Покинув дом, он прошел десятки дорог и отдал дьяволу душу ради счастья родных людей. Выбор сделан, и путь лежит домой. Что ждет потомка бродячих певцов по возвращении?
В дочериной комнате, осиротевшей после того, как Преподобный Густав велел вынести лишнюю мебель, давно не слышалось ни смеха, ни пения. Кнот, хмурясь, смотрел туда, где на узкой кровати у стены спала Олли. Девочка совсем исхудала, под тканью ночной сорочки выделялись острые плечи. Серые тени под глазами напомнили о последнем приступе, когда святой отец вел разговор с духом, вопрошая его об имени. Преподобный Густав был настроен сурово и, едва судороги утихали, велел колоть длинной иглой под лопатки, чтобы разозлить демона и вынудить его вернуться. Тану увели, едва началась пытка - негоже матери видеть мучения ребенка. Но Кнот остался. Не мог уйти, хоть и не признался бы даже себе, почему. Преподобный терпеливо раз за разом объяснял родителям, что ярость его и жестокость направлены не против несчастной девушки, но против Зверя, занявшего ее душу, и это демону уготованы путы, иглы и плеть.
"Истязая сосуд, помощники экзорциста истязают злого духа внутри, дабы понял он, что не будет ему покоя в этом теле, и скорее покинул его".
Но как бы ладно ни выходило все у преподобного Густава, сердце отца роптало. И каждый день Кнот оставался, чтобы не допустить страшного, пусть и не представлял себе, что станет делать, если священники перейдут грань.
Мужчина подошел к кровати и погладил дочь по волосам. Когда-то в пушистых локонах играло медовыми бликами солнце, и ленты - синие, алые, желтые - оплетали косы. Теперь из красок остался только пепел, безжизненный и бесцветный. Уже больше месяца экзорцист вел невидимое сражение со вцепившимся в душу Олли демоном. И с каждым днем в бедной девочке все меньше оставалось жизни. Священник ждал момента, когда падший назовет свое имя, что позволило бы, наконец, провести обряд изгнания. Но Зверь молчал, и только Олли с каждым новым приступом билась все дольше и страшнее.
Кнот потянул одеяло, собираясь прикрыть дочерины плечи, но замер, поймав на себе настороженный взгляд. Олли проснулась и смотрела на отца: не мигая, не шевелясь и ничего не говоря. На миг рассудок мужчины помутился - захотелось сбежать от всего этого и забыть, как хмельной морок! - но за дверью вдруг раздались шаги. Лязгнула разболтавшаяся ручка, коротко взвизгнули петли. Он торопливо отступил от кровати на несколько шагов и все же успел увидеть, как у дочери расширились глаза - едва заметно. Вместе с этим родительское сердце кольнуло острие страха, словно по ниточке от одной души к другой рванулось неподвластное воле предчувствие беды.
Едва завидев священника на пороге, Кнот в поиске защиты и облегчения бухнулся на колени со словами:
- Благословите нас, отче!
Отец Густав начертил над склоненной головой крестное знамение и велел подняться.
- Мир и спокойствие твоему дому, сын мой.
Подойдя к кровати Олли, святой отец поприветствовал ее кивком и так же осенил знаком распятия. Девушка казалась безучастной, но когда экзорцист отошел, она повернула голову к стене и закрыла глаза.
Следом за преподобным Густавом вошли двое его помощников. Бессловесными тенями снуя по комнате, они принялись зажигать свечи. От кадильницы к потолку потянулась дымная ленточка, и едва уловимый запах ладана, давно пропитавший воздух спальни, усилился. Кнот посторонился, опуская глаза, когда из коридора занесли деревянное кресло, утяжеленное оковкой, и установили его рядом с кроватью спинкой к стене. Один из помощников ловко пропустил в отверстия под ручками кожаные ремни, бросив пряжками на сиденье. На середину комнаты вынесли узкий столик и положили на него библию. Слева от книги поставили серебряный штоф со святой водой.
Преподобный снова приблизился к кровати; хмурясь, оглядел неподвижно лежавшую Олли и поправил на груди ленты столы*.
