Аннотация: Он проснулся достаточно поздно, в начале девятого. Жена и дочка уже ушли: жена на работу, дочь в школу. В квартире было очень тихо, лишь с улицы приглушённо доносились звуки проезжающих машин.
Утро. Цвет жёлтый.
Он проснулся достаточно поздно, в начале девятого. Жена и дочка уже ушли: жена на работу, дочь в школу. В квартире было очень тихо, лишь с улицы приглушённо доносились звуки проезжающих машин.
Несмотря на позднюю осень, погода в этом году стояла на редкость хорошая: было тепло и солнце светило, если и не по-июльскому, то уж по-сентябрьскому то во всяком случае. Вот и сегодня небо было бездонно-прозрачное, без единого облачка. Стену его комнаты заливал жёлтый свет утреннего солнца. Ветви росшего перед окном тополя шевелились от тихого дуновения осеннего ветра, шелестя последними, огненно-жёлтыми листьями.
Он встал и вышел на кухню. Поставил на плиту чайник и, пока тот закипал, смотрел на улицу, на проезжую часть, по которой непрерывной чередой двигались машины: начало рабочего дня. В доме напротив, на балконе второго этажа, пожилая женщина переливала что-то из одной кастрюли в другую.
Чайник закипел. Он сделал себе кофе, выпил его несколькими большими глотками, потом закурил. Сегодня он должен был идти в социальную службу оформлять военную пенсию. Он уже месяц, как вернулся из армии, с фронта, но никак не мог собраться и пойти в социальный департамент. Целый месяц он не мог наговориться с женой и дочкой, только в последние полгода поняв по-настоящему, что они значат для него.
Он встречался с друзьями, о которых тоже много вспоминал - там, на фронте. В городе, в обычной мирной жизни, они не виделись по многу месяцев и как-то привыкли к такому положению вещей, однако теперь, вернувшись, он объезжал их, встречался и в выходные дни и в будни, несмотря на скрытое недовольство жён, а иногда и самих друзей. Не слушая отговорок о том, что завтра предстоит тяжёлый рабочий день, он доставал литровую бутылку и потом в течение часов рассказывал, как он был на войне, что он понял там о своей жизни, ещё недавно такой спокойной и размеренной.
В общем-то, друзья его принимали хорошо. Они задавали много вопросов, слушали внимательно, не перебивая, чего раньше в подпитии за ними не замечалось. Друзьям было интересно. Чувствовалось, что они очень удивлены тем обстоятельством, что он - тихоня и чуть ли не ботаник, полгода прослужил в армии, и не где-нибудь, а на передовой. А вот они...
После этих встреч он возвращался к себе и засыпал мёртвым сном. Ночевать у друзей, как это бывало обычным раньше, не оставался. Тянуло домой. И к жене с дочкой, да и вообще. Домой. Утром он просыпался поздно, держался из последних сил, чтобы не похмелиться, как он научился в армии, а вечером всё начиналось сначала.
Так прошёл месяц. Он уже давно давал себе слово заняться пенсией. Кроме, собственно, выплат за участие в военных действиях, ему полагалась надбавка за ранение. Он был ранен, правда не тяжело, при нашумевшем выходе из окружения Пятой бригады, в которой он служил. Как он узнал уже дома, в те дни все средства массовой информации захлёбывались описанием стойкости бойцов, которые, не поддавшись панике, организованно покинули передовые позиции и отошли на новый рубеж обороны по единственной, ещё не занятой врагом, дороге. И он тоже был там.
Он сделал себе ещё кофе. Чайник уже начал остывать и кофе получился негорячим. Он выпил его так же быстро, как и первую чашку. Вновь закурил. С ветки тополя за окном сорвался оранжевый лист и, медленно покачиваясь, полетел, неспешно спускаясь к земле. Как осенние листья мысли и воспоминания закружились перед ним. Он смотрел в окно. Небо над крышами домов было синее-синее...
Ему было почти сорок. Он родился в этом городе и прожил тут всю жизнь. Родители же его не были местными. Когда то, много десятилетий назад, семья его матери переехала сюда, за сотни километров, из соседнего государства. В те времена отношения между странами были прекрасными и тысячи семей перемещались через границу в обе стороны в поисках лучшей жизни. Чуть позже в город приехала и семья его отца.
Прошли годы. Отец и мать выросли, встретились, затем поженились. Спустя какое-то время появился на свет и он.
С детства его воспитывал дед - отец матери. Бабушка - мать матери, умерла через пятнадцать лет после переезда, а родители отца, примерно в те же годы, стали жить в деревне, довольно далеко от их города. Дед же остался в квартире с родителями и после их свадьбы, а когда появился внук, охотно занялся его воспитанием. К тому времени он уже был пенсионером и свободного времени у него было достаточно.
Дед воспитывал внука в соответствии со своими, в общем-то правильными представлениями о жизни: быть самостоятельным, всегда и по любому вопросу иметь своё мнение, держать по-мужски слово. Он же - внук - очень любил деда, и слушал его затаив дыхание. В их отношениях не было "сюсюкания", высокомерия, разговора "мэтра со школяром". Он с самого раннего возраста начал чувствовать себя личностью, и дед решающим образом поспособствовал этому.
А ещё дед привил ему любовь к Родине. К своей Родине, к той стране, в которой он родился, прожил большую часть жизни и из которой приехал в этот город. Он уважительно относился к государству, в котором жил сейчас но, несмотря на прошедшие десятилетия, не ассимилировал, не растворился в среде новых соплеменников. Дед любил рассказывать о своём детстве, о том, как жил в глухом, забытом Богом селе вместе со своими шестнадцатью братьями и сёстрами, из которых до совершеннолетия дожило лишь четверо. Он вспоминал о тяжёлом, с раннего детства, труде. Об одной длинной рубахе, в которой ребёнком бегал летом - штаны в раннем возрасте ещё не полагались. Рассказывал, что лишь в восемнадцать лет, отправляясь в город устраиваться рабочим на фабрику, впервые увидел поезд. И всегда в его рассказах, воспоминаниях красной нитью сквозила любовь к этому незатейливому вроде бы миру, его традициям, взаимоотношениям, жизненному укладу.
Внук внимал рассказам деда: этим рассказам не было альтернативы. Тот, "дедов" мир, оставшийся по ту сторону границы, казался естественной предтечей нынешней, уже "его" жизни. Это убеждение не поколебали ни "улица", где с детства у внука было много друзей, ни школа, в которой, естественно, воспитывался культ страны пребывания. Он любил и эту страну, свою фактическую родину, где он жил, где появился на свет. Две родины сосуществовали в его сознании в органическом единстве, он любил их, как ребёнок любит и отца и мать. В то время - счастливое время - никакого противоречия в этом не было, да и не могло быть.
Эти убеждения сохранились у него и в дальнейшем, когда он взрослел, из ребёнка превратился в юношу, а потом и в мужчину. А уж убеждения, принципы у него, спасибо деду, были железные.
Со временем он перестал нуждаться в деде, в его советах и помощи. Да и взгляды их теперь совпадали далеко не всегда. Однако, он всегда сохранял уважение к нему и, может быть, единственного по настоящему, искренне любил.
Дед умер, когда ему было восемьдесят семь, а внуку двадцать два. Дед до последних дней сохранял ясность мысли, оставался самим собой. Никаких проявлений старчества, глядя на него, не замечалось. Он и чувствовал себя до последнего дня нормально, и умер неожиданно: утром как обычно встал, привёл себя в порядок, хорошо поел. Семья - родители, разошлась по своим делам, а вечером мать, придя с работы, нашла деда мёртвым, сидящим на диване.
Для него - внука, смерть деда стала испытанием, первой смертью близкого человека. Вместе с тем, он в тот момент был уже взрослым. Уже жил в гражданском браке с женщиной, на следующий год женился, так что...
Всё шло своим чередом.
