Весна пришла в Москву нежданно и слезливо. Серое, еще по-зимнему неприветливое небо, день за днем поливало столицу хлестким холодным дождем; разлившиеся тут и там лужи затопили тротуары и мостовые, со свирепым ниагарским шумом извергаясь в сточную трубу; покосившиеся блеклые сугробы не выдержали натиска пробирающегося в мегаполис тепла и медленно растаяли, оголив темную, насквозь промокшую матушку-землю.
Пришла весна и на чердак старого сталинского дома на Малой Дмитровке, где жил герой этой истории - 56-летний Олег Степанович, пушкиновед и коренной петербуржец, несколько лет тому назад приехавший в Белокаменную по приглашению племянников, наобещавших "золотые горы". Предприимчивые москвичи убедили своего родственника продать питерскую квартиру (надо сказать роскошную - на Петроградской улице, с высокими лепными потолками, двойными дверями, декорированными витиеватыми витражами, просторной кухней и полными воздуха комнатами) и вложить вырученные деньги в "стопроцентно прибыльное дело". Олег Степанович, будучи человеком крайне доверчивым и добрым, послушался, продал свое единственное недвижимое имущество и прибыл в Москву, рассчитывая не более чем через полгода вернуться на родные балтийские берега. Однако проект сородичей лопнул как мыльный пузырь, оставив московских родственников Олега Степановича "по уши в долгах", а самого питерца - без крова и без средств к существованию в одном из самых дорогих городов мира.
Бывали дни, когда Олег Степанович хотел покончить с собой и даже раздумывал о том, что более эстетично (как истинный ценитель прекрасного, он просто не мог позволить себе подойти к самоубийству бездумно и обречь тех, кто его найдет, на неприятные минуты лицезрения его, скажем так, не очень привлекательного трупа): принять убийственную дозу транквилизаторов, или уснуть под удушливые выхлопы газа? Первый способ отвращал от себя схожестью с гибелью Мэрилин Монро - самой нелюбимой актрисы Олега Степановича (к тому же на транквилизаторы нужны деньги), второй был сложен в исполнении из-за отсутствия квартиры, где можно было бы открыть газ и спокойно, с достоинством умереть.
В конце концов, новоиспеченный бомж решил, что самоубийство ему сейчас не по карману и стал искать способы подзаработать - если не на квартиру с газом, то хотя бы на таблетки. Как ни странно, ему повезло - в первом же магазине, куда Олег Степанович забрел с вопросом: не требуются ли плотники, сторожа, или еще кто, - дородная, ярко накрашенная директриса "маркета" сообщила, что им как раз нужен ночной сторож. Обрадованный нежданной удачей интеллигент договорился со своей новой начальницей, что в качестве заработной платы ему будет позволено жить в каморке за магазином (больше похожей на конуру, чем на комнату, но, как говорится, на безрыбье...) и питаться магазинными продуктами на сумму не более пятидесяти рублей в день. За неимением, да и нежеланием искать лучшего, Олег Степанович заселился в конуру и приступил к исполнению своих новых обязанностей, решив иногда жертвовать дневным пайком и получать полтинник наличными. Так наш герой на долгих полтора года поселился в магазине "Продукты", что некогда располагался на Малой Дмитровке.
Что же стало с его суицидальной идеей? Сначала, Олег Степанович хотел довести свой план до конца, частенько отказывался от еды - копил на транквилизаторы, а потом - забыл. Вернее, перестал об этом думать. На день рождения, который случился с ним на четвертом месяце работы, магазинные коллеги, зная пристрастия ночного сторожа, подарили ему томик Александра Сергеевича Пушкина, приведя экс-петербуржца в бурный восторг. Увлеченный стихами пушкиновед отрешился от реальности и отдался чтению, слезно переживая книжные невзгоды и начисто забыв о собственных. А через полтора года магазин, где Олег Степанович читал вслух самому себе стройные ямбы, сгорел. Среди бела дня, от сигареты, брошенной старичком-алкоголиком дядей Петей в коробку, забитую копеечными миниатюрными коробками спичек...
