"Птенчик"

- Сразу две повестки нагрянули в дом в сорок третьем: отцу и мне, - неторопливо начинает свой рассказ ветеран. - Старший брат Егор, пограничник, уже был на фронте, а домой не суждено ему было вернуться... Нас у матери было десять детей - пять сестёр и пять братьев, мы с Егором - старшие... Из Медвенки, где проходили сборы, повезли нас в Старый Оскол, а оттуда в Гороховецкие лагеря - подвигались мы медленно, так как железная дорога была занята военными эшелонами.

Алёшу определили в артиллеристскую противотанковую дивизию. Фронтовые дороги юного связиста начались с переправы через Днепр, и дальше от поселения Пятихатка погнали уже порядком измотанных сопротивлением фашистов.

- Связист - это же глаза, и уши армии, - не задумываясь, отвечает Василий Алексеевич на вопрос "что такое связист на войне?". - Без связи все части сами по себе, а со связью - единое целое. В любой час могли послать на линию фронта соединять провод, если разорван танком или снарядом. Связист должен всё видеть и слышать и вовремя подать тревогу. Я был самый младший связист в части, потому и доставалось больше всех: ночь ли, полночь - всегда на линии. Был у нас сержант Авилов, он так, бывало, говорил: " Ты, птенчик, молоденький, быстрый. Эти "деды", - кидает словесный камень в сторону пятидесяти-шестидесятилетних солдат, - пока добегут, не дождёшься их..."

Выхожу на линию - один карабин в руках. Станешь говорить: "Нужны пассатижи, лента", а в ответ "Не могу обещать". Туго с этим было на фронте, и проходилось соединять стальные жилы проводов - кто во что горазд. А они жёсткие, но возвращаться нельзя, пока не исправишь. Пассатижи - одни на двоих-троих связистов. Вместо изоленты - ткань, в общем, как могли, так и соединяли. В темноте не всегда разглядишь, а как наступит утро, найдёшь порыв, исправишь...

Как-то, помню, мы в землянках, связи нет. Мне, значит, говорят: "Беги, узнай, почему". Прошёл я с километр к той, другой землянке. А в ней и дверь открыта. Гляжу: дежурный связист дед Морозов спит, и телефонная трубка валяется, а должен держать связь постоянно. Я кричу ему:

- Морозов!!!

Он: "Ах! Ох!"

- Что ж ты делаешь?

- Все спят, и я заснул... и трубка упала... - оправдывается.

Я ему - "Заставил бегать меня!" и матом обругал, а самому неловко стало, всё-таки во возрасту в отцы мне годится, да и жалко...

Смерть хоть на войне повсюду рыщет, да стреляли в основном по батарее, а я всегда один и молодой, быстрый...

Однажды бегаю по линии - никак не могу найти место разрыва проводов. А кругом ночь, лето, тепло, хорошо... Какая-то степь... И наши, и немцы спят по блиндажам, и только я один лежу на голой земле. И вспомнилось, как мать со слезами провожала, и так грустно стало, что заплакал...

А война всё никак не кончается, тянется, как ночь, хоть и брезжит уже впереди зарево Победы. И вот уже Украинские просторы позади, а со всех сторон окружают румынские леса... Много там военной техники было, кроме, разве что самолётов... Крепость там была старинная, турецкая...

Воевать, так вместе

"Про дядь Васю расскажи", - напоминает Зоя Алексеевна.

- Я ж и говорю... Крепость там была старинная турецкая, стены шесть метров в высоту и три в толщину. Нам она служила казармой... Рядом цвели каштаны, как будто целое полчище деревьев тянулось кронами к солнцу...

Там, в Араде, и подружились мы с Васей, стали друг другу как братья. Боевой мой товарищ Вася живёт в селе Бандурка Николаевской области у Чёрного моря. Оба простые деревенские ребята, обоим по восемнадцать, было нам о чём поговорить... Днём, конечно, у каждого своё задание, Вася тоже в войну был связистом. А как ложиться спать, старались кровати - в крепости на железных кроватях спали - поставить рядом. А если на голой земле, то шинели поближе друг к другу постелить.

Говорят, "мужская дружба", а есть ещё дружба фронтовая, которой крепче нет...

