Был самый обычный осенний день. Многообразие постаревшей, пожелтевшей листвы делало солнечный свет теплым и томным, подобно свету ночника. Осиротевшие деревья задумчиво шелестели и перешептывались между собой, перемывая косточки неумолимо приближающейся зиме. Пока же в нашем городе стояла приятная, расслабляющая, немного тоскливая осень.
В кусковском парке было необычно тихо. Старый сторож за лето совсем отвык от такой тишины. Каждый летний день в усадьбе пролетал в суете и заботах: многочисленные посетители требовали к себе постоянного внимания, и работы у Василия Петровича было много. А теперь, когда наступила "чудесная пора, очей очарованье", туристов, желающих посмотреть на графские дворцы, стало значительно меньше, и все чаще Василий Петрович оставался наедине с самим собой, со своими мыслями и фантазиями.
Он любил одиночество и тишину, они стали его верными и преданными друзьями за долгие годы вынужденного молчания - старичок-сторожила от рождения был немым. Детство Василия прошло вполне счастливо, его семья никогда не считала мальчика недоразвитым и всячески поощряла его страсть к учебе: у маленького Василия были замечательные способности к литературе и истории. К десяти годам немой мальчик освоил весь школьный курс отечественной и зарубежной литературы и мировой истории и был зачислен вне конкурса в Литературный институт им. Горького. Казалось, юное дарование ждала великолепная карьера, но все повернулось иначе. После трех лет отличной учебы, на четвертом курсе института Василий написал эссе на тему "Страстная любовь и привидения. Безумие или реальность?", коим привел в шоковое состояние как свою семью, так и весь деканат института. Объяснить свой нелепый поступок юноша отказался, ограничившись скупым письмом на имя ректора, где студент, попросив извинения за выбранную тему, представил неопровержимые (как ему казалось) доказательства реального существования призраков и его собственного контакта с ними. Внимательнейшим образом изучив "объяснительную" Василия, Виктор Иванович Бледнев - действующий ректор Литературного института и доктор психологических наук, - нашел решение возникшей проблеме. Оформив все необходимые документы и заручившись поддержкой родственников Огарева (Василий Петрович носил эту фамилию), он поместил молодого литератора в клинику для душевнобольных, предоставив, тем самым, возможность местным психиатрам вернуть к нормальной жизни "потенциального гения литературы". И надо сказать, что последние удивительно хорошо справились с поставленной перед ними задачей, и уже через два года выпустили в свет здорового, готового к "нормальной" жизни, но рядового, более ничем не примечательного, обыкновенного человека. От его выдающихся способностей не осталось и следа, более того, Василий заработал устойчивую фобию к чтению и писательству. С литературой и "опасными эссе" было покончено навсегда, и Виктор Иванович, так талантливо избавивший себя самого и свое студенческо-преподавательское сообщество от опасности по имени "писатель Василий Огарев", с чистой душой отчислил непутевого студента из института, предварительно дав ему напутствие начать все с чистого листа. Так искусство и литература остались за плечами Василия, а впереди зияла страшная, бездонная пустота...
Не зная с чего начать строить свою новорожденную жизнь, Огарев обратился за помощью к другу своего отца - заведующему местной клинической больницы, - и попросил его о протекции на работу. Тот не отказал и даже предоставил Василию временную должность медбрата в одном из отделений больницы. Рабочие будни пролетали быстро и однообразно, в клинике оценили и полюбили нового сотрудника, отличавшегося редкой аккуратностью и работоспособностью. Так в жизни Василия прошло десять лет, а потом случился кризис. Тихий, доселе незаметный медбрат устроил дебош в приемном покое больницы, а несколькими минутами позже вскрыл себе вены в туалетной комнате при операционной.
К счастью, его неудавшийся суицид пресек нейрохирург, в то время готовящийся к операции. Так что, с легкой руки эскулапа, Василий опять оказался в психиатрической лечебнице. Доктора-психиатры, за десять лет успевшие забыть странный случай немого студента литературного института, достали личную карту и документы Василия Огарева и вновь очутились в мире игры и фантазии незаурядного юноши. Снова было прочитано роковое эссе и письмо к ректору, снова среди персонала лечебницы поселился суеверный страх - слишком логичными и организованными были мысли больного, слишком осмысленными фразы...
