Я бы вот кого еще убил - Дарвина, Чарльза Робертовича. От его эволюционной теории вот уж сорок лет как жизни нет. Его счастье, что вовремя помер.
Вот скажите - если человек, йети его маму, суть продукт длительной эволюции, венец творения, то отчего он так пахнет? Неужели эволюция трудилась миллионы лет, чтобы на выходе получить существо, на одном конце которого находится дурно пахнущее хайло, а на другом - дурно пахнущие ноги?
Мусор в собственном подъезде зачем выбрасывать, господа сапиенсы? Объясните темному неандерталу из дальней имперской провинции. Я, конечно, тоже поначалу мусоропровода пугался - там ветер воет как голодный упырь и крысы скачут. Но ведь заставил себя, переломил, освоил передовую технику. Тут ведь как - или себя переломишь, или ноги в темном подъезде переломаешь: мусор, он скользкий бывает, а свет у нас в подъезде только по праздникам.
Или вот скажите, как объясняет эволюционная теория неудержимое стремление высокоразвитого организма нагадить в моем подъезде? Кругом вон кусты, деревья, собачьи выгоны - задирай себе ножку на любой подходящий предмет: и территорию пометил, и душу облегчил.
"Ради Бога осчастливьте, прекратите писать в лифте" (с)
Ан нет. Не могут поступиться прынципами. В знак протеста еще и насрали в подъезде, вольнолюбивые карбонарии.
Видно, это и есть она, их долгожданная свобода, торжество демократии, апофегей развития личности в свете научной эволюционной теории.
Иногда мне кажется, что нас все-таки захватили злые инопланетяне из телевизора: ходят вокруг, вроде по-русски разговаривают, в магазин за водкой бегают, а вот понять их не могу. Неустанное же наблюдение за ними в условиях естественного ареала обитания приводит меня, эволюционно недоразвитое существо, в некий умственный ступор, если такое понятие вообще применимо к изначально неразумному созданию.
А вот еще видал как они своих собак кормят. Стоит хомо с собакой у мусорного бачка, достает оттуда босыми руками разные пакетики и кулечки, разворачивает, нюхает... Собачка нервничает, с лапы на лапу переступает и всем своим видом показывает крайнюю заинтересованность и бон аппетит. Время от времени находит этот хомо что-то в мусоре, предлагает собаке: извольте откушать. Та иной раз скушает, а иной и побрезгует пролетарским угощением. Этак трогательно все, по-домашнему. Я было удивился, но мужик мне разъяснил: "Что же ей, самой в бачок лазить?"
А поливальную машину, работающую в дождь пополам с мокрым снегом, видели? Я-то уж на них и внимание перестал обращать. А снег тут как убирают: уборочные машины день и ночь валят снег на тротуар, а жизнерадостные дворники-хомо лопатами опять сбрасывают его на проезжую часть. И так до весны, пока снег не растает: ага, высокие технологии.
Зимы тут тяжелые бывают. Сегодня снег, завтра потечет все, а послезавтра морозом весь город прихватит, аж уши заворачиваются - и все вокруг, схваченное тонким ледком, смотрится словно сквозь немытое стекло, потустороннее какое-то, с дымкой, и оттого кажется слегка развоплощенным, что ли. Дома, люди, деревья, машины - как в детском стеклянном шаре, и кружит, вихрится над нами сказочная, нереальная, какая-то ненастоящая за толстым стеклом метель.
В один из таких дней ехал я на своей обледенелой машине по обледенелому городу, и вдруг капот машины на моих глазах стал прозрачно-дымчатым, призрачным, бестелесным; словно из плотной массы машины выглянула на мгновение ее выпирающая из оболочки душа, и этот призрак, фантом капота, продолжая сохранять его форму, оторвался от тела машины и взлетел в заиндевевшее небо. Какое-то время я видел все сквозь него, сквозь его мутную, в прожилках, трепыхающуюся структуру - словно распахнулось на миг окно в какой-то иной мир, и пропорции привычного мира плавились, расплывались и трепетали в этом окне, и я чуть не обосрался, но не от страха, а от восторга, граждане. Потому что я летел прямо в это окно с разрешенной скоростью семьдесят километров в час.
А еще мгновение спустя призрак с треском ударился в лобовое стекло и разлетелся крошевом ледяных искр, и тут я опять чуть не обосрался, но уже от огорчения.
Потому что этот странный, манящий, струящийся мир в какие-то доли секунды родился на моих глазах и тут же умер от удара твердым тупым предметом, и мне теперь уже никогда, никогда в него не попасть.
Все, конечно, оказалось до банального простым - покрывавший весь капот тонкий ледок чуть оттаял, разбуженный теплом двигателя. а встречный ветер оторвал его от капота и, закрутив, бросил на меня - целиком, сплошным полупрозрачным листом, в деталях повторяющим все его изгибы и неровности.
Вот так и меня, наивного провинциального неандертала, поманил призрачным окном в чужой туманный мир этот вечный город, а потом этим же миром - и по головушке, по мудрому, человечьему, ленинскому лбу: не желай странного.
Устал я, братцы. Хочу назад, в родное племя, где горят по ночам пионерские костры, где призрак империализьма бродит в тумане и хищно щелкает вставными челюстями, но мудрый вождь красив, статен и густобров, а броня крепка и танки наши быстры. Там хоть и обрыдло все, зато знакомо и насквозь понятно, и есть, есть уверенность в завтрашнем дне, товарищи.
Тут же такое иногда бывает - ум за разум заходит, право слово.