Он закончил экономический факультет университета и работал в отделе продаж фабрики по изготовлению мебели. Сначала обычным менеджером, затем немного подрос по службе. Всё складывалось у него, в общем-то как и у всех. Будущее представлялось более-менее предсказуемым, во всяком случае, в общих чертах. Жизнь же, как и положено, распоряжается по-своему...
С чего началось ухудшение отношений между двумя дружественными соседними государствами он, да и любой простой смертный, вряд ли смог бы объяснить. У политиков свои резоны. Впрочем, он никогда особо политикой и не интересовался. Однако, между странами начало проскакивать непонимание. В газетах, чем дальше, тем больше стали появляться критические выпады в адрес соседа, а вскоре пресса начала настоящий штурм позиций друг друга. На первых порах он не особо обращал внимание на всё это. Только удивлялся и, чего греха таить, был немного растерян. Он относился с любовью и к своей родине и к родине своих предков, однако всю жизнь в этом не было ничего взаимоисключающего. Обе любви сосуществовали без каких-либо препятствий. Он всегда, как учил его дед, открыто говорил об этом. Теперь же ему становилось не по себе. Средства массовой информации нагнетали если не ненависть, то уж, во всяком случае, нетерпимость, пренебрежительное отношение к оппоненту. Открыто отстаивать точку зрения, отличную от официальной, становилось небезопасно.
Всё это продолжалось более или менее продолжительное время, пока случайный инцидент на границе не перерос в серьёзный конфликт. В один, не скажешь, чтобы прекрасный день, возле пункта приграничного пропуска начался митинг. Представители ячейки какой-то партии из небольшого городка с одной стороны границы, а также "мобилизованные" ими жители в количестве человек пятидесяти, имея на руках несколько плакатов нелестного для оппонентов содержания, начали скандирование. Тогда такие мероприятия, правда, не около границы, случались всё чаще.
В общем-то, всё это, скорее всего, закончилось бы ничем: постояли бы, покричали, да и разошлись. Но вдруг, абсолютно неожиданно, раздались выстрелы. Откуда, кто - неизвестно. Однако, среди демонстрантов оказалось несколько раненых, а один человек впоследствии умер в больнице.
Что началось в прессе, было не описать. Страна, гражданами которой были демонстранты, разумеется, выступила с обвинениями о "чудовищном зверстве по отношению к мирным жителям, свободно высказывавшим свои убеждения". Противоположная сторона утверждала о "бесчеловечной провокации", устроенной оппонентом. Одни - потерпевшие, ссылались на данные экспертизы, установившей, что стрельба велась со стороны пункта пропуска. Другие резонно предполагали, что результаты экспертизы были просто-напросто сфальсифицированы, так как её представителей к проведённым исследованиям не привлекали. Объективную истину так и не удалось установить, да это никого особенно и не интересовало, так как всё это задумывалось именно как провокация, и она достигла своей цели.
Через месяц после описанных событий между странами разгорелся вооружённый конфликт. Он носил локальный характер и протекал в приграничных районах. Кроме жителей этих районов другие граждане обеих стран, как ни удивительно, мало ощущали на себе последствия конфликта. Однако, на улицах городов тут и там замелькали люди в военной форме. В стране, где он жил, был объявлен призыв резервистов. В армию призывали мужчин разных возрастов: и двадцатилетних, и тех, кому было уже за сорок. Вначале это вызвало серьёзное беспокойство в обществе: никому особенно не хотелось отрываться от семьи, от привычных занятий и уходить в армию. Да и ладно бы просто в армию - фактически на фронт.
Вскоре выяснилось, что государство к масштабному призыву не готово ни финансово, ни организационно: необходимые ресурсы для обустройства быта большого количества резервистов отсутствовали. Повестки на призывные пункты приходили далеко не всем и, постепенно, народ начал успокаиваться. Жизнь - обычная, повседневная, брала своё.
Успокоился и он: продолжал ходить на работу, заниматься семьёй.
Он хорошо помнил тот мартовский день: солнечный, почти по-майскому тёплый. Рано тогда возвратился с работы. Настроение было отличное. Он даже думал купить пива и на весь вечер устроиться перед компьютером смотреть какой-нибудь фильм. Зайдя в подъезд, заглянул в почтовый ящик. Там одиноко лежал какой-то конверт. Письма он получал редко, не помнил уже, когда в последний раз. Вместо адреса отправителя стоял бледный штемпель, настолько бледный, что ничего разобрать было нельзя. Недоумевая, он зашёл в квартиру и, распечатав конверт, не поверил своим глазам: текст на прямоугольном листке из плотной бумаги гласил, что в соответствии с такими-то нормами закона, он подлежит призыву в армию в качестве резервиста.
В этот день он таки выпил, и даже кое-что покрепче, чем пиво. Он помнил, как сидел на кухне перед бутылкой со спиртным и думал...
О чём он думал?
Во-первых, поначалу не мог поверить в случившееся. В голове не укладывалось, что все эти конфликты между странами, эти войны вот так могут коснуться его самого. Ведь вокруг было множество его друзей и знакомых, которым такие вот повестки не приходили. А тут...
Немного погодя, несколько захмелев, он осознал, что всё это ему не снится и надо как-то реагировать. Нехитрые рассуждения приводили к нехитрому выводу, что вариантов имеется целых два, а именно: идти в армию или не идти туда. Инстинктивно он начал рассуждения со второго. Резон в таком подходе, в общем- то, был.
Он и в молодости не служил в армии. Вроде бы и шло тогда к этому, но... Вспоминать эти старые нюансы не имело смысла. Но теперь, в его-то возрасте? В молодости всё это куда проще, а сейчас, когда тысячами нитей годами соткан быт: и семья, и работа, и куча самых разных обязательств. Кстати, и кредит в банке... С другой стороны, он всю жизнь чувствовал какой-то дискомфорт от того, что тогда не пошёл в армию. В молодости он был где-то даже и рад этому. С годами же на многое смотришь уже иначе.
Но всё это было ещё полбеды. Ведь речь шла не о том, чтобы просто идти на службу. И даже не просто на войну как таковую. Нужно было идти воевать со своей самой настоящей Родиной, со страной, где родились и жили его предки, на культуре которой он был воспитан, откуда приехал его дед... Было над чем призадуматься.
Вечером он, естественно, рассказал всё жене. Рассказывал каким-то виноватым тоном, как будто в чём-то оправдываясь. Жена, разумеется, была резко против, предлагала кучу вариантов, как можно было бы избежать армии.
Он её мало слушал в тот вечер, да и пьян был изрядно.
Решение он принял не в раз. Идти воевать с Родиной было невозможно, невыносимо. Что угодно, только не это. Он пытался себя представить в этой ситуации и не мог. Что он скажет себе сам - потом, когда всё закончится? И, вообще, будет ли он жив к тому времени? А что бы сказал на это дед?
Но утром того дня, когда ему нужно было идти на сборный пункт, он понял, что не может не пойти. Вот не может - и всё тут!
Накануне с женой всё уже было обговорено. Что с утра его положат в больницу на обследование по поводу сердечных болей - у жены в больнице работала мать. Однако, утром, когда он курил перед открытой балконной дверью - на улице уже совсем была весна - он понял, что если и сейчас, как в молодости, он останется дома, то уже никогда больше себе этого не простит. Судьба редко даёт шанс исправить издержки прошлых лет, и вот сейчас стечение обстоятельств абсолютно неожиданно предоставило ему шанс почувствовать себя мужчиной. Не гулякой, не любовником, а мужчиной-воином. Если не сейчас - то уже никогда. И много ли стоит его любовь к родине, если теперь он спрячется, проявит нерешительность. Да что там - просто струсит.
Нельзя любить Родину, считать себя порядочным человеком и - быть трусом. Как говорят мудрые люди, храбрость - это не отсутствие страха, это противление страху.
