А ведь были у нас и настоящие певцы. Талантища, я бы сказал.
На первом курсе мы узнали, что у нас, оказывается, есть хор. Нет, не тот, который "Академический, дважды мужской...", и о котором я только что докладывал.
А вполне официальный, с разбивкой по голосам и бывшей оперной певицей в качестве руководителя и одновременно концертмейстера.
По слухам, за участие в хоре давали дополнительные дни к отпуску, что для нас, иногородних, всегда было большой ценностью. Так что - нашлись слабые духом, ага.
В итоге все, кто имел желание и хоть какой-то музыкальный слух (я, Валюта и Феликс), пройдя коротенький и несложный экзамен, вскоре заняли свои места в стройных рядах иногородних курсантов ОИФ, жадных до хоровой музыки, а ещё больше до внеплановых отпусков.
Тематика песен была в основном незамысловато-морская: "Прощайте, скалистые горы!", "Крейсер Аврора" и т.д.
Но хитом наших немногочисленных публичных выступлений была, конечно, песня из репертуара супергруппы всех доперестроечных времен и советских народов "Песняры". Ага, тот самый "Уголок России".
Все куплеты этой песни исполнял солист хора Вася Надулишняк, электромеханик с параллельного потока и уроженец города Бельцы Молдавской ССР.
Как многие представители этой солнечной республики, Вася был необычайно смазлив, скромен и улыбчив.
Надо ли говорить, что он ну очень нравился нашей стареющей хор-даме, за что и был выдвинут в солисты. Пел он тоже хорошо, жалобно.
Когда Вася, вставая от усердия на цыпочки, тянул ручки в балетном замке и со своими характерными гуцульскими нотками выводил:
Встаю, не глядя на часы,
Берёзкам шлю привет.
Такой задумчивой красы
Другой на свете нет!
- седые преподаватели открыто роняли скупую слезу, и даже суровые командиры рот украдкой царапали себе мужественные лица золотым нарукавным шитьем.
Песня сделала Васю известной в кругу курсантов, преподов и командиров. По слухам, он был даже любимчиком у самого Красного Командира Варехи, а это на курсантских весах дорогого стоит.
Учился он, к слову, тоже неплохо и по распределению попал прямиком в Эстонское пароходство.
Сдается мне, что именно из-за этой песни у Васи к концу учебы сложилось стойкое отвращение к березкам, синим туманам и прочим атрибутам Родины, потому что чуть ли не в первом же рейсе Вася попросил политического убежища в Дании. Там, видимо, краса не такая задумчивая.
Злые языки впоследствии утверждали, что позже Вася был вынужден вернуться к сольному исполнению "Уголка России" на улицах Копенгагена из-за довольно скудного даже для молдаванина пособия по безработице.
Но я его после училища больше не встречал, поэтому подтвердить сей факт не могу.
А надобно сказать, что редкие, но часто и успешные попытки остаться за бугром во время рейса происходили с давних времен и в разных пароходствах практически непрерывно.
Так, например, в БМП в начале 80-х некий четвертый помощник даже вывез жену под койкой в рундучном отсеке. Гы, как уж она там жила - даже представить себе трудно.
После этого случая на судах типа "Владимир Ильич" повсеместно были спилены боковины выдвижных ящиков.
В середине 80-х в Антверпене политического убежища попросил второй помощник одного из судов Эстонского морского пароходства.
Как рассказывал мне непосредственный свидетель этого события, моторист Саня Марфин, который был с ним в одной "тройке" в злополучном увольнении - "секонд" просто сказал, что отойдет в туалет, вроде как на немного пописать.
Но пропал, падло, надолго и появился только через час, проехав мимо них в полицейской машине и помахав рукой на прощание. Наебал, гнида.
Когда Саня с напарником-матросом поняли, что второго помощника и одновременно старшего по "тройке" они больше не увидят - они решили немедленно принять соответствующие меры. То есть отметить этот исторический факт походом к веселым и дешевым блядям на улицу красных фонарей.
Но не успели подельники пройти и ста метров в выбранном направлении, как навстречу им попалась главная "тройка" парохода в лице Мастера, Деда и первого помощника.
"Как дела?" - спросил комиссар, пребывая в благодушном настроении после выпитого литра карамельного бельгийского пива.
