Сашка плакал. Слёзы крупные, словно горошины, скатывались по щекам, скользили по рубашке-распашонке и чуть ли не со звоном падали на грязный земляной пол. В избе, деревянного не было. Во время войны его разобрали. Он сгорел в печке, согревая в суровую зиму сорок первого года, парализованную жену Алексея, воевавшего с фашистами и их совместного сына Ваньку. Малолетний Ванька присматривал за матерью как мог, насколько хватало его силёнок.
1. Алексей Титов вернулся домой в середине мая сорок второго. В конце октября прошлого года его ранило, да так, что врачи сказали: безнадёжен. Лечили-лечили и выписали из госпиталя, словно выпихнули - хоть помрёшь дома, и как все люди до войны будешь похоронен.
Не знали они, не знал и Алексей, что он долго промучается со своим здоровьем и умрёт, нажив ещё двоих детей, уже с другой женой.
Он проклинал судьбу за то, что та несправедливо обошлась с ним. Особых подвигов Титов не совершил, хотя и был на войне чуть ли, не с первого её дня. На груди сверкала новизной медаль "За отвагу", да в нагрудном кармане лежало несколько письменных благодарностей от командования.
Награду свою Титов получил под Ельней, там же и ранение. На фронте установилось затишье. Так всегда бывает перед крупной операцией. Наступающие готовили силы для удара. С той и другой стороны лениво постреливали. Алексей сидел в кругу друзей и слушал их рассказы о довоенной жизни - такие красивые и мучительно сладкие для этой суровой поры. Только что, прошло награждение. За один из боёв Алексей получил медаль "За отвагу". Его однополчане, тоже были отмечены разными достоинствами. Настроение было приподнятым. Неизвестно откуда прилетел шальной снаряд и совсем рядом разорвался. Титов успел только заметить, как он своим прожорливым нутром вывернул промёрзшую землю. Двоих убило наповал, ему чем-то кольнуло в переносицу, разорвало подбородок, больно ударило в грудь. Дальше он ничего не помнил. Врачи сделали всё возможное - он выжил, но воевать уже не мог.
И, вот теперь, спустя полгода пробирается к себе домой. Он слез на станции, с которой уезжал на фронт, как ему показалось, давным-давно и не узнал её. На всём была печать великого горя. От станции до Круглых Нив добирался пешком целых восемь часов. Ждать попутки в такое время было просто не серьёзно, да и рассуждал он так: с каждым шагом будет ближе к дому. Сидор, с нехитрыми солдатскими пожитками, казался тяжёлым. Часто останавливался и садился на приласканную весенним солнцем землю, брал в руки комья земли, долго растирал их в огрубевших руках и думал: сеять пора, а мужики-то все воюют, тяжело бабам. А я, какой я им помощник?
В Круглые Нивы пришёл, когда уставший трудовой день уходил на Запад и весеннее солнце, ещё скупое на теплоту, цеплялось последними лучами за верхушки деревьев. Унылой и неуютной показалась деревня. На улице - ни души. Хоть и далеко война, но и здесь ощущается её дыхание, она проникла во все углы, все поры огромного государства.
Подошёл к дому, присел на крылечко. Глубоко затянулся, свёрнутой на скорую руку, козьей ножкой, да и закашлялся, зашёлся кашлем. Вот так всегда, начинает курить - кашляет, кашляет долго, с кровью. Возились с ним немало; долечивался в Кисловодске на водах и солнце, едва встал на ноги и домой.
С досады выбросил самокрутку, втоптал её в грязь, пригнувшись, вошёл в избу. В нос ударил терпкий запах спёртого воздуха. Вошёл и оцепенел. В переднем углу, под образами, на двух лавках, составленных вместе, лежала его жена.
Тряпьё зашевелилось и на Алексея взглянуло чёрное от горя и скорби лицо. Он подошёл к ней, встал на колени, уткнулся в тряпьё и заплакал. А жена гладила его голову и пыталась говорить, но из груди вырывалось лишь: ди, ди. Большего, она вымолвить ничего не могла. Алексей догадался: паралич. Спрашивать про сына Ваньку было бесполезно.