В общем, сообщив жене, что идёт ложиться в больницу, он отправился на сборный пункт. Правду ей не сказал ещё и потому, что оставил для себя возможность для отступления. Решить то он решил, но, что и говорить, было страшновато.
Он помнил, как в последний раз курил недалеко от входа. Ну! Или - или!.. Помнил, как решительно выбросил сигарету и пошёл ко входу, возле которого толпились такие же, как он мобилизованные...
Он встал и подошёл к окну. Утро заканчивалось, и начинался день. Солнце уже поднялось высоко и тени от деревьев стали короче. Машин на дороге было поменьше - все уже на рабочем месте. Он вновь сел за стол. Прикрыл глаза...
Армия вспоминалась ему каким-то невероятным, неправдоподобным событием. Таким непохожим на всё, что происходило с ним ранее. Он помнил и медицинскую комиссию, где он - почти сорокалетний - чувствовал себя безусым юнцом, и дорогу в учебную часть, хмельное веселье в автобусе, когда уже изрядно навеселе, он немного успокоился, а из висевшего в голове пьяного тумана доносилось только: "Ты молодец! Ты сделал это! Ты мужчина!"
Служить ему было непросто. Человеку в зрелом возрасте вообще очень трудно постигать что-то абсолютно новое. Здесь же гражданскому человеку предстояло стать военным. Конечно, командиры относились к ним не как к юношам: все были взрослые мужики. Некоторые, как он, даже "заматеревшие". Но проблемы всё же, безусловно, были.
После месячного обучения их отправили на передовую. Там уж точно свет показался "с овчинку". Их позиции постоянно находились под обстрелом. Он впервые почувствовал, именно не понял, а почувствовал, что смерть существует, и не вообще, где-то далеко и нескоро, а реально, как реальна лужа перед домом после ночного ливня. Сначала он просто не мог ни спать, ни жить. Потом как-то пообвыкся, стало поспокойнее. Так, как тем жарким летом, он не пил никогда в жизни: ни до, ни после...
Однажды, в конце августа, через четыре месяца после начала его службы, подразделение, в котором он находился, прикрывало дорогу, по которой части отходили на новые позиции. Тогда как раз началось нашумевшее осеннее наступление противника и, опасаясь окружения, командование приняло решение отдать часть территории и отвести силы на вторую линию обороны. По дороге, возле расположения его роты, двигались боевая техника, тягачи с артиллерийскими орудиями, грузовики, шли пешие колонны. Глядя на них, измученных, ошалевших, он думал, что уж насколько незавидна его участь, но там, на переднем крае - настоящий ад. Хорошо, что он хотя бы не попал туда, хоть тут Бог миловал.
Колонны шли несколько дней, затем дорога опустела. Они продолжали находиться на том же месте, прикрывая уже непонятно теперь что. Никакого приказа: что делать теперь, отходить или нет, не поступало. Связи со штабом не было и командир - почти его сверстник, с которым они были в учебной части, поехал в тыл выяснить ситуацию.
Было два часа дня. Нещадно пекло последнее августовское солнце. Они сели обедать, выпили "по первой" и как раз разлили "по второй", когда на дороге появились танки. Вражеские танки. Они неспешно двигались колонной, явно не подозревая, что здесь ещё может находиться неприятель: отступление секретом не являлось. Как выяснилось позже, о них просто забыли.
Забыли! В гражданской жизни такое бы показалось ему просто немыслимым, но... Невероятное в тот день стало очевидным. Их ничтожное подразделение оказалось лицом к лицу с явно превосходящим их по силе противником. По фильмам он знал, что в подобных ситуациях положено немедленно разворачивать орудия навстречу врагу и с пылающим взглядом начинать неравный бой, заканчивающийся, как правило, геройской смертью. Однако же, в реальной жизни такой финал не показался ни ему, ни его сослуживцам подходящим выходом из положения, поэтому, бросив всё кроме личного оружия, они молниеносно погрузились в машины и двинулись наутёк.
Их заметили. Колонна вражеских танков рассыпалась по полю и начала выцеливать автомобили. Через какое-то время, когда грузовик, в котором он ехал, уже почти скрылся за поворотом дороги, метрах в десяти сзади разорвался снаряд. Он почувствовал удар и тугую боль в плече, а потом вместе со всеми повалился на дно кузова...
Он получил осколочное ранение и попал в госпиталь, где тоже испытал все прелести воинской службы. Нужных лекарств, как водится, не было, и их привозила жена, с которой они встретились там впервые за всё это время.
После месяца с небольшим, проведённого в госпитале, его досрочно демобилизовали по ранению. Плечо ещё немного болело, но серьёзного, к счастью, ничего не было. После госпиталя ему полагался длительный больничный для реабилитации, и он вернулся домой.
Что он чувствовал, переступив порог дома после всего, что произошло, говорить дело излишнее. Это был ураган чувств. Он лишь понимал: пережитое останется с ним до конца жизни...
Он посмотрел на часы. Было без двадцати одиннадцать. Долго же он просидел... Как не хотелось ему сейчас выходить из дома, но надо. Давно уже надо было сходить туда.
Он отставил пустую чашку из-под кофе, пепельницу, набитую окурками. Пошёл в свою комнату, не спеша оделся. Потом подошёл к серванту и вытащил из секретера папку с документами: военными и медицинскими. Выйдя в коридор, положил бумаги на тумбочку, включил светильник, начал обуваться. Затем осторожно, чтобы не потревожить повреждённую руку, надел куртку. Посмотрел в зеркало. У виска, в такт тиканью часов, доносившемуся с кухни, пульсировал кровеносный сосуд.
Пора.
Он взял с тумбочки ключи, потянулся к выключателю. Случайная тень упала на папку с бумагами, на которой чётким почерком было написано:
Имярек.
Утро. Цвет красный.
Он проснулся достаточно поздно, в начале девятого. Жена и дочка уже ушли: жена на работу, дочь в школу. В квартире было очень тихо. Звуков улицы также не было слышно: окна выходили во двор.
Несмотря на начало ноября, погода в этом году стояла на редкость хорошая: было тепло и солнце светило, если и не по-июльскому, то уж по-сентябрьскому то во всяком случае. Вот и сегодня небо было иссиня-лазурное, без единого облачка. Стену его комнаты заливал алый свет утреннего солнца. Ветви росшей перед окном акации шевелились от тихого дуновения осеннего ветра, шелестя последними, огненно-багровыми листьями.
Он встал и вышел на кухню. Поставил на плиту чайник и, пока тот закипал, смотрел в окно. Во дворе, на стоянке, машин почти не было. Все уже разъехались: начало рабочего дня. В доме напротив, на лоджии третьего этажа, какой-то мужчина набивал антресоль.
Чайник закипел. Он сделал себе кофе, выпил его несколькими большими глотками, потом закурил. Сегодня у него был выходной и он должен был идти в регистрационную службу, выяснять: как движется дело с получением гражданства. В прошлый раз его попросили дополнительно принести документы о повышении квалификации.
Он с семьёй уже полтора года как переехал в эту - соседнюю - страну, но вопрос с получением гражданства всё затягивался и затягивался.
На новом месте всё, безусловно, складывалось очень и очень непросто. Прежде всего, во многом, иной уклад жизни. Хотя обе страны и были очень ментально схожи, однако тысячи нюансов делали жизнь в каждой очень своеобразной. Он, обретший к своим годам множество навыков, привычек, в конце концов языковых особенностей, чувствовал себя на новом месте как зверь, попавший в чужой лес. Приходилось вновь учиться жизни: правилам существования, общению с людьми.
Не легче было и его семье. Жене пришлось переучиваться - по её специальности работу найти она не смогла. В её возрасте - хоть и среднем, но всё же - переучиваться было трудно. На фоне других проблем, необходимости с нуля устраивать быт, это вносило дополнительную нервозность.
Дочке тоже было непросто: новый коллектив в школе несет потенциальную опасность невосприятия новичка сверстниками и сам по себе, а если учесть, что этот новичок приехал из страны, с которой идёт война...