Впрочем, доктора никогда не считали Василия по-настоящему сумасшедшим, они предпочитали называть его "душевнобольным". И действительно, временами казалось, что у него болеет именно душа, а не разум. Лежа под капельницей, восстанавливающей нормальный баланс крови в его истощенном организме, Василий лишь слабо подергивал головой и тихо шевелил бледными, бескровными губами. Когда же опасность миновала, и несчастного отправили в палату, он первым делом сел за стол и написал коротенькую записку главврачу, которая поставила в тупик весь персонал лечебницы. Маленький клочок бумаги правильным каллиграфическим почерком выкрикивал: "Я не хотел умирать, но если я не умру, то никогда не смогу быть рядом с ней".
Психиатров охватила паника, казалось невозможным, чтобы человек, испытавший на себе новейший психиатрический метод "очистки", а попросту - "промывания мозгов" во время которого из человеческой памяти просто стирается определенная - вредная - информация, уничтожается на уровне генов, - мог опять вернуться к исчезнувшим мыслям через столько лет. Это просто невозможно, нереально физически, и невозможность подобного доказана множеством предыдущих клинических примеров!
Опять подняли старые, забытые документы по истории болезни Василия Огарева, но и они не смогли ничего разъяснить. Лишь с еще большей ясностью выступила на свет навязчивая мысль пациента, идея больного о вечной, неземной любви к таинственной женщине со странным именем Мулни.
Посоветовавшись, психиатры решили подвергнуть душевнобольного Огарева сеансу гипноза, дабы выяснить насколько глубока болезнь, и где в его голове сидит главнейший враг разума, а значит и их личный враг - мечта о Мулни. Через неделю, дав Василию оправиться от последствий неудачного суицида, по крайней мере, физически, доктора назначили суггестивный сеанс. В кабинет, где должен был проводиться опыт, Огарев зашел со спокойным, умиротворенным выражением лица, его движения были несколько замедленны в результате постоянного приема транквилизаторов, но в целом Василий выглядел хорошо. Это успокоило немного нервничающих докторов и придало им уверенности. Расположившись поудобнее на предложенной ему мягкой велюровой тахте, пациент клиники закрыл глаза и попытался расслабиться, о чем мягко, но настойчиво попросил его один из врачей. Казалось, Василию это удалось, его сознание куда-то растворилось, дав доступ сладкой подсознательной тишине. Распространившейся по телу неге не мешала даже гелиевая ручка, которую держали пальцы его правой руки, и которая должна была стать связующим звеном между ним и докторами.
"Хорошо, - написал Василий, - сладко". Психиатры переглянулись - пока все шло удачно. Огарев оказался, безусловно, гипнабельным индивидом, чем очень облегчил трудную и опасную задачу врачей. "Продолжайте, пожалуйста", - преодолев дрожь в голосе, произнес один из докторов.
Но пока продолжать Василию было нечего; все его существо по-прежнему испытывало приятное чувство всепоглощающей расслабленности, а постепенно гаснущее сознание напоминало о себе яркими сверкающими вспышками, периодически озаряющими его мысленный взор. Но вот что-то начало изменяться, Василий почувствовал это, нега расслабленного тела перестала быть спокойной и безэмоциональной. Это меняющееся состояние напоминало чуть видную штормовую рябь на спокойном море подсознания. "Тревожно", - вывела правая рука Огарева. Мысленный взор Василия перестали посещать яркие вспышки, им на смену пришло отдаленное свечение бледно-синего тусклого луча, который, казалось, пытался прорвать невидимую ширму и вторгнуться в чуждый его жизни мир. "Синеет", - рука пациента вывела еще одно слово и вновь замерла, а бурлящее подсознание Василия продолжало наблюдать за удивительными метаморфозами синего луча - он все-таки проник сквозь бледную пелену и стал более осознанным. Ощутив свободу передвижения, луч вспыхнул, на мгновение стал ярко-алым, затем разросся подобно калейдоскопической картинке и образовал великолепный пейзаж, от которого у Василия перехватило дыхание. "Красота! - написал он. - Я в чудном, девственном саду, где еще не ступала нога человека".
