Туринская Татьяна : другие произведения.

Двое из ларца

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
Оценка: 5.79*7  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Книга вышла под названием "Чужой, посторонний, родной"

  
  
  
  К едва уловимому запаху бензина примешивался аромат посторонней женщины. Ира с подозрением взглянула на мужа и резким движением сорвала с плеча пиджак. Так и есть - повыше кармана рубашка была выпачкана. Четкий отпечаток сиреневой губной помады на голубой ткани.
  Она не произнесла ни слова, но наградила супруга таким взглядом, что нормальный человек и без слов должен был все понять. Как ей обидно, как больно, как она презирает его за слабость и легкомысленность. Нормальный бы понял... Но не Виктор.
  Впрочем, он далеко не был дураком, так что гнев жены не укрылся от него. Беда в том, что ему уже давным-давно было наплевать на Ирины чувства. Иначе по крайней мере стал бы осторожничать, не позволять подружке устраивать такие каверзы. Однако менялся лишь цвет губной помады на рубашке, все остальное было стабильно, как мир: поздние возвращения домой, запах чужих духов и четкий отпечаток на сорочке. Соперница давала сигнал жене: он уже не твой, отпусти, отдай.
  Сначала Ирина надеялась, что это - так, легкий загул, каких у Виктора было бессчетное количество. Но время шло, а следы губной помады и не думали исчезать, лишь становились более регулярными и отчетливыми. Разлучница издевалась над нею. И, похоже, Виктора это вполне устраивало.
  Если бы не Аришка... Ира не стала бы терпеть подобного обращения и дня. Но ребенок... Что будет с нею, с ненаглядной девчушкой, доверчиво взирающей на родителей глазками-бусинами? Как объяснить ей, что папа их не любит? Куда уйти от унижения? Бросить бы все, но...
  Ира бы, не задумываясь, бросила, если бы была одна. Но она несла ответственность за ребенка, за несмышленыша. Отцу было наплевать на семью, он у них числился скорее номинально, де-юре, как говорят юридически подкованные люди. Де-факто он давно уже превратился всего лишь в соседа по коммуналке.
  В дом на окраине небольшого городка Виктор привел ее чуть меньше шести назад. Привел беременную, но законной женой. Правда, свадьбы как таковой у них не было - расписались тихонько, без белого платья, без машины с колокольчиками и нарядной куклой на капоте. Вечером тихонько посидели на тесной кухоньке вчетвером со свидетелями - вот тебе и все торжество. Ира так мечтала о настоящей свадьбе, о пышной юбке с кринолином, о густой трехъярусной фате, о слаженных криках 'Горько!' за праздничным столом... Однако пришлось поступиться мечтами - негоже устраивать громкие застолья, когда жених только-только схоронил мать.
  Сначала семейная жизнь напоминала сказку. Виктор старался вернуться с работы пораньше. Цветов никогда не приносил - зачем, если клумбы перед домом от разноцветья были похожи на богато украшенные торты. Зато старался побаловать молодую супругу вкусненьким: то пирожных принесет, то сдобных плюшек только-только из пекарни, упоительно пахнущих ванилью. То мороженого, то фруктов заморских. До самых родов баловал.
  А потом начались будни. Аришка кричала по ночам, не давая выспаться ни отцу, ни матери. Бабушек-дедушек для облегчения родительского труда не имелось, а потому все препятствия доводилось преодолевать самостоятельно. Вернее, проблемы валились на одну только Иру - Виктор с утра уходил на работу, а возвращался уставший, когда ему было уже не до жены, не до ребенка.
  За буднями да хлопотами она и не заметила, как все изменилось. Аришка подросла, стала радовать маму бесчисленными 'Почему?'. А папа приходил все позже. Не всегда трезвый. И не всегда приходил...
  Справедливости ради нужно заметить - несмотря на откровенное похолодание между супругами, ночь вне дома была, скорее, исключением из правил. И все же такие исключения бывали. Хуже всего то, что Виктор никогда не предупреждал жену об отлучках, хотя, казалось бы, чего проще в век мобильных телефонов? Однако вместо того, чтобы предупредить, сказать 'Не жди', он просто отключал сотовый...
  Плохо было на душе. Разные мысли посещали Ирину голову. Всякие, кроме хороших. То хотелось убить изменника. Дождаться, когда заснет, и прижать к лицу подушку, чтоб не мучил ее больше. Или еще лучше - наказать соперницу. Каким-нибудь экзотическим способом. Плеснуть в лицо кислотой, чтоб не доставляла больше горя другим женам. Да только вряд ли это вернуло бы мужа в семью. Он бы просто нашел себе другую.
  А чаще всего Ирине хотелось причинить боль не ему, неверному, не подлой разлучнице, а себе. За то, что не смогла удержать рядом любимого мужчину. В себе искала недостатки. Потому что от нормальных жен мужья не бегают ни налево, ни направо. Нормальные жены умеют так выстроить отношения в семье, что у мужей даже мыслей непозволительных не возникает.
  Виктор же начал гулять уже через три года после свадьбы... Может, и раньше погуливал, только не так это афишировал. По крайней мере, не позволял любовницам оставлять метки для жены. Последние же два года как с цепи сорвался. Дома разве что ночевал, а так с утра до позднего вечера был, как говорят мобильные операторы, за пределами досягаемости. А уж на работе ли, или в обществе очередной любовницы - об этом Ира могла только догадываться.
  Уходить было решительно некуда. Как и Виктор, Ирина тоже была сиротой. Отец у нее то ли был, то ли не был - тайна, покрытая мраком. Даже на смертном одре мать ее не приоткрыла. Когда дочери исполнилось двенадцать, мама привела в дом отчима. Тот лишь пару-тройку месяцев продержался, изображая из себя порядочного человека. Потом стал показывать свое истинное лицо. Некрасивое, надо сказать. Попивал, поколачивал маму. Та даже выгнать его из дому не смогла - раз заикнулась, да он ее так шваброй отходил, что... В общем, слегла, сердешная, надолго. Навсегда... В тридцать четыре - инсульт, в неполных тридцать восемь - скромное надгробие с милым улыбчивым лицом в овальной рамке...
  Вскоре в доме появилась молодая крепкая бабенка с синюшным одутловатым лицом. Ире же там больше места не было. Пришлось срочно подыскивать его в общежитии. Там и жила, пока с Виктором не встретилась. Глупая, уверена была, что счастье свое нашла. А оно вон каким боком повернулось...
  Неужели жизнь течет по замкнутому кругу? Неужели дочь непременно должна повторить судьбу матери? Если так, то даже не стоит и пытаться что-то улучшить, изменить. Но ведь это неправильно. Почему она, законная жена, должна терпеть каверзы любовницы? И вообще - нужен ли такой муж, который из одной постели скачет в другую? Которого никогда нет дома, и со всеми проблемами приходится справляться самостоятельно. Дочка, наверное, скоро перестанет узнавать отца - тот уходит, когда она еще спит, приходит, когда она уже десятый сон досматривает. Если и есть от него какая-то польза - так это деньги. Пусть небольшие, но регулярные. Если добавить к ним Ирину зарплату кладовщицы, как раз хватало на питание. Иногда даже на какую-никакую одежку удавалось сэкономить.
  Сколько раз она давала себе слово подать на развод! Все равно ведь мужа, можно сказать, у нее не было - он чужой, неверный, он принадлежал одновременно нескольким женщинам. Но такое 'общежитие' Ире надоело еще тогда, в ранней молодости. Теперь хотелось покою и чего-то своего, принадлежащего ей одной. Раз Виктор не мог быть верным - пусть идет на все четыре стороны. Она не станет привязывать его к своей юбке.
  Но тут же в душе начинал ворочаться червячок сомнения: а как ты ребенка поднимешь без отца? Твоей зарплаты даже на питание не хватит, а ведь скоро школа. Одежка, обувка, тетрадки, учебники, ручки-пеналы, краски-альбомы... Плюс бесконечные поборы - Герасимовна, начальница склада, рассказывала, что едва ли не каждый месяц собирают то на ремонт школы, то на новые шторы для класса, то еще какие-нибудь причины придумывают - у них с этим лихо закручено. У Герасимовны внук в третий класс ходит, так они все вчетвером на школу работают: мама с папой и бабушка с дедушкой. А как же Ире одной с этим управиться?
  А самое главное - где они с Аришкой будут жить? По закону они имели право претендовать на часть жилплощади Виктора, но на практике этот вопрос было бы решить очень трудно. Дом когда-то принадлежал его семье. Из нее сейчас остался жив только он сам, это дом Виктора. Распилить его на две неравные доли невозможно. Продать - весьма затруднительно: самая окраина городка, если его кто и купит, то за смешные деньги, которых и на однокомнатную квартиру не хватит. Выходит, и после развода им предстоит жить вместе. Тогда зачем разводиться, какой в этом смысл?
  Но и терпеть унижение Ира не могла. Не с ее характером. Хватит, и так уже натерпелась, сколько же можно?
  - Витя, тебе не кажется, что так жить нельзя?
  Тот недовольно скривился:
  - А что тебе не нравится?
  Вроде нейтральная фраза, но хлестнула ощутимей пощечины.
  - Зачем ты возвращаешься домой? Я так понимаю, тебя там неплохо принимают. Вот и оставался бы с ней. Ты ведь приходишь только позлить меня. Даже не пытаешься скрыть свои похождения. Тогда зачем ты возвращаешься?
  - Это мой дом, ты забыла?
  Ничего Ира не забыла, ничего. Не об этом спрашивала. Но получила ответ на то, что и так знала - это его дом, он тут хозяин. И в случае развода им с Аришкой придется искать новый дом. Только где ж его найдешь?
  - Нет, Витя, помню, - ответила она, едва сдерживая гнев. - Очень хорошо помню. Иначе давно бы ушла. Слушай, Конкин. Давай что-то решать. Я не знаю, за что ты меня наказываешь. У тебя есть любовница. Ладно. Печально, но не смертельно. Но почему ты позволяешь ей оставлять приветы для меня? Идя к ней, ты знаешь, что она непременно оставит след на рубашке. И тебя это совершенно не волнует. Тебе просто наплевать, или вы с ней преследуете определенную цель?
  Ответа на ее вопрос не последовало, Виктор лишь усмехнулся кривовато. Пришлось продолжать самой.
  - Я так понимаю, что второе. Цель. И цель тут может быть одна - освободить теплое местечко рядом с тобой. Пожалуйста! Я не держусь за него! Не такое уж оно и тепленькое, как кажется твоей любовнице. Оно холодное, голодное и неласковое. Я с радостью уступлю его ей. Одно 'но', Конкин: нам с Аришкой деваться некуда. Так что или ты идешь к своей зазнобе, или ей придется терпеть наше здесь присутствие. Я не могу увести ребенка на улицу - осень на дворе, ночи холодные. Впрочем, я бы и летом с ней не ушла. Это ее дом. А ты катись по известному адресу - ты свободен, ты ничей. По крайней мере, не мой. Иди, Витя, уходи. Так всем будет лучше.
  Кто бы знал, чего стоило Ирине то спокойствие, с которым она говорила. Много раз эти слова были готовы сорваться с ее губ, но она неимоверным усилием воли сдерживала себя. Каждый раз говорила: ради ребенка, ради Аришеньки. Однако всему приходит конец. И ее терпение, оказывается, не безгранично.
  Если раньше ее останавливало отсутствие собственного жилья, то теперь этот вопрос показался надуманным: по закону она имеет право на часть этого дома, так зачем пренебрегать своими правами в пользу легкомысленного мужа? Она жила с ним пять лет, почти шесть. Обстирывала, обслуживала, обогревала. Родила ему ребенка, выкормила, вынянчила. Любой труд должен быть оплачен. Труд жены и матери в этом плане не исключение. Она заслужила право на крышу над головой для себя и дочери. Не хочет Виктор жить по-человечески - не надо. Чем такой муж - лучше никакого. А из дому он ее не выгонит - в конце концов, закон на стороне жены и ребенка.
  - Уходи, Витя. Пожалуйста, уходи.
  Развернувшись, Ирина стремительно покинула кухню. Опасалась, как бы он не заметил ее слез. Сняла халат, быстренько влезла в байковую ночнушку - в доме было прохладно, но топить еще не хотелось - недельку-другую можно подождать, сэкономить на дровах.
  Легла, отвернувшись к стене. Кровать была хоть и двуспальная, но не слишком широкая, какая-то маломерка. Поэтому она откатилась подальше, почти вжавшись в старенький коврик, висевший здесь с незапамятных времен. Теперь ковры на стены не вешают, это нынче считается дурновкусием. Ну и пусть - зато насколько приятнее зимой прижаться к шерстяному ковру, чем к голой ледяной стене.
  Ира понимала: она только что поставила жирную точку в их недолгих семейных хрониках. Но в сердце все еще теплилась надежда: может, одумается? Может, вспомнит, как любил ее когда-то? Может, и сейчас еще любит, только забыл об этом, перестал думать, потому что так проще. А если и не любит, то должен же Виктор хотя бы к дочери испытывать какие-то чувства? Человек же он, в конце концов, не дубина стоеросовая, бесчувственная. Придет, присядет на край кровати, молча положит руку ей на бедро, и будет сидеть так долго-долго, не в силах попросить прощения. Он ведь гордый, ему так тяжело произнести такие слова... Но Ира поймет и все-все простит, как прощала уже не однажды. Не потому, что так держится за этот дом. Не потому, что они с Аришкой не выживут на ее более чем скромную зарплату.
  Потому что любит. До сих пор любит. Как влюбилась в него когда-то, глупой безмозглой девчушкой, так и сейчас все еще носит в себе это чувство. Тогда ей было девятнадцать. Она считала себя взрослой, познавшей жизнь не по книжкам, а на практике. Можно сказать, прочувствовала на собственной шкуре и предательство, и сиротство. Взрослая девятнадцатилетняя женщина...
  Виктор ворвался в ее жизнь, как глоток свежего воздуха в запертый, столетиями непроветриваемый чулан. Веселый, красивый, такой надежный... Ему в ту пору было двадцать семь, и в Ириных глазах он выглядел на две головы выше легкомысленных ровесников. Несколько месяцев она порхала, купалась в его любви, пока вдруг не ощутила в себе зарождение новой жизни. Помнится, перепугалась страшно: что ж теперь будет? Насмотрелась на подружек, соседок по общаге: не одну кавалер бросил в интересном положении. Витя, конечно, не такой, и все-таки...
  На ее удивление, он остался с нею. Не сказать, что его слишком обрадовала ее беременность, однако не стал прятаться от ответственности. Не сказал, как многие: 'Это твоя проблема'. К тому времени он уже был полновластным хозяином дома, туда и привел молодую жену.
  Много с того времени воды утекло. Было и хорошее, потом его место прочно заняло плохое. Однако, не смотря ни на что, Ира все еще любила мужа. Со слезами на глазах застирывала помадные губы на его рубашках, готова была убить изменника, а от любви никак не могла избавиться. Но, видимо, пришло время для выздоровления. Настал момент, когда ненависть в душе пересилила любовь. Пусть лишь самую малость, но пересилила. И теперь Ира смогла сказать фразу, столько раз произнесенную про себя. Сказала вслух страшные слова: 'Уходи, Витя, пожалуйста уходи'.
  Дверь скрипнула. Все внутри оборвалось: он пришел! Он все понял! Однако вместо того, чтобы присесть на краешек кровати и безмолвно мириться с нею, Виктор подошел к шкафу и в сумраке, несколько развеянном светом, проникавшим из дверного проема, наспех собрал кое-какие вещи. Не сказав ни слова на прощание, покинул спальню, плотно притворив за собою дверь.
  Вот и все. Теперь уже точно все. Не будет больше приветов от соперницы. Не будет больше слез над его рубашками. Не будет больше Виктора...
  Ира долго крепилась, однако женская сущность пересилила, и она заплакала тихонько, чтобы не услышал предатель...
  
  Дом он нашел не без труда. Как-никак, лет шестнадцать здесь не был. Сомнительно, что Вовка и до сих пор здесь живет, однако других координат у Виктора не было. Помнится, когда брат приезжал на похороны матери, обронил, что все еще живет по старому адресу. Если и съехал, должен же из всей коммуналки хоть один сосед знать, где его теперь искать.
  Дверь открыла женщина лет шестидесяти. Полноватая, опрятная, в клетчатом переднике поверх черных брюк и тонкого серого пуловера. Из-за глубокой впадинки на подбородке ее лицо казалось мастерски вырезанным из высококачественного поролона - такое же пышное и мягкое.
  Виктор успел только поздороваться. Дама удивленно выгнула бровь при взгляде на него, хмыкнула и чуть посторонилась, впуская визитера в необъятные недра квартиры:
  - Как же вы не вовремя! Но проходите, что ж поделаешь. Не выгонять же.
  Аккуратно прикрыв за ним дверь, женщина повернулась к нему и заговорщицки прижала палец к губам. После этого махнула рукой: за мной, дескать, и провела гостя в ближайшую комнату. Тот по дороге лишь успел отметить, как разительно переменилась коммуналка за прошедшие годы. Некогда в прихожей висели обшарпанные зеленоватые обои, потемневшие от времени. Из-за нагромождения шкафов коридор казался еще уже и длиннее, чем был на самом деле. Теперь же шкафы исчезли, и из-за этого стало намного больше света. Или не из-за отсутствия шкафов, а из-за светло-желтой краски на стенах? Так или иначе, а коридор нынче выглядел уже не длинным, а словно бы овальным, скругленным вверху. Чудеса, да и только. Вот тебе и коммуналка - не в каждой квартире такой ремонт встретишь. А еще... это ему показалось, или и в самом деле здесь стало меньше дверей? Раньше коммуналка больше напоминала давно не ремонтированное общежитие, теперь же стала похожа на какую-нибудь профессорскую квартиру.
  Оказавшись в комнате, дама вновь тихонько, чтоб не шумнуть, закрыла за собою дверь и сказала вполголоса:
  - Посидите здесь до четырех часов. Я вас покормлю - вы ведь с дороги? Только сидите тихонько, иначе нам обоим достанется.
  Оставив гостя без пояснений, выскользнула из комнаты и растворилась в недрах огромной квартиры. Как Виктор ни прислушивался, а ухо не уловило ничего, похожего на кухонные звуки: ни удара крышки о кастрюлю, ни бряцанья ложек-вилок, ни щелчка микроволновки. Тишина казалась оглушительной, всепоглощающей. Только тогда Виктор сообразил, что даже шагов не слышал, когда шел по коридору. Опасаясь неловким шорохом спугнуть застывшую умиротворенность дома, тихонько приоткрыл дверь и выглянул в коридор - так и есть, все пространство было устлано толстым ковром, жадно пожирающим все звуки.
  Часы на стене безмолвно отсчитывали секунды: двенадцать минут четвертого. Резким движением Виктор задрал рукав куртки и перевел стрелки на два часа назад - именно столько отделяло Москву от родного города. Почти двое суток пути и всего два часа времени.
  Это что же, ему придется еще пятьдесят минут сидеть, не смея открыть рот и задать, наконец, волнующий его вопрос? Может, ему и делать-то тут нечего - кто сказал, что Вовка и теперь, спустя столько лет, должен жить там же, куда они поселились на пару недель, приехав поступать во ВГИК.
  В ожидании хозяйки он огляделся. Довольно просторная, как для коммуналки, комната, перегороженная полупрозрачной шторой, за которой проглядывалась широкая кровать. В части же, в которой оказался Виктор, находился небольшой уютный диванчик и мощное кресло с подголовником. У самого окна стоял маленький круглый столик, накрытый длинной, до самого пола, скатертью, и два ажурных стула. Светло, свежо, чисто, уютно. И все больше его терзали сомнения: ошибся адресом, не туда пришел. Дом вроде тот - один семиэтажный, сталинской постройки, среди россыпи хрущевских пятиэтажек, его трудно перепутать. А вот подъезд наверняка другой...
  Уж было собрался выскользнуть потихоньку, да в дверях столкнулся с хозяйкой.
  - Ну я же просила: не мешайте ему! - шепотом проворчала она, загоняя Виктора обратно в комнату. То есть силой его, конечно, никто никуда не тащил, просто в узком дверном проеме невозможно было обойти ее внушительную фигуру, особенно учитывая, что в руках она держала поднос, накрытый крахмальным полотенечком.
  Он вынужденно отступил под ее напором. Женщина прошла к столику, и стала составлять с подноса тарелки.
  - Владимир Васильевич не любит, когда его отвлекают. Подождите еще немножко - в четыре освободится. Он всегда до четырех сидит в комнате, даже обедает в кабинете.
  Теперь уже Виктор не спешил уходить. Память не подвела - он попал, куда надо. Если только 'Владимир Васильевич' не банальное совпадение. Впрочем... Он едва удержался, чтобы не стукнуть себя по лбу: как он мог забыть об этом?! Ничего удивительного, что тетка провела в дом чужого человека, не задав ему ни единого вопроса. Зачем спрашивать, если на лице гостя все написано? Пятнадцать лет назад он бы этого не забыл...
  - Присаживайтесь, - женщина гостеприимно отодвинула перед ним стул. - Перекусите пока бутербродами - вы ведь, как я понимаю, с дороги?
  Гость кивнул и тут же забеспокоился:
  - Мне бы умыться.
  - Конечно-конечно, - захлопотала хозяйка. Для Вовкиной жены она выглядела откровенно староватой. Наверное, теща, решил Виктор. А может, просто соседка по коммуналке. - Пойдемте, я вас провожу. Только умоляю, не шумите!
  Ванная комната еще меньше напоминала ту, в которой ему когда-то довелось умываться. Большая, неправильной формы треугольная ванна со странными кнопочками на небольшой панели примостилась в углу за полупрозрачной пластиковой стенкой-шторой. Смеситель сверкал в электрических лучах, исходящих из стильного плафона, крупная плитка явно не отечественного производства отсвечивала матовым благородством со стен и пола. Что-то явно не так. Если адрес правильный и адресат на месте, то куда делась привычная коммуналка? Ибо все, что Виктору довелось здесь увидеть, решительно ничем не напоминало жилище нескольких семей весьма среднего достатка. Еще больше поражало, что брату удалось так выдрессировать собственную тещу. Фантастика, да и только.
  Вернувшись в комнату, он с ложной скромностью приступил к бутербродам. В дороге действительно изголодался - не сообразил прихватить съестного, а цены в вагоне-ресторане оказались на редкость неприятными. Пришлось довольствоваться прогорклыми пирожками, в изобилии представленными местными старушками на полустанках.
  Бутерброды с ветчиной, яйцом и кружочком помидора оказались невероятно вкусными. Но насладиться ими мешала хозяйка - зачем-то присела с другой стороны стола и не отводила от гостя взгляда. Виктор усмехнулся про себя: небось, приглядывает, как бы он ненароком не стащил чего подороже.
  Женщине, наконец, надоело разглядывать его:
  - Надо же, как похожи-то! Вот уж природа пошутила! Ни за что б вас не различила. Вот только Владимир Васильевич зачем-то бороду отпускать начал, а так - как две капли...
  О схожести с братом могла бы и не напоминать - Виктор прожил с этим все тридцать три года жизни. Вернее, первую ее, лучшую половину. Тогда они с Вовкой были близки по-настоящему, именно так, как показывают в кино. Веселое у них было детство. Даже родители, и те с трудом различали детей - как верно заметила хозяйка в клетчатом переднике, природа на братьях Конкиных оторвалась: ни единой родинки, ни оспинки, ни веснушки для различия. Мама, помнится, всегда смеялась, когда была в хорошем настроении, повторяя любимую присказку: 'Двое из ларца, одинаковых с лица'...
  Давно это было. Тогда их действительно было двое. Одноликих - Виктор терпеть не мог, когда их с братом называли 'однояйцевыми', хоть это и было научное название феномена, но звучало оно ужасно оскорбительно. Однако за то, чтобы их перестали так называть, пришлось заплатить слишком высокую цену - потерять брата. Последний раз они виделись на похоронах матери, аккурат шесть лет назад. Да и ту встречу вряд ли можно считать встречей. Так, ни бэ, ни мэ. Ни то, ни сё. Надо отдать должное - Вовка пытался наладить отношения, да Виктор не мог найти в себе силы простить предательство. Теперь же он по-прежнему Витька, а Вовку, смотри-ка, теща по имени-отчеству величает. Во, устроился! В Москве, пусть в коммуналке, зато какой! С тещей, бегающей перед ним на цыпочках. Да-аа, неплохо устроился, братишка.
  На тарелке остался один бутерброд. Виктор по-прежнему был голоден, однако брать его постеснялся - тетка наверняка подумает, что он приехал с голодного края. Хозяйка то ли прочитала его мысли, то ли действительно была гостеприимна сверх меры - красноречиво придвинула к нему тарелку и улыбнулась:
  - Вы ешьте, ешьте! Чаек пейте. Владимир Васильевич скоро освободится, покормлю вас горяченьким. Надо же, как похожи-то!
  Нахмурившись от чужого сочувственного взгляда, Виктор надкусил последний бутерброд и разозлился. Вот какой должна быть нормальная жена! Только помоложе, конечно. Зато в остальном... Вот с кого Ирке нужно бы пример брать. И накормит-напоит, и покой постережет похлеще цербера. От такой бы он не ушел. От такой ни один нормальный не уйдет. Только бы чуть помоложе...
  - Знаете, мне ведь Владимир Васильевич частенько о вас рассказывал. О том, как шалили в детстве, как родителей обманывали.
  Помимо воли Виктор усмехнулся. Что было, то было. Обманывали. Если даже родители покупались на их розыгрыши, то обманывать учителей сам Бог велел. Чем они с Вовкой и пользовались самым бессовестным образом. Зато насколько проще было учиться. Виктору легко давались точные науки, он и делал все контрольные по алгебре да геометрии. С физикой тоже проблем не было - и у доски отвечал за обоих, и экзамены сдавал за брата. А всю литературно-историческую болтологию тащил на себе Вовка. У того в этом плане язык был подвешен отлично, и память на даты и определения настроена. В общем, учиться им было намного легче, чем сверстникам. Над уроками почти не корпели, к экзаменам почти не готовились. Единственная закавыка, с которой у обоих братьев никак не складывались отношения, это химия. Вот там приходилось самым банальным образом зубрить формулы, ровным счетом ничего в них не понимая. Но братья и там нашли выход - учили через раз: к одному уроку готовился Виктор, ко второму - Вовка. Чтоб не так накладно для мозгов было. Эх, отличное было времечко! Вдвоем они были силой...
  Сколько лет прошло, а обида все еще душила. Виктор не удержался от гримасы. Хозяйка тут же отреагировала:
  - Что? Чаек остыл? Сейчас свеженького принесу!
  И молнией покинула комнату. Да только не до чая было Виктору...
  