Квартиру по своему старому месту жительства они, разумеется, продали, а тут, после переезда купили новую. Однако, из-за разницы в ценах, продали они трёхкомнатную, а купили лишь из двух комнат. Это тоже не придавало положительных эмоций: пришлось отказаться от общего зала, оборудовав в обеих комнатах спальни. Для супругов - комната побольше, для дочки - поменьше.
У себя на родине он работал менеджером среднего звена на большом предприятии, но здесь аналогичную работу ему, как и супруге, найти также не удалось. Помог случай. В молодости он увлекался рисованием, у него это получалось и он поступил в художественную школу. В семнадцать лет, одновременно с аттестатом об окончании средней школы он получил и свидетельство об окончании школы изобразительного искусства. Ему была присвоена квалификация художника с правом преподавания. Теперь это ему очень пригодилось и он, тоже правда с трудом, устроился работать учителем рисования. Худо-бедно, но средствами к существованию, пусть скромному, его семья располагала.
Главная же проблема была не в этом. Когда половина жизни, пожалуй даже большая половина, прожита, тяжело оказаться вот так в незнакомой стране, незнакомом городе, без родственников, друзей, коллег по работе, да, в конце концов, без соседей по подъезду, пусть не очень милых и доброжелательных, но уж зато насколько привычных, без которых и сам дом представить, кажется, невозможно.
Резкое изменение привычного уклада жизни вылилось в стойкую депрессию, чего ранее с ним никогда не случалось. На людях он ещё держался - не было другого выхода. Когда же оказывался дома, искал спасение в алкогольном забытьи. В будние дни особо не увлекался - потерять работу было совершенно невозможно, немыслимо. А вот перед выходными покупал спиртное, уединялся на кухне и напивался почти до беспамятства. Жена, обычно резко реагировавшая раньше на подобные вещи, сейчас почти не трогала его. Ей самой было невесело. Она просто закрывала дверь на кухню и в этот вечер их общение на этом заканчивалось. Он сидел, глядя в окно, на покачивающиеся на ветру ветви деревьев, такие же, как и в его городе. Почти такие же...
Он сделал себе ещё кофе. Чайник уже начал остывать и кофе получился негорячим. Он выпил его так же быстро, как и первую чашку. Вновь закурил. Мысли и воспоминания закружились перед ним. Загадочная субстанция памяти вновь перенесла его к решению, Рубиконом разделившим жизнь...
Ему было почти сорок. Он родился в этом городе и прожил тут всю жизнь. Родители же его не были местными. Когда то, много десятилетий назад, семья его матери переехала сюда, за сотни километров, из соседнего государства. В те времена отношения между странами были прекрасными и тысячи семей перемещались через границу в обе стороны в поисках лучшей жизни. Чуть позже в город приехала и семья его отца.
Прошли годы. Отец и мать выросли, встретились, затем поженились. Спустя какое-то время появился на свет и он.
С детства его воспитывал дед - отец матери. Бабушка - мать матери, умерла через пятнадцать лет после переезда, а родители отца, примерно в те же годы, стали жить в деревне, довольно далеко от их города. Дед же остался в квартире с родителями и после их свадьбы, а когда появился внук, охотно занялся его воспитанием. К тому времени он уже был пенсионером, и свободного времени у него было достаточно.
Дед воспитывал внука в соответствии со своими, в общем-то правильными представлениями о жизни: быть самостоятельным, всегда и по любому вопросу иметь своё мнение, держать по-мужски слово. Он же - внук - очень любил деда, и слушал его затаив дыхание. В их отношениях не было "сюсюкания", высокомерия, разговора "мэтра со школяром". Он с самого раннего возраста начал чувствовать себя личностью, и дед решающим образом поспособствовал этому.
А ещё дед привил ему любовь к Родине. К своей Родине, к той стране, в которой он родился, прожил большую часть жизни и из которой приехал в этот город. Он уважительно относился к государству, в котором жил сейчас но, несмотря на прошедшие десятилетия, не ассимилировал, не растворился в среде новых соплеменников. Дед любил рассказывать о своём детстве, о том, как жил в глухом, забытом Богом селе вместе со своими шестнадцатью братьями и сёстрами, из которых до совершеннолетия дожило лишь четверо. Он вспоминал о тяжёлом, с раннего детства, труде. Об одной длинной рубахе, в которой ребёнком бегал летом - штаны в раннем возрасте ещё не полагались. Рассказывал, что лишь в восемнадцать лет, отправляясь в город устраиваться рабочим на фабрику, впервые увидел поезд. И всегда в его рассказах, воспоминаниях красной нитью сквозила любовь к этому незатейливому вроде бы миру, его традициям, взаимоотношениям, жизненному укладу.
Внук внимал рассказам деда: этим рассказам не было альтернативы. Тот, "дедов" мир, оставшийся по ту сторону границы, казался естественной предтечей нынешней, уже "его" жизни. Это убеждение не поколебали ни "улица", где с детства у внука было много друзей, ни школа, в которой, естественно, воспитывался культ страны пребывания. Он любил и эту страну, свою фактическую родину, где он жил, где появился на свет. Две родины сосуществовали в его сознании в органическом единстве, он любил их, как ребёнок любит и отца и мать. В то время - счастливое время - никакого противоречия в этом не было, да и не могло быть.
Эти убеждения сохранились у него и в дальнейшем, когда он взрослел, из ребёнка превратился в юношу, а потом и в мужчину. А уж убеждения, принципы у него, спасибо деду, были железные.
Со временем он перестал нуждаться в деде, в его советах и помощи. Да и взгляды их теперь совпадали далеко не всегда. Однако, он всегда сохранял уважение к нему и, может быть, единственного по настоящему, искренне любил.
Дед умер, когда ему было восемьдесят семь, а внуку двадцать два. Дед до последних дней сохранял ясность мысли, оставался самим собой. Никаких проявлений старчества, глядя на него, не замечалось. Он и чувствовал себя до последнего дня нормально, и умер неожиданно: утром как обычно встал, привёл себя в порядок, хорошо поел. Семья - родители, разошлась по своим делам, а вечером мать, придя с работы, нашла деда мёртвым, сидящим на диване.
Для него - внука, смерть деда стала испытанием, первой смертью близкого человека. Вместе с тем, он в тот момент был уже взрослым. Уже жил в гражданском браке с женщиной, на следующий год женился, так что...
Всё шло своим чередом.
Он закончил экономический факультет университета и работал в отделе продаж фабрики по изготовлению мебели. Сначала обычным менеджером, затем немного подрос по службе. Всё складывалось у него, в общем-то как и у всех. Будущее представлялось более-менее предсказуемым, во всяком случае, в общих чертах. Жизнь же, как и положено, распоряжается по-своему...
С чего началось ухудшение отношений между двумя дружественными соседними государствами он, да и любой простой смертный, вряд ли смог бы объяснить. У политиков свои резоны. Впрочем, он никогда особо политикой и не интересовался. Однако, между странами начало проскакивать непонимание. В газетах чем дальше, тем больше стали появляться критические выпады в адрес соседа, а вскоре пресса начала настоящий штурм позиций друг друга. На первых порах он не особо обращал внимание на всё это. Только удивлялся и, чего греха таить, был немного растерян. Он относился с любовью и к своей родине и к родине своих предков, однако всю жизнь в этом не было ничего взаимоисключающего. Обе любви сосуществовали без каких-либо препятствий. Он всегда, как учил его дед, открыто говорил об этом. Теперь же ему становилось не по себе. Средства массовой информации нагнетали если не ненависть, то уж, во всяком случае, нетерпимость, пренебрежительное отношение к оппоненту. Открыто отстаивать точку зрения, отличную от официальной, становилось небезопасно.
