пригласил. Жена говорит, давай, говорит, съездим, навестим. Он, говорит, помрет, небось, скоро, так хоть повидаемся на прощание. Ну, я, дурак, уши и развесил. Загрузил семейство, (тогда еще Семка мелкий был, это теперь - лоб вымахал. Они с матерью сейчас в Метеоритном, каких-то знакомых навещают.) Так вот. Приехать-то п-приехали. Дед, конечно, счастлив был. Ну, пожили мы тут неделю-вторую. А обратно... хоп! Стена! То есть стену-то давно строили, но въезд-то всегда открыт был. Ну, мы в другую сторону - и там стена! Помотались, покряхтели... да в дом вернулись. Поначалу думали, может, там, на материке хватятся. Поисковую группу пошлют. Не хватились, видать. Я даже с год в отряде возражения проторчал, он тогда только сформировался. Потом ушел - надоело. Н-да... давно это было. Я еще совсем п-пацан был. Только считай пару лет, как женат.
   Конечно, прав был в чем-то пьяный Федор. Хотя повод пить - мол, пельменей в жизни не хватает - повод этот был сомнителен. Но повод - всего лишь повод. Не попади он сюда, оставайся он в большом мире, и пил бы он по причине отсутствия смысла жизни или чрезмерно прыткого прогресса.
   Потом обсудили новости из внешнего мира, поругали бурундуков и чиновников, а тут и Енот подошел.
   - Ну, Балабур, вставай, пойдем. Этот сарай посмотрим, есть, что обсудить. А потом пройдемся по улице, еще штук шесть-семь глянем, пока дождь не пошел. У тебя вообще планы на сегодня были?
   - Мне надо к Советнице зайти, - сказал Балабур.
   - К Советнице? Звала, что ли?
   - Вроде того.
   - А... ну, тогда мешать не стану. Только сараи, а все остальное - на потом. Завтра ж еще увидимся. Я, вот, что предлагаю: видеться будем так: два дня видимся, день друг другу на глаза не показываемся. Пойдет такой расклад?
   - Пойдет, - засмеялся Балабур.
   - Ты не хихикай, это умные люди придумали. А как освоишься, так и раза в неделю хватит. Так вот. Да, еще: принеси-ка завтра с утра бидон или банку или хоть кастрюлю. И поставь на крыльцо, в дом можешь не заходить.
   - Зачем?
   - Молока тебе буду по утрам выдавать. И учить постепенно, что из него и как делать. Ну, это когда оставаться будет, сейчас-то пока напьешься... Ты не смотри, что у меня баба в доме, я и топленку в печи сделать смогу, и сыра наварить, и... всякого. А термос у тебя есть?
   - Есть. Зачем?
   - Пригодиться. Ты ж пойми, будь ты один бобылем, так и спрос с тебя не велик: нанялся бы в помощники, обедал бы в нашем "Котле" - и вся наука. И без огорода прожил бы и без хозяйства. Но с дитем... Понимаешь, дите, это вроде как перспектива, а перспективу, ее обязательно нужно учитывать, ну, внуков там, и все такое. Согласен?
   - Согласен, - кивнул Балабур.
   - Вот и я говорю, слушай умных людей: и им приятно, и тебе - польза.
  
  
   Они освободились через пару часов, распрощались на условии, что Балабур обдумает все увиденное и "к завтрему сообразит, чего понравилось, и какое будем ставить".
   До обеда еще оставалось время, за Генку он не волновался - паренек самостоятельный, и как-то так само собой получилось, что направился Балабур к дому Советницы.
   Он постучал в незапертую дверь, послышалось приглашение войти. Балабур вошел и остановился на пороге. Женщина сидела на стуле у окна, перед ней стояло странное сооружение, состоящее из колеса, широкой деревянной педали и длинного шеста, на котором сверху был надет ком неопрятной свалянной шерсти.
   - Это - прялка? - спросил Балабур, начисто забыв, что положено сначала поздороваться.
   - Да, - ответила Советница. - Механическая прялка. Есть и электрическая, но сейчас солнечных батарей совсем не осталось, так что приходится такими вот допотопными методами обходиться. Садись, Балабур. Рассказывай. Как сходил?
   - Да вы, наверное, и сами все знаете. Стена.
   - Знаю, конечно. Мало кто тут лично в стену носом не тюкался, все норовят на личном опыте шишек набить.
   - Мне казалось, у нас - особый случай.
   Советница кивнула.
   - Я так и поняла. Кстати, ты собирался рассказать, с чего вдруг такая уверенность в исключительности?
   Балабур подвинул поближе к Советнице кресло покрытое шкурой, которое проигнорировал прошлый раз, и сел, с наслаждением окунаясь в тепло уютного меха.
   - Обязательно. Хотя, кажется, что не неделя прошла, а год. Или даже два года.
   - Понимаю, - кивнула Советница. - Слишком много событий, мыслей, перемен. Тебе все еще нужен совет?
   - Да, но не тот, который я собирался спросить. Но сначала я расскажу. Мне нужен кто-то, кто сможет увидеть все со стороны, потому что я могу чего-то не знать, или просто пропустить мимо ушей какой-то важный фактор... Словом, вот: Генка - не мой сын. Он один из детей народа, которого воспитывали специально...
   - ...чтобы он стал президентом, верно? Или кем-то из команды президента. Все эти дети в будущем займут высокие правительственные посты, как и их предшественники.
   - Вы знали?
   - Нет. Всего лишь одно из предположений. Но тут ты не можешь быть так уж уверен в родстве или в не родстве. Насколько я помню, генетический материал берут у всех половозрелых жителей там, за стеной. Так и осталось?
   - Да.
   - Значит, он вполне может оказаться твоим сыном. Если система случайного выбора еще существует.
   - Существует.
   - Тогда ты с полным правом можешь называть его своим сыном. Не стесняясь и не оправдываясь.
   - Я как-то не думал об этом с такой точки зрения...
   - Всегда пожалуйста, - улыбнулась женщина. - Но, я надеюсь, ты понимаешь, какая ответственность на тебя ложится. Воспитание ребенка - труд. И иногда - тяжелый.
   - Не думаю, что сейчас у меня есть выбор. Но я хотел спросить не только об этом. То есть, прежде я думал, что мне потребуется множество мелких советов относительно бытовых особенностей, но теперь я вижу, тут всегда готовы к появлению новичков.
   - Верно. Даже более, чем. Так что тебя волнует, если не бытовые особенности?
   - У меня здесь никто не потребовал документов, вообще, кажется, никому не интересно, правду ли я говорю о себе, или вру напропалую. Может, я каторжник сбежавший? У вас всегда так?
   Советница на секунду перестала прясть и посмотрела на Балабура своим единственным серым глазом.
   - Всем, разумеется, очень интересно кто ты, и откуда, но никто не станет вытягивать из тебя больше, чем ты пожелаешь о себе рассказать. Здесь у каждого появляется второй шанс, у каждого. Тебе могло не повезти в чем-то прежде, но теперь это все - в прошлом и почти не имеет значения.
   - Почти?
   - Всегда остаются воспоминания и болезни.
   С этим трудно было поспорить.
   Последний пучок шерсти спрялся в нить, и Советница поднялась со стула.
   - Ну, вот, теперь можно и кофе выпить. У меня есть свежее домашнее печенье, но если этого мало - могу согреть обед.
   - Мне? - удивился Балабур.
   - Конечно.
   - Нет, не стоит, печенья вполне достаточно. А... у вас есть кофе?
   Советница вздохнула.
   - Не настоящий. По сути, это всего лишь кофейный напиток из корней кипрея. Знаешь, эта травка нас тут просто спасает: листья идут на чай, цветы помогают от гриппа и головных болей, а из корней делаем муку и кофе. Корни и сырыми можно есть, они чуть сладковатые на вкус, только это до июня придется ждать, когда он зацветет. Его еще называют иван-чай, слышал?
   - Да, мне Енот сегодня что-то говорил...
   Советница придвинула к креслу столик на колесиках и постелила на стол льняную, судя по всему самотканую скатерку. Балабур поднялся было помочь хозяйке, но та остановила его жестом.
   - Мне приятно хлопотать. Не удивляйся, Балабур, что тут часто говорят о траве и всяких корешках. Знаешь, мы очень гордимся тем, что что-то умеем делать сами. Не знаю, понимаешь ли ты сейчас, но со временем точно поймешь.
   Она вышла на кухню и вернулась с деревянной доской, на которой, как на подносе были составлены чашки, баночки с калиновым вареньем и большое блюдо домашнего печенья.
   - Сейчас самовар закипит.
   - Вы его тоже шишками топите?
   - А, побывал у Енотов? - догадалась женщина. - Нет, обычными ветками, - и она снова скрылась на кухне.
   Балабур вдруг обратил внимание, что то, что он принимал раньше за пестрые обои на стенах, на самом деле - гербарии. Все стены были обклеены сухими листьями, а поверху покрыты то ли лаком, то ли тем самым клеем, на который их и приклеили. Это маленькое открытие почему-то порадовало Балабура. Он встал с кресла и подошел к стенам, чтобы поподробнее разглядеть оригинальный декор.
   - Говорят, вы купили дом? - спросила Советница, устанавливая на столе самовар.
   - Да. Вчера. Быстро слухи ползают.
   - Прежде не доводилось дома покупать?
   - Нет, никогда.
   - А если бы не попал сюда, купил бы когда-нибудь?
   Балабур сразу покачал головой.
   - Это уж вряд ли. И денег таких не заработал бы, да и нужды не было - один жил, комнаты в общежитии хватало. Может, позже... кто его знает.
   - Понравилось покупать?
   - Еще бы! Все-таки - целый дом! Жалко, если продавать придется, но уж тут как получится...
   - Все еще надеешься, что за вами приедут? - догадалась Советница.
   Балабур угрюмо кивнул.
   - Разумом понимаю, что глупо, а душа верить отказывается.
   - Да, это со временем придет. Надежды рассеются, все устаканится... Садись к столу. Будем чаевничать.
   Они проговорили еще некоторое время, но уже на другие темы: Балабур рассказывал о своем детстве и о том, как он сам когда-то мечтал о семье, а теперь осуществил эту мечту для другого человечка, а Советница внимательно слушала и пряла, пряла пряжу. И только шорох колеса от прялки нарушал их единение.
  
   Дождь начался к вечеру и продолжался два дня, то усиливаясь, то затихая, но не прекращаясь окончательно. Генка маялся, маялся дома, наконец, сообщил, что пойдет, прогуляется.
   - Старайся не стоять под дождем, - напутствовал Балабур. - Весенние дожди - коварные.
   - Ага, - кивнул Генка и исчез за дверью.
   Балабур усмехнулся: подросток, он и есть подросток, подобные предосторожности не застревают в его голове.
   Вернулся Генка к вечеру, а утром, едва произнес: "доброе утро", выяснилось, что у него захрипел голос.
   - Ты - хрипишь, - сообщил Балабур.
   Генка кивнул.
   - Горло болит?
   Мальчишка покачал головой - нет.
   - Сиди дома. Я сбегаю к Енотам, узнаю, какие есть средства. Полагаю, с аптеками здесь не густо.
   Генка попытался жестами показать, что с ним все в порядке, на что Балабур так же молча указал на лежанку и, взяв куртку, вышел из дома.
   Еноты в полном составе восседали за столом.
   - Простите за беспокойство, - сказал Балабур, останавливаясь у порога. - Подскажите, где тут врача найти?
   - А на предмет чего тебе требуется врач? - поинтересовался старший Енот.
   - Генка вчера под дождем набегался, а сегодня охрип. Боюсь, как бы не разболелся.
   Старший Енот встал из-за стола, кивнул, и принялся обувать сапоги.
   - Жар есть? - спросил он. - Пот сильный?
   - Нет, ничего такого.
   - Тогда пойдем к Саше Масюкову, в любом случае, тебе с ним надо познакомиться.
   - Он врач?
   - Нет. Доктор у нас Семен Николаевич, это брат Левы, Левого, ты с ним знаком, он следопыт, один из тех, кто ваш трейлер сюда притащил. А Александр Масюков - наш фармаколог. Травки выращивает и по таким вот мелким проблемкам консультирует, а заодно он еще и лозоходец.
   - Кто?
   - О биолокации слышал?
   - Что-то... не уверен.
   - Ясно. Кратенько: ходят такие специальные люди с такой специальной рамкой из лозы и выискивают воду или проверяют, где дом лучше строить.
   - А-а... по телевизору видел. Ясно.
   - Ну, пойдем, раз ясно. Пойдем, пойдем.
  
   Так Балабур познакомился с фармакологом, а потом и с доктором, раз пришелся случай. Фармаколог Сашка был занят, что-то высаживал в огороде, (Енот потом объяснил, что это он гладиолусы на сою сажает, а когда Балабур недоуменно переспросил "что-что?", Енот терпеливо расшифровал: в лунку в качестве удобрения кладется горсть проваренной сои, сверху нее - луковица гладиолуса, и все это присыпается земелькой), но пообещался заглянуть на днях, если Балабур сам не придет за лекарственными травками (вдруг надо будет?).
   А вот Семен Николаевич, брат Левы и по совместительству доктор, на разговоры времени тратить не стал.
   - Пойдемте, сразу все посмотрим на месте. Не могу я диагнозы на расстоянии ставить. Мальчик вообще болезненный?
   - Не знаю... то есть, нет, конечно, - опомнился Балабур. - Уход был своевременный и... ему ни в чем не отказывали в плане витаминов и всего остального.
   Балабур старался говорить так, чтобы не врать, но и всей правды не открыть. Он раньше не попадал в такие ситуации и чувствовал себя неловко. По счастью, Семен Николаевич не стал расспрашивать подробностей, а лишь кивнул, решив про себя, наверное, что отец вполне может не знать деталей, если ребенком занималась мать.
   Семен Николаевич был мужчина около пятидесяти лет, с какими-то то ли сонными, то ли уставшими глазами. Когда он говорил, он тут же чуть улыбался, но выражался сдержанно, отчего казалось, что говорит он через силу и беседует с вами только потому, что вы ему сильно нравитесь. А может, и не казалось, может, так и было на самом деле.
   Они последовали к Балабуру все вместе. Когда вошли, Енот деликатно тут же присел на стул в углу комнаты.
   - Я думал, - сказал Балабур Семену Николаевичу, принимая от того плащ, - что доктора непременно носят кейсы или аптечки?
   - Фонендоскоп у меня всегда с собой в кармане в специальном чехле, а если мне что-то понадобится, я могу попросту вернуться домой и принести все необходимое. Или вас пошлю. Кстати, гречка в доме есть?
   - В смысле каша?
   - В смысле крупа.
   - Найдем, - кивнул Балабур. - Вот, знакомьтесь: это - Гена, это - доктор Семен Николаевич.
   - Пап, зря ты людей беспокоишь, - прохрипел мальчишка.
   - Поговори еще, - проворчал Балабур показушно по-отцовски, больше для Семена Николаевича и Енота.
   - Слазьте с печи, молодой человек, - сказал доктор. - Не обещаю вам всестороннее обследование, но что смогу - сделаю. Вы, в силу своей молодости, наверное, думаете, что ничего серьезного с вами случиться не может. Однако я видел смерти и тех, кто моложе вас.
   Генка не стал возражать, сполз с печи и послушно вытянулся перед доктором. После прослушивания фонендоскопом и просматривания горла, доктор взял с ладони Балабура гречишное зернышко и стал водить по ладони мальчика этим зернышкам, иногда надавливая им в некоторых местах.
   - Больно?
   - Нет.
   - А сейчас? А так?
   - Здесь чуть-чуть...
   Истыкав, таким образом, всю ладонь, Семен Николаевич наконец успокоился и сообщил с грустной улыбкой:
   - Что ж, как говорится, патологий не выявлено. Поздравляю. Лечение будет следующее: лук с сахаром. Крошите лук, засыпаете его сахаром, оставить на пару-тройку часов. Потом утром и вечером по столовой ложке сироп принимать. Курс - неделя, хрипота пройдет уже на второй-третий день, но курс обязательно завершите.
   - А может ему под черемухой постоять? Как раз цветет, - неуверенно предложил из своего угла Енот.
   - Хорошая мысль, хоть и позновато уже, но для профилактики... А вы зря улыбаетесь, Балабур. Вы, наверное, думаете, это все - приметы да придания? И вы совершенно правы: приметы! Что не мешает цветущей черемухе выделять фитонциды и убивать болезнетворные микробы. Только не вздумайте в дом ветки тащить. В закрытой комнате от черемухи можно и сознание потерять.
   - А можно спросить, что вы делали с моей рукой? - спросил Генка хрипло, но с живым любопытством.
   - Рентгена у меня нет, анализы мне тут тоже в основном без толку, надо же как-то диагностировать. А этот метод диагностики давно известен, хотя в традиционной медицине и не применяется. Называется Су-Джок терапия. Сироп-то пить будешь?
   - Буду, - кивнул Генка.
   - Вот и славно. Дней через пять загляни ко мне, проверю твое состояние.
   Семен Николаевич направился к двери, Балабур вышел вместе с ним на улицу и тут только сообразил спросить:
   - А... сколько я вам должен? В смысле, вы же не бесплатно работаете?
   - Не волнуйтесь, Балабур. Чуфая вычитает медицинские услуги из зарплат в конце месяца. Она потом тебе все вычеты расскажет, если не забудет. Ты сам-то не болей, но, если что - всегда пожалуйста. Чем могу. Пойдем, Енот. По пути зайдем к тебе, проверю твоих наследников, раз уж все равно рабочий день выпал...
  
  
   . . .
  
   Конец мая принято считать за лето, и это весеннее лето ворвалось в мир, принеся с собой новые-старые запахи, звуки, воспоминания. Повсюду бродили свиньи на самовыпасе, вероятно считая себя хозяевами деревни, а потому беспардонно проникая в дырявые изгороди и делая подкопы под чужими заборами. Гуси принимали водные процедуры в не пересыхающей луже, здесь же суетились утки, копались в траве куры с выводками пушистых цыплят, а коты меланхолично наблюдали за всем этим сквозь прищуренные глаза.
   Коты - отдельная история. Стоило Балабуру с Геной занять новый дом, как тут же, уже на третий день, стали сбредаться со всей деревни бездомные кошачьи представители. Они важно рассиживались вокруг домика, предлагая свои услуги в качестве домашних любимцев. Коты не дрались меж собой, поскольку территория еще никому из них не принадлежала, и ссориться из-за нее не было смысла. Смотрины начинались с самого утра и тянулись до вечера: попеременно пять - восемь котов разных расцветок и выражений на мордах (от меланхолии до восторженного нетерпения) прохаживались взад-вперед, стоило кому либо из хозяев дома выйти на улицу или открыть окно.
   Через неделю в доме появился свой кот, выбор, однако, сделали вовсе не Балабур с Геной, а, как ни странно - улис. Кузя умудрился подружиться с одним из претендентов, поселив его в своей будке. Вскоре, умильная парочка стала совершенно неразлучна, они вместе хлебали из одной миски и валялись на крыльце кверху пузами, греясь на теплом солнышке.
  
   Генка радовался возможности отдохнуть от книг и уроков. Балабур знал, что даже летом дети-президенты учились, обычно иностранным языкам в каком-то специальном заграничном пансионате. Теперь уже бывший Сто Четвертый, а ныне - просто Генка, во всю отдавался воле. Он уходил с пастухами в поля и учился пасти стадо: "Дело не хитрое - корми собак вовремя и следи, чтобы ничего не стряслось." (На самом деле оказалось, что пасти коров дело не совсем простое - всегда находятся коровы, которые лезут куда не надо, убегают, прячутся от пастуха, не хотят пастись со всеми, стадо нужно вовремя поить, вовремя давать отдых, знать, где получше трава, и много ещё есть пастушьих тонкостей, чтобы коровы приходили домой спокойные, довольные, с полным выменем); он учился доить коров, помогал взбивать масло, ходил каждый вторник на рыбалку, на стройке замешивал глину и рубил дрова с лесорубами.
   Генка всегда говорил, куда идет, и когда планирует вернуться. Сказывалась привитая дисциплина.
   Почему он так счастлив? - думал Балабур. Ведь мальчишка раньше меня догадался, что никогда не вырвется отсюда. А впечатление, что именно сейчас он только и вырвался, вырвался СЮДА. Ведь так и есть, пожалуй. Что он видел Там, что его Там ждало? Все определено, однозначно и незыблемо. Уж у кого, у кого, а у него-то никогда не было права выбора...
  