Тучная директриса лишилась постоянного дохода, а Олег Степанович - дома. Когда пожарные тушили пылающий - словно вечный огонь в Александровском саду, - магазин, он прижимал к груди спасенного от стихии Пушкина и плакал, во второй раз переживая крушение своей жизни и связанных с нею надежд. Из глаз согбенного годами и несчастьями старика с изрезанным бороздками морщин лицом и непослушной белоснежно-седой шевелюрой лились крупные, непроизвольные, несдерживаемые слезы. И таким трогательным был этот тихий плач, что дворничиха Марья Ивановна, с незабвенных времен обитавшая во дворах Дмитровки, сжалилась над страдальцем и пригласила Олега Степановича поселиться на чердаке дома, в котором ей самой принадлежала малюсенькая комнатуха в коммуналке.
С местными властями проблем не возникло - Марья Ивановна была человеком дружелюбным и сострадательным, всегда защищала детвору, подбирала и возвращала рыдающим хозяевам потерявшихся кошек и собак, а один раз даже спасла от верной гибели глупышку-попугая Ваську, любимца главы местной администрации Игоря Валентиновича Володарского. Так что Олег Степанович без проблем въехал в новое жилище и даже нашел себе кампанию - облезлого дворового кота Мурзика, который, по какой-то известной только ему причине, проникся к бывшему петербуржцу особой привязанностью. На пару с Мурзиком Олег Степанович ходил по мусорным бакам в поисках бутылок, с ним же сторожил отстроенный после пожара магазин (пышногрудая директриса не забыла бывшего сторожа и пригласила его работать в отстроенном продуктовом за пятьсот рублей в месяц).
Летели дни, год следовал за годом, Олег Степанович прижился на чердаке, почти забыв про Питер. Только сны напоминали ему о прошлом, в кратковременном забытьи он вновь гулял по туманным невским берегам, ехал в троллейбусе по шумному Невскому проспекту, сидел перед лупоглазым телевизором в своей просторной квартире на Петроградской, кутаясь в шерстяной клетчатый плед... После таких снов Олег Степанович просыпался с мокрым лицом и темными кругами под запавшими, потерявшими прежний блеск глазами, и даже невинные кошачьи ласки Мурзика не веселили его. Давно забыв о самоубийстве, теперь он мечтал об одном - хотя бы раз еще взглянуть на свинцовое, низкое питерское небо, вдохнуть промозглый, пропитанный Балтийской влагой воздух, прикоснуться к каменным львам - безмолвным охранникам бесчисленных и бесконечных мостов. Конечно, Мурзик не понимал этих фантазий, хотя Олег Степанович рассказывал ему о них сотни раз. Не понимал он и внезапной хандры любимого хозяина, пытаясь поднять ему настроение игрой и ласковым мурлыканьем. В такие минуты кот рысцой подбегал к сторожу, резво напрыгивал на него, кокетливо толкая мягкой лапкой, и отбегал обратно, чтобы через мгновенье наброситься снова. Олег Степанович натужно смеялся - просто чтобы не обидеть пушистого компаньона, - но его сердце продолжало плакать. И вот, в один прекрасный день, сторож решил во что бы это ни стало взглянуть на Питер, ценой голода, холода, унижений - все равно! Взглянуть, чего бы это ему ни стоило!
Слезливая весна, с которой начался этот рассказ, уже сменилась удушливым летом, когда Олег Степанович с гордо поднятой головой вошел в здание Ленинградского вокзала с ничего не понимающим Мурзиком под мышкой и, протянув в кассу 980 рублей, внезапно осипшим голосом сказал:
- До Санкт-Петербурга, пожалуйста. На "Красную стрелу". На сегодня.
Суровая кассирша взглянула на Олега Степановича исподлобья и противным, скрипучим голосом произнесла:
- На кота тоже билет нужен. И вообще, какой-то он у вас грязный. Еще блох в поезде напустите... У него справка-то о прививках есть?
- Н-ее-т... - пролепетал Олег Степанович, бледнея.
- Тогда нельзя! - подытожила кассирша и сунула деньги обратно.