Всё это продолжалось более или менее продолжительное время, пока случайный инцидент на границе не перерос в серьёзный конфликт. В один, не скажешь чтобы прекрасный день, возле пункта приграничного пропуска начался митинг. Представители ячейки какой-то партии из небольшого городка с одной стороны границы, а также "мобилизованные" ими жители в количестве человек пятидесяти, имея на руках несколько плакатов нелестного для оппонентов содержания, начали скандирование. Тогда такие мероприятия, правда, не около границы, случались всё чаще.
В общем-то всё это, скорее всего, закончилось бы ничем: постояли бы, покричали, да и разошлись. Но вдруг, абсолютно неожиданно, раздались выстрелы. Откуда, кто - неизвестно. Однако, среди демонстрантов оказалось несколько раненых, а один человек впоследствии умер в больнице.
Что началось в прессе, было не описать. Страна, гражданами которой были демонстранты, разумеется, выступила с обвинениями о "чудовищном зверстве по отношению к мирным жителям, свободно высказывавшим свои убеждения". Противоположная сторона утверждала о "бесчеловечной провокации", устроенной оппонентом. Одни - потерпевшие, ссылались на данные экспертизы, установившей, что стрельба велась со стороны пункта пропуска. Другие резонно предполагали, что результаты экспертизы были просто-напросто сфальсифицированы, так как её представителей к проведённым исследованиям не привлекали. Объективную истину так и не удалось установить, да это никого особенно и не интересовало, так как всё это задумывалось именно как провокация, и она достигла своей цели.
Через месяц после описанных событий между странами разгорелся вооружённый конфликт. Он носил локальный характер и протекал в приграничных районах. Кроме жителей этих районов другие граждане обеих стран, как ни удивительно, мало ощущали на себе последствия конфликта. Однако, на улицах городов тут и там замелькали люди в военной форме. В стране, где он жил, был объявлен призыв резервистов. В армию призывали мужчин разных возрастов: и двадцатилетних, и тех, кому было уже за сорок. Вначале это вызвало серьёзное беспокойство в обществе: никому особенно не хотелось отрываться от семьи, от привычных занятий и уходить в армию. Да и ладно бы просто в армию - фактически на фронт.
Вскоре выяснилось, что государство к масштабному призыву не готово ни финансово, ни организационно: необходимые ресурсы для обустройства быта большого количества резервистов отсутствовали. Повестки на призывные пункты приходили далеко не всем и, постепенно, народ начал успокаиваться. Жизнь - обычная, повседневная, брала своё.
Успокоился и он: продолжал ходить на работу, заниматься семьёй.
Однако его беспокоил не только вопрос мобилизации. Повестка к нему не приходила - и слава Богу. Но как же быть с остальным? Никогда ранее для него не стояла проблема выбора: с кем он? Со своей формальной родиной, где он родился, вырос, создал семью и с которой связывал все свои мысли о будущем, или же со страной, где родились его предки, на культуре которой он был воспитан и с которой всю свою жизнь он чувствовал, как пуповину, неразрывную ментальную связь. Он где-то читал, что Родина - это не то место, где именно человек родился - это лишь родные места. Настоящая же Родина - это твоя историческая предтеча, общность и народ, частью которого ты себя осознаёшь. Не зря армяне-репатрианты, никогда не бывавшие в Армении, плакали и целовали землю, сойдя с самолёта в Ереване...
И вот с этой Родиной ему, возможно, предстоит воевать? Да даже если и не воевать: каждый день из средств массовой информации выливались тонны грязи на эту страну. Он не вдавался особо, правда это или ложь, хотя было ясно, что лжи в любом случае предостаточно. Но ему было болезненно неприятно слушать это. Каждый день, каждый день... Просто невозможно. Это как плевок в лицо, плевок в душу. Да уж лучше бы плевали в него. А смотреть, как топчут самое святое, что у тебя есть... Как если бы оскорбляли его мать. И так рассуждал не он один - многие, хотя свои взгляды никто не афишировал.
Решение пришло в голову сразу - уехать. Пока к таким как он здесь относились терпимо, он хорошо относился к стране, в которой жил. Теперь же она разочаровала его. Становиться же "манкуртом", подстраиваться под официальную позицию для него было абсолютно неприемлемо.
Но легко сказать - уехать. Сразу возникала масса вопросов: куда именно ехать, где работать? Продать квартиру здесь и купить там - это более-менее ясно. Но как перевозить вещи? Как там устраивать дочку в школу? Понятно было, что заранее все эти и многие другие вопросы не решишь. Нужно действовать. Тому, кто хочет научиться плавать, нужно войти в воду.
Нелегко было и убеждать жену. Женщины значительно сильнее чем мужчины привязаны к дому, к быту. Хотя ей также не нравилось происходящее вокруг, но чтобы уехать... Потребовалось время. Однако развитие событий, война не оставляли выбора.
Он встал и подошёл к окну. Утро заканчивалось, и начинался день. Солнце уже поднялось высоко и тени от деревьев стали короче. Машин во дворе уже не было - все уже разъехались по своим делам. Он вновь сел за стол. Прикрыл глаза...
Он помнил свои последние дни в городе. За две недели до отъезда продали квартиру, но, по договорённости с новыми хозяевами, они жили в ней до последнего дня.
У него было странное чувство. Он вырос в этой квартире, здесь жили его родители, уехавшие потом в деревню к родителям отца. Здесь жил и умер дед. Казалось, эта квартира - нечто незыблемое, последний бастион. Мой дом - моя крепость. И вот она уже не его. Это ощущения гостя в собственном доме дало ему, наконец, осознать: это правда, это не игра, его такая привычная жизнь здесь заканчивается. Что бы он ни делал: ходил ли по городу, заканчивая последние дела, или просто смотрел в окно, всё говорило: тебя уже здесь нет, это послевкусие, фантомное восприятие.
Он прощался с друзьями, но не со всеми. Он иначе представлял себе это, хотел поговорить и до конца прояснить отношения с каждым. Он понимал, что возможно больше не увидится с ними и полагал, что отношениям нужна законченность. Долгов оставлять нельзя. Однако же, когда роковой день стал обжигающе близок, у него возник какой-то комплекс. Череда встреч грозила превратиться в балаган, разжижающий значимость происходящего. Поэтому он встретился лишь с четырьмя, как он это называл, "по кустовому признаку". Эти четыре, безусловно, близких ему человека, были из разных пластов и между собой практически никогда не пересекались. Он выбрал в каждом "пласте" самого-самого, можно сказать интимного друга, с которым не было ни секретов, ни непонимания. Они потом и сообщат остальным, что он уехал.
Встречи прошли по-разному, на достаточном эмоциональном накале. Все понимали, что происходит. Рассуждали: правильно ли он поступает. Высказывались разные соображения, но... В целом его не поддержали. Слишком уж резким выглядело то, что он задумал. Да ему и самому было не по себе. Ему казалось, что ещё немного - и он всё остановит, всё повернёт вспять. Но "ящик Пандоры" был уже вскрыт.
За пять дней до выезда неожиданно пришла повестка о мобилизации, с датой явки на сборный пункт уже после намеченного дня их отъезда. Он смотрел на повестку с удивлением. Казалось странным, что это теперь может иметь к нему какое-то отношение. Он и армия, он и война... Раньше, в молодости, ему не пришлось служить в армии и от этого он всю жизнь испытывал определённый дискомфорт. Слушая рассказы бывших "армейцев", он не подавал вида, а сам думал: "Ну вот, они отслужили, они смогли. А ты-то что же?" Не будь этого переезда, возможно, что этот дискомфорт, этот комплекс был бы разрушен. Но, думал он, видимо это случится уже в следующей жизни. Такую цену за избавление от комплексов он платить был не готов.
И вот настал этот последний день, казавшийся всё это время таким далёким и нереальным. Ему почему-то казалось, что он будет тихий и солнечный, который своей умиротворённостью подчеркнёт всю торжественность момента. На деле же стеной лил дождь, начавшийся ещё ночью. Нет худа без добра: когда думаешь о том, как не промокнуть, а за воротник тебе течёт вода и мокрые ноги - тут уж не до размышлений о смысле жизни.
