От своей собственной Лени ему, конечно, было лениво избавляться. Потому он пытался с легкостью ей поддаться, но у него никогда не получалось-ведь он был очень тяжелый Мамонт. В основном, пытаясь поддаться своей Лени, Мамонт давил ее своим весом.
Как только Лень давилась, Мамонту легчало, и он начинал что-то творить. Как только Мамонт погружал свою массу в творчество, Лень чувствовала облегчение, ведь тяжесть Мамонта переставала на нее давить, и восставала. Восстав и восстановившись, Лень начинала приставать к Мамонту, а Мамонт снова пытался ей с легкостью поддаться и снова придавливал ее своей массой.
Так они и жили вместе, Мамонт и его Лень. То Лень придавлена, то Мамонт не с ней. Но вот однажды Лень взбрыкнула. То ли встала с утра Лень не с той ноги (а впрочем, были ли у нее ноги?), то ли получила от кого-то заряд в спину... заряд Бодрости, разумеется. Так вот, после того как Мамонт в очередной раз придавил Лень своим весом, Лень, лениво восстановившись, вдруг бодро, совершенно нетипичной для Лени походкой направилась к стаду питекантропов. И ловко устроилась на шее у одного из них.
Но это для Мамонта Лень была не очень большая, а для Питекантропа мамонтова Лень была поистине гигантской.
И бедный Питекантроп, вместо того чтоб поддаться этой Лени, был попросту почти что раздавлен массой небольшой мамонтовой Лени. Сразу видно, нетренирован был Питекантроп. Привык он без Лени жить, дубинки там творить, свои рыжие патлатые власы даже расчесать пытался, шкуры сшивал, опять же охотился и собирательствовал. И вот кому малая Лень, а Питекантропу Большая.
А Мамонт поначалу даже не заметил исчезновения своей собственной Лени. Он весь погрузился в творчество с головой, и никакая Лень к нему не приставала, не пыталась отвлечь его от творческого процесса.
Но что-то стало Мамонту грустно, стал ощущать со временем некий дискомфорт, мол, никто не пристает. Творить уже устал. А поддаться-некому! Даже как-то заброшенным Мамонтом себя почувствовал, чуть не вымер с горя. Но-не вымер. Передумал вымирать. Перебрал всего себя до последней шерстинки, пересчитал все вокруг себя, натворил уйму дел и удивился, как это мне, Мамонту, не лениво?
-Угумс, так ведь не ЛЕНИВО! Выходит-попросту от меня ушла моя личная Лень?
И решил Мамонт свою Лень вернуть. И ведь и возвращать Лень нелиниво ему. И взялся, прикладывая все к этому делу свои великие старания. Всей массой, так сказать.
А в это время Лень обреталась на шее избранного ею Питекантропа. И вроде сначала было ей там крайне уютно, шея такая мясистая, никто не сгоняет и не наваливается на нее всем своим весом. Но Питекантроп, поддавшись мамонтовой Лени полностью, стал тощать. Потому как лениво ему было кушать. Да и вставать тоже. Так и дрых все время на полу в пещере, хорошо хоть на шкуре.
Лени сначала было приятно, а потом стало холодно, потому как Питекантроп совсем ее не согревал борьбой. К тому же шея у него стала какая-то костлявая да удлиненная... и почти ничего не изобретал, даже скучно... да, совсем человеком заделался бедный Питекантроп, сам об этом и не подозревая.
А Лени-холодно. Не греет ее как следует человечинка-то... И стала она грустить о своем родном Мамонте. А тут-глядь-и он показался, сунул хобот в пещеру и Лень свою кличет.
Лень, конечно, лениво-но отозвалась. А хобот такой шерстяной, теплый. И Лень с Трудом, но двинулась к хоботу своего Мамонта, вцепилась в него, и счастливая парочка, покачиваясь, ушла из становища. Вернее, шел Мамонт, а Лень лениво висела на нем, но Мамонт не замечал ее веса.
А Человек проснулся утром-и чего-то не хватает:
-Где Лень, моя вторая половинка? Где она?
Так родилась легенда о половинке, которую потом пересказал Платон.
Но, уходя, Лень оставила маленький кусочек себя Человеку. И с тех пор каждый настоящий Человек трогательно взращивает Лень, в надежде обрести свою половинку- Мамонтову Лень. И иногда у некоторых-получается.