"Дела пиздец - второй остался!" - мрачно ответил Саня, понимая, что девочки на сегодня отменяются. Носит же пидоров всяких где не надо.
И тут впервые Саня реально увидел, как у человека волосы встают дыбом.
После этого случая Саня с напарником весь оставшийся рейс писали сочинение на тему: "Почему мы силой не задержали второго помощника".
Комиссар, естественно, в следующий рейс не пошел. Так и хочется соврать, что расстреляли нашего политрука кровавые палачи бесчеловечного режима насмерть, гы-гы. Но это вряд ли: скорее всего просто навеки опустили ниже плинтуса.
В веселые года перестройки попытки остаться за границей приобрели уже массовый и иногда даже абсурдный характер, да и буржуи стали относиться к этому более прохладно.
Один знакомый механик с нашего выпуска, попавшись в шведском порту на продаже водки туземным докерам, чуткою жопой ощутил все дальнейшие перспективы работы в пароходстве и предпринял немедленный марш-бросок до ближайшего полицейского участка, с непременным запросом о политубежище.
Полицейские уже о контрабанде водкой знали, поэтому посадили механика в свою вольву и доставили обратно с последним европейским комфортом прямиком в ручки мастера и помполита.
А нехуй потомушто. Надо было под педика косить, хотя бы.
Честно говоря, мне и самому предлагала остаться в Америке группа религиозных семейных миссионеров-моряков, которая на небольшом корыте слонялась по африканским портам, проповедуя идеи Баптистской церкви среди местного туземного населения.
И сделали они это очень хитро. Сначала выделили меня как молодого и холостого, к тому же свободно говорящего по-английски, еще при первой встрече.
А затем пришли к нам в гости с несколькими бутылками вискаря, поручив меня охмурять одинокой молодой и симпатичной, но очень уж прыщавой американке, которая реально положила на меня свой томный баптистский глаз.
И хотя на пороге уже стоял распад великой империи, перспективы дальнейшей жизни и работы с ебанутыми баптистами в сраной Африке меня отчего-то не прельстили.
Однако, будучи гостеприимным советским моряком, виски я, как полагается, беззастенчиво выжрал, над предложением присоединиться к ним обещал подумать, а как аванс под будущий контракт предложил американке ознакомительную интимную близость, чисто на полшышечки.
Злые баптисты поспешно ретировались, ну а под утро мы и сами в море ушли.
Не наши стройные тела
Гавайским овевать пассатам,
Не нас маманя родила
Под флагом звездно-полосатым.
А в тех краях, где нас на свет
Произвела она когда-то -
Почти и разницы-то нет
В словах "зарплата" и "заплата".
Тот же Саня Марфин, который рассказал мне историю про оставшегося в Антверпене второго помощника, в Эстонском пароходстве был личностью не менее легендарной, чем основатель макаровской Катюши капитан Константин Олегович Баранов.
Познакомился я с Саней на паромах сразу после училища, куда меня направили в ожидании получения новой визы вместо старой, закончившейся с окончанием бурсы.
Новые большие паромы ходили между материком и эстонскими островами Сааремаа, Хийумаа, Вормси.
Наш старый и маленький паром "Сыпрус" постройки аж 1957 года делал ежедневные рейсы из Пярну на маленький остров Кихну в Рижском заливе.
Паромы выполняли в ЭМП роль кадрового отстойника, тюрьмы, ссылки и дома престарелых одновременно.
Работали там исключительно залетчики, пьяницы, контрабандисты, пенсионеры и юные караси.
Последние ждали скорой визы, поэтому и впитывали в себя морской дух бывалых паромщиков, а также их рассказы и наставления - как губка воду.
Капитаном у нас был старый еврей Владимир Борисович Дольский, отработавший до этого не менее 50 лет в загранке, но, по причине старости лет, а также склочного характера вкупе с 5-ой графой, списанный на паромы.
Видимо, очень боялись в кадрах, что он метнется перед смертью на Землю обетованную.
Дольский кадры и остальное руководство пароходства ответно не любил и почти про каждого с неэстонской фамилией озлобленно говорил: "Он же еврей, сука, настоящий еврей".
Жил на пароме Борисыч тихо и незаметно, команду без надобности не трогал и из своей каюты спускался только изредка - пожрать в столовую, в старых еврейских кальсонах со штрипками и классически вытянутыми коленями, да еще на мостике обязательно присутствовал во время всех переходов на остров и обратно, но тут уже в брюках, отдаленно напоминающих форменные.