- Дитя мое, пора, - промолвил он, подавая знак помощникам. - Сегодня мы не отступимся, пока не узнаем имя Зверя. Крепись. Это сражение потребует всей твоей воли и силы. Но главное - огню веры не дай угаснуть. Вера - наш меч и щит в битве с прародителем лжи, злобы и всяческой скверны.
Святой отец говорил, наблюдая, как девушку усаживают в кресло и стягивают запястья ремнями. Речь его лилась, ровная и благостная, наставления сменяли и дополняли друг друга, глаза же холодно следили за тем, как брат Вестер перебирает в чехле пыточные иглы, а брат Ханке застегивает третий ремень на поясе Олли.
Отец Густав твердо намерился заполучить имя адовой твари, очистить девчонку и покинуть дрянной городишко не позднее завтрашнего полудня. Шесть недель длилось его пребывание в этом захолустье! Поначалу он проводил встречи раз в три дня, а теперь покидает дом бочара только для перерыва на еду и сон. И все без толку! Дьявол в этой Олли поселился или падучая ее скрутила - было, в сущности, не важно. Святой отец уже почти исчерпал запас уклончивых фраз для отчетов о злополучном деле. Нет уж - пора, пора заканчивать! Иначе рядом с именем Преподобного Густава появится вторая черная галочка. А две осечки, как одну, уже не спишешь на случайность... Кто мог знать, что спасло бы душу бедной девочки? А вот отца Густава могло спасти только громкое и бурное изгнание демона. Предпочтительно с гибелью мученицы сразу по очищении, чтобы в будущем какой-нибудь нежданный рецидив падучей не испортил чудо свершившегося экзорцизма.
- Не нужно. Прошу, - слетело чуть слышное с девичьих губ.
Густав отстраненно скользнул взглядом по оживленному мольбой лицу и демонстративно прочистил горло, поторапливая помощников. Потирая распятие на груди, он отошел к столу; почти яростно дернув за ленточку переплета, открыл библию и принялся перебирать закладки, отыскивая главу, наиболее соответствующую моменту. К этому времени брат Вестер выудил нужную иглу и, накрутив растрепанные волосы Олли на кулак, ловко воткнул острие в мягкую впадинку за ухом девушки. Первый крик отразился от голых стен, и судорога встряхнула измученное тело.
Сидевший на табурете у двери Кнот согнулся пополам, обхватывая голову руками. До чего же хотелось убежать отсюда! Не видеть и не знать. Вот как этот неблагодарный щенок - Нарр - бросить все, уехать на край земли и спать без кошмаров. Но он, Кнот, так не мог. В отличие от приемного сына, у него была совесть, и дочь он любил. А этот... смылся после того, как у девочки отнялись ноги. Будто добить решил!
Нахлынувший гнев заставил мастера опомниться. Бегство - это не путь любящего сердца. Он не покинет дочку, сколько бы горя ни пришлось вытерпеть вместе с ней.
***
Густав навис над одержимой, прислушиваясь к дыханию. После восьми ударов плетью она провалилась в беспамятство и, повиснув в ремнях, уронила голову на грудь. Наискосок от шеи к ключицам и под рубашку протянулись багровеющие росчерки.
- Воды, - коротко бросил Преподобный помощникам. - И окно на минуту откройте. Воздух нехорош.
С улицы повеяло прохладой, а ветер принес слабый запах дыма - это на площади жгли костры, отмечая праздник Второго урожая**.
Брат Ханке вышел из комнаты и вернулся, неся ковш с водой. Запрокинув девушке голову, он щедро плеснул ей в лицо из ковша.
Олли всхлипнула, закашлялась, приходя в себя. Сквозь рыдания, словно сама себя не понимая, залепетала:
- Я больше не вынесу. Не хотите оставить меня, так убейте. Лучше умереть, чтобы ничего больше... никогда...
Отец Густав, сделав вид, что не услышал, выставил перед собой распятие и сурово заговорил:
- Назови свое имя, дух скверны и обмана. Именем Бога живого заклинаю и приказываю тебе! Имя первородное, данное Творцом, назови!
Олли отвернула лицо, давясь всхлипами.
- Вы знаете мое имя, патер***. Оставьте меня. Все горит...
