Этот участок улицы--к слову сказать, одной из центральных в старой части города--был странным, правда, лишь для непривычного глаза постороннего человека--столичного жителя или иностранца. Один его порядок состоял из старых деревянных одно- и полутораэтажных (с полуподвальным помещением) домов с небольшими промежутками между ними, загороженными сплошными и высокими, тоже деревянными и тоже серыми и ветхими от времени заборами, скрывавшими дворы. Однако когда двери в заборах отворялись, выпуская или впуская обитателей домов, открывался вид, напоминающий известную картину Поленова. И тогда сочувствие к согражданам, вынужденным жить без современных бытовых удобств, потеснившись, уступало немного места в душе зависти к ним: наверное, хорошо погожим летним вечером выйти в такой дворик и просто посидеть на лавочке или перекинуться словом с соседом. Жители многоэтажек лишены подобной радости, в их дворах, даже благоустроенных, нет главного--камерности, уюта. Это даже и не дворы, а пространства.
Впрочем, покосившиеся и вросшие в землю строения, о которых мы рассказываем, не всегда имели нынешний жалкий вид. Они знали и лучшие времена. Свидетельства прежнего благополучия сохранились в виде резных деревянных деталей разнообразных--где попроще, где посложнее--рисунков, украшавших фасады всех без исключения старых домов. И хотя это были лишь отдельные уцелевшие фрагменты, напоминающие полустёртые древние письмена, они давали представление об изначальной красоте резьбы и об искусстве мастеров-резчиков. Особенно затейливая резьба--воистину деревянные кружева--украшала стоявший в середине порядка двухэтажный дом комбинированной постройки, с кирпичным нижним этажом и деревянным верхним. От своих низкорослых соседей он отличался ещё и тем, что имел выход не во двор, а на улицу. Его небольшое деревянное крыльцо с перилами занимало часть тротуара. Украшения деревянной надстройки дома--фронтон и оконные наличники--уцелели почти целиком, и такая благосклонность времени была вполне объяснима. Жалко уничтожать настоящую красоту.
Противоположную сторону улицы занимал девятиэтажный кирпичный дом, протянувшийся почти на весь квартал и в соответствии с традициями городского фольклора называвшийся Шанхаем. Детище совсем другой эпохи. Когда-то он считался престижным, хотя ни внешне, ни размером и планировкой квартир, по рассказам бывавших в них, ничего особенного собой не представлял. Не "хрущёвка", но и только. От проезжей части улицы дом отделял неширокий сквер, разделённый асфальтовой полосой. Вовсе не дорожкой для прогулок пожилых жильцов дома и молодых мам с детскими колясками, но специальным местом для парковки личных автомобилей, ещё одним атрибутом престижного дома.
Так непохожие друг на друга стороны улицы объединяли трамвайные рельсы, проложенные посередине. Теперь по рельсам сновали современные трамваи с цельнометаллическими вагонами стремительных форм, но без труда можно было представить, как вместо них, не торопясь, катятся угловатые деревянные вагоны начала прошлого века или даже конка.
По утрам в сквер Шанхая привозили из села разливное молоко, за которым выстраивалась очередь, в основном из пенсионеров, тех, кто помнил вкус натуральной еды и не обманывался насчёт достоинств современных продуктов. Конечно, оно не могло сравниться с молоком, какое им доводилось пить в детстве, много лет назад, когда в наш обиход ещё не вторглись чужеземные по происхождению и дьявольские по сути "высокие" технологии, способные живой, но скоропортящийся продукт превратить, предварительно убив, в непрокисающий. Однако процесс обработки этого молока, видимо, не был смертельным. Скорее всего, его просто разбавляли обычной водой. Привычная для русского человека--как производителя молока, так и его потребителя,--вещь. В общем, постоянные покупатели, а их каждое утро набиралось десятка два-три, иногда и больше, были убеждены, что "деревенское" молоко лучше магазинного. Кое-кто из них даже верил, что в бойлере привозят цельное, т.е. не разбавленное и не снятое, молоко.
Очередь была для стариков ещё и клубом, местом общения. Поэтому большинство из них являлось в сквер задолго до прихода "молочной" машины. Хотя были и те, кто в разговоры не вступал, и приходил пораньше, может, ради прогулки, а может, чтобы понаблюдать жизнь улицы. И любители таких наблюдений не испытывали недостатка в интересных объектах.
Любопытной фигурой, например, была пожилая женщина, жившая как раз в том двухэтажном с красивой резьбой доме. Каждое утро она появлялась в одно и то же время с веником в руках, чтобы подмести крыльцо и тротуар перед домом. Отголосок прежних времён, теперь такое редко когда можно увидеть. Закончив эту работу, она приступала к следующей, тоже обязательной и каждодневной, но бывшей для неё серьёзным испытанием. Судя по неуверенности движений, женщина страдала расстройством координации и вдобавок плохо видела. И вот при таких-то недугах она отваживалась переходить улицу с интенсивным движением, чтобы выбросить накопившийся накануне мусор в контейнеры, стоявшие около девятиэтажки. Задача не из простых, имея в виду, что до обоих перекрёстков было не близко, и горе-пешеходу приходилось преодолевать опасное пространство не под защитой светофоров. Выглядело это так. Встав