   С приходом мая трактирщик выставил на улицу деревянные столы и табуреты, от вагона до двух столбов протянулся тент, точнее не тент, это была обычная рыболовная сеть, но на нее сверху был накидан слой травы, высохшей за несколько дней, а сверху - еще сеть, чтобы траву не сносило ветром.
   Сюда, в новый, расширенный "Котел" приходили деревенские отдохнуть от домашних дел и огородов, обсудить последние новости, спросить какого-нибудь совета и просто посплетничать.
   Енот регулярно обучал Балабура премудростям готовки, но сказывалась старая привычка (или лень?) питаться в столовых и кафе, к тому же Генка регулярно обедал там, где пропадал (деревенские все, как один, взялись откармливать "смышленого мальчонку", полагая, не без основания, что отец-одиночка мало понимает в поварской науке). Поэтому "Котел" стал для Балабура своего рода клубом, где можно было не только вкусно поесть, но и встретиться с интересными людьми.
   Сегодняшний день на встречи оказался богат.
   - Советница? - удивился Балабур, заметив, что его любимый столик под навесом занят.
   - Чему ты удивляешься? Тому, что увидел меня в трактире, или тому, что вообще меня увидел?
   - Не знаю, - честно признался Балабур. - Я просто удивился, по всем причинам в совокупности.
   - Присаживайся.
   - Спасибо. Не помешаю?
   - Проверим.
   Балабур сел за столик, трактирщик тут же вынырнул из вагона и подошел:
   - Сегодня есть фасолевый суп, грибной салат, винегрет. Из вторых блюд: жаркое, картофельное пюре, чечевичное рагу, рыбные котлеты. Все съедобно.
   - Винегрет, пюре, рагу, спасибо, - сказала Советница.
   - Мне - то же самое, - кивнул Балабур. - И котлеты! Две.
   Трактирщик кивнул и ушел за штору.
   - Это хорошо, что мы встретились, - сказала Советница. - Я собиралась на днях к тебе заглянуть.
   - Появилась идея, как отсюда выбраться?
   - Нет. Идея не из этой области. Ты знаешь, что для детей у нас есть школа? Она действует с пятого октября по второе мая, и три недели - летом, в июле.
   Балабур кивнул.
   - Чуфая говорила что-то об этом. А с чего такой график?
   - Зависит от урожая и заготовок. Дети помогают взрослым в огородах и на полях.
   - Точно. Мог бы и сам догадаться. Так что там за идея? Отправить Генку в школу? Ну, конечно, я не против, что за вопрос.
   - Балабур, ты полагаешь, наша местная средняя школа чему-то может выучить твоего... сына?
   Советница не ждала ответа на этот вопрос. Она сама покачала головой и пояснила:
   - Здесь даются лишь общие знания, у нас нет специалистов, да и с учебниками - не густо. А мальчик учился не в обычной школе, в специальной. Он уже сейчас и в математике и во многих других науках превосходит наших преподавателей. Единственный предмет, который стоит посещать Геннадию - это "древние технологии". Ну, может, еще "историю края". Да и то, оба курса можно изучить меньше чем за пару месяцев.
   - И... что вы предлагаете? - спросил Балабур. Он как-то не задумывался о том, чему там учили "личинок президентов", как однажды назвал этих детей один из лаборантов.
   Советница слегка кивнула.
   - Я хочу сама заниматься с мальчиком. Зимой ежедневно, за исключением выходных и каникул. Я разработаю для него индивидуальную программу.
   - Частные уроки? - спросил Балабур.
   - Частные уроки, - подтвердила она. - Для начала, пусть походит на июльские занятия вместе с некоторыми моими учениками.
   Балабур кивнул, не видя в этом ничего вредного.
   - Плата стандартная, - добавила Советница. - Семьдесят рублей - четверть. Единственное, о чем попрошу особо - поговори с сыном, передайте его учебники в распоряжение школы. Хотя бы временно.
   - Думаю, с этим проблем не возникнет.
   Вошел трактирщик с подносом, расставил на столе перед клиентами тарелочки и горшочки. Винегрет оказался выше всяких похвал, а в чечевичном рагу обнаружились кусочки аппетитного, ароматно пахнущего мяса. Балабур одобрительно ухнул и тут же заказал трактирщику еще порцию рагу.
   Советница, заметив, с каким аппетитом ест Балабур, улыбнулась:
   - Я вижу, начинаешь привыкать?
   - К чему? К заключению в это первобытное райское гнездышко?
   - Напрасно ты иронизируешь. Тебе уже пора бы заметить, что здесь вполне уютно. А что касается рассуждений о том, что есть благо для человека, так это с какой стороны посмотреть.
   - Разве есть у плена вторая сторона? - усмехнулся Балабур.
   - У всего есть вторая сторона. Надо только приложить труд и не игнорировать ее. Ну, вот хоть возьмем твоего подопечного. Блестящая мысль: президент - избранник народа в самом прямом смысле этого слова. С каждого половозрелого гражданина страны собрать генетический материал, потом случайным методом выбираются образцы, детишки рождаются, подрастают, проходят специальное обучение и через сколько-то лет - целая команда управленцев руководит государством. Резонно: любой гражданин страны может гордиться своим президентом или кем-то из его команды - ведь это может оказаться и его ребенок. Или брат, сестра. Или дядя - тетя... Чудная идея.
   - И где же тут вторая сторона? - не понял Балабур.
   Советница улыбнулась.
   - Чтобы обеспечить такую программу, нужно обладать большой властью, пусть и не афишировать ее. Отбор образцов, воспитание детей, наконец, решение кто именно из претендентов достоин быть главным... И вот вообрази, что некому чиновнику захотелось поменять сиротку на своего отпрыска. Кто ему помешает? Конечно, надо все сделать аккуратно, вовремя, и знать, кому довериться... Но ведь время есть. И можно собрать правильных людей... И поручить какому-нибудь бесполезному лаборанту отвезти настоящего претендента куда-нибудь, откуда они уже никогда не выберутся. Кстати, скажи спасибо, что вас вообще не взорвали или не отравили - это бы тоже сошло им с рук.
   - Вы ужасные вещи говорите!
   Советница рассмеялась его наивности.
   - Ничего такого удивительного, - сказала она со вздохом. - Чей-то сынок станет президентом, а тебя спишут вместе с ненужным образцом. Кстати, мысль несвежая. Что-то в этом роде уже встречалось. А может, и постоянно такое проворачивают, просто не попадаются.
   - И что... что мне делать?
   - Тебе? - она пожала плечами. - Ничего. Живи себе, радуйся. Считай, что тебе дали второй шанс начать все заново.
   - Начать? По мне так здесь мое будущее как раз и закончилось!
   Советница укоризненно покачала головой:
   - Из миллиона идей ты выбираешь одну, идешь, стремишься к ней с ослиным упрямством, а если что-то или кто-то помешает этому - начинаешь проклинать судьбу и хаять небеса. И в результате, вместо того, чтобы вернуться к оставшимся 999 тысячам идей, ты впадаешь в уныние, в ничтожество... Но ты и сам не веришь в то, что говоришь. Ты говоришь так, потому что ждешь этого от самого себя. Такая странная верность прошлому. Будто тебе страшно жить в настоящем.
   - Страшно не это, - возразил Балабур. - Будь мы пленниками, скажем, инопланетян или какого-нибудь чужеродного разума - тогда другое дело: что с них взять. Но все это - дело рук человеческих. Человек, никто иной, заключает в клетку себе подобного, с целью... черт его знает с какой целью!
   - Может, с благой?
   - С благой? Ну уж вы скажите!
   - А почему бы и нет? Вдруг некто приготовил резервацию для того, что бы на деле проверить последствия какого-нибудь катаклизма - сможем ли мы выжить без привычного электричества, без средств связи, без транспорта. Без всевозможных материальных благ, наконец.
   - Ерунда! - категорично заявил Балабур. - Нам бы не оставили столько вещей! Запускали бы в трусах и тапочках.
   - Это легко объяснимо, - не сдавалась она. - После того же катаклизма, если часть людей выживут, то ведь и из имущества что-то останется, и надо уметь применять по-новому старые ненужные предметы. Скажем, мастерить обувь из автомобильных шин.
   Балабур задумался. Советница посмотрела на него и легкомысленно махнула рукой:
   - Ладно, это разговор не за обедом и не сейчас. К тому же, тот, внешний мир, не настолько хорош или добр, чтобы маниакально к нему стремиться. Было бы о чем жалеть.
   Советница поднялась со стула, положив рядом с тарелкой деньги за обед.
   - Мне пора, да и тебя тут собеседник дожидается, - она кивнула в сторону, и Балабур увидел Федора Бесфамильного, который нахмурившись смотрел в их сторону и не садился ни за один из столиков. Ждал.
   Женщина дружелюбно кивнула Федору и ушла.
   - О чем говорили? - спросил Федор подсаживаясь и провожая Советницу взглядом. И тут же по привычке сам себе ответил: - Ты баб не слушай. Потому как глупых нечего слушать по причине их дурости, а умных - по причине нашей гордости. Ты что пьешь? Квас? Тьфу. Когда ты, Балабур, уже пить научишься? Что ли у Старожилова бы п-подглядел, как это делается! Нет, у Жилы не надо. Ну его. Сопьешься еще без привычки, что с тобой тогда делать... Семеныч! Самогону две стопки! У Семеныча дельный самогон, он его в Папоротниках покупает, а там тетки такой самогон гонят - песня, а не самогон. Ты не смотри, что я еду не заказываю, п-пожрать я и дома могу. У меня в плане пожрать - все нормально. А сюда я прихожу исключительно для общения и дабы отдохнуть от семейного счастья. Меня жена за солью п-послала, вот я и заглянул по пути...
   Он кивнул подошедшему трактирщику, понюхал самогон, сделал красноречивый закат глазами, изображая "я же говорил", потом опрокинул рюмку одним движением, проглотил, сморщился и тут же закусил квашеным огурцом, услужливо принесенным на тарелочке вместе с самогоном. Максим Семенович знал своих клиентов и всегда оправдывал их ожидания.
   - Так о чем ты, говоришь, вы тут...
   Балабур не сразу сообразил, что Федор ждет ответа.
   - Да... так. Рассуждали, зачем и от кого нас огородили, и что такое есть заповедник по большому счету.
   - А... ну, тут я тебе версий накидаю - лопатой собирать будешь, да и за год не соберешь.
   - Ты?
   - Ага. Что, думал, дураки мы необразованные? Ты пей, пей, тебе вторая стопарька. Я один не п-пью - дурной тон.
   Балабур послушно взял стопку.
   - Вот тебе версия, слушай: - одарил Федор. - Заповедник - это не только образцы флоры и фауны, но и образцы небольших человеческих сообществ.
   Балабур подумал и покачал головой:
   - Нет, не сходится. Образцы нужны для кого-то, а зачем, спрашивается, людям образцы людей?
   - А в инопланетян ты не веришь?
   - Верю, - заверил Балабур. - Но к стене они точно никакого отношения не имеют. С этим-то не поспорить!
   - П-прошлым летом, - понизив голос, сообщил Федор, - нам прислали пятнадцать автомобильных аптечек, два бидона яичного концентрата, рулон гобеленовой ткани, ящик специй, набор стамесок, сорок пять п-пачек просроченной бумаги для фотопечати и десяток пар валенок. Скинули с вертолета. Ты знаешь, что такое валенки? Видел когда-нибудь?
   - Знаю, но не видел. А почему такой странный набор?
   - Лучше спроси, зачем вообще кто-то что-то присылает.
   - И зачем?
   - Вот и я говорю, - вздохнул Федор и вдруг оставил тему: - Закончили свой козий дворец?
   - Вроде бы. Вчера докрасили.
   - Синей краской?
   - Синей, - кивнул Балабур.
   - Ну, это понятно, - протянул Федор почему-то язвительно. - Ясно, какой же еще краской, если в деревне на складах только синяя и желтая, как лимон. А п-почему? Потому что такой оригинальный п-подарок оттуда, - он указал пальцем на небо, имея в виду впрочем не небеса, а совершенно конкретные вертолетные поставки, которые время от времени случались в заповеднике и не поддавались никакой логике.
   - А, по-моему, вполне даже ничего, - возразил Балабур.
   - На олифу клали? Хотя, что я говорю, у Енота же нашего целая канистра дрянного растительного масла, небось, им и покрывали?
   - Точно.
   - Ну, ясно. И краски расход меньше, и канистра освободилась... Эй, Семеныч! - крикнул он в сторону вагона. - П-пиво принеси!
   - Сбитень есть, - ответил из вагона голос Максима Семеновича.
   - Ну его, твой сбитень! - тут же среагировал Федор. - Девкам его продавай! Пива! - и тут же пояснил Балабуру вполголоса: - Жена вернулась, теперь самогону ни-ни. В смысле, не больше стопаря в день.
   Трактирщик почти сразу показался с кружкой пива, как-то неодобрительно поставил ее возле Бесфамильного и удалился, унеся с собой и неодобрение, и свои взгляды на выбор односельчанина.
   Егор отхлебнул из кружки и сморщился:
   - Каз-зябла, - то ли выругался, то ли констатировал Егор. - И пиво не то.
   - Плохое пиво? - удивился Балабур.
   - Не плохое. Не то! Совершенно без консервантов и всяких там красителей... Эх, как же мне все надоело! Сын у меня женится, слышал, нет? А я его даже с родней не могу п-познакомить. Замучился я здесь. Все тут не то, все - другое.
   Балабур пожал плечами.
   - И похуже бывает.
   - Бывает, о чем спор! Духовный каннибализм! Вот, что это! - воскликнул Федор разгоряченно, вспомнив вдруг о теме разговора. - Дрянь какая-то сидит у монитора и наблюдает: как это мы вывернемся, что это мы делать будем, если нас вот так или вот эдак. А надоест этой дряни любоваться - отправит она нам очередной сундучок с каким-нибудь отравленным киселем, или одеяла с оспой, или п-просто - бомбу, чтобы не мелочиться, и - того: все следы заметены.
   Балабур подумал, что похожей точки зрения придерживается, наверное, и тот, кто основал подземную деревню Ракушки. Было в этом что-то неприятно правдоподобное, что-то такое, чему сразу верилось. Не хотелось верить, но верилось само по себе.
  
   В этот момент в трактир вошла женщина. Красивая, полногрудая, такая вся цветущая. Смотреть на нее было одно удовольствие. Балабур знал ее. Это была Леонида, женщина с тремя мужьями.
   - Приветики, - кивнула она, присаживаясь рядом, хотя все остальные столики были свободны. Есть такие дамы, которые никогда не спрашивают, свободно ли место. И они просто не допускают мысли, что могут быть некстати.
   - Ой, нет, я с тобой пить не буду, - тут же запротестовал Федор.
   - Что так? - мягко удивилась женщина, чуть подняв бровки.
   - Не, еще вдруг жена увидит... доказывай потом, что не верблюд. Я п-пойду, все равно пиво кончилось, да и темы у Балабура дурацкие. Увидимся, - попрощался он и пошел рассчитаться к трактирщику.
   - Один да один, - сказала Леонида. - Все ни к кому не приткнешься. Что так?
   - А зачем? - спросил Балабур.
   - Ну, да. Не к кому, тут ты прав. Мы с тобой мало знакомы, хотя мне очень любопытно, что ты такое, просто случая не было познакомиться, да вот, как раз и выпал. Удачно, да? Может, у нас что и получится. Как считаешь?
   - Я думал, у тебя уже есть муж, - удивился Балабур. - И... кажется, не один, если слухи не врут.
   - Слухи на этот раз не врут, - вздохнула Леонида. - Я бы этим слухам их корявые ножонки-то повыдергала, ну да ладно, ни один, так другой, все равно протреплется. Ну, что тут сказать? И правда, муж у меня есть. Но он - не совершенство.
   Подошел трактирщик, молча поставил перед Леонидой высокую кружку кваса и так же молча отошел.
   - Не любишь мужа? - спросил Балабур. Он вдруг подумал, что к некоторым людям, даже малознакомым, сразу обращаешься на "ты", минуя стадию "прелюдий".
   - Не то, чтобы я его не любила, - промолвила Леонида, отхлебывая квас и пытаясь поточнее подобрать слова. - Я отношусь к нему, как к старому уютному дивану: выкинуть жалко, показывать стыдно. Понимаешь меня?
   - Не очень, - признался Балабур.
   - Я вышла замуж очень молодой и влюбленной. Я понятия не имела, что мне в действительности нужно, и поэтому попросту не была готова к некоторым... разочарованиям. Когда мы поженились, Виталик был страстным, таким романтичным, таким... словом, таким, как надо. Точнее, таким, каким хочет видеть мужа восемнадцатилетняя девушка. Но оказалось, что он совершенно бездарен в домашнем хозяйстве и не слишком-то рвется учиться, и зарабатывает - курам на смех. Кроме того, через пару лет от него и как от мужчины стало мало проку: страсти поутихли, и мужского внимания мне доставалось пару раз в полгода. А потом - и того реже. Ну... я стала погуливать. Но это - деревня, тут все на виду. Пришлось взвешивать все "за" и "против" и выбирать. Выбрала я - не мужа. Предложила развод. Но, знаешь, здесь развод, это совсем не то, что в городе. Здесь нужно искать новый дом, по-настоящему делить имущество, все эти плошки-тазики, в общем, это оказалось суетно. К тому же, у Виталика отличный характер, и жить с ним было легко и даже по-своему весело. В общем, мы договорились, что Виталик так и остается, а Коля, это мой второй, к нам просто переезжает. Коленька - отличный любовник, но его целыми днями нет дома - он пастух. С весны до самой поздней осени - я опять, что вдова. Только ртов прибавилось. В общем, понадобился мне помощник по хозяйству, и как-то так незаметно появился Альберт. Он собой неказистый, но руки у него золотые. Приходи в гости, посмотришь, какой он ремонт сделал, а огородик ухожен - просто загляденье!
   - И как они между собой?
   - У каждого своя комната и свои обязанности. За постель у нас договоренность, так что - никаких обид.
   - Ну... я очень рад за вас всех. А причем тут я?
   Леонида вспомнила о цели своего выступления и очаровательно улыбнулась. Надо признать, улыбка была ее несомненным оружием в отношениях с мужчинами.
   - Опыт подсказал мне, что если не получается найти идеального мужчину - следует отыскать нескольких мужчин и собрать себе идеал по кусочкам. Как мозаику.
   - Интересная точка зрения.
   - И здесь она вполне осуществима. В заповеднике мужчин больше, чем женщин, и многим мужчинам так хочется ласки, или семейного уюта, что они готовы закрыть глаза на некоторые... неудобства.
   - Боюсь, я старой закалки, - Балабур покачал головой. Леонида ехидно улыбнулась.
   - Это пока, - заявила она. - Но пройдет год. Два. Пять. И тело начнет предъявлять свои требования. И тебе придется с ними считаться. Ты заходи тогда, потолкуем.
   Леонида грациозно поднялась со стула и направилась к выходу, покачивая бедрами. Она знала, что за ней наблюдают, и это знание делало ее особенно осторожной и утонченной в движениях. Балабур подумал, что Леонида не похожа на красоток с журнальных обложек и рекламных плакатов, но было в ней что-то, что притягивало взгляды. Что-то, что говорило: "Я знаю секрет, который делает женщину Женщиной".
   На столе осталась кружка недопитого кваса, и Балабур ни секунды не сомневался что ему самому придется заплатить за это угощение.
  