  Когда-то давно не было у Виктора человека ближе брата. Собственно, они оба чувствовали себя единым целым, каким-то непостижимым образом раздвоившимся. С пеленок вместе. Никто другой им не был нужен - только они сами. Даже родители были немножко посторонними, без конца вторгающимися во внутренний мир братьев. Но от мамы с отцом в то далекое время самым непосредственным образом зависели их жизни. Остальных же мальчишки не подпускали к себе: казались сторонним людям замкнутыми, нелюдимыми. В детский сад они не ходили - какой садик на окраине города, почти в деревне? Может, потому и в школу такими дикарями пришли - на других детей зверенышами глядели.
  Однако время не стояло на месте. Мальчишки росли, привыкали к окружению. Постепенно появились друзья. И незаметно, по капле в год, между братьями наметился раскол. Трещинка была пока еще невидимая, близнецы даже не ощутили ее появления. Это потом, много лет спустя, мама помогла разобраться во всем. А тогда обоим казалось, что ничего не происходит, все идет, как всегда.
  Витьке стало мало общества брата. С друзьями было куда веселее, чем с этим занудой. Нельзя сказать, чтобы Вовка совсем оторвался от компании. Он участвовал почти во всех их мальчишечьих шалостях, а уж о спектаклях с переменой личности и говорить не стоит - это были его любимые игры, только дай кого-нибудь обмануть. Настоящий восторг испытывал, когда в очередной раз удавалось провести родную мать, принявшую одного сына за другого. Но любое баловство, не связанное с розыгрышами, навевало на него скуку. Пока все мальчишки резались в войнушку или гоняли мяч на пустыре за школой, Вовка при любом удобном и неудобном случае доставал книгу, чем до невозможности бесил Витьку.
  Росли братья, увеличивалась трещина между ними. Володя все глубже погружался в мир иллюзий, Витя с каждым днем становился все большим реалистом. Лет в пятнадцать уже каждый жил, можно сказать, своей собственной жизнью: Витька вовсю крутил романы со сверстницами, Вова искал острых ощущений в книгах. Изредка еще устраивали розыгрыши, выдавая себя за брата, Вовка даже иной раз ходил на свидания вместо Виктора - было, было... Особенно если тому уже понравилась другая девочка, а от этой никак не мог отделаться. Вот и приходилось Володе брать заявление об отставке на себя. Не потому, что ему это слишком нравилось. Просто иной раз Виктор бывал слишком настойчив.
  В начале выпускного класса встал вопрос о будущем. В родном городе институтов не было, только пара техникумов да несколько училищ. По всему выходило, что братьям прямой путь в строительный - профессия востребованная, по словам матери, прорабы без куска хлеба не сидят. Может, туда бы они и поступили, и не разошлись бы их дорожки окончательно, если бы перед самыми экзаменами отец не погиб в банальной аварии. Вроде и водитель был опытный, но дорога непредсказуема...
  Не стало отца, некому было давить на сыновей - мать всю жизнь отличалась мягким характером. Тут Вовка и взбрыкнул:
  - Не пойду в строительный, не мое это.
  - Так иди в энергетический, - не почувствовав подвоха, ответила мать. - Кто ж мешает?
  Сын усмехнулся:
  - Я, и в энергетический? Шутишь? Я в физике никогда в жизни не разбирался, не знаю, откуда ток берется. Какой энергетический?
  У матери в груди образовался нехороший холодок, но так не хотелось верить в худшее...
  - Так а куда ж, сынок? В ПТУ? Как же, отец ведь так хотел видеть вас образованными людьми!
  - А я и буду образованным. Я, мам, в Москву поеду. Хочу работать в кино.
  Та сплеснула руками:
  - Бог с тобой, Володенька! Какой из тебя артист? Артисты шебутными должны быть, как Витька хотя бы, а ты...
  - Так я ж не на артиста. Артисты - народ подневольный, а я свободы хочу. Чтоб никто не указывал, что мне делать. Хочу сам указывать, что артистам делать, - Вова загадочно улыбнулся.
  К разговору подключился брат. Хмыкнул недоверчиво:
  - Режиссером, что ли?
  - Нет. Режиссеры тоже не первые. Они сами ничего не снимут, кроме собственной автобиографии. Я сценаристом буду. Истории сочинять, которые потом режиссеры будут ставить. Хоть на сцене, хоть в кино. Хочу выдумывать людей и ситуации, хочу видеть, как они пляшут под мою дудку. Я буду сценаристом, мама!
  - Совсем сдурел! - растерянно воскликнула та и присела на табуретку у стены, положив натруженные ладони на коленки, словно послушная ученица. - Какая Москва, сынок? Кому ты там нужен? Да там таких, как ты... Слышала я про эти театральные - народищу в них прорва, туда даже настоящие артисты не с первого разу поступали. Куда тебе-то, Вовка? Чего удумал?
  Сын присел перед нею на корточки, положил руки на ее ладони с чуть вспухшими узелками вен. Ответил серьезно:
  - Не поступлю во ВГИК - попытаюсь в Литературный. Это тоже в Москве. Мам, я писателем быть хочу, сценаристом. Хочу, чтоб мои истории вся страна смотрела, весь мир. Чтоб героев моих знаменитые артисты играли. Не мешай мне, мам, а? Пожалуйста. Ты ведь не хочешь, чтобы я тебя до конца жизни упрекал в неудавшейся судьбе? Тогда не мешай. Если я провалюсь, если из меня ничего не получится - буду виноват только я. Это будет мой провал. Если же ты меня не отпустишь - вина будет твоя, потому что ты даже не позволишь мне попробовать свои силы.
  Мать сидела, онемев. И отпускать в неведомую даль было страшно, но и в словах сына сквозила такая логика, а самое главное - угроза, что язык не поворачивался запретить, не пустить.
  Тут и Витька снова в разговор встрял:
  - Если он поедет - я тоже поеду. Он будет в Москве учиться, а я тут прозябать? На фиг мне ваш Задрюпинск сдался! Я тоже во ВГИК поеду.
  - А ты-то куда? - только и ответила потрясенная мать. - Ты ж за всю жизнь ровно две книжки прочитал: 'Незнайку' да 'Тимур и его команда'.
  - Зато я шебутной. Значит, как раз в артисты прямая дорога - сама ж сказала. Все, решено. Едем в Москву - братья должны быть вместе. Нас нельзя разлучать.
  - А как же я? Что ж вы, меня одну бросите?
  На это у мальчишек ответа не нашлось.
  Как ни жаль было мать, но после выпускного вечера братья уехали в столицу. Скинулись ввосьмером с другими абитуриентами, и сняли комнатенку в коммуналке: взрослые, самостоятельные. Правда, спать пришлось вповалку - зато сами себе хозяева. Захотел - под утро пришел. Захотел - вообще не пришел. Захотел - напился вусмерть. Никто слова не скажет, мамы-папы-бабушки далеко, дисциплину контролировать некому.
  Документы каждый подавал на свой факультет: Владимир, как и мечтал, на сценарный, Виктор, как вдруг вздумалось, на актерский.
  Кто знает, может, именно вот это 'вдруг' и помешало? Может, знай Витя заранее, куда поступать придется, так хоть немного подготовился бы? Подыскал что-то для себя более подходящее. В памяти даже из школьной программы ничего не сохранилось: литература-история-география-ботаника были в ведении Вовки, а потому если и знал Виктор какой стишок, то разве что совсем уж детский: 'Говорят, под Новый год что ни пожелается, все всегда произойдет, все всегда сбывается'. А кроме него сплошная нецензурщина - вот она почему-то очень легко запоминалась, да читать ее на вступительных экзаменах во ВГИК было как-то совсем уж не с руки.
  Попросил было Вовку сходить на экзамен вместо него - уж тот-то этих стихов знал море разливанное. И отрывок из прозы ему было заучить раз плюнуть. Однако брат почему-то встал на дыбы:
  - Ты соображаешь, что говоришь? А учиться я тоже за тебя буду? И в кино сниматься? Витя, пойми: школа осталась в прошлом, теперь каждый за себя. Здесь мы друг другу не помощники: мы приехали учиться тому, чем собираемся заниматься всю жизнь. Как ты думаешь работать, если не будешь учиться? Это тебе не школа, где каждому дают всего понемногу. Тут дают только то, что нужно: математикам - математиково, физикам - физиково, а лирикам - лириково. Как цезарю цезарево. Я не смогу учиться твоей профессии, а потому и поступать ты должен сам. Максимум, чем я могу тебе помочь - поучить что-то вместе с тобой, если тебе так будет легче. Или посоветовать, что читать.
  Виктор обиделся, психанул:
  - Да пошел ты со своими советами! Советчик! Я сам знаю, что мне читать. Ты еще помнишь этого, как его? Которого на литературном конкурсе читал.
  - Симонова? - удивлению Владимира не было предела. - Витька, ты сдурел? Какой Симонов? Героические стихи не для тебя. Тебе нужно что-то характерное. Или любовно-романтическое, типа Ромео - ты ж определенно герой-любовник, или...
  - Сам ты любовник! Только соплей мне не хватало.
  - Или психологическое, - не обратил на него внимания брат. - Например, монолог Отелло. Или... если уж мы взялись за Шекспира - почему бы не замахнуться на Гамлета? 'Быть или не быть?' Что-нибудь такое, где можно играть. Симонов не для тебя.
  В его подсказках Виктор рассмотрел лишь подвох. 'Отелло', 'Гамлет' - все это старо, как мир. Кого сейчас удивишь Шекспиром? Впрочем, Симонов тоже конкретно устарел, но аналогов ему Конкин просто не видел: к великому сожалению, даже не представлял, кто из поэтов пишет более современные стихи. А Константин Симонов - это то, что непременно затронет каждого русского человека. Это Великая Отечественная, которую у нас до сих пор помнят, чтят, и чтить будут еще долго. А потому и раздумывать нечего: только Симонов, про фашистов, которых необходимо 'мочить в сортире'. Чтобы самим не плакать. Недаром Вовка на конкурсе первое место занял - помнится, тогда не только девчонки плакали: все жюри рыдало навзрыд. Если это получилось у брата, то почему не получится у него? Они же одинаковые, они же 'Двое из ларца', как любит повторять мама.
  И на первом туре он читал Симонова. Начал медленно, трагически:
  - Если дорог тебе твой дом
   Где ты русским выкормлен был,
   Под бревенчатым потолком,
  Где ты, в люльке качаясь, плыл;
  Если дороги в доме том
  Тебе стены, печь и углы,
  Дедом, прадедом и отцом
  В нем исхоженные полы...
  Во время маленькой паузы внимательно оглядел приемную комиссию. Кто тихонько постукивал карандашом по лакированной столешнице, кто перебирал стопку бумажек, словно ища чего-то, кто-то откровенно зевал. Виктор решил добавить страсти:
  - Если мил тебе бедный сад
  С майским цветом, с жужжаньем пчел
  И под липой сто лет назад
  В землю вкопанный дедом стол.
  Если ты не хочешь, чтоб пол
  В твоем доме фашист топтал,
  Чтоб он сел за дедовский стол
  И деревья в саду сломал...
  Интереса у высокой комиссии, судя по всему, не прибавилось. Виктор разозлился: ах, так? Все равно я вас разбужу, вы у меня заплачете!
  - Если мать тебе дорога -
  Тебя выкормившая грудь,
  Где давно уже нет молока,
  Только можно щекой прильнуть;
  Если вынести нету сил,
  Чтоб фашист, к ней постоем став,
  По щекам морщинистым бил,
  Косы на руку намотав;
  Чтобы те же руки ее,
  Что несли тебя в колыбель,
  Мыли гаду его белье
  И стелили ему постель...
  Ну уж про мать-то должны же они прочувствовать? Поди, у самих матери еще должны быть живы. А кое-кто наверняка уже и сам в родителях ходит. Однако комиссия по-прежнему сидела спокойно, даже, можно сказать, расслабленно. И Виктор сник. Кусочек про отца и портрет прочитал на полутонах, смирившись с провалом. Однако добравшись до отрывка про любимую, воспрянул духом: ну не могут же они быть такими бесчувственными, когда речь идет о любви? Тут и бревно расчувствуется, когда любимую на твоих глазах...
  - Если ты не хочешь отдать
  Ту, с которой вдвоем ходил,
  Ту, что долго поцеловать
  Ты не смел,- так ее любил,-
  Чтоб фашисты ее живьем
  Взяли силой, зажав в углу,
  И распяли ее втроем,
  Обнаженную, на полу;
  Чтоб досталось трем этим псам
  В стонах, в ненависти, в крови
  Все, что свято берег ты сам
  Всею силой мужской любви...
  Не проняло... Может, прав был Вовка? Может, действительно Шекспир на эту высокообразованную публику лучше подействовал бы? Может, еще не поздно все исправить? Как там Гамлет говаривал: 'Быть или не быть? Вот в чем вопрос!' Интересно, если вот так сразу, без предупреждения, перейти с Симонова на Шекспира - проснутся? Или даже не поймут, что абитуриент читает уже другого автора? Можно было бы рискнуть, да только кроме избитой фразы 'Быть или не быть' Виктор не знал ни строчки, он ведь его не то что не читал, даже фильм со Смоктуновским не смотрел. Вот на спектакль с Высоцким сходил бы непременно, но разве ж в их глухомань приличный театр приедет? Да к тому же Высоцкий слишком рано умер, братья еще под стол пешком бегали. Это уже потом, когда выросли, с несказанным удовольствием смотрели 'Место встречи изменить нельзя'. Любимой по жизни фразой у Витьки стала 'Дурак ты, Шарапов!' А интересно, как бы Высоцкий расправился с фашистами? Если бы он прочел этот стих, удалось бы ему расшевелить сонную комиссию?
  Насколько возможно, постарался подделать голос под знаменитую хрипотцу Глеба Жеглова:
  - Если ты фашисту с ружьем
  Не желаешь навек отдать
  Дом, где жил ты, жену и мать,
  Все, что родиной мы зовем,-
  Знай: никто ее не спасет,
  Если ты ее не спасешь;
  Знай: никто его не убьет,
  Если ты его не убьешь.
  И пока его не убил,
  Ты молчи о своей любви,
  Край, где рос ты, и дом, где жил,
  Своей родиной не зови.
  Пусть фашиста убил твой брат,
  Пусть фашиста убил сосед,-
  Это брат и сосед твой мстят,
  А тебе оправданья нет.
  За чужой спиной не сидят,
  Из чужой винтовки не мстят.
  Раз фашиста убил твой брат,-
  Это он, а не ты солдат!
  Во взглядах членов комиссии, до этого рассеянных и откровенно скучающих, появилось что-то живое. Виктор приободрился и закончил максимально эффектно, с вызовом и даже не без истеричной нотки, чтоб уж совсем сразить слушателей наповал:
  - Так убей фашиста, чтоб он,
  А не ты на земле лежал,
  Не в твоем дому чтобы стон,
  А в его по мертвым стоял.
  Так хотел он, его вина,-
  Пусть горит его дом, а не твой,
  И пускай не твоя жена,
  А его пусть будет вдовой.
  Пусть исплачется не твоя,
  А его родившая мать,
  Не твоя, а его семья
  Понапрасну пусть будет ждать.
  Так убей же хоть одного!
  Так убей же его скорей!
  Сколько раз увидишь его,
  Столько раз его и убей!
  Сказал, как припечатал. И обвел почтенную публику победным взором: ну что, как я вас? Проснулись?
  Старушка с ярко-розовыми губами и отдающими голубым отсветом волосами, этакая престарелая Мальвина, сидевшая с краю, раскрыла рот:
  - Ну что ж, интересный подход. Что еще вы нам можете показать?
  Виктор приободрился. Стихотворение прошло 'на ура', ну а с басней тем более проблем не будет.
  - Басня. Сергей Крылов.
  Вороне как-то бог послал кусочек сыру;
  На ель Ворона взгромоздясь,
  Позавтракать было совсем уж собралась,
  Да позадумалась, а сыр во рту держала.
  На ту беду Лиса близехонько бежала;
  Вдруг сырный дух Лису остановил...
  Старушкины куделечки послушно подпрыгивали в такт его словам. Но едва Витя добрался до самого интересного места, как раздался резкий окрик с другого конца стола:
  - Достаточно, дальше мы знаем.
  Тот растерянно стоял, не зная, что еще предложить высокой комиссии. Плясать он не умел, вот разве спеть что-нибудь?
  - А? Э-ээ, - нерешительно топтался он, не зная, как бы поделикатнее предложить свое музыкальное творчество. А хуже всего то, что он никак не мог выбрать песню: как на грех, в голове одни только похабные частушки крутились, и ничего культурного.
  - Достаточно, - повторил мужик в маленьких очечках. Где-то Виктор его видел. Наверное, артист какой-то, но малоизвестный - так, навскидку, не то что фамилии - фильма-то не припомнишь. Смотри-ка ты: мелочь пузатая в киношном мире, а заседает в приемной комиссии. - Мы видели уже все, что нас интересовало на данном этапе. Вы свободны. Пригласите следующего.
  Он заглянул в список и добавил:
  - Матрохин, приготовиться Антоновой.
  ... В списке прошедших во второй тур его не оказалось. А Вовка поступил. Что сделал бы настоящий брат-близнец? Из солидарности бросил бы все и вернулся домой, чтоб Витьке одному не стыдно было попадаться на глаза знакомым. Но тот заупрямился: 'Это мечта всей моей жизни, я не могу от нее отказаться'. Витька обиделся смертельно. Приехав домой, первым делом заявил матери:
  - У меня больше нет брата. Я у тебя один сын, поняла? Нету больше Вовки, умер!
  Никакие попытки матери оправдать Вовку не помогли. Виктор не просто вычеркнул из памяти брата. Всем друзьям, всем знакомым он рассказал ужасающую историю, как на его глазах огромный КамАЗ сбил брата прямо на пешеходном переходе. И каждому добавлял шепотком:
  - Ты только смотри, не проговорись. Мать-то не знает, боюсь, не выдержит. Я сказал ей, что Вовка поступил, да и остался в Москве. Не дай Бог узнает - не переживет. Сначала отец, теперь вот Вовка...
  Мать рассказывала соседям, какой у нее Вовка молодец - в Москве учится, во ВГИКе, какие письма задушевные матери пишет. Те кивали, поддакивали:
  - Ай, молодец, парень!
  Но смотрели на собеседницу с таким сожалением, что та старалась поскорее закончить разговор и бежать дальше по своим нехитрым делам: в магазин за свежим хлебом, или к колодцу за водой, на огород опять же - кому ж еще за картошкой ухаживать? Витьке ж не до огорода...
  А тот и правда, как с цепи сорвался. Мать его, вернувшегося из армии, видела в лучшем случае раз в неделю: все по девкам бегал, по общежитиям. Наверстывал упущенное, торопился, словно опасаясь пропустить что-то немыслимо важное.
  И работа способствовала, как нельзя лучше. Пошел по стопам отца. Сначала рейсовые автобусы водил, забавлялся на остановках: примечал девку поинтереснее и, проезжая мимо, старался брызнуть ей в лицо тонкой струйкой воды из омывателя лобового стекла. Потом разок-другой подмигивал ей в зеркало заднего вида, и... Обычно этот нехитрый прием срабатывал на 'отлично': бабенка ехала до конечной остановки, ну а там слово за слово...
  Через пару лет освободилось теплое местечко водителя директора овощехранилища. Там и вовсе лафа началась: утром привези, вечером увези, ну и так, днем иной раз по мелочи. А все остальное время... Читать Виктор не любил - его Вовкина чрезмерная любовь к книгам напрочь отбила от чтения. Что еще оставалось делать молодому здоровому мужику, к тому же неженатому? Только юных дурочек окучивать, с легкостью верящих пустым обещаниям.
  Именно так в его жизни появилась и Ирина. Молодая, симпатичная, глупая. Сверх меры наивная, но считающая себя взрослой и опытной. Виктор при всем желании не мог припомнить, как долго длилась их связь. У него ведь карусель никогда не останавливалась: не одна, так другая, не другая, так третья. Кроме парочки 'основных игроков', всегда имелся целый набор запасных. И сам не заметил, когда Ирка успела перебраться со скамейки запасных в основные. Как-то так незаметно все произошло, плавно, исподволь. Была-была девчонка на задворках, и вдруг стала одной из главных. А потом, как водится, известие о беременности...
  Ох, какие же они все одинаковые! Ну забеременела, и что? И он сразу обязан жениться? Наивные. Ничего он никому не обязан. И Ирке тоже.
  Развернулся было, ушел. Не раз уже уходил, вроде иммунитет выработался: подумаешь, не в средневековье живем, как-нибудь выкрутится. Ан нет, чем-то девка зацепила. Было в ней что-то такое, трогательное, почти детское...
  К тому времени Виктор жил один - несколько месяцев назад схоронил мать. За годы разлуки с братом настолько свыкся с мыслью о его смерти, что не сразу сообразил, что нужно бы оповестить Вовку, позвать на похороны. Но что-то внутри противилось этому: нет больше Вовки, он ему не брат. Да и как он соседям-знакомым его, ожившего, представит? Долго борясь с самим собой, пришел к компромиссу: брату он сообщит, но уже после похорон, когда девять дней по покойнице отметят.
  Встреча вышла неласковой. Владимир не мог простить брату такой подлости: это уж совсем не по-человечески, не позволить с матерью попрощаться. Почти не разговаривали: Виктор, не заезжая в дом, отвез москвича на кладбище, тактично отошел в сторонку, чтобы не мешать. Оттуда заехали в гараж, поставили машину, и на такси отправились на вокзал. Там посидели немного, крепко выпили, на том и расстались. Чужими людьми.
  Одному оказалось несладко. Пока мать была жива, Виктор на нее злился: та без конца учила его уму-разуму, ругала за частые пьянки. При этом не забывала вкусно готовить, стирать-гладить - следила за сыном, как за маленьким, чтоб всегда хорошо выглядел, чтоб начальник с работы не уволил за неряшливость.
  Теперь же сбылась мечта: никто его не пилил, никто ничего не запрещал. А главное, Виктор вдруг стал никому ничего не должен. В принципе, он и раньше не слишком-то заморачивался по этому поводу, а тут вдруг оказался совсем-совсем свободен. Но это почему-то оказалось не так приятно, как мечталось.
  Вместе с тем, никто больше не подносил по утрам выглаженную рубашку. На столе не ждал горячий завтрак. Чтобы выпить банальную чашку кофе, нужно было по утренней прохладе сходить к колодцу, принести воды, растопить печку... Скажем, первым делом он купил электрический чайник, чтоб избежать проблем с растопкой печи. Однако топить все равно пришлось - холодно. В общем, неуютно стало без матери. С одной стороны спокойнее, никто не пилил, никто ничего не требовал. С другой - полная жизненная неустроенность.
  Когда Ирина объявила ему о беременности, Виктор привычно развернулся и ушел, не сказав и слова на прощание. Но грызло что-то изнутри: и жаль было дурочку, и в то же время как будто тянуло к ней. Будь к тому времени мать жива, он бы, пожалуй, никогда и не вспомнил ни про саму Ирину, ни про ее проблему: было, и сплыло. Но к тому моменту его так достала неустроенность и холод в доме.
  Решил: а почему бы, собственно?.. Не самый плохой вариант. Невооруженным глазом видно: Ирка влюблена, как девчонка, а такие, как она, наивноглазые, обычно до старости в чем-то остаются детьми. Восхищенными, глупо заглядывающими в глаза кормильцу. Такая будет ухаживать за ним почище матери. Только в отличие от усопшей старушки никогда не позволит себе сделать мужу хоть какое-то замечание. Пылинки станет сдувать и глядеть, как на икону.
  Как и предполагал Виктор, Иркиному счастью не было предела. Уж так старалась ублажить новоявленного мужа во всем. И тебе Витенька завтрак, и тебе Витенька брючки глаженные, три рубашечки на выбор, чистые носочки. Он видел, как ей нелегко управляться с хозяйством, тем более что никогда в жизни не жила за городом. Но то, как мужественно маленькая хрупкая девчонка с округлым животиком справлялась с трудностями, умиляло и даже несколько восхищало его. Он ведь и сам с трудом управлялся с печкой - вечно она у него гасла. Ирка же научилась управлять ею, как космонавт летательным аппаратом. И к отсутствию водопровода быстро привыкла. Целое ведро воды тяжело было нести, так она приловчилась таскать по половине. Вот только на огород ее не хватало - пузо росло, мешало наклоняться. Но Виктор пожалел, не стал заставлять. Правда, и на себя эту обузу не повесил. Подумаешь, проживут без огорода. Живут же как-то городские.
  Оказалось, прожить без огородины можно. Но дорого, учитывая что рассчитывать приходилось на одну шоферскую зарплату. Вместо привычных походов по девочкам пришлось переключиться на зарабатывание денег: в любую свободную минуту ехал 'грачевать' за живую копейку. Пару-тройку раз заехал на городской рынок, сказал: все, хватит. Стал скупать излишки у соседей: кто картошкой поделится, кто мясца подешевле отдаст. Зиму протянули, а по весне пришлось копать огород...
  Помаленьку жизнь стала налаживаться. Родилась Аринка - назвали так вроде и в честь Ирины, и в то же время вполне самостоятельное имя. Хлопот прибавилось, уже некогда было думать про былую веселую жизнь, нужно было решать сиюминутные проблемы: то везти ребенка в поликлинику, то доставать импортное питание для малышки, то еще что-нибудь. Видел, как Ирка выматывается, совесть не позволяла бросить все и заниматься своими делами.
  Однако благородства надолго не хватило. Затосковал Виктор. Он и деньги в дом (сколько получалось, конечно), он и вкусненького каждый вечер, а она знай себе ребенком занимается, на мужа внимания не обращает... Вообще-то он не мог пожаловаться, что жена ему в чем-то отказывает: хоть в дневной жизни, хоть в ночной. Нет, в этом плане все оставалось, как прежде: исполнялось любое его желание. Но он-то видел, что на первом месте у нее уже не муж, а ребенок. Умом понимал, что, наверное, так и должно быть, Аришка ведь еще совсем кроха. А в душе обида поселилась. Все ждал - сама догадается, поймет, что ребенок от нее никуда не денется, а вот муж-то не только при ногах, но и при колесах. Не последний урод, между прочим.
  Оставалась надежда, что Ирка одумается. Вот подрастет Аришка, станет ножками топать, и тогда... Подросла, затопала, но ничего не изменилось - теперь Ирине приходилось бегать за ней ежесекундно, как бы любопытная варварка не влезла куда не следует. Еще подождал. Дочка росла, а хлопот меньше не становилось. И по-прежнему жена относилась к нему по остаточному принципу: только когда ребенок позволял ей расслабиться, например, ночью...
  А Виктору так хотелось внимания к себе! Да что ж это за жизнь: только он кому-то должен. А когда будут должны ему? Стало все раздражать, какие-то мечты появились: что однажды вдруг исчезнут жена с ребенком, а вместо них в доме поселится настоящая красавица, не чета Ирке. И той не нужен будет никакой ребенок, ее будет интересовать только он сам, Виктор Конкин. И положит та красавица всю жизнь на алтарь любви, то есть жить станет его жизнью, мыслить его мыслями, хотеть его желаниями, мечтать его мечтаниями. Как Ирка жила дочерью, так та неведомая красавица будет жить только Виктором...
  