Он встал, отряхнул колени и открыл створку окна. Свежий весенний ветер толкнулся в избу и принёс с собой скупые запахи вечера. Вместе с этим запахом в грудь Груши ворвалась радость. Она зашевелилась, заёрзала по тряпью, из глаз брызнули скупые слезинки. Выплакала уже все глаза, а вот, поди, ж, ты, увидела мужа и у неё радость.
Алексей заметил, как в избу набирается народ, пришла соседка Нюрка Алексеева. Она была кругленькой и очень стеснялась, что даже война не могла согнать накопленный довоенный жирок.
- Груша, радость-то какая, муж вернулся, - стрекотала она.
Груша безумно улыбалась и, вывернув заполнявший весь рот язык, радостно кричала: - ди, ди.
- Алексей, моего-то не встречал? - проталкиваясь в избу, с порога вопрошала Таня Смирнова. Со всех концов доносилось: долго ли ещё война-то будет проклятая; а медаль-то за что; а Сталин-то как; а мыло-то, мыло-то, есть ли у солдат? Завшивеют без мыла-то, как в гражданскую.
Алексей обстоятельно отвечал на все немудрёные вопросы односельчан и беспокоился: не видно сына, куда запропастился - считай, два года не виделись. Пришёл, а его нет.
2. Алексей расставался с жизнью тяжело. Раны, полученные на войне, открылись, к тому же болезнь усугублялась туберкулёзом, сказались и годы, проведённые в заключении. Последний раз попросил приподнять его, чтобы взглянуть на весну. Он лежал на широкой деревянной кровати, им же и изготовленной, возле окна и ждал смерти. Не хотел умирать, а знал: умрёт. Не сбылось предсказание врачей - ещё десять лет протянул, да двоих детей нажил и оба парни. Эх! Если б не тюрьма!? Пообломался он там. До последней минуты думал: несправедливо его забрали, не виноват он. А кому докажешь? А хоть бы и доказал, так ведь всё равно сидел, сидел же долгих два года. Из жизни этого не вычеркнешь. Два сына растут, а я замарал фамилию. Уйду - жена, дети останутся. И тот позор, который я принял, будет преследовать и их. Даже в эти минуты Алексей думал не о себе: чего уж о себе, да и есть ли он? И всю жизнь так. Жил одним - людям хорошо, значит и мне. У людей горе - моё горе. Тяжело Прасковье-то будет.
Жили они с ней недолго - всего шесть лет. А из этих шести - выкинь два года тюрьмы, да последний - он и не выходил из дома почти. Прасковья к тому времени уже привыкла обходиться в семье и без него. Они жили друг с дружкой не то, чтобы плохо - живут и в тысячу раз хуже, но и хвастать было нечем.
Последний год его досаждало однообразие жизни: изредка теребили ребятишки, видел, как по деревенской улице проходили редкие прохожие, проезжала подвода. Глаза натыкались на нехитрый быт деревенской избы, и видел четыре куска улицы в прямоугольниках окошек.
Умирая, вспоминал всю свою нелёгкую жизнь. В этих краях он родился, вырос, отсюда пошёл на войну, сюда вернулся умирать.
Подумал о младшеньком. Сашка родился много позже. У него было два старших брата. Ванька - от первой жены Алексея и Коля - от второй.
Сегодня у Сашки горе и от этого горя он плакал навзрыд. Плакал неосознанно по причине малого возраста, но своим детским нутром почувствовал, что стряслась беда и эта беда была непоправимой. Умер его тятька.
Сашка ходил вокруг гроба и ничего не понимал. Он не понимал: отчего тятька, так любивший брать из Сашкиных рук кисет, неспешно сворачивать самокрутку, потом с наслаждением делать затяжки, сегодня лежит с закрытыми глазами и не отвечает на его:
- Тятька, кури.
В избе толпились деревенские бабы все в чёрном. Они голосили, что провоцировало Сашку реветь ещё сильней. Он и ревел. На каждый их всхлип или вздох, Сашка отвечал отчаянным воплем.
Алексей умер пятого апреля. Это даже не середина весны, скорее её начало. Но случилось чудо - зацвела яблоня, которую он принёс с Посёлка, где раньше жил. Яблоня зацвела, как раз накануне его смерти.
Прасковья вышла в огород, выбросить золу из печки на гряды и ахнула:
- Яблоня цветёт, к чему бы это?
