Мне 20 лет. То есть, 21 - уже два месяца, как мне 21. Позавчера исполнилось.
Собственно, это не имеет значения. Как "цивил", я еще не способна обеспечивать себя и свою самостоятельную жизнь - по крайней мере, с точки зрения старшего поколения родни. Младшее поколение... ну, для них я вполне самостоятельна, чтобы периодически вымогать у меня всякую мелочь. Братцы-сурки... Впрочем, это тем более неважно. Совсем.
Придет весна, и все - абсолютно все! - потеряет значение.
Практика закончилась вчера. По графику деканата. На самом-то деле она и не начиналась. А отчет все равно придется сдавать... неохота... а ведь придется. Завтра зачет, экзамен и еще один зачет. И послезавтра зачет. Потом надо будет за два дня написать здоровую статью про умеренный географический пояс. И за четыре дня - перебрать два пояса из металлических пластин и сплести бисерный венчик... на самом деле времени-то на все это больше, эти два и четыре дня можно и не перекрывать, только потом будет Новый Год, а потом приедет далекий друг Анна, а потом уже и мне пора будет ехать - и времени не останется, а мне останется только удивляться, куда оно утекло...
Тысячелетие начинается с понедельника.
Мерзкое хихиканье изнутри. "Сколько компьютеров в фирме, столько и времен!"
Диалог двух поколений:
"Правда ведь, Берковский похож на краба?"
"Правда."
"Только "краб" - это не ругательство..."
"Ага, это определение."
Достойный ребенок родителей-шестидесятников: молодая ломовая лошадь, больная на "крышу".
Лошадь, которая любит путешествовать. Но не просто так, а к людям. Точнее, к не-людям. Потому что даже если некоторые из них люди, то это не те люди, которые люди, а те, которые человеки... или atani... или хотя бы те, которые d"hoine.
"Не верь разлукам, старина! Их круг - Лишь сон, ей-Богу!.."
Я стараюсь не верить. Я люблю вас, далекие мои звезды, и не приведи меня Господь сказать вам это... Я не умею, когда я для кого-то луч света и звезда, а без меня - нож к горлу. Я умею только так, чтобы мне кто-то был нужнее воздуха...
"Слава Богу, мой дружище, есть у нас враги - Значит, есть, наверно, и друзья..."
Я знаю, что бывает и наоборот: только враги или только друзья. Или так: врагов нет, и друзей тоже нет. Особенно последнее: не настолько дырявая у меня память.
Мне было 20 лет, мне исполнился 21 год, и я оканчиваю университет, а в наследство мне достались привычка спорить, обыкновение верить в окружающих и "авторская", то бишь бардовская, песня. Подарочки к моему рождению от родителей... Последний обходится мне относительно дешево: сорванное горло, сбитые пальцы, необходимость периодически латать гитару и невозможность напиться, если начала петь. "Голлм, голлм! Наша прелесссть! Подарочек ко дню рожденьица-сссс..." А вот за первые два приходится отвечать. На самом деле, отвечать-то приходится за все, но за песни все-таки не так часто бьют мордой об стену.
Вот все остальное - извольте, благоприобретенное. По собственной воле и свободному выбору. Его много, этого приобретенного счастья. Им можно даже обкушаться, почти так же, как нынешние тинэйджеры обкушались на заре своих школьных лет свободы слова, печати, выбора и прочих свобод заодно.
Свобода от совести - прекрасная вещь! Жалко только, утопическая.
Утопла, значит. В пиве.
Утонула.
Или ее кто-то... утонул.
Впрочем, какая разница?
Моя совесть всегда со мной. Как тот сурок из песенки. Вот она, радость моя, сумку на плече оттягивает. "Кирпичей ты туда, что ли, наложила?" - "Нет, там моя нечистая совесть."
Вы думаете, я так шучу?
Нисколечко.
А сегодня сумка легкая, сегодня совесть дома осталась. Я сегодня спала меньше пяти часов, вот она и осталась дома - досыпать за меня. Кто-то же должен отдыхать, если лошадь тянет свой лом и днем, и ночью?
И ведь никто ее не заставляет.
И еще я сегодня получила зарплату. А вчера выловила в ящике счет за телефонный разговор с Ярославлем. Повезло: еще полчаса межгорода родичи мне точно не простят, - конечно, если узнают. Не забыть бы завтра зайти на почту, заплатить.
"Кто спит по ночам? - Никто не спит..."
Вот я и не сплю. А совесть спит. Да, в общем-то, и с чего бы ей не спать?