Олег Степанович чуть не заплакал:
- Но, девушка, как же это... Я... мне... не с кем, понимаете... а я... может, и не вернусь...
Кассирша подняла голову на хнычущего Олега Степановича, с полминуты смотрела на него, а потом тихо пробубнила:
- Ладно, только спрячьте его и никому не показывайте. Если увидят, высадят и Вас, и вашего облезлого кота.
В руки Олега Степановича выскочил красивый, новенький, оранжевый билет. Сторож бережно взял его и, смотря на этот нехитрый клочок бумаги как на нерукотворный господний лик, показал его начинающему паниковать и дергаться Мурзику: "Смотри, кот, это наш билет". Мурзик вытаращил глаза на яркую бумажку и жалобно мяукнул.
Спустя три часа Олег Степанович сидел в вагоне плацкарта и любовался мелькающими за стеклом деревьями и исчезающими за поворотом деревнями и городишками. Ночь давно завладела миром, и вневагонный пейзаж открывался взору Олега Степановича только благодаря сигнальным огням "Красной стрелы". На коленях сторожа, свернувшись калачом, дремал Мурзик, прикрытый застиранной, выданной на ночь простыней. В суете полуночной посадки никто не заметил кота, предусмотрительно спрятанного сторожем в ворохе старых, найденных на помойке около вокзала газет.
По прибытии в Петербург, Олега Степановича чуть не подвело сердце. Въехав в родной, любимый, долгожданный город, сторож почувствовал доселе незнакомую, резкую боль в груди и медленно, осторожно опустился на жесткое плацкартное сиденье, пропуская к выходу бурлящую, клокочущую толпу, спешащую покинуть временный, вагонный приют. Немного отдышавшись, старик проверил надежно ли закутан в газеты Мурзик (Олег Степанович все еще боялся, что их с котом высадят) и на дрожащих, непослушных, вдруг ставших ватными ногах вышел из поезда и крепко зажмурился. Ему все еще не верилось, что этот до боли знакомый вокзал - действительно реален, что этот, навсегда врезавшийся в память, столько раз снившийся по ночам воздух - окружает его, что навсегда утраченное благополучное прошлое - хоть на мгновенье, а вернулось. Людской шум вывел его из забытья, Олег Степанович освободил Мурзика из газетных пеленок, в тысячный раз поправил потертую одежду, покрепче запихнул кота под мышку и вышел в город.
Восторг, любовь, надежда - все самые прекрасные человеческие чувства переполнили Олега Степановича настолько, что он опять почувствовал себя плохо. Левую сторону груди сковала ледяная боль, стиснув легкие в железный обруч; рот судорожно схватил промозглый воздух и, не насытившись, побелел; внезапно онемевшие руки выпустили Мурзика, и тот изящно прыгнул на мостовую, возмущенно мяукнув. Еще мгновение - и мир в глазах Олега Степановича почернел бы навсегда, но сердце резко вздрогнуло, метнулось и застучало снова. Сторож отдышался, размял руки, погладил Мурзика и медленно, все еще опасаясь повторения недуга, побрел в сторону Петроградской.
Некогда родной дом встретил Олега Степановича новым, отреставрированным ко дню города фасадом и домофонами на подъездах. Не рискнув звонить в квартиры, московский сторож подождал пока веселая девчушка лет шести-семи со скакалкой и куклой выскочила из четвертого подъезда, где он когда-то - как будто тысячу лет назад, - жил, и со словами: "Здрасьте, дедушка!" вприпрыжку умчалась на качели. Подержав дверь Мурзику, ошалело озирающемуся по сторонам и лихорадочно вдыхающему новые незнакомые запахи, Олег Степанович вошел в просторный светлый подъезд, любовно украшенный жителями кадками с цветами, и поднялся на третий этаж к квартире Љ69. Массивную дубовую дверь - гордость Олега Степановича, - сменила современная железная коробка с "тридцатью девятью замками", видеофоном и звонком. Почти десять минут простоял бывший хозяин перед недружелюбной, запертой дверью, пока из-за нее не раздался приглушенный металлом, визгливый голос: "Человек, вы к кому?!" - "Нет, нет, я... просто ошибся дверью", - пролепетал столичный сторож и медленно, скорее по привычке, чем с какой-либо определенной целью, побрел на чердак...