Он очнулся от череды суетливых, дёрганых телодвижений лишь когда сели в поезд и, от пришедшего осознания происходящего, на какую-то минуту словно оцепенел. По перрону быстрым шагом двигались люди, стараясь побыстрее скрыться в здании вокзала. Для них дождь сегодня был самым существенным событием.
Когда же поезд тронулся, он сжал губы и крепился из последних сил, но слёзы всё же потекли из глаз.
На границе ностальгировать было некогда, необходимо было выполнить кучу формальностей. Лишь когда поезд пересёк границу, он сказал себе: "Всё. Свершилось".
Он достал ещё сигарету: последняя перед выходом. Глубоко затянулся.
Память вновь вернула его к событиям полуторагодовой давности. Уже вполне можно было подвести первые итоги. Правильно ли он поступил, ввергнув себя и, главное, семью в такие испытания?
Окидывая взглядом пережитое, он был убеждён: всё было сделано верно. Более того, сейчас он полагал, что иначе и невозможно. Как ни было тяжело, ( а ведь всё могло устроиться и намного хуже ), он не смалодушничал. Не поменял то, что было ему действительно дорого, то, что составляло его сущность, его память, его счастье, на дешёвые стекляшки: привычный образ жизни, комфорт да ещё похвалу от общественного мнения. Грош цена этому мнению, если за него приходится, как Мефистофелю, отдавать свою душу. Он же поступил принципиально, в отличие от многих других, которые предпочли отмолчаться, "переморгать", убедить себя, что ничего страшного не происходит.
Человек всегда чувствует, что правильно, к чему на самом деле лежит его душа. И если дело касается принципиальных вопросов, убеждать себя в обратном - преступление. Он же сейчас был честен перед собой, перед женой и дочкой, перед памятью деда. Он остался собой, личностью, человеком.
Он посмотрел на часы. Было без двадцати одиннадцать. Долго же он просидел... Как не хотелось ему сейчас выходить из дома, но надо: сегодня он выходной, а завтра придётся отпрашиваться с работы.
Он отставил пустую чашку из-под кофе, пепельницу, набитую окурками. Пошёл в их с женой комнату, не спеша оделся. Потом подошёл к письменному столу и вытащил из выдвижного ящика папку с документами. Выйдя в коридор, положил бумаги на тумбочку, включил свет, начал обуваться. Взялся за осеннюю кожаную куртку, но передумал ( тепло сегодня) и надел ветровку. Посмотрел в зеркало. У виска, в такт тиканью часов, доносившемуся с кухни, пульсировал кровеносный сосуд.
Пора.
Он взял с тумбочки ключи, потянулся к выключателю. Случайная тень упала на папку с бумагами, на которой чётким почерком было написано:
Имярек.
Утро. Цвет белый.
Он проснулся достаточно поздно, в начале девятого. Жена и дочка уже ушли: жена на работу, дочь в школу. В квартире было очень тихо, лишь с улицы приглушённо доносились звуки проезжающих машин.
Погода в этом году стояла хорошая: несмотря на позднюю осень, было тепло. Однако сегодня шёл дождь. Небо было затянуто низкими облаками, из которых на землю ни на минуту не переставая, лились потоки воды. На улице было сумрачно, а в квартире вообще царил полумрак. Деревья, стоявшие уже практически без листьев, сгибались под порывами ветра.
Он встал и вышел на кухню. Поставил на плиту чайник и, пока тот закипал, смотрел на улицу, на проезжую часть, по которой двигались машины, поднимая волны в огромных лужах. В доме напротив, на балкон пятого этажа выскочил покурить молодой, лет девятнадцати, паренёк в наброшенной на плечи куртке. Однако, быстро сделав несколько затяжек, он выбросил сигарету и скрылся за балконной дверью.
Сегодня он должен был идти в больницу, где проходил обследование по поводу язвы - её случайно обнаружили во время его пребывания в стационаре, куда он спешно лёг, получив повестку о мобилизации. Он не особо расстроился и не считал язву чем-то слишком уж опасным: болей не было, пищу он мог есть практически любую. Тогда это повлекло за собой лишь одно последствие - освобождение от призыва. О том, что ситуация более серьёзная, стало известно значительно позже, через полтора года, когда его регулярно стали беспокоить боли в животе. Эти полтора года он не менял привычный рацион питания, не ограничивал себя в спиртном и... вот.
Две недели назад он, наконец, решился пройти обследование и, одновременно, стал соблюдать диету. Боли сразу прекратились, но раз уж начал, решил довести обследование до конца. Врач, правда, уже сказал ему, что, видимо, страшного ничего нет. Просто диета, не очень, к слову, строгая - и всё. Однако обследование ещё продолжалось и сегодня - очередной поход в больницу.
Он сделал себе ещё кофе. Врач разрешил ему пить не больше одной чашки в день, но он нарушал эту рекомендацию - ничего не мог с собой поделать. Чайник уже начал остывать и кофе получился негорячим. Он выпил его так же быстро, как и первую чашку. Вновь закурил. С ветки тополя за окном порывом ветра сорвало несколько сухих, потемневших листьев, и стремительно понесло куда-то вверх, к соседнему дому. Он провожал листья взглядом, а затем, уже автоматически, продолжал смотреть в окно, ни на чём не останавливая внимания. Затем прикрыл глаза и, откинувшись на спинку стула, сидел в каком-то внезапно накатившем на него оцепенении. Мысли, как листья, понеслись перед ним. Он лишь слышал, как ветер шумит в кронах деревьев.
Ему было почти сорок. Он родился в этом городе и прожил тут всю жизнь. Родители же его не были местными. Когда то, много десятилетий назад, семья его матери переехала сюда, за сотни километров, из соседнего государства. В те времена отношения между странами были прекрасными и тысячи семей перемещались через границу в обе стороны в поисках лучшей жизни. Чуть позже в город приехала и семья его отца.
Прошли годы. Отец и мать выросли, встретились, затем поженились. Спустя какое-то время появился на свет и он.
С детства его воспитывал дед - отец матери. Бабушка - мать матери, умерла через пятнадцать лет после переезда, а родители отца, примерно в те же годы, стали жить в деревне, довольно далеко от их города. Дед же остался в квартире с родителями и после их свадьбы, а когда появился внук, охотно занялся его воспитанием. К тому времени он уже был пенсионером, и свободного времени у него было достаточно.
Дед воспитывал внука в соответствии со своими, в общем-то правильными представлениями о жизни: быть самостоятельным, всегда и по любому вопросу иметь своё мнение, держать по-мужски слово. Он же - внук - очень любил деда, и слушал его затаив дыхание. В их отношениях не было "сюсюкания", высокомерия, разговора "мэтра со школяром". Он с самого раннего возраста начал чувствовать себя личностью, и дед решающим образом поспособствовал этому.
А ещё дед привил ему любовь к Родине. К своей Родине, к той стране, в которой он родился, прожил большую часть жизни и из которой приехал в этот город. Он уважительно относился к государству, в котором жил сейчас но, несмотря на прошедшие десятилетия, не ассимилировал, не растворился в среде новых соплеменников. Дед любил рассказывать о своём детстве, о том, как жил в глухом, забытом Богом селе вместе со своими шестнадцатью братьями и сёстрами, из которых до совершеннолетия дожило лишь четверо. Он вспоминал о тяжёлом, с раннего детства, труде. Об одной длинной рубахе, в которой ребёнком бегал летом - штаны в раннем возрасте ещё не полагались. Рассказывал, что лишь в восемнадцать лет, отправляясь в город устраиваться рабочим на фабрику, впервые увидел поезд. И всегда в его рассказах, воспоминаниях красной нитью сквозила любовь к этому незатейливому вроде бы миру, его традициям, взаимоотношениям, жизненному укладу.