  - А вот и чаек. Да вы ешьте, ешьте!
  Тетка с удивлением смотрела на надкусанный бутерброд, который Виктор все это время держал в руках. Не объяснять же ей, что он вовсе не стеснялся, а просто задумался. Воспоминания навалились, да так, что вся жизнь промелькнула за эти несколько минут. Вот уж чего с ним никогда не было, так это попыток самоанализа. Чего вдруг сейчас разнюнился?
  Виктор сердито поджал губы: вот оно что, банальная обида, зависть к более успешному брату. Тот в Москве осел, видимо, удачно подженился - вон как теща вытанцовывает на цыпочках. А он-то, дурак, думал, что жениться лучше на сироте. Да с такой тещей никакая жена не нужна!
  Есть почему-то больше не хотелось, и он вернул бутерброд на тарелку.
  - Ну что же вы? - не удержалась хозяйка. - Не стесняйтесь, кушайте!
  - Нет, спасибо, наелся, - виновато улыбнулся он и хлебнул обжигающе горячего чаю. - А вы, простите?
  - Я Наталья Станиславовна. Помогаю Владимиру Васильевичу. Он без меня как без рук.
  Она обезоруживающе улыбнулась и торопливо продолжила:
  - Потерпите еще пять минут, голубчик! Он уже заканчивает, сейчас выйдет. То-то радости будет!
  Ну конечно. От радости аж всплакнет. Виктор почему-то почувствовал мандраж. Каким он стал, Вовка? Почему родная теща скачет перед ним, как китаец перед Мао? Почему перед Виктором никто не скачет, хоть он так старался наладить отношения в семье именно таким образом? Почему ему никто не подносит бутербродов с очаровательнейшей улыбочкой, почему по его первому требованию не бегут заменить остывший чай? Почему его покой никто не оберегает столь тщательно, как эта Наталья Станиславовна?
  А еще стало вдруг ужасно боязно: как Вовка отнесется к его приезду? Пока ехал двое суток, и тени сомнения не возникало: куда он, на фиг, денется: брат приехал! Теперь же вспомнилось, как сам не пустил его на порог родного дома, даже на материны похороны не позвал. А ну как и Вовка сейчас отвезет его на вокзал, покормит в ресторане и помашет ручкой: пока, брат!
  Последние минуты перед встречей оказались самыми напряженными. Виктор медленно попивал чаек, а сам приходил во все больший ужас. Только сейчас до него дошло, что он натворил. Объявил родного брата, близнеца, мертвым, не дал ему попрощаться с матерью, даже издали не позволил взглянуть на родной дом, не то что хотя бы посидеть на крылечке... Так на что он сам теперь надеялся, на какую милость, на какое понимание?
  Уж было решил уйти, не дожидаясь указания на дверь, да тут, как на грех - или на счастье? - из кабинета вышел затворник. Шагов его Виктор не услышал из-за все того же мягкого ковра, устилающего полы в коридоре. А вот голос, раздающийся пока еще издалека, не узнать было трудно: Вовка, точно Вовка. Только говорил он нынче более уверенно, как-то громогласно, по-хозяйски:
  - Ну что тут у нас, Наталья Станиславовна? Куда вы спрятались? Меня кормить сегодня будут, или как?
  - Мы здесь, Владимир Васильевич! - радостно пискнула хозяйка.
  Виктор подобрался перед схваткой. Вот сейчас Вовка увидит его, на несколько мгновений застынет от неожиданности, а потом... пошлет его прямой наводкой по хорошо известному адресу. Эх, не успел. Нужно было сразу уходить, как только сообразил всю бестактность своего здесь появления...
  - Ната-аалья Станиславовна! - в голосе, подобравшемся уже совсем близко, сквозили нотки легкой укоризны. - К чему эти официозы? С какой радости вы вдруг на отчество перешли? Всю жизнь 'Володенька', и вдруг Васильевичем...
  Дверь отворилась, и на пороге возник высокий мужик, так мало похожий как на Виктора, так и на его брата-близнеца. У Виктора была короткая стрижка, открывающая лицо, а этот, с Вовкиным голосом, оказался давно не стриженным, и, хуже того, небритым. Если бы не новые джинсы и отличный трикотажный джемпер, его запросто можно было бы принять за бомжа.
  Он угадал - Вовка действительно застыл от неожиданности. Даже фразу не договорил, однако Виктор уже понял, что имя-отчество адресовалось не столько Вовке, сколько гостю. Демонстрация уважения, так сказать.
  - Ну, привет.
  Хозяин быстро оправился от шока и прошел в комнату. Присаживаться не стал. Остановился в центре, сцепив руки за спиной, и пристально вглядывался в лицо гостя.
  - Какими судьбами? - в его голосе уже не было той благодушной громогласности, с которой он обращался к Наталье Станиславовне. В нем появилась настороженность и откровенная холодность. - Не ждал.
  Под его взглядом Виктору было крайне неуютно. Он ощущал себя нашкодившим мальчишкой, и за это еще больше ненавидел брата. А хуже всего было то, что вместе с ненавистью рос и его страх. Вот если бы Вовка сел, оказался с ним на одном уровне, тогда и гонору в его голосе наверняка бы поубавилось. Но тот упорно взирал на визитера сверху, даже не помышляя подойти поближе, присесть рядышком и по-дружески похлопать по плечу: 'Привет, брат, рад тебя видеть!'
  Тогда он сам подскочил со стула, лишь бы только избежать этого взгляда свысока. Однако Владимир продолжал смотреть на него недружелюбно. Противостояние длилось всего несколько секунд, но достигло такого пика, в какой Виктор познал себя плесенью, не достойной внимания. Помимо воли его голова вжималась в плечи, а те, в свою очередь, скукоживались, он словно бы стал меньше ростом, и снова чувствовал, что Вовка смотрит на него с невиданных высот. И так захотелось провалиться, исчезнуть, оказаться вдруг на вокзале, затесаться среди других приезжих или, напротив, отъезжающих - лишь бы только подальше от этого осуждающего взгляда. Причем, осуждающего заслуженно...
  Взгляд Владимира вдруг смягчился. Сквозь щетину не без труда проглянула робкая улыбка, и Виктор приободрился.
  - Здоров, братуха, - хлопнул его хозяин по плечу, а потом и вовсе крепко обнял. - Какими судьбами в наших палестинах?
  - Палестина? Боже упаси, что мне там делать? Да и неспокойно там...
  Владимир рассмеялся:
  - Какими судьбами, говорю? Написал бы - я б встречу организовал, как положено. Что ж ты...
  - Так я ж не знал, тут ли ты живешь, или переехал. Да и адрес потерялся - зрительная память выручила. Ты ж не пишешь, как у тебя, что у тебя. Куда ж писать?
  - А ты ждал? Писем, - уточнил Владимир, и в его взгляде снова появилась жесткость.
  Виктор опять почувствовал себя виноватым. Но почему, если во всем виноват Вовка? Ведь это именно он предал брата, он должен был вернуться вместе с ним, они же всегда должны быть заодно. А теперь, выходит, вся вина на Викторе?
  - Не ждал, - откровенно ответил он. - Но и обратно отправлять не стал бы.
  - Как некоторые, - ехидно добавил брат и сам себя обрезал: - Все, хватит. Кто старое помянет... Я смотрю, вы тут уже познакомились.
  Он приветливо взглянул на Наталью Станиславовну. Та с готовностью заулыбалась:
  - Пойду-ка я обед накрою, Володенька. У меня уже все готово, а вы поговорите пока.
  Забрав со стола тарелку с надкусанным бутербродом и порожнюю чашку, незаметно покинула комнату.
  Владимир подтолкнул брата в сторону дивана, и сам уселся не без удовольствия.
  - Я смотрю, ты тут нехило устроился. Тещу выдрессировал...
  Брови собеседника удивленно вспорхнули вверх и он рассмеялся:
  - Тещу? Бог с тобой, какая теща? Я не женат.
  Виктор кивнул с пониманием:
  - А-аа, значит, соседка. А остальные где?
  - Кто?
  - Ну как кто? Соседи? Одну вижу, остальных нет. Раньше-то тут оживленнее было. И вообще...
  Виктор не мог найти подходящего слова. Обвел взглядом комнату, выразительно двинул бровями, а затем еще рукой повел в воздухе: дескать, все здесь, вокруг, сильно изменилось.
  Владимир засмеялся:
  - А, вот ты о чем. Так нет больше соседей. Я один теперь. Наталья Станиславовна вот приходит помогать, без нее бы я с таким хозяйством не управился. Оказалось, что я ужасно не приспособленный.
  - Ни фига себе, - Виктор присвистнул. - А куда ж ты соседей дел?
  - Кого прирезал, кого отравил. А Семеныча - помнишь того зануду, который по телефону поговорить спокойно не давал? - утопил.
  Гость недоверчиво улыбнулся:
  - Да ладно.
  - Да точно, - в тон ему ответил Владимир. Во взгляде блуждала веселая лукавинка. - Утопил за все его каверзы. В Яузе. Отправил сторожить дачку нового русского, а там подстерег на берегу, и мордой в реку макнул. Он так сопротивлялся, сердешный!
  Виктор все еще глупо улыбался, но глаза сделались грустными. Когда такое было, чтобы брат брата не понял? Вот сейчас ведь Вовка откровенно прикалывается, а Витька никак не может юмора в его словах уловить.
  - А... остальные? - неуверенно пробормотал он.
  - А что остальные? Клара - ты ее не знаешь, она сюда позже заехала - на нож нарвалась. Паскудная тетка, вредный характер. Без конца газ под кастрюлями у всех выключала. Ждешь, бывало, ждешь, когда чайник вскипит, приходишь на кухню, а там... Короче, получила тетка по заслугам. А Макаровне яду в борщ подсыпал - представляешь, она оказалась богатой наследницей, ей дальний родственник из Швейцарии двадцать три лимона евриков оставил. Ну как было не воспользоваться моментом? За что ей такое счастье? Не заслужила она его, в отличие от яду.
  Брат смотрел на него, и во взгляде его светилась такая растерянность, что Владимир не выдержал и расхохотался:
  - Я их в романах убил! А в реальности - выселил. Прикипел к этому месту - я, оказывается, по натуре ужасный консерватор. Жить в коммуналке надоело, а выезжать отсюда не хотел. Оставалось только разогнать соседей. Правда, пришлось им квартиры покупать, зато я тут теперь один, никто не мешает.
  - К-какие романы?
  - Криминальные. Я, Вить, детективы пишу. Владимир Альметьев, слышал про такого?
  Собеседник неуверенно кивнул. Владимир улыбнулся:
  - Так это я.
  - Как же... Ты ж во ВГИКе... Сценариста...
  - Ну да. Учился на сценариста, а стал писателем. Так бывает. Писателями вообще кто только не становится. И медики, и инженеры, и домохозяйки... Последние - чаще всего, - Владимир задорно рассмеялся и продолжил уже серьезнее: - А сценарии тоже пописываю, только, в основном, по своим же романам. Сначала роман, а потом уж сценарий. Вообще-то мне книги писать интереснее, но основной доход все-таки сериалы приносят.
  - Так ты?.. - пролопотал Виктор и замолчал, не договорив.
  - Ну да, Альметьев - это я. Понимаешь, Владимир Конкин уже есть.
  Брат понимающе закивал:
  - Дурак ты, Шарапов!
  - Вот-вот, именно он, Шарапов. Не мог я публиковаться под своей фамилией - читатели были бы уверены, что это артист вдруг перевоплотился в писаку. Пришлось брать псевдоним.
  - А почему Альметьев?
  Владимир пожал плечом:
  - Ничего лучшего не придумалось. А почему бы, собственно, и нет? Альметьевых Россия еще не знала. Да не в этом дело, это всего лишь псевдоним. Ты про себя-то расскажи. Как ты, что ты, где ты? Я ж про тебя совсем ничего не знаю. Рассказывай. Женат? Где работаешь? Живешь все там же, или дом продал? Как там вообще, как жизнь в провинции? Кто кем стал? Мне же все интересно, я ничего ни о ком не знаю. У меня ж после маминой смерти все связи оборвались. Она хоть что-то рассказывала в письмах, а теперь...
  При воспоминании о покойной родительнице оба притихли. Словно почувствовав напряженность момента, в комнату заглянула Наталья Станиславовна:
  - Мальчики! Обед готов, к столу!
  Есть Виктору совершенно не хотелось - перебил аппетит бутербродами. Однако неожиданную помощь домработницы - или кто она там, помощница? - принял с благодарностью. Да и Владимир не стал капризничать.
  На столе исходил паром ароматный грибной суп, и Виктор уже не чувствовал себя таким уж сытым, чтобы не найти место тарелочке-другой. Едва зачерпнул ложкой, как тут же вспомнилась мама - она частенько варила суп из сушеных грибов. Говорила, свежие для этого не годятся, у них, дескать, духу нет. Вот и этот был из сушеных. И, как когда-то в мамином, в этом тоже томилась лопнувшая от сытости фасоль. Как будто не было всех этих лет, и мама снова жива, и они с братом маленькие и дружные. Нужно было всего лишь закрыть глаза и окунуться в детство...
  Разговаривать не хотелось. Виктор только мурлыкал чуть слышно, с невиданным удовольствием поглощая суп. Брат наблюдал за ним с грустной улыбкой - недаром он так долго объяснял Наталье Станиславовне, как готовится настоящий грибной суп. Из сушеных белых, а вовсе не из свежих шампиньонов. И непременно с добавлением фасоли - без нее навар не тот, а вкус уж и подавно. Видать, не пропали его труды даром, действительно суп очень похож на мамин - вон как Витька уплетает за обе щеки. А может, его просто дома не кормили? Или он, как и Владимир, тоже не женат?
  Подав жаркое в керамических мисочках, Наталья Станиславовна тихонько покинула просторную кухню-столовую. Хозяин посчитал возможным приступить к разговору.
  - Ну что, брат, как живешь? Про меня практически все знаешь, а про себя молчишь. Какими судьбами в Москве? С какой радости вдруг вспомнил про меня, покойного?
  Виктор стушевался. Не подозревал, что Вовка обо всем знает. Видимо, мать в письме оговорилась. Глупо, конечно. Кабы повернуть время вспять, многих ошибок удалось бы избежать, и не только с братом. А учитывая, кем он стал... В общем, глупость в квадрате. Даже нет, в кубе.
  - Да в командировку приехал, дай, думаю, брата разыщу, - солгал он.
  - В командировку, говоришь? - недоверчиво переспросил хозяин. - Ну-ну. Ты, Витька, ври, да не завирайся. Слышал, как нас, писателей, называют? Инженеры человеческих душ. Я ж тебя насквозь вижу. Какая командировка? Сидишь нахохлившийся, беспокойный. Признавайся: из дому, небось, сбежал? А теперь сам испугался собственной смелости? Что, жена попалась коварная?
  Подивившись прозорливости собеседника, Виктор помолчал. Сделал вид, что полностью сосредоточен на жарком, хотя оно, честно признаться, не лезло в глотку: то ли Ирка гораздо вкуснее его готовила, то ли и впрямь наелся. Однако прежде чем говорить, следовало тщательно обдумать ответ, иначе этот инженер человеческих душ вмиг расколет все его истинные мысли. Надо так придумать, чтобы и правда была, и сам он, Виктор, при этом не выглядел жалким и убогим.
  - Не то чтобы коварная... Но приличная стерва. Знаешь, они, оказывается, бабье то есть, все коварные и все, как одна, стервы. Сначала в рот заглядывают, изображая сумасшедшую влюбленность, каждое твое слово ловят, каждое желание. А чуть ближе подпустишь в свою жизнь - загнобят, заразы. Ты-то вот неженат, и правильно. Я тоже крест на этом деле поставил. Ну их всех к... Короче, ты сам понял.
  Брат не ответил. Посмотрел на гостя с интересом, и вновь склонился над тарелкой.
  Виктор приободрился:
  - А сам-то чего? Или вас, инженеров человеческих душ, во ВГИКе уму-разуму научили: не женитесь, мальчики, девочки - обманщицы.
  Тщательно прожевав жаркое и запив глотком минералки, Владимир обезоруживающе улыбнулся:
  - Да нет, никто нас ничему не учил. Смолоду нерешительный был - ты ж знаешь, я всю юность с книжками просидел. Потом вроде как... Ну, скажем, осмелел маленько. Однажды даже всерьез подумывал жениться. Но куда мне ее было вести? Сюда, в коммуналку, она категорически отказалась идти, а лучшего я в то время предложить не мог - и так на учебу времени почти не оставалось из-за халтур. Уж ты-то знаешь, что мне никто не помогал, сам выкарабкивался.
  - А к ней? Или она тоже не москвичка?
  - Москвичка. В том-то и дело, что москвичка. Папочка какая-то шишка на ровном месте. Родители ее были против брака. Дескать, ему от тебя только прописка нужна. Короче...
  Владимир помолчал немного, для чего-то отпил еще минералки, словно от длительной речи пересохло в горле, хотя сказал совсем не так уж много, как хотелось бы Виктору.
  - Не сложилось, - с открытой улыбкой добавил он. - Тогда переживал, а сейчас даже рад. Правда, мне те отношения нелегко дались. Я после нее решил крест на бабах поставить. И, представь, выполнил установку. Мимолетные связи ведь не считаются? Сначала обида была слишком сильна, потом как-то навалилось все враз, времени совершенно ни на что не хватало: там халтурка, тут халтурка - как раз сериалы стали один за другим запускать, не отказываться же от работы? А еще нужно было помнить про себя - сюжеты мозги разрывали, просились на бумагу. Вот и...
  Брат понимающе закивал головой. После сочувствующей паузы ответил:
  - Ну и хорошо. Ты даже не представляешь, как тебе повезло! С этим племенем вообще лучше никаких дел не иметь. Или... уж коль природа нас такими создала, что без них никак, то правильнее всего заводить себе разовую подружку на недельку-другую, пока она не начнет собственнические инстинкты в твою сторону разворачивать. Ну их, тех баб! Давай, что ли, выпьем по этому поводу? А то сидим, закусываем, а за встречу...
  - Не, Вить, за встречу вечером. У меня сегодня прямой эфир на радио, я там такого наговорю! А вот после интервью уже посидим по-человечески. Я так понимаю, что ты не на один день приехал?
  От его пронзающего насквозь взгляда Виктору стало не по себе. Попробуй утаи от такого 'инженера' что-нибудь - вмиг расколет. Не стал врать:
  - Не на один, верно. Сам не знаю, насколько. От тебя зависит - как скоро ты меня выгонишь. Мне возвращаться некуда. Если меня кто-то и ждет, то начальник на работе. Да и тот, поди, уже не ждет - два утра подряд не подал машину, так что место мое тю-тю.
  - А с женой что?
  - С женой... А что с ней сделается? Хозяйкой себя почувствовала. То нельзя, это нельзя... В общем, обычная история. Все бабы одинаковые: первое время изображают из себя невесть кого, а потом открывают свое истинное лицо. Считай, что тебе сильно повезло, когда тебя та москвичка бортанула. Крупных неприятностей избежал.
  Не спеша с ответом, Владимир налил чаю из фарфорового пузатого чайничка, заботливо накрытого сложенным махровым полотенцем. Бросил в чашку два кусочка рафинаду, тщательно размешал, стараясь не звенеть ложкой. Отпил маленький глоток, словно пробуя на вкус, удовлетворенно причмокнул и только после этого ответил с сомнением:
  - Не знаю... С одной стороны - да, ты, наверное, прав. И на хрена мне такая жена, которая не собирается разделять со мной трудности и успехи? Подозреваю, что от нынешних моих успехов она бы очень даже не отказалась, а вот трудности мои ей ни к чему.
  Пока чай не остыл, приложился к чашке еще раз, и продолжил:
  - А с другой стороны... Понимаешь, какая фигня получается. Я писатель...
  - Инженер человеческих душ, - не удержался от подколки Виктор.
  Брат оставил его комментарий без ответа, только посмотрел чуть удивленно и едва заметно кивнул, соглашаясь.
  - И в душах людских должен разбираться на раз-два. А для меня и сегодня женская душа - потемки. Не знаю я их. Вернее, знаю по той, по первой. Вернее, единственной - говорю ж, после нее у меня так никого по большому счету и не было.
  - Так одной вполне достаточно! - опять встрял Виктор. - Они все одинаковые - поверь мне! Уж я-то их повидал на своем веку...
  - Вот и я думал, одинаковые. А мне читательницы на встречах стали этим пенять. Мол, из романа в роман одинаковые героини кочуют. Герои меняются, а женщина одна, только имена разные. Да они-то мне не особенно и нужны, у меня все книги в основном про мужиков. Но без баб-с-то все равно никак, понимаешь? Тем более, пишу я детективы, а половина мотивов для убийства связана с ними. Любовь, ревность, месть. Ну, скажем, мстить не обязательно женщине, а вот любовь с ревностью, как ты понимаешь, только с ними связаны. Если, конечно, герой не гомик. В жизни я прекрасно научился без них справляться, а вот в литературе... Чувствую, что не хватает опыта.
  - Да чушь! - возмутился брат. - Читал я твои книги! Немного, правда, но читал. Даже названий не упомню - ты ведь знаешь, я вообще не сторонник литературы. Но пока в машине сидишь, шефа ждешь, что угодно прочитаешь, чтоб от скуки не сдохнуть.
  - Вот спасибо, - усмехнулся Владимир. - Редкий комплимент.
  - Да ладно, ты еще на меня обижаться будешь. Короче, пару штук твоих я точно прочитал. У меня жена почитать на ночь любит, вот я у нее и таскаю периодически. И все там у тебя про баб правильно: стервы и нытики, все им чего-то не хватает.
  Собеседник неуверенно выпятил нижнюю губу и ненадолго задумался.
  - Не знаю, - протянул он. - Понимаешь, я уже сам чувствую, что повторяюсь. Я ведь знаю только один тип женщины: мою несложившуюся.
  - Так у них вообще один тип! Все они стервы, все, как одна!
  - Ну да, - возразил Владимир. - Ты сам только что назвал два типа: стервы и нытики.
  Виктор радостно хрюкнул:
  - Эт тебе с моей надо познакомиться! Вот уж ярко выраженный нытик! То ей денег не хватает, то внимания, то в поликлинику ее отвези с ребенком...
  - О, так у меня есть племянник?
  - Племянница. То с огородом без меня не управляется... Говорю же - нытик еще тот! И в то же время отменная стерва.
  Владимир мечтательно прикрыл глаза:
  - Вот бы мне такую! Для романа, - тут же поправился он. - Мне живости не хватает в женских персонажах.
  - Так в чем проблема? - усмехнулся Виктор. - Езжай к моей под бочок, она тебе быстренько свой характер продемонстрирует.
  Хозяин стрельнул в него возмущенным взором:
  - Глупости не говори. Я вот вообще подумываю: а не пора ли мне жениться? Тридцать три, возраст Христа. Он дозрел до спасения человечества, а я, быть может, хотя бы для женитьбы?
  - Тьфу! - фыркнул брат. - А я, получается, дозрел до развода. Говорю тебе: не гони пургу! Не женат - и радуйся, ни за кого отвечать не надо. Я вот разведусь, и алименты придется платить тринадцать лет, представляешь? Дурак был, такой хомут на шею повесил!
  - Но ведь почему-то же ты на ней женился? Значит, было в ней что-то такое, что выделило ее среди других.
  - Да что там выделило? Просто пузо на нос лезло, вот и пришлось жениться. Она б без меня не управилась - сирота, что с нее взять.
  Владимир нахмурился:
  - Так как же ты ее бросил? Она же одна, как она без тебя проживет?
  - Проживет, - злобно прошептал Виктор. - Такая проживет, не бойся. Стервы - самый живучий народ. Ты никогда не задумывался, почему по всему миру продолжительность жизни мужчин лет на восемь-десять короче, чем у женщин? Да потому что они поедом нас жрут, силы из нас вытягивают. Энергетические вампиры, все, как одна!
  - Интересная версия, - Владимир посмотрел на часы и зацокал. - Начинаю опаздывать. Если хочешь, поехали со мной. Или тут посиди. Может, поспишь с дороги?
  - Да я бы... - гость замешкался с ответом, не зная, что предпочесть - заманчивы были оба варианта. - Черт, и то хочется, и другое интересно. На радио не был никогда в жизни, и усталость чувствуется. Сосед в поезде храпел так, сволочь, что только днем вчера прикорнул малость. Но радио все-таки... А, поехали!
  - Радио как радио, ничего интересного. У меня послезавтра телевидение, вот там действительно интересно. Я, собственно, и сам впервые туда пойду - раньше не решался. Я человек не публичный, мне это повышенное внимание как...
  Он сделал характерный жест ребром ладони по горлу, демонстрируя явление, которому не нашел подходящего слова, и продолжил недовольно:
  - Я бы и дальше отсиживался, да издатель настаивает. Говорит, бренд надо раскручивать, повышать тиражи. Оно-то все верно - не засветив морду лица, известным нынче не станешь. Вот ты, например, книги читал, а на автора внимания не обратил. Так?
  Виктор улыбнулся:
  - Так. Никогда в жизни не запоминал.
  - Не ты один. Большинство людей именно так и читают. По обложке книгу выбирают, по громкому названию, или по раскрученной физиономии. Как ты понимаешь, третье - куда чаще. Одними книгами фиг раскрутишься: надо в ящике почаще мелькать, да по радио. Причем первое более эффективно: читатель любит глазами, а не ушами.
  - Ну да, это только бабы-дуры ушами любят. Как только перестаешь им лапшу разную на уши вешать, тут же в стерв превращаются.
  Задумавшись на какое-то мгновение, Владимир неуверенно ответил:
  - Ну, это тебе виднее, я не в курсе. Значит, так. Я собираюсь, а ты отдыхай, лучше потом в Останкино тебя возьму. Осмотрись тут, выбери комнату по душе. Любую, кроме моей спальни и кабинета. Отдыхай. А вечерком обмоем встречу, посидим, как положено.
  И улыбнулся так, что у Виктора отлегло от сердца: простил. Он так боялся, что Вовка затаил камень за пазухой, что только прикидывается добреньким, а сам дождется, когда гость расслабится, и врежет по самое некуда: дескать, померла, так померла, как в известном анекдоте, вот и возвращайся в свой Задрюпинск!
  Наталья Станиславовна уехала вместе с Владимиром - он обещал подбросить ее до метро. Виктор остался в городом одиночестве. После сытного обеда, да после двухдневного пути хотелось спать, но сначала он решил по совету брата осмотреться. Да и было что посмотреть: это ж он не в свою Наздрапетовку приехал. В доме известного писателя ему до сих пор бывать не случалось. А тут еще этим писателем оказался родной брат. Которого он много лет назад 'похоронил' ненароком.
  Раньше Виктор и не догадывался, насколько огромна квартира. Доступ имел только в одну комнату, да в ванную с туалетом. Даже на кухню старался лишний раз не соваться - там без конца находился кто-то из постоянных жильцов и демонстрировал, мягко говоря, нелюбовь к нагрянувшим абитуриентам. Собственно, такому негостеприимству он тогда не удивился: поди, и так несладко жить в коммуналке, а если еще в одну комнату набьется человек шесть-восемь посторонних обитателей. Ни к туалету не подобраться, ни к ванной - с утра приходилось очередь занимать.
  Теперь же никаких очередей, никаких недовольных соседей. Все пять комнат к распоряжению одного человека. Братец-то нехило устроился. Огромная квартира, куча денег - а как же иначе, если всех соседей расселить умудрился. Да не в их Задрюпинске, в самой Москве - а тут известно, какие цены на недвижимость.
  Хозяйство брата впечатляло. Комнаты одна другой краше. Такой ремонт Виктор разве что в кино видел. А мебель?! С первого взгляда даже дилетанту становилось понятно, что явно не на рязанском мебельном комбинате деланная. Наверняка итальянская, или финская какая-нибудь. Во всех этих хозяйственных причиндалах Виктор совершенно не разбирался. Полтора года назад они с Иркой тоже сделали ремонт, правда, осилили только одну комнату. И обои, и линолеум тогда жена выбирала, Виктор ее только возил везде, да деньги успевал отстегивать. Но помнится, она сильно итальянской плиткой восхищалась, вот ему и запомнилось: все самое лучшее для дома - итальянского производства.
  Да, устроился братишка... И тебе Москва, и тебе шикарная квартира, и тебе работка непыльная: ваяй рассказики в свое удовольствие, да еще и денежки за это огребай. И при этом даже женитьбы избежал. Виктор, выходит, весь в дерьме, а этот на коне и в белом! Ни алиментов платить не надо, ни нервы тратить на все эти разборки. И где справедливость, спрашивается?
  
  Вернувшись домой, Владимир обнаружил гостя спящим. Будить не хотелось - пусть поспит, отдохнет. Сразу видно - не от хорошей жизни брата искать вздумал. Да и самому хотелось побыть в тишине, в привычной обстановке, то есть в одиночестве.
  Скажи ему вчера кто-нибудь, что Виктор приедет, да спроси, как он к этому отнесется, Володя послал бы такого пророка подальше. Слишком сильна была обида. К тому времени, как оказались здесь, в Москве, абитуриентами, братья были уже не слишком близки между собой, и это еще мягко сказано. Пожалуй, кроме матери и дома у них не было ничего общего. Не считая внешности, конечно.
  Может быть, Владимир сам был виноват в том, что Витька не понял его устремлений: не объяснил, привыкнув все держать в себе. А тому этот ВГИК даром не был нужен: актерство для него - всего лишь неожиданная блажь, на самом деле он никогда не стремился ни на сцену, ни в кино. Ему куда интереснее было гонять в футбол с пацанами, да забивать одноклассницам головы романтикой. Наверное, поэтому Виктор и не понимал, насколько важна для брата мечта. Володя ведь с детства стремился к писательству. Вернее, и сам тогда этого не понимал, просто постоянно фантазировал, заснуть вечерами не мог - часами придумывал какие-то истории, то забавные, то грустные, а то и вовсе страшные, мистические. И казалось, что, узнай любую из историй какой-нибудь именитый режиссер - придет в восторг, будет рыдать, и непременно возжелает экранизировать. Мечталось, как в Каннах этому фильму будет рукоплескать публика, а потом автору вручат Золотую Пальмовую Ветвь. И не беда, что приз будет держать в руках тот самый режиссер - Владимир-то точно будет знать, что наградили вовсе не фильм, а его историю, его придумку, а значит, главный победитель - он.
  ВГИК казался для него недостижимой мечтой, из тех, что до конца жизни остаются лишь мечтами. Пожалуй, даже и пытаться поступить не стал бы: отец бы его намерениям быстро хвост укоротил. Не в меру крут был и серьезен. У самого неполное среднее образование, и мальчишкам внушал: мужик, мол, деньги зарабатывать должен, а не учиться. Мать его всегда поправляла: это раньше без образования можно было жить, а теперь хоть училище - но обязательно, без этого никуда. А лучше техникум. Убедила - отец прочил сыновьям строительный техникум. Попробовал бы Володька при нем заикнуться о Москве, о ВГИКе... У, и подумать страшно о последствиях!
  Однако батя самую малость не дожил до выпускного вечера пацанов. И потому Владимир решил рискнуть: мать всю жизнь отличалась мягким характером и уступчивостью, как только ей удалось в свое время отца переубедить насчет образования? Затеял разговор, не особо надеясь на успех. Не того боялся, что мать не пустит, перехватив на себя отцовы вожжи. Опасался, что плакать начнет, на жалость давить: мальчики мои дорогие, а как же я одна останусь?
  Видимо, не так уж хорошо он знал мать... В восторг, естественно, не пришла, но и запрещать не стала. Даже каких-никаких деньжат подбросила, наскребла по сусекам: хватило на дорогу обоим, и на коммуналку в складчину. Дальше уж самому пришлось крутиться.
  То, что Витька провалил первый же тур, брата нисколько не удивило. Скорее, у него бы глаза на лоб полезли в обратном случае. Виктор к семнадцати годам практически ни одной книжки не прочитал, об актерстве и не думал. Не озвучь Владимир свою мечту, он бы спокойно подал документы в избранный матерью техникум и учился бы в нем, не задумываясь об иной доле. Не то чтобы ему так уж хотелось стать прорабом. Точнее будет сказать, ему вообще ничего не хотелось, что с блеском продемонстрировало ближайшее будущее - вернувшись из Москвы, он не стал никуда поступать, проваландался до самой армии на материной шее.
  Потому, наверное, и требовал от брата, чтоб бросил все и вернулся домой. Чтоб самому не так стыдно было возвращаться. А то, что у Вовки бы вся жизнь разрушилась - разве его волновало? Естественно, Владимир и не подумал бросать ВГИК - слишком дорогой ценой он ему достался. А еще большая цена стояла за ним: там его должны были научить тому, как записывать его истории, как превращать мечты в кино.
  Догадывался, что Витька его устремлений не поймет. Но и предположить не мог, что тот опустится до такого: объявить брата мертвым, не позволить попрощаться с матерью, не пустить в родной дом...
  По его примеру Владимир решил вычеркнуть брата из жизни. Как там, под колесами КамАЗа погиб? Пусть так. Только погибшим отныне следовало считать самого Витьку.
  Однако без него было ох, как худо. Вроде и не произошло ничего особенного - подумаешь, разошлись пути, всякое в жизни бывает. В последние годы их дорожки и без того разошлись конкретно: у каждого были свои интересы, свои друзья. То есть... С интересами все верно - у каждого свои. С друзьями обстояло иначе: у Витьки их был вагон и маленькая тележка. У Володьки - только знакомые. Много, но не более чем приятели. Вместо друзей у него были книги и свои истории, и выдуманные герои.
  Обида забирала очень много сил, но простить Витьку не получалось. Владимир до сих пор помнил тот шок, в который он впал, получив письмо от мамы. Та плакалась, что Витька всем соседям рассказал жуткую историю о гибели брата, и теперь, когда она пытается убедить собеседников в том, что сын глупо пошутил, те смотрят на нее, как на душевнобольную: бедная Настасья умишком тронулась от горя - сначала Бог мужа прибрал, а следом за ним сына.
  Руки чесались от злости, хотелось начистить бестолковому Витьке физиономию, но для этого нужно было так далеко ехать. А тут, рядом, вокруг Владимира, происходило столько всего интересного, непривычного. Новые люди, и все, как один, немножко сумасшедшие: ничего-то их в жизни не интересовало, кроме своих фантазий. А какие преподаватели у них были? О-го-го! Сплошь известнейшие люди. До глупых ли мыслей о мести?
  Время шло, острота впечатлений стерлась, но обида, хоть и существенно потускневшая, не проходила. В мечтах Владимир строил планы на будущее, как станет он знаменитым сценаристом (а может, со временем и на режиссуру замахнется, кто знает), появятся у него деньги и всевозможные материальные блага, и вот тогда Витька поймет, какую ошибку совершил. Приползет к нему побитой собакой, прощенья просить станет. Но Владимир останется непреклонным: нет у него больше брата, трагически погиб под колесами КамАЗа.
  И вот сбылась мечта идиота. Стал он сценаристом, но кроме того еще и писателем, довольно известным. Появились у него немалые деньги, хотя и богатым человеком он не мог себя назвать, не лукавя. И приполз Витька. Пусть не побитой собакой, но по его глазам Володя прекрасно понимал, что судьбою своей брат крайне недоволен. Казалось бы - не об этом ли мечтал, не этого ли ожидал? Так действуй по задуманному плану, добивай его, мсти!
  Ан нет. Мечты сбылись, но мстить уже не было ни малейшего желания. Зачем его наказывать, он и так уже сам себя наказал. Жалость пересилила обиду и мечты о мести. Снова проснулись родственные чувства. Впрочем, они никогда его не оставляли: даже в самые первые дни, когда от злости не хватало воздуха, сердце захлебывалось кровью: плохо было одному, вдали от брата. За что же природа так жестоко над ним пошутила? Почему, даже кардинально разойдясь в идейном плане, физически хотелось быть рядом с братом? Несмотря на богатую фантазию, Владимир так и не разобрался до сегодняшнего дня, что же такое близнецы: одно ли это существо, клонированное самой природой, с одними на двоих органами чувств, то ли два различных человека, по странному стечению обстоятельств наделенные идентичными внешними данными? Но если так, то почему плачет сердце?..
  Он тихонько прошел в комнату Виктора. Почему-то захотелось посмотреть на него. За столько лет отвык видеть свое лицо не в зеркале. Впрочем... какое свое? Они уже совершенно не похожи друг на друга. Витька и в тридцать три оставался мальчишкой, разве что глаза грустные. Владимир же теперь выглядел солидно: аккуратная бородка, волосы длинные, достающие до шеи. Не то чтобы ему было лень следить за своей внешностью, хотя и не без того: до чертиков надоел ежеутренний ритуал соскабливания щетины лезвием 'Жиллет'. Собственно, про сами лезвия он не хотел сказать ничего дурного - вполне удобные и достаточно острые. Однако кожа ужасно уставала от этого ритуала, порой никакие лосьоны не снимали раздражения. Одно время Владимир носил 'двухдневную щетину' - как раз пошла такая мода, но оказалось, что за нею следить куда сложнее, чем бриться ежедневно. И он просто перестал бриться.
  Правда, надолго его не хватало. Едва борода вырастала больше приличного, вместо того, чтобы ухаживать за ней, поддерживая нужную длину и форму, Володя ее попросту сбривал. Месяц-другой, а то и вовсе до самой зимы, брился, а как наступали холода, в очередной раз с величайшим удовольствием откладывал бритву в сторону. Наталья Станиславовна непременно ворчала, пытаясь убедить работодателя, что без бороды он выглядит куда моложе и симпатичнее, но тот порой отличался поразительным упорством, и назло отказывался бриться.
  Виктор спал на спине, раскинув руки. Челюсть немного опустилась, приоткрыв рот, из-за чего он приобрел вид не вполне адекватного человека: казалось, из уголка губ вот-вот потечет тонкая струйка слюны. Зрелище оказалось не слишком приятным, и Владимир тронул брата за плечо.
  Тот дернулся:
  - А? Что?
  Мутный взгляд не сразу сфокусировался на хозяине дома. Виктор часто заморгал, спросил:
  - Что, храпел?
  - Да нет, посапывал тихонько. Мы собирались отметить встречу, помнишь?
  Гость рывком сел в кровати, кивнул с закрытыми глазами, пробормотав:
  - Угу. Я щас.
  Голова его безвольно свесилась на грудь, и Владимир негромко засмеялся:
  - Да ладно, спи уж.
  Покинув комнату, он тихонько прикрыл за собою дверь. Прошел в гостиную, включил телевизор. Однако мелькание картинок лишь вызвало раздражение, и он нажал кнопку 'off'. Лучше он подумает, повспоминает их с братом общее детство, разобщенную юность. Когда между ними пролегла проклятая трещина?
  Не прошло и пяти минут, как на пороге возник заспанный Виктор. Чуть отекшее со сна лицо, заломанные на бок волосы.
  - Ну чо? - проворчал он, присаживаясь в кресло. - Разбудил - и в кусты?
  
  Закуски хватило бы на десятерых: Наталья Станиславовна готовила много и разнообразно, никогда не допуская, чтобы Владимир дважды в день ел одно и то же. Кроме того, он и сам заехал в супермаркет, подкупил кое-чего к столу - хотелось, быть может, не столько побаловать брата, сколько удивить его, поразить воображение собственными возможностями: смотри, дескать, кого ты схоронил раньше времени!
  Банальную водку даже не стал выставлять на стол - брат приехал, тут меньше, чем хорошим коньяком, не обойдешься.
  - Ну что, Витька, вот и свиделись, - он выжидательно протянул рюмку навстречу. - Честно сказать, не думал, что еще когда-нибудь тебя увижу. После такого...
  - Да ладно! - Виктор чересчур активно чокнулся, едва не разбив обе рюмки. - Что было, то было, быльем поросло. Подумаешь... Пацан был, вот и...
  Владимир не хотел трогать больную тему, но в груди нестерпимо жгло, обида требовала сатисфакции: так вдруг больно стало, как будто все это произошло только что - и предательство брата, и смерть мамы. Он махом опрокинул в себя рюмку, даже не почувствовав вкуса коньяку.
  - Пацан, говоришь? А это ничего, что я теперь в родной дом вернуться не могу? От меня же все шарахаться будут: покойник воскрес! А то, что мать не позволил похоронить - это тоже быльем поросло? Сволочь ты, Витя! Причем редкая.
  Виктору бы возразить, да не нашелся, чем. После коньяка перехватило дыхание, но заставить себя проглотить хоть что-нибудь было выше его сил. Едва отдышавшись, ответил покладисто:
  - Сволочь. Сам не понимаю, как умудрился... Думаешь, я не жалел? А что толку, когда уже всем и каждому в красках живописал, как тебя грузовик прям на моих глазах раздавил. Знаешь, я, наверное, тоже владею художественным словом...
  Он виновато улыбнулся и продолжил:
  - Ну не мог я им сказать, что соврал! Не мог! Одно б дело про тебя соврал, так ведь я еще и мать подставил. Вроде как письма ей за тебя пишу, а она, старая, и не догадывается: типа, после батиной смерти умишком поехала малость. Остальное уж люди сами додумали. Мол, Настасья разом мужа и сына схоронила, чего ж удивляться. Так до самой смерти ее блаженной и считали. Ну гад я, гад! Так дави меня, чего смотришь?!
  А Владимиру уже совсем не хотелось его давить. Злость прошла, осталась одна жалость. Видать, и без того его жизнь-то наказала - вон какой приехал: побитый, неуверенный в себе. Куда только гонор подевался? Видать, досталось ему дома, от родной-то жены. От хороших разве сбегают?
  - Так что там у тебя с женой-то произошло? Чего не поделили?
  - Да что мне с ней делить? - Виктор все еще говорил повышенным тоном. - Стерва, говорю ж. Она мне еще ультиматумы будет ставить. Я, говорит, из этого дома не уйду - это теперь мой дом. Типа, сам уматывай. Я и умотал.
  Владимир не ответил, старательно отрезая от голубца кусок: капуста никак не желала поддаваться.
  - А куда мне еще идти? - продолжил Виктор, успокаиваясь. - К другой бабе? Да ну их, надоели. Все, как одна, от тебя чего-то требуют. И правильно ты их описываешь: у них один тип имеется, особо стервозный называется. К ним на пушечный выстрел приближаться нельзя, иначе все, считай, пропал: своими проблемами замучают. От же ж народ: только дай на кого повесить обязательства, другого им не надо. И поют, как одна: ты должен, ты обязан. Да никому я ничего не обязан! Могу я хоть немного пожить для себя?!
  - Для себя? - Володя справился, наконец, с непослушной капустой. Голубцы оказались, как всегда, вкуснейшими - Наталья Станиславовна знала в них толк. - Для себя живут неженатые, да и то, должен признать, это несколько надоедает. Иной раз и хочется какой-нибудь ответственности, да не за кого... Я бы, например, с удовольствием пацана в садик водил, вечером обратно забирал. По выходным водил его в зоопарк, в кукольный театр. Книжки бы ему читал. Да что там - сам бы для него сказки придумывал. Нет, Вить, поверь: в одиночестве ни хрена красивого нет. Я верю, что можно устать от семейной жизни, но от одиночества, поверь, устаешь гораздо быстрее.
  Виктор хохотнул:
  - Во дурак! Да ты радоваться должен! Как ты вообще можешь сравнивать, если женат не был? Я вот могу равнять одиночество и... черт, как его? Женачество, что ли? - он весело фыркнул, и продолжил: - И поверь мне - ни хрена в этом женачестве хорошего нет, одна сплошная обуза.
  Брат смотрел на него серьезно, задумчиво, потом спросил:
  - Но ведь что-то же тебя заставило бросить одиночество?
  - Что-что? Знамо что. Говорю ж: брюхо на нос полезло, вот и пожалел дуру. А так... Фиг бы она меня на себе женила!
  - Уважительная причина... Правда, банальная до неприличия. Но что-то мне говорит, что не только в ней дело. Вот скажи, как на духу: а до нее - кстати, как ее зовут? И кто она мне - золовка, или невестка?
  - Ирка, - недовольно пробасил тот, оставив второй вопрос без ответа.
  - Ирка... Кажется, все-таки невестка: насколько я помню, золовка - это сестра мужа, к нашему случаю не подходит. И что, до нее не случалось таких проколов? Она первая залетела?
  Пожевав веточку петрушки, Виктор уставился на брата мутноватым взором. То ли молодость вспоминал, то ли решал, стоит ли откровенничать.
  - Да было, - признался он легкомысленно. - Они как будто специально это делают. Только не догляди - тут же: 'Милый, ты должен жениться!' Щ-щас! Все брошу и женюсь!
  - Но ведь женился же? Почему именно на Ирке? Значит, было в ней что-то особенное?
  - Да какое, на хрен, особенное? - возмутился Виктор. - Говорю же: пожалел дуру. Как же, сирота! Их жалеть надо. А меня кто пожалеет? Я-то тоже сирота!
  - И что, только из-за этого и женился? Потому что сирота?
  Тот подумал маленько и осклабился:
  - Та не... Тогда маманя как раз... ну, померла. Я думал, одному хорошо будет, никто не будет указывать, что мне делать. А оказалось, хреновато...
  - Вот-вот, - поддакнул Володя. - Никто не накормит, рубашку не постирает, брюки не погладит - так?
  Виктор потянулся за бутылкой:
  - Кто еще поймет, как ни брат? Вовка, как мне тебя не хватало!
  Налил коньяку в обе рюмки, чокнулся:
  - За тебя! За то, что ты все понимаешь с полуслова! - одним глотком осушил рюмку. - Только ты умнее оказался. Завел домработницу...
  - Помощницу, - деликатно поправил его хозяин.
  Тот поморщился и продолжил, не обращая внимания на его слова:
  - А я, дурак, женился! Но теперь все, я грамотный. Тоже домработницу себе заведу. А бабы... Да ну их к бесу! Слишком хлопотно с ними. Не возражаешь, если я у тебя первое время покантуюсь? Пока в Москве обустроюсь. Найду работу, сниму квартиру... А то и... Вон, у тебя хоромы какие - чего ж месту пропадать? А, что скажешь?
  Владимир притих. Оно-то, конечно, брат, родная кровь и все такое, но постороннего человека в доме не хотелось - а Виктор, несмотря на самое ближайшее родство, теперь воспринимался именно посторонним.
  - А как же твои девки? Жена с дочерью? Ты уверен, что они без тебя справятся? Не по-мужски все это.
  - Да ты знаешь, какая она? - вскинулся брат. - Да эта... Она сама лучше любого мужика вывезет. Наглая, нахрапистая баба. Паровоз, а не женщина!
  - Паровоз, говоришь? - Владимир мечтательно улыбнулся. - Паровоз - это хорошо... Я вот тут сюжетец задумал, мне нужна такая баба... Бой-баба, именно что паровоз. А как ее выписать - не знаю. Опиши мне ее поподробнее. В чем ее паровозность выражается? Какая она? Крикливая, приставучая? Или наоборот - серьезная, молчаливая, ни у кого не спрашивающая совета. Говорю ж, у меня с женскими персонажами проблемы, и чем дальше, тем больше. До сих пор еще хоть как-то проскакивали однотипные бабцы, а теперь... Если уж читатели нарекать стали, это, брат, совсем хреново...
  В Витькину слегка нетрезвую голову пришла замечательная идея:
  - А почему б тебе самому с ней не пожить, не познать на собственной шкуре прелести семейной жизни? Заодно дурные мысли из головы выбросишь - это я о женитьбе. Чтоб одиночество ценить научился.
  - Это ты о чем? - в голосе Владимира засквозила подозрительность.
  - О том! - Витька задорно хохотнул. - Помнишь, как в детстве? Если нас маманя различала с трудом, думаешь, эта дура заметит подвох? К тому же, она даже не подозревает о твоем существовании. Поедешь, поживешь с ней бок о бок - это тебе такая практика получится, до могилы благодарен будешь!
  - Не, эт ты брось, - решительно отказался хозяин. - Детство кончилось, какие могут быть игры в нашем возрасте?
  - Ну тебе же надо научиться разбираться в бабах? Тебе же нужны типажи? Так в чем дело? Само в руки плывет - бери, хватай. Должен же я хоть чем-то тебе возместить ущерб. Пусть хоть так, житейским опытом. Говорю тебе - она даже не догадается!
  Собеседник вспылил:
  - Ты соображаешь, что говоришь?! Ты мне жену свою предлагаешь, между прочим!
  - Ну и что? - Виктор явно не понимал, чем недоволен брат. - Я ж от всей души! Ты сам сказал - нужен типаж. Так на, бери. И жениться хотел - на, потренируйся.
  - Ну это же твоя жена, твоя, как ты не понимаешь?!!
  - Так бывшая же. Мы, правда, еще не развелись, но я с ней жить не собираюсь. Я вообще в этот Задрюпинск больше не вернусь - хватит, полжизни на него угробил. Я ей отсюда документы на развод пришлю. Так что не жалко, пользуйся. Дурак будешь, если откажешься. Говорю тебе - ты такой типаж больше нигде не встретишь. Редкостная змея! Представляешь, говорит: 'Можешь приводить сюда новую жену, а я все равно не уйду, это мой дом'. Нормально? Сама мне предлагает найти другую бабу! Стерва...
  Вспомнив последний вечер в родном доме, он чуть взгрустнул. Что ж они, бабы, такие вредные? Одна требует: 'Женись', другая заявляет: 'Это мой дом!' А он, Виктор, что ж, скотина бессловесная? Эх, проучить бы их всех разом.
  - Нет, Вовка, я правда не понимаю - чего ты кочевряжишься? Порядочный, блин! Это жизнь! А где ты ее еще познаешь? Здесь?
  Он красноречиво обвел подбородком столовую:
  - Это не жизнь, это сказка! Вот и пиши сказки, только тогда не обижайся, что читатель тебе ни хрена не верит. Ты жизни настоящей не нюхал, интеллигент хренов! Как сыр в масле катаешься, и плачешь: ах, мне типажей не хватает. На, на тебе типаж! Я ж тебе ее на тарелочке, тепленькую, готовенькую, блин! А ты отказываешься. Да и мне спокойнее - пока ты меня изображать будешь, Ирка в розыск подавать не будет. А то с нее станется - по телевизору мою морду будут показывать, как без вести пропавшего, на хрена мне такая радость?
  Пощипывая себя за бороду, Владимир неуверенно покачивал головой. Виктор разозлился:
  - Да, блин, чего ты выеживаешься? Сколько раз мы такое проделывали? Ты только вспомни: никто никогда не смог нас рассекретить. Морды одинаковые, голоса одинаковые. Она при всем желании не врубится, что это не я. Ты только подумай: где тебе еще представится шанс подсмотреть жизнь изнутри? Не в фантазиях, а наяву стать другим человеком. Это же подарок судьбы! Такое далеко не каждому дается. Зачем-то ведь мы родились такие похожие, как же этим не воспользоваться? Ты пойми - мне она чужая, я все равно к ней не вернусь. Так и так выбрасывать. А тебе, глядишь, сгодится для литературных опытов. Заодно и мне польза выйдет. Не хочу я, чтоб меня через Интерпол разыскивали.
  Внезапно он снизил тон, резко успокаиваясь:
  - А впрочем, как хочешь, я не настаиваю. Мне, собственно говоря, по барабану. Ну, покажут мое фото в 'Ищу тебя' - подумаешь. Я для себя уже все решил. Вот устроюсь, и подам на развод. Мне только работу нужно найти приличную - как ни крути, а от алиментов не отвертишься. Что ж я, не человек, что ли? Не понимаю, что ребенка кормить-одевать надо?
  Совсем успокоившись, вновь взял в руки бутылку. Плеснул коньяка себе и брату, выпил, не дожидаясь, пока тот созреет для тоста:
  - Мне Аринку жалко. Ей без меня хреново будет. Раньше я как-то положение спасал - при дурной мамаше хоть отец у ребенка был, а теперь ей совсем несладко придется. Но не могу я ради ребенка свою жизнь похерить. Это дети родителей не выбирают, а вот мужья жен еще как. Так что...
  Владимир тоже выпил, но рюмку из пальцев не выпускал: пристукивал ею по мраморной столешнице, как карандашом. Спросил задумчиво:
  - А ты уверен?.. Ну, что у тебя там все?
  - Еще бы! Сколько можно терпеть! Вот скажи, ты бы стал такое терпеть? Когда родная жена предлагает привести в дом другую бабу? О чем это говорит, ты мне скажи? Ты, инженер человеческих душ! Может нормальная жена такое мужу заявить?! Нет, я ей даром не нужен, ей нужен только дом. Так пусть им подавится! Жалко, конечно - всю жизнь там прожил, там родители, ты, все детство там...
  - Что, так и сказала? - переспросил Владимир, нахмурив брови. Похоже, он и в самом деле совсем не знаком с женским племенем.
  - Прямым текстом, - не мудрствуя ножом, Виктор откусил пол-голубца. Капуста не желала поддаваться, и потянулась волокнами. - Черт!
  Он, наконец, заметил нож и отпилил каверзную капусту навесу:
  - Так и сказала, - давясь голубцом, продолжил он. - Веди, говорит, сюда кого хочешь, а я отсюда не уйду.
  - Подожди, а почему 'веди'? Значит, есть кого?
  Гость смутился. Сунул в рот оставшуюся половину голубца, неспешно прожевал:
  - Да нет никого. Это она так, покрасоваться решила. Типа, я тебе не мешаю личную жизнь устраивать. А потом из дому выгнала: 'Уходи, Витя, пожалуйста, уходи!' - скривился, намеренно коверкая голос. - Представляешь, из моего же дома! Пригрел змею на груди.
  Посмотрел на брата так жалобно, просительно:
  - Слушай, Вовка, давай все-таки ее накажем? Ну это же наш дом! А она меня выгнала.
  Тот не спешил с ответом. Наконец, произнес раздумчиво:
  - Ну ей же тоже нужно где-то жить. Ты ж сам сказал - сирота. Куда ей с ребенком-то? Да и твой это ребенок, ты же не будешь спорить?
  - Что есть, то есть. С этим не поспоришь. Так я ж и не собираюсь ее выгонять из дому - я ж не она. Но наказать-то надо! Чтоб знала, как оно... Вовка, ну будь другом, а?
  - Наказывать я никого не собираюсь, и эту тему мы больше обсуждать не будем. Договорились? А вот взгляд изнутри... это интересно. Только как-то это попахивает гнусно, тебе не кажется?
  - Ну почему же гнусно?! Значит, экзамены друг за друга сдавать - не гнусно. Родителей обманывать - тоже не гнусно. А жену брата - низ-зя! С какой это стати? Ну ты ж не собираешься с ней спать? Я - муж, и то не слишком ее этим балую, а тебе так и вовсе незачем. А остальное - такая же невинная шутка, как детские шалости. Зато - взгляд изнутри. Зато - будешь иметь представление. Больше того - насмотришься на мою, больше никогда в жизни не посетит мысль о женитьбе, гарантирую! Ну что, по рукам?
  Виктор нетерпеливо протянул руку над столом. Володя не спешил ее пожимать, долго размышлял. Потом отказался:
  - Нет, Вить. Не могу, прости. Ты в чем-то прав, но с другой стороны это все так дурно пахнет...
  - Ну конечно! - разозлился брат. - А ты хочешь и жизнь познать так, чтоб читатель тебе поверил, и при этом в дерьмо не вступить. Так не бывает!
  
  В родной город Владимир возвращался с тяжелым сердцем. Взрослый мужик, а позволил уговорить себя, аки дитя малое. Вообще-то Витька прав: ему, как писателю, этот опыт окажется не просто полезным, а даже неоценимым. Он ведь давно чувствовал, что что-то у него с женской линией не то выходит. Мало того, что не особо правдоподобно, так ведь сколько драгоценного времени он терял на описаниях героинь. Хоть так поворачивал сюжет, хоть этак, а героини по любому выходили малоубедительными. Черт ее поймет, эту женскую логику: чем уж они там думают, что эта их хваленая женская логика и в анекдоты вошла, и даже в психологию. Недаром ученые пришли к выводу, что мужчины и женщины - существа совершенно различные, словно бы с разных планет на Землю прибывшие. И думают разными полушариями, и мотивация поступков не совпадает...
  Вот и пойди пойми их, если они думают неизвестно чем и тем более неизвестно о чем. А ему, Владимиру, нужно было не только самому понять их сложную женскую сущность, но и достоверно объяснить это читателям. Только как это объяснить, коль сам не разбираешься в предмете?
  С логикой их хваленой еще хуже. По большому счету, Володя сталкивался с нею лишь раз, когда нарвался на отказ от любимой женщины. Если, как она не уставала уверять, любила его, то почему не вышла замуж? Только из-за отсутствия московской прописки? Из-за коммуналки? Но разве не женщины придумали поговорку: 'С милым и в шалаше рай'? Не могли это придумать мужчины, ведь в противном случае она звучала бы несколько иначе: 'С милой и голод не страшен: проголодаешься - сам приготовишь'. Приблизительно так, а точнее пусть высказываются те, у кого по женской части опыт богатый.
  Для Владимира же семейное счастье заключалось именно в этих нехитрых словах. Потому что когда любил, главным его желанием (если отбросить физиологию, конечно) было накормить любимую. К сожалению, в те далекие времена максимум, что он мог ей предложить, это яичница и бутерброд с любительской колбасой. Но как ему хотелось угостить ее чем-нибудь вкусненьким, чтобы та от восторга прикрыла глазки и промурчала что-то невразумительное.
  Он никогда не воспринимал женщину, как персональную обслугу. Видел, как горбатилась мать, сам всегда старался ей помочь: ни отца, ни Витьки вечно не было дома. И уже тогда понимал: женщина не должна тащить все на себе хотя бы в силу своей слабости. У нас же принято воспевать женщину, ее слабость, и при этом наваливать на нее все проблемы и хлопоты: от магазинов до ремонта квартиры. А оторвать пятую точку от дивана и вынести мусор... Нет, мы ей лучше стихи почитаем! Потом, когда она нас накормит, помоет и спать уложит. Если не забудем.
  Вот и выходило, что женщины в сознании Владимира были представлены лишь его матерью и некогда любимой сокурсницей. Мать умерла, не попрощавшись с сыном. Любимая... вышла замуж за маститого режиссера в надежде, что он поможет ей стать знаменитой артисткой. Однако тот скоро нашел ей замену, оставив бывшую жену с двумя детьми несолоно хлебавши: не слишком-то нужны российскому кино растолстевшие после родов тетки.
  С этой позиции предложение брата о невинном розыгрыше было для Владимира находкой. Писатели ведь частенько отправляются в творческие командировки, чтобы познать что-то новое, необходимое им для работы над очередной рукописью. Вот и Володе следовало это приключение рассматривать как творческую командировку, и не более того.
  Однако внутри что-то противно ныло, не соглашаясь с такой трактовкой: эти командировки предполагают ознакомление 'изнутри' с какой-то профессией. Но никогда еще писатели не пытались познать женскую сущность, нагло изображая чужого мужа.
  Это выглядело премерзко, пахло отвратительно, но... Отказаться он не смог. Не то чтобы Виктор был слишком настойчив, хотя и это тоже - тот всегда умел уговаривать. Однако Володя давно уже вышел из того возраста, когда все за него решали другие. Как бы ни было гадко на душе, а вынужден был признать - для него это, пожалуй, единственная возможность узнать о жизни что-то новое. Вернее, о жизни, может, он и мог бы узнать из других источников, а вот о женщинах... Разве что жениться самому, и стать, по словам Сократа, счастливым или философом. Однако от этого неосмотрительного шага его отговаривал Виктор. Судя по всему, из загса выходит куда больше философов, чем счастливцев.
  Но тогда вокруг должно быть море философов! Почему же они так редко встречаются? Наверное потому, что нельзя стать хорошим философом, будучи плохим мужем. Или все-таки прав Витька, и нет плохих мужей, есть лишь плохие жены? Но это опять же можно узнать, лишь женившись и прочувствовав все на собственной шкуре.
  Или не только? Ему-то как раз представился шанс узнать это, не женившись. Вроде как взяв жену напрокат. И так ли уж важно, насколько морально все это будет выглядеть со стороны, если от такого хода конем лично он, Владимир, получает двойную выгоду? Заодно и брату вроде как неоценимая помощь: чтоб физиономию его раньше времени не стали демонстрировать по телевидению. И самой невестке, Ирине, тоже не в напряг: она ведь даже не догадается об их маленькой шалости. Володя поживет у нее недельку-другую, наберется жизненного опыта, попытается хоть немножко разобраться в пресловутой женской логике, заодно познает на практике, нужна ли ему жена, или лучше одному, как привык?
  Витька, гад, отвратительно выразился, и, видимо, именно это не давало Владимиру покоя. Как он сказал? Что-то типа 'все равно выбрасывать, так почему бы не попользоваться?' Не дословно, но что-то в этом духе. Грязно, очень грязно. Если бы не эти его слова, Володя куда легче согласился бы на эксперимент. А так выходило одно сплошное непотребство. Больше всего его смущало слово 'попользоваться'. Было в нем что-то такое от продажной любви. Но в конце концов он рассудил: а кто сказал, что он должен с нею спать? Его ведь не физиологические ощущения интересовали, а совсем другая область переживаний. А близость... Неужели в родном доме он не найдет, где приткнуть уставшую головушку на ночь? И даже не обязательно отчитываться перед так называемой супругой: Витька сказал, они здорово поцапались, она даже посмела выгнать его из дома. И какой же дурак после этого к ней в постель полезет?
  А через пару недель, может, раньше, может, чуток больше, когда эксперимент войдет в завершающую фазу, Владимир красиво с нею попрощается: извини, дескать, я пытался все наладить, но ничего не получилось. Так что в ближайшее время жди известий из казенного дома. Но, так и быть, дом можешь забирать себе - я ж человек с понятиями, и так далее в том же духе.
  Неизвестную Ирину ему совершенно не было жаль: чего ее жалеть, коль она сама во всем виновата? А вот Аринка, неведомая племянница, как она-то без отца останется? Надо будет контролировать, чтоб Витька ее без алиментов не оставлял. Если будет мало, так еще и своих деньжат подбрасывать: в конце концов, других племянников у Владимира нет...
  Такси подъехало к покосившемуся забору. На дрожащих ногах Володя выбрался из машины, прихватив с собою не слишком объемную сумку: вещички пришлось брать Витькины, дабы лже-супруга с ходу не раскрыла обман. Вернее, супруга была самая настоящая, без всяких левых приставок. Это он, Владимир, должен был на 'отлично' выполнить роль лже-мужа. Кто знает, может, после этого приключения он напишет гениальную комедию в стиле шекспировской 'Двенадцатой ночи'?
  
  Они едва успели раздеться - Аришка, сунув ножки в высокие вязанные тапочки, подбитые искусственной кожей, тут же подбежала к столу и, макнув кисточку во вчерашнюю воду серо-буро-малинового цвета, начала раскрашивать давешнюю картинку. Ира отметила про себя, что надо бы поменять воду, и тут же забыла, переключившись на другие мысли: в первую очередь растопить печку, а то как бы дите не засопливело, потом быстренько начистить картошки на ужин. Денег на сосиски не хватило, опять придется давиться капустой...
  Ее мысли прервал негромкий визг тормозов около самого дома. Хлопнула дверца машины. Сердечко забилось: Витя? Вернулся!
  От радости чуть было не выскочила босая на крыльцо, да вовремя себя одернула: если и вернулся, то за остальными вещами - зима на носу, а он теплого с собой не взял, один только турецкий свитер с ромбами...
  Не удержавшись, выглянула в окно. Вместо 'Волги', на которой он возил шефа, стояло желтое такси-иномарка. В душе росло недовольство: бросил их, ребенок ненавистной капустой давится, а он на такси разъезжает, барин!
  Виктор долго не решался войти в дом, все топтался у калитки. Ей даже стало его жалко. Собралась было выйти, пригласить, да Аришка опередила: забарабанила кулачками в стекло, заверещала:
  - Папа! Папочка приехал!
  Только после этого Виктор, наконец, вошел в дом. Встал на пороге, и головой по сторонам: туда-сюда, туда-сюда. Прямо артист! Всего-то неделю дома не был, а ведет себя, вроде полжизни в бегах провел.
  Слезы подступали к глазам, и она старательно отворачивалась, словно бы не замечая мужа. Была б уверена, что он домой вернулся, а не за вещами, так на шее бы у него повисла. Но в том-то и дело, что интересовать его здесь могли только вещи. Ну почему он не приехал за ними днем, когда дома никого не было? Зачем ребенка нервировать?
  Аришка с разбегу забралась к отцу на руки, прижалась пухлой щечкой к его, гладковыбритой. Не иначе, к любовнице спешит, отметила Ира. Домой-то он вечно заросший да промасленный возвращался. Или и того хуже - с отпечатком чужих губ на рубашке...
  - Почему тебя так долго не было? - млея от счастья, ворковала Аришка.
  Отец не отвечал, только не слишком уверенно поглаживал дочь по спине. Чужой, равнодушный... Уж хотя бы к ребенку мог бы относиться по-человечески!
  Ира совсем разозлилась. Хватит этих мучений, хватит! Если нельзя по-человечески, то лучше никак. Пусть уходит, пусть. Это больно, да, но не так, как смотреть на эту картину: ласкает собственную дочь, как какую-то приблуду! И сам стал какой-то... не понять какой. Чужой, одним словом. Глаза холодные, губы поджал... Будто не в дом родной пришел, а во вражеский стан засланным казачком явился. Зачем он такой? Только нервы мотать, душу по ниточке вытягивать?
  - Ты за вещами? - спросила как можно более холодно. - Тебе помочь, или сам справишься?
  Чего угодно ждала в ответ. Гнева, крика, ругани, проклятий. А больше всего надеялась услышать тихое 'Прости'. Но ледяные, беспринципные слова, произнесенные практически без интонации, хлестанули по сердцу острым лезвием:
  - Это мой дом, и мне тут жить.
  Хотелось крикнуть в ответ: 'А нам с ребенком что, повеситься, чтоб тебе тут слаще жилось?!' Хотелось наговорить много гадостей, хотелось расплакаться навзрыд, умолять неверного вспомнить, как они ладно жили раньше. Ведь было же это, не привиделось. Были и пряники, и ватрушки. Было мороженое и апельсины с мандаринами, так почему же теперь?..
  Вместо этого обдала мужа таким же ледяным взглядом, и вновь вернулась к домашним хлопотам. А Аришка, неразумное дитя, по-прежнему прижималась к отцу, как к родному...
  
  Последние сомнения испарились, как жидкий азот на солнцепеке. Внешне хрупкая, с темным коротким хвостиком, перехваченным неказистой заколкой, с остреньким подбородком, придававшим лицу детской наивности, на деле невестка оказалась более чем прагматичной. Неделю не видела мужа, а первым делом не намекнула даже, куда как прямо заявила: 'Забирай свои манатки и фить отсюда!'
  Не зря ехал - вот и первое ценнейшее наблюдение: как порой внешность не соответствует характеру. Витька оказался совершенно прав: не жена, а истинная мегера. В таком случае, она вполне заслуживала своей участи. Как раз такая героиня и была необходима Володе, так что благодаря брату он попал туда, куда нужно.
  Однако если коварная жена, изгоняющая законного супруга из родного дома, заслуживала наказания, то что делать с ребенком? Какое отношение ко всем этим взрослым сварам имела маленькая девочка с темными глазками-вишнями? Племянница трепетно прижалась к гостю, а у того отчего-то в горле ком образовался, даже слезы подступили.
  Аришку было однозначно жалко. И пусть в результате жестокого розыгрыша Ирина останется хозяйствовать в чужом доме - ребенку-то это детского счастья не прибавит. Без отца, да еще с такой матерью...
  Сразу видно - гром-баба. Рядом сидит мужик, вроде как родной муж, по крайней мере, Ирина-то уверена, что это муж, а она сама дрова тягает, печку топит. Такой бабе мужик вообще не нужен: сделал ребенка - свободен, гуляй, папаша. Но даже если ей не нужен помощник, Владимир не смог удержаться - не привык, чтобы в его присутствии женщины тяжелым трудом занимались. Он даже Наталье Станиславовне с генеральной уборкой помогал: диван, например, приподнять, чтоб она под ковер могла добраться пылесосом, или люстры протереть - не было у него сил взирать, как женщина, пусть даже получающая за это приличную зарплату, лезет по стремянке на четырехметровую высоту.
  Чмокнув в румяную щечку племянницу, Володя прошел в комнату и грубовато отстранил от печки хозяйку. Взяв из лежащей на полу стопки старых газет одну, скомкал ее. Большим ножом настрогал от полена лучин, уложил конусом вокруг бумаги, сверху аккуратно положил пару не слишком крупных полешек. Поднес спичку. Робкий огонек лизнул мятую газету, словно пробуя на вкус, и побежал веселее, разрастаясь. Тяга была приличная, и Владимир похвалил про себя брата: молодец, Витька, труба почищена, заслонки ходят легко, в то же время плотно сидя в гнездах. Ну что ж, по крайней мере с пожарной безопасностью в доме все в порядке, хоть за это можно будет не волноваться, когда все закончится.
  Лучины начали потрескивать, придавая напряженной обстановке уюта. Однако хозяйка, похоже, не собиралась менять гнев на милость. Легонько хлопнув дочь по мягкому месту, подтолкнула ее к столу, на котором стояли краски и банка с застоявшейся водой, при виде которой Владимира замутило: ну что за баба такая, даже воды ребенку не может поменять!
  - Иди, детка, рисуй. Не мешай папе.
  Девочка послушно взгромоздилась на стул коленками, изловчилась и села уже нормально. Коротенькие ножки в пестрых носках-тапочках смешно болтались, ударяясь о ножки стола. Украдкой оглянулась через плечо и улыбнулась 'отцу'. Владимир увидел в ее глазах неистребимое детское счастье, и почувствовал, как ком в горле, рассосавшийся было, пока он растапливал печь, наливается новой силой, разрастается до угрожающих размеров, норовя полностью перекрыть дыхание.
  Не задумываясь, что делает, он подошел к племяннице, ласково потрепал ее по голове и чмокнул в макушку. Мягкие волосенки пахли сеном и ромашкой, и в душе больно кольнуло прошлым: так же пахли мамины волосы, только были они жесткие и седоватые.
  Взгляд вновь упал на майонезную баночку. Чуть поверх края темной воды ярко выделялся засохший ободок неопределенного цвета. Не сумев перебороть неприязни к горе-хозяйке, Володя тщательно отмыл банку и, наполнив ее свежей водой из рукомойника, вернул Аришке.
  К ужину его не пригласили. Не очень-то и хотелось: сойдя с поезда, Владимир долго не мог решиться на последний шаг. Зашел в вокзальный ресторан, и сидел там часа полтора, убеждая себя, что жутко проголодался. На самом деле просто не мог преодолеть страх перед чудовищным обманом, на который должен был пойти во имя искусства. Как оказалось, очень правильно поступил, иначе рисковал бы умереть от голода в отчем доме.
  Посягать на хозяйскую спальню он не был намерен. В первые же минуты определил, что их с Витькой комната нынче безраздельно принадлежала Ирине. Та же, в которой привык видеть родителей, превратилась в детскую. А потому Владимиру пришлось довольствоваться проходной комнатой, так называемой залой, которая, как он теперь прекрасно знал, на залу не походила даже с очень большой натяжкой. Светло-бежевые полосатые обои, правда, чуть расширили пространство. Раньше стены были белыми, в крупных бледно-красных маках с зелеными листами, совсем не похожими на маковые. Маме очень нравилось, как они перекликаются с собственноручно вышитыми ею маками на шторах и декоративных подушечках-думках, выложенных горкой на диване.
  А вот из мебели поменялся разве что диван: тот, прежний, еще пятнадцать лет назад безжалостно вписался пружинами в мягкие места сидельцев. Кресла же остались прежними - узкими, неудобными, но подходящими скромными своими габаритами под размер комнатки. И шкаф в углу все тот же, трехстворчатый и почему-то ярко-рыжий. А вот зеркало на нем потемнело. Или и раньше таким было, просто он не замечал?
  Разбудили Володю бесцеремонные шатания мимо него Ирины и Арины. Надо же было так по-дурацки назвать ребенка - запутаться можно: Ирина, Арина...
  Смертельно хотелось спать, но в нос бил запах вчерашней картошке, обжаренной в масле, звяканье посуды и хлопки дверей раздражали.
  - Между прочим, десять минут восьмого, - раздался над ухом укоризненный голос хозяйки. - Ты теперь и на работу на такси будешь ездить?
  На работу... Какая к черту работа в такую рань?! Он раньше десяти никогда не просыпается. Потом чашечка кофе и просматривание электронной почты, отслеживание рейтингов продаж, и только после этого Владимир открывал документ и приступал к...
  К работе. Ну да, все верно. Это там, в Москве, он приступал к написанию очередной сцены. Вернее, к нему приступал Владимир Альметьев. А Виктор Конкин должен вставать в семь часов, или раньше? Пить утренний кофе, или чай? И через полгорода тащиться на работу.
  Так вот что ее взбесило. Ей не понравилось, что он приехал вчера на такси. Так мы, оказывается, еще и скупердяйки? Ну-ну. Отличный портретец вырисовывается. Нужно будет прописать ее так, чтоб мало не показалось. Как всегда, чуть более утрированно - Владимир уже неоднократно имел возможность убедиться, что без некоторого перебарщивания яркий, аппетитный персонаж может выйти сухим и даже 'картонным', то есть нежизнеспособным, нереальным.
  Пришлось вставать - ни к чему ей знать, что ни на какую работу он не собирается, так как Виктор уже ищет подходящую вакансию в Москве. Умыться и привести себя в порядок оказалось нелегким делом: попробуй-ка побриться под рукомойником! Эх, где его борода? Пришлось расстаться - иначе Ирина сразу почуяла бы подвох. Очередная жертва ради искусства. Может, снова начать отращивать? Или еще помучиться немного? По сути, побриться утром куда легче, чем заново отрастить бороду: стоит только представить, что опять придется терпеть этот зуд и колкость еще не отросших волосинок...
  Наскоро хлебнув жидкого чаю, Владимир выскочил из дому - как бы 'жена' не заставила отводить Аришку в садик. Да и вдруг за ним увяжется на остановку, чтобы вместе ехать? Тащиться в переполненном автобусе в час пик не было ни малейшего желания. А потому, выскочив из сеней, он спрятался за углом в ожидании, когда Ирина с Ариной уберутся отсюда подальше.
  Утренняя прохлада не способствовала сну - после возвращения в дом заснуть не удалось. Володя позавтракал остатками картошки - в холодильнике не нашлось ничего к ней, кроме капусты, которую он с детства терпеть не мог. Даже пары-тройки завалящих яиц не оказалось, а он как раз с яйцами и любил картошку больше всего, особенно желток - это казалось ему царской едой.
  Потынявшись по комнатами, Владимир решил навестить могилки родителей. Когда еще выпадет такая возможность? Скорее всего, никогда - не к кому ему сюда возвращаться. Не к этой же мегере, Ирине.
  К полудню, пока Володя добрался до городского кладбища, зарядил мелкий противный дождик. И без него погода не радовала: конец октября, мрачно, на деревьях кое-где проплешинами держались рыжие пожухлые листья. Теперь же и вовсе хотелось выть от безысходности под унылым дождем.
  Пробираясь заросшей тропинкой между оградками, зацепился взглядом за одинокий каштан. Породу хилого, невысокого деревца можно было определить только по плодам, щедро украшавшим тонкие ветки: ни одного резного листа, хотя бы желтого, скрученного, на нем не наблюдалось, лишь темно-коричневые колючие каштаны висели заколдованными яблоками. Владимир пожалел, что не пишет фэнтези: вокруг такого необычного деревца можно было развернуть забавный сюжетец. Одно странно: каштаны уже в начале сентября должны опадать и перекатываться неровными глянцевыми боками под ногами у прохожих. А эти отчего-то задержались едва ли не на два месяца. Может, окружающая обстановка способствовала? Жизнь здесь, на кладбище, протекала крайне замедленно. Если слово 'жизнь' в данном контексте не выглядит слишком издевательски.
  Мамин памятник, ажурный крест из металлического прутка, угрожающе завалился на бок. Отцовский, такой же бесхитростный, держался стойко, хотя вкопан был на десять с лишним лет раньше. Владимир ругнул себя, что не догадался прихватить из дому ни тряпки, ни лопату. Достал из кармана носовой платок, тщательно выглаженный Натальей Станиславовной, и протер замызганные портреты в овальных рамочках из нержавейки. Металл местами все-таки поддался коррозии и на фотографиях под стеклом проступили мелкие пятна ржавчины. Надо будет поменять портреты на керамические. И памятники поменять, гранитные плиты установить. Или мраморные. В конце концов, может он, известный автор детективов, поставить родителям приличные памятники?! Например, высечь в цельном камне мамину фигуру, склонившуюся над вышивкой. Отца... ну, допустим, можно ограничиться бюстом - не изображать же его в полный рост с вилами или водительской баранкой.
  Богатая фантазия уже неслась куда-то вдаль, рисуя в воображении прекрасные монументальные надгробия для родителей. Володя осекся: стоп, ни о каких шикарных памятниках не может идти и речи: вандалов вокруг кишмя кишит, только дай чего-нибудь из земли вывернуть, над чужой могилой надругаться. Памятники поменять, конечно, стоило, но новые должны быть скромны и неприметны, дабы никакая сволочь не посмела потревожить покой усопших. Но это потом, когда он 'рассекретится', когда Витька вполне официально оформит документы на развод. А пока надо бы покрасить старые, подправить мамин, чтоб совсем не упал. Да по оградке хорошо бы пройтись кисточкой: вон, ржавая вся, грязная. Ох уж эти оградки, кто их только придумал? При жизни друг от друга за заборами да замками хоронятся, и после смерти то же: понаставили оград в человеческий рост, еще и калитки проволокой прикручивают намертво. То ли чтоб чужие не вошли, то ли чтоб свои не сбежали...
  
  После работы Ира отправилась домой привычным маршрутом: садик - магазин - дом. В магазин, в принципе, можно было не заходить, денег все равно практически не осталось, разве что хлебушка свежего к чаю прикупить. Одна радость - проездной в начале месяца купила, а то пришлось бы оставшуюся до зарплаты неделю пешком километры наматывать.
  По дороге обдумывала, как бы уговорить Аришку на картошку с капустой. Огурцы дочь ненавидела еще больше, чем капусту, а больше порадовать ребенка было нечем. Правда, завалялась в погребе баночка тушенки, но ее Ира берегла уж на самый-самый крайний случай.
  Кто знает: может он и пришел, этот крайний случай? Сколько ребенку можно давиться капустой? Да и самой уже, честно говоря, вынужденное вегетарианство надоело до чертиков. Виктор ушел как раз в середине месяца, когда у Иры традиционно заканчивалась скудная зарплата и она начинала требовать денег у мужа. В этот же раз требовать оказалось не у кого: ушел, не оставив им с Аришкой ни копейки. Неделю где-то шатался. Впрочем, что значит 'где-то'? Знамо дело, у любовницы околачивался. У той самой, что с завидной регулярностью слала ей приветы на рубашках.
  Но он все-таки вернулся. Что так? Не понравилось у любовницы? Не так интересно оказалось жить под одной крышей, как забегать на пару-тройку часов каждый вечер? Небось, та стала предъявлять требования, вот он и...
  Вернулся. Но не к ней - куда как ясно выразился: 'Это мой дом, и мне тут жить!' Да уж конечно, кто же спорит? Можно подумать, Ира надеялась, что он по доброте душевной оставит им с дочерью дом. Прекрасно понимала - такими подарками не швыряются, пусть даже не квартира, пусть даже на окраине города. Пусть без водопровода и телефона, с печным отоплением. Зато крыша над головой.
  Похоже, и ее скоро не останется. Сначала разлучница увела мужа, теперь... Что теперь? Вернула его обратно? Как бы не так: пришел весь нахохлившийся, набычившийся, заранее настроившийся на ссору. Не к ней вернулся, домой. Кто знает, может, даже не по собственной воле? Любовница поручила ответственную миссию: выгнать с занимаемой жилплощади законную жену и малолетнюю дочь. Вот он и вернулся, а как приступить к делу - не знает.
  Вернее, еще вчера не знал, а что сегодня? Может, придут они с Аришкой домой, а в дверь уже другие замки врезаны, и на крылечке сиротливо стоят котомки с их нехитрыми пожитками. Зачем все усложнять объяснениями, когда можно просто выставить надоевшую супругу вон.
  К дому Ира подходила настороженно, не зная, какого подвоха ожидать от некогда любимого мужа. Еще неделю назад, когда он ушел, была уверена, что и до сих пор любит. А теперь, после вчерашнего явления заблудшего мужа, поняла: полноте, о какой любви может идти речь? Разве этот нахохлившийся индюк - ее Витя? Разве его она любила когда-то? Разве он приносил ей свежую выпечку и мороженое? Нет, этого, чужого и холодного, она любить не могла. Такой он ей даром не был нужен. Нашел любовницу? Вот и хорошо, пусть так и будет. Только бы не выгнал их с дочкой на улицу. По крайней мере, позволил бы остаться до весны, до тепла...
  Рядом шла, по обыкновению подпрыгивая от избытка эмоций, Аришка.
  - Мам, а у меня день р-ррождения скоро?
  Она только недавно научилась выговаривать звук 'р', и произносила его раскатисто, громогласно, наслаждаясь собственным умением: она теперь взрослая, она справилась с такой трудной буквой!
  - Скоро.
  - А Алешка сказал, что у него чер-ррез год опять день р-ррождения будет. Вр-рун!
  - Почему врун?
  - У него уже было день р-ррождения!
  - Не было, а был, - поправила ее мама. - А через год опять будет. У тебя ведь тоже в прошлом году был.
  Они уже подошли к крыльцу, и у Ирины сжалось сердце: там не было ни тюков, ни чемоданов. И на двери не наблюдалось свежих царапин. Можно ли это считать хорошим предзнаменованием? Значило ли это, что их хотя бы сегодня не выгонят из дому?
  - Да???
  В ее голосочке было такое искреннее удивление, что Ира едва не рассмеялась. Только ей сейчас было совсем не до смеха.
  - Да, ты просто не помнишь.
  - Так ведь день р-ррождения бывает только р-рраз в жизни!
  А может, он еще с работы не вернулся, потому и вещи не успел выставить? Дрожащей рукой Ира взялась за дверную скобу:
  - Почему? Это рождается человек один раз, когда появляется на свет. А потом каждый год в этот день празднует день рождения.
  - Мам, а как человек р-рожается?
  Не рановато ли она созрела для таких вопросов?
  Дверь подалась без усилий, привычно поприветствовав хозяйку натужным скрипом. Значит, он дома, но решил пока их не выгонять? Или просто не успел собрать вещи? Или лень было, решил, пусть она сама их собирает?
  В доме вкусно пахло мясом. У Иры от голода свело желудок: сто лет не позволяла себе такой роскоши. Оставалось надеяться, что у него хватит совести оставить Аришке хотя бы маленький кусочек.
  Едва сбросив теплые ботинки и забыв про важные вопросы деторождения, девочка бросилась к отцу:
  - Папа!
  Тот смотрел на нее как-то растерянно, и Ира решила про себя: ну точно, собирался их выгнать, а теперь, после радостного Аришкиного визга, не может набраться наглости. Ну что ж, спасибо разумной дочери: глядишь, так и перезимуют, если каждый вечер дочь будет бросаться к отцу. Если, конечно, тот опять не сбежит к своей любовнице.
  Аришка повисла на Викторе, счастливо болтая ножками в воздухе.
  - Пап, а мы игр-рраться будем?
  Он почти не раздумывал, однако от Иры не укрылась ни маленькая пауза, ни некоторая неуверенность в голосе:
  - Будем.
  Девочка слезла с него и поскакала к старому ящику от посылки, в котором хранились ее детские сокровища. Вытащила оттуда две машинки и вернулась к отцу, протянув одну из них ему. Тот растерянно вертел ее в руках, как будто не сам покупал ее дочери:
  - А почему не в куклы?
  - Ну па-ааап! - укоризненно протянула девочка. - Ты же знаешь, я с куклами не игр-рраю - что я, маленькая, что ли?
  Опустившись на четвереньки, повезла машину вокруг отца:
  - Р-рррррр! Ыр-рррррррр! Др-ррррррр!
  По ее примеру тот присел на корточки:
  - Что ж ты рычишь-то, аки лев рыкающий?
  Не останавливая движения машинки, Аришка привычно полюбопытствовала:
  - А кто это: акилевр-рр ыкающий?
  Меньше всего на свете в эту минуту Ире хотелось оказаться заодно с мужем. Однако именно так и получилось: не сговариваясь, они одновременно рассмеялись, и пропасть между ними как будто стала чуточку меньше.
  - Это такой страшный зверь, который не рычит, а ыкает. Ык, ык - знаешь, как страшно?!
  Девочка, наконец, остановилась и недоверчиво посмотрела на отца:
  - Да нет, папа, такого звер-рря не бывает.
  В голосочке ее при этом чувствовалась неуверенность.
  - Как же не бывает? - возмутился тот. - Еще как бывает! Спроси у мамы: акилевр ыкающий, очень редкий зверь. И стра-ааашный - жуть!
  Аришка посмотрела на маму. Едва сдерживая смех, Ира кивнула. Однако ребенок вовсе не был склонен верить во всякие небылицы.
  - А вот и нет! - проявила она чудеса логики. - Ты же сам сказал: 'Чего ты р-ррычишь', а теперь говор-рришь, что он не р-ррычит, а ыкает!
  Виктор задумался лишь на мгновение и возразил полным уверенности тоном:
  - Он начинает ыкать только тогда, когда уж очень зол и голоден. Это и есть сигнал для человека: спасайся, если успеешь. А пока добрый - еще как рычит. Он же зверь все-таки, все звери умеют рычать.
  Девочка вновь повернулась к матери. Ирине было ужасно стыдно лгать ребенку, но шутка про акилевра показалась ей такой забавной, что она не удержалась, и подыграла мужу:
  - Да, Аришка. Такой вот страшный зверь этот акилевр ыкающий. Кто услышит, как он ыкает, вряд ли уберется от него живым. Потому про него так мало знают.
  Супруг отблагодарил ее одобряющим взглядом и поинтересовался у дочери:
  - Так мы играть будем, или как? Или ужинать? Небось, голодная?
  Мордаха с лучистыми глазенками радостно кивнула. Виктор поднялся с корточек и направился на кухню. Разложил по тарелкам жаренную с мясом картошку, сверху добавив глазунью. Усадил за стол Аришку, присел сам.
  Иру никто не приглашал. Правда, она видела, что стол накрыт на троих, стало быть, ее там ждали. Но... не смогла. От аромата и голода текли слюнки, но она никак не могла переступить через гордость. Понимала, что не права - разве в его взгляде не крылась попытка примирения с нею? Разве не об этом же свидетельствовал вкусный ужин и полный чан воды в сенях, растопленная печь и заботливо сложенные рядом с нею поленья?
  Однако гордость оказалась сильнее. Он что же, думает, что ее можно купить вот так, за понюшку табаку? Вернее, за кусок мяса с яичницей? Два года бегал по любовницам, последнюю неделю вообще дома не жил, а она вот так, за кусок мяса, должна его простить? Хоть бы прощения попросил, хоть бы покаялся, пообещал взяться за ум. Нет, он просто нажарил картошки с мясом, и думал, этого вполне достаточно, чтобы загладить вину.
  
  Ну что ж, не слишком-то и хотелось. Он лишь ради приличия предложил Ирине горячий ужин: как-никак, баба с работы пришла, устала. Не хочет - не надо. Зато Володя лишний раз убедился в правоте брата - попробуй с такой уживись. Стерва, она во всем стерва. Даже в обыкновенном ужине ищет причину для скандала. Ну и пусть сидит голодная - ему нет до нее никакого дела. Племянницу бы накормить, остальное неважно. А то мамаша, того и гляди, голодом ребенка заморит: это ж кому скажи - в доме никакой еды, кроме картошки и соленостей! Подходящий рацион для пятилетней малышки!
  На следующее утро все повторилось: раннее пробуждение не по собственной воли, чашка жидкого чаю, побег за угол дома. Едва невестка с племянницей скрылись за поворотом, Владимир вернулся домой.
  Печку топить не стал - поленьев, что Ирина подбросила с утра, хватит почти до обеда. А к вечеру он растопит по новой - зачем дрова зря жечь, Ирке с Аришкой они еще пригодятся. На скорую руку прибрал дом - девочка в спешке разбросала одежду по всем комнатам, да и посуду после завтрака хозяйка не помыла.
  Поездка в магазин за краской и кистью, а потом на кладбище, не заняла полдня. На обратном пути Володя вновь заехал в магазин, подкупил продуктов: если мать не заботится о питании ребенка, придется заняться этим вопросом самому. Пожалуй, Витька был к ней слишком мягок: она, оказывается, не только стерва, но и пофигистка в самом худшем смысле. Запущенный случай: если уж матери наплевать, сыт ли ребенок, это вообще ни в какие ворота никаким боком.
  А Аришка ему понравилась. Живая девчонка, сообразительная. Ишь, как поймала его с этим акилевром: 'Ты же сам сказал: чего ты рычишь, а говоришь - ыкает'. Интересно, неужели поверила? Забавно получилось, нужно будет непременно куда-нибудь вставить про этого акилевра. Только не в том романе, прототипом героини которого станет эта стерва. Нет, у такого замечательного ребенка и мать должна быть замечательная: тихая, спокойная, покладистая женщина, непременно любящая мать и жена. Заботливая, нежная. Такая, при взгляде на которую хотелось бы прикрыть ее от невзгод собственной спиной.
  Наверное, что-то такое есть в каждой женщине, даже самой никудышной жене и безалаберной хозяйке. Ирка вон вчера так на него посмотрела, когда он Аришке про акилевра рассказывал. На него никто так раньше не смотрел. Таким теплом вдруг повеяло, такой доверчивостью и почему-то благодарностью. Словно она и в самом деле была рада возвращению 'блудного мужа'.
  Интересно, почему Витька на ней женился? Стерва, изгоняющая мужа из собственного дома, пофигистка, не желающая кормить единственное дитя. Но ведь почему-то он на ней женился. Выходит, было в ней что-то такое, что заставило его принять решение в ее пользу. Неужели только беременность? Неужели и в самом деле пожалел сиротку? Как-то Ирина не слишком тянула на бедную сиротинушку. Вероятнее всего, сыграло то, что Витьке паршиво жилось без матери. Забеременела бы другая - на той бы и женился.
  Или все-таки было что-то именно в Ирине? Не в сиротстве ее, не в Витькином сиротстве, не в беременности, а именно в ней самой? Владимир очень даже понял бы брата, если б тот признался, что женился ради вот этого ласкового взгляда. Его одного Володе хватило, чтобы осознать свою неприкаянность. Вроде и сложившийся человек, вполне успешный, удачливый писатель с огромной квартирой, машиной, некоторым счетом в банке и приходящей помощницей Натальей Станиславовной. А один ласковый взгляд посторонней, по сути, женщины, сразу просветил его насквозь: кто ты есть, Владимир Альметьев, он же Вовка Конкин, вечный Шарапов, если до тридцати трех оказался никому не нужным. И будь ты хоть трижды знаменитым писателем, а как человек ты не состоялся, покуда не оставил следа на земле в виде очаровательной ясноглазой девчонки Аришки.
  Странное дело - он никогда раньше не задумывался о ребенке. О жене, о женщине - да, бывало. Не сказать, что часто, но не без того. А вот о детях... Как-то этот вопрос его совершенно не волновал. Он и без детей уже оставил след на земле - вон, в кабинете специальный шкаф стоит, предназначенный под романы Владимира Альметьева. Пока еще на нем много свободного места, только четырнадцать книг горделиво демонстрируют имя автора на корешке. Но ведь он еще слишком молод, у него еще все впереди - дайте время, и шкаф окажется мал для всех его детищ, придется заказывать новый, попросторнее.
  А вчера, когда Аришка задала этот глупый вопрос про акилевра, что-то екнуло в груди. Или нет, раньше. Когда с порога бегом бросилась в его объятия, трепетно прижалась хрупким тельцем к чужому дяде. Даже нет, еще раньше, когда закричала в первый же вечер: 'Папа!' От этого слова, гениального, великого в своей простоте, перехватило дыхание, как будто вся его жизнь вдруг перевернулась с головы на ноги: чем же ты занимался, Владимир Альметьев, он же Конкин, тридцать три года жизни, если некому назвать тебя этим замечательно теплым словом 'папа'...
  Он легко понимал желание брата расстаться с женой, и не только понимал - поддерживал его. Но Аришка... Витька ни словом не обмолвился о том, какая у него замечательная дочь. Не переживал, что после развода потеряет связь с очаровательным созданием, ласковым, доверчивым, сообразительным. Как пить дать потеряет: он ведь собирался осесть в Москве, а мегера наверняка останется здесь, в родовом гнезде Конкиных. Звучит, конечно, напыщенно до пошлости, но ведь по сути так и есть: этот дом строил дед Владимира и Виктора для их бабушки и сына Васи. Сюда же повзрослевший Василий привел жену Настеньку, здесь же родились близнецы. А теперь этот дом достанется совершенно посторонней женщине, хитрой, злобной и равнодушной даже к собственной дочери.
  Володе не жалко было дома - он все равно не собирался сюда возвращаться. Просто было ужасно обидно, что в доме, где выросли они с братом, где родился и умер их отец, будет жить недостойный человек. Для Аришки ему ничего не было жалко, и дом этот для девочки подходил как можно лучше, вернее, она для него. Если б можно было оставить тут одну Аришку, без матери... Но пятилетнее дитя еще не может и не должно жить одно.
  А может, забрать ее в Москву? Ну что ожидает девочку здесь, в этом забытом Богом городке? С равнодушной матерью, жалеющей для ребенка куска мяса. А в Москве бы он... Стоп, причем тут он, Владимир? Это не его дочь, Витькина. Ему она всего лишь племянница. Тоже родная кровь, но ответственность за малышку он нести не может, по крайней мере, пока живы ее родители. А те, к счастью, умирать в ближайшие полстолетия не собирались. Но ему так хотелось заботиться об этой девочке! Почти еще чужой, виденной лишь несколько раз, но уже такой родной, такой бесценной...
  Вот что. Нужно Витьку настроить на то, чтобы по-хорошему договорился с Ириной и забрал Аришку в Москву. Зачем устраивать показательные судебные процессы об опекунстве над ребенком, когда все вопросы можно решить миром. Ну не дура же она, в конце концов! С первой минуты общения стало понятно, что Ирой движут сугубо меркантильные интересы, иначе разве стала бы она выгонять мужа из его же дома? Она даже забеременела в свое время только для того, чтобы заполучить возможность прикарманить чужой дом. Деньги, судя по всему, для нее главное мерило: ишь, как с копейкой расстаться боится, пичкает бедного ребенка сухой картошкой. Предложить ей приличную сумму - она только счастлива будет избавиться от обузы.
  Странно, как Витька сам до этого не додумался? Почему ни разу не обмолвился о дочери? Может, сомневался в своей причастности к ее рождению? Так это наипервейшая глупость: глазки-то, бусинки-черешенки, их, конкинские. А губки - бабушки Настасьи, и волосики, похоже, ее - русые, с легкими завитками на концах. Нет же, никаких сомнений - конкинская порода, плоть от плоти.
  Надо будет обсудить с Витькой этот вопрос. Тот, наверное, просто постеснялся просить его об этом. И без того, дескать, на шею к тебе присаживаюсь, еще ребенка за собой тащить. Так ведь родная кровь не может быть обузой, как же он, глупый, этого не понял? Надо, надо что-то придумать - нельзя оставлять девочку с матерью, она ей всю жизнь искалечит...
  
  Следующим вечером все повторилось: ее легкомысленный супруг вернулся домой первым, навел нехитрый, сугубо мужской, порядок, и снова приготовил ужин. На сей раз в доме пахло рыбой. Да не мойвой какой-нибудь - приятный дух с порога извещал о том, что рыбка та еще совсем недавно принадлежала к благородным кровям.
  Рыбу Ира обожала. И мясо любила, а от рыбы просто закатывала глазки. Даже мойву любила, от которой потом пару дней приходилось проветривать дом, что уж говорить о настоящей. Едва перешагнула порог, слюнки так и потекли от вкусного запаха. Учитывая, что в обед она обошлась сухой горбушкой хлеба, так и вовсе чуть сознание не потеряла.
  Однако гордость - куда более сильное чувство, чем голод, и она прошагала в спальню, горделиво подняв голову и даже не взглянув на мужа.
  В отличие от нее, Аришка кинулась в объятия к отцу:
  - Ух ты, р-ррыбка!
  - Будешь рыбку? - спросил тот.
  Еще спрашивает, разозлилась Ирина. Ребенок от голода скоро пухнуть начнет, а он издевается. Хоть бы поинтересовался, остались ли у нее какие-то деньги. Да что там интересоваться - сам все прекрасно понимает, вот и положил бы в ящик комода, как всегда. Нет же, ему непременно нужно ее унизить, заставить просить. А, заставив, еще больше унизить, уже отказом: мол, с какой стати я тебе буду деньги давать, раз ты меня из дому гонишь?
  Как будто это она виновата в том, что Виктор без конца метки от разлучницы приносит. Как будто это Ира завела себе любовника на стороне. Как будто именно по ее вине их жизнь трещит по всем швам!
  От обиды и голода она чувствовала, что любовь ее, и без того хрупкая, остаточная, как неизбежные толчки после крупного землетрясения, превращается в ненависть. Жгучую, оголтелую ненависть...
  
  Даже взглядом его, недостойного, не одарила. И впрямь: не женщина - мегера. Не успела в дом войти, а в воздухе уж громы и молнии летают. Ну и черт с тобой!
  Разозлившись на неласковую 'супругу', Владимир усадил за стол Аришку. Наложил ей целую гору рыбы без гарнира - картошкой она надавится после его отъезда, а сейчас пусть ребенок хоть каких-то витаминов да микроэлементов поест, пока дядька рядом.
  Рыбу выбирал специально для Аришки, филе белого амура, чтоб племянница невзначай косточкой не поперхнулась. Чтоб рыбка была сочней, окунул ее в кляр. Лишний раз порадовался: хорошо, что рано из дому вырвался, всему сам научился, своим умом. Это сейчас у него есть помощница. А пока не появилась Наталья Станиславовна, приходилось и по магазинам ходить, и по базарам. И уборку самому делать, и стирать, и гладить. И уж, знамо дело, обеды готовить - первое время после поступления во ВГИК перебивался бутербродами, слава Богу, ума хватило понять: еще месяц-другой такого питания, и мир никогда не узнает сценариста Владимира Конкина.
  Совсем недавно был уверен, что уж теперь-то он к кухонным проблемам не вернется - хватит, нагорбатился. Каждый должен заниматься своим делом: хозяйки - хозяйством, писатели - писательством. А оно вон как вышло. Недаром говорят: не зарекайся.
  Однако пока что хлопоты не доставляли Володе особых проблем. Все равно, пока Ирина была на работе, заниматься ему было решительно нечем: наблюдать не за кем, писать тоже не мог - ноутбук брать с собой не стал, дабы подопытная вмиг их с Витькой 'невинную шалость' не вычислила, а на бумаге не писалось - слова казались искусственными, пресными.
  Кто бы мог подумать, что обыкновенное, в принципе, зрелище способно вызвать в человеке такое умиление? Аришка обходилась без вилки: двумя крошечными ручками брала огромный распластанный кусище в желтоватой клярной одежке, и аккуратненько, держа его над тарелкой, чтоб ненароком не капнуть маслом на байковый халатик, впивалась в него мелкими зубками. При этом ее мордаха светилась таким искренним удовольствием, что Володя не мог сдержать улыбки.
  Доев второй кусок, девочка вспомнила про маму:
  - А мама будет р-ррыбку?
  Владимиру стало стыдно. Ребенок переживает за мать, а ему, взрослому мужику, все равно? Да пусть она хоть трижды стерва - Аришка-то тут причем? Она не виновата, что ей досталась такая мать. И демонстрировать лишний раз, что у окружающих очень непростые отношения с ее матерью, было бы слишком жестоко.
  - Давай спросим, - заговорщицки подмигнул он племяннице. - Мама, ты будешь кушать...
  - Р-ррыбку! - прорычала Аришка, включаясь в игру.
  Из спальни донеслось сдержанное:
  - Спасибо, я не хочу.
  Владимир мог злиться на нее сколько угодно. За то, что морит голодом ребенка, за то, что выгнала из дому Витьку. В конце концов, за то, что дом его отца и деда, дом, где прошло его детство, достанется этой бездушной женщине. Однако, услышав ее холодный ответ, он вдруг отчетливо понял, что все это - поза, что на самом деле она голодна до чертиков, что ее буквально сводит с ума этот запах, что желудок сворачивается от голода, урча и негодуя. И жалко стало дурочку, хоть и отдавал себе отчет, что только она сама во всем была виновата.
  - А рыба, между прочим, вкусная, - сказал он, ни к кому не обращаясь, но достаточно громко, чтобы Ирина могла услышать его.
  Аришка с готовностью подхватила:
  - Мам, очень-очень вкусная! Иди, я тебе оставила!
  От готовности ребенка поделиться с матерью последним куском у Володи ком встал в горле.
  - Аришка, там на всех хватит - целая кастрюля, так что ты ешь давай, ешь.
  И отвернулся, опасаясь, как бы девочка не заметила в его глазах чего-то, что замечать ей было не положено. Пусть она еще слишком мала, но это не могло помешать ей быть не по годам проницательной. Едва справившись с собой, он прикрикнул строго:
  - В конце концов, сколько тебя можно звать?! Ужин стынет.
  Почему-то поймал себя на мысли, что ему хочется устроить разнос чужой женщине. Хотелось объяснить ей, как она, мягко говоря, неправа во всех отношениях. Едва сдержал себя.
  Через бесконечно долгую минуту Ирина выплыла из спальни. Все с тем же безликим хвостиком, бледная от усталости - или от голода? В стареньких джинсах с до белизны вытертыми коленками, в растянутом свитере с закатанными почти до самого локтя рукавами. Жалкая, несчастная. И Владимир впервые засомневался: да какая ж она стерва? Так, неустроенная баба, почти уже безмужичная, правда, сама этого пока еще не понимает. Обыкновенная дура.
  Скромно присев на табуретку, Ира не осмеливалась прикоснуться к кастрюльке с рыбой. Володя едва не крякнул от разочарования: ему для сюжета нужна была настоящая стерва, чтоб ни минуты спокойной, чтоб ежесекундно хотелось собственноручно перерезать ей глотку. А что ему Витька подсунул? Простую, неуверенную в себе молодую мамашу, не умеющую обеспечить родную дочь всем необходимым. Горе луковое, а не стерва. Такая не то что ребенка, она себя-то не прокормит.
  С трудом скрывая досаду, положил в ее тарелку несколько кусков, побольше: сама б наверняка самый маленький взяла, и сидела бы над ним целый вечер, мусоля. С ума сойти - скромничать перед собственным мужем! И это - стерва?
  - Пап, а Мар-ррина Алексеевна сказала, что акилевр-рров не бывает. Ты меня обманул?
  Блестящие глазенки-вишенки смотрели на Владимира с таким укором, что у него аж сердце екнуло. Ну как было признаться ребенку, что он пошутил?
  - А я говорю - бывают. Правда, мама?
  Вопросительно взглянув на него, Ирина неуверенно кивнула.
  - Но я же тебе говорил - это очень-очень редкий зверь, поэтому, наверное, Марина Алексеевна сама о нем ничего не знает. Он водится в джунглях Амазонки, далеко-далеко от людей. А если туда кто и добирался, если кто-то видел его, то очень немногим удалось спастись: акилевр - самый страшный зверь на земле, - голос его стал таинственным и грозным. Словно бы стараясь усилить впечатление на доверчивого ребенка, Володя сдвинул брови. И вдруг резко перейдя на обычный тон, добавил почти весело: - Вот потому-то про него мало кто знает. Но те, кто хоть однажды услышал, как страшно он ыкает, больше никогда не сунутся в джунгли Амазонки. А ты? Поедем в джунгли?
  Девочка во все глаза глядела на него и терялась в догадках: шутит ли 'папа', или говорит серьезно. Но на всякий случай активно замотала головой.
  - Вот и правильно: чего мы не видели в ихних джунглях? У нас своих лесов навалом. С волками и медведями. Пойдем?
  Про волков и медведей Аришка была хорошо наслышана, и в ее глазах уже не отражалось недоверие:
  - Не-еее, не пойдем. Я в зоопарк хочу.
  Зоопарка, насколько помнил Володя, в их городе отродясь не было. Они с Витькой тоже когда-то страдали из-за этого. Помнится, пару раз приезжал передвижной зверинец, так окрестная детвора едва ли не каждый день бегала туда, пока он не уехал.
  - Зоопарк, - вопросительно протянул он, словно недослышал. Где ж ей взять зоопарк? Так не хотелось отказывать этим доверчиво на него глядящим глазкам. И вдруг решительно заявил: - Будет тебе зоопарк! Правда, не завтра, и не послезавтра. Но как-нибудь мы с тобой обязательно выберем время и поедем в самый настоящий зоопарк. Только надо подождать. Подождешь?
  Головушка радостно закивала, и Володя понял: он сделает все, чтобы выполнить обещание. Не настолько же Ирина стерва, чтобы не отпустить племянницу на несколько дней в Москву с родным дядькой. Она же вообще не стерва, а самая настоящая тюха-матюха, Витька что-то сильно напутал. А показать племяннице настоящий зоопарк - его прямая обязанность. В конце концов, кто у него еще в жизни остался, о ком еще заботиться, как ни об этой девочке, глядящей на него с такой доверчивостью.
  - Вот и хорошо, - сказал он, не без труда сглатывая комок, в очередной раз так некстати выросший в горле. Да что ж такое, что с ним происходит? Расчувствовался, как баба! - Наберись терпения и жди. А пока ешь давай, акилевра.
  - Не, наелась - щас лопну, - заявила Аришка, ловко слезая со стула. Существенно уменьшившуюся горку в тарелке венчал обкусанный кусок рыбы.
  Владимир было собрался за ней, но Ира остановила его, положив почти прозрачную ладошку поверх его руки:
  - Зачем ты обещаешь то, что не сможешь выполнить? Она же маленькая, всему верит.
  - Почему же не смогу? - его голос чуть дрогнул: от ее прохладной ладони исходило что-то неведомое ему раньше. Надежда и неуверенность, обида и снова надежда, надежда, надежда. И... словно бы обещание любви. Тихое, незаметное, будто прошептанное одними только губами... Владимир одернул себя: что-то воображение разыгралось. Видимо, сказывается нехватка общения с бумагой. В смысле, с клавиатурой. Невыплеснутые вовремя эмоции переполняют, стремясь вырваться наружу, неважно даже, по какому поводу. - Когда-нибудь, надеюсь, довольно скоро, обязательно появится возможность отвезти ее в настоящий зоопарк. Ты ведь не будешь возражать?
  Не ответив на вопрос, она убрала руку. Отколупнула вилкой кусочек рыбы и отправила его в рот. Тщательно прожевав, спросила едва слышно:
  - Почему ты вернулся? У тебя там... всё?
  - Где 'там'? - не понял он. Для него, как для знатока русского языка, понятие 'там' прочно ассоциировалось с направлением, с географическим местоположением, но никак не с человеком, а потому такой, в сущности, простой вопрос оказался им недопонят. На всякий случай, дабы избежать опасных вопросов, ответы на которые были ему неизвестны, попытался резко сменить тему: - Как рыба?
  - Нормально, - она отложила вилку в сторону. Выпрямила спину, словно вспомнив о своем графском происхождении: ни дать, ни взять - выпускница института благородных девиц. И снова стала похожа на стерву - такое надменное выражение появилось на ее лице.
  - Я больше не буду стирать твои рубашки, Витя. Мне надоело, - и, шумно отодвинув табуретку, вышла из-за стола.
  А как же графское происхождение? Владимир не знал точно, но догадывался, что графини встают не с таким грохотом. Подумаешь, рубашки ей сложно постирать! Он и сам постирает, если понадобится. Жаль, не смог взять свою одежду, а запасы Витькиной уже подошли к концу. Нужно будет завтра вплотную заняться этим вопросом.
  ... По обыкновению отсидевшись в засаде, пока Ира с Аришкой не покинули дом, Владимир занялся гардеробом. Правда, даже не представлял, как в таких условиях можно заниматься стиркой. Водопровода в доме не имелось, стало быть, стиральную машину-автомат подключать было не к чему. Заглядывая во все подряд углы, в кладовке обнаружил дряхлую машинку 'Рига' - помнится, еще мама ею пользовалась. Ну да, она всю жизнь там и стояла, в кладовке. Он просто забыл.
  Натаскал воды из колодца. Пока она грелась, стал разбирать рубашки. Первыми бросил в кучу рядом с машиной те, что привез с собой. Потом поискал, есть ли еще грязное белье. Сняв с машинки крышку, обнаружил еще две мужские рубашки. Отлично, выстирает разом. На всякий случай проверил карманы - не завалялась ли важная бумажка. Те оказались пусты, но выше них...
  Так вот в чем дело! 'У тебя там всё?' Вот что она имела в виду, вот где 'там'! Четкие отпечатки губ - вряд ли их оставила сама Ирина. Ей ведь эти рубашки стирать, так что она постаралась бы их не пачкать. Значит... Теперь понятно, почему Витька сбежал. Но почему не к любовнице, почему в Москву?
  Любовница... Интересно, как долго он испытывал терпение жены? Ушел ли он сам, или Ира его выгнала? Ох, братец, хитер... 'Стерва, стерва!' А чего он ожидал? Чтобы она стирала рубашки с помадой, тайком утирая слезы?
  Но Ирина-то какова! После всего этого она должна была поганой метлой гнать Владимира со двора. В смысле, Виктора. А она лишь поинтересовалась, помочь ли ему собрать вещи. Другая бы на ее месте истерику закатила, а эта... Как тварь бессловесная, все молча терпит. Только и хватило решимости, что отказаться стирать рубашки.
  Откуда такая покорность? Ах, деньги. Вот оно что. Дело в деньгах. Видимо, у Витьки хорошие заработки, вот она все и терпит. Деньги любит куда больше, чем мужа...
  Стоп. Деньги. Витька ничего не сказал о деньгах. Достаточно ли он оставил жене и дочери, прежде чем сбежать от них?
  Владимир вдруг похолодел. А с чего он взял, что Ирина так любит деньги? Только с того, что в доме кроме картошки и соленостей никаких продуктов не наблюдается? Идиот! Это же говорит как раз об обратном - у нее нет ни копейки. Неужели Витька ей вообще ничего не оставил? Разве так бывает? Это же его жена, его дочь. Даже если у него есть любовница, как он мог бросить жену с ребенком на произвол судьбы?
  Ну почему же на произвол, одернул он себя. Витька как раз очень даже о них 'позаботился' - вместо себя отправил к ним брата. Чего он добивался? Зачем он это сделал? Рассчитывал, что брат за него окончательно доведет дело до развода? Хотел, чтобы именно Ира настаивала на разводе, а не он сам? Его совести от этого стало бы легче? Хитер бобер. Но подл. Хоть и брат родной, а доброго слова для него Володя в эту минуту не находил.
  'Все равно выбрасывать'. Как он мог говорить такое о жене, о дочери?! Пусть даже собрался разводиться, но 'выбрасывать', подсылать вместо себя брата... А хуже всего, что Владимир согласился участвовать в этом гнусном розыгрыше. И как теперь выбраться из дерьма, в которое влип по Витькиной милости?
  Да ладно, по Витькиной! По своей собственной. Не хотел бы - никто б его не заставил в этом участвовать. Нет же, ему самому захотелось заглянуть в замочную скважину, на чужом примере понять, что же это такое: своя семья, жена-стерва. Чтобы правдоподобно потом описать в каком-нибудь романе. И при чем тут Витька, если он сам сволочь?!
  
  Еще издали Ира увидела болтающиеся на промозглом осеннем ветру рубашки. Сердце екнуло: постирал. Сам. Не факт стирки мужем собственных сорочек поразил ее больше всего, а то, что он так послушно и рьяно кинулся выполнять ее распоряжение.
  Что с ним происходит? Виктор вернулся совсем другим, образно говоря, она его не узнавала. То же лицо, та же фигура, тот же голос, те же волосы... Но как будто совершенно другой человек. Глаза вроде те же, но взгляд... То чужой, куда более отчужденный, чем раньше в моменты самых непримиримых скандалов. А то вдруг удивленный, словно пытающийся определить для себя: кто она, эта женщина, стоящая рядом. Как будто не жена родная стояла перед ним, а первая встречная.
  А руки? Дотронувшись накануне до его ладони, Ирину словно током прожгло, вроде не к мужу прикоснулась, пусть к неверному, но своему, а будто к незнакомцу ластится. С трудом удержалась, чтоб не отдернуть. Было ощущение, что ожил вдруг его брат-близнец, которого она столько раз видела на детских фотографиях мужа. В то же время это чувство, будто Витя вдруг стал незнакомцем, бередило душу, вызывая какие-то странные чувства, смутные желания. Хотелось плюнуть на все, и как в омут, броситься навстречу неизвестности: закрыть глаза, не видеть привычного лица, лишь ощущать телом неуловимо-чужие флюиды, вновь и вновь терзать эту руку, наслаждаясь собственной порочностью...
  Где он скрывался целую неделю? Что с ним произошло? Почему он так сильно изменился? Вопросы, вопросы, и никакой надежды получить ответ хотя бы на один из них. Ведь никогда не признается. Да что там потерянная неделя, если ей неизвестно даже то, что происходит сейчас. Например, почему он так рано стал приходить с работы? Мало того, что возвращался теперь раньше их с Аришкой, так, судя по всему, не на полчаса и даже не на час: успевал и в магазин заскочить, и ужин приготовить. А сегодня даже постирать успел. Или...
  Сердце ухнуло в пропасть: вот оно что. Его выгнали с работы. Значит, он не только домой не являлся, он еще и работу прогуливал. А там порядки построже, чем у Ирины. Это к ней он мог вернуться в любое удобное время - куда она денется, примет, как миленькая, еще и счастлива будет. А шеф, видать, ему быстро замену нашел. Вот бы и ей так научиться: пришел домой поздно - в отставку. Не ночевал в родной постели - в отставку. Разит чужими духами, принес 'привет' от разлучницы - в отставку!
  Почему у нее так не получается? Вроде и выгнала изменника, а за неделю, что не видела его, чуть с ума не сошла от горя. Как же ей с ним быть? Так, как было раньше, продолжаться не может. А так, как сейчас?
  Так, как сейчас, она бы потерпела... Не просто потерпела - была бы дико счастлива: что может быть лучше заботливого любимого мужа? Только заботливый, любимый и любящий. Но это, видимо, уже слишком завышенные требования к жизни. Так не бывает.
  Как же они будут жить, если Витя потерял работу? На одну ее крошечную зарплату не выживут. Значит, нужно искать что-то другое, желательно не на государственном предприятии, где зарплаты мизерны до полного неприличия. Давно пора, но она держалась за завод потому, что не сильно-то новые хозяева жизни жалуют матерей с маленькими детьми. А Аришка периодически заболевала в своем садике, и приходилось по две недели сидеть с ней на больничном - бабушек-то с дедушками у них не было. Эх, жаль, что все это произошло сейчас, а не через год: там бы она отдала Аришку в школу, глядишь, та стала бы меньше болеть - чем только воспитательницы в саду занимаются, если у них дети, как по расписанию, начинают сопливеть каждые полтора месяца, будто по графику.
  Однако произошло то, что произошло, и зачем мучить себя бессмысленными 'если бы, да кабы'. Теперь главное не перегнуть палку с Виктором - ему, поди, и без ее упреков несладко, а она вчера к нему с рубашками зачем-то пристала. И вообще, для нее его безработность - подарок судьбы, а никакая не трагедия. Не будет машины - не на чем будет девок катать. И все разлучницы окажутся в прошлом. Жизнь налаживается!
  В доме пахло пловом. Нет, не так. В доме пахло теплом и уютной сытостью. И вообще, в дом, где так пахнет, возвращаться оказалось куда приятнее, чем в остывший, темный, будто бы нежилой. Не надо было с порога бросаться к печке и выгребать из нее прогоревшую золу, разжигать новый костерок, чтобы быстрее согреться. Не надо было ломать голову, из чего готовить ужин. Не надо было полтора часа выстаивать на кухне. Можно было спокойно переодеться в разношенные до безобразия, но такие удобные джинсы, умыться, и встретиться за столом с любимым человеком. Сытно накормить Аришку, а потом еще долго сидеть самим, вглядываясь в глаза друг друга, нежно касаясь друг друга ладонью, или ногой под столом - словно невзначай, но с тайным смыслом, понятным только им двоим...
  Все бы хорошо, но гордость не позволяла просто так выйти к столу, накрытому не ею. Аришка уже нетерпеливо стучала мягкими подошвами носков-тапок по деревянной ножке стола, а Ира не могла заставить себя выйти из комнаты. Да, Виктор сильно изменился: стал готовить, чего раньше никогда не делал, постирал рубашки, хотя даже не догадывался, как включается стиральная машина. Но при этом взгляд его оставался пустым и холодным, чужим, останавливал почище любой преграды. А ей так хотелось броситься в его объятия, прижаться к нему, заглянуть в глаза, спросить безмолвно: 'Мир? Мир, да? И больше никогда-никогда не будет чужой помады на рубашках, ночевок в чужой постели?' И чтобы он ответил так же безмолвно, одним лишь взглядом: 'Не бойся, родная, все в прошлом, обещаю!' Но вместо этого он смотрел холодно, настороженно, словно не зная, чего от нее ожидать. Дурачок, неужели за пять лет так и не понял, что единственное, что Ира может ему дать, это ее любовь...
  
  Ему хотелось воскликнуть: 'Да что ж ты такая деревянная! К тебе муж вернулся, из дому не выходит, в доме прибирает, жрать готовит, даже рубашки - и те сам стирает. Так прояви же хоть каплю живости, человечности, что ж ты, как робот?!' Но Владимир лишь молча наблюдал за невесткой. После обнаружения следов помады вопросы отпали, и теперь в нем проснулся профессионал. Его интересовала реакция женщины на резкие изменения в поведении мужа. По его представлениям, она должна была прореагировать на это довольно бурно: благодарить, бросаться в объятия, клясться в вечной любви и всепрощении. А может, напротив, она должна была 'добить' мужа, заметив, что он дал слабинку в отношениях с нею. Дескать, почувствовал ее силу, так нужно продемонстрировать ее во всю мощь, чтоб больше не посмел сомневаться, чтоб в будущем даже не посмотрел налево, не то что конкретных дел натворить с посторонней бабой.
  Ирина же вела себя не так и не этак. Она, можно сказать, вообще никак себя не проявляла: шмыгнула в спаленку, и затихла там. Даже к ужину не выходила. Аришка уж вся извелась, а той хоть бы хны. Ну что за баба, что за наказанье?!
  Не дожидаясь 'жены', Володя зачерпнул большой деревянной ложкой плов из казана, и вывалил его в тарелку. Протянул малышке:
  - Жуй, акилевра.
  Плов удался на славу, он и сам от себя не ожидал таких кулинарных успехов. Не однажды видел, как его готовила мама. А вот повторить все никак не удавалось, сколько ни пытался. Теперь понял: видимо, конечный результат зависел от посуды. В обыкновенной кастрюле получался не плов, а, скорее, рис с тушеным мясом. А сегодня вышел самый настоящий плов: ароматный, насыщенно-желтый от морковки и специй, рисинка к рисинке. Хотя, наверное, все в этом мире относительно: для узбека или туркмена это, возможно, покажется издевательством над их национальной кухней. Потому что по восточной традиции это блюдо готовится сугубо из баранины. В их же краях с бараниной вечно была напряженка, да и, честно сказать, Владимир ее недолюбливал - слишком уж специфичную особенность она имела. Хуже ощущения, что весь рот у тебя изнутри щедро смазан застывшим жиром, придумать, кажется, было невозможно. А может, он просто не умел ее готовить? Так или иначе, но плов он соорудил из свинины: вкусно, ароматно, сытно, и во рту не вяжет.
  'Акилевра' лишь колупала вилкой в тарелке, но есть не собиралась.
  - Ну, что не так?
  - Голичо, - голосок сорвался на непокорной букве, и Аришка поправилась, четко проговорив: - Га-р-рричо!
  - Да брось, ничего не горячо.
  Однако на всякий случай забрал у нее тарелку, старательно подул и вернул:
  - На, ешь. И маму зови, а то она со своими диетами совсем изголодается. Станет тоненькая-тоненькая, аж прозрачная, а потом совсем растает. Зови.
  - Мам, - послушно протянула девочка. - Ма-ам! Нам без тебя скучно!
  С этим выводом Владимир очень даже мог бы поспорить, но не стал. Скучно с Аришкой ему быть не могло - девочка умиляла его не столько даже непосредственностью и открытостью, коих в ней было в избытке, сколько смутной схожестью с давно умершими бабушкой и дедом. Однако же не стоило забывать и о главной цели своего здесь пребывания: а именно о наблюдении за поведением Ирины. Пусть он уже выяснил, что никакая она не стерва. Все равно опыт был для него тем более ценен, что никогда ни до того, ни после, у него не было и не будет возможности понаблюдать за женщиной, так сказать, изнутри, то есть в домашних условиях. Впрочем, быть может, он все-таки когда-нибудь женится, и возможно, довольно скоро - на примере собственной жены Витьке не удалось убедить его, что все бабы стервы, и жениться на самом деле с его стороны ужасно глупая идея. Однако наблюдения за собственной супругой, если только она у него появится, останутся его личными, их он никогда не посмеет выплеснуть на бумагу. А Ирина...
  Странная, алогичная, создающая впечатление неживой, нарисованной, вырубленной, как Буратино, из бесчувственного полена. Неправильная, раздражающая своей непонятностью, Ирина вполне могла стать впоследствии прототипом героини какого-нибудь романа. Как только Володя придумает сюжет, где ему потребуется такая героиня, он непременно опишет ее. Или нет. Она, вся такая странная, алогичная и неправильная, заслуживала того, чтобы сюжет создавался вокруг ее персонажа. И это ничего, что он ее опишет. Она ведь даже не узнает, не поймет, что подверглась публичному обсуждению, а значит, ничего, можно. Главное, что не личное, не свое. Ирина - чужая. Вот только...
  Если она чужая, то почему Володе ее так жалко? Почему так хочется поймать на себе не настороженный, а ласковый, приветливый взгляд? Почему в легком прикосновении ее ладони ему почудился шепоток любовных признаний? Почему так ощутимо сердце ухнуло куда-то в пропасть? Только лишь потому, что прикоснулась чужая женщина, жена брата? Или?..
  Что, черт побери, происходит?!
  Почти неслышно ступая, Ирина вышла из спальни и смущенно присела к столу. Владимир почувствовал, что губы его готовы расплыться в приветливой улыбке, и поспешно натянул на лицо маску недовольства. Усердно хмуря брови, насыпал плову в тарелку 'жены', поставил перед нею:
  - Ешь! - стараясь не смотреть на нее, стал есть сам.
  Аришка яростно ковырялась в тарелке, разыскивая лук. Ира ласково, но настойчиво забрала у нее вилку, протянув взамен ложку.
  - Насвинячила, как поросенок. Нет там лука, ешь все подряд.
  Девочка возмутилась:
  - Я не пор-рросенок, я акилевр-рр! Ырр!
  - Акилевры ыкают, а не рычат, - поправил Володя.
  - Акилевры кушают аккуратно, - одновременно с ним возразила Ирина. - А ты поросенок!
  - Ык, - пискнула Аришка. Вышло совсем не страшно и не убедительно, и она повторила попытку, придав голосу нарочитой басистости: - Ык! Ы-ыык!
  Шутка насчет акилевра казалась Владимиру весьма забавной. А вот отдельный 'ык' мифического страшилы получался каким-то бестолково-беззлобным. Ну в самом деле - попробуй кого-нибудь напугай таким глупым звуком.
  На крыльце послышались неуверенные шаги, и через мгновение раздался настойчивый стук в дверь. Ирина удивленно взглянула на 'мужа' - мол, ты кого-то ждешь? С тем же немым изумлением он смотрел на нее. Кого еще принесло? Не раскроет ли визитер его инкогнито?
  - Папа, я откр-ррою! - прорычала Аришка и, резво соскочив со стула, помчалась в сени.
  - Куда?! - следом за нею подхватилась Ира. - Куда раздетая?!
  Не удержавшись от любопытства, Владимир последовал за ними. Ирине удалось настичь девочку на самом пороге, когда та, в одном халатике в неотапливаемых сенях, уже открывала дверь. Оставалось лишь обхватить ее за хрупкие плечики и прижать к себе, чтоб не замерзла.
  
  На пороге стояла девушка неопределенного возраста. Личико, почти детское, нежное, было безжалостно изуродовано неприличным количеством косметики. Наивные глазки, блестевшие из-под мохнатых, как паучьи лапы, ресниц, казались принадлежащими прожженной бульварной бабенке. Узкая блестящая курточка, заканчивающаяся где-то в районе талии, коротенькая, едва-едва прикрывающая тощенький задок, джинсовая юбчонка, худенькие ножки в тонюсеньких колготках - жалкая, замерзшая на промозглом ветру.
  Ирину тоже пронзил холод, но несколько иного рода. Сразу поняла, кто ворвался в ее жизнь: она, разлучница! Чувственный порочный рот - разве не эти вульгарно-яркие губы оставляли ей недвусмысленные послания на рубашках Виктора?
  Гостья смотрела поверх Ирины, за ее спину. Ее не смутило присутствие жены и дочери, заявила капризно:
  - Ну Витя, где ты пропадаешь?!
  Бессовестная дрянь, как она может врываться в ее дом?! Ира готова была вцепиться в черные, как смоль, волосы разлучницы, однако муж перехватил готовую к удару руку. Сказал глухо:
  - Идите в дом.
  Ира все еще силилась вырваться, броситься в бой, но 'Виктор' держал ее крепко и хладнокровно. Повторил с холодным напором:
  - Идите в дом!
  Только тогда Ира повиновалась. И поняла, как он прав - хороша бы она оказалась, если бы при ребенке стала драться с мерзавкой, пытающейся отнять у дочери отца. По-прежнему прижимая Аришку к себе, покорно увела ее в комнату. Едва успела переступить порог, как за нею с силой захлопнулась дверь. Кто бы сомневался, что он не позволит ей услышать их разговор...
  Подвела девочку к столу, насильно усадила:
  - Ешь!
  Но какая может быть еда, когда происходит что-то необычное? Аришка крутилась, без конца оглядывалась на дверь:
  - Мама, а кто это?
  - Не знаю.
  Говорить в этот момент Ирине хотелось меньше всего на свете. Им бы помолчать, может, и удалось бы услышать что-то важное. Да какой там, когда Аришка все никак не могла угомониться:
  - Мам, а что это за тетя?
  - Тетя Мотя. Ешь давай!
  Ребенок послушно ковырял ложкой остывший плов, а Ира прощалась с остатками надежды: на что надеяться, когда любовницы уже нагло врываются в дом?!
  
  Едва за ними закрылась дверь, гостья повторила:
  - Ну что, Витя, где ты пропадаешь?
  При первом же взгляде на нее Владимир почувствовал дикую антипатию. Дожив до тридцати трех лет, он впервые испытал столь сильное чувство к незнакомому человеку. Да что там - к знакомым тем более ничего подобного не испытывал.
  Красотка ехидно скривила полноватые губки. А может, они только казались полноватыми из-за жирного слоя помады? Добавила не без издевки:
  - Или ты от меня прячешься? Напрасно, Витя. Я упорная.
  Не желая, чтобы гадости, которые могут вылететь из ее уст, услышали домочадцы - даже не успел удивиться, что подумал так о невестке и племяшке, защищал не как жену и дочь брата, как своих собственных - Владимир схватил телогрейку, в которой выходил к колодцу, набросил ее на плечи, и под локоток настойчиво вывел гостью на улицу. Та, было, засопротивлялась, но он почти волоком стащил ее по ступенькам крыльца и повел в сторону калитки:
  - Вот что, милая, - при этом слове его перекорежило. - Дорогу хорошо запомнила? Вот и шагай в обратном направлении. Чтоб я тебя здесь больше не видел.
  Девица, наконец, вырвалась:
  - Нет, Витенька, не выйдет. Ты от меня так просто не отделаешься. Я без тебя ребенка не подниму!
  Ах, вот оно что! Вот почему Витька из города умотал. Если бы не беременная любовница, ему Москва даром не была бы нужна. Вернее, не Москва, а брат, которого он давным-давно живьем похоронил. Он просто сбежал. С одной стороны - жена, отношения с которой из-за наличия любовницы зашли в тупик, дочь, которую нужно было кормить, воспитывать, и которой в будущем непременно понадобились бы немалые деньги на образование. С другой - беременная любовница, совсем соплюшка, которая тоже требовала к себе внимания. Вместо того чтобы как-то решать накопившиеся проблемы, которые, между прочим, сам себе и создал, он просто бросил все и рванул в Москву.
  Вспомнил про брата. Не потому, что обуревали родственные чувства, не потому, что вдруг ощутил непреодолимое желание получить прощение за преждевременные похороны Владимира. Все намного проще: Виктор решил в очередной раз вытащить каштаны из костра руками брата. Как в детстве в случае чего прятался за его спину, так и сейчас. Добро бы еще откровенно признался, что попал в безвыходную ситуацию. Так нет же, он, подлец, обставил все так, что Володя теперь чувствовал себя полным идиотом: сам ведь согласился участвовать в дурацком шоу 'Двое из ларца'. Сам. Витька, конечно, уговаривал, но насильно в поезд не толкал. А значит, и винить он должен только самого себя. С Витькой потом разберется, когда решит все проблемы, которые брат усиленно создавал вокруг себя после маминой смерти.
  Отстраненно рассуждать на эту тему было легко: 'Когда разгребусь, вот тогда я ему!..' В действительности все было намного сложнее. Что делать с Ириной и Аришкой? Витька не собирался к ним возвращаться, и Владимир не станет его уговаривать: дело даже не в том, что брату не нужна семья, а в том, что им не нужен такой муж и отец. Уж лучше никакого, чем такой. Только вытянут ли они сами, без Витьки? Ведь в самом лучшем случае, если он будет высылать алименты на Аришку, этих денег наверняка не хватит на нормальную, мало-мальски приличную жизнь.
  Ладно, с Ириной и Аришкой все не так страшно - в конце концов, Володя им не чужой, сможет помогать материально. Он не допустит, чтоб Аришка голодала, чтоб была одета хуже других детей, когда пойдет в первый класс. И во второй тоже, и в третий. И невестке голодать не позволит - она и без того прозрачная от недоедания. И... и вообще!..
  Что 'вообще', он пока не знал. Сейчас не было времени задавать себе подобные вопросы. Нужно было срочно решать что-то с этой размалеванной красавицей, мерзнущей на осеннем ветру. Что делать с нею, с ее ребенком? Уговаривать сделать аборт? Но имел ли Владимир на это право, если он даже не отец будущего ребенка? Может, Витька и посмел бы намекнуть ей об этом, и, скорее всего, определенно намекал - вряд ли он обрадовался известию о беременности любовницы. Но так же очевидно, что девицу этот вариант категорически не устроил. Девица определенно хотела замуж. И не за кого попало, а именно за Виктора Конкина. Чем уж он ее так прельщал - вопрос второй, а то и вовсе десятый. Главное, что она поставила себе задачу непременно женить его на себе. И беременность ее, скорее всего, явилась следствием этого намерения, наиболее действенным инструментом для воплощения мечты в жизнь.
  Гостья уворачивалась от ветра, прячась за спиной Владимира-Виктора, и ждала его реакции на собственное заявление. Реакция оказалась сильно запоздалой, и совсем не такой, на которую она рассчитывала.
  - Вот что, красавица. Как ты понимаешь, жениться на тебе я не собираюсь - сама знаешь, у меня уже есть и жена, и дочь. Ты мне нужна была для определенных целей, о чем не могла не догадываться. Но и от ребенка я отказываться не намерен. Если ты приняла решение - рожай. Чем смогу - помогу. Обещаю ежемесячную посильную помощь. Но - только деньгами.
  Девица в бешенстве зыркнула на него из-под совершенно жутких ресниц, вызывающих у собеседника острый приступ арахнофобии. Пока она не успела его перебить, Владимир чуть более резко, чем того требовала ситуация, дернул ее за руку, призывая внимание:
  - Только деньгами! Меня ты больше не увидишь, по крайней мере, не в роли мужа или хотя бы любовника. Можешь подать на меня в суд - я готов нести ответственность за последствия нашей с тобой развратной связи.
  - Развратной?! - взвизгнула гостья. - Ах ты сволочь!
  Владимир с готовностью кивнул, но в его согласии было больше угрозы, нежели одобрения или обещаний:
  - Сволочь. И ты это прекрасно знала. Как знала и то, что я женат - ведь знала?
  Он совсем не был в этом уверен. Он, собственно, вообще ни в чем не был уверен, ведь каких-то пять минут назад даже не догадывался о существовании этой весьма условной прелестницы с до безобразия тоненькими ножками и совершенно жуткими паучьими ресницами. Вернее, после утренней стирки он очень даже догадывался, что у Витьки имелась как минимум одна любовница, но пока не раздался стук в дверь, она представлялась ему абстрактной, далекой и почти нереальной.
  Теперь же перед ним стояла вполне конкретная женщина, любовница его брата. Да какая там женщина - девчонка, соплюшка. Оставалось только надеяться, что ей уже исполнилось восемнадцать, иначе Витька сильно рисковал оказаться за решеткой за совращение малолетних. И это юное порочное создание неожиданно для Владимира смутилось, услышав его не столько вопрос, сколько утверждение. Робко кивнула, не смея смотреть в его неприветливые глаза.
  - Знала, - добил он гвоздь в крышку гроба. - И тебя вполне устраивало положение любовницы. Я хоть раз обещал развестись и жениться на тебе?
  Это он сильно рисковал. А ну как девица заявила бы, что такие обещания звучали от Витьки неоднократно - что бы он тогда делал? Как бы выкручивался?
  Однако созданье лишь еще больше смутилось, и Володя едва сдержал облегченный вздох.
  - Тогда в чем проблема? Хочешь рожать? Пожалуйста! С нашим удовольствием. Деньгами подсоблю. Не слишком жирно, но на ребенка хватит. Решишь обратиться в суд - тоже пожалуйста. Только тогда больше чем на двадцать пять процентов моей весьма скромной зарплаты не претендуй - ни копейкой больше, строго по исполнительному листу...
  Несколько месяцев назад, когда герои его очередного романа громко разводились, и там как раз шла речь об алиментах, Владимир нахватался поверхностных знаний о предмете, воспользовавшись поисковиком всезнающего Интернета. Однако в его исполнении бездушные юридические термины прозвучали довольно убедительно и даже угрожающе - девица словно поджалась вся, стала будто бы меньше, незаметнее. То ли убоялась его угрозы, то ли от ветра так защищалась.
  - И мой тебе совет, дорогуша: не смей напоминать мне о себе до тех пор, пока не родишь. Принесешь свидетельство о рождении ребенка - поговорим. К тому времени я решу, на какую сумму ты сможешь рассчитывать. И все, больше никаких контактов, поняла?
  Та вдруг заартачилась:
  - Размечтался! Да я!.. Тебя... Да...
  Словарный запас ее иссяк очень быстро. Она уставилась на собеседника умоляющим взглядом, с трудом пробившимся сквозь дремучий лес ресниц:
  - Витенька, ты ведь меня любишь, ты забыл? Ты же говорил, что жить без меня не сможешь!
  Владимир разозлился: что еще этот идиот мог наговорить? А он должен расхлебывать.
  - Мало ли что я говорил, - наверное, не следовало бы так жестоко поступать с беременной подружкой брата, но он едва контролировал себя от злости: как эта безмозглая фря посмела подставить под удар Аришку?! Разве с ее стороны не подло было забирать у девочки отца? А мужа у Ирины? Так на что она сама рассчитывала? Заслуживала ли снисхождения? И добавил уж совсем бессердечно: - Мужчина в ответственный момент и не такого наговорит, сама знаешь, не маленькая. Все, что я тебе говорил, нужно делить на десять, и если ты этого не понимала - твоя проблема. Знала, что женат, знала про ребенка - какие претензии? Замуж захотела, детка? Так замуж по-другому выходят: в загсе с холостым, а не в постели с женатым.
  И в эту минуту в его голову пришла гениальная мысль. Он ведь не однажды слышал, что бабы мужиков цепляют, как глупых рыб, не только на настоящую беременность, но и на мифическую. А не тот ли это случай? Просто девочке надоело ходить в любовницах, вот она и...
  - Короче. Какой, говоришь, у тебя срок?
  Девица помедлила, потом промямлила не слишком уверенно:
  - Восемь недель...
  Владимир быстро подсчитал: восемь недель, это без малого два месяца. Выходит, ребенок должен родиться...
  - Значит так. Если родишь не позже мая - будут тебе алименты. Если в июне - свободна.
  Даже в свете покачивающегося на ветру фонаря Володя заметил, как ее глазки, в которых не было уже и намека на детскую наивность, чуть прищурились и блеснули злобой. Ага, милая, в самую точку!
  Он ухватил ее за плечи - руки скользнули по гладкой ткани куртки - и слегка тряхнул:
  - Ты ведь не беременна.
  Та вырвалась, выскочила за калитку:
  - Сволочь! Ка-ааазел! Я на тебя полтора года угробила, дебил!
  Едва не упала, круто развернувшись на разбитой дороге, и резво зашагала к автобусной остановке. Володя долго провожал ее взглядом, довольно улыбаясь. Эх, Витька-Витька! Дурак. Все оказалось так просто. И на кой черт тебе эта истеричная малолетка понадобилась? Когда рядом - Ирина. Серьезная, спокойная. Родная...
  
  Видимо, это конец. И впрямь придется разводиться. На что надеялась, спрашивается?
  Зачем, ну зачем он вернулся? Ира ведь уже смирилась с мыслью о разводе, уже считала ее единственно правильной. Но Виктор вернулся. К ней, к Аришке. Вернулся неуловимо изменившимся, другим человеком. Не изменившимся - одумавшимся! Осознавшим некорректность своего поведения в семье и за ее пределами, недопустимость двойной жизни. Попробовав жить без них, понял - с ними лучше.
  Действительно изменился. Не только внешне. Хотя о чем она? Внешне он как раз нисколько не изменился, разве что взгляд, движения. Даже как будто голос стал чуть-чуть другим, интонации - видать, совсем несладко неделю прожил. Но самое главное - в корне изменился он сам, его отношение к жене и дочери, к дому, к миру.
  Потерял работу - не беда, прорвутся, лишь бы вместе. Ирина готова была начать все сначала, простить прошлые обиды. Но не успела нарадоваться полному и, казалось бы, безоговорочному перевоплощению мужа, как на смену старым обидам пришли новые. И что, опять все прощать, терпеть, делать вид, что ничего страшного не происходит?
  Ничего страшного, что муж возвращается с метками чужой женщины. Ничего страшного, что пропадает на целую неделю. Ничего страшного, что по вечерам любовница стучится в дом, нимало не смущаясь присутствием жены и ребенка.
  Как же не страшно, когда страшно?! До дрожи в желудке, до обморока, до тошноты. И нет сил сдержаться, не закатить истерику на глазах перепуганного ребенка. И, невзирая на отсутствие сил, все-таки сдерживаться, старательно изображая, что ничего особенного не произошло, почти спокойно продолжать кормить Аришку, самой есть безвкусный от горечи жизни аппетитный на вид плов, приготовленный руками изменника. Разве могут одни и те же руки заботливо готовить ужин жене и ребенку и ласкать постороннюю женщину?!
  Ирину разрывали два противоположных желания. Хотелось плюнуть в лицо лжецу и развратнику, быстренько посбрасывать нехитрые пожитки в сумки да чемоданы, одеть Аришку потеплее и уйти в ночь, в холодную осеннюю ночь. И в то же время хотелось побежать за Виктором на улицу, вцепиться в него и молить о любви. Выколупать из этого юного личика, из слоя штукатурки вульгарно-наивные глазки, расцарапать отвратительно-смазливую физиономию, чтобы муж больше никогда в жизни не пожелал увидеть маленькую дрянь. Насильно увести его в дом: 'Мой, мой, никому не отдам!'
  Что делать, как поступить, как вести себя, когда он вернется в дом? Сделать вид, что ничего не случилось - прохожая ошиблась адресом? Или закатить настоящий скандал с битьем посуды, продемонстрировать, наконец, что она - не бесчувственный кол, не стержень солнечных часов, бесстрастно отсчитывающий время, плавно ускользающее в прошлое. Не загонять боль глубоко внутрь себя, а выпустить ее наружу, завыть в голос, как древняя деревенская старуха. Впрочем, древней старухе уже, наверное, не до страстей, не до воя - ее чувства, должно быть, так же древни, как она сама. Но ее-то, Ирины чувства, молоды, свежи, ранимы! Может она хоть раз в жизни позволить себе проявить их в полную силу?!
  Нет, не может. Не имеет права. Прежде всего она мать, и только потом - женщина. А значит, в первую очередь должна заботиться о благополучии дочери. Какое впечатление произведет на Аришку ее истерика? Наверняка неблагоприятное, мягко говоря. А уход из теплого, натопленного 'заботливым' отцом дома в холодную ночь пойдет ей на пользу? Тоже нет. Значит, снова терпеть, снова молчать?! Снова изображать из себя бесчувственную ледяную статую? А если хочется упасть на колени и умолять, умолять, умолять: 'Люби меня, милый, чем я тебе плоха?' Что делать, когда зубы скрипят от ненависти, а сердце разрывается от любви?..
  
  В сенях Володя остановился. Снял было телогрейку, и вновь набросил на плечи - ноги не несли в дом, не было сил встретиться с Ириным взглядом. Присел на скамейку, протянувшуюся вдоль стены. Когда-то она практически вся была заставлена старыми кастрюлями, какими-то пыльными коробками, которые, по словам мамы, почему-то ни в коем случае не следовало выбрасывать - в хозяйстве все сгодится. Теперь же скамейка была девственно чиста: ни газетки, ни обувной щетки, ни корзины с яблоками. Нынешняя хозяйка кое в чем управлялась с хозяйством куда справнее, чем их с Витькой мать. Зато у той, в отличие от Ирины, холодильник и погреб всегда были полны.
  За последние несколько дней вокруг него произошла масса событий, в жизни Владимира появились новые люди. Ему не мешало бы обдумать свое отношение и к событиям, и к людям. И в первую очередь нужно было подумать о том, что произошло только что. Нужно было сообразить, что сказать Ирине, понять, как самому относится к безымянной любовнице: правильно ли он поступил с нею? А вдруг она все-таки беременна, а он так грубо обошелся с матерью будущего племянника?
  Но мыслей в голове не было. Он просто сидел и разглядывал стену напротив. Обшитая деревом, тысячу раз перекрашенная, она словно бы гипнотизировала его своими трещинками и сколами. Пытаясь припомнить, была ли здесь эта выбоинка раньше, Владимир словно бы окунался в прошлое, когда они с Витькой были совсем маленькими и чувствовали себя одним человеком, раздвоившимся при помощи какого-то очень хитрого фокуса. Они с ним так часто менялись ролями, так вживались в образы друг друга, что порой и сами не могли вспомнить, кто есть кто. Вернее, себя-то они помнили, а вот кто из них совершил одну каверзу, кто другую - бывало, и путали. Вовка ли ткнулся ногой в новом кеде в костерок, и напрочь его сжег, Витькины ли штаны покрылись пятнами непонятного происхождения после очередного похода в ближайший овраг? Кто из них потерял портфель, в котором по странному стечению обстоятельств оказались дневники обоих братьев? Кто стащил червонец из пол-литровой банки, в которой мать держала деньги на хозяйственные нужды? Кто потратил этот червонец на глупые циферки, которыми продавцы проставляли цены на ценниках, да на гору сухого какао со сливками в брикетиках, которыми они обожрались до тошноты? Кто женился на сироте? Кто изменял ей с юной тонконогой профурсеткой? Кому сейчас так стыдно войти в дом, и встретиться взглядом с женой? А главное - с чьей женой?
  Володя прекрасно осознавал, что он - Владимир Альметьев, а не Виктор Конкин. А вот все остальное в его сознании словно бы размылось, смешалось. Если Ирина Витькина жена, если он женат на ней, если он отец Аришки - то что здесь делает Владимир? Почему он оказался в этом доме, в котором уже давным-давно не был хозяином? И в самом ли деле размалеванная девица Витькина любовница? Может, все не так, все наоборот? Иначе почему именно Володе приходится отваживать от дома любовницу. И дом, вроде, не его, и жена чужая, и любовница не своя - но почему именно он должен наводить порядок в том, что к нему, казалось бы, не имело ни малейшего отношения?
  Почему он, а не Витька, должен войти в комнату и, краснея и бледнея, проблеять какие-то не вполне убедительные извинения, за то, чего он не совершал никогда в жизни? Почему он должен краснеть, блеять и извиняться, если Витька решил выбросить жену и дочь? Может, и ему, Владимиру, их тоже выбросить? Они ему никто, чужие люди. Он знает-то их всего несколько дней. Какое ему дело до того, выживут ли они без мужа и отца, или нет? Это не его проблема. Это проблема брата. Даже Витьке они не нужны, он их уже выбросил, отправив вместо себя Володю. Тогда чего он мучается? Сейчас войдет в дом, и прямым текстом все выдаст: вы мне, дескать, никто, зовут вас никак, и вообще - поехал-ка я домой, засиделся я тут у вас. Наскоро соберет вещички, и на выход. Даже нет, ему и собирать нечего, кроме зубной щетки - у него же решительно ничего своего здесь не было, разве что трусы да носки свои прихватил, устоял против Витькиных возражений.
  Да, так будет правильно. Просто войти и все объяснить. И не особенно миндальничать: а чего чикаться, они же чужие, выброшенные. Пусть их живут, как хотят - ему, Владимиру, никакого дела до них нету. Ему нужна была стерва, вот он и отправился в творческую командировку за острыми ощущениями. Однако поездка его оказалась бесплодной - вместо обещанной отъявленной стервы ему подсунули черти что, ни рыбу, ни мясо. Антистерву. Его коварно обманули, и он теперь никому ничего не должен.
  
  Она слышала, как он вернулся в дом. Все ждала, что вот сейчас он войдет в комнату и... И жизнь ее закончится.
  Но он все не входил и не входил. Кухня была совсем рядом с сенями, и Ирина вслушивалась: что же он там делает так долго? Но оттуда не раздавалось ни звука. Видимо, обдумывает, как бы поделикатнее сообщить ей о разводе. С каких пор Виктор вдруг стал деликатным? Ей подменили мужа? Может, его похитили инопланетяне, в течение недели проводили над ним какие-то неведомые опыты, в результате которых его психика не выдержала? Или вместо мужа ей подослали его хорошо подделанную копию? Вопрос только - ради чего они так старались. Быть может, на семье скромных жителей окраины маленького городка отрабатывают технологию по захвату и порабощению людей? В таком случае они хорошо делают свое дело - Виктор очень похож на настоящего. Им бы еще чуток с характерами поработать, и тогда их засланца от настоящего отличить будет невозможно.
  Аришка с горем пополам доела плов и, проскользнув под рукой матери, бросилась в сени:
  - Пап, ну что ты там?
  Ира слышала, как распахнулась дверь, но не посмела оглянуться - больше смерти боялась наткнуться на ледяной взгляд мужа. Прощальный взгляд.
  Услышала тяжелые шаги и тоненький скрип закрывающейся двери:
  - Иди играйся, акилевра. Сколько можно говорить - не бегай в сени раздетая.
  - Да, а тебе можно?
  - Мне можно, я взрослый. К тому же я был одет. Все, играть.
  - А ты со мной поиграешь? - с надеждой спросила девочка.
  - Нет. Потом. - и добавил неуверенно: - Может быть.
  - Пап, а что это за тетя?
  - Играть, играть, - Ирина услышала глухой хлопок, видимо, отец легонько подшлепнул дочь по мягкому месту в направлении комнаты.
  Сжалась в комок. Он специально отправил Аришку подальше, чтоб не мешала судьбоносному разговору. Инопланетяне поработали на славу, и вместо ее равнодушного супруга прислали чуткого, душевного робота, который сейчас в соответствии с заложенной в него программой заявит: 'Вот, собственно, и все, дорогая. Помоги мне собраться'. Или нет, не так. Он скажет: 'Ты сама говорила, что я могу привести в дом кого угодно. Так что готовься: завтра я перевезу ее к нам. Тебе придется перебраться в комнату к Аришке, а мы с ней будем жить в спальне'. Чуткий, душевный Витя...
  Почему инопланетяне не забрали ее? Сейчас вместо нее стояла бы ее улучшенная, чуткая и душевная копия, и пусть бы она, вся такая улучшенная, выслушивала от мужа прощальные слова. Пусть бы копия плакала и переживала своими электронными мозгами, а Ира спокойно отлеживалась где-нибудь в запасниках космического корабля. Замороженная, бесчувственная. А то и вовсе неживая...
  Виктор подошел сзади, приобнял за плечи - качественно поработали инопланетяне, на совесть. Сказал:
  - Нам нужно поговорить. Надо сделать так, чтобы Аришка ничего не слышала.
  Ну вот, она так и знала. Ира не хотела плакать, старалась сдержаться, но слезы все-таки прорвались сквозь ее хилую оборону. Он старался заглянуть в ее лицо, но она уворачивалась, не желая, чтобы он видел ее слабость. Ей хотелось топать ногами, кричать, забросать его упреками, отхлестать по щекам за свои многолетние страдания. И в то же время хотелось пасть перед ним на колени и умолять остаться, бросить раскрашенную до неприличия любовницу, одуматься, вспомнить, как хорошо у них все было когда-то...
  Но вместо этого она хладнокровно прошла в комнату, включила телевизор, воткнула в утробу видеомагнитофона любимую Аришкину кассету 'Шрек'. Лучше пусть смотрит мультик про зеленое чудище непонятной породы, чем слушает страшные отцовские слова, которые до конца жизни останутся в ее памяти. Ира потом придумает, как сообщить ребенку страшную новость, причинив минимальные страдания. Потом, это будет потом...
  
  Он видел только ее напряженные плечи. То ли писательское воображение подсказало, то ли за несколько дней научился разбираться в женской психологии - или только в Ириной? - но уже по ее позе, по наклону головы Владимир понял, как боится она его слов. Не злится за то, что любовницы настолько обнаглели, что лезут прямо домой, нисколько не смущаясь присутствия жены и ребенка, а именно боится. Ему это казалось не совсем логичным. Даже, пожалуй, совсем нелогичным - она ведь здесь хозяйка, почему же ведет себя так, словно случайно попала в этот дом, случайно прожила с этим мужчиной шесть лет. Вернее, почти с этим мужчиной. Или с почти таким же. То есть...
  Черт, как все запутано! Вот вернется в Москву и первым делом хорошенько надает Витьке по шее. А то еще и ноги переломает, чтоб меньше по бабам бегал. Не на правах старшего брата - старшим как раз был Витька. Лишних сорок минут жизни большого ума ему не принесли. Владимир, хоть и младший, но с жизненным опытом у него получше будет, да и добился определенно большего - к тридцати трем сделал себя сам, а у Витьки к тому же возрасту только брошенные жена да любовница.
  Но несмотря ни на что, Витька был куда богаче брата. Самый очаровательный на свете ребенок называл его папой... Впрочем, и Володю Аришка тоже звала папой, но это был лишь обман.
  Только он было открыл рот, чтобы произнести страшное признание, как Ира порывисто покинула кухню. Через минуту Владимир услышал звуки, доносившиеся из телевизора и подивился: надо же, сама в жутком настроении, но умудряется заботиться о том, как бы ребенок не услышал лишнего. Железная воля! Но как при этой воле она умудряется быть такой тюхой? Как могла позволить мужу такие выкрутасы на стороне?
  Вернувшись, она аккуратно прикрыла дверь, чтоб не насторожить Аришку громким стуком. Требовательно взглянула в его глаза:
  - Она у тебя совсем неуправляемая, да? Или это ты не смог ей объяснить, что здесь живет твой ребенок? Или тебе и самому наплевать?
  Ирина говорила жестко, но в ее глазах плескалось такое отчаяние, что Володя не мог в них смотреть - в горле снова, уж в который раз, возник отвратительный комок, мешающий не только говорить, но и дышать. Да что там - он даже глазам, кажется, мешал: картинка 'плыла', словно кухню вдруг окутало маревом.
  Наверное, Витька будет ужасно недоволен, но Владимир вынужден все ей рассказать. Нет, не вынужден, он мог бы или наврать ей что-нибудь, или вообще ничего не объяснять - наверное, именно так и поступил бы с нею сам Витька. Но он чувствовал, что больше не имеет права скрывать от Иры правду. Какая бы горькая та ни была, а все равно лучше обмана. Единственное, что его останавливало - ее реакция, осуждение в ее глазах. Почему-то ему было ужасно стыдно перед нею, перед чужой женой. Перед чужой брошенной женой. За несколько дней его мнение о ней переменилось самым кардинальным образом. Он еще практически не знал ее - ведь за все время перекинулись всего несколькими фразами. Однако отчего-то эта посторонняя женщина, его невестка, брошенная Витькой жена, заняла огромное место в его душе. Да нет, не огромное - она заняла собою все пространство без исключения. И снова нет - не она, они. Они с Аришкой, обе, неразлучные, неразрывные: там, где одна, там и другая. Поделили ли они его душу пополам, или на равных владели ею - он не знал, и не хотел разбираться. Он лишь видел боль в глазах некогда посторонней женщины, и впадал в отчаяние от того, что сейчас ему предстояло причинить ей еще большую боль. Ибо разве может быть что-то страшнее того, что собственный муж отдал тебя на растерзание брату, как ненужную, морально устаревшую игрушку, которую не жалко выпотрошить, дабы узнать, как же работает ее механизм. Вернее, работал - ибо после вмешательства со стороны работать будет уже нечему, все будет безвозвратно поломано...
  Он не знал, что скажет, и оттого страдал безмерно. Только смотрел в ее глаза, и не мог найти подходящих слов для ответа. Он, писатель, не мог найти слов - абсурд, да и только! Слова толпились в мозгу, выстроившись в своеобразную очередь, но он отвергал одно за другим - каждое казалось неподходящим, пошлым, лживым. Владимир только смотрел и смотрел в ее глаза. Вот в них сверкнуло негодование: как ты мог ей это позволить?! Вот обида: как ты мог? Вот боль: как же... И... Что это? Неуверенность? Жалость? К кому? К нему или к себе? И снова боль: как же?.. И... Зачем же?.. Почему?.. Ведь мы же... Помнишь? Разве ты мог забыть?..
  Вдруг в ее глазах заплескались слезы, и Владимиру захотелось принять ее боль на себя. Он шагнул к ней:
  - Ира...
  Она подбежала, зажала его рот ладошкой:
  - Нет, ничего не говори!
  Прижалась к нему, ткнулась лбом в плечо, всхлипнула:
  - Зачем ты вернулся? Тогда было легче, я почти научилась тебя ненавидеть. Зачем ты вернулся? Ты ведь стал совсем другой, ты заставил меня поверить, что можешь быть другим. А теперь... Как мне быть теперь, когда я узнала тебя другого? Ты заставил меня снова полюбить, а теперь опять бросаешь. Зачем, Витя?
  Снова полюбить? О чем это она? Значит, когда Витька ее бросил, она его уже не любила? А раньше - выходит, раньше любила? Как она могла любить такого козла, такую сволочь? Володя так и не узнал имя давешней девицы, но при общем к ней негативном отношении вынужден был признать: она была абсолютно права, когда назвала Витьку сволочью и козлом. Потому что только настоящая сволочь может довести собственную жену до такого состояния. И только последний козел посмеет при такой жене завести любовницу.
  Снова полюбить? Выходит, она разлюбила Витьку, он ей не нужен? А снова полюбила - когда? Теперь, когда вместо Витьки рядом с нею был его брат? То есть полюбила уже не Виктора, а Володю? Или снова полюбила еще раньше, до отъезда? Не Володю, а все-таки Витьку, настоящего мужа, а не подделку? Как же все сложно, как все запутанно...
  Он робко погладил ее по спине, сам не понимая - лаская ли, утешая.
  - Ира... Не надо, не плачь... Я должен что-то сказать тебе.
  Та беззвучно замотала головой на его плече, умоляя не добивать ее словами. Вжалась в него, собрав ткань рубашки в кулачки, так что та натянулась и едва не поотлетали пуговицы.
  Почувствовав слабость в ногах, Володя присел на табуретку, бережно усадив не желающую отрываться от него Ирину на колени.
  - Понимаешь... Я... Я - это не он.
  Она медленно отняла голову от его плеча и испуганно уставилась на него:
  - Что значит 'не он'? Кто 'не он'?
  - Я 'не он'. Я - не он, понимаешь?
  Ира покачала головой.
  - Ну... как тебе объяснить? Он попросил меня. Я, конечно, не должен был, это подло...
  - Ты - не он? - она смотрела на него с таким подозрением, словно вместо мужа ей подсунули нечто до брезгливости невообразимое.
  - Не он...
  Владимир отвел взгляд, не смея посмотреть на нее. Объяснил, глядя в сторону:
  - Я отказывался, я не хотел. Но он так убеждал... А мне надо было... Понимаешь, я совершенно не разбираюсь в женских характерах, а мне нужна героиня-стерва, и он сказал...
  Ира резко оттолкнула его от себя, встала и даже отошла на пару шагов. Спросила укоризненно:
  - Тебе нужна героиня? Спасибо за откровенность. Скажи, а если бы я была стервой, ты бы не... - она замялась, не смея вслух произнести страшные слова. Добавила с горькой усмешкой: - А в женщинах ты действительно не разбираешься, Витя.
  - Да не Витя я! - он не подрассчитал, и его слова прозвучали гораздо громче, чем следовало бы. Как бы Аришка не решила, что они ссорятся, и не прибежала в самый неподходящий момент. - Не Витя. Я его брат. Ты наверняка считала меня погибшим.
  
  Брат? Что за ерунда. Его брат погиб давным-давно, когда еще жива была их мать. Ира знала, что у мужа был брат-близнец - на всех детских фотографиях они были вместе, и она никогда не могла угадать, кто из них кто. Сколько раз говорила мужу:
  - Как хорошо, что ты один - я никогда ни с кем тебя не перепутаю.
  Вовка погиб в Москве, когда они с Витей поехали поступать во ВГИК. Оба поступили, но на следующий же день произошла трагедия. Потому-то Витя и вернулся в родной город - не смог оставаться в Москве, учиться во ВГИКе, куда его затащил брат. Там бы все напоминало ему о боли: близнецы - это ведь почти один человек, одно целое.
  А теперь... О господи, он сошел с ума. Где он был эту неделю, что с ним произошло? Может, он тоже попал под машину, как Вовка, только отделался легким испугом? Вернее, не совсем легким - вон как по башке-то, видать, шибануло, считает себя братом.
  - Вить, ну что ты говоришь? - Ира подошла к нему вплотную, доверчиво положила голову на его грудь. - Вова погиб в Москве, ты - Витя. Ты вернулся тогда, помнишь? После трагедии. Ты ненавидишь Москву, потому что там...
  
  - Потому что провалился на первом же туре, - жестко перебил ее Владимир. - Ира, он все врал. Я живой. Он даже на похороны матери меня не позвал. Но сейчас это неважно. Я говорю тебе о другом. Я совершил подлость. С Витькиной подачи, и все же. Не знаю, достоин ли я твоего прощения. Достоин ли я тебя вообще. Я хочу, чтобы вы с Аришкой поехали со мной. Я не обижу вас, обещаю. Ты больше никогда не обнаружишь следов на рубашке - я видел, я понял, о чем ты говорила.
  Она вновь отстранилась от него. В ее глазах светилось не столько недоверие, сколько жалость к поехавшему умишком мужу. Владимир не выдержал. Вошел в комнату, где Аришка спокойно смотрела мультик, достал из шкафа Витькин пиджак, в котором приехал. Вернувшись в комнату, тихонько, по примеру Ирины, запер дверь. Вытянул из внутреннего кармана пиджака паспорт:
  - Конкин Владимир Васильевич. Я не Витя, Ира. Я действительно его недоусопший брат - я живой, я Владимир. Витька провалил первый тур, а я поступил. Он требовал, чтобы я вернулся вместе с ним - одному ему было стыдно возвращаться домой. Я отказался, и в отместку мне он придумал жуткую историю с КамАЗом. Потом я расскажу тебе все подробно, если только у нас будет это 'потом'. Сейчас я хочу одного: услышать от тебя 'да' или 'нет'. То есть я хочу услышать только 'да'. Ты можешь мне его сказать?
  
  Одно из двух. Или кто-то из них сумасшедший - но если это Витя, то откуда у него паспорт на имя Владимира? Можно было бы предположить, что паспорт остался еще с момента трагедии, что он по какой-то причине не сдал его, куда полагается в таких печальных случаях. Но паспорт был нового образца, и фотография была в него вклеена в двадцать пять лет, до коих Владимир не должен был дожить.
  Или все это правда, и Виктор столько лет лгал. Не только ей - всем вокруг, ведь Ире и от соседей доводилось слышать о том, что брат ее мужа погиб. Все вокруг даже считали мать Виктора сумасшедшей, потому что она до самой смерти отказывалась верить в то, что Вовка погиб. Рассказывала всем, что регулярно получает от него письма. Соседи были уверены, что письма она получает от сердобольного Витьки, а то и вовсе их придумала. А на самом деле...
  Но если он в самом деле жив, выходит... О Боже, он приехал к ней под видом Виктора! Они оба издевались над нею. Хотели проверить, сможет ли она отличить мужа от чужого человека.
  
  Ее взгляд в мгновение ока стал жестким:
  - Это действительно подло.
  Больше Ира ничего не добавила, но смотрела на него так пристально, требовательно, что Володе стало не по себе.
  - Я знаю. И оправданий мне нет. Вернее, я могу назвать тебе тысячу оправданий, но ни одно из них все равно не оправдает моей подлости. Меня интересует одно: сможешь ли ты простить эту подлость, если я пообещаю тебе, что в дальнейшем ты никогда об этом не пожалеешь. Хочешь ли ты, чтобы больше не было Витьки, не было его любовниц? Хочешь ли, чтобы рядом были только я и Аришка? Устрою ли я тебя такой, каким ты успела меня узнать? Только в дальнейшем все будет намного лучше - я ведь сначала считал тебя чужой. Но теперь...
  Он замялся, не зная, как убедить ее, что он не сволочь, даже если и поступил, как последняя сволочь. Он вообще не знал, как правильно разговаривать с женщинами. Можно ли говорить им о любви, или это их отпугивает, дает повод для злословия и высокомерия. Когда-то давно он позволил себе слабость, признался в любви, сделал предложение и ждал на него положительного ответа. Вместо этого его обозвали лимитой и бросили, как использованный носовой платок. Еще тогда он зарекся: никогда, ни при каких обстоятельствах не повторять ошибки. А теперь стоял и маялся, не умея подобрать нужных слов. Как легко они приходят в голову, когда пишешь о придуманных людях! Но когда необходимо выразить собственные чувства, самые-самые тонкие и трепетные, все слова кажутся такими чужими, холодными или же излишне пафосными.
  - Если ты почувствовала хоть что-то ко мне - именно ко мне, не к Витьке... Если...
  Володя опять замялся. Нет, не то, все не то. Разозлился сам на себя. Посмотрел на Ирину с вызовом:
  - Ну не может же быть, чтобы ты совсем не почувствовала разницы! Да, мы похожи, мы совершенно одинаковые, мама нас так и называла...
  
  - 'Двое из ларца, одинаковых с лица'... Витя часто повторял это. Он скучал за тобой... За вами, - быстро поправилась она.
  Собеседник поморщился:
  - Ну зачем...
  Ире и самой стало неловко: действительно, 'вы' - это уже перебор.
  Господи, что же происходит? Это дивный сон, или явь? Это и в самом деле не Виктор?
  А разве она не почувствовала разницы? Он - Вова? - ведь верно подметил: почувствовала, еще как почувствовала. Инопланетян каких-то придумала. А все оказалось гораздо проще - всего лишь брат-близнец. Но можно ли ему верить?
  - Я думала, тебя уволили, - зачем-то сказала она.
  - Меня нельзя уволить - я работаю сам на себя. Я писатель, Ира. Возможно, ты читала мои книжки.
  Возможно. Книжки в данную минуту волновали ее меньше всего на свете. На первый план вышли ощущения последних дней: как, оказывается, приятно приходить в теплый натопленный дом, где горит свет, где вкусно пахнет сытным ужином. Где тебя ждут... Где ждут твоего ребенка. Где маленький ыкающий акилевр с такой доверчивостью прыгает на шею к отцу. Пусть не к отцу, а к родному дядьке. Пусть, если этот дядька заслуживает куда большего доверия, чем родной отец. Может ли она позволить себе сказать 'да' фактически чужому человеку? Но ведь буквально за несколько дней он стал куда роднее, чем Витя за предыдущие шесть лет.
  - Я ведь совсем не знаю тебя, - неуверенно ответила она, уже все решив про себя. Смотрела на него, и чувствовала, как расцветает на губах совершенно неуместная улыбка.
  - Я такой же, как он. Разве что немножечко другой. У тебя еще будет время уловить разницу. Так 'да' или 'нет'?
  Как ей хотелось ответить 'да'! Однако имела ли она на это право? А как же Аришка? А Витя, что будет с ним?
  - Но... я же замужем...
  Владимир улыбнулся ей так ласково, что растаяли последние сомнения.
  - Эта проблема разрешимая. Что скажешь?
  Что она могла сказать? Что вообще можно говорить, когда хочется обхватить руками чужую-родную шею, повиснуть на чужом-родном человеке, чтобы он, такой чужой, такой родной, закружил ее по кухне. И пусть Ира ногами цепляется за стены и за стул, пусть валятся на бок табуретки. Пусть все вокруг летит в тартарары!
  - Да!..
  Наплевав на скромность, она бросилась к нему. Владимир подхватил ее и закружил. Под глухую песенку принцессы Фионы табуретка отлетела в угол. Ну и пусть.
  Володя громко крикнул, не скрывая радости:
  - Аришка, собирайся! Мы едем в зоопарк!
  
Оценка: 5.79*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"