   Балабур рассчитался с трактирщиком и уже собирался уходить, как под навесом появился доктор Семен Николаевич.
   - Балабур? - Семен Николаевич тут же улыбнулся и усталость в глазах, хоть и не исчезла, но отошла на второй план.
   - Здравствуйте, Семен Николаевич.
   - Здравствуй, Балабур. Уходишь?
   - Да... вроде того.
   - Как там Геннадий? Не болеет? Не хрипит?
   - Нет, все в порядке. Спасибо за помощь.
   - Чем могу, - вздохнул доктор. - По правде говоря, каждый раз боюсь обнаружить что-нибудь серьезное. Сам понимаешь, возможности у меня тут невеликие. Даже с аппендицитом не справлюсь. Нет, с аппендицитом-то пожалуй и справлюсь, если вовремя спохватиться, а вот посложнее что... тут уж не обессудь.
   - Я почему-то думал, что вам нравится такое лечение: травки-приметы, лягушачья икра вместо пластыря?
   Доктор покачал головой.
   - Все это действует, пока настоящая беда не пришла, пока нет эпидемии. Понимаешь, ведь человечество не просто так изобрело прививки, антибиотики, сложные методы диагностики... Даже если я правильно поставлю диагноз, нет никакой гарантии, что я смогу вылечит больного. Простое аптечное обезболивающее легко сняло бы почечные колики, а тут я советую прикладывать нефрит и надеяться, что больному станет легче.
   Доктор попрощался, сел за столик и заказал обед. Все, что он говорил, было несомненно наболевшим, искренним, но все это было привычно и каждодневно, и оттого не ужасало.
  
  
  
  
   ...6...
  
  
   Балабур постепенно привыкал к новому месту и образу жизни, в основном, благодаря своему неугомонному покровителю Старшему Еноту. Как-то умел Енот раскидать по местам частности и остановиться на главном, и как результат - сарай для коз построен, огород засажен, дом приведен в порядок, забор отремонтирован. И все это продумано, организовано и выполнено наилучшим образом. Балабур диву давался, как это все устраивал Енот, хоть и болтлив был дядька не в меру, но и дело умел делать.
   Когда Енот говорил, он часто терял нить повествования и переходил от одной мысли к другой, сразу, без какого-то предварительного вступления. Но говорил он с таким увлечением и так складно, что Балабур заслушивался и редко возражал, даже когда совершенно не был согласен с Енотом. Была у Енота прекрасная черта: он никогда не говорил просто так. Все его мысли были передуманы и пережиты, все они были его собственные, и при всей странной манере изложения, это были умные мысли. И стоило их послушать.
   А вот дома у себя Енот не был так многословен, Балабур это сразу заметил. Вообще, нравилось Балабуру у Енотов в гостях, это была семья, для которой не случалось посетителей некстати. У Енотов в доме всегда было место гостю. Енот и его супруга, и Енотовы дети, все они любили посиделки. Чаще всего заглядывал Балабур по субботам. Тогда Енотова жена пекла пироги, топила молоко, а заодно подготавливала какие-нибудь несложные дела для двух здоровых мужчин: например, передвинуть шкаф, или докопать погреб, или еще что-то, что одному Еноту делать несподручно или лень. И Балабур с превеликим удовольствием копал и двигал, а потом совершенно заслуженно лопал пироги и пил топленое молоко, и с чистой совестью брал гостинцы для Генки, который по субботам неизменно пропадал на пасеке.
   Нравилось Балабуру и то, что к Енотам можно было заходить без предупреждения, (хотя сами они старались обязательно договориться о встрече, объясняя это тем, что их многочисленность кому-то может доставлять неудобства); и то, что старшего Енота можно было спрашивать сколь угодно долго, и это не раздражало его, не злило, а, кажется, даже радовало.
   - Енот, а зачем у тебя шубы по двору развешаны?
   - А как же, - пояснял тот. - Знаешь, какое самое несчастное создание на свете? - И сам отвечал: - Моль. Летом - в шубе, зимой - в футболке... Хе-хе. Это, Балабур, для тебя сейчас в новинку, потому как шубы у тебя не было, а, следовательно, моль ее не съедала. Ходил ты, Балабур, в синтетических куцевейках, и где тебе было о таких бедах думать. А вот следующим летом, я так думаю, по всему твоему двору будут висеть и шубы, и носки шерстяные, и свитера, и шапки-ушанки. И никакого секрета для тебя в этом не будет. Одной тайной меньше.
   Когда Балабур говорил с Енотом, то забывал о достижениях прогресса, о научных открытиях, о торжестве человеческой мысли. От Енота веяло стариной и чудесами. Он жил, думал и поступал так, как жили, думали и поступали люди в далекие-далекие времена. И весь прогресс мерк вблизи этого удивительного мужичка, который был словно олицетворением чего-то подлинного, чего-то незыблемого...
  
  
  
   Однако стоило готовиться к ярмарке.
   Ярмарки здесь - особое событие, объяснили Балабуру. Радостное, шумное, серьезное. В Озерках, а точнее на пустующем лугу рядом с селом Озерки, устанавливались лоточные ряды, где собирались торговцы и покупатели со всех сторон заповедника. С карьера приедет семья горшечников и заполонит почти целый ряд своими товарами. Горшки у них были и простенькие, всего лишь обожженные, и расписные, и сложных форм, и с вкраплениями смальты - красота. На все вкусы и кошельки.
   Татьяна Сергеевна с грибной фермы сама не приедет, она разъезды не любит, но приедет ее муж на телеге, груженой свежими, сухими и солеными грибами. Свежие грибы продавались прямо на чурках, чтобы дольше хранились, и чтобы можно было отвезти их в дальние деревни. Кое-кто пытался у себя выращивать эти грибы, но ничего не выходило. То ли секрет какой знала неулыбчивая Татьяна Сергеевна, то ли место на грибной ферме было специальное.
   Целый ряд отводился ткачам и ковроделам, но кроме них здесь были и швеи, и рукодельницы, и башмачники, словом все, кто каким-то образом относились к одежному делу. В заповеднике выращивали лен, пряли шерсть, все это смешивали с попавшей под руку прибывшей из вне синтетикой, и получались забавные изделия. По стилю возникали разногласия, но практичность сомнений не вызывала.
   Дальше рядами располагались деревянщики - тут продавалось все из дерева: от ложки до телеги; железняки - два кузнеца и просто те, у кого было что-то от старой машины; мебельщики; пивовары, виноделы и просто самогонщики; охотники и колбасники; четыре мельника с мукой разных сортов, включая рисовую и кукурузную; фермеры с разных концов и с разной продукцией; непременно мастер плетения из лозы; и прочие, прочие, прочие... Кроме того, несколько рядов отводилось для "разносортицы", например, был здесь продавец бумаги: он закупал негодные образцы, любой бумажный мусор, потом варил это все с клеем и еще чем-то ему одному ведомым и изготавливал грубоватые листы, которые покупали в хозяйство, для детей и на издание газеты (но это уж был особый заказ, с рынком не связанный). А еще в этих же разносортных рядах торговали те, у кого вдруг нашлись излишки чего-либо или, кто впервые занялся каким-нибудь ремеслом и еще не был уверен в результате.
  
   Почти две недели с утра до вечера Балабур с Енотом ремонтировали лоточные ряды, красили свежей краской, проверяли на прочность настилы между рядами. Время от времени, когда Енотом овладевало смутное беспокойство, плавно переходящее в панику, он начинал причитать: "Ох, не успеем, ох, опозоримся!". Тогда он срочным порядком вызывал помощников, раздавал поручения, но едва помощники начинали выполнять эти самые поручения, как Енот успокаивался, всех прогонял и говорил, что "не так велика беда, как соседка о том рыдает".
   И действительно, все успели.
   Перед самым открытием, дня за два, Чуфая самолично проверила весь рынок.
   - Енот, ты мне сразу скажи, где тут что не так? Я могу и пропустить случайно, но могу ведь и обнаружить, лучше сам скажи!
   - Обижаешь, Чуфая, - запротестовал Енот. - Ты вон хоть Балабура спроси, как мы тут враскорячку с утра-то до почти затемна ковырялись! Слышу я в твоем голосе недоверие и прямо удивляюсь, откуда оно у тебя, Чуфая, появилось? Подумать, так может, я тебя подводил когда? А другой ведь так послушает со стороны, и решит, что подводил! И обидно это мне, Чуфая, просто выразить не могу...
   - Енот, не ударяйся в печаль, это ты умеешь, я знаю. Но и меня пойми: вдруг что не то, так к кому побегут? К координатору! Если в настиле где дыра, так первый же дождь покажет: развозюкается слякоть, и я тебя же, Енот, пошлю это все чинить, только уже по грязи и на виду у гостей, что само по себе мало приятного!
   - Это мы понять можем, - заверял Енот. - Но мы же с Балабуром... да ты вот, хоть у самого Балабура спроси!
   - А чего мне у него спрашивать, он - человек новый, и, кстати, у тебя, Енот, на попечении, так что с него и спрос не велик, ему бы с огородом своим разобраться, и то - подвиг! Нет уж, Енот. На Балабура не кивай. Завтра - послезавтра начнут торговые собираться, гостевые избы готовы, это я уже все проверила. Но вы будьте наготове, большая часть народу будет ночевать прямо здесь, рядом с товаром. Так что хлопот вам еще хватит. Да, своих уже распределили, кто где стоит?
   - Так еще на той недели, - кивнул Енот. - Да не волнуйся, Чуфаечка! Все будет лучшим образом! Всех разместим, все пожелания учтем, и сами тут с утра до вечера будем торчать!
   - Ну, это только на первое время необходимо, там уже дежурство начнется, - успокоила Чуфая. - А что, Балабур, ты сам-то что продавать надумал?
   - Да... Кое что. Генка будет торговать, сам вызвался.
   - Хорошо. Мальчишка у тебя сообразительный, - похвалила Чуфая, и Балабур, сам от себя не ожидая, испытал прилив отцовской гордости, хотя разумом понимал, что никакой его, Балабура, заслуги в Генкиной сообразительности нет и быть не может.
   - А кто у нас в этом году из оценщиков? - спросил Енот. Чуфая задумалась, вспоминая.
   - Из Папоротников будет Семен Евгеньевич, из Шумного должны двое подъехать, те, что прошлый год были, от нас будет муж Леониды...
   - Который? - хмыкнул Енот.
   - Третий, - невозмутимо пояснила Чуфая. - Ну, и Черемшаны кого-нибудь пришлют. Обещались. Вот Кролевцы на этот год без оценщиков, если только к осени вышлют, на самый большой торг, а так... Ладно, Енот, - прервала она сама себя. - Огрехов я так и не увидела, или спрятал хорошо, или впрямь придраться не к чему. Я тебе доверяю с этим делом, уж проверь сам еще раз.
   - Непременненько!
   - Мальчишек своих определи в помощь в трактир, недели на две. Максим Семенович просил.
   - Что делать-то? На доставке, что ли?
   - И на доставке тоже. Так. Что еще? Все, - завершила она. Потом легко помахала рукой, развернулась и тут же пошла прочь, увлекаемая новыми мыслями и новыми заботами.
   - Ух, - облегченно выдохнул Енот.
   - Мне показалось, все хорошо прошло? - удивился Балабур.
   Енот взглянул на подопечного долгим укоризненным взглядом и добавил к этому взгляду:
   - У Чуфаи глаз, что у твоего коршуна - ничего не упустит. Ты не смотри, что мы с ней тут словечками перебрасывались: если бы мы с тобой где поленились сработать - она бы нас мигом вычислила!
   - Ну... что тут такого страшного? Доделали бы что не так.
   Енот опять хмыкнул.
   - Это - конечно. А как быть с именем?
   - С каким именем?
   - С добрым! Тут, знаешь ли, удрать некуда - любой грешок тебя догонит. Вот сделай мы работенку так себе - и следующий раз доверия к тебе не будет. А доверительные работы, - Енот чуть понизил голос, - доверительные работы лучшее всего оплачиваются. Так что и выходит, что честным быть - выгодно. Тебе же в первую очередь.
   Логично, подумалось Балабуру. Действительно, куда тут денешься? Енот тем временем закончил одну мысль и тут же перешел к другой:
   - Я тебе сейчас буду ценную информацию рассказывать, потому как потом может быть не до того, или забуду. Значит, учимся кур выбирать. Ты не улыбайся, не изображай тут изумление повышенной концентрации, это тебе не абы что - а серьезная тема. Народ в начале ярмарки кур покупает-продает, что твои семечки по осени. А ты - дежурный по ярмарке, так что если чего случись - побегут к тебе. А ты курицу только в супе и видал. Так что вот! Здоровая курица выглядит следующим образом: гребень розовый; глазенки сверкают, никаких там пленочек или мути; перья плотные, (если выглядит, будто ощипанная - может быть и больная); клюв блестящий и ноздри без выделений, никаких соплей и тому подобного! Понял?
   - Мне бы посмотреть...
   - А то непременно! Вечером к нам в курятник пойдем, и ты мне всех кур проверишь. И по меду, тоже кое-что тебе разъясню. Газеты у тебя есть?
   - Газеты?.. - растерялся Балабур. - Есть парочка где-то. Но они все за прошлые полгода...
   - Это мне не важно, хоть за позапрошлые. Газетная бумага - это тестер для меда на предмет воды. Если мед не разбавлен, бумагу он не промочит. Еще возьмешь йод из своей аптечки автомобильной, у тебя есть, я как-то видел, это мы будем крахмал в меду вычислять...
   - Крахмалом разбавляют? - удивился Балабур.
   - Ох, - вздохнул Енот. - Всяко бывает. И все будем проверять. Но главное, - он поднял вверх указательный палец, - доверяй своему носу. А чтобы ему доверять, нужен опыт. Так что прямо с завтремя начнем тренировки!
   Балабур вообразил себе эту картинку и невольно растянулся в улыбке.
  
  
  
   Наплыв "гостей", как называли в селе тех, кто приехал на ярмарку, не производил впечатления глобального процесса. Люди приезжали на своих и нанятых телегах, привозили товары, размещались в торговых рядах. И все это происходило без шума, без ругани, на удивление обыденно и просто. Балабур даже несколько подивился той суете, какую Чуфая и Енот развели вокруг этой ярмарки. Казалось, что люди почти не обращали внимания на все эти настилы, торговые ряды, на покраску, на организацию...
   Енот, Балабур и несколько назначенных помощников носили каждый на левом предплечье сиреневые повязки, что указывало на принадлежность к организатором ярмарки. Первые дни действительно пришлось нелегко: постоянно подбегали вновь прибывшие и спрашивали, где можно взять питьевой воды, или куда поставили оценщиков, или с кем можно обсудить вопросы доставки обедов. К собственному удивлению Балабур легко справлялся со своими обязанностями справочного бюро, даже испытывал гордость, настоящую гордость от того, что может кому-то компетентно помочь.
   Наконец, пришел день открытия ярмарки.
   Как на заказ с самого утра ярко улыбалось солнце. К девяти часам рынок уже гудел: продавцы и покупатели, не дожидаясь выступления координатора, уже обсуждали цены этого года и прогнозировали урожаи и просто болтали о пустяках - торговать еще не разрешалось, хотя каждый понимал, что это всего лишь церемонии. Наконец, вышла Чуфая. Сегодня она была одета необычно нарядно - в длинное шелковое платье, вышитое под стать случаю овощами, фруктами и корзинами с ягодой. Наверное, подумал Балабур, это такое специальное ярмарочное платье. Шум приутих. Волнение Чуфаи неожиданно передалось и Балабуру, хотя он и не понимал, что такого волнительного может быть в открытии торгового сезона. Речь координатора была недолгой, но преисполненной торжества.
   - Дорогие гости и жители Озерок! Приветствую вас на открытии ежегодной ярмарки! В этом году, как и всегда, мы постараемся организовать для вас удобную работу. Всем успехов. Итак, объявляю торговый сезон открытым!
   Тут же раздался гвалт аплодисментов. Разговоры возобновились, люди стали растекаться по рядам, и теперь отчетливо слышались цены. У стола оценщиков тут же собралась небольшая очередь.
   Енот довольно окинул взглядом шумящую ярмарку и проговорил:
   - Одно слово: негоцианство!
   Откуда в Еноте застряли такие заковыристые слова, Балабуру было неведомо. Но столько было этой фразе наслаждения, одобрения и важности, что складывалось впечатления, будто Енот только что придумал новое название этому невиданному доселе явлению, которое поразило его до глубины души. Кроме того, казалось, будто именно Енот непосредственно был создателем всего наблюдаемого, и словно молодой языческий бог поражался своему трудолюбию и фантазии.
   - Пойду еще ткачей попроверю, - наконец сообщил Енот. - А ты тут погуляй.
   - Есть, шеф!
   - Ладно, - просиял польщенный Енот. - Ты уж скажешь тоже "шеф"!
   И излучая удовольствие зашагал Енот к ткачам.
  
  
   - Балабур?.. - раздалось за спиной. Балабур обернулся. Неуверенный голос принадлежал бородатому мужчине, худому, жилистому, одетому в джинсы, полинявшую от времени синюю рубашку и спортивные туфли на босу ногу.
   - Илья? - изумленно прошептал Балабур, узнавая и не узнавая старого знакомого.
   - Балабур... - теперь уже мужчина произнес это с уверенностью, и вдруг они бросились друг к другу, обнялись, расхохотались счастливо.
   - Илья! Что ты здесь делаешь?!
   - Я?! Это ты что здесь делаешь? Балабур, черт малахольный, вот уж кого не ожидал здесь увидеть! Слушай, я тут на рынке, недалеко, пойдем? Или ты занят, так я тогда...
   - Я не занят, - сказал Балабур, показывая повязку на рукаве. - На дежурстве.
   Илья тут же развернулся и пошел вглубь рынка, Балабур едва успевал за ним. Они миновали несколько торговых рядов и замедлили ход у мельничных лавок.
   - Я здесь у мельника работаю, около Полынихи. Интересное село, хотя и далековато отсюда... Сначала в Папоротниках жил, потом меня сманили... Слушай, Балабур, просто не верится, что тебя встретил! Садись.
   Он указал на складной стул и сам сел на такой же. У мельников сейчас торговля не шла, их пора будет лишь к осени, когда помелят новую муку, и деревенские начнут запасаться на зиму.
   - Ну, рассказывай, как там институт? Ты вообще, давно здесь?
   - Недавно. Пару месяцев.
   - Курить будешь?
   - Не курю.
   - А я вот... пристрастился, - Илья достал самокрутку, раскурил ее от спички и затянулся блаженно. - Тамарка там замуж не вышла?
   - Нет.
   - Все парням мозги крутит? А Зоя?
   - Жива, здорова. Да все по-старому, мало что изменилось.
   Илья кивнул, выпустил дым через ноздри, и Балабур увидел, что он сильно волнуется. Старший научный сотрудник Илья Ерумов мало изменился за четыре года. Сейчас он был худой и загорелый, но взгляд его был таким же живым, движения так же порывисты и неожиданны, и весь он, как и прежде, казался непредсказуемым, чуть-чуть опасным и совершенно несговорчивым, каковым и являлся на самом деле.
   - В институте, небось, все вздохнули, когда я уехал?
   - Немножко, - признался Балабур. - Уж больно ты...
   - Буйный? - договорил Илья. - Это есть. И все ж таки обидно. Неужели никто из вас даже не поинтересовался, куда это я пропал? Почему с конференции не вернулся?
   Балабур удивленно хмыкнул:
   - Так... ты же в институт телеграмму прислал, что мол, предложили тебе на конференции новое место, не чета нашему гадюшнику. Что перевод оформляешь заочно и к работе уже приступил.
   - Что, так и написал?
   - Так и написал. Потом еще письмо Зое пришло, по электронке, она нам всем читала, и фотографии.
   - Фотографии?
   - Да, с конференции.
   - Вот как... - Илья задумался. - Они все продумали. Ловко. Ну... ладно, со мной-то все понятно, я неугодный был, так или иначе от меня нужно было отделаться. А ты-то кому помешал? Ты же - овца. Уж не обижайся, Балабур, это я не к обиде говорю, это я так, для сравнения. Тебя и монахом все за глаза звали, потому что ты никому поперек слова не скажешь.
   - Вот потому и выкинули, - вздохнул Балабур. - Состряпали для меня историю, что наследника народа надо перевезти окольными путями. А я и уши развесил. Взял мальчишку, посадил на трейлер, и удивляться не стал. Поверил, что есть умнее меня.
   - И что?
   - Умнее меня действительно есть.
   - Не шути, Балабур, это же серьезные дела. Где пацан?
   - Здесь. Где ему еще быть?
   Илья замер потрясенный.
   - То есть... то есть они... будущего правителя?..
   - Да. Ничего святого, - подтвердил Балабур. Ему стало жаль Илью, тот переживал сейчас такое же потрясение, что и он сам раньше, и чтобы отвлечь старого знакомого от неприятных мыслей, Балабур спросил:
   - Так ты попал на конференцию?
   - А? Нет, не попал. До сих пор считаю, что конференция много от этого потеряла, доклад у меня был убойный... да, чего уж сейчас об этом.
   - Тяжело было поначалу?
   Илья пожал плечами.
   - Как сказать. Я же долго думал, что временно здесь. Потом, сообразил, конечно, что списали: сам посуди, откуда столько деревень в заповеднике? Вот и выходит, что заповедником это местечко так, для вывески называется. Хотел было утопиться, но как-то не получилось... Прижился. Так и живу. Люди, Балабур, делятся на два типа: одним нужно знать - кто виноват, а другим - что делать. Вот ты выбери, из какой ты кучи, а тогда и сомнений не будет.
   - Ты выбрал?
   - Выбрал. Сначала пытался все понять, проанализировать, выводы сделать... Дурак был. А потом дошло, что это все так, мелодрама, и что тем, кто тебя сюда услал, глубоко безразличны твои идеалы, грехи, достижения. И зла на тебя они не держат, как и добра не желают. Это не зона, но и не курорт, Балабур. Не наказание и не награда. Это... как явление природы. Задуманное человеком, спору нет, и, возможно, у этого самого человека были какие-то серьезные аргументы и цели... но и человек этот - так, случайный элемент гигантского мирового равновесия. А мы просто оказались не тогда и не там...
   Илья сейчас говорил сам с собой, не с Балабуром. Наверное, это не первое его такое выступление, Илья всегда был умным и умел хорошо формулировать, и всегда ему не слишком-то везло на собеседников: или глупые, или тема их не волновала, и теперь, встретившись со старым знакомым, Илья наконец-то смог выговориться. И Балабур долго не прерывал его. Он умел слушать. И умел уважать чужое отчаяние.
  