Сидел он при этом впереди у самого лобового иллюминатора, вперившись вдаль и подавая команды рулевому.
Лишь когда штормило, он слезал со своего кресла, хватался за релинги на передней панели приборов и, во время очередной волны и крена на борт, оглядывался назад и, хищно улыбаясь, повторял одну и ту же фразу как цитату из Талмуда: "Ой, блядь... Ой, блядь...".
Немногочисленная команда в большинстве своем проводила весь четырехчасовой переход туда - и такой же сразу обратно - под полубаком в боцманском помещении, которое к тому времени было переоборудовано под неофициальный пивной бар.
Посредине стояла бочка-стол с кружками. Вокруг разные баночки-сиденья. Рядом несколько пятилитровых канистр разливного пива, которое закупалось каждое утро.
По углам, создавая неповторимый пиратский уют, скромно и ненавязчиво висели и лежали канаты, цепи, талрепа и разный прочий такелаж, который так любят развешивать для антуражу в нынешних "морских барах", где он так же уместен, как австралийская собака динго в Тамбовском зоопарке.
Тут же стоял ещё здоровенный мешок с сушеной рыбой, которая закупалась по дешевке у соседней рыбацкой артели и вялилась на огромном деревянном каркасе с множеством поперечин на крыше мостика, аккурат между трубой ГД (для тепла) и антенной единственного радара.
Рулевые, подменяясь на обед, шли не в столовую, а под полубак.
Боцман же и подменные матрос с мотористом и вовсе сидели в каморке безвылазно с небольшими перерывами на швартовку.
Боцманюга дядя Коля, вылитый Бармалей по виду, с огромной окладистой черной бородой, в традиционном ватнике и неизменной красной лыжной шапочке с помпончиком на голове, при общении с местным населением на все вопросы отвечал одним предложением: "Йя, йя, куратт...".
Впрочем, иногда, будучи в подпитии, и сам он, усердно изображая эстонский акцент, обращался к аборигенам со зловещей улыбкою и загадочной фразой: "Сдрафстфуй, лошать! Я Буденный!". Островитяне пугливо шарахались.
Под этим полубаком я и услышал сотни морских историй про веселые рейсы и удачную отоварку, про гулянки в Африке и залеты в Кениге (Калининграде), про то, как надо прятать икру и сдавать кроличьи шапки в Канаде... да много чего еще.
Очень жалею, что по молодости я эти истории не записывал, так как все забылось впоследствии с возвращением в Россию, уходом на берег, бандитскими 90-ми и сытыми 2000-ми.
Одним из кровных врагов Дольского (уж не знаю почему!) был также известный капитан по фамилии Гольдштейн.
Известен он был тем, что работал на очень блатном пароходе "Юрий Клементьев", а также благодаря случаю, передававшемуся позже из поколение в поколение.
Как-то судьба забросила Гольдштейна в Арктику, где он шел в караване, возглавляемом каким-то ледоколом.
В один прекрасный момент ледокол дал команду застопорить всем ход. Деталей не помню - то ли видимость ухудшилась, то ли водки захотелось ледокольщикам попить...
А команды ледокола в Арктике принято было всегда выполнять беспрекословно.
Гольдштейн же спустя какое-то время вообразил себя Нансеном с Амундсеном в одном лице и приказал дать ход.
Далеко он, конечно, не ушел, мешал сильный лед. И вскоре с ледокола его жалкие потуги были замечены - о чем капитан ледокола немедленно сообщил по общему караванному каналу УКВ, кротко поинтересовавшись: "Кто эта блядь в 2-х кабельтовых от меня, что елозит жопой во льду несмотря на мой категорический запрет?"
Гольдштейн очень оскорбился такой постановкой вопроса и, надув щеки, пафосно провозгласил на всю Арктику, что это не какая-нибудь блядь, а он, ледовый капитан Гольдштейн!
"Как-как? Говнштейн?" - как бы недоумевая переспросили с ледокола, заставив экипажи двух десятков судов валяться некоторое время на палубе, умирая со смеху.
Историю эту я слышал от многих. Но особенно её любил рассказывать Папа Дольский.
Саня Марфин, моторист и сварщик, контрабандист и вечный залетчик по пьянке, был женат на эстонке. Точнее, его Ритка была наполовину русская по отцу, но по матери - эстонка.