- Говори имя!
- Как больно, бесконечно... Пожалуйста, отпустите меня! Все горит, душа вся...
- Имя! - взревел преподобный Густав и хлестнул девушку по щеке.
Голова Олли мотнулась, и голос стал совсем тих. Чтобы слышать ее бормотание, священник навис над креслом, склоняясь все ниже.
- Брат святой так ис... тязал... го...рит...
- ...ал... рит... Ваалберит?! - вскричал победно экзорцист, отскакивая от одержимой, и, потрясая крестом, с напускным торжеством, больше похожим на облегчение, объявил присутствующим: - Имя Зверя, вошедшего в это тело, Ваалберит! Владыка соглашений, демон договоров, хранитель архива бездны! Мы спасем эту душу. Очистим. Теперь уж верно!
Кнот вскочил со стула и тут же сел обратно, сжал пальцами колени, вытягивая шею, чтобы видеть дочь.
- Что теперь, отче? Что будет? Все кончится? Я могу что-то сделать? Помочь как-то...
Мастер снова взвился на ноги, но отец Густав одернул его:
- Сядь и умолкни... сын мой. Смирение и вера - это все, чего ждет от тебя Господь в сей трудный и опасный час. Нужно пробудить демона, - сухо добавил он, обращаясь уже к брату Вестеру.
Тот охотно направился к девушке, вытягивая из чехла длинную иглу.
Олли задергалась в путах, узнав орудие пытки. Такие иглы ей уже вонзали в мышцы или под кости, чтобы дотянуться до скрытых мест, рождавших самую сильную боль. От накатившего ужаса и понимания, что мучений не избежать, девушку начало потряхивать, виски сдавило, и знакомое чувство подступающего припадка окрасило мир в серый. Комната уплыла из поля зрения, и Олли перестала ощущать себя.
***
Святой отец выкрикивал ритуальные слова на латыни, пытаясь пробиться через вой и хрип, который исторгало бьющееся в кресле тело. Кнот беззвучно плакал, стоя в углу, вжимаясь лопатками в стену. Его взгляд прикипел к дочери, и, как ни желал несчастный отец закрыть глаза, он не мог этого сделать. То, что происходило с его девочкой - это больше не было обычным приступом, это была агония. В запертую комнату уже четверть часа рвалась Тана. Упрашивала впустить ее. Мольбы сменялись угрозами и стуком. Последнюю минуту Кноту мерещился звук рыданий из-за двери, и, бессильный что-либо изменить, мастер терзался еще больше. Он бы впустил Тану, только Преподобный не велел открывать. Он и самого Кнота хотел выставить вон, но уступил просьбам.
Отец Густав воздел к потолку руку с распятием в кулаке и, прижимая второй рукой разворот книги, возопил на всю силу легких:
Последние слова ворвались во внезапно обрушившуюся на людей тишину. И, умолкнув на полуслове, Преподобный осознал, что девушка больше не бьется в кресле. На мгновение вспыхнула мысль: "Мертва!" Но Олли подняла голову и обвела ясным взором комнату. Припадок прекратился, как будто кто-то рукой взмахнул и остановил. Так резко раньше не бывало.
- Очищена? - пробормотал Густав, будто сам себя спрашивая.
Девушка пошевелила связанными руками, а затем перевела шальной взор на свои ступни и на глазах у оцепеневших наблюдателей сжала и разжала пальцы ног.
- Папа! - испуганно и вместе с тем восторженно вскрикнула она. Кнот, на ходу вытирая глаза рукавом, рванулся к дочери. Застонал, увидев, как она, разгибая ноги в коленях, пошевелила пальцами, и с шумным вздохом обнял страдалицу. Уже в следующий миг он набросился на ремни, избавляя Олли от их жесткой хватки.