   Они стали видеться каждый день. Балабур приглашал Илью остановиться в своем доме, но тот ночевал прямо на рынке, рядом с товаром, так ему было спокойнее. Балабур появлялся к десяти утра, обходил с проверкой ряды, спрашивал, кому что, может, надо. Потом, если неотложных дел не находилось, он шел к мельникам и вместе с Ильей размышлял на разные полезные и бесполезные темы. Они обедали копченой рыбой, сыром, которые приносил Балабур и хлебом, испеченным каждый раз из разной муки, которую выделял "для рекламных целей" Илья. Мельники частенько давали на пробу свою муку: сейчас, продавая прошлогоднюю муку, они показывали, как она храниться, и деревенские могли по своему усмотрению перепробовать и оценить разные сорта, чтобы определиться с будущими заказами.
   После обеда Балабур уходил домой и возвращался только к вечеру, чтобы сделать еще один обход по рынку. И снова заглядывал к Илье.
   - ...А потому, Балабур, книжная твоя душа, что когда человек начинает зависеть от цивилизации, а не цивилизация от человека, тогда конец приходит всему человеческому. Раньше или позже - это дело времени. Тот, кто придумал этот "заповедный резерв" - знал, что делает. И ты посмотри, кто сюда попадает: ведь черте-кто. Самая разношерстная компания. И тут свои законы, и свои правила, и вон, координатор у каждой деревни - обрати внимание, ни староста, ни начальник, ни губернатор, а ко-ор-ди-на-тор! А вот кого бы я к ответу призвал, так это того, кто название придумал "примитивное общество". Не бывает примитивных обществ! Каждое общество растет на знаниях предыдущих поколений, и без этих знаний торчало бы оно на одной и той же эволюционной полке. Кто это решил, что современный человек знает больше, скажем, средневекового? Ну, допустим, в компьютерах, там или еще в какой хренотени, этот тинэйджер может и разбирается. А вот запусти ты этого тинэйджера в лес, или заставь огород посадить - и сдохнет тинэйджер от голода без чипсов и газировки. А прежние парни, - продолжил свою речь Илья, - умели и коня оседлать, и сало закоптить, и голоса птиц различали. И всегда были дураки и умные, времена и нравы тут вообще не причем.
   - Ты же вчера обратное говорил?
   - А это очень даже может быть, Балабур, - ничуть не смутился Илья. - Потому что одного единственного мнения придерживаются только скучные или не очень умные люди. Думающие люди всегда сомневаются, поскольку понимают несовершенство собственных идей.
   - Ну, если считать все свои идеи несовершенными, то и отстаивать их нет смысла.
   - Тут я с тобой не согласен. В спорах рождается истина, и это не нами придумано, хотя тоже не так уж и безукоризненно придумано, но все же срабатывает. Идеи должны высказываться, обсуждаться, опровергаться или доказываться. На то они и идеи. Но сам подумай, это же глупо зацикливаться на чем-то одном!
   - То есть, если я правильно тебя понимаю, ты полагаешь, что заповедник - что-то вроде человеческой резервации на случай гибели цивилизации?
   - Или чрезмерного ее расцвета, - добавил Илья.
   - Подожди, это-то тут причем?
   Илья криво усмехнулся и ничего не ответил.
   Складывалось впечатление, будто цивилизация там, за стеной - это некий враг его, Ильи, личный. Сквозь его противоречивые размышления слышались разочарование и обида. И Балабур понимал это, он и сам иногда испытывал нечто схожее, но в его собственных страданиях было куда меньше оттенков, чем в страданиях старого знакомого. Илья был честолюбив, и теперь это честолюбие мучилось от собственной невостребованности, Илья словно постоянно помнил не только о том, что у него было, но и о том, что могло бы быть, о тех достижениях, которые он мог бы свершить и не свершил, и все это угнетало его куда больше, чем отсутствие пельменей и телевизоров.
   Неожиданно для себя Балабур понял, что обладание талантами часто делает человека несчастным: талант способен испортить жизнь своему хозяину, постоянно убеждая последнего, что тот делает слишком мало, или много, но недостаточно, для его, таланта, реализации. Таланту нужно признание. Талант часто ходит рука об руку с честолюбием, и эта парочка способна свернуть горы или довести своего владельца до нервного срыва... Балабур не знал, прилагалась ли к честолюбию Ильи хоть крупинка таланта, но страдал Илья с претензией на гениальность.
  
  
   Тем временем протекал июнь. Именно "протекал": начались дожди, на рынке суета поутихла, многие торговцы поразъехались, оставив часть товара на местных представителей. Скоро наступит время ягод, а там постепенно и неожиданно пойдут овощи-фрукты, рынок оживет с новой силой, но это будет уже не его, Балабура, забота. На смену придут другие дежурные.
   Илья давно вернулся в свою Полыниху, увезя с собой остатки муки и душевные страдания. Генка совсем забросил рыбалку и теперь с утра до вечера торчал в доме, читал принесенные от Советницы книги. Балабур несколько раз сам пытался приобщиться к этому чтению, но идеи книг ускользали, казались совершенно абстрактными, как и мир, существующий за стеной и не существующий для всех, кто был из него изгнан. В книгах писалось о подвигах, о полетах в космос, об удивительных открытиях медицины, но не хотелось знать об этом и не хотелось думать.
   Вот местную газету Балабур читал регулярно.
   Газета "Новости Затишья" выходила каждую неделю, и печатали ее (точнее переписывали от руки печатными буквами) где-то на окраине заповедника в селе Метеоритное. "Затишье" - было название огороженной территории, придуманное кем-то из тех же репортеров, вроде как отдельная страна. Было в этом названии что-то тревожное, так показалось Балабуру. Словно "затишье перед бурей". В газете публиковали сплетни, слухи, рецепты, вопросы-ответы, письма с просьбами и предложениями. Так же здесь размещалась специальная колонка о новостях "из внешнего мира", какие удалось узнать и литературная страничка, неизменно подписанную неким Бобровым Ю., в которой рассказывалась длинная история об одиноком жителе подводной лодки, где все члены экипажа умерли от какой-то неизвестной болезни, а он, этот одинокий житель, непонятным чудом выжил и теперь не знал, что с этим самым чудом делать. Кроме того, гипотетический подводник совершенно не разбирался в управлении лодкой (по-видимому, как и сам автор произведения), и, чтобы не было хуже, попросту не заходил в рубку управления. Вместо этого герой мужественно страдал и предавался философским размышлениям о большой земле. Произведение пестрело афоризмами и цитатами и вполне годилось для духовного потребления.
   Газету привозили одну на все село. Ее размещали на специальном стенде между двумя стеклами, чтобы все могли ознакомиться с содержанием, а потом уносили в местный архив.
  
   Вечером, когда дела и работа на рынке заканчивались, Балабуру становилось грустно. Особенно это проявлялось в дождливые дни. Тогда Балабур ложился на кровать, клал руки за голову и глядя в потолок размышлял. Когда спускались сумерки, Генка зажигал свечи и утаскивал их к себе на печь. Улис Кузя недолюбливал огонь, но уж очень уважал уютную лежанку, это противоречие заставляло улиса напряженно следить за движениями неровного пламени свечи, но слезать с печи и осваивать другое место улис не торопился. Кот по ночам мышковал где-то в огороде, а, может, слонялся по кошачьим женщинам, поэтому мучений Кузи разделить было некому.
   - Что-то новое читаешь? - спросил Балабур одним таким вечером.
   - "Утопия в понимании современного человека", - прочитал Генка заголовок брошюры.
   - И что? Интересно?
   - Интересно, где это автор такого современного человека выискал, - хмыкнул мальчишка.
   - Ну, люди же разные... а что именно тебя смущает?
   Генка задумался и изрек:
   - Некоторые принимают цинизм за знание жизни. Судя по их фантазиям - это глубоко несчастные люди.
   - Силен ты формулировать! - восхитился Балабур. - Обоснуй.
   - Вот послушай, пап: "...кроме выше перечисленных материальных благ, необходимо учитывать и духовные потребности человека. Для этих целей в идеальном обществе должно существовать игорно-развлекательное обеспечение, киноиндустрия, компьютерный сервис и прочее."
   - И что тебя смущает? - спросил Балабур, уже зная ответ и желая убедиться в своей правоте.
   - "Духовные потребности!" Я, может, чего-то не понимаю, но я бы для Утопии прежде всего назвал бы... ну, скажем, друзей, семью, заботу о ком-то. А так: "игры, развлечения, компьютеры" - мало чем отличается от внешнего мира. То есть, автор упоминает, конечно, что в Утопии не будет ни войн, ни насилия, ни болезней, но это все как-то... мелковато. Этот автор создал рай по своим меркам и полагает, что и остальным будет в этом раю уютно. Я скучаю по хорошим книгам, - признался Генка. - Советница говорит, что в Кролевцах есть несколько пересказов Толстого, Достоевского и, кажется, сборник Есенина в изложении Алексея Федорова.
   - Пересказов? Есенин в изложении Федорова? Это как?
   - Есть там дядька с хорошей памятью, переписывает все, что помнит. За точность, конечно, не ручается, но общее содержание улавливает.
   - Оригинально... - пробормотал Балабур. - Только по книгам скучаешь?
   - Ну... не только. Еще, не смейся, очень хочется мороженого. Как-то не думал, что так можно тосковать по чему-то съедобному.
   - Еще как можно! - заверил Балабур. - Федор Бесфамильный сильно тоскует по пельменям. Так тоскует, что напивается от горя при любой возможности, особенно, когда жены дома нет!
   - Пап, а ты по чему-нибудь скучаешь?
   Балабур едва сдержался, чтобы не воскликнуть что-то вроде "еще бы", но вдруг задумался, и понял, что за все это время почти не вспоминал ни свою работу, ни людей, с которыми работал, ни общежитие...
   - Скучаю по долине, - наконец проговорил он. - Наверное, я больше привыкаю к пейзажам, чем к людям и продуктам питания. А еще, как это не глупо, мне сильно не хватает электронных часов, которые светятся в темноте.
   - А... зачем такие?
   - Иногда просыпаюсь по ночам, - признался Балабур, - и мне необходимо знать время. Понятия не имею, зачем. Как-то нервничаю, когда не знаю, который час. Вообще, очень люблю часы. У меня с монастыря оставались песочные часы, знаешь, колбочка с песком. Жалею, что не взял. Так вот сядешь иногда, поставишь перед собой эти часики, а песок струится... и все кажется таким нестойким, ускользающим, и видишь, как время быстро утекает, осознаешь его, это время, и сразу хочется куда-то бежать, что-то делать, как-то заполнить эти минуты! Что бы, понимаешь, не в пустоту...
   Генка задумался.
   - Песочные часы... - проговорил он задумчиво. - Это, наверное, вполне возможно.
   - Как это?
   - В газете писали про стеклодува. Где-то около Шумного живет.
   - Причем тут стеклодув? - не понял Балабур.
   - Ну, как же. Ему можно заказать сделать колбу. Стеклянную.
   А ведь это - идея, - подумалось Балабуру.
   - Это ты здорово придумал, - сказал он медленно. - Интересно, приедет этот стеклодув на ярмарку или самому придется к нему ехать...
   - Приедет, - заверил Генка. - Он банками приедет торговать. Стеклянными. Я видел такие у Енотов. Кривоватые немножко и дорогие, но это же человек сам целое мастерство освоил. К ягодному сезону и приедет.
   Они немножко помолчали. Улис на печке попытался свернуться клубочком, но это не получилось, тогда он залез под одеяло и там затих.
   - Если бы вдруг оказалось... - спросил Балабур нерешительно, - если бы оказалось, что можно выбраться отсюда... ты бы обрадовался?
   Генка ответил не сразу, хотя Балабуру показалось, что мальчишка думал об этом не раз.
   - Мой долг превыше моих желаний.
   - Звучит как-то заученно.
   - Я помню себя лет с трех, и сколько я себя помню, мне внушали эти мысли. Что долг - превыше моих желаний. Нам всем внушали. Так что, пап... даже не знаю, как я действительно к этому отношусь. Просто не знаю. У меня крепко засело в голове все то, что я должен, а для того, что я хочу, места совсем не осталось.
   Балабур ничего не ответил. Что ответишь на такое? С одной стороны, он не мог не признать, что с Генкой было легко: мальчишка был ответственный, серьезный, не позволял себе глупостей и безрассудных поступков. Рядом с ним невольно становишься собранней, даже Енотовы сорванцы смирнели в присутствии Генки. Но, с другой стороны... словно украли у ребенка детство. Ведь для чего-то нужно нам это самое бесстрашное восприятие мира, эта смелость, этот оптимизм "несмотря ни на что", это непослушание и желание сделать все по-своему, пусть и неверно, пусть ошибочно, пусть влетит потом, но по-своему!
   Трудно сказать, был ли Генка таким "взрослым" от природы, или это только воспитательные достижения. Балабур не общался с детьми-президентами, а взрослых президентов он видел лишь по телевизору, и как-то не приходило в голову, что это реальные люди, то есть знать знал, а верить в это не верилось.
   - Пап, а ты веришь в ангелов? - спросил Генка.
   - А что, существование Бога у тебя сомнений не вызывает? - невольно улыбнулся Балабур.
   - Дело не в этом, - покачал головой Генка. - Просто ангелы... с ними не так все просто. То есть, если Господь всемогущ, то помощники ему не нужны. А если ангелы, это не совсем помощники, а... не знаю, например, просто одна из проекций человека. Ведь может такое оказаться, что человек не совсем трехмерен?
   - Вполне, - авторитетно заверил Балабур, припомнив, что имеет некоторое отношение к науке, а наука в последнее время взяла за правило как можно реже отрицать то, что опровергнуть не в состоянии.
   - Или, например, ангелы - что-то вроде симбиозных существ, которые могут или не могут существовать без человека, но, главное, они всегда рядом, всегда где-то поблизости.
   Балабур пожал плечами, но понял, что в полутьме этого все равно не видно и вслух сказал:
   - Не исключено.
   - И тогда, если ангелы существуют, - продолжал Генка, - и они не материальны, то значит, они не могут чувствовать тепло, или ветер, или прикосновения. Да?
   - Ну... пожалуй.
   - Но могут видеть? И слышать?
   Балабур пожал плечами.
   - Кто их знает. Может, и могут.
   - Но тогда это самые бескорыстные существа на свете, - воскликнул Генка с чувством. - Подумай, пап! Им никто не молится, о них никто ничего не знает. Да, иногда их благодарят, но воспринимают, скорее, как слуг, чем, как друзей. И они не могут насладиться едой или пожатием руки, или горячей ванной...
   - Ну, наверняка у них есть другие развлечения, - предположил Балабур. - Может, для них высшая награда - твое счастье или смех. Вот улыбнешься ты какой-нибудь козявке на дороге, а у твоего ангела - высшая степень наслаждения и чихать он хотел на горячие ванны. А с чего это ты вдруг про ангелов задумался? У тебя вообще все в порядке?
   - Да, все в порядке, не волнуйся, пап, - успокоил он. - Просто Советница сказала недавно, что человечество создает богов по образу и подобию своему. Нам трудно поверить, что одно единственное существо способно быть вездесущем, и любое единобожие постепенно превращается в язычество: обрастает помощниками, святыми, покровителями... И я вот и задумался.
   - Советница?.. Ну, тогда ладно.
   Генка вернулся к книге по современной Утопии, а Балабур задумался о Советнице. Он не встречал раньше таких женщин, таких странных, умных, непонятных женщин. Рядом с ней ты невольно начинал гордиться собой, и хотя причина этого не была понятна, но гордость от этого не убывала.
   Мысли о Советнице были приятны, и Балабур не заметил, как провалился в сновидение. Только посреди ночи он проснулся, почувствовав что-то необычное: одеяло сползло, открыв ноги, и улис Кузя заботливо улегся на самые ступни, укутав их собой, чтобы не дать хозяину замерзнуть.
  
  
  
   Утром пришла Чуфая. Сначала Балабур испугался, что что-то случилось на рынке, но тут оказалось, что координатор навестила их по совершенно другому поводу.
   - Сегодня отправляется телега в Черемшаны, - сообщила она, отказавшись от чая. - Там у нас музей. Съездите. Вдвоем. Вам обязательно понравится.
   - Мы подумаем, - кивнул Балабур.
   - Если надумаете, через час приходите к газетному стенду. На рынок, Балабур, сегодня не приходи, там и без тебя справятся.
   - Хорошо. Спасибо.
   - Не за что. Ну, не буду вам мешать, еще увидимся.
   Чуфая ушла, Балабур налил Генке молока (коз еще не купили, молоко регулярно доставлял старший Енот - ставил по утрам на порог пластмассовый бидон).
   - Ген, ты как насчет того, чтобы в музей съездить?
   - А ты поедешь?
   - Не знаю. Контейнер не хочу оставлять. Мало ли что...
   - Так давай его с собой возьмем!
   - Трясти на телеге... Не знаю. Стоит ли?..
   - Пап, мы же завтра вернемся! Поехали, а? Такое серьезное культурное событие, как можно пропустить?!
   - Твоя правда, - усмехнулся Балабур. - Ладно, положим его в корзину с подушками. В самом деле - музей, не абы там что!
  