Потому как в смешанных семьях Эстонии национальность, как у евреев, определялась по матери. Особенно в семьях морских, когда с отцами не общались по нескольку месяцев: хуй его разберешь, кто папа, а мама-то вот она.
Оттого сыновей Сашкиных звали Марти и Андре. И в ответ на вопросы, заданные по-русски, они большей частью лучезарно улыбались. Жены-эстонки были счастливы.
Мужья-русские находили утешение в рейсах и веселых заходах в Ригу, Клайпеду и Калининград.
Противоположная картина была, когда мать в семье русская, а отец-моряк - эстонец.
Мужья весь рейс вещали про неповторимость и индивидуальность Эстонии, особо консервативные националисты говорили между собой только на родном языке, демонстративно не замечая присутствия русских членов команды.
Один капитан даже заставлял печатать недельное меню исключительно на эстонском языке. Для себя и ещё двух-трех чухонцев.
Остальные 30 человек команды из всего меню понимали только слова "Борщ", "Солянка" и "Бефстроганов".
Поэтому нововведение скоро себя изжило.
Однако, весь их националистический дух традиционно испарялся после швартовки в Таллинне, когда, телефонируя с парохода домой, они, смущаясь и краснея, быстро переходили на великий и могучий.
Потому как их русские половинки вкупе с детьми эстонского не знали, знать не хотели и требовали общения на единственно доступном языке родных осин.
В начале 90-х один мой капитан, выходец с острова Сааремаа Тармо Бернхардович Кыутс, организовал во время рейса курсы эстонского языка для желающих из числа экипажа.
Народу на первом занятии было человек двадцать. Тармо начал занятие с двух, как ему казалось, ошарашивающих фактов, способных надолго заставить русский контингент засесть за учебу эстонского языка.
Первым фактом было якобы эстонское происхождение названия города Москва.
Вторым, что эстонский язык занял третье место в мире по красоте на каком-то международном конкурсе малопонятных языков.
Народ в большинстве охуел и на второе, как впрочем и на третье, занятие попросту не пришел: находясь, видимо, все так же в охуевшем состоянии.
Как следствие, единственными учениками Тармо в рейсе были пом.механика Эрик Эркманн, матрос Юра Тийт и моторист Саня Лийв.
Ребята с отцами-эстонцами, но с русскими матерями. И не то чтобы этот эстонский им стал очень нужен на тот момент - просто перед Тармо было совсем уж неудобно.
А Тармо после отделения Эстонии последовательно назначался начальником Талиннской мореходки, командиром Эстонской погранстражи и финально - главнокомандующим Эстонских сил обороны.
Ныне он вице-адмирал в отставке и по-прежнему ратует за укрепление восточной границы.
А я с ним когда-то водку пил на празднике Нептуна при пересечении экватора. Как оказалось - с будущим министром обороны страны-члена НАТО.
Пришел к нам как-то новый капитан на пароход. Азейрбаджанец Оганезов - известная кстати на флоте династия.
А третьим помощником в экипаже в ту пору был армянин по имени Петя Узун-Гигоян.
Джиджоян, как коверкали его фамилию тупые буржуйские представители власти.
"А тут у нас свой Нагорный Карабах на мостике!" - с удовольствием шутили мы весь рейс.
С этими фамилиями вообще смех.
В Штатах, например, на приход заявляется здоровенный иммигрэйшн, садится за стол, берет судовую роль с паспортами и давай фейс-контроль проводить.
Да ещё и с тупыми шуточками американскими - ты, мол, хорошо сохранился, прямо не узнать... наверное, не ты на фотке.
Один такой шутник пришел к нам да и охуел через три минуты - вызывая поочередно из списка экипажа товарищей Маркса (матрос-эстонец), Ленина и Андропова.
И шутки сразу кончились, и рот открылся во всю Ивановскую. Это Вам не Смиты с Блэками!
А названия пароходов - одно только "70-летие Октября" чего стоит. Ходил я на таком балкере пару лет. Подходим на рейд любого буржуйского порта, вызываем лоцманскую станцию и давай морским алфавитом-спеллингом озвучивать наше гордое имечко.
Интереснее всего с арабами было.