Внук внимал рассказам деда: этим рассказам не было альтернативы. Тот, "дедов" мир, оставшийся по ту сторону границы, казался естественной предтечей нынешней, уже "его" жизни. Это убеждение не поколебали ни "улица", где с детства у внука было много друзей, ни школа, в которой, естественно, воспитывался культ страны пребывания. Он любил и эту страну, свою фактическую родину, где он жил, где появился на свет. Две родины сосуществовали в его сознании в органическом единстве, он любил их, как ребёнок любит и отца и мать. В то время - счастливое время - никакого противоречия в этом не было, да и не могло быть.
Эти убеждения сохранились у него и в дальнейшем, когда он взрослел, из ребёнка превратился в юношу, а потом и в мужчину. А уж убеждения, принципы у него, спасибо деду, были железные.
Со временем он перестал нуждаться в деде, в его советах и помощи. Да и взгляды их теперь совпадали далеко не всегда. Однако, он всегда сохранял уважение к нему и, может быть, единственного по настоящему, искренне любил.
Дед умер, когда ему было восемьдесят семь, а внуку двадцать два. Дед до последних дней сохранял ясность мысли, оставался самим собой. Никаких проявлений старчества, глядя на него, не замечалось. Он и чувствовал себя до последнего дня нормально, и умер неожиданно: утром как обычно встал, привёл себя в порядок, хорошо поел. Семья - родители, разошлась по своим делам, а вечером мать, придя с работы, нашла деда мёртвым, сидящим на диване.
Для него - внука, смерть деда стала испытанием, первой смертью близкого человека. Вместе с тем, он в тот момент был уже взрослым. Уже жил в гражданском браке с женщиной, на следующий год женился, так что...
Всё шло своим чередом.
Он закончил экономический факультет университета и работал в отделе продаж фабрики по изготовлению мебели. Сначала обычным менеджером, затем немного подрос по службе. Всё складывалось у него, в общем-то как и у всех. Будущее представлялось более-менее предсказуемым, во всяком случае, в общих чертах. Жизнь же, как и положено, распоряжается по-своему...
С чего началось ухудшение отношений между двумя дружественными соседними государствами он, да и любой простой смертный вряд ли смог бы объяснить. У политиков свои резоны. Впрочем, он никогда особо политикой и не интересовался. Однако, между странами начало проскакивать непонимание. В газетах чем дальше, тем больше стали появляться критические выпады в адрес соседа, а вскоре пресса начала настоящий штурм позиций друг друга. На первых порах он не особо обращал внимание на всё это. Только удивлялся и, чего греха таить, был немного растерян. Он относился с любовью и к своей родине и к родине своих предков, однако всю жизнь в этом не было ничего взаимоисключающего. Обе любви сосуществовали без каких-либо препятствий. Он всегда, как учил его дед, открыто говорил об этом. Теперь же ему становилось не по себе. Средства массовой информации нагнетали если не ненависть, то уж, во всяком случае, нетерпимость, пренебрежительное отношение к оппоненту. Открыто отстаивать точку зрения, отличную от официальной, становилось небезопасно.
Всё это продолжалось более или менее продолжительное время, пока случайный инцидент на границе не перерос в серьёзный конфликт. В один, не скажешь чтобы прекрасный день, возле пункта приграничного пропуска начался митинг. Представители ячейки какой-то партии из небольшого городка с одной стороны границы, а также "мобилизованные" ими жители в количестве человек пятидесяти, имея на руках несколько плакатов нелестного для оппонентов содержания, начали скандирование. Тогда такие мероприятия, правда не около границы, случались всё чаще.
В общем-то всё это, скорее всего, закончилось бы ничем: постояли бы, покричали, да и разошлись. Но вдруг, абсолютно неожиданно, раздались выстрелы. Откуда, кто - неизвестно. Однако, среди демонстрантов оказалось несколько раненых, а один человек впоследствии умер в больнице.
Что началось в прессе, было не описать. Страна, гражданами которой были демонстранты, разумеется, выступила с обвинениями о "чудовищном зверстве по отношению к мирным жителям, свободно высказывавшим свои убеждения". Противоположная сторона утверждала о "бесчеловечной провокации", устроенной оппонентом. Одни - потерпевшие, ссылались на данные экспертизы, установившей, что стрельба велась со стороны пункта пропуска. Другие резонно предполагали, что результаты экспертизы были просто-напросто сфальсифицированы, так как её представителей к проведённым исследованиям не привлекали. Объективную истину так и не удалось установить, да это никого особенно и не интересовало, так как всё это задумывалось именно как провокация, и она достигла своей цели.
Через месяц после описанных событий между странами разгорелся вооружённый конфликт. Он носил локальный характер и протекал в приграничных районах. Кроме жителей этих районов другие граждане обеих стран, как ни удивительно, мало ощущали на себе последствия конфликта. Однако, на улицах городов тут и там замелькали люди в военной форме. В стране, где он жил, был объявлен призыв резервистов. В армию призывали мужчин разных возрастов: и двадцатилетних, и тех, кому было уже за сорок. Вначале это вызвало серьёзное беспокойство в обществе: никому особенно не хотелось отрываться от семьи, от привычных занятий и уходить в армию. Да и ладно бы просто в армию - фактически на фронт.
Вскоре выяснилось, что государство к масштабному призыву не готово ни финансово, ни организационно: необходимые ресурсы для обустройства быта большого количества резервистов отсутствовали. Повестки на призывные пункты приходили далеко не всем и, постепенно, народ начал успокаиваться. Жизнь - обычная, повседневная, брала своё.
Успокоился и он: продолжал ходить на работу, заниматься семьёй.
Он хорошо помнил тот мартовский день: солнечный, почти по-майскому тёплый. Рано тогда возвратился с работы. Настроение было отличное. Он даже думал купить пива и на весь вечер устроиться перед компьютером смотреть какой-нибудь фильм. Зайдя в подъезд, заглянул в почтовый ящик. Там одиноко лежал какой-то конверт. Письма он получал редко, не помнил уже, когда в последний раз. Вместо адреса отправителя стоял бледный штемпель, настолько бледный, что ничего разобрать было нельзя. Недоумевая, он зашёл в квартиру и, распечатав конверт, не поверил своим глазам: текст на прямоугольном листке из плотной бумаги гласил, что в соответствии с такими-то нормами закона, он подлежит призыву в армию в качестве резервиста.
В этот день он таки выпил, и даже кое-что покрепче, чем пиво. Он помнил, как сидел на кухне перед бутылкой со спиртным и думал...
О чём он думал?
Во-первых, поначалу не мог поверить в случившееся. В голове не укладывалось, что все эти конфликты между странами, эти войны вот так могут коснуться его самого. Ведь вокруг было множество его друзей и знакомых, которым такие вот повестки не приходили. А тут...
Немного погодя, несколько захмелев, он осознал, что всё это ему не снится и надо как-то реагировать. Нехитрые рассуждения приводили к нехитрому выводу, что вариантов имеется целых два, а именно: идти в армию или не идти туда. Инстинктивно он начал рассуждения со второго. Резон в таком подходе, в общем-то, был.
Он и в молодости не служил в армии. Вроде бы и шло тогда к этому, но... Вспоминать эти старые нюансы не имело смысла. Но, теперь, в его-то возрасте? В молодости всё это куда проще, а сейчас, когда тысячами нитей, годами соткан быт: и семья, и работа, и куча самых разных обязательств. Кстати, и кредит в банке... С другой стороны, он всю жизнь чувствовал какой-то дискомфорт от того, что тогда не пошёл в армию. В молодости он был где-то даже и рад этому. С годами же на многое смотришь уже иначе.
Но всё это было ещё полбеды. Ведь речь шла не о том, чтобы просто идти на службу. И даже не просто на войну как таковую. Нужно было идти воевать со своей самой настоящей Родиной, со страной, где родились и жили его предки, на культуре которой он был воспитан, откуда приехал его дед... Было над чем призадуматься.