   Удивительным был сам факт существования здесь музея, хотя, если подумать - почему бы и нет? Если в заповеднике есть архив, почему не быть здесь музею?
   Дорога в Черемшаны заняла около пяти часов. На телеге, кроме Балабура, Генки и хозяина самой телеги, разместились еще трое: две женщины, которых Балабур видел раньше, но лично знаком не был, и парень, лет двадцати, везущий с ярмарки покупки домой, в Черемшаны.
   Дождя не было, но тучи не расползались, плотно кучились над головами, угрожая путешественникам ливнем. Несмотря на эти угрозы, тетки заверили, что погода скоро поменяется к лучшему, потому как "по всем приметам сходится, и у Зинки нога не ноет - верный знак". Корзину с контейнером Балабур наполнил сверху разной снедью, так что и внимания никто не обращал. Генка взял с собой Кузю, и по дороге дрессировал улиса: учил его счету до трех. При слове "раз!" улис выпячивал рот-присоску и громко чмокал. "Два" и "три" давались с переменным успехом, но Генка не отчаивался.
   К обеду доехали.
   В Черемшанах Балабур с Геной остановились на "постоялом дворе", как называли двухэтажный дом, имевший на первом этаже кафе и жилище хозяев, а на втором - четыре пустующие комнаты для постояльцев. Дорогу до музея хозяин "постоялого двора" объяснять не стал, просто махнул рукой, заверив, что "минуете деревню, по дороге к полям дойдете, там и сами увидите".
   И он был прав: увидели. И замерли. И не поверили своим глазам.
  
   Музей поражал воображение, Чуфая знала, что советовала. Он был построен в форме огромного парусного судна. Высокая луговая трава создавала впечатление морских волн, ветер колыхал ряды, и чудилось, будто корабль плывет, уносимый могучим парусом в неведомые дали... Через поле вела чуть заметная тропинка.
   Перед входом на большом деревянном стенде было вырезано следующее: "Этот музей построен Филиппом Еловым, бывшим штурманом. Музей строился шесть лет, помогали мастеровые...", далее следовал список из девятнадцати человек. Балабур постучал в чуть заметную дверь в корпусе корабля, дверь тут же отворилась, словно человек стоял за ней и трепетно ждал именно этого стука.
   - Добро пожаловать в музей, - радостно воскликнул хранитель музей - рыжеволосый молодой человек в тельняшке (в самой настоящей, видавшей виды тельняшке!). - Меня зовут Юрий Николаевич, я буду вашим гидом.
   - А... вы что, постоянно здесь живете? - спросил Генка.
   - Нет, только прихожу убирать и проводить экскурсии, когда кто-нибудь приезжает.
   - А откуда вы узнали, что мы приедем?
   - Я вас видел. Мой дом первый на въезде в деревню. Кроме того, мне всегда сообщают, если кто-то хочет посетить музей. Что ж, начнем экскурсию? Проходите, пожалуйста, внутрь, и не беспокойтесь - здесь все крепко и надежно, ничто не упадет вам на голову и доски под ногами не рассыплются в прах.
   Балабур вошел в музей-корабль вслед за экскурсоводом и Генкой, закрыл за собой дверь, а потом обернулся и в очередной раз обмер от удивления: изнутри корабль не был кораблем. Они стояли в большой просторной комнате с тремя окнами-иллюминаторами. Под потолком висели чучела морских обитателей: гигантской манты, спрута, рыбы-молота, тигровой акулы и полутораметровой черепахи. На стенах в деревянных рамах красовались вырезки из журналов, картины, рисунки простым карандашом и углем, фотографии - все это на морские темы. Несколько стеллажей вдоль стен помещали сложные гербарии и также чучела морских рыб меньших размеров.
   - Наш музей, - начал лекцию Юрий Николаевич, - построен восемь лет назад жителем села Черемшаны Филиппом Еловым. Сейчас Филиппа Семеновича уже нет в живых, но мы все по-прежнему помним его и стараемся продолжить дело, которое он начал. Музей разделен на восемь залов, тематически выставки не повторяются. Экспонаты выполнены частично самим основателем музея, частично предоставлены нашими гостями и посетителями. Заранее сообщаю, что мы будем рады любым дополнениям и к любой помощи с вашей стороны. Итак, в первом зале представлена экспозиция обитателей различных океанов и морей.
   - Простите, - вмешался Балабур, - а откуда взялись чучела? Здесь до моря далековато...
   - Это не чучела. Это формы из папье-маше. Как настоящие, правда? - добавил он с мальчишеской гордостью.
   Молодой гид рассказывал о подводных чудесах, воодушевленно перечислял известные ему виды кораллов, с любовью ведал о моллюсках и морских котиках. Закончив первую лекцию, он предложил пройти в следующую залу и с не меньшим энтузиазмом принялся вещать о достижениях современных средств передвижения, представленных одним настоящим вертолетом и уменьшенными копиями паровозов, подводных лодок, автомобилей и прочих, казавшихся здесь фантастическими изобретений.
   Далее следовал зал географии с описаниями стран, обычаев и религий; зал космонавтики с нанесенным на потолке звездным небом; зал анатомии и лекарственных препаратов (главным достоинством этой выставки было поломанное стоматологическое кресло); зал местных достижений и вторичных открытий (тут Юрий Николаевич тактично заметил, что многое не подлежит рассекречиванию, поскольку является, так сказать, авторской собственностью "производителя", но что стоит, например, одно только открытие обработки металлов! Или, скажем, производство стекла, красители, бактерицидный пластырь из лягушачьей икры?!); следующий, сравнительно небольшой зал помещал в себе выставку картин местных художников и некоторые иные творческие произведения: образец вязаной шапки для скворечника (из Шапочников, конечно), лубяные шкатулочки, несколько расшитых бисером диванных подушек.
   И, наконец, последний и самый "экспонатистый" зал принадлежал достижениям и изобретениям внешнего мира. Здесь уж пособиралось все. На узких длинных стеллажах демонстрировались тюбики из под зубной пасты, дырявые кроссовки, бесполезные здесь сотовые телефоны, бусы из стекляруса, журнал по психологии... Трудно было обнаружить хоть какую-либо закономерность в расположении предметов. Они были просто аккуратно складированы и подписаны: кто подарил, когда и для чего предназначено сие изобретение.
   - Я знаю, что вы совсем недавно из внешнего мира, - сказал экскурсовод, - поэтому здесь рассказывать ничего не буду. Это местным ребятишкам долго приходится все разъяснять.
  
   На прощание Балабур и Генка искренне поблагодарили Юрия Николаевича за проведенную экскурсию, оплатили билеты в размере по десять копеек (занятный обычай платить после предоставления услуги экскурсовода), и обещались непременно поискать что-нибудь, не представленное в экспозиции последнего зала и переслать с оказией.
   Уже отойдя на приличное расстояние и Генка и Балабур не сговариваясь повернулись, чтобы еще раз взглянуть на необычный музей. Корабль величественно высился среди поля, парус, собранный из десятков разных кусков небрежно поддавался ветру, и надо же так случиться, именно в этот момент где-то в тучах прорезался чистый кусочек неба и на корабль, словно благословение высших сил, упал тонкий солнечный луч.
  
  
  
   ...8...
  
  
  
   Наступил июль, а вместе с ним пришли и занятия у Советницы. Уроки начинались в девять часов и заканчивались около часа дня. Генка прибегал на обед голодный, счастливый, и, глядя на него, Балабур чувствовал нечто похожее на зависть: зависть к чужой радости, к чужой новизне впечатлений и открытий. Почему-то радостные открытия все реже попадаются, чем старше ты становишься. Балабур подумал, что это не от того, что этих открытий меньше, просто искренне радоваться им уже не получается.
   После первого дня занятий Генка не успел поделиться впечатлениями - Балабур до вечера проторчал на пасеке, помогал собирать мед. Зато на следующий день, за обедом, захлебываясь борщом и впечатлениями (Балабур научился варить борщи, каши и жарить картошку, спасибо Ольге, жене Енота), Генка рассказывал:
   - Знаешь, это очень необычные уроки. Никогда не думал, что учиться может быть так интересно. То есть, не то, чтобы мне раньше было скучно, но уроки в школе - это что-то вроде набора фактов, которые надо просто запомнить и научиться ими пользоваться. А у Советницы идея урока совсем в другом.
   - Как это? - удивился Балабур. - В чем же?
   - Ты словно учишься понимать себя. Только происходит это помимо твоей воли, словно бы даже от тебя-то и не зависит. Например, вчера мы знакомились, но не просто так, имя назвать, а словно бы играли: во дворе натянули веревки, как лабиринт и надо было между этих веревок ходить, не задевая, всем по очереди, а если кто-то ошибется - все начинать с начала! Знаешь, мы сразу почти сдружились. То есть, это само собой получилось, потому что ты уже не сам за себя думаешь, а вроде как и за всех остальных! А сегодня она рассказывала баллады и несколько притч, и предложила к каждой подобрать соответствующий вывод. И это оказалось не так легко. Идея-то понятно, но сформулировать...
   - Притчи? - переспросил Балабур.
   - Да. Она и на дом задала то же самое. Вот...
   Он полез в сумку, достал потрепанный блокнот с аккуратной надписью: "Дюжина притч. Упражнения".
   Балабур пролистал блокнот. Ровный почерк, ни одной помарки. Каждое название - с новой страницы, в конце блокнота - оглавление.
   - Интересно. Можно ознакомиться поближе? - спросил он Генку, тот кивнул:
   - Я уже все прочитал. Теперь думаю.
   - А в чем же тут познание себя? - не понял Балабур.
   - Выводы все делают разные, и в притчах видят разное. И это - удивительно. А еще она просит продолжить какие-нибудь фразы.
   - Фразы? Например?
   - Например: "Бог создал собаку, чтобы..."
   - "...чтобы кошка не дремала?", - тут же продолжил Балабур. - Что тут еще можно ответить?
   Генка удивленно взглянул на отца. Даже есть перестал - так удивился.
   - Никто так не продолжил, - возразил он.
   - И какие были версии? Ты-то сам, что ответил?
   - Я ответил: "...чтобы человек забыл свое одиночество".
   - Хорошо, - кивнул Балабур. - Ну, а остальные?
   - Ни один ответ не повторился. Были такие: "... чтобы уберечь дом от неприятностей", "...чтобы преданность обрела форму", "...чтобы у волка был выбор", "...чтобы кости из супа не пропадали даром", а еще был ответ "...чтобы человек почувствовал себя Богом".
   - Ого. Это кто так ответил?
   - Не знаю, мы не подписывали ответы, нам их Советница потом зачитала все подряд, было очень любопытно. Ты представляешь, так ведь можно многое узнать о человеке, не все, конечно, но можно понять ход его мыслей. То, что первое приходит в голову - это как кусочек мировоззрения.
   Интересно, подумал Балабур, а что может означать мой ответ? Ну, прежде всего, скорее всего замкнутость и оторванность от человеческого общества. Кроме того, можно сказать, что и собаки-то у меня, скорее всего, никогда не было - так, постоянно наблюдаю со стороны.
   - Пап, можно мне убежать часа на три-четыре? Нас тетя Зоя звала лапшу для лагмана крутить.
   - А уроки?
   - Притчи я уже прочитал, а думать могу, где угодно.
   - Ну, беги. Оставь посуду, я сам помою.
   - Хорошо. Спасибо, пап. Ты ужин не готовь, тетя Зоя обещала лагманом за работу угостить, так что я принесу...
   Это было кстати.
  
   Едва Генка выскочил за порог, Балабур с любопытством уткнулся в блокнот с притчами. Он испытывал почти физическое наслаждение от того, что держал в руках что-то не относящееся к желтой прессе, статистике и тому подобному.
   Первая притча называлась "О короле, его сыновьях и золотой розе". Текст был следующий:
  
  
   Было у короля три сына. Вот однажды пригласил король к себе сыновей и говорит им:
   - Стар я стал. Пора мне выбрать себе наследника. Вот вам задание: добудьте мне золотую розу.
   Ничего не сказали сыновья, в тот же день отправились в путь. Вернулись они, спустя три года, и каждый принес по золотой розе.
   - Отец, - сказал старший из сыновей, - чтобы достать для тебя эту розу, мне пришлось отправиться за тридевять земель и спасти из плена прекрасную принцессу. В благодарность, она подарила мне золотую розу, которая росла в их царском саду.
   - Чтобы достать для тебя золотую розу, - вымолвил средний сын, - я пошел учиться к старому мудрецу и узнал все о растениях. Я провел дни и ночи в опытах и наконец сам вырастил для тебя золотую розу.
   - А мне пришлось тяжело работать на нашего соседа-короля, - сказал третий сын. - Он не платил мне, давал только ночлег и скудную еду, а в оплату за труд через три года отдал мне золотую розу.
   - Все вы молодцы, - сказал король. - Каждый из вас своим трудом или умом, или героизмом добился своей цели. Но я-то надеялся, что прежде, чем отправиться в путь, хоть кто-нибудь из вас спросит: "А зачем, отец, тебе эта золотая роза?"
  
  
   Балабур закончил читать и задумался. Какой здесь может быть вывод? Разве вывод не содержится в последней фразе короля? Нет... слова короля - частность, а вывод нужно сделать в целом, в общем. Ведь притча говорит не о короле и розе, она рассказывает о важности первопричины. Возможно, королю требовалась вовсе не роза, а, например, хотел он узнать, как себя поведут королевичи, и кто их них обладает достаточной дальновидностью, чтобы стать правителем целой страны.
   Что он хотел проверить? Силу сыновей? Их ум или их практичность? Их умение выполнять приказы? А должен ли тот, кто руководит, сам уметь беспрекословно подчиняться?
   Балабур увяз в рассуждениях, как муха в вишневом сиропе, мысли уводили его вдаль от темы, мешали сконцентрироваться, и Балабур неожиданно понял, что разучился целеустремленно рассуждать. Это расстроило и обрадовало его одновременно: он огорчился потере мыслительных способностей и порадовался, что это не ему задали это домашнее упражнение.
   Так не до чего и не додумавшись, Балабур обратился к следующей притче.
  
   Некий путешественник, блуждая по миру остановился однажды в небольшой горной деревушке. В первом же доме его приняли, как дорогого гостя, предложили остановиться на ночь и накормили сытным обедом. Однако когда он попросил напиться воды, ему дали всего полкружечки и объяснили, что воду здесь приносят за много миль.
   - Странно, - сказал путешественник, - по дороге сюда я видел большой колодец.
   - Он давно пуст, - ответили ему. - Несколько лет назад мы обидели старого волшебника и он наслал на нас проклятье - вода ушла из колодца и больше уже не возвращалась.
   Рано утром путешественник вышел из гостеприимного дома и проходя мимо колодца решил выяснить, в чем дело. Он залез в колодец и обнаружил большой камень, который упал на источник. Человек убрал камень и отправился дальше своей дорогой.
   Когда жители деревушки по утру пошли по главной улице, они с удивлением заметили, что в их старом пустом колодце снова появилась вода.
   - Это - чудо! - воскликнул один из жителей.
   - Нет, - возражал другой. - Просто проклятье истекло и все вернулось на свои места.
   - А может быть, - предположил третий, - тот путешественник, что пришел к нам вчера - тоже волшебник и он решил нам помочь?
   Поспорив, но не придя к единому суждению, жители набрали воды и разошлись.
  
  
   Так, ну тут-то все понятно, подумал Балабур. Скорее всего, тут должен быть такой вывод: какую причину не назови - главное результат! Нет, постой-ка, ведь путник убрал камень, о котором никто из жителей даже не знал. Может быть, тот колдун был вообще не причем, и вообще не был колдуном, а камень упал сам по себе? Тогда вывод должен быть совсем другим... А что там за притчи дальше?
   Еще была история про двух башмачников, которые поссорились и решили разделить свой обувной магазин. И разделили, да так, что одному достались только правые ботинки, а второму - только левые. И оба башмачника разорились, что, конечно, не удивительно.
   Притчи не повторялись, и ни одну из них он раньше не слышал. И удивительно, невольно Балабур пытался думать не за себя, а за Генку или Енота - как бы решили они? Ему казалось, что он примерно догадывается, как бы они стали рассуждать. И выходило, что своих друзей он знал больше, чем самого себя...
   Балабур вдруг вспомнил, как вернувшись из Черемшан он столкнулся с Федором Бесфамильным, и тот, заметив восторг Балабура, сразу догадался:
   - Что, в музее п-побывал?
   - Да... потрясающее зрелище. Я даже подумал, надо бы что-то в этом роде создать, ну, пока еще силы есть.
   Федор на это деловито кивнул.
   - Я вот тоже после того музея п-подобными мыслями обзавелся. И, знаешь, обязательно когда-нибудь что-нибудь сделаю такое же грандиозное. Я бы уже сделал, только все время заботы, огород...
   Наверное, так и гибнет большинство великих идей, подумал Балабур: некогда - огород! И все откладывается на послезавтра, на следующую осень или весну - на потом, великое убивающее ПОТОМ! Признающее любое оправдание, любую отговорку, такое сладостное "потом"... Но всему свой срок. И великие идеи растворяются в каждодневности, в мелких суетах так и не дождавшись своего часа. Исчезают бесследно.
   А бывает и того хуже: вдруг твою мечту, твою светлую идею воплотит кто-то другой. Тут уж страдай не страдай - глупо. Можно убеждать и себя и других, что сам сделал бы лучше, но теперь-то уже не проверить, уже поздно!
   Но здесь... здесь все по-другому. Здесь можно не бояться, что твои идеи случайно воплотит кто-то другой - слишком уж мало народу, и слишком уж много дел у каждого. И можно попытаться... можно что-то успеть...
   Вдруг Балабур ощутил острое жгучее чувство стыда, словно откуда-то из прошлого до него с укоризной посмотрела реальность. Та, другая реальность, которая могла бы быть, но существовала теперь параллельно с самим Балабуром и, следуя известным законам физики никогда, никогда не могла пересечь его теперешнюю жизнь.
   Балабур чувствовал, будто предает тот, внешний мир тем, что так мало о нем горюет. Жизнь закрутила его в новый водоворот: тут и сын-подросток и настоящий дом, и Енот со своими науками. В водовороте оказалось уютно и сладостно, и трудно было отказаться от мысли, что все это - временно.
   Но вот изобретут новые солнечные батареи - мощные и вечные, умеющие накапливать энергию даже в дождь и туман - и мы получим электричество; или сотовые телефоны, которые смогут пробить экранированное небо и прорвутся к спутниковым антеннам: и тогда можно будет позвонить друзьям и в специальные организации... Будет большой скандал. Колония выльется в мир, а мир ворвется сюда - правило сообщающихся сосудов работает ничуть не хуже и в человеческом сообществе.
   Тогда часть людей вернутся по своим домам, к прежним обязанностям и заботам, к прежним развлечениям... А кто-то, наверное, не уедет, останется здесь. Но это будет уже совсем другое Затишье, да и не останется этого названия, как и самих огороженных земель. Останется лишь кучка деревень: Озерки, Черемшаны, Папоротники... Кролевцы, наверное, станут фермерской общиной, Шапочники - туристической достопримечательностью, а Шумное превратят в элитный курорт на водопадах. И исчезнет очарование этого места. Исчезнет ощущение важной игры... да! Вот, что постоянно проскальзывало во взглядах, в разговорах, в отношениях людей к происходящему - все они, и сам Балабур, словно играли, словно неосознанно, или вполне серьезно, принимали существующее заточение, как нечто не совсем настоящее. Каждый словно полагал где-то в глубине души, что ничего по-настоящему страшного случиться с ними не может, словно каждый участвовал в некоем представлении, и стоит реальной опасности действительно возникнуть, как тут же прилетят вертолеты, раздастся голос всемогущего режиссера и всех спасут, и всем раздадут призы и мороженое...
   Но время идет, а шоу все не прекращается. И уже подросло поколение, которое не бывало вне заповедника и более того, совершенно не нуждается в том сильном мире, считая его чем-то вроде мифа, и принимая Игру за свою реальную жизнь. Это и есть их реальная жизнь! И надо ли все менять? Если верить бывшему старшему научному сотруднику Илье Ерумову, а ныне простому помощнику мельника, то Затишье - резервация на случай гибели цивилизации, хранилище простых мудростей. Замечательная теория, вот только доктор Семен Николаевич сюда никак не вписывается с неспасенными жизнями...
  