Когда в Араде формировали роты, мы с Васей, конечно же, хотели в одной оказаться. Офицер стал отбирать молодцов, вызывает по одному. Называет фамилию "Захарченко", а я тоже делаю шаг вперёд.

- А ты что же? Я вызывал Захарченко, а ты Чаплыгин.

- А мы друзья, - говорю. - Хотим, чтобы вместе...

- Это можно, - добродушно кивнул офицер.

Глядя на совсем ещё детские лица бойцов, волей-неволей думается о том, что планету защитили от мирового зла такие вот дети, ещё вчера игравшие в войнушку мальчишки, с той разницей, что в этой войне убивали по-настоящему. Удивляюсь, а ведь, и правда, как братья, похожи - сразу и не узнаешь, кто Вася, а кто Алёша на нечётком военном снимке. На другой фотографии - любимый всеми солдатами майор Скрипка. "Как родной", - говорили о нём сослуживцы. А вот на почётном месте в альбоме - малыш на руках у отца, командира полка героя Советского Союза Завьялова, на фронт он приехал с семьёй. Групповой снимок на привале, а, ловлю себя на мысли, как семейный. Вокруг тревожно, а здесь - улыбки и одна большая фронтовая семья.

Приказ - расстрелять

На войне не ищут подвигов. Подвиги находят сами, подчас оставляя в сердцах самих героев болезненные воспоминания, почему-то не принимающие в расчёт ни "истребить врага", ни "выполнять приказ".

- В сорок четвёртом мне пришлось расстрелять немца, - задумчиво смотрит ветеран на медали, заботливо принесённые дочерью и невесткой Верой, среди которых "За отвагу", "За взятие Вены... - Мы тогда шли в наступление в румынских лесах. Вышел я из землянки, впереди добротный дом в лесу, а на крыльце стоят два наших офицера.

- Слушай, солдат, ты не связист? - говорит один из них.

- Связист, - отвечаю.

- Связи нет с батареей, сходил бы узнал, что случилось...

Прихожу на батарею, спрашиваю:

- Со штабом есть связь?

- Да.

- А почему вы не отвечали?

- По нужде отлучался, - говорит.

- От аппарата не отходите, - отчитываю дежурного связиста, а то мне пришлось идти узнавать, в чём дело...

Возвращаюсь обратно. Вокруг тишина, и вдруг раздвигаются кусты, и навстречу мне выходит немецкий солдат с винтовкой за спиной.

Подходит и подаёт винтовку.

- Я в плен хочу, - говорит. Говорит по-немецки, а я его в школе учил.

-Пойдём, - отвечаю.

- Трое суток не ел, не найду, кому сдаться...

- Пошли, - повторяю. - Я утром немцев видел, много их там было.

Немец был обычный деревенский мужик, как говорится, никаких особых примет, и глаза такие жалкие... Пока мы шли, он рассказал, что жил в шестидесяти километрах от Берлина, что у него две дочери...

Подходим к тому дому, о котором я говорил, а там только русский офицер. Отдал я ему винтовку немца.

- Что ты его ведёшь? - спрашивает.

- В плен. Здесь немцы были....

- Ушли они. Что ж теперь, будем караулить? - а дело уже к вечеру. - Отведи его за здание и расстреляй.

Я замялся, как же, он же ведь в плен сдался...

- Немцы все хорошие, когда на их стороне. Пойди и расстреляй.

Приказ есть приказ. Подхожу к немцу, "Ком, - говорю, - приказ расстрелять". Он жалобно просит "нет, нет..." Поставил я автомат на очередь и сразу развернулся и убежал, чтобы не видеть упал он или нет...

Время ощущаешь иначе

Смерть на войне всегда в двух шагах, а рядом с ней - надежда "вдруг опять пролетит мимо"... Вот ещё был случай... Иду я как-то по линии, вдруг вижу - румынский обоз тянется вдоль лощины и пролетели два немецких самолёта. Слышу шум мотора. Не успел оглянуться, как немецкий самолёт поравнялся со мной, он по лощине летел, а я шёл по бугру, какое-то мгновение я смотрел на лётчика, а лётчик смотрел на меня. А ещё через мгновение другой самолёт настиг румынский обоз из 10-15 подвод с румынскими солдатами и сбросил бомбу в середину, в кузов машины. Солдат раскидало по сторонам. По радио я услышал, что немецкий самолёт истребил румынскую часть.