Святой отец приблизился, сбитый с толку происходящим. На успешное завершение ритуала он едва ли надеялся, а на такое скорое, да еще с исцелением телесных травм - и подавно. Преподобного Густава охватило неуютное чувство. Придя сюда без капли веры в благополучный исход, более того - расчетливо обдумывая, как инсценирует изгнание демона, вколов девчонке напоследок яду скрытой в распятии иглой - он вдруг стал свидетелем божественного вмешательства. Подлый страх и обезволивающий стыд смешались в душе священника. Растерянный и подавленный, он стоял в стороне и смотрел, как бочар помогает дочери подняться из кресла. Взгляд его заскользил по белой коже на груди Олли, где еще четверть часа назад краснели вспухшие полосы, оставленные кнутом. И вдруг зрачки экзорциста сузились. Отец Густав побледнел, лицо его вытянулось, а челюсть задрожала.
- Стой! - крикнул он, выставляя перед собой распятие. - Отойди, оставь ее! Не касайся!
Кнот в недоумении оглянулся на святого отца, притягивая Олли к себе и обнимая за плечи.
- Взгляните ей на грудь, братья! Видите ли то же, что вижу я?
Олли сама отступила от отца и, отведя край рубашки, громко всхлипнула. Под ключицей на коже проступило черное пятно размером в грецкий орех; оно набухло, а потом вытянулось и сползло к сердцу, где застыло жуткой меткой.
- Печать Дьявола, - проскрежетал отец Густав. - Ведьма.
- Нет-нет! Что за вздор! - Кнот развернул дочь к себе и уставился на пятно. - Грязь какая-то. Подумаешь. Щас мы ее... - облизав большой палец, он начал оттирать, но отдернул руку, будто ошпарился. Выкатив глаза, он смотрел, как от подушечки пальца к ладони под кожей расползается чернота. Юрким червем она влезла под рукав, и вверх по руке заструился мерзкий холодок. Кнот торопливо расстегнул рубашку, и все увидели, как червь свернулся черной кляксой над сердцем точно там, где застыла отметина Олли.
Кнот поднял глаза на служителей церкви - ответные взгляды были тяжелы и исполнены решимости. В ладонь мастера ткнулись прохладные пальцы дочери, и он сжал их в неосознанном порыве успокоить и защитить. Страх перед собственным ребенком, на мгновение ужаливший сердце, пропал, вытесненный другим страхом - перед неизбежным и уже открывшимся будущим.
***
Нарр вошел в город на закате с одной лишь таброй***** за спиной. Проходя под аркой ворот, он криво улыбнулся, подумав о том, что полгода назад выезжал отсюда верхом, с сумками, забитыми едой и походным скарбом. Все кончилось: растряслось дорогой, выветрилось, ускользнуло песком сквозь пальцы. Так же, как и время ускользало сейчас, уводя за руку надежду.
Не встретив знакомых, не перебросившись ни с кем ни словом, Нарр дошел до дома и в растерянности остановился. На двери черной краской был нарисован крест, а широкий деревянный брус, прибитый к раме по косой слева направо, перекрыл саму дверь. Уняв подступившее к горлу смятение, парень обошел дом кругом, пробрался дворами, проверяя окна - все до одного оказались заколочены.
Через четверть часа, когда сумерки уже опустились на город, Нарр прокрался во двор дома братьев Гент - давних своих товарищей. С порога в гости он не хотел заходить, решив сначала попробовать иначе. Условный стук о подоконник вышел настолько тихим, что Нарр засомневался, услышат ли его. Он занес руку, чтобы повторить, но в это время за занавеской мелькнула тень. Окно, скрипнув, отворилось.
- Нарр... - ошеломленно выдохнул кудрявый парень, показавшийся в комнате. - Ты зачем вернулся? Не надо было. Уходи, пока тебя не видели. Ты очень вовремя смылся тогда. Тут такое творилось...
- Где все мои? Почему дом пустой?
Лотар - старший брат - нервно шмыгнул носом, глаза его забегали.
- Олли - ведьма.
- Чего?!
- Экзорцисты от епархии видели, как у нее печать Дьявола проявилась. Мастер Кнот, когда прикоснулся, запятнался от печати - и тогда обоих заперли в казематах под ратушей. А госпожу Тану вместе с ними два дня допрашивали - потому как посчитали, что она не может в стороне быть, если дочь ее с падшим связалась - и вчера она... скончалась, не покаявшись. Ее тело сожгут завтра на площади вместе с Олли и мастером Кнотом. Все так быстро делается, потому что преподобный Густав торопит процесс. Говорят, он очень напуган.