   Балабур уже не думал о притчах, он просто размышлял о себе, о том, что он любит и чего опасается, он думал о своем отношении к происходящему и искал какие-то ответы на не поставленные вопросы. Он не заметил, как стемнело. Очнулся только, когда шумно распахнулась дверь.
   - Пап! А ты чего в темноте сидишь? Я думал, тебя дома нет, думал, может, ты к Еноту пошел?
   Генка держал в руках небольшой глиняный горшок, обернутый полотенцем. Из под крышки горшка шел горячий пар.
   - Нет, я никуда не ходил, - ответил Балабур. - А что это у тебя?
   - Так, лагман! - гордо воскликнул Генка и поставил горшок на стол. - Наша пайка. Все-таки, почти пять часов крутили, это, между прочим, не так уж легко.
   Пять часов! - ужаснулся Балабур. Сколько же я так просидел...
   - Ген, а что, если я посещу ваши занятия? Как ты думаешь, Советница не будет возражать?
   - По-моему, она будет даже рада.
   - Ну, это-то уж вряд ли...
   - Ты ей нравишься, - сообщил Генка совершенно буднично.
   - С чего ты взял? - буркнул Балабур польщенный. - Мы виделись-то... раз восемь всего.
   - Пап, ну ты, как маленький, - вздохнул подросток и принялся раскладывать по тарелкам ароматный лагман.
  
  
   Здание школы включало в себя восемь классов, кабинет директора и небольшой спортивный зал, но сейчас, летом, работала лишь одна комната, где занималась Советница со своим небольшим классом.
   Балабур неуверенно вошел в комнату. Советница уже сидела за учительским столом, листала какую-то книгу, с осторожностью переворачивая страницы. Заметив Балабура, женщина тепло улыбнулась, но совершенно не удивилась.
   - Замечательно, что ты пришел, Балабур. Выбирай, куда садиться. Я сейчас раздам задания и подойду. Хорошо?
   - Конечно, - согласился Балабур и направился к самой последней парте. Краем глаза он отметил, что парты заняты по возрасту: на первом ряду самые младшие ученики, за ними - чуть старше. Генка сел на предпоследний ряд вместе с одним из Енотовых сыновей и каким-то рыжим подростком, которого до этого Балабур встречал пару раз на базаре.
   - Я очень рада, что все сегодня смогли прийти, - Советница вышла из-за стола и встала перед классом. - И что никто не опоздал. На прошлом занятии наша младшая группа рисовала, все принесли рисунки? Отлично. Пожалуйста, передайте их старшей группе. Старшая группа, каждый из вас должен сочинить историю по этой картинке. Вообразите, что это иллюстрирование книги наоборот: не художник придерживается текста, а писатель отталкивается от картинки. В итоге, рисунок и текст должны составлять единое целое. Приступаем. Максим, возьми мой карандаш, я думаю, он надежнее твоего фломастера.
   - Спасибо, - смущенно произнес мальчишка крайний справа.
   - Младшая группа, вы сегодня читаете поговорки, у вас у каждого на столе картонка, а потом пытаетесь из всех известных поговорок составить одну новую. Или две, как у кого получится. Чем больше - тем почетнее. Средняя группа: на доске написана фраза "Облака созданы, чтобы...". Продолжите ее, пожалуйста. Всем удачи!
  
   Из окна, единственного, но зато огромного, было видно несколько домов и краешек леса. У самого окна росли кусты гортензии, сейчас они не цвели, но наверное осенью трудно было удержаться, чтобы не остановить на них взгляд. Стены класса были выкрашены знакомой синей краской, висело парочка старых плакатов: один - с изображением стадий развития лягушки от икринки до взрослой жабы, а второй - начерченная от руки таблица Менделеева. Балабуру тут же захотелось проверить правильность этой таблицы, но он обнаружил, что мало что помнит из начального курса химии.
   Советница отвлекла Балабура от воспоминаний. Она села рядом и сказала:
   - Тебе хочется позаниматься или просто понаблюдать?
   - Я и сам не знаю, зачем пришел. Кажется, прошлый раз я тоже это говорил?
   - Верно, - улыбнулась Советница. Балабур вдруг заметил, что сегодня ее глаз прикрывает не обычная черная повязка, а повязка зеленого цвета, расшитая бисером и стеклярусом. Наверное, у Советницы было несколько "выходных" повязок. Мгновение Балабур колебался, стоит ли сделать комплимент этой изящной вещице, но почти сразу решил, что может возникнуть неловкость, поскольку, ничего умного он не скажет, а глупостей наболтать и без этого успеет.
   - Гена рассказал мне о ваших уроках, - сказал Балабур, чтобы что-то сказать. - Вот я и решил... даже не знаю. Любопытно стало. Я вчера пытался разобраться с притчами...
   - И как успехи?
   - Не очень-то. То есть, вместо притч, в голову полезло всякое, разное, просидел так до вечера, еще удивительно, что не пришел никто. А если б не Генка, наверное, до сих пор бы думал. И все об этой стене, об этом Затишье, как его называют. О музее, о том, что важно и что не важно... И все равно ничего не надумал.
   - Мне кажется, я знаю, что с тобой происходит, - сказала Советница. - Ты чувствуешь себя пленником, но этот плен тебе не тягостен. Тебе понравилось здесь. И ты мучаешься, потому что гордость не позволяет тебе любить несвободу, но только так ты можешь быть счастлив.
   - Разве такое бывает? - усмехнулся Балабур.
   - Конечно. Будь в стене дыра или калитка, думаешь, многие ли бы ею воспользовались? Несвобода, как и собственно, свобода - понятия весьма условные и зависят от восприятия конкретного человека.
   - Тут уж я не согласен! - возразил Балабур горячо, но тут же сбавил тон, чтобы не мешать детям. - Восприятие восприятием, но как быть со стеной? Стену-то вы не можете игнорировать?
   - Разумеется, - не стала спорить Советница. - Стена есть. А чем тебе мешает эта стена?
   - Как это?! Я же не могу попасть туда, во внешний мир!
   - А зачем тебе туда попадать?
   - Ну, знаете ли. Я все-таки родился и вырос там, у меня там друзья, работа...
   - ... привязанности, - продолжила Советница.
   - Да, и привязанности!
   - То есть, тоже - не свобода. Другой плен. Плен с иллюзией выбора.
   - Почему с иллюзией? Там-то выбор как раз настоящий!
   - Вот как? - Советница говорила спокойно, не провоцируя, но и не соглашаясь с Балабуром. - Скажи, Балабур, кем ты там работал?
   - Научным сотрудником, - повторил он в который раз.
   - А учился на кого? Как называется профессия?
   - Специалист по инженерным модификациям.
   - Как сложно... Ты сам выбрал такую специальность?
   - Нет, - Балабур покачал головой. - Распределение от монастыря. Для воспитанников детских домов и монастырей каждый институт открывает несколько бесплатных вакансий. Это - государственная программа, так что... Словом, я не выбирал.
   - Ясно. А как нашел работу?
   - Отправили на практику, поработал, вроде понравилось, вот и остался.
   - А где ты жил? - опять спросила Советница. - Опиши свое жилье.
   - Ну... Это комната в общежитии, так называемые "малосемейки". Большая комната, окно с видом на соседний корпус, ванная комната и туалет - совмещенные. Что еще... Обстановка простая: кровать, стол, холодильник, шкаф одежный и шкаф книжный. Все, кажется. А, еще тумба с телевизором и кресло.
   - Тебе там нравилось?
   - Не знаю... наверное не очень. Тесновато все-таки. Но жить-то можно.
   - Верно. А что было бы через два года, если бы ты не попал сюда?
   - Ну... наверное, все то же и было бы. Почему что-то должно поменяться?
   - А через десять лет?
   - Семья, большая квартира...
   - У тебя была девушка?
   - Нет. Постоянной не было. Но через десять-то лет...
   - А почему что-то должно поменяться? - повторила она его слова. Балабур собрался было возражать, но вдруг понял, о чем говорит Советница: все выборы Балабура не были Его выборами. За него постоянно решал кто-то другой, даже если этот кто-то был не человеком, а обстоятельством, то ведь Балабура это ничуть не оправдывало. Он не искал новой работы, нового жилья, новых отношений.
   Его мечты ограничивались веселым отпуском и рыбалкой. Его работа ограничивалась его обязанностями, а отношения - ни к чему не обязывающим флиртом. Что толку с той свободы, если ты не хочешь, а главное не умеешь ею пользоваться!
   - Наверное, вы правы, - медленно произнес Балабур. - Мне действительно без толку быть свободным. Еще несколько месяцев назад я имел возможность путешествовать, но я не путешествовал. Я мог создать семью, но не создал ее. Я мог бы сделать карьеру... да кого я обманываю, нет у меня способностей для карьеры, и не было никогда, и занимался я не пойми чем!
   - Тихо, тихо, Балабур, не пугай детей. Они еще не знают, что так бывает, что так может быть.
   - У меня даже хобби никакого не было... А ведь мог бы рыбок разводить, например.
   - Что же тебе сейчас мешает?
   - Рыбок разводить? - удивился он.
   - Да хоть бы и рыбок разводить.
   - Здесь?
   - Где, как не здесь? Здесь-то уж это точно оценят. Балабур, тебе не стоит корить себя, что не получается каких-то глобальных целей достичь, не всем это по силам и не всегда это нужно. Радуйся мелочам.
   - И завидовать чужим подвигам?
   - Зачем? Если ты точно знаешь, чего от себя ждать, то и зависти не будет.
   - Как можно такое знать?
   - Есть способы. Например, поставить себя в другие условия. Вот скажи, если бы твоя жизнь была бы боевиком, что было бы дальше?
   Балабур пожал плечами.
   - Ну, скорее всего, я придумал бы уникальный способ, как проникнуть через стену, обязательно нашел бы тех, кто все это спродюссировал, открыл бы миру глаза на этот заповедник, ну и... освободил бы всех.
   - Ясно. А будь твоя жизнь трагедией, тогда?
   - Это уже ближе к правде. Тогда, я думаю, я бы долго не протянул. Скорее всего - я впал бы в тоску, сошел с ума или... ну, или сделал бы какую-нибудь масштабную глупость и весь этот райский уголок стерли бы с лица земли. Те, о ком я говорил в предыдущей версии.
   - Прекрасно. Прекрасно, Балабур. А теперь тебе задание на дом: попытайся определиться с тем, что такое - твоя жизнь, а, главное, чем она не является.
   - Ответ в письменном виде? - усмехнулся он.
   - Как пожелаешь, - серьезно ответила Советница. - Тут нет правильных ответов, так что сверять будет не с чем. Но если тебе легче думается с карандашом в руках - удачи.
   - Мне можно идти?
   - А кто запретит?
   Трудно было понять, то ли его выгоняют, то ли опять предлагают выбор. Так или иначе, Балабур все-таки поднялся с места, тем более, что младшая группа уже справилась с заданием и теперь дети переговаривались меж собой.
   Уже у самых дверей Балабур задержался, чтобы послушать ответы средней группы. В группе было пятеро учеников и их ответы показались Балабуру через чур заумными:
   1. Облака созданы, чтобы Бог не видел деяния своих созданий.
   2. Облака созданы, чтобы мы не видели Бога. Ему стыдно.
   3. Облака созданы, чтобы подстегнуть интерес человечества к звездам. Ибо то, что нам не видно волнует нас больше, чем то, что мы можем видеть.
   4. Облака созданы, чтобы солнце не высокомерилось (прелесть, что за слово! Придумала юная особа, лет десяти, дочка портного с другого конца деревни).
   5. Облака созданы, чтобы ветру было с чем играться.
   Балабур услышал последнюю фразу и улыбнулся. Пожалуй, он совершенно был с согласен с этой версией. Но вдруг он понял, что радуется не самой фразе, а тому, что она оправдывает в некоторой степени его ожидания: так должны думать дети. И это понимание почему-то расстроило.
  
   Балабур не выполнил домашнего задания, хотя и старался, как мог. Все, что ему удалось, так это решить, что ни в боевике, ни в трагедии участвовать ему не хочется. Но трудно вообразить себя книжным персонажем и сочинить себе жизнь, как бы не забавно это выглядело со стороны. Может быть, он до чего-нибудь бы и додумался бы, но тут пришел Енот и завлек его новым делом.
   - Хватит балясничать, дел по уши, - начал Енот. - Я тебя с утреца искал. Но тебя не было, и это понятно, потому как я теперь знаю, что ты был в школе. Не спрашиваю, зачем ты там был, но раз у тебя Генка сейчас на уроках, то почему бы и тебе не заглянуть, что ж, дело известное, но теперь ты пришел, а я тебя из окна выследил, вот, и сразу - сюда, а то еще куда уйдешь, вылавливай тебя потом!
   - Что сегодня за дело? - спросил Балабур. - На рынке же братья Сявины дежурят, работы там особой нет.
   - Это не рынок. Тебе понравится, - заверил Енот. - Идем мы с тобой за Сухую речку на кладбище, надо бы могилы проверить. Чуфая наказала смету составить.
   - Могилы? Это очень кстати. Ты не представляешь, Енот, как это кстати!
   - Отчего же, я это вполне могу понять. Кстати так кстати. Пойдем, что ли?
   - А далеко это?
   - А да полчаса ходу, а с разговорами и того короче!
   Иногда новые названия будят в голове фантазии. Например, "река Ольга": можно предположить, что в этой реке какая-нибудь Ольга утонула, или жила за рекой красавица Ольга. Услышав про Сухую реку, Балабур сразу подумал, что это имеет отношение к сезонным водам - скорее всего речка течет бурно, когда тают снега или идут ливни, а в остальное время мелеет. Но Балабур ошибся. Сухая река действительно оказалась совершенно сухой. Несколько лет назад, объяснил Енот, река поменяла течение и теперь проходит совершенно в другом месте, а здесь осталось только старое каменистое русло. Иногда сюда приезжают местные на телегах, собирают камень на обстройку или еще для чего, но в остальном все так и осталось, как было, кому здесь что менять.
   - Енот, а что у вас не принято следить за могилами каждому, семьей?
   - Отчего же, следят. Да только много ж и одиноких людей умирает, и много старых могил есть, тех, что еще до огорожения земель появились. И потом, надо и дорожки поправить и общественного пользования скамейки, и все такое. Года три назад один дядька помирал, так наказал Чуфае, чтобы она его имущество в пользу села забрала, а ему, значит, в благодарность - мунумент поставила.
   - Монумент? - уточнил Балабур.
   - О, точно. Мунумент.
   - И что, поставила?
   - А как же. В Кролевцах один умелец живет, ему и заказали. Так-то у нас не принято, у нас просто плиту кладут и надпись на ней, ну, то что покойный закажет.
   - Покойный заказывает себе надпись? - изумился Балабур.
   - А как же. Ну, при жизни, конечно, ты не подумай глупости. Я вот себе тоже придумал. Я даже, знаешь, что... я даже тебе скажу, пожалуй. Ольга моя знает, ну и Чуфая, конечно знает, вот я и тебе еще скажу.
   Балабур невольно почувствовал важность момента, почувствовал, что Енот собирался поделиться чем-то сокровенным, чем-то особенным...
   - Такую вот надпись хочу: "Жить - старался".
   Для многословного Енота надпись была коротковата.
   - Жить старался? - переспросил Балабур.
   - Да. Именно так. Это - главное. Остальное, так - перегной.
   Интересная точка зрения, подумалось Балабуру. Вот, кто действительно не сомневается в своих делах, для него есть главное, и он, Енот, знает, в чем это главное заключено, а остальное - "перегной". Лучше и не скажешь.
   - Ты чего замолчал? - спросил Енот.
   - Так, задумался.
   - А-а... дело нужное, только не всем потребное. Это, Балабур, как в музыке: у одних есть слух, у других нетуть! Не дал Господь. Так вот и тут: одни думают полезное что, а у других и мысли-то дырявые: замнется человек, замолчит, вроде тоже, как вот ты - задумался. А спроси его о чем, он тебе толком-то и ответить не сможет. Вон уже могилки виднеются. Тут у нас везде кресты, но это не потому, что все тут православные, просто так принято. У нас вон там кореец похоронен, а вон за той березой - поляк, так они вообще неверующие, а принято, так и им крестов поставили.
   Енот принялся составлять смету необходимых работ, а Балабур просто шел по тропинке и разглядывал могилы, а точнее эпитафии на надгробиях. Некоторые надписи давно стерлись, а что-то можно было вполне разобрать. И, странное дело, словно открывались перед Балабуром незнакомые люди, словно представлялись перед ним, как на визитках: фамилия, имя, отчество и что-то главное в жизни. Только это главное редко показывало профессию. "Искал любви, потратился на жалость"; "Сколько бы не жил - не нажился"; "Не надо меня помнить - себя не забывайте"; "Милостью Божию... и сына..."; "Всего не успеешь"; "Отдыхаю, не тревожить"...
   Были надписи с юмором и отчаянные, и тревожные, и горестные, и умные...
  
   За час они справились со сметой и отправились обратно. По дороге Енот рассказывал, как приготовить синий йод и зачем он такой нужен, а, когда Балабур уже было совсем собрался этот йод сделать, заявил, что дело может подождать до осени, а там, Енотиха "насинит" йода на всю деревню, поскольку каждый год этим занимается.
  
  
   Едва Балабур успел вернуться и сел за стол пообедать, как в дверь снова постучали. Громко, настойчиво, деловито.
   - Балабур! Открывай, что ли?! - раздался голос Левы Левого.
   - Не заперто.
   - У тебя там улис на пороге дрыхнет, не пройти. Ну и откормил ты его, скажу тебе: не слизень, а просто порося на выданье!
   - Отодвинь и заходи, - крикнул Балабур, не трогаясь с места. - Он же не пес. Максимум - ботинок оближет.
   За дверью послышалась возня, видимо Кузя не стремился покидать насиженный половичок, однако Левый не отступал, и наконец дверь открылась.
   - Собирайся, Балабур, - с порога заявил следопыт. Он как всегда был нетороплив, но настойчив. - Новая посылка пришла, совсем рядом с деревней сбросили. Давненько они так глубоко в заповедник не залетали, страх, что ли потеряли, или обнаглели совсем?
   - Какая посылка? - не понял Балабур.
   - А вот, - глубокомысленно пояснил Левый и терпеливо уселся на стул в ожидании, пока Балабур соберется.
   Балабур подумал, что Левый сильно похож на своего брата доктора. И сходство было не только во внешности, в чертах лица. Основная похожесть заключалась в неторопливости их движений, в размеренности, словно два разных человека имели одну и ту же "схему сборки". И еще, оба брата любили смотреть чуть исподлобья, наклонив голову, от чего казалось, что глядят они снизу вверх, хотя это было не так - и Лева и Семен Николаевич были высокого роста.
   - А что мне собираться? - спросил Балабур. - Сумку, что ли взять? Тяжелая она, эта ваша посылка?
   - Так, как обычно - центнеров шесть-семь.
   Балабур замер.
   - И как, по-вашему, я это понесу?
   - Тебе и не требуется, - успокоил Левый. - Все понемножку понесут. Там уже кое-кто из наших собрался, ну и ты, конечно нужен, как самый свежий из оттуда. В смысле, вдруг пришлют какое-нибудь не понять что, вот ты нам и растолкуешь.
   - Интересная мысль, - пробурчал Балабур уже на пороге. Он вдруг почувствовал большую ответственность, и от этого ему стало неловко и как-то совестно, словно он заранее боялся не оправдать ожиданий.
  
   "Посылка" лежала действительно рядом с деревней - на берегу одного из озер. Это был большой куль, свернутый из парашюта и перетянутого парашютными стропами. К тому времени, как подошли Балабур со Львом Николаевичем, здесь уже находились доктор, Матвей - один из пасечников, двое рыбаков (один из них пришел с собакой) и Чуфая. Посылку уже раскрыли, и теперь координатор составляла перечень "подарков", записывая все точнехонько в специальную книжечку, которую Балабур уже неоднократно видел.
   - Так, чем на этот раз удивят, - приговаривала Чуфая, наблюдая, как пасечник Матвей достает очередную коробку. - О, Балабур? Молодец, что сразу пришел. Что здесь?.. Семен Николаевич, это, похоже, по вашу душу: капельницы, марля, таблетки...
   - Где? Чуфая, позвольте мне!
   - Пожалуйста, пожалуйста, доктор. Только не забывайте, нам принадлежит лишь пятая часть.
   - Да, да, конечно...
   Матвей отставил этот ящик в сторону, и доктор тут же углубился в изучение содержимого, словно ребенок, получивший от родителей долгожданный новогодний сюрприз.
   Далее оказался пакет с детскими распашонками, сорок две штуки; девятнадцать упаковок вышивальных ниток; четыре одинаковых учебника по химии за шестой класс, руководство по эксплуатации немецкого велотренажера; стеариновые свечи в количестве двадцати четырех штук...
   - Инсулин! - громко воскликнул Семен Николаевич, тут же смутился своей невоздержанности, скомкано извинился и опять закопался в ящик.
   Один из рыбаков складывал переписанные дары в тележку, следя, чтобы ни упаковки ни ящики не повредились. Чуфая перечисляла дальше.
   - Нафталин таблетированый, срок годности истекает через неделю, шесть упаковок... вот что, Матвей, сразу отдели одну упаковку, чтобы потом не забыть. Пусть у них лишек будет, и им туда нафталин пригодится, даже и просроченный.
   - А "туда" это - куда? - спросил Балабур.
   - Известно куда, - ответил за Чуфаю Левый, - в Ракушки. Они у нас что-то вроде церковной десятины.
   - Богу угодить за чужой счет, - вздохнул Матвей.
   - Вот тут ты зря, Матвей, - почти обиделся Левый. - Мы же не просто абы что, мы же все по-честному. А вдруг ракушечники правы, вдруг и впрямь придется под землей ховаться? Ты тогда и нафталин этот с них спросишь, и консервы и всякое разное...
   - Кулинария Востока! - воскликнула Чуфая. - Так, сегодня же отнести в "Котел". Ребята, завтра можно ждать в трактире чего-нибудь вкусненького...
   - Ага, или не съедобного, - опять вздохнул пасечник. - Трактирщик наш уж больно не воздержан на эксперименты. Нет, ну как он прошлый год дорвался до корня солодки и все делал такое пенное, (это же природный пенообразователь, солодка), ну я могу понять одно такое изобретение в день, но не так же... Молчу, молчу. Все равно книгу через неделю Черемшаны заберут, их очередь. Неделю я могу и потерпеть. Или, вон, на одной картошке протяну. С укропом.
   - Ворчун ты, Матвей, - заметил Левый.
   - Семен Николаевич, опять для вас, - сказала Чуфая. - Тесты на беременность. Упаковка... штук триста, наверное. Стерта цифра. Вы уж сами тут пересчитывайте.
   Доктор с благодарностью принял упаковку, а второй рыбак, тот, что был с собакой, заметил словно бы с одобрением:
   - Издеваются, паразиты. Самое, блин, необходимое высылают...
   - Дареному коню, как говориться, неча на рожу кивать, - отозвался второй рыбак. Балабур вспомнил уроки Советницы и подумал, что переделка поговорок, похоже, тут вполне приживается не только у детей.
   - Сушеная морская капуста с кунжутом, - продолжала Чуфая, - в упаковке, маркировано: так, считаем... сорок восемь упаковок. Матвей, напомни мне, детей от мала посчитаем по списку, распределим по всему заповеднику. Так, еще коробочка, что там... тетради. Вот это - дело. Это нам очень даже сгодится. Восемь упаковок по двадцать штук, итого - сто шестьдесят тонких тетрадей в клетку. Вот это, спасибо!
   Следующий черный полиэтиленовый пакет оказался набит печеньем. Просто печенье без упаковок, этикеток и завязок. Чуфая на секунду замерла.
   - А вот это уже нехорошо.
   Балабур не увидел в печенье ничего нехорошего. Было оно, конечно, несколько неопрятно и часть покрошилась, но что еще ждать от столько нежного продукта питания, при столь варварском с ним обращении?
   Второй рыбак подошел к мешку, достал одну печенюшку и позвал:
   - Тузик, на! Иди сюда, псина, чего вкусного дам.
   Пес радостно подбежал к угощению, понюхал и разочарованно отошел, так и не притронувшись.
   - Ах, ты ж, лягушка тебя заклюй! - воскликнул Матвей. - Не жрёть!
   - Ароматизаторов напичкали, - пояснил Лева, - вот и не жрет.
   - Это ж ладно, если только ароматизаторов... - вздохнула Чуфая. - Всю партию вписываем в сомнительное. Матвей, завтра же договорись с Остапом, пусть бросает все свои дела и дуйте на телеге в Ракушки.
   - Что, все печенье туда везти? - расстроился Матвей.
   - Все, - тон Чуфаи не терпел возражений. - Не хватало нам отравлений. Мало ли... В Ракушках разберутся, что с ним делать, это - их забота. Кстати, потом отправитесь в Крайнее, отвезете парашют, стропы и еще соберу им всякого разного. Они давно просили, воздушный шар, вроде, мастерят. Что, беремся за самые большие коробки? Ставки будут?
   - Калоши, - тут же предположил Левый.
   - Холодильники, - отозвался Балабур, потому что по форме и объему обе коробки действительно напоминали упаковки для холодильников.
   - Сахар, - выдвинул версию первый рыбак.
   - Сахар был в прошлом году, - возразил Матвей. - Может, гуталин? А что, с них станется центнер гуталина сбросить, от сердца оторвать.
   - Гуталин сейчас не производят, - с сомнением в голосе сказал рыбак с собакой.
   - Открываем уже, - предложил доктор. - Что гадать, еще ни разу не отгадали.
   Первая коробка оказалась битком набита пластиковыми бутылками с минеральной водой. Перед последней коробкой Чуфая на секунду замерла.
   - Каждый раз немножко не по себе, - призналась она. - Все жду каких-то чудес напоследок.
   Она сняла с коробки пластиковый обруч, отогнула картон и... замерла. Охнула. Потом, не помня себя, стала рвать картон, совершенно не экономно, расточительно, но Балабур уже понял, в чем дело: вся коробка была набита книгами. Чуфая взяла себя в руки, спокойно, размеренно, однако трясущимися от волнения руками достала верхнюю книгу. Видимо, автор был ей не знаком, координатор открыла книгу и сообщила:
   - Библиотечная. Списана месяц назад. Матвей, запиши название и количество страниц, подробную опись потом произведем.
   Они перебирали книгу за книгой молча. Каждый, по очереди, брал очередной том в руки, с уважением разглядывал и передавал другому. Последним смотрел книги доктор и клал их аккуратно на тележку, покрытую упаковочным парашютом. Книги были разные: художественная литература и справочники, журналы в книжном формате, брошюры различного содержания; книги с библиотечными печатями и без них; книги потрепанные и совершенно нечитанные еще со склеенными страницами.
   Балабур так и не смог найти никакой закономерности в этой подборке. Он еще не успел истосковаться по хорошим книгам, но почувствовал эту тоску в остальных и невольно поддался тому восторгу и благоговению, которое испытывали, излучали сейчас Чуфая, рыбаки, братья доктор и следопыт и даже несерьезный пасечник Матвей.
   После Чуфая всем по очереди наказала подписать акт, из которого Балабур узнал, что является членом комиссии по приемки посылки. Еще до темноты они успели все перетаскать к Чуфае (дом координатора одновременно служил и архивом, и приемным кабинетом). И возвращаясь домой уже в сумерках, Балабуру пришло в голову, что еще ни один из дней не казался ему таким длинным.
  
  
  
   ... 8 ...
  
  
   Дни здесь текут незаметно... Переваливаются с боку на бок - с утра к полудню, от полудня к вечеру, как сытые чушки в жару в луже под кустом.
   Уже два месяца, как я мог бы быть на работе, думал Балабур. Сразу за отпуском. На своей прежней работе. Торчал бы в инкубаторе, в лаборатории. Записывал всякие циферки в толстые журналы. Ел, спал, заигрывал с Тамарой. Мечтал бы о рыбалке...
   Его мысли были прерваны Федором, с которым они вместе косили траву для коз, а теперь - отдыхали в тени диких яблонь.
   - Ты бы п-покрестил мальца. Чего он у тебя нехристем ходит?
   - А что, здесь есть церковь? - удивился Балабур.
   - А как же. Есть, конечно, есть. Идти далековато, это ж в другом селе, в Полынихе, но зато поп настоящий. Не... поп у нас хороший, правильный поп. Ты смотри, как п-получилось: направили его с миссией в одну Африканскую страну. Прививок нашлепали, языку обучили, книжек надавали с картинками. А забросили - сюда. Ну, ты посуди - где мы, а где Африка.
   Федор вздохнул.
   - Да... Вот тебе и история. А он и не ропщет. Как понял, в чем дело-то, быстро понял, даже п-проверять не ходил как некоторые, так и говорит: оно, говорит, все равно, где Богу служить. Хоть, говорит, в Африке, хоть в колонии, хоть в ботаническом музее. И вы, говорит, не хуже, тоже - рабы Божие.
   И впрямь надо будет съездить, подумал Балабур. Генку свозить. Спросить, когда телега отправляется, наверняка кто-то из местных каждую субботу службы посещает...
   Балабур посмотрел вдаль. Он не знал, в какой стороне Полыниха, но ему почему-то показалось, что где-то вон за теми сопками. Он слышал от Енота, что чуть справа, за средней ничем не примечательной сопкой под названием Обводная, находится звероферма. А слева, между Остропиковой и Терешкой - хвоиная заимка, на которой живет Алексей Молчун. Центральных, видных отсюда сопок было три, но их названий Балабур не помнил. Еще одна сопочка, рядом с Терешкой, сейчас закрывалась деревьями, но, если подняться на ноги, то ее видно, называется она Хороводная, и примечательна обилием полянок и уютных закутков, именно сюда сползаются деревенские на пикники и праздники.
   - У меня тут к тебе предложение от моей, кхм, половины. В смысле стирки. Она за ведро белья всего двадцать копеек берет, только мыло ей заранее надо приносить. Что мелкое, так это на руках, конечно, а п-покрупнее - ногами стирает. Не знаешь, что ли как это? Ну, замачиваешь в большом корыте или в ванне белье, значит, а потом каждые полчаса по нему ходишь - прыгаешь, пританцовываешь. Вся грязнота из него выбивается. Она, супруга моя, как-то увидела на веревке у тебя одежда сушится, ты уж не обессудь, все мимо друг друга ходим, и так ее потрясла та футболка...
   - Какая футболка? - не понял Балабур.
   - Та, что когда-то белая была, а потом, некоторые народные умельцы, на которых мы сейчас не будем п-пальцем показывать, замочили эту бедную футболку с джинсами. И с тех пор цвет она имеет непримечательный. А ты не стесняйся, научишься еще. А нет, так, опять-таки, двадцать копеек... Ты вообще, женат? - поинтересовался вдруг Федор, и тут же пояснил: - Я почему спрашиваю, сынок у тебя есть, а жены, вроде, не видно. Как так? Там забыли?
   - Я не женат, - ответил Балабур. Он уже приготовился сочинить версию, но Федор сам себе все разъяснил.
   - Да, такое бывает, бывает. И папы-одиночки, конечно, встречаются, хотя и реже. Но тут вообще все наново начинать п-приходится. У нас, вон даже дед Кирилл Фимович, и тот, как попал сюда, говорит, все, говорит, теперь я - холостяк! А то баба его там, видите ли затюкала, то п-побриться заставляет, то носки поменять. Он тут-то и ожил. Еще и моей пытался глазки строить, одуванчик престарелый!
   Балабур не стал возражать. Он не был лично знаком с Кириллом Фимовичем, хотя и видел его пару раз в "Котле".
   В "Котле" за это время произошли изменения: трактирщик женился. Причем, невесту привел из другого села (из какого именно - мнения расходились, потому что лично женщину раньше никто не знал, а сами молодожены об этом мало говорили).
   - Бабы они, правда, тоже всякие бывают, - заявил Федор. - Я уж их за жизнь насмотрелся! И вот ведь: чуть только поумнее какая, так ей, значит, хочется, чтобы ты ее красоту оценил, а если вся такая при глазках, при попе, ну и все остальное в норме - так ей п-подавай, чтобы ты ее мозг, ее внутренний мир обнаружил. А если у тебя, я извиняюсь, слюна течет при одном только взгляде на эту цыпу, ее, цыпу, это сильно, видите ли, обижает!
   Это были размышления и ответа они не требовали. Тем более что Балабур как-то не делил женщин на две безусловные категории: красавицы и умницы.
   - У женщины, - объяснил Федор, - мозги устроены совсем другим образом, чем у нас, мужиков. Я это тебе и без твоей биологии скажу. Вот возьми мою: о чем она думает? Только о пирогах да пеленках. У нее же все мысли забиты кастрюлями, которые я запаять обещал или, вон, дырой в заборе, через которую куры убегают. Все!
   - Ну... - возразил Балабур.
   - Знаешь, о чем она с соседкой разговаривает? О свекле. Сколько ее засеять и что с нее готовить. О прыщах, чем выводить. О тех же, блин, курах! Нет, с ними ни о чем серьезном не п-поговоришь. Ни о каких секретах мироздания, ни о каких там человеческих процессах...
   - Все разные.
   - Это они внешне разные. Внутри - все одинаковые.
   - А Советница? - нашелся Балабур.
   - Н-да... - стушевался Федор. Но тут же вывернулся. - Но исключение только подтверждает правило! Кстати, тут еще надо подумать, как к ней относиться, как к женщине, или как... ну, ты понимаешь.
   - Нет, - удивился Балабур. - Не понимаю.
   Федор хмыкнул, отхлебнул кваса из кувшина и продолжил.
   - Ты знаешь, почему здесь не воруют? Никто не ворует. Думаешь, это от высокой моральной устойчивости? Как бы не так. Неужто никто не тебе еще не брякнул?
   - Что?
   - Да все ж из-за твоей Советницы, будь она... здорова! Она всегда знает, понимаешь, не догадывается, не предполагает, ни вычисляет дедуктивным методом, а ЗНАЕТ, кто украл, куда что спрятал и как собирается украденное использовать! Мало того, у нас тут был случай, - Енот доверительно понизил голос. - Давненько еще. Поймали одного, что называется, на месте. Ну, он и говорит: пожалеешь, мол. Это он - Советнице. Ночью взял он топор и - к ее дому.
   Балабур вздрогнул: он вдруг с необычайной ясностью представил себе эту картину: крадущийся убийца у дома одинокой женщины... Но история окончилась неожиданно.
   - Только до дома-то он не дошел, - многозначно продолжил Федор. - Идет по деревне, собаки лают. Все сильнее и сильнее лают. Совсем звереть стали - с цепей рвутся. Ну, две и сорвалось... Вся деревня наблюдала, что там было! Одного-то пса он сразу топором зарубил, а второй вцепился ему в руку - он топор и выронил. Тут бродяжие псы подоспели, щенки всякие, что без привязи были... В общем, покусали его, чуть не до смерти. То его только и спасло, что догадался он в колодец прыгнуть. Поутру его достали. Два месяца в постели провалялся, а на ноги встал - нанял телегу и со все скарбом в Паутинки переселился. Это далеко - на самом другом краю заповедника. Даже не село, пара хуторов. Паутинки. Да... Такая вот твоя Советница.
   - А причем тут Советница? - спросил Балабур. - Мало ли, что с собаками случилось...
   Федор довольно хохотнул.
   - Да она и не скрывала, что ее рук дело. Так что твое утверждение, что она обычная женщина - спорное, очень спорное.
   - Я не говорил "обычная". Просто - женщина, - возразил Балабур.
   - Ведьма она. Одноглазая. Ее здоровье, - поспешно добавил Федор и одним дыханием допил квас. - Чудоверие - опасная штука.
   Балабур почувствовал, что несколько потерял нить суждений Федора, хотя история была интересная. Спорная, сомнительная, но интересная. Федор сделал глубокий вдох и завершил спор с самим собой неожиданным утверждением:
   - Нет, что бы ты не говорил, Балабур, а женщина в доме - это хорошо! Приходишь, вот хоть с покоса, а дома - постирано, помыто и еда, главное, еда наготовлена. И вот, что интересно, ведь каждая из них, ну, или почти каждая - своим долгом считает тебя накормить! Как бы к тебе не относилась, сколько бы вы лет вместе не проругались - все равно! Откуда это в них такое, ты вот мне скажи? Накормить мужика! Лозунг такой генетический!
   Генетический лозунг - это хорошо, подумал Балабур.
  
   Пахло травой. Откуда-то с востока из леса доносился рокот неизвестной птицы, а с запада, со стороны полей слышалось то ли эхо, то ли ответный рокот другой птицы.
   Советница занимала его мысли уже не первый день. Он все время возвращался к ее словам, к ее урокам с Генкой. Он вспоминал ее движения, и эти движения очаровывали, хоть и не были кокетливыми или намеренно продуманными. Балабур понимал, что с такой женщиной нельзя завести пошлый романчик, и совсем не потому, что это "боком выйдет", в истории Федора Балабур не верил, по крайней мере, в мистическую их часть. Но Советница была из тех редких женщин, которые восхищали силой духа, внутренним миром, независимостью...
   Две недели назад Балабур пригласил Советницу на свидание, на настоящее свидание. То есть, в его устах это звучало, как "прогуляться к озерам", но она сразу все поняла и сослалась на занятость. И он догадался, что она поняла и смутился, как подросток... А потом решил: "насильно мил не будешь". В самом деле, чем можно завоевать такую женщину? Умом он не блещет, чего уж там. Красоты, денег, талантов - тоже Бог не дал. Самый обычный. Всю жизнь я так рассуждаю, вдруг подумалось ему. Я ничего не делаю под предлогом собственной незначимости! Эта мысль неприятно вспыхнула в нем, и картинками пронеслись в голове видения: падающий вертолет, крадущийся с топором вор, испуганная женщина, а вокруг - неуверенные в себе, малахольные, инфантильные мужики, которые и на свидание-то толком пригласить не могут. Еще бы ей не отгораживаться от людей! Если достоинство не позволяет прикидываться или быть как все...
   И вдруг его пронзило острое чувство одиночества. Чувство, которое останавливает дыхание, сдавливает грудь, от которого хочется закричать или завыть, или бежать куда-то, потому что, если оставить все, как есть - это одиночество раздавит, и не останется человека, не останется Балабура.
   - Слушай, я тут вспомнил, - быстро произнес он, поднимаясь. - В общем, мне пора.
   - Скоро вернешься? - уточнил Федор.
   - Если не повезет - через час. А если повезет - завтра.
   Федор приподнял левую бровь, но ничего не сказал, только кивнул, отпуская и соглашаясь заранее с любой версией и с любым ходом событий.
  
   Балабур бежал. Плевать на жару, на мимолетность решения, на все подряд. Он торопился.
   Перед домиком Советницы распускались белые мальвы, легкий ветерок раскачивал бутоны молодых роз. Балабур остановился, чтобы отдышаться, но дыхание все не хотело восстанавливаться, и тогда он постучал. На стук послышалось: "Заходите". Балабур влетел и...
   - Я люблю тебя, - заявил он с порога.
   Советница сидела за станком и ткала гобелен. Приход гостя и его заявление заставили ее поднять голову, однако ткать она не прекратила.
   - Слишком жарко на улице. Солнечные удары принимают причудливые формы.
   - Я люблю тебя, - повторил Балабур спокойнее. - Я понял, сегодня только понял, перед тобой глупо притворяться, и нет смысла изображать гордое мужество. Я признался тебе в том, что сам осознал только что. И теперь делай с этим, что хочешь. А я буду делать то, что считаю нужным.
   - Это что?
   Балабур подошел ближе, потом опустился рядом с Советницей и сел прямо на пол.
   - Я хочу пригласить тебя на свидание. Прямо сейчас. И очень надеюсь, что ты не откажешь, потому что я знаю, чувствую, что я тебе нравлюсь. По крайней мере - не противен.
   - Тебя не пугает моя повязка?
   - Меня пугает, что всю свою жизнь я привык ждать действий от других. В детстве я боялся, что если скажу лишнее - меня могут выгнать из монастыря. Потом боялся, что своим вмешательством могу нарушить какие-то чужие планы, потом - что надо мной будут смеяться. Я все время чего-то боялся! И все время ждал, что кто-то мне что-то позволит, или как-то решит за меня, что делать. Мне легко было не отвечать за свои поступки, я просто не совершал поступков!
   Советница внимательно слушала. Балабур продолжал.
   - Когда я попал сюда - многое во мне переменилось. Ты знаешь, Генка мне не родной сын, то есть, по большому счету, он мне вообще не сын, но так получилось, что я за него в ответе, и это нельзя сбросить со счетов. Потом поход к стене, жизнь здесь, я столько всего узнал, и люди здесь замечательные, и ты...
   Он опустил взгляд и замолчал, но тут же снова заговорил.
   - У меня недостатков - море, и я не собираюсь рисовать из себя рыцаря, или кем там представляются, когда хотят девушку завоевать. Я... я трус. Я слабохарактерный. Я влюблялся, но мне никогда не хватало мужества довести хоть что-то до серьезных отношений. Но сейчас я - другой. И я уже не смогу вернуться в того, кем был, потому что некоторые перемены, они необратимы. Я мог бы обещать тебе вечную любовь, но это - глупо, я не уверен даже в завтрашнем дне, что уж говорить обо всей жизни, в жизни всякое бывает. Но ведь глупо и не попробовать, правда? Глупо каждый день проходить мимо того, кого любишь. Ты не доверяешь мне? Не веришь?..
   Советница молчала.
   - У меня есть сын, я за него в ответе, - сказал Балабур. - Ты знаешь. И еще... но это, потом. Это уже - другое. Если ты не против детей в семье, а мне кажется, что ты не против, то... то выходи за меня замуж! Подожди, - оборвал он сам себя, - если ты думаешь, что я это из-за Генки предлагаю, чтобы полная семья была, или что-то в этом роде, то ты ошибаешься! Я не поэтому! Я... скажи что-нибудь?
   Советница не улыбалась.
   - Прежде, чем мы вернемся к этому разговору, ты должен кое-что узнать, - сказала она. -Ты уже знаешь, что мой вертолет разбился. Я поранила глаз, переломала несколько костей и... и потеряла ребенка. После того выкидыша я уже не могу забеременеть. Так что своих детей со мной у тебя, скорее всего, не будет.
   Балабур взял ее ладони в свои и поднес к губам. Она не противилась.
   - Кроме того, я обрела кое-что, некоторые способности... Ты уже наверняка многое слышал, деревенские любят посудачить на эту тему.
   - Я знаю, что не все - правда...
   - Ты не знаешь и половины правды, - возразила она. - Гадания, советы, поимка воров - это все ерунда. Я умею предчувствовать беды. Отпугивать зверей. Внушать страхи...
   - Ты хочешь, чтобы я испугался и отступил? - перебил он. - Не старайся, дохлый номер. Завтра я все равно припрусь сюда, и тебе придется придумать что-то посерьезней.
   - Не будь так упрям и самоуверен. Однажды твоя любовь пройдет. Что тогда придет ей на смену? Отвращение? Страх?
   - Уважение. Преклонение, - продолжил Балабур. - Скажи, ты видела в своем будущем что-то печальное?
   - Нет... - удивленно возразила она. - Я вижу лишь другие судьбы, и то, кусочки, и это требует определенных усилий.
   - Тогда дай мне шанс. Не мне, нам. Наверное, кого-то твои способности действительно шокируют, но не меня. Для меня это примерно как... ну, как если бы ты была гениальным нейрохирургом или талантливой певицей. Я могу лишь преклоняться перед тобой и скромно топтаться поблизости.
   - А что скажет Гена? - спросила она.
   - Иногда мне кажется, что он знает меня лучше, чем я сам себя знаю. В любом случае, он не станет возражать. Но это все - вопросы, ты не сказала главное...
   - А мне кажется - сказала, - возразила она. - Но видимо, и мне придется кое к чему привыкнуть...
   - К чему? - спросил он, затаив дыхание.
   - К тому, что ты такой недогадливый.
   Балабур не мог дальше слушать. Он притянул Советницу к себе, обнял, потом осторожно прикоснулся губами к ее волосам, поцеловал в шею, в щеку, в губы... Когда поцелуй закончился, Советница тихо произнесла:
   - Меня зовут Марина.
  
  
   В деревне известие о новых отношениях разнеслось со скоростью моли, пожирающей ценную шубу: не заметно и повсеместно.
   На Балабура посматривали с интересом, мол, вот учудил, но помалкивали. Помалкивали по разным причинам. Кто-то из опасения перед Советницей, кто-то из "понимания": женщин мало, мужчина он молодой, а Советница, хоть и странная, хоть и одноглазая, но в целом - привлекательная, ничего тут не скажешь. И хозяйка хорошая, у нее даже лимон дома растет. А кто-то, впрочем, таких было немного, молчал потому, что считал - кому какое дело?
   Генка на сообщение Балабура ответил вполне достойно:
   - Ура! Если вы меня не выгоните.
   - С ума сошел? С чего это мы тебя должны выгонять?
   - Ну...
   Балабур потрепал мальчишку по голове и на всякий случай очень твердо сказал:
   - Брось даже думать такое. Ты - мой сын. И точка. Я тебя никогда не брошу и никуда не выгоню. Ну, разве что, когда ты подрастешь, женишься, закидаешь меня внуками...
   Генка рассмеялся, но тут что-то вспомнил и сказал:
   - Да, пап, на днях Леонида заходила.
   - Зачем? Что-то просила?
   - Да. Просила передать, что ты - дурак. Но я подумал, что это не к спеху, так что не стал торопиться тебя разыскивать.
   - Понятно, - усмехнулся Балабур. - Еще новости есть?
   - В среду театр приезжает. Из Ракушек. На площади объявление висит, но ты туда редко заходишь, вот и не знаешь.
   - Театр?
   - Да. Будут, наверное, что-то из Шекспира играть. Чуфая говорит, они всегда Шекспира играют. Вот бы они поставили "Много шума из ничего" или "Сон в летнюю ночь"! Только бы не "Макбета", не люблю, когда все умирают.
   - А "Король Лир"? - спросил Балабур.
   - Ну... лучше все-таки комедию. Я вообще не очень-то понимаю, зачем придумывать столько трагедий, неужели их в жизни не хватает?!
   Балабур вспомнил, что в Генкином возрасте он сам думал примерно так же. Он искренне не понимал, зачем нужны "слезливые истории", но сейчас, став старше, он мог ответить на этот вопрос.
   - Понимаешь, Геннадий, - сказал Балабур, присаживаясь за стол и наливая себе чай. - В трагедиях есть своя красота.
   - Красота в безысходности?
   - Если угодно, и в этом. Смысл трагедии показать, что определенные люди и определенные истории просто не могут хорошо закончиться. В трагедиях не бывает случайных смертей, то есть, бывает, конечно, но эти случайности - тоже закономерность. Не произошла бы та случайность, произошла бы иная. Например, возьмем того же "Отелло". Ну не появись Яго, не обмани мавра, думаешь, другой бы не нашелся? Может и не со зла, может, по случайности кто-нибудь сказал бы глупость, да и это не обязательно! Ревнивый человек и сам повод отыщет, без посторонней помощи. Так что, у Дездемоны в любом случае участь не завидная была. Или тот же король Лир: его поступки имели вполне закономерные последствия, ему еще, можно сказать, повезло, что у него третья дочь такая воспитанная и нравственная попалась. Судя по двум первым - большая удача.
   - Мысль я понял, - сказал Генка. - Но я все равно не одобряю трагедии. И не вижу в них никакой красоты. Может, потом, когда подрасту... А, еще новости: я записал нас в очередь на осень.
   - На что?
   - На саженцы домашнего лаврового листа и мандарина. Еще инжир был, но я на него опоздал. Домашние деревья тут вообще ценятся, за ними уход трудный, мало какие зиму переносят. Предоплата там небольшая, основное платить уже осенью.
   - Деньги нужны?
   - Я из карманных заплатил.
   - Возьми сколько нужно, там, ты знаешь, в аптечке на шкафу.
   - Спасибо, пап. Пока не надо. Слушай, я вот хотел спросить...
   Генка сел рядом за стол и смущенно договорил:
   - Вы с Советницей поженитесь? В смысле, я просто хочу знать, она к нам переедет или мы... Что? Я события тороплю?
   Балабур допил чай и покачал головой.
   - Ты как всегда смотришь в корень. Но мы решили пока просто встречаться, а уже в сентябре определиться. Свадьба... не знаю. Надо, наверное, Енота спросить, принято тут это вообще, или как?.. Но в любом случае, наш-то дом больше. И, знаешь, тут еще мало ли что произойдет за это время, так что давай не загадывать. Я думаю, оно само утрясется.
   И вдруг Балабуру вспомнилось, что эту же фразу он говорил примерно с год назад, по поводу то ли выдачи премий, то ли еще чего-то, и тогда Тамарка, скривившись, как от кислого, провозгласила: "Вот, типично мужская точка зрения!", а он, не зная, что ответить на такое обвинение, просто пожал плечами и сообщил, что не заметил у точки зрения никаких половых признаков. Мужики тогда заржали, а Тамарка фыркнула "Питекантроп!". Как давно это было...
  
  
   Театр расположился на центральной площади поселка. С самого утра натянули незатейливые тряпичные декорации, расставили длинные скамьи для зрителей (впрочем, многие приходили со своими стульями), на стенде висела переносная афиша из которой следовало, что играть будут "Ромео и Джульетту".
   Генка поначалу как-то сник, но стоило появиться на сцене молоденькой Джульетте, как паренек ожил и смотрел за действием с явным интересом.
   Балабур с Геной сидели в третьем ряду, с самого края. Рядом с ними расположилась семья Енотов, одетые в лучшую одежду, впереди - Демид Новоселов (о нем Балабур знал только, что Демид - изобретатель, это он, кажется, изобрел систему полива на грибной ферме), а позади разместились незнакомые односельчане, семейная пара.
   Когда началось представление, все разговоры стихли. Казалось, никто не смеет даже кашлянуть или почесаться. Зрители словно выпали из привычного мира и сейчас вместе с актерами переживали за судьбу двух противоборствующих семейств.
   Балабур смотрел представление, и вдруг поймал себя на мысли, что так же искренне следит за ходом пьесы, словно понятия не имеет, чем тут все закончиться, или, словно действие могло вдруг пойти по совершенно иному пути развития.
   Когда объявили антракт на пятнадцать минут, по площади разнесся общий шепот - люди все не могли позволить себе говорить в полный голос.
   - Пап, - прошептал Генка, - я сбегаю цветов нарву, хорошо? Пока антракт.
   - Успеешь?
   - Конечно! Еще и время останется, тут же рядом.
   Мальчишка тут же сорвался с места и ринулся по улице к дому.
   - Оно как тебе? - вполголоса спросил Енот, чуть наклонившись к Балабуру. - Конечно, местными силами, ну так зато с душой! А?
   Балабур понял, что Еноту почему-то очень важно мнение его, Балабура.
   - Замечательно, - ответил он искренне. - И костюмы - просто шедевры!
   Енот довольный просиял, словно и в постановке и в костюмах была непосредственно его заслуга.
   Зрители обсуждали постановку, некоторые, с видимым любопытством ждали продолжения - интересно было узнать, чем дело-то закончится.
   Но Балабуру не суждено было увидеть вторую часть представления: он почувствовал, как кто-то дергает его за рукав.
   - Папа! - громким шепотом позвал Генка. Он был взволнован и сильно запыхался от долгого бега, цветов в его руках не было.
   Балабур встал со своего места и отошел в сторону - актеры уже выходили на сцену, спектакль продолжился.
   - Что случилось? - спросил Балабур. Он понимал, что по пустякам Генка не станет поднимать паники.
   - Папа, там... там контейнер. Он какие-то звуки издает.
   - Какие звуки? Успокойся, отдышись. Скажи точно: какие именно звуки?
   Генка глубоко вдохнул и постарался произнести более внятно:
   - Как будто дверной звонок, как в изоляторе, а потом - как сирена. Нас по городу в прошлом году возили - очень похоже на сирены сопровождения. А потом опять, как звонок.
   - Ясно. Идем. Молодец, что заметил.
   - С улицы слышно. Благо, никто мимо не ходит, потому что все здесь. И еще там лампочки мигают.
   Балабур уже направлялся к дому.
   Началось.
  
   Контейнер надрывался. Балабур проверил показатели - данные постоянно менялись, но время еще было. Немного, но было.
   - Гена, иди в трейлер, открой сундук. Тряпки развороши, там найдешь пакет, в нем - баллоны с газом. Тащи сюда.
   Генка ринулся выполнять поручение. Он уже не нервничал так явно, догадавшись, что ничего глобально непоправимого не происходит, но все же волновался - просто не понимал, в чем дело.
   Он вернулся с баллонами, потом принес портативную газовую плитку, потом - ведро с водой. Балабур подключил плиту и поставил кипятиться воду. Потом осторожно, но тщательно вымыл контейнер со всех сторон и установил его на столе.
   - Еще одно, - сказал он Генке. - На полке с крупами стоит две железные банки.
   - Да. Ты велел не продавать. Там порошок какой-то. Мука?
   - Одну принеси. И беги за Советницей! Пулей! Она на площади рядом с Чуфаей у самой сцены!
   Тем временем, с контейнером происходили изменения: в боковой стенке обрисовалась панель, тут же зажглась красная стрелочка - она указывала на клеммы. Балабур вырвал клеммы, открыл панель и достал из специального кармашка стерильные перчатки и пузырек с дезинфицирующей жидкостью. Обработал руки, надел перчатки.
   Контейнер перестал пищать и затрясся. Балабур осторожно надавил на вторую боковую стенку, она откинулась, показался широкий резиновый паз, он вибрировал, сжимался и растягивался.
   - Куда ж ты так торопишься, - проворчал Балабур, поглядывая на таймер с внутренней стороны.
   Паз на секунду замер, и вдруг разошелся в стороны, и в просвете показалась крохотная головка. Балабур протянул руки, поддерживая новорожденного, контейнер продолжал выталкивать младенца наружу и вместе с ребенком выплескивал остатки питательной среды и красноватую родовую слизь.
   Наконец весь ребенок вышел наружу, Балабур привычно перевязал пуповину, быстро осмотрел младенца.
   - Девчушка... Два килограмма, не больше. Пальцы... все пальцы. Живая... Живая!
   - Пап! Что это?! Кто это...
   В дверях стояли Генка и Советница. Женщина, зажав рот рукой, замерла на пороге, а Генка, тоже остолбенев, перекрывал ей путь в комнату.
   - Сестренка твоя, - не скрывая радости в голосе, ответил Балабур. - Ну, чего замерли? Быстренько мойте руки и помогайте. Ее обмыть надо, накормить... Геннадий, дуй опять в трейлер, в шкафу на стене...
   В этот момент малышка открыла рот, и раздался громкий крик. Советница вздрогнула.
   - Что случилось? - испуганно проговорила она. - Ей больно? Ты что-то не так сделал?
   - Все в порядке, - успокоил Балабур. - Она возмущается перемене обстановки.
   Он бережно обмыл девочку в теплой воде, тут вернулся Генка, сообразив, что хотел сказать отец - принес куски ткани и бутылочку для искусственного вскармливания. Бутылочку опустили в кипящую воду для стерилизации.
   Малышку запеленали, накормили, она почти сразу уснула на руках Советницы. Женщина сидела в кресле, не отрываясь, смотрела на младенца, и Балабуру показалось, что она совершено не шевелится.
   - Марина, - позвал он шепотом.
   Советница подняла взгляд.
   - Ты есть хочешь? - спросил он. - Уже вечер.
   - Нет, - ответила она так же шепотом. - Можно, я еще посижу?
   - Конечно, - удивился он. - Это же, вроде как, твоя дочка.
   - Моя? Моя... дочка? - она пыталась осознать это, но первый шок еще не прошел, и думалось с трудом. Зато сформировался вопрос: - Но... а почему ты ничего не говорил? Даже не намекнул?
   Балабур подкатил полено и присел рядом.
   - Мне было приказано уничтожить контейнер. Сказали, что он бракованный, и показатели там были какие-то сомнительные. Ребенок мог родиться мертвый или инвалид или с уродствами...
   - И - что?
   - Я не знал, как ты отреагируешь. Как все отреагируют.
   - Как можно тут роптать? - изумилась Советница. - И почему ты сейчас решил, что ребенок совершенно здоров?
   - Тут все просто, - Балабур указал на пустой контейнер, Генка как раз домывал стол и полы. - Сейчас все показатели в норме, видишь внутри дублирующее табло, значит, развитие плода прошло обычно. Скорее всего, на раннем этапе в контейнер что-то подмешали. Отравить его они не могли, потому что тогда началось бы расследование, а вот показатели подпортить - это никого не удивит.
   - Они хотели... убить ее?
   - Да... абортировать образец. Не волнуйся, не переживай так, все же хорошо закончилось!
   - Тихо! Разбудишь малышку.
   Генка убрал ведро и тряпку, сполоснул руки и подошел к родителям.
   - И я так появился? - спросил он едва слышно. - Глупый вопрос, конечно так, как же еще. Никогда бы не подумал... А как мы ее назовем?
   Советница задумалась, а потом они вполголоса стали обсуждать имена, и у Генки вдруг обнаружилось масса версий, а Марина пыталась тут же связать эти имена с отчеством, но "Балабуровна" во всех версиях звучало как-то коряво. Они не унывали и подбирали все новые и новые варианты.
  
   Теперь все будет иначе, подумал Балабур. Мы никогда не вырвемся отсюда, и поэтому все будет хорошо. Некому нас разлучить, некому отнять дом и Генку, и малышку, и жену... Закончились душевные метания, Балабур знал, чего он хочет.
   Он смотрел на свое семейство и отчетливо осознавал, что в ответе за них, и эта ответственность делала его сильнее и взрослее, и значительнее в собственных глазах, она превращала никому не известного научного сотрудника в отца семейства, в хозяина дома, в нужного и полезного обществу человека.
   Он представил, как назавтра появится Енот и увидит ребенка, и начнет сумбурно выражать свое удивление, перемежая его с советами по уходу младенцев. А потом Енот побежит к Чуфае и к доктору, и по соседям... История рождения покроется кучей легенд и домыслов, среди которых будут и совершенно невероятные. А в следующем выпуске "Новостей Затишья" в маленькой колонке с самого края как всегда поместят непременное поздравление с новорожденными, среди которых будет имя и его дочки...
   Малышка заворочалась, вскрикнула, Советница тут же прижала ее к себе и стала укачивать, а потом взглянула на Балабура, словно спрашивая, все ли так она делает, все ли правильно?..
   И в этот короткий момент между криком новорожденного ребенка и взглядом любимой женщины, Балабур вдруг ясно представил, какие слова для эпитафии он передаст Чуфае: "Я жил здесь. Я был здесь счастлив."
  
  
   Апрель - октябрь 2007
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   1
  
  
   91
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"