Вечером он, естественно, рассказал всё жене. Рассказывал каким-то виноватым тоном, как будто в чём-то оправдываясь. Жена, разумеется, была резко против, предлагала кучу вариантов, как можно было бы избежать армии.
Он её мало слушал в тот вечер, да и пьян был изрядно.
Он встал и подошёл к окну. Дождь лил не переставая. Машин на дороге было поменьше - все уже на рабочем месте. Он вновь сел за стол...
Утром того дня, когда он должен был идти на сборный пункт, он не пошёл туда. Вместо этого он лёг в больницу на обследование по поводу сердечных болей - у жены в больнице работала мать.
В течение предшествующих дней он так и не смог решиться пойти служить, хотя в глубине души чувствовал, что хочет этого. В конце концов, думалось ему, я же не отказываюсь от службы. Полежу в больнице, ещё раз всё хорошо обдумаю. В любом случае, не будет лишним получить исчерпывающий ответ по поводу состояния здоровья. А армия никуда за это время не денется.
Хотя он лёг в больницу с жалобами на сердце, в этом направлении никакого диагноза ему поставлено не было. Но вот когда он проходил обследование на УЗИ, неожиданно "выплыла" язва желудка, и дальше он лежал уже в отделении гастроэнтерологии.
У него, как он и предполагал, оказалась масса свободного времени, чего ранее с ним никогда не случалось. Впервые за много лет у него появилась возможность подумать не только о текущих делах, о мобилизации, но и вообще о своей жизни, ведь ему было уже почти сорок.
Вначале он думал, естественно, об армии. Он думал, что если и сейчас, как в молодости, он останется дома, то уже никогда больше себе этого не простит. Судьба редко даёт шанс исправить издержки прошлых лет, и вот сейчас стечение обстоятельств абсолютно неожиданно предоставило ему шанс почувствовать себя мужчиной. Не гулякой, не любовником, а мужчиной-воином. Если не сейчас - то уже никогда. И много ли стоит его любовь к родине, если теперь он спрячется, проявит нерешительность. Да что там - просто струсит.
Он понимал, что язва никаким в реальности препятствием для его похода в армию не является, и её наличие может стать лишь поводом для освобождения от мобилизации - не более.
Обычно, продумав какое-то время, он вставал с кровати и шёл на улицу курить, не придя ни к каким конкретным выводам. Решение откладывалось. Он считал, что для его принятия ещё достаточно времени.
Как-то незаметно, исподволь появилась другая мысль - уехать. Уехать на родину родителей и деда. Ему казалось, что и тут имеется достаточно резонов.
Никогда ранее для него не стояла проблема выбора: с кем он? Со своей формальной родиной, где он родился, вырос, создал семью и с которой связывал все свои мысли о будущем, или же со страной, где родились его предки, на культуре которой он был воспитан и с которой всю свою жизнь он чувствовал, как пуповину, неразрывную ментальную связь. Он где-то читал, что Родина - это не то место, где именно человек родился - это лишь родные места. Настоящая же Родина - это твоя историческая предтеча, общность и народ, частью которого ты себя осознаёшь.
И вот с этой Родиной ему, возможно, предстоит воевать? Да даже если и не воевать: каждый день из средств массовой информации выливались тонны грязи на эту страну. Он не вдавался особо, правда это или ложь, хотя было ясно, что лжи в любом случае предостаточно. Но ему было болезненно неприятно слушать это. Каждый день, каждый день... Просто невозможно. Это как плевок в лицо, плевок в душу. Да уж лучше бы плевали в него. А смотреть, как топчут самое святое, что у тебя есть... Как если бы оскорбляли его мать. И так рассуждал не он один - многие, хотя свои взгляды никто не афишировал.
Пока к таким как он здесь относились терпимо, он хорошо относился к стране, в которой жил. Теперь же она разочаровала его. Становиться же "манкуртом", подстраиваться под официальную позицию для него было абсолютно неприемлемо.
Но легко сказать - уехать. Сразу возникала масса вопросов: куда именно ехать, где работать? Продать квартиру здесь и купить там - это более-менее ясно. Но как перевозить вещи? Как там устраивать дочку в школу?
И вновь он не мог принять решение. Мысли тяготили его. Он выходил из палаты, шёл на процедуры или в столовую и радовался, что у него есть повод отвлечься, заняться рутинными делами и на какое-то время уйти от своей неспособности сделать выбор. Когда-то он услышал фразу: "Если не знаешь, как поступить - делай шаг вперёд". Этого шага он и не мог сделать и, как белка в колесе, продолжали, вновь и вновь повторяясь, мелькать в голове одни и те же мысли, аргументы и доводы, не приближавшие его, вместе с тем, ни к какому возможному решению.
Временами он думал о своей жизни. Вот, ему уже почти сорок, а чего он достиг за эти годы? Ведь в юности будущее представлялось ему куда более привлекательным, чем всё оказалось в действительности. Ведь он был совсем не глуп, подавал надежды, был перспективным специалистом и, вроде бы, всё складывалось достаточно оптимистично. Почему же сейчас он, если и поднялся выше уровня "офисного планктона", то уж, во всяком случае, ушёл не особенно далеко? А ведь он когда-то хорошо рисовал, мечтал стать художником, рисовать иллюстрации к фантастическим романам, которыми зачитывался в детстве... Всё ушло в разговоры, размышления, разбилось о проклятую нерешительность, от которой он мучился ещё будучи подростком. Все свои силы он, как будто стараясь отвлечься от главного, тратил на нелюбимую, в общем-то работу. Зарабатывал деньги и убеждал себя, что всё же его усилия не пропадают даром, он содержит семью. Однако эти усилия ни на шаг не приближали его к Мечте. Как говорил Ларошфуко, кто слишком усерден в малом, неспособен на великое.
Иногда он размышлял, сидя на скамейке в больничном сквере. Стояла уже середина апреля. Было очень тепло и ветки деревьев подёрнулись зелёным маревом от первых листков, пробивавшихся из почек. Весенний ветерок приятно обдувал лицо. Он смотрел вдаль, на блики солнца в окнах далёких многоэтажек и мечтал. Мечтал как в детстве, мечтал, что когда-нибудь он сможет, он добьётся, он сделает...
Так прошло три недели. Две противоположные, взаимоисключающие возможности - пойти служить или уехать - кружились у него в голове все дни проведённые в больнице. Он не мог склониться ни к одной из них. Подсознательно он откладывал решение, ждал, что жизнь преподнесёт какие-нибудь дополнительные доводы, факты, которые всё же помогут ему определиться.
Он вышел из больницы, оформил освобождение от мобилизации и начал жить дальше. Он время от времени возвращался к своим размышлениям, но быстро переключался на что-то другое. Жизнь всё время подбрасывала ему более насущные, сиюминутные проблемы. Жизнь двигалась вперёд. Ему было почти сорок...
Он посмотрел на часы. Было без двадцати одиннадцать. Долго же он просидел... Как не хотелось ему сейчас выходить из дома, да ещё в такой ливень, но надо: врач сегодня назначил на двенадцать и будет его ждать.
Он отставил пустую чашку из-под кофе, пепельницу, набитую окурками. Пошёл в свою комнату, не спеша оделся. Потом подошёл к серванту и вытащил из секретера папку с медицинскими документами. Выйдя в коридор, положил бумаги на тумбочку, включил светильник, начал обуваться. Взялся за осеннюю кожаную куртку, но передумал (погодка "аховая") и надел дождевик. Посмотрел в зеркало. У виска, в такт тиканью часов, доносившемуся с кухни, пульсировал кровеносный сосуд. Он удивился: раньше он этого не замечал.
Пора.
Он взял с тумбочки ключи, потянулся к выключателю. Случайная тень упала на папку, на которой типографским шрифтом было напечатано: