Непредсказуемы человеческие судьбы. Вот кто бы, например, шесть лет назад смог сказать, что Женька Денисенко станет любимой женщиной Дмитрия Городинского? А никто. Ни она сама, ни тем более Дима. И уж в любом случае никто из посторонних бы до этого не додумался. Хотя бы потому, что шесть лет назад о существовании Дмитрия Городинского знал, пожалуй, очень тесный круг людей: разве что родственники, одноклассники да соседи. Огромной же стране это имя было совершенно неизвестно. Ну Дмитрий, ну Городинский - и что из этого?
Теперь же Городинскому приходилось тщательно скрываться за дурацкими очками и жуткой несвежей кепкой. О, как часто он жаловался Женьке на судьбу! На то, что буквально не может пройти несколько шагов по улице, как нормальный человек!
- Веришь? - риторически спрашивал он. - Ведь сам себе не принадлежу. Ведь даже в ресторан не могу сводить любимую женщину! Да что там ресторан - домой к тебе не могу спокойно прийти! Ведь каждая собака знает, ведь пальцами тычут: смотри, смотри, Городинский пошел. Ах, детка, если бы ты знала, как это утомительно! Как я устал от славы! Это ведь тяжкое бремя, но никто этого не понимает, никто. А я так устал, так хочется покоя. Так хочется спокойно пройтись с тобой по улицам, чтобы никто не бежал сзади, не просил автографов, не фотографировал на память. И чтобы в завтрашних газетах не появились компрометирующие меня фотографии с эффектными заголовками: 'Дмитрий Городинский наставляет рога дражайшей супруге'! Устал, устал, как я от всего этого устал!
В такие минуты и Женя ужасно жалела, что Димочка так знаменит. Но с другой стороны - не был бы он знаменитым, разве узнала бы она о его существовании? Разве встретились бы они тогда? Разве были бы счастливы?!
Глава 1
Женя с немыслимым удовольствием выбралась из троллейбуса. Вроде и не час пик - всего-то четыре часа дня, а народу! К тому же в троллейбусе почему-то оказались намертво закрыты все без исключения окна, а единственный открытый верхний люк не мог спасти положение. И запах, этот неистребимый запах человеческих тел! Это в наше-то время, когда от обилия всевозможных дезодорантов просто разбегаются глаза! Конечно, основная масса людей тщательно следит за собой, используя новейшие разработки косметических концернов, но обязательно среди этой массы найдется один-единственный, экономящий на средствах личной гигиены. И по закону подлости Женя непременно окажется прижатой толпою именно к этой особи человеческой, задравшей руку вверх, держащейся за самый верхний поручень, и охотно демонстрирующей народу насквозь мокрую подмышку.
Только на улице Жене удалось вздохнуть спокойно. Она набрала полные легкие воздуха и отдышалась. Да, на улице было хорошо! Чуть жарковато, правда, но благодаря свежему ветерку жара еще не выматывала душу, еще можно было довольно вольготно жить.
Погодка в этом году выдалась какая-то странная. Зимой вдруг (как всегда абсолютно неожиданно для коммунальных служб) ударили жестокие морозы, доходившие до минус тридцати пяти градусов - совершенно немыслимые показатели в эпоху глобального потепления. Весна долго не могла пробиться сквозь зиму зелеными росточками, даже лужицы с ручейками никак не могли порадовать уставших от бесконечной зимы людей. И вдруг в последних числах марта зима капитулировала резко и, казалось, безвозвратно - после небольших морозов буквально за три дня установилась довольно жаркая для этого времени погода. Днем солнце жарило до шестнадцати тепла, благодаря чему лужи и грязь высохли в рекордно короткие сроки. Но так странно было видеть свободную от зимы землю без единой зеленой травинки, по-мартовски голые ветки деревьев, не радующие глаз набухшими почками! А когда народ уже разделся, перешел на легкие куртки, вдруг снова резко похолодало до минусовой температуры. И так всю весну - то жарко, то холодно. Теперь вот тоже, наверное, лето еще не окончательно вступило в свои права, скорее, лишь примерялось. Еще ведь только середина мая, а температура уже зашкаливает за тридцать градусов. А что же будет в июле?
Женя зашла в небольшой магазинчик на остановке и купила торт. Придирчиво проверила срок изготовления - только отравления сейчас и не хватало для полного счастья! И уже с тортом в руках пошагала дальше.
- Женька! - воскликнула Лариса. - А что ж без звонка?
Хозяйка сделала шаг назад, пропуская гостью в квартиру.
- Привет, - поздоровалась Женя. - На свой страх и риск. Насколько я помню, по вторникам у тебя минимальная нагрузка. Или я не права? У тебя изменилось расписание?
- Ой, тортик! - обрадовалась Лариса. - По какому поводу банкет? Нет, Жень, ты все правильно помнишь. По вторникам у меня только первая смена. Можно сказать, выходной.
- Да нет, не раздражают. Просто... Знаешь, опять начнутся все эти разговоры, расспросы. Не хочу. Устала, надоело. Хочу тихонько посидеть вдвоем за тортиком. Это преступление?
Лариса подхватилась:
- Ой, так тортик же!
Побежала на кухню, и уже оттуда продолжила:
- Да нет, конечно, не преступление. Они все равно раньше семи вряд ли нагрянут, так что у нас с тобой море времени. Подожди, я сейчас чайку сварганю.
Лариса загремела кухонными принадлежностями, а Женя откинулась на спинку кресла. Оглядываться по сторонам, рассматривать обстановку смысла не было - она знала здесь каждый предмет на перечет. Эх, сколько времени она провела в этой квартире?! Сколько курсовых, сколько рефератов здесь было написано?
Однако сидеть одной было невыносимо скучно, и Женя вслед за хозяйкой прошла в кухню.
- Да давай тут и посидим, - предложила она. - Чего таскать посуду взад-вперед? Лично мне и тут вполне удобно.
Лариса покладисто согласилась:
- Ну, кто бы спорил, а я не стану. Здесь, так здесь.
Щелкнула дистанционкой, включив маленький телевизор, подвешенный на кронштейнах к самому потолку. Передавали повтор концерта, посвященного Дню Победы. Лариса немного приглушила звук, и продолжила беседу.
- Так по какому поводу тортик? В честь окончания диеты, или как?
- Да брось ты, какие диеты? Ты ж знаешь, у меня без всяких диет конституция худая. Я, Лар, кажется работу нашла.
- Да ты что? - обрадовалась Лариса. - Наконец-то! Ну рассказывай же, не томи душу! Где, кем?
Гостья несколько стушевалась от этого вопроса, подобралась вся в ожидании удара, как будто не для того шла, чтобы обговорить этот вопрос с подругой.
- Мелкооптовая торговля канцтоварами, - ответила и сама притихла, словно бы извиняясь за такую работу.
Лариса крякнула, не сумев скрыть досады:
- Нда. Главное, как раз по твоему профилю.
Женя подавленно молчала. Ей и самой эта работа не слишком-то пришлась по душе, а что делать? Кто сказал, что работа непременно должна нравиться? То, что нравится - это хобби, за это денег не платят. А вот когда за деньги - это уже работа. И, выходит, она даже и не должна нравиться. Все вполне логично. Тогда почему же так неуютно на душе?
Лариса нарушила тягостное молчание:
- Ну и что ты будешь делать с этими канцтоварами?
Женя с укоризной посмотрела на подругу:
- Лар, не тормози, а? Раз мелкооптовая торговля, то что я, по-твоему, могу с ними делать? Торговать, естественно! Обзванивать разные организации, и предлагать наш товар по цене более приятной, чем в розничной торговле. Ну ежу ж понятно, ёлки!
- Нда, - еще раз крякнула Лариса. - С высшим гуманитарным образованием!
- Ну а что ты предлагаешь? - возмутилась Женя. - Ты же знаешь, я уже два месяца каждый день на собеседования бегаю, и ничего! То опыт работы требуют лет десять - а где мне его взять, если я диплом только-только получила?! То рост мой им не подходит - им подавай топ-модель с ногами от коренных зубов! То профильное образование нужно - кому интересен мой диплом историка? Тебе-то хорошо говорить...
- Может, все-таки в школу? - не особо надеясь на положительный результат, с нотками сочувствия предложила Лариса.
Женя укоризненно посмотрела на нее и промолчала. А что тут говорить, когда и так все без слов понятно?
Лариса почему-то взорвалась:
- Да знаю я, знаю! Но надо же как-то жить! Ну нельзя же постоянно вспоминать о...
- Стоп! Не смей! - резко перебила ее Женя. - Не смей произносить его имя!
- Да знаю, знаю, - покладисто согласилась Лариса. - Знаю, он для тебя давно умер.
- Да нет, - с неприкрытой злостью возразила Женя. - Он-то как раз, к сожалению, не умер. Он-то как раз живехонький, сволочь. Вместо него умер мой ребенок. А он!..
Женя на мгновение замолчала, тщательно подыскивая подходящее слово. Но по закону подлости слов не хватало. Да и есть ли они вообще, такие слова, которыми можно было бы описать ее чувства? Которыми можно было бы достаточно ярко и точно описать события давно минувших дней?
- Живой! - в сердцах добавила она, так и не найдя ничего более подходящего. - Живой, понимаешь?! И я с этим ничегошеньки поделать не могу, ровным счетом ничего! Но зато имя его умерло навсегда! И никогда не смей называть его имя!
Лариса долгим взглядом посмотрела на подругу, не то сочувствуя ей, не то подыскивая слова, которыми можно было бы залечить ее больную душу.
- Женька, ну нельзя же так себя изводить! Ну ведь все в прошлом, все равно ничего не вернешь. Надо жить! Забыть все и жить, как будто ничего и не было!
От возмущения Женя едва не захлебнулась, не в состоянии подыскать необходимые слова:
- Не было?!! Не было?!!
Кто знает, чем бы закончилась ее гневная тирада, если бы не засвистевший так кстати чайник. Лариса с радостью подскочила из-за стола и начала преувеличенно суетливо хлопотать, накрывая на стол. Как-то уж очень много движений делала, так преувеличенно суетилась, что Женя прекрасно понимала неестественность ее поведения. Впрочем, вместо глубокого анализа происходящего она почему-то с головой окунулась в нерадостные воспоминания, из которых ее вырвала Лариса.
- Да, - протянула она, наливая чай в красивую китайскую чашку тонкого фарфора. - Надо было столько лет горбатиться за учебниками, чтобы потом торговать дыроколами!
Женя уставилась на подругу чуть обиженным, осуждающим взглядом. Тяжко вздохнула и ответила уже спокойно:
- Не рви душу, Лар, - ответила она. - И без тебя тошно. А куда мне еще с моим образованием? Кому нужны историки? Только школе. А в школу я не могу, ты же знаешь...
- Жень, но дети ведь не только в школе, - возразила Лариса. - Их, вон, и на улице полно. Ты же не падаешь в обморок в метро, увидев мамочку с ребенком, правда? Так чем тебе школа плоха?
Женя ненадолго замолчала, словно бы дивясь непонятливости подруги, потом ответила тихо:
- В метро я могу прикрыть глаза или отвернуться в сторону. А в школе куда ни отвернись, везде дети. И хватит об этом, ладно, Лар? Хватит. Буду торговать дыроколами. Зато как красиво звучит: Евгения Денисенко, менеджер проектов по продвижению на рынок импортных дыроколов!
Подружки весело рассмеялись и, наконец, приступили к чаепитию. Торт оказался неожиданно хорош: свежий, мягкий бисквит, пропитанный ромом, к тому же в меру сладкий. Лимонный крем приятно оттенял привкус рома. Воспользовавшись установившейся тишиной, в кухню вдруг ворвался сладкий голос юного дарования Дмитрия Городинского:
- Бьется в тесной печурке огонь,
На поленьях смола, как слеза...
Женя оживилась:
- Ну-ка, ну-ка, сделай погромче!
Хозяйка немедленно выполнила просьбу гостьи и внимательно прислушалась.
Душевная песня о войне впадала в ярый диссонанс с его симпатичной мордашкой и длинными золотистыми кудрями, с неприлично пестрой сценической рубашкой, усыпанной блестками. Но голос был так пронзительно мелодичен и приятен, что несоответствие образа певца содержанию песни каким-то непостижимым образом сглаживалось, становилось почти незаметным, по крайней мере, не режущим глаз.
- Ой, Лар, глянь, какая лапочка! - восхитилась Женя. - Хорошенький, не могу! Нет, ну надо же! Ну все при нем! Нет, Лар, ну правда: и мордашка смазливенькая, и голосок волшебный. Про рост я вообще молчу. Я от него тащусь, честное слово! Надо же, как природа славно поработала!
- Да ну, Жень, - скривилась Лариса. - Слишком красив. Нереально. Я бы сказала, просто до неприличия. Настоящему мужчине нужна другая красота.
- Да ну тебя, много ты понимаешь в мужской красоте, - обиделась Женя. - Ты посмотри, посмотри какие глазки! Да нет же, просто чудо как хорош! И голос просто восхитительный.
- Ну, положим, голос действительно ничего, - вынужденно констатировала Лариса. - Но... Не знаю, Жень, мне такие не нравятся. Я предпочитаю более мужественных, таких, как...
Лариса замерла на полуслове, испугавшись своих слов. Вернее нет, конечно же нет, испугалась она не своих слов, а Женькиной реакции на них.
- Прости, чуть не забыла, - преувеличенно извиняющимся тоном поправилась она. - В общем, ты сама поняла. Вот того, с умершим именем, можно было назвать настоящим мужиком. А этот... Так, сладкая конфетка в блестящем фантике.
- Таких, мужественных, мы уже проходили, - с нескрываемой злобой и ненавистью в голосе ответила Женя. - Хватит. Этого дерьма я уже наелась. Я после него вообще мужиков ненавижу. Всех поголовно. Они только с виду мужики, а на самом деле... Бабочки безответственные. Мотыльки. Летают от одной бабы к другой, опыляют - и снова в поход. Нет, Ларка, все мужики сволочи...
- Так а Городинский? - бесхитростно парировала Лариса. - Сама себе противоречишь!
- Ну что ты, - возмутилась Женя. - Какой же он мужик? Димочка - так, красивая картинка, просто полюбоваться и помечтать о неземной любви. Даже если знаешь, что на самом деле ее не существует. Просто картинка. А на самом деле... На самом деле я, как говорится, в глубокой завязке. Ничего больше не хочу. Ничего и никогда. Больше того - на пушечный выстрел никого к себе не подпущу. Пусть летают в другой стороне, пусть других дур опыляют. С меня хватит бабочек-однодневок.
Лариса возмутилась:
- Жень, ну ведь столько времени прошло! Ведь почти три года! Ну нельзя же всю жизнь только об этом и вспоминать! Надо жить! Бог с ним, с тем безымянным! Но ты-то живая, нельзя же себя заживо хоронить!
- Это для тебя три года прошло, - с надрывной печалью в голосе ответила Женя. - Для него, для безымянного, может, даже больше. А мне это все как вчера было. Такое нельзя забыть, Лариска, нельзя. Этого и врагу не пожелаешь. Когда кроха, твоя кроха, которую ты вынашивала шесть месяцев и неделю, та кроха, которая так уморительно сосала пальчик в твоем животе - знаешь, как отчетливо было видно на УЗИ? Когда мечтаешь, каким он вырастет, твой сын, когда любишь его больше жизни, еще нерожденного... Два дня, Лариска, только два дня! Почему его подлый папаша до сих пор жив-здоров, по-прежнему скачет от одной бабы к другой, а мой сыночек... Только два дня!!! Разве для этого я вынашивала его полгода?!!
Лариса попыталась перебить ее стенания:
- Жень, ну хватит, ну что ж ты сама себя накручиваешь. Так ты никогда не забудешь.
- А я и не хочу забывать! - воскликнула Женя. - Не хочу! Как можно забыть такое?! Он же нужен был только мне! Понимаешь? Только мне одной! А теперь, если я его забуду, получится, что его вообще не было, да?!!
Лариса обреченно вздохнула и вновь перебила ее:
- Женька, ну ты же живая! Надо жить, жить!!!
- Это только с виду кажется, что я живая, - равнодушно ответила Женя. - А на самом деле я умерла вместе с ним. Нету меня, Лар. Давно уже нету. Вместо меня сейчас с тобой разговаривает моя бледная тень. Призрак. От меня ведь одна оболочка осталась. А душа умерла давным-давно. И поэтому мне абсолютно все равно, буду ли я торговать дыроколами или Мерседесами. Главное, что к истории я уже не вернусь. В моей жизни осталась только одна история. Печальная...
Лариса вздохнула:
- Ну вот, опять... Эта песня хороша, начинай сначала...
Глава 2
Домой Женя ехала в самый час пик. Прохладнее еще не стало, а народу в транспорте прибавилось. Благо, хоть ехать было не очень далеко - всего-то шесть остановок одним троллейбусом, без пересадок. Но в час пик все равно удовольствие, надо сказать, маленькое. Однако неудобств поездки Женя даже не ощутила. Потому что вроде не здесь и не сейчас была, потому что в очередной раз - уж который по счету за три года? - с головой окунулась в прошлое...
Ах, как все было красиво! Женька считала себя самой счастливой на свете! Еще бы, на нее обратил внимание не кто попало - сам ... Нет, даже окунаясь в прошлое, Женя не могла припомнить его имени. А может, прекрасно его помнила, потому и боялась его имени, как огня? Так или иначе, но он, безымянный, был довольно известной фигурой в институте, в их так называемом 'Институте благородных девиц'. Естественно, сие учебное заведение не имело ни малейшего отношения к высшей школе княжьих дочек, разогнанной в семнадцатом году прошлого века. Просто между собой студентки частенько так именовали родной вуз имени супруги дедушки Ленина. Хотя и нельзя сказать, что парни в пединституте были такой уж большой редкостью. Были, конечно были, но не так уж и много, если честно и откровенно. Почему-то нынче педагогика перестала считаться мужской профессией, хотя если немножко поковыряться в прошлом, без труда выяснится, что все признанные педагоги были мужчинами. Однако же время меняет жизнь до неузнаваемости, и то, что раньше считалось почетным занятием для любого мужчины, нынче перестало считаться престижным. Вот в результате таких перемен обыкновенный институт получил негласное название 'Институт благородных девиц'.
Он был хорош. Безусловно и бесспорно - просто хорош, и все. В меру высок, крепок телом, мужественен лицом. Молод - да, но разве молодость может быть помехой красоте? Да ведь и Женька в ту пору была еще совсем девчонка, ведь только-только закончила первый курс своего благородного заведения.
На первом курсе она знала Его только в лицо. Нет, еще, конечно, и имя с фамилией были ей знакомы. Но это она выяснила вовсе не при личном с Ним знакомстве, просто о Нем много чего говорили. Да и то сказать - не многие парни могли похвастать столь мужественной внешностью. И уж, конечно, подобным успехом у женской части народонаселения института. В общем, можно смело заявить - Первый Парень На Деревне. Ни больше ни меньше. И уж стоит ли говорить, что на первокурсницу Женьку Денисенко столь известная личность не обращала ни малейшего внимания.
Все изменилось осенью, когда они вместе оказались в одной школе. У Женьки практика была совсем-совсем коротенькая, всего три недели, первая практика в ее жизни. У четвертого же курса практика была большая, аж до самого нового года.
Однако и трех совместных недель молодым оказалось достаточно. Была осень, золотая пора. В первый же рабочий день после уроков (благо нагрузка у практикантов была весьма скромная) небольшая компания собралась отметить знаменательное событие. Уж каким таким чудом Женя оказалась рядом с Ним, по которому, можно сказать, все девчонки в институте сохли, то истории неведомо. Факт остается фактом - именно в тот рядовой, казалось бы, рабочий день Женька влюбилась окончательно и бесповоротно.
Если раньше она только с завистью поглядывала в его сторону, прекрасно отдавая себе отчет, что ей в этом направлении ничегошеньки не светит, то теперь вдруг неожиданно для себя ощутила Его руку на своей оголенной коленке. Компания сидела прямо на полянке за импровизированным столом. На расстеленных газетах, имитирующих скатерть-самобранку, на пластиковых тарелочках лежала нарезанная неровными толстыми кусками вареная колбаса и крабовые палочки, без тарелок, прямо на газете лежала груда краснобоких помидоров, рядом примостился полосатый арбуз - все было куплено по дороге, довольно хаотично и непродуманно. И, естественно, главное украшение стола - пара бутылок водки и вино для старомодных девиц, еще не успевших изменить вкусовые пристрастия в сторону более крепких напитков.
И тут вдруг среди этого осеннего гастрономического изобилия - Его рука на оголенной Женькиной коленке. Компания находилась уже в изрядном подпитии и вряд ли кто-нибудь кроме нее самой обратил внимание на столь малозначительное событие. Однако для Жени оно рядовым не было. Для нее сие событие значило много, очень много. Сердечко заколотилось часто-часто, все внутренности вдруг куда-то ухнули, словно им было куда падать с привычных мест. Однако она даже не дернулась. Не стала демонстрировать ни посторонним взглядам, ни самому герою истинных чувств. Сделала вид, что тоже не заметила, как и остальные. Кто знает, может, Он и в самом деле не отдавал себе отчет? Может, для Него подобный жест был чем-то очень-очень привычным, а потому не означал ровным счетом ничего?
Однако стоило только Жене отдалиться от теплой компании в сторонку по физиологической потребности, как на обратном пути Он уже поджидал ее за деревом, скрывшись от остальной компании. Женя смутилась: не слишком приятно, когда тебя поджидают после подобной процедуры, хотя и надеялась, что он не ходил за ней очень далеко, а потому весьма прозаическое деяние ей удалось проделать в гордом одиночестве. Впрочем, все вопросы моментально вылетели из головы, стоило только Ему по-хозяйски обнять ее, притиснуть к себе неприлично жадно...
Нет, невзирая на не совсем трезвую голову, Жене удалось сохранить лицо. Конечно, она с удовольствием позволила ему себя поцеловать, больше того - не скрывая восторга, отвечала на его поцелуи. Однако сумела остановиться, когда Его жадная рука нырнула под юбку и стала протискиваться вглубь. Тут, как бы ей самой ни хотелось продолжения 'банкета', Женя вынуждена была прекратить 'неожиданную дружбу'. Ему это, конечно, не понравилось, однако сильно возражать не стал, пробормотав под нос что-то нечленораздельное.
Когда на город опустился плотный вечер и компания срочно засобиралась по домам, Он проводил Женю до подъезда. Быть может, надеялся на нечто большее, но вновь вынужден был удовлетвориться обжиманиями в подъезде.
А на следующий день они снова пошли в парк. Но уже не дружной компанией, а вдвоем. Ушли подальше от дорожек, от аллей, забрели в самую гущу. Вокруг не было ни души, только они, только вдвоем. Разговаривать не получалось, потому что общаться в эту минуту хотелось меньше всего. Оба только и думали о том, как бы вновь оказаться в объятиях друг друга. Без конца оглядывались по сторонам - достаточно ли далеко от цивилизации ушли, или еще могут наткнуться на любопытные взгляды посторонних.
Женя подбрасывала носком туфли опавшие листья. Ей нравился шорох, который они создавали, ей нравился запах осени - когда природа еще не замерла от мороза, но уже понемножку начала готовиться к тяжелым временам. Деревья еще не были голыми, но кроны уже значительно поредели, а главное - существенно поменяли окраску. Еще попадались и зеленые, но большею частью лес пожелтел, кое-где покраснел. А если опустить голову и посмотреть под ноги, взору открывалась немыслимая красота: пышный нерукотворный ковер безумной расцветки. Женя выбирала из массы листьев самые большие и красивые листы, и собирала их в букет. Букет был уже большой, уже едва держался в руке на коротеньких черешках, но она снова и снова поднимала листья и, роняя старые, подкладывала их в букет. Потому что уж очень они, листья, были красивые - буквально глаз не оторвать. А еще потому, что боялась поднять глаза и встретиться взглядом с Ним. Потому что прекрасно понимала, чего Он хочет, для чего привел ее сюда, в этот парк, для чего ищет местечко, куда не ступала еще нога человека. А еще лучше знала то, что она сама и душою, и телом своим молодым больше всего на свете хочет ощутить на своем теле Его жадные руки.
Наверное, Он посчитал, что они уже достаточно далеко удалились, потому что, не окликая ее, не останавливая, приобнял сзади, обдав шею жарким дыханием. И в эту минуту Женькины пальцы расцепились, листья художественно рассыпались у ее ног. Но она этого уже не видела, потому что от счастья ли, от удовольствия ль плотно зажмурила глаза, с головой погружаясь в иное измерение, где были только она и Он, безымянный...
Их роман быстро набирал обороты. Пока не похолодало окончательно, пока небо не разразилось дождями, влюбленные едва ли не каждый день после школы бежали в парк и, как в первый раз, удалялись подальше от любопытных глаз, на свою крошечную полянку. Потом закончилась Женькина практика, и Он стал встречать ее у института, на глазах у всех целуя и прижимая на грани неприличия. Если была возможность, они ехали к Женьке домой, потому что у Него дома всегда была мама. Иногда он брал у друга ключи от комнаты, и тогда они, с трудом пробравшись мимо бдительной вахтерши, закрывались от всего мира в тесной общежитской комнатушке, без конца поглядывая на часы, потому что у друга имелись свои далеко идущие планы на комнату. Если же срывались оба варианта, им приходилось прятаться в институтском закутке черного хода под лестницей, но там можно было только пообжиматься жарко-жарко, распалить друг друга, довести едва ли не до умопомрачения, а потом вдвоем страдать от взаимной неудовлетворенности, потому что по лестнице то и дело кто-то шастал, шаркал ногами и грозил раскрыть их маленькое убежище...
Сказка закончилась до неприличия банально. В начале весны Женька радостно объявила любимому:
- Я, кажется, беременна. Ты представляешь, у нас будет маленький!
Ах, как наивно лучились от счастья ее глаза! Она-то была уверенно, что и Он обрадуется тому, что их любовь не пропала даром, что плод ее, их любви, уже живет своей маленькой жизнью в ее плоском пока еще животике. Но Он почему-то не обрадовался, только чертыхнулся злобно...
И по сей день удивлялась Женя, как же в ту минуту не лопнуло пополам ее сердечко? Как же так, ведь Он не уставал повторять ей о своей любви. Да и не только слова говорил красивые, но и весьма красноречиво демонстрировал свои чувства на публике. Запросто мог прямо на перемене подхватить ее на руки, закружить, закричать на весь этаж:
- Женька! Я так соскучился!!!
Ей ведь все студентки завидовали. Даже ближайшие подружки Лариска Сычева и Любаша Пивоварова были чуточку влюблены в Него. И разве ж она могла сомневаться в Его чувствах после столь откровенных проявлений чувств? Ведь даже преподаватели знали об их отношениях. Ведь ровным счетом ни единого человека во всем институте не было, для кого оказалась бы новостью их любовь. Ведь так красиво ухаживал, так открыто демонстрировал чувства! Ведь в буквальном смысле на руках носил! И вдруг...
- Лар, - в отчаянии воскликнула Женя. - Что делать? Господи, что же делать, а?
Лариса, чуть отведя взгляд в сторону, словно бы по большущему секрету подсказала выход:
- А что тут еще делать? Сама знаешь. Не ты первая, не ты последняя.
Женя ужаснулась, как будто ей самой в голову эта мысль ни разу не приходила:
- Аборт?! Да ты что, никогда!
- Ну, знаешь, подруга, это ведь тебе решать. Все эти мои подсказки, советы... Сама понимаешь - это ведь пустое место. Потому что решение принимать все равно будешь только ты. Да мне ведь и сказать - раз плюнуть. Я могу сколько угодно сочувствовать, сколько угодно советовать, но проблема-то все равно останется твоей. Тут подружки не помогут. Потому что рожать придется тебе, а не мне. Вот только ты подумай сперва хорошенько: сама, одна, без всякой помощи. На твою мамашу разве можно надеяться? Вот и думай, как ты одна ребенка будешь тянуть. Вытянешь ли?
Женя по-прежнему испуганно, но серьезно задумавшись над словами подруги, произнесла:
- Аборт... Ой, Лар, это же мой ребеночек, мой!
- Знаю, что твой. А что делать? Что ты сама предлагаешь? Ну, родишь ты его, и что? Кому он будет нужен? То, что от папаши его ты помощи не получишь - аксиома, не требующая доказательства. Если уж человек сказал 'не хочу', значит 'не хочу', и ничего ты с ним не поделаешь. Сама ты работать не сможешь, потому что придется сидеть с ребенком. А на что жить? Думаешь, можешь рассчитывать на мамашу? Она вообще в курсе?
- Ты что?! - испугалась Женя. - Ты что, что ты?..
- Вот видишь. Стало быть, ты и сама не ждешь, что она обрадуется. Ну, скажем, деньгами-то она вынуждена будет помочь, куда она денется - не выгонит же она тебя беременную на улицу. Зато ты представляешь, какую она тебе обстановочку создаст? Ох, Женька, я б на твоем месте просто сделала аборт. Приятного, конечно, мало, но все проще, чем до конца дней расплачиваться за кратковременное удовольствие, проведенное в постели с его папашей.
- Ой, Лар, но это же мой ребеночек, как же ты не понимаешь?!
Однако в Жениных словах уже не слышалось былой уверенности.
Впрочем, крест ставить оказалось рано. Он вернулся. Он понял, что без Женьки ему будет гораздо хуже, чем с ребенком. Он осознал свою ошибку: опять же в присутствии сотен глаз на коленях просил прощения. Он вернулся! Могла ли Женя его не простить?! Ах, какой радостью обливалось сердце, когда они выходили из дому вместе с Ним! И Жене не надо было скрывать от посторонних глаз заметно выпирающий животик, потому что рядом с нею шагал будущий муж, отец ее ребенка, такой мужественный, такой решительный! Он ведь уже и вещи перевез в их с мамой скромную однокомнатную квартирку, потому что у его родителей было еще теснее, ведь у него был еще младший брат.
Стоит ли говорить, что Ираида Алексеевна, Женькина мать, не обрадовалась перспективе в ближайшие месяцы стать бабушкой? Она практически каждый вечер бушевала на кухне, возмущаясь тем, что подлая Женька решила сделать ее в тридцать семь лет бабушкой. Даже наличие мужа, вернее, без пяти минут мужа, не могло успокоить ее гнева. Но Женя словно бы не замечала этого. О, пусть мама ворчит сколько угодно, главное то, что Женька была баснословно счастлива! Сама не могла поверить в то, что проблема, казавшаяся неразрешимой, разрешилась таким замечательным образом.
Только одно ее огорчало - никак не удавалось выбрать время для похода в загс. Она-то готова была в любую минуту сорваться с места, а вот у Него, у нынче безымянного, все никак не получалось выбрать время. И правда, как будто сама судьба не позволяла ему сделать самый важный шаг: то последняя, очень важная курсовая, то подготовка к госэкзаменам. А к ним ведь нужно очень серьезно готовиться, ни одной консультации пропустить нельзя. Но вот скоро Он сдаст экзамены, получит диплом, и тогда...
Жене не довелось поздравлять его со столь знаменательным событием, как сдача госэкзамена. Потому что за неделю до него Он вдруг с самого утра куда-то засобирался. Только проснулся, и, не позавтракав, не выпив даже чашки кофе, стал складывать свои вещи в объемную сумку. Женя даже не успела ничего спросить, Он сам ответил:
- Знаешь, Женька, я тебя, конечно же, люблю, мне с тобой было потрясающе здорово. И я хотел на тебе жениться, правда хотел, ты не подумай... Но... Знаешь, я не могу поставить крест на собственной жизни. Я пока что к этому не готов. Я еще слишком молод, а ты хочешь меня по рукам и ногам связать пеленками-распашонками. Знаешь, как молодых горячих коней связывают? Им цепью или крепкой веревкой обвязывают передние ноги, чтобы не смогли далеко убежать, и отпускают на лужок с зеленой травкой: иди, мол, касатик, попасись немножко, но из дому, смотри, ни-ни. Вот и ты хочешь меня точно так же связать. А я конь вольный, и гулять я хочу не на тесной лужайке, и не со связанными ногами, а на воле и совершенно свободным. Мне жаль, что всё так получилось. Я этого не хотел. Правда не хотел. Но ведь ты не можешь меня упрекать? Тебе ведь не в чем меня упрекнуть! Я ведь не насиловал тебя, не заставлял, не принуждал. Ты сама, вполне добровольно... Ну, в общем, ты сама знала, на что идешь. И не надо перекладывать на мои плечи свои проблемы. В общем, извини, Женя. Короче, счастливых тебе каникул...
Женя и слова не смогла сказать. А Он и не ждал ее комментариев. Высказал, что хотел, рывком застегнул молнию на сумке, и вышел из квартиры, аккуратно прикрыв дверь. Наверное, заботился о нервах беременной: неполезны беременным резкие звуки...
Если Жене и раньше приходилось выслушивать в свой адрес много 'лестных' слов от родной матери, то теперь, когда на возвращение блудного мужа не осталось ни малейшей надежды, Ираида Алексеевна и вовсе словно с цепи сорвалась.
- Идиотка, какая же ты идиотка! Мало того, что забрюхатела в младенческом возрасте, ты еще и кобеля своего не сумела привязать! Какого хрена я его три месяца поила-кормила, если он собрал манатки и был таков?! Аборт сделать ума не хватило?! Так мужика надо было держать руками и ногами! Надо было повиснуть на его шее насмерть. В конце концов, это его ребенок, вот и пусть бы за него отвечал! Мне тридцать семь лет, мне свою жизнь надо устраивать - я на тебя всю жизнь положила, хоть раз в жизни могу о себе позаботиться?! Мне что, до гроба тянуть тебя с ребенком?! Почему не сделала аборт, пока время позволяло?!
Обычно Женя отмалчивалась, предпочитала с матерью не спорить. По опыту знала - бесполезное занятие, себе дороже обойдется. А тут нервы сдали, терпение лопнуло. Наверное, слишком велика была боль от предательства любимого.
- А ты? - угрожающе тихо спросила она.
- Что я? - удивилась мать.
- А ты? - повторила Женя. - Почему ты не сделала аборт, пока срок позволял?! Тебе ведь еще восемнадцати не было! Почему тебе можно было рожать, а мне нельзя?!
Ираида Алексеевна захлебнулась от негодования:
- Ах ты... Дрянь неблагодарная! Да я... Тебя... Ты... Соображаешь, что говоришь? Да ты мне по гроб жизни должна быть благодарна, что я тебя родила! А ты...
- Но ведь ты меня не хотела? Скажи: не хотела, правда? Тогда зачем родила? Мой папаша ведь тоже отказался жениться. Или он что, тоже слишком поздно отказался?
- Много ты понимаешь, - недовольно ответила мать. Однако Женя почувствовала, что одержала маленькую победу - Ираида Алексеевна перестала истерически вопить и перешла почти на дружественный тон. - Любила я его, папашу твоего подлого. А он, кобель...
- Вот-вот, - согласилась Женя. - И я любила. Вот только знаешь, какая между нами разница? Ты его любила, и после него каждого любила. И еще неизвестно, скольких полюбишь. Ты ведь каждого своего мужа любила, да? Я ведь помню, как ты под них под всех подстилалась. А я не буду. В моей жизни была только одна любовь. Но я очень быстро учусь, мама. А потому в моей жизни не будет места другой любви. Уж очень это больно, мама, очень больно...
Ираида Алексеевна тяжко вздохнула:
- Зарекалась свинья в грязь не лезть...
- Мама! - осадила ее дочь.
- Ну извини. Да вот только никогда не зарекайся. Любовь, знаешь ли, зла...
- Вот это точно, - с ненавистью в голосе согласилась Женя.
...Он ушел. Целую неделю Женька еще надеялась, что он одумается, вернется. Может быть, он придет и с бесподобной улыбкой на устах заявит, что это было лишь досадное недоразумение, глупая шутка, а на самом деле он любит, он, конечно же, безумно ее любит, и ребеночек ему нужен не меньше, чем самой Женьке. Лишь через неделю Женя поняла, что это не было ни недоразумением, ни шуткой. Он ее бросил. Он просто-напросто ее бросил, вот и все. Он просто ушел к другой. Недалеко, всего лишь к Любаше Пивоваровой, полногрудой обладательнице ярко-рыжих локонов. Как будто никого вокруг больше не было, нужно было непременно уйти к Женькиной подруге. Теперь уже бывшей подруге...
Мир остался на месте, точно так же каждое утро солнце всходило на востоке, а садилось на западе, точно так же люди жили и радовались солнышку, теплу, лету. Только Женя умерла. А мир и не заметил...
С того дня в горле поселился огромный кусок боли и раздирал его изнутри буквально в кровь. И почему-то ужасно противно задергалось веко левого глаза. И это так раздражало Женьку, что слова того, чье имя нынче почти не помнила, вновь и вновь раздававшиеся в мозгу, она слышала словно бы из другого измерения. И никак не могла понять, что же изводит ее больше - его ли страшные слова, рефреном изо дня в день, из часа в час раздававшиеся в ее голове, или этот проклятый непрекращающийся тик, выматывающий душу и тело своею монотонностью.
К тому времени, когда Женя осталась одна, у нее было уже двадцать пять недель беременности, практически шесть месяцев. Аборт делать поздно. Да и не согласилась бы Женька ни за что на свете на аборт! Вернее, раньше, может, и согласилась бы, если тот, который ее ныне бросил, бросил бы сразу. Потому что тогда беременность для нее была лишь досадной, но вполне преодолимой ошибкой, помехой. Теперь же за полгода она так сроднилась с мыслью о том, что скоро станет матерью, так полюбила крошечное существо, чье сердечко столь отчетливо билось в унисон с материнским сердцем, таким счастьем заливалось все Женькино естество, когда он резко толкался ножкой под ребро, что и близко не могла допустить возможности остаться без ребенка.
Однако не всё в этом мире происходит по нашему желанию. Женька-то, может, и хотела этого ребенка всею душой, искренне, но вот моральное ее состояние оставляло желать лучшего. Она словно бы на самом деле умерла, умерла душою. Ни есть не хотелось, ни пить, ни двигаться, ни дышать. Один только нескончаемый нервный тик, выматывающий и без того полумертвую душу. Днем и ночью, без перерыва на сон и обед, дергалось и дергалось проклятое веко левого глаза. Две недели без малейшей передышки, целых две недели. Ничем его нельзя было остановить, ровным счетом ничем. И Женя уже решила, что на всю жизнь останется с этим тиком. Как нервнобольная.
Однако все кончилось. Кончилось так, что сама Женька, пожалуй, предпочла бы остаться с тиком до конца жизни. Уж лучше с тиком, чем...
Женя, смертельно бледная и обессиленная, почти не чувствующая своего измученного тела, лежала на неудобной больничной кровати. Белая дверь открылась, и в палату вошел доктор. Проверил Женькин пульс, померил давление. Женя беспрекословно позволяла вертеть свою руку так и этак, потому что рука в этот момент интересовала ее меньше всего на свете. Она так жадно ловила взгляд доктора, но он почему-то старательно отворачивался в сторону. Лишь проделав все необходимые манипуляции, тихо проговорил:
- К сожалению, мы его потеряли. Еще хотя бы две-три недели, и он родился бы жизнеспособным. А так... Слишком рано. Знаете, ученые считают, что даже у нерожденных детей бывают суицидальные наклонности. Они ведь всё чувствуют. Чувствуют, когда их появлению не рады... И тогда они просто не хотят жить в таком жестоком мире. Не отчаивайтесь, вы еще так молоды, у вас еще все будет хорошо...
Женя понимала, что это она виновата в смерти ребенка. Не ставший в мгновение ока безымянным предатель, не мать, категорически не желающая становиться бабушкой, не Любка Пивоварова, предательница. Только она, только Женя. Потому что не смогла обуздать свои ненависть и отчаяние, не усмирила свое жуткое настроение. Да, наверное, настроение в первую очередь. Она обязана была успокоиться, не ради себя, не ради предателя, потерявшего имя. Ради малыша, ради своего крошечного нерожденного мальчика она обязана была быть спокойной, должна была радоваться его скорому появлению на свет. Но на две страшных недели она забыла о предстоящей радости, позволив себе быть несчастной. А малыш, оказывается, все чувствовал. Он понял, что его никто не хочет, он никому не нужен, ведь даже мать и та думала не о нем, а о каком-то безымянном предателе. Он не захотел быть обузой, не захотел появляться на свет в столь несовершенном и несправедливом мире. Да, даже нерожденные дети могут иметь суицидальные наклонности...
Глава 3
Ровным счетом ничего знаменательного не происходило в жизни Женьки Денисенко. Дом, работа, снова дом. И никакой личной жизни. Можно сказать, одни сплошные дыроколы.
Да, Женя оказалась совершенно права - такая работа не могла ей понравиться. Целыми днями приходилось копаться в Интернете, выуживать порой скудную деловую информацию, выискивать номера телефонов предприятий, компаний и различных мелких фирмочек, потенциальных клиентов, с утра до вечера обзванивать совершенно незнакомых людей, на пальцах объясняя каждому собеседнику немыслимую выгоду сотрудничества с фирмой 'Все для офиса', которую она и представляла.
С другой стороны, эта рутина как нельзя лучше отвечала внутреннему состоянию Евгении. Ей слишком тяжело давалось собственное 'я', ей было намного удобнее раствориться в работе, словно бы исчезнуть, перестать существовать хотя бы на восемь часов в день. Перестать ощущать неизбывную свою боль по прошлому, тоску по счастливому будущему, которому, Женя это точно знала, она никогда не позволит наступить. Знала, ненавидела себя за это, и продолжала надеяться на то, что жизнь ее еще не окончена, что ведь рано ставить на себе крест в двадцать три года, даже если и имеешь за плечами очень горький опыт.
Но почему-то, вопреки здравому смыслу, она гнала от себя не тяжелые воспоминания, а именно надежду на лучшее, раз и навсегда поставив на себе крест. Ей без особых сложностей удалось убедить себя в том, что это именно она виновата в том, что произошло несколько лет назад. А разве это не так, вновь и вновь спрашивала Женя у самой себя. Разве не ее вина в том, как далеко зашла их 'дружба' с тем, чье имя ныне проклято? Разве не она виновата в том, что забеременела? Да, Он прав, Он абсолютно прав - ведь Он же не насиловал Женьку, не принуждал, Он ведь ее даже не уговаривал! Она сама! Всё сама! Сама влюбилась, сама растаяла от первого же Его прикосновения к ее обнаженной коленке. Сама с радостью упала в Его объятия, сама вприпрыжку бежала на их любимую полянку, сама с замирающим от страха сердцем прошмыгивала мимо бдительной вахтерши общежития, сама вела Его в родной дом, пользуясь отсутствием матери. Тогда какие могут быть претензии? Он, безымянный, прав, абсолютно прав. Пусть даже и предал ее, но даже в своем предательстве оказался прав. Именно так и надо поступать с такими дурами, как Женька. Потому что именно этого она и заслуживает. Потому что дура. Легковерная дура. И из-за дурости своей, из-за легковерности, не имеет права на счастье.
И потому работа Женю вполне устраивала. И Женя даже находила своеобразный кайф в том, что эта работа ей совсем не нравится. Она словно бы все еще наказывала себя за прошлое, за свое горе, за свою беду. За то, что позволила произойти этой беде, за то, что позволила своему малышу почувствовать себя лишним, ненужным. Женя даже была уверена, что эта работа - слишком мягкое для нее наказание, потому что позволяла ей на восемь часов в день перестать чувствовать себя убитой горем. Работа - это как ежедневный отпуск от тотального несчастья, которое она сама себе прописала, как профилактику от очередной беды.
Дом, работа, дом. Рутина. Выходные - кошмар на улице Вязов. Потому что с вечера пятницы, едва вернувшись домой, до самого утра понедельника Женя чувствовала себя проклятой. Одна, всегда одна, днем и ночью - одна, одна, одна. Ираида Алексеевна, в очередной раз выйдя замуж, уехала в Петропавловск-Камчатский к мужу. Обычно, вспоминая об этом факте, Женя издавала вздох облегчения, тут же пугаясь перспективе очередного материного развода. В выходные же жалела о том, что мать уехала и даже поругаться с ней не удастся. Ах, уж лучше бы мама пилила ее с утра до вечера, как раньше, только бы не эта проклятая тишина в квартире, оглушительно напоминающая Жене об одиночестве!
Иногда ее одинокие вечера скрашивала Лариса Сычева. Впрочем, особо своими визитами и звонками не докучала и она. Потому что давно поняла, что с закомплексованной донельзя Женькой ей не по пути. Дело молодое - двадцать три года, самый смак, самый цимус, ведь молодость не возвращается, а значит, надо успеть нагуляться вволю, надо насладиться ею всласть, по самое 'не хочу', чтобы потом, лет этак в сорок, не стало вдруг мучительно больно за бездарно профуканную без толку молодость. Денисенко же для себя избрала другую дорогу - добровольное полуманашество, с которым свободолюбивая Лариска смириться не могла ни под каким соусом.
Казалось бы, ровным счетом ничего общего между ними не осталось, под воздействием времени и внешних обстоятельств бывшие лучшие подруги изменились кардинально. Однако что-то неведомое, незримое их по-прежнему связывало. По большому счету, если и был в Женькиной жизни кто-то, так это Лариска. А вот жизнь Сычевой была более разнообразной.
В студенчестве они дружили втроем - Женька, Лариска и Любаша Пивоварова. Та самая рыжая бестия с маленьким пухлым ротиком и круглыми темными глазами-вишнями, к которой и ушел впоследствии Женькин безымянный. Но это было позже, а сначала девчонки очень даже неплохо сдружились. Вот только главной вершиной их треугольника являлась именно красавица Пивоварова. Потому что на ее ярком фоне Женя с Ларисой выглядели бесцветными простушками. Единственное, пожалуй, что несколько портило общее впечатление, это Любашин малый рост, при котором ее пышная грудь казалась просто-таки огромной, создавая иллюзию общей полноты, хотя талия у Любки как раз была почти тоненькая. А еще Пивоварова могла похвастать очень любвеобильной натурой.
Еще бы, ведь даже если Женя раньше и вздумала бы в этом сомневаться, то очень скоро Пивовариха доказала ей это, отбив того, чье имя нынче пребывало в аду. И тот факт, что ушел Он не к кому попало, а именно к ее же подружке, оказался для Жени самым, пожалуй, убийственным. Если, разумеется, хотя бы на секундочку забыть о самой большой ее потери, о сыночке. Стоит ли говорить, что о Любке с тех пор Женя даже не желала слышать. И то, что в результате Пивовариха пострадала немногим меньше самой Женьки, ни в коей мере не преуменьшало Любкиной вины в ее глазах. Да-да, тот, который из-за собственной подлости навсегда лишился имени, точно так же бросил и Любку. Разница только в том, что с Любкой он игрался в любовь не так долго и не столь красиво, как с Денисенко, и бросил ее, можно сказать, 'вовремя', когда срок Любкиной беременности еще позволял исправить досадную ошибку.
Поначалу Лариса из солидарности с Женькой также вычеркнула Пивовариху из числа подруг, но позже, поняв, что с Женькой каши вместе уже не сварит, понемногу сменила гнев на милость. Однако же цену Любке теперь знала, а потому всегда была настороже. Как говорят, с такими подругами и врагов не надо, а потому расслабляться в обществе Пивоваровой было весьма небезопасно.
Зануда же Денисенко в этом плане была абсолютно надежным человеком, может быть поэтому Лариска подсознательно к ней и тянулась. Правда, слишком часто и подолгу она Женьку все же не выдерживала. Да и кто ее, такую, выдержит? Ведь о чем бы ни заходил разговор, любую тему Женя непременно переводила на того, безымянного. Вроде и демонстрировала недовольство при его упоминании, но чаще всего именно сама и становилась виновницей того, что разговор каким-то необъяснимым образом снова и снова возвращался к ее печальному прошлому.
Впрочем, в последнее время у Жени наметилась тенденция сводить беседу к другой личности. Более приятной, нежели личность безымянного, но в то же время менее реальной, скорее даже мифической.
- Нет, Ларка, ты посмотри, как он хорош! - вновь и вновь восхищалась Женя, в очередной раз увидев на экране золотоволосого сладкоголосого сирена. - Ой, Лар, не могу, погибаю! Да за эту красоту, за этот голос душу можно продать! Да что там продать - берите даром!
- Дура ты, Женька, - в который раз осадила ее восторг Лариса. - Ну что в нем хорошего, что? Он какой-то неестественный, слишком красивый. Ну не должен мужик быть таким.
- Много ты понимаешь, - обиделась Женя. - Ты ж только посмотри, какие глазки! Это же чудо, а не глазки! Сразу видно - чист, аки слеза младенца! Такой не предаст, такой никогда не сделает больно!
- Наивная ты, Денисенко, как тот младенец со слезой! Все они, красавцы, одним миром мазаны. Вот ты связалась на свою голову с красавцем, и что?
-Ай, Ларка, брось, - начала злиться Женя. - Сравнила хрен с пальцем! Прости за грубость. Тот - сволочь в чистом виде, неразбавленная, концентрированная сволочь, а это Агнец Божий! Ты только послушай, как он поет! Голос, этот голос, Ларка, я балдею! Ты думаешь, сволочи умеют так петь? Быть того не может! Никогда в жизни не поверю! Нет, Лар, ты не понимаешь. Ты не обжигалась, как я, тебе непонятны мои ощущения. Ты просто не видишь то, что вижу я. Говорю тебе - эти глаза не умеют лгать, или я совсем не разбираюсь в жизни.
- Знаешь, Лар, после такого волей-неволей начнешь разбираться. Потому что есть, с чем сравнивать.
- Ну, не знаю, - примирительно заявила Лариса. - В таком случае это дело вкуса. Потому что мне твой Городинский не нравится. Как-то он слишком красив, чересчур. Нереально, неестественно... Вот просто неприлично красив!
- А мне нравится! - радостно поставила точку Женя. - Эх, жаль, что он такая знаменитость. С ним на улице явно не столкнешься, в троллейбусе не познакомишься. Ух, Ларка, вот с ним бы я разгулялась!..
Глава 4
Дом, работа, дом. Забитый в часы пик городской транспорт. Бесконечная смена времен года: зима, весна, лето, осень. И снова зима, зима, зима... Вечная зима в душе Женьки Денисенко. Холодная пустота вневременья...
Однажды, возвращаясь с работы, уставшая и равнодушная, выйдя из троллейбуса на своей остановке, Женя наткнулась взглядом на лучистую улыбку Городинского. Сердечко екнуло - вот он, кумир, вот он! ну до чего же хорош! И тут же поняла - ах, нет, это не Городинский, вернее, не он сам, а всего лишь его прекрасное изображение на плакате, выставленном в витрине киоска 'Союзпечать'. Но даже это Женя посчитала удачей - и в самом деле, на снимке Городинский был, кажется, еще прекраснее, чем в жизни. Правда, в жизни Женька его никогда не встречала, видела только с экрана телевизора. И разве могла она пройти мимо такого шедевра? Хоть и оставалась в кошельке сущая мелочь, а ведь зарплата только через неделю, но это не могло удержать Женю от покупки. Кто знает, а вдруг через неделю уже все плакаты разберут, и Жене останется до конца дней жалеть о том, что не купила такую красоту. Пусть не настоящий, пусть бумажный, но у нее будет свой Дмитрий Городинский.
Придя домой, первым делом Женя принялась за портрет. Пристально и даже придирчиво оглядела свои весьма скромные владения, выискивая самое почетное место, достойное Дмитрия Городинского. Выбрала стену напротив дверей: так, чтобы еще из прихожей можно было бы видеть его прекрасное лицо. И в комнате его будет видно буквально с каждой точки. Да, решено. Димочка Городинский, вернее, его прекрасное изображение, будет жить именно здесь. Аккуратно прилепила скотчем к стене уголки плаката, тщательно, с неприкрытой любовью разгладила его руками.
- Вот. Вот так. Очень хорошо. Ну, здравствуй, Димочка! Надо же, какой хорошенький! И где только тебя такого сделали, а? Неужели еще выпускают таких красавчиков?! Само совершенство! Вот и будем мы тут с тобой вдвоем куковать. Потому что нам с тобой никто не нужен, правда? Нам и вдвоем будет хорошо!
И правда, как-то веселее стало. Как будто поселился в доме другой человек, родная душа. И было теперь, с кем поговорить. Пусть даже новосел никогда не отвечал Жене, но она-то знала, что не одна, уверена была, что он ее слышит. И сама как будто ожила, повеселела, вроде даже душою немножко отошла, перестала ежеминутно вспоминать о своем горе. Уходя на работу, прощалась с ним:
- Пока, Димуля, не скучай, я скоро!
Вечером, возвращаясь домой, спешила, как будто дома ее кто-то ждал. Уже не было того жуткого чувства никому ненужности, той тоски, когда зимним вечером возвращаешься в до жути пустую, темную, неуютную квартиру. Еще с порога радостно здоровалась:
- Привет, Димуля! Я уже дома!
Умом Женя понимала, что портрет - это всего лишь потрет, неодушевленный кусок плотной бумаги. Однако на сердце вдруг появилась какая-то легкость, которую она не испытывала уже очень много лет. С тех самых пор, как тот, чье имя она теперь не вспомнит под страхом смерти, вернулся к ней, беременной, обещая непременно в ближайшее время поделиться с Женькой своей фамилией. Вот тогда, кажется, она была по-настоящему счастлива. Пусть единственный в жизни раз, пусть столь кратковременно, но было счастье в ее жизни, было! И даже проклятье, которому подверглось имя предателя, не в состоянии то счастье перечеркнуть. И вот теперь на Женю свалилось некое подобие счастья, полноты жизни, бытия. Она больше не одна, не одна!
Суббота. Ах, как Женя ненавидела выходные! Стоп, это было раньше. Давно, очень давно. В ту пору, когда она была совсем одна. А теперь, когда у нее появился Димочка, субботы стали уже не просто приемлемыми, а даже вполне приятными, расслабляющими. Потому что в выходные ей не нужно было бросать Димочку одного в пустой квартире. Можно было целый день наслаждаться обществом друг друга.
Вот в одну из таких суббот и нагрянула Сычева, предварительно известив о своем визите.
Едва войдя в комнату, Лариса наткнулась взглядом на портрет Городинского.
- О, с обновкой тебя! - воскликнула она.
- Хорош, правда? - зарделась от радости Женя.
Лариса согласилась:
- Не то слово! Удачное фото, правда. Вот только...
- Ну вот что-то не то, - неопределенно помахала в воздухе ладонью гостья. - Уж как-то слишком красив, чересчур. До приторности. И давно он у тебя висит?
- Не знаю, - неуверенно протянула Женя. - Не засекала. Месяца два, наверное. А может, больше. Ты когда у меня последний раз была? Разве его еще не было?
Лариса критически разглядывала постер, словно бы не услышав вопроса подруги.
- Пару месяцев, говоришь? И что, тебя еще не тошнит от его приторной физиономии?
Женя обиделась:
- У, много ты понимаешь! Нам с ним весело, - и, обращаясь к портрету, добавила: - Правда, Димуля? Нам ведь с тобой не скучно?
Гостья иронично-сокрушенно покачала головой:
- Совсем свихнулась! Эй! Между прочим, он жениться собрался! Слышала? Говорят, на Алине Петраковой. Так что тебе там ничего не светит.
Женя обиженно пождала губки. Тоже мне, новость: да об этом все газеты трубят! Только это все неправда, это не может быть правдой, потому что...
- Чушь! - уверенно воскликнула она. - Не может он на ней жениться! Кто он и кто она? Он - само совершенство, красавец и талантище, а она кто? Старая толстая тетка, чуточку известная. Фигня, никогда в жизни не поверю...
Женя на мгновение замолчала. Как-то в ее голосе совсем не слышалось уверенности. Если не прислушиваться к словам, по ее тону выходило, что очень даже верит в эти невероятные слухи, другое дело, что они ей совсем-совсем не нравились.
- А кстати, кто она такая? - после короткой паузы спросила хозяйка. - Имя вроде знакомое, физиономия тоже, а кто такая - не знаю. Точно ведь не артистка и не певица, а по ящику мелькает довольно часто. А теперь вот на Димочку моего глаз положила!
Лариса неуверенно пожала плечом:
- А кто ее знает? По-моему, она каким-то боком с шоу-бизнесом связана.
Женя возмутилась:
- А-ха. Хитрая какая! Вот за счет моего Димочки и решила в люди выбиться! Не выйдет! Он мой!
Лариса рассмеялась:
- Ой, придумала! Да он о твоем существовании даже не подозревает!
- Вот в том-то и дело, - обиженно сникла Женя. - В том и проблема. Вот как ему намекнуть о моем существовании, а? Как ему объяснить, что мы с ним созданы друг для друга?
Лариса не на шутку взволновалась:
- Э, подруга, да у тебя крыша-то конкретно протекает! Ты что, совсем рехнулась? То кричала, что мужики тебя больше не интересуют, теперь вот Городинским увлеклась. Да только угомонись, не для тебя мальчик.
Женя возмутилась:
- Это почему же не для меня? Много ты понимаешь! Для меня! Как раз для меня! Между прочим, я где-то прочитала: оказывается, мы с ним родились в один день. Вот и скажи теперь, что он не для меня!
Подруга недоуменно уставилась на нее, словно бы пытаясь разобраться - шутит Женька или серьезно говорит. Как-то не хотелось думать, что та и правда слегка умишком тронулась. Но ведь и обижать Женьку тоже не хотелось.
- Подумаешь, - не очень уверенно парировала Лариса. - Мало ли в этот день народу родилось? Точно так же любая другая баба может заявить на него права. Фигня все это, Женька. Ты просто влюбилась в картинку. Ты ж пойми - он ненастоящий, это всего лишь картинка! Ты ж его совсем не знаешь! А он тебя тем более не знает, даже не догадывается о твоем существовании!
Женя совершенно искренне расстроилась:
- Вот именно. А если бы знал... Если бы он меня только увидел, он бы сразу понял, что мы с ним созданы друг для друга.
Лариса возмутилась:
- Нет, ну ты только себя послушай! Женька, ты вообще соображаешь, что говоришь?! Я надеюсь, ты шутишь?
- Какие шутки?.. - едва слышно прошептала Женя.
- Ууу, как тут все запущено, - встревожилась гостья. - Жень, ну ты сама подумай, а? Ну ладно бы девчонка была, ну, скажем, для пятнадцатилетней дурочки в такой влюбленности не было бы ничего ненормального. Ну ты-то, а? Женька, тебе ж двадцать четыре года! Ну должна ведь уже в жизни немножко разбираться! Все эти кумиры... Они ж в другом мире живут. Надо искать нормального мужика, из плоти и крови, а не картинку нарисованную. Нормального! Такого, который бы обнять мог так, чтоб мозги расплавились! От которого бы сознание как потеряла в двадцать четыре, так до семидесяти и прожила бы в одном сплошном обмороке! Такого, чтоб...
Женя нетерпеливо, с неприкрытой злостью в голосе перебила:
- Спасибо, подруга, этого дерьма я уже наелась. Это, знаешь ли, очень неполезно для здоровья, чтоб мозги от любви плавились, да в обмороки падать от объятий. Я вот уже допадалась. Теперь на всю жизнь аллергию на мужиков получила. Потому что никому верить нельзя, ровным счетом никому. Все, все до единого сволочи и предатели!
Лариса обрадовалась, не удержалась от подковырки:
- Ну вот, видишь, ты сама себе противоречишь! А Городинский? Тоже сволочь?
- Ну что ты, Лар? - мечтательно улыбнулась Женя. - Ты ж сама только что говорила - он не настоящий. Просто красивая картинка, просто фантазия. Это как лекарство от прошлого, понимаешь? И вообще. Ты только посмотри в эти глаза, Ларка! Разве они умеют лгать? В них можно утонуть, да, но лгать... Он, наверное, даже слова такого не знает - 'предательство'. Он...
- Уууу... - протянула Лариса. - Подруга, по тебе психолог плачет. Нет, Женька, правда. Ты бы сходила к психологу, а? Как показывает практика, собственными силами ты с проблемой справиться не можешь. А там тебе добрый доктор все объяснит, по полочкам разложит. И снова будешь, как новенькая. А?
Женя обиделась:
- Вот спасибо. Значит, я псих ненормальный, если единственная подруга советует мне полечиться в психушке. Спасибо, дорогая! Ты мне очень помогла! Поддержала по полной программе!
Лариса попыталась сгладить ситуацию:
- Вот только передергивать не надо, ладно? Я тебя не к психиатру, между прочим, отправляю, а всего лишь к психологу.
- Ой, разница-то только в названии! - воскликнула Женя. - Да и то небольшая! Что то 'псих', что другое!
- Ну не скажи, - примирительным тоном заявила Сычева. - Вон, в Америке у каждого есть личный психолог. Они там на кушеточке себе лежат, отдыхают от проблем, от трудов праведных, и рассказывают доброму дяденьке о своих снах и тревогах. А дяденька объясняет, что с ними происходит, отчего в их бедных головках тараканы завелись. И никто их, между прочим, в дурку не отправляет. Пообщались с добрым доктором, баксов двести за час удовольствия отвалили, и пошли себе спокойненько по своим делам.
Женя присвистнула:
- Ну ни фига себе! Это ж какую мне зарплату нужно иметь, чтоб по двести баксов за час общения выкладывать?! Уж лучше я с тобой пообщаюсь. На халяву. Сугубо по дружески.
- Ты со мной на халяву общаешься миллион лет, а тараканы так и не разбежались до сих пор, - горячо возразила Лариска. - Значит, пора пускать в ход тяжелую артиллерию. То есть обратиться к помощи профессионала. Нет, Жень, я серьезно. Если у тебя не получается самой справиться с проблемой, надо же что-то делать. Ну, сходишь разок-другой к психологу. Не поможет - бросишь эти занятия на фиг. А вдруг поможет?
Женя упрямо ответила:
- Лар, я нормальная. И с психикой у меня все в порядке. И если уж я ненавижу мужиков, то согласись, у меня имеются для этого некоторые основания.