Все будет завтра. Если мне повезет, завтра все будет хорошо. Или даже отлично... Смилуйся, Господи, над бедным студентом...
Часть вторая. Клиническая картина.
- А ты все равно белый и пушистый.
- Белый и пушистый - это на самом деле седой и волосатый.
- Ничего подобного, это отмытый и причесанный!
"Длинной-длинной серой ниткой стоптанных дорог Штопаем ранения души..."
Осталось два дня и бесконечность, а потом мы пойдем брать билеты в Москву. Осталась неделя и новогодняя отметка, а потом мы пойдем встречать друга. Которого ты иногда называешь братом.
"Я - иду - встречать - брата - !"
Ну, и я с тобой... иду. Если не передумаешь.
Правда, ты, наверное, не передумаешь.
Осталось полторы недели, а потом длинная толстая штопальная игла рассыплется на вереницу шпал.
Нашему безумию почти пять лет. Мы как-то ухитряемся существовать все это время, но и сами не знаем, как нам это удается. Те, кого мы называем "мой человек" и "я-человек", уже отчасти приспособились к нам, а мы в какой-то мере приспособились к ним, и попытки обоюдного подчинения постепенно превращаются в подобие симбиоза. Не привыкли, но притерпелись. И все чаще, все сильнее хочется оказаться собственным глюком. Иногда даже хочется вылечиться.
Говорят, это возможно? Говорят, это кому-то удавалось?!
"В два конца ведет дорога, но себе не лги: Нам в обратный путь нельзя..."
Мы создали красивую, хоть и мрачную сказку, - слышу я. - Но у любой сказки должен быть конец... Я не хочу, чтобы эта сказка закончилась так некрасиво.
Я тоже не хочу, милья. Но что я могу поделать, пусть даже я увязла в этой сказке с головой и гораздо глубже? Я люблю вас, с этим ничего не сделаешь, и делать я с этим ничего не хочу - но я не хочу и отпускать вас вот так... не хочу выбирать из вас кого-то одного...
"...кубок треснул, порезав руку. Это время течет к истоку, это чаша пошла по кругу..."
Часть третья. Сколько-то дней спустя.
И снова диалог двух поколений.
- А что это ты такая легкая? - младший родственник в порядке развлечения раскачивает мой стул. Вместе со мной.
- Пятьдесят четыре килограмма, - механически отвечаю я. - С кроссовками - пятьдесят шесть.
Родственник ехидно радуется:
- Мешок с картошкой! Нет, с сахаром! Или с комбикормом.
- С комбикормом, - решаю я. - Такой же большой и бесполезный для общества.
- Тогда с цементом.
- Почему?
- Как зацепишься, так все. Намертво.
Это нормально - вскочить на рассвете, упасть без сил за полночь... Нормально - истратить большую часть месячного заработка на подвернувшиеся билеты в театр, чтобы через два дня подарить их. Нормально - метаться с работы на работу, безуспешно пытаясь воткнуть между ними диплом... Пьянство отца, болезни бабушки, военкомат брата - это тоже нормально: реальность объективная, черт бы ее побрал. Впрочем, реальность субъективная, она же Вторичная, тоже не балует...
Весеннее сумасшествие разгоняет кровь, прививает бессонницу, авитаминоз и краснуху. Нет, краснуха - это не у меня, мою шкурку она обработала еще двадцать с лишком лет назад, когда я изъяснялась словами наподобие "агу" и "уа". А вот детишкам моим аккурат сейчас досталось.
Не вполне моим, естественно - тем, с которыми я занимаюсь.
Вообще-то, они и не дети уже, а отроки. И отроковицы, соответственно. Причем последних заметно больше. И даже хорошо, наверное, если девчонки переболеют сейчас, как ни мерзко звучит эта фраза - тогда им уж точно не придется болеть этой пакостью в тот единственный момент, когда краснуха опасна... Но занятие придется отменить, и это весьма огорчительно. Тем более что эти гаврики все равно соберутся, и не только здоровые, но и Ангмар, удравший с больничного (трехнедельного! по краснухе!) на контрольную по истории, и простуженный до самых пяток Тэнгу...
Все нормально, даже если очень надоело быть сильной.
Все идет по плану.
Декабрь 2000 - апрель 2001.
Это было уже давно.
Это было еще в Саратове. Родители еще жили вместе, бабушка была жива, брат не уехал в Израиль, "Кибитка" еще катилась. Все еще было совсем не так.