"Джидда-пайлот, зыс ыз Сиера Эко Майкл Индиа.......и так до бря (22 буквы всего) - Ромео, Янки коллинг. Хау ду ю рид ми?"
Обязательно следуют 2-3 просьбы повторить. Затем десятиминутная пауза, во время которой арабка пытается воссоединить все эти буквы в одно название.
И наконец неуверенное тягуче-певучее, по слогам, под дружный гогот присутствующих на мостике моряков: " Сье-ми-дье-ся-ти-ле-тьеее ок-тья-брья, зыс из Джидда пайлот!"
Надо сказать, что свободолюбивые прибалты после отделения от СССР пароходы свои враз переименовали. Но все по-разному: менталитет, хуле.
Тупая чухня, высунув язык от усердия, холодной зимой полностью перекрашивала все названия, отдаленно напоминающие русские, на всякие Хыйны-Мыйны-Пюльти-Кюльти и т.д.
Даже своих соплеменников-революционеров Яана Анвельта и Виктора Кинигисеппа не пожалела.
Бережливые же и хитрые латыши подошли к этому процессу более творчески.
Приписали к русским фамилиям и именам по буковке "с" в конце - и вот уже нет знаменитого русского ученого Михаила Ломоносова, а есть природный латыш Михаилс Ломоносовс.
И пошли по синему морю латыши Иванс Кулибинс, Иванс Ползуновс и Василийс Струве. А также Композиторс Чайковскис.
Впрочем, в своеобразном чувстве юмора прибалтам не откажешь - один из старейших капитанов ЭМП, А.Каск, ставший впоследствии начальником пароходства, как-то на профсоюзную заботу о быте моряков ответил так, что на полном ходу, с брызгами, навечно вошел в морской фольклор.
На судно из профкома пришла радиограмма с разнарядкой: доложить, кто из членов команды занимается спортом и каким именно; а также каким видом спорта хотели бы заниматься другие члены команды.
Мастер не моргнув глазом отстучал:
ВСЯ КОМАНДА ЕДИНОГЛАСНО ВЫРАЗИЛА ЖЕЛАНИЕ ЗАНИМАТЬСЯ КОННЫМ СПОРТОМ ТЧК ПРОШУ СРОЧНО ВЫСЛАТЬ ИНВЕНТАРЬ БЛИЖАЙШИЙ ПОРТ ЗАХОДА ТЧК КМ КАСК
Домино
Свой первый рейс за бугор я сделал в 1985 году в качестве матроса без класса на лесовозе "Советский моряк" из Архангельска в Гулль и обратно.
Валютная зарплата у меня была тогда что-то около 30 копеек в сутки - что позволило мне получить у 3 помощника по приходу в Англию целых 6 английских фунтов ихних ебаных стерлингов и отправиться в своё первое увольнение на буржуйскую землю с кучей грандиозных планов о покупке джинсов и другой модной одежды.
Компанию мне дополняли шеф Серега и электромеханик Саня как старший тройки, с которыми я сдружился за время перехода во время традиционных доминошных поединков.
Надо сказать, что домино было наиболее популярной игрой на флоте. Особенно в Северном пароходстве.
Конечно, некоторые уже расписывали втихаря пульку по каютам, но карточные игры считались не вполне разрешенными официально.
Уже гораздо позже, после сокращения с флота помполитов, они прочно вошли в жизнь моряков и вытеснили все остальное, включая домино и мини-бильярд.
А тогда в домино играли практически все и практически весь день.
После вахтенной смены - мостик против машины.
После обеда. После окончания рабочего дня и до отбоя на победителя.
В общем, стук костяшек смолкал только на ночь, а уже с утра после завтрака начинались новые баталии.
Традиционно на судах проводились чемпионаты. Иногда не просто на интерес.
В каждом пароходстве были свои особенности игры. В Архангельске играли в "морской вид". Не до 101, а до 150.
И особенно позорным было проиграть, получив так называемого "козла морского". Когда соперники заканчивают игру двумя дуплями - "голым" и "шестерочным".
Вот такой позорный случай и произошел на переходе с постоянной парой дед-помполит.
После чего раскрасневшийся от злости стармех одним движением сгреб все кости в огромные ладони и с размаху высыпал их на голову несчастному партнеру-комиссару.
Интересно, что помполит отнесся к этому случаю с юмором и на следующий день, сев за игровой стол, первым делом под смех всего экипажа достал из под стола и надел на голову каску.