Грезящий наяву Василий огляделся и, забыв о том, что все это - всего лишь неестественный, гипнотический сон, направился в самую чащу прекрасного, открывшегося его внутреннему взору сада. Психиатры следили за надписями Василия с лихорадочным блеском в глазах, их внутреннее чутье кричало о необычности и уникальности проводимого ими эксперимента. От первоначального страха перед странным больным не осталось и следа, врачебный интерес и страстное желание проникнуть во что-то доселе неизведанное, сокрытое, подстегивали чувства докторов, они все настойчивей требовали от Василия описывать все, что он видит, во всех подробностях.
"Я иду по мягкой траве, которая отливает нежным жемчужным оттенком. Это чудесно! Вокруг меня рай, истинный рай!" Подсознание Василия работало на полную катушку, создавая все более волшебные образы. Ему казалось, поскольку, разумеется, все, чем он с таким восторгом любовался, существовало лишь в его воображении, что он идет по мягкой, теплой траве, а его ноги утопают в ней. Ему казалось, что все вокруг искрится и светится счастьем, а яркое доброе солнце дарит иллюзорному миру свет и тепло. Поистине, гипнотическая фантазия напоминала рай - тот первозданный, нетронутый оазис мира и света, навсегда исчезнувший из реальности и оставивший о себе лишь ностальгический след давно забытых воспоминаний.
Подсознание привело Огарева на большую поляну, со всех сторон окруженную массивными деревьями, с которых свисали аппетитные, сочные плоды, как будто призывающие попробовать их вязкую, сладкую мякоть. И вот уже рука Василия тянется к персиковому дереву и срывает самый красивый, наполненный солнечным светом плод.
"Как вкусно!" - автоматически пишет рука, четко выполняющая приказы психиатров. Но не успевают пальцы правой руки Василия замереть, как внутри его сна - в центре фантазии - раздается колокольчиковый, мелодичный голос, поющий Песнь-Песней.
- Что вкусно? - спрашивают сбитые с толку экспериментаторы.
- Персик, - отвечает рука Огарева и замирает. А путешествующий по стране грез Василий наслаждается пением и ест черешню, вишню, виноград, абрикосы...
Чудный голос приближается, он все ближе. Подсознание больного ощущает перемену и дает импульс руке.
- Я здесь не один, - пишет та. И доктора замирают в тревожном ожидании.
По левую руку от себя Василий видит женщину, хозяйку пленительного голоса, и его, и без того возбужденное, психическое состояние усиливается, отображая внутреннее волнение на листке бумаги: "Около меня женщина, нагая". Прекрасная незнакомка молча подходит к странному человеку в больничном халате и приветливо улыбается, протягивая ему яблоко.
- Ева, - трепещет и дергается рука, - ну да, конечно! Я в Эдеме, а эта женщина - Ева!
Доктора опять переглянулись, но обсуждать написанное Огаревым некогда - рука пациента снова скользит по бумаге.
Василий не верит своим глазам, не верит самому себе. Неужели это правда, что он, Василий Огарев, вдруг стал Адамом - первым мужчиной на земле, прародителем всего человеческого рода?! С восторгом и трепетом новоиспеченный искушаемый подносит сочное, спелое яблоко к губам и откусывает от него кусочек...
Гром среди ясного неба раскатами разносится по сну Огарева. Все вокруг него перестраивается, меняется, мир красоты и любви рассыпается на части, а беспомощный, ошарашенный Василий со слезами на глазах наблюдает за его гибелью. Более того, он сам является ее причиной, виновником чудовищной катастрофы. Вокруг грезящего мужчины поднимается свистящий ветер; прекрасный сад, словно песок, утекает между пальцев Огарева, а его место занимает бездонная тьма. В воспаленном мозгу Огарева что-то трещит и ломается, психиатры, со всех сторон окружившие его, наблюдают жуткие изменения в выражении лица больного. Из умиротворенного, даже немного счастливого, оно превращается в страшную маску застывшего страха. Рука гипнотизируемого уже несколько секунд пишет одну и ту же фразу: "Мне страшно, страшно, страшно..."