Время и пространство на войне ощущаешь иначе, иные секунды как года, и продвигаешься к Победе так неравномерно, что не всегда задумываешься, где ты сейчас, в Румынии или Венгрии и какой сегодня день.

В августе сорок четвёртого я услышал песни Русланову. Не помню, что она исполняла. Артисты соорудили сцену прямо возле наших землянок, но многие ребята, измотанные, спали, хотя, будь другое время, вряд ли пропустили бы выступление такой певицы. Но это я вольный связист, а солдаты со смены так рассудили: "Лучше поспать, чем концерт". Пошёл я на звуки гармони, смотрю вперёд и направо - крутится немецкая "Рама", самолёт-разведчик. Прошло минут 10-15, как справа разорвался немецкий снаряд. А чуть позже стало ясно, что "Рама" выслеживала наших артистов, и корректировала ошибки - второй снаряд разорвался уже ближе к ним. Они разбежались, и третий снаряд угодил точно в опустевшую сцену.

Больше, чем друг

- С благоговением и даже неким мистическим ужасом ждали освободителей европейские города. Ни одного австрийца мы не увидели на улицах чопорной Вены. Ещё бы, немцы ведь предупредили: "Русские придут, всех перебьют". Потому и попрятались в подвалы, пока мы шли по дорогами, вдоль которых тянулась молчаливая черешня...

Война - трагическое время, но и тогда случались и забавные истории. В Будапеште мы пробыли месяца три- четыре. А там в подвалах - сотни бочек с вином деревянные, ходили по колено в воде - можно было черпать котелком, что некоторые и делали, а потом ходили пьяные. А я ни грамма ни попробовал.

Оттуда нам было велено возвращаться обратно в Румынию, где начал формироваться пятый механизированный полк. Из разведроты нас направили на шестимесячные курсы радистов, после чего мне присвоили звание "ефрейтор" и назначили начальником этой радиостанции.

- А день Победы? Каким он был для вас?

- Мы ликовали, и природа ликовала вместе с нами, а чехи поздравляли нас и друг друга с победой, выносили на улицу сладости и вино...

Война закончилась, а мы с Васей продолжали нести службу, вместе, в Румынии.

Раньше ведь как... Не было ни хохлов, ни москалей, не делили на узбеков и грузин ... Не задумывались даже об этом, а были советские солдаты, фронтовое братство, без которого общего врага не одолеть. И казалось, ничто нас с Васей не разлучит, пока не стали разделять солдат по национальностям - каждого к своей республике: русские отдельно, украинцы отдельно...

И нас с Васей тоже разделили... Когда прощались - плакали, договорились писать друг другу и, само собой, побывать друг у друга в гостях.

Вася писал, что не было жилья, приходилось строить саманки, потом на их месте построил и дом, появилась семья, дети... И я писал ему обо всём без утайки, ведь он мне больше, чем друг. Молодость, как известно, пора перемен, вот и я семьёй обзавёлся, а работу так и связал со связью - электриком стал. А Вася - комбайнёром. "Приезжай", - звали мы друг друга в гости.

Первым в гости к Васе, Василию Ильичу, приехал Алексей Васильевич. Залаяла дворняжка, выскочила из будки. Вышла навстречу хозяйка. Лидия хоть никогда не видела фронтового друга-курского соловья, но столько слышала о нём, что так и всплеснула руками:

- Вася, к тебе Алёша приехал!

Потом и сами на курщину пожаловали. Встретившись, снова не могли наговориться, как в былые времена... И по-прежнему писали друг другу обо всём, как близкие родственники. Но где-то года два назад письма стали возвращаться... Но Алексей Васильевич по-прежнему пишет, надеясь, что почтальон принесёт однажды письмо от фронтового друга, если он там, откуда доходят письма...

"Жив ли, здоров?" - переводит Алексей Васильевич взгляд с боевых наград на каштан, точно дерево знает ответ или может выйти на связь корнями ли, кронами с теми другими каштанами, которые тогда, в Румынии, были, да, на их с Васей стороне...