Порнуха
Но вернемся к моему первому увольнению. Уточнив сколько денег я получил за рейс, мои приятели многозначительно переглянулись.
После чего провели меня мимо витрин нескольких магазинов, убеждая, что купить я себе ничего не смогу из-за высоких буржуйских цен.
Потом также многозначительно объявили, что мы идем в кино. Права голоса у меня на тот момент не было, и я безропотно поплелся за ними.
Вскоре мы уже покупали билеты в маленьком кинотеатре аж по одному фунту за штуку(!!!) и рассаживались в небольшом зале мест на 30-40.
Охуевающий от цены билета, я плюхнулся в мягкое огромное кресло между Серегой и Саней и стал охуевать уже от зала. После наших огромных кинотеатров с их деревянными сиденьями я пребывал в сильнейшем шоке.
Очередным предметом для охуевания стали пепельницы. И то, что во время сеанса разрешалось курить.
Однако, это были цветочки. По настоящему я охуел, когда начался фильм.
Сейчас я понимаю, что это была не порнуха, а эротика. Порнуху в кинотеатрах не крутят.
Но все равно то, что я увидел, и рядом не стояло с единичными кадрами голых сисек в наших фильмах, да и фильмы те наперечет.
Синьор Робинзон, на который меня не пускали из-за маленького роста, и Новые Амазонки нервно курили трубку.
На экране был сплошной секс, постоянные соития, перемежаемые редкими диалогами исполнителей.
Минут через 10 я несколько пришел в себя и огляделся вокруг. В зале помимо нас было ещё человек 10.
Все - мужчины, все по одному и все пенсионного возраста. Наша бравая тройка несколько выделялась из общей картины.
Не сговариваясь, мы закурили, и тут пришла очередь англичан охуевать от облака Беломорного дыма, которое быстренько вытеснило жалкие струйки ароматов всяких Кэмелов и Ротмансов.
После фильма на пароход я шел с трудом. Цеплялось, знаете ли. Сильнейшее физическое возбуждение мешало мне перебирать ногами в попытке успеть за более привычными к таким просмотрам моряками.
Потраченный фунт был уже напрочь забыт. Перед глазами стояла одна "обнаженка".
Вторым запомнившимся мне просмотром порнухи (да, уже настоящей порнухи) была стоянка в Таллинне в 1988 году.
Третий помощник капитана Петя Узун-Гигоян, у которого традиционное морское влечение к женским половым органам усугублялось армянским происхождением, достал на соседнем судне кассету с реальным жестким порно.
Вечером просмотр был организован в кают-компании для узкого круга лиц. Присутствовали Петя с женой, приехавшей из Питера, я с таллиннской подругой и ещё несколько приближенных к нам членов экипажа.
Порнуха была классическая немецкая. Практически никакого сюжета, один непрерывный жесткий трах.
Через 15 минут после начала интеллигентная Петина жена посчитала невозможным свое дальнейшее нахождение в нашей компании и решительным шагом бросилась к выходу.
За ней с плотоядной улыбкой метнулся Петя. Позже он объяснил их семейный поступок высокоморальным воспитанием. Мы же списали все на длительное воздержание.
Подруга моя в отсутствии женского пола немного напряглась, но мужествено досидела до конца фильма. Позже, однако, пожелала подобные фильмы смотреть без посторонних.
Но самое главное мы обнаружили ближе к середине фильма.
Оказывается, не все иллюминаторы были закрыты шторами и , как следствие, все присутствующие в округе докеры и тальманши толпились на палубе около окон кают-компании, испытывая страшную тягу к прекрасному.
Надо ли говорить, что грузовые работы на районе возобновились только с окончанием кассеты?
Позже порнуха, став более доступной, прочно вошла в обыденную жизнь моряков во время рейсов.
Поначалу ежедневные вечерние просмотры собирали не менее 15-20 человек.
Фильмы живо комментировались. Предпочитались все же кассеты с сюжетом.
Особо стойкие маслопупы уползали из салонов лишь к утру, бороздя напольное покрытие выступающими набухшими органами.
Со временем эротоманов становилось все меньше, и в итоге в каждом экипаже этой традиции к концу рейса никогда не изменяли лишь человека 3-4 из числа старперов, которые приходили в салон как на вахту и смотрели всегда молча, иногда даже засыпая.