Дверь над железной лестницей оказалась не заперта; Олег Степанович и Мурзик бесшумно пробрались под крышу. На этом чердаке никто не жил, толстенный слой пыли, нарушаемый только маленькими, острыми, неприятными отпечатками крысиных лап - смертельных врагов как кота, так и его хозяина, - производил удручающее впечатление, напоминая о временности бытия и неизбежном обращении самого безупречного порядка в хаос. Кучи старого хлама, заполонившие углы, мрачными обелисками возвышались в этом унылом "музее" прошлого, а неяркий пасмурный свет, пробивающийся сквозь узкое, не застекленное окошко, рождал в сердце тоску и боль, словно пришедшую из какой-то неведомой стороны, где никогда не светит солнце, никто не признается друг другу в вечной любви и не раздается непринужденный детский смех.
Не обращая внимания на пыль и грязь, Олег Степанович сел около одной из куч хлама и стал перебирать старые, покрытые паутиной газеты, книги, коробки... Депрессия, было покинувшая его в Москве перед вагоном "Красной стрелы", вернулась с небывалой силой. Бывший петербуржец зарыдал, размазывая пыль и паутину по рано постаревшему, превратившемуся в печеное яблоко лицу, и принялся яростно разбрасывать, откидывать от себя чье-то старье, словно беду, обрушившуюся на него несколько лет тому назад. Мурзик метался по чердаку, испугавшись столь необычной, по-настоящему страшной ярости хозяина, в это мгновение потерявшего все человеческое, превратившегося в дикое, смертельно раненное, но еще опасное животное, готовое искромсать, растерзать, убить! Но на смену ненависти и боли пришло тупое равнодушие, всхлипывания сменились тихим плачем, а судорожные движения - неосознанными, бессильными конвульсиями.
Внезапно на колени Олега Степановича упала небольшая выцветшая коробка, перевязанная пожелтевшими от времени лентами. Все еще продолжающий тихо стонать сторож бездумно распутал ленты и откинул пыльную крышку... В обрамлении когда-то индигового, а теперь - бледно голубого шелка, спутанные и потускневшие от пыли, в потрепанной картонной коробке на годами пустующем чердаке лежали изумительные, тонкой - ну просто дорогое кружево, - работы драгоценности: подвески, цепочки, кольца, броши, диадемы...
В одно мгновенье перед внутренним взором Олега Степановича пронеслись фрагменты будущего: антикварная лавка, деньги, его собственная комната или даже квартира, дремлющий на широком подоконнике возле горячей (давно забытая роскошь!) батареи Мурзик... Ах! Жгучая боль сковала все члены Олега Степановича, из последних сил он ухватился за старую коробку и погрузился во тьму.
Очнулся сторож когда недолгий (время белых ночей осталось позади) питерский день погас и чердак окутал кромешный мрак. Где-то поблизости мурлыкал верный Мурзик, а с улицы доносились неясные звуки редких машин и крики чаек. Приподнявшись на локтях и повернув голову "влево-вправо", стараясь сбросить больное сонное оцепенение, овладевшее телом, Олег Степанович вспомнил о найденной коробке и чуть не закричал, решив что за то время, пока он был в обмороке, драгоценности нашли и забрали. Подавив желание расплакаться, Олег Степанович попытался сесть и тут с его колен со стуком упал какой-то предмет. Еще не веря в удачу, боясь даже подумать о том, что все, приключившееся с ним, может оказаться правдой, продуктовый сторож пошарил руками в темноте и наткнулся на картон, дрожащие пальцы побежали по скользким шелковым стенкам и уперлись в холодный металл, прерывающийся россыпью невидимых камней...
"Мяу!" - приветствовал полуживого Олега Степановича подобравшийся вплотную к хозяину Мурзик, и шершавый, словно наждачная бумага, язык лизнул дрожащую руку, судорожно сжавшую бесценные украшения...