Но нет! Это не было обычное цветение яблони, когда она словно невеста, вся в белом покрывале радует глаз, это было цветение отдельных бутонов. Они "треснули" и замерли в ожидании, не распустив до конца свои лепестки.
Листья распускаются всегда позже. Это так природа задумала: сначала силы нужно отдать цветкам, из которых вырастут продолжатели рода - яблоки, а, что останется направить на распускание листьев.
Прасковья подивилась чуду, высыпала золу из таза на гряды и вернулась в избу.
Сегодня Алексею стало гораздо легче. Он встал с кровати, походил по комнате, взялся даже за свою обычную работу, починку хомута. Хомуты он чинил не только по обязанности, но и по любви к лошадям. Когда не болели застарелые раны, он даже сам их мастерил.
Хомуты, сработанные руками Алексея, никогда не натирали лошадям ни шеи, ни холки, поэтому все просили, нет, даже умоляли изготовить для их лошади, хомут.
Животные были закреплены за конкретным хозяином, хотя и содержались в общей колхозной конюшне. Туда они отправлялись на ночь, а днём трудились на различных колхозных работах.
"Хозяева" лошадей давно поняли: не хочешь иметь проблем с животным, - доверь изготовку хомута Алексею.
Изготовление этой замысловатой части сбруи занимало у Алексея много времени. К процессу он подходил основательно и осознанно. Нет, сама работа длилась недолго, долго Алексей готовился к ней. Нужно было посмотреть, какие особенности строения скелета имеет конь без упряжи, нет ли где потёртостей и мозолей, высока ли холка передней ноги, да мало ли чего ещё?! затем производил обмер груди и шеи, всё это записывал в школьную тетрадку химическим карандашом, постоянно его слюнявя. На губах оставались следы серо-зелёного цвета. Алексей привычно сплевывал, во рту копилась горькая слюна.
Закончив обмер, Алексей обычно или хмыкал, или ыкал, или окал, или ойкал, последнее он делал как-то по-особому, "вкусно" и смачно. Дальше шёл процесс осмысления изготовки будущей части сбруи. В этот период Алексей становился неразговорчивым и угрюмым, практически ни с кем не разговаривал и не общался, даже Сашка, его любимый сын, не мог отвлечь его от раздумий.
Наконец, наступал такой момент, когда Алексей входил в обычный ритм жизни, а это предвестник того, что в его голове созрел план изготовки хомута для конкретной лошади или коня. Пора собирать материалы, делать заготовки. Алексей снова становился неразговорчивым.
После ранения и возвращения с войны Алексей изготовил мало хомутов - тому были веские причины, силы были уже на исходе. А этот хомут для Гнедка, но знал точно, будет последним. Так и случилось. Алексей его изготовил с любовью и в начале апреля умер.
Хоронили Алексея всей деревней. На кладбище шли даже те, кто в обычные дни не вылезал из дома по причине своей немощи. Алексея любили в деревне все. Нет, был один, который его ненавидел и который упрятал его и, упрятал незаслуженно в тюрьму. Но даже и он пришёл проводить в последний путь Титова. Илюшка Смирнов, как изгой, стоял в сторонке. После случая с Алексеем от него отвернулась вся деревня.
Тело не отпевали, коммунисты и комсомольцы разрушили все церкви в радиусе двадцати километров, а церковь рядом с кладбищем (ничего умнее не придумали) была отдана под начальную школу.
По причине оттепели снег интенсивно таял, земля начала отдавать влагу, поэтому яма, выкопанная накануне, заполнилась водой. Попытались вычерпать её вёдрами, не помогло, тело так и положили в воду. Грохота комьев о крышку гроба было не слышно. Каждый брал горсть земли и кидал её в воду, брызги летели по сторонам. Научили бросить горсть и Сашку.
Он скрёб маленькой ладошкой промёрзшую землю и не понимал: зачем нужно кидать её в любимого тятьку? Грязной ручкой размазывал слёзы и сопли, и всё больше походил на беспризорника. Бабушка взяла его на руки и отошла от могилки. Похоронщики деловито закопали яму и установили наспех сколоченный деревянный крест. На холмик легло несколько бумажных цветов. На венки у семьи средств не было. Война только закончилась, все не жили, а выживали.