Но разрушить тьму, завладевшую душой и разумом Василия не так-то просто; встревоженное подсознание дает решительный отпор незваным гостям - Огарев отказывается подчиниться приказу. Мечущиеся по кабинету врачи орут друг на друга, понимая, что криком уже ничего не изменишь, что они совершили ошибку, решившись на этот роковой сеанс, преступили клятву, загнали Огарева в ловушку его собственной болезни. Подобное уже случалось с другими пациентами и никому из них - несчастных, - не удалось отбиться от врага; никого из них знаменитое фрейдовское "Оно" не отпустило прежде, чем окончательно завладело созданием - бедным, страдающим разумом, борющимся из последних сил.
Чернота внутри Огарева сгустилась, образовав огромный шар, дышащий страхом и смертью. Подсознание с успехом воспользовалось промахом докторов, выжимая из души Василия все соки и подчиняя его страдающее существо себе. Из мрака вечной ночи появилась бестелесная тень и направилась к Огареву. Сердце несчастного сжалось в комок и приготовилось разорваться в тот самый миг, когда бесцветное существо коснется его, но, чуть выйдя из тьмы, тень повернулась к Василию лицом, и...он узнал ее!
- Мулни! - безвольная рука в последний раз дернулась над бумагой и застыла.
- О, Господи! - один из душеспасателей не смог сдержать своих чувств. - Что это значит?
- Только то, что мы очень мало знаем о душевных болезнях, уважаемый, - ответил седой врач, почесывая подбородок.
Повинуясь внезапному порыву, испуганный до смерти молодой доктор выскочил из кабинета и со всех ног бросился бежать. Хлопнула дверь, Василий Огарев открыл глаза и вгляделся в лица склонившихся над ним медиков.
- Что же вы делаете? - первый, и последний раз в жизни спросил он вслух и улыбнулся. Не получив ответа, больной опустил взгляд на стол и обнаружил на листе бумаги свои каракули - неровные и кривые.
Доктора переглянулись в последний раз и вызвали медбратьев, которые отвели пациента в палату. Огарев очень устал, он чувствовал себя несчастным и измотанным; гипнотический сеанс отнял у него все силы. Но во всей этой истории оказался и положительный момент - "очнувшись", Василий с удивлением понял, что помнит все, что пригрезилось ему в фантастическом суггестивном сне. Он помнил жаркую, зовущую наготу Евы, сладко-вяжущий вкус персиков, жемчужную траву, сверкающее солнце и черный мрак, из которого вышло самое прекрасное на свете создание - королева Мулни, темная королева, владычица его души. О, как прекрасен был ее величественный лик! Сама Смерть позавидовала бы необычайной белизне ее кожи и страстной алеющей красноте желанных губ. "Когда-нибудь я обязательно поцелую эти губы, - решил Василий, - и докажу моей богине, что достоин ее любви!"
В течение последующих двадцати пяти лет Василий Огарев не проявил никакой заинтересованности окружающим миром. Доктора махнули на него рукой, практически забыв о существовании некогда "интересного душевнобольного", им окончательно стало ясно, что у Огарева болен мозг, а это, увы, неизлечимо. Однако, последующие двенадцать лет оказали крайне позитивное воздействие на душевное здоровье Огарева, его разум практически достиг нормы, и по прошествии тридцати трех лет с момента рокового сеанса Василий выписался из лечебницы и по протекции главврача, давным-давно присутствовавшего при рискованном эксперименте в качестве подающего надежды практиканта, был принят на работу сторожем в одну из старинных усадеб, которых так много в нашем прекрасном городе. На работе к нему отнеслись хорошо, встречали ласково, помогали, чему вечно улыбающийся фантазер-сторож был крайне рад.
За окном, тихо кружа, спускались на землю листья. Словно яркие птицы парили они по осеннему лазурному небосводу. И этот молчаливый, ностальгический полет напомнил мне историю о человеке с больной душой, который верил в свою любовь и в свою прекрасную, неземную, незримую королеву...