Нарр прислонился спиной к стене, сполз по ней и зажмурил глаза. Лотар, перемахнув через подоконник, спрыгнул на землю рядом с другом. Сжав пальцы на его плече, потормошил, заставляя посмотреть на себя.
- Говорю тебе, беги отсюда. А то и тебя сожгут.
- И правильно сделают, - процедил парень, поднимаясь. - Это я во всем виноват.
Лотар отшатнулся, недоумевая, но спросить ничего не успел - Нарр бегом рванул прочь по улице к центру города.
***
Ратушей называлось двухэтажное здание с портиком из четырех колонн на входе. Маленькая площадь перед ней сейчас казалась еще меньше из-за деревянного помоста, обложенного вязанками хвороста. Взгляд Нарра остановился на столбе, что возвышался в центре подготовленного кострища, и от ступней к коленям потянулся обездвиживающий холод. С трудом отведя взор, парень поправил капюшон и, стараясь не торопиться, прошел мимо парадных дверей ратуши на задний двор. Там, скрытый ветвями дикого кустарника, в темноте едва виднелся ряд подвальных окон. Мальчишками, Нарр с друзьями лазили туда в поисках острых ощущений. Почти на каждом окне в решетке имелись расшатанные прутья, которые можно было вынуть снаружи.
Убедившись, что вокруг нет любопытных глаз, Нарр приблизился к углу здания. Проклятый кустарник разросся, никем не тревожимый, подмял под себя стежку, которую лет десять назад протоптали неугомонные сорванцы. Протиснуться здесь, не лишившись одежды, казалось невозможным. Чертыхаясь сквозь зубы, Нарр двинулся вдоль кустов, высматривая случайную прореху в живой изгороди. Он уже отчаялся, когда нога вдруг ступила в пустоту - парень чуть не упал, сбившись с шага. Потоптав невидимую в сгустившихся сумерках землю, Нарр понял, что набрел на неглубокую канавку, какие появляются в тех местах, где много ходят или, как в этом случае, ползают туда и обратно. Он проверил догадку и оказался прав: новое поколение малолетних проказников нарушало запреты так же, как и их предшественники - под кустарником обнаружился лаз, уводивший вбок и вдоль стены к окнам подвала. Сняв плащ и припрятав скрутку в ветвях, Нарр по-пластунски преодолел преграду и приник к заветным окнам.
- Олли, - шепнул он в сырую беспросветную тьму.
Вслушавшись, парень не различил ничего: ни дыхания, ни даже слабого движения воздуха. Не позволив себе разувериться, он пополз дальше.
Второе окно было так же черно и мертво, а за ним и третье, и четвертое.
- Олли, - позвал он чуть громче, пытаясь разглядеть хоть что-то.
- Кто ты? - донеслось вдруг из темноты.
- Олли, ты здесь! Это Нарр! Я вернулся, я тут! Где ты? Я не вижу...
Полминуты спустя по ту сторону решетки появилось что-то белое. Подол ночной сорочки. Тонкая кисть прижала ткань, и девушка, опустившись на колени, заглянула в низкое оконце. Нарр протянул руку, изнемогая от желания прикоснуться к ней, похожей на тень, но Олли отстранилась, не позволив до себя дотронуться.
- Нарр... - сдавленно произнесла она, скользя взглядом по его лицу. - Зачем вернулся?
- Как бы я мог бросить тебя?
- Но ведь бросил.
- Нет! Я же... - Парень осекся. Что он мог ей сказать? Что заключил договор с демоном, чем привлек еще большую беду на их семью? - Я заберу тебя. Здесь прутья вынимаются. Освобожу окно. Ты худенькая - протиснешься. У меня с собой плащ, оденем тебя... Олли, ты как же в такой холод в одной сорочке?! - спохватился он.
Девушка бледно улыбнулась, качая головой.
- Я не чувствую холода. И голода, и боли. С тех пор как... - Она не договорила. - Я никуда не пойду с тобой. Не хочу. Пусть сожгут и все кончится.
- Нет-нет. Что ты такое говоришь?
- Родителей мучили три дня кряду - я слышала их крики. Мама мертва... А меня не трогают - боятся.
- Почему? - севшим голосом спросил Нарр.
Олли фыркнула:
- Потому что я ведьма! - прорвавшийся смех сменился всхлипами и быстро сошел на нет. Притихшая, девушка прошептала: - Кажется, в самом деле ведьма.
- Это не так, - Нарр снова попытался коснуться ее, но Олли встала с колен и отошла от окна. - Убежим, прошу тебя! И отца заберем! Он же где-то рядом?
- Он не сможет... Оставь нас. Уходи! Зря пришел. Беги сам. Ведь уже давно сбежал... Тебя нет. Ты - ничто! Пустое место!
В наступившей тишине послышались сдавленные рыдания, и этот тихий плач ранил Нарра гораздо больнее слов. Он долго не мог заставить себя заговорить.
- Нет... Нет, Нарр - не дам. Уходи, родной, пока можешь. Я не хочу замарать еще и тебя этим... Ты не понимаешь, глупый. На мне Печать, и она живет сама по себе. Меня нельзя касаться.
- Олли, мне все равно! Посмотри - я тоже отмечен! - вскричал Нарр, не зная уже, как помочь, как вытащить сестру отсюда.
Через минуту молчания в окне снова показалась Олли. В темных глазах плыла бездна страха, непонимания и муки.
- Что ты сейчас сказал?
Нарр дернул ворот куртки и расстегнул пару пуговиц, оттягивая ткань.
- Я получил эту метку, - заговорил он, пока Олли смотрела на черное пятно под его ключицей, - когда пообещал демону душу в обмен на... твое... Олли?
Лицо девушки исказилось. Тени легли уродливой маской.
- Так это ты... Ты!
Она отпрянула от окна, и тьма поглотила ее силуэт.
- Вернись, Олли. Вернись... - обессилено прошептал Нарр, понимая, что теперь потерял ее окончательно.
- Беги, Нарр, пока ноги несут! - закричала ведьма из глубины своей темницы. - Ах, как бы я хотела, чтобы твой отец никогда не появлялся на пороге нашего дома. С тобой на руках!
***
Нарр шел по знакомой дороге, ничего не видя вокруг. В ушах уже третий день стояло гудение пламени. В ту ночь он до рассвета просидел под стеной каземата, где заточили Олли, не обмолвившись с ней ни словом больше и не услышав ни единого вздоха из темной утробы подвала. Поутру ведьму увели. И Нарр тоже покинул укрытие. Не чувствуя земли под ногами, он вышел на площадь и стоял в толпе, не поднимая глаз, пока все не закончилось. А потом рванул на злосчастный перекресток, где в ночь мабона встретил лживую тварь, с которой по глупости заключил договор.
И вот, костер уже горел, мучая Нарра болезненно врезавшимся в память запахом, а сам парень почти с ненавистью следил за солнцем, бесконечно медленно сползавшим в раскаленное марево горизонта. Казалось, лишь последний закатный луч погаснет, и Подорожник выйдет к огню - поглумиться над простаком, который не только сам отдался во власть демона, но и обрек на мучительную смерть родных людей. Да только солнце уже покинуло небосвод, и звезды холодными искрами разгорелись в вышине, а хозяин перекрестков не спешил показываться. Ярость закипала в груди Нарра, как ведьмовское зелье, клокоча, норовила выплеснуться, и сдерживать ее не было никакого желания. Когда темнота стала густой, словно деготь, Нарр вскочил на ноги и закричал в необозримую пустоту ночного поля:
- Где ты, тварь?! Выйди ко мне! Ты не выполнил свою часть договора! Значит, моя душа по-прежнему в моей власти!!!
- Лжешь, мальчишка, - прошипела тьма за границей света.
Нарр, вздрогнув, нервно осмотрелся, но не увидел говорившего. На этот раз демон не захотел примерять маски.
- Олли, Тана, Кнот - все мертвы... - через силу произнес он. Даже думать об этом было больно, не то, что говорить.
- И что же?
- Ты должен был очистить ее от недуга и любых злых духов, которые могли причинять ей страдания. Она должна была быть чиста и здорова!
- До конца своих дней, - подхватил голос. - Она и была.