Помянули Алексея самогоном. Прасковья обошла всех и каждому предложила выпить по стопке за упокой души раба божьего Алексея. К Илюшке не подошла, да но и сам почувствовал, что лучше отойти в сторонку - сельчане того и гляди его изобьют.
3. Первые дни Сашка всё спрашивал, почему нет дома тятьки и, постоянно плакал. Но дни шли и, он постепенно свыкся с отсутствием отца, стал даже улыбаться.
Многое изменилось в укладе жизни семьи умершего Алексея. Прасковья была занята на колхозной работе, дети дома, предоставлены сами себе. Старшие Ванька и Колька находили себе занятие, а Сашка бесцельно бродил по земляному полу и мешал то одному, то другому. Покупных игрушек у него не было, а самодельные уродцы, изготовленные руками старших братьев, изрядно ему надоели.
Так прошло лето. В этот день старшие братья рубили капусту. В большую бочку укладывается слоями капустный лист и сечкой измельчается до определённого размера. Получается крошево. Братья рубили капусту по очереди, Сашка крутился возле, мешал работать и надоедливо канючил.
На этот раз сечка была в руках Николая. Он топтался вокруг бочки и с силой втыкал её в крошево. Сашка вцепился в штаны и не отпускал брата, вращаясь вокруг бочки вместе с ним. Николаю это изрядно надоело, он оттолкнул брата и продолжал работать. Сашка не отставал и, наконец, Коля взбесился. Вынул сечку из бочки и наотмашь, не глядя, махнул. Сечка со свистом разрезала воздух и прочертила на Сашкином виске царапину.
Хлынула кровь. Сашка взвыл, а братья, перепугавшись, оцепенели. Больше всего испугался Коля и за Сашку и, за себя.
Но рана оказалась неглубокой и братья стали успокаивать Сашку. Затем куском тряпки, оторванной от старой рубашки, обмотали неумело, как могли, Сашкину голову. Его голова стала похожей на кочан капусты, все рассмеялись, в том числе и Сашка.
Он немного успокоился, а братья продолжили работу. Вечером мама устроили "разбор полётов" Ване и Коле досталось по первое число. Она осмотрела рану, это была даже не рана, а небольшая царапина, потрогала губами лобик и, не найдя ничего опасного, успокоилась:
- До свадьбы заживёт, - сказала мама и принялась хлопотать по дому, выполнять каждодневную свою работу.
4. Сашка рос. Из своего далекого дошкольного детства он мог вспомнить лишь немногое. Отца своего, Алексея Титова, помнил смутно. Он умер, когда ему было всего два года и, он только учился ходить. Естественно, ничего сказать не мог, знал о нем только по рассказам матери и односельчан. Он все время ощущал его отсутствие и свою беззащитность. Старший брат Коля был всего на три с половиной года старше него и, сам нуждался в мужском воспитании и защите.
Отсутствие отца стало какой-то злой страницей всей Сашкиной жизни. Безотцовщину он переживал по-своему. Особенно это ощущалось в трудные минуты жизни. Не было опоры, не было возможности с кем-то посоветоваться. Правда, он был в этом не одинок. Только недавно закончилась страшная война и, ее раны ощущались в каждом доме, каждой семье. Не зря ее назвали Великой Отечественной. Не все дети довоенного времени увидели своих отцов. Некоторые вернулись, но были изранены, искалечены, ранен был и его тятька.
Об участи отца в войне братья в семье практически не говорили. Слышали вздохи мамы, ее плачь по ночам. Она постоянно в трудные минуты говорила: "Вот был бы жив отец...". Им рассказывала, что отец в самом начале войны был ранен, лечился в Кисловодске, в госпитале и впоследствии выписан домой... умирать. Вот и всё. Остальное, братья додумывали сами.
Захотел: и отец совершает подвиг. Захотел: и отец весь в орденах. Каких только подвигов не придумывало ему их детское воображение. Они считали: раз нет отца, значит, ИМЕЕМ ПРАВО! говорить о нем все самое хорошее. Для Сашки отец и был Героем, он своим детским нутром чувствовал: тятька сделал всё, что мог для Победы и погиб за свою Родину.
Сашку никто не трогал, знали, что если, кто плохое скажет об отце, Сашка будет драться и кусаться, но в обиду не даст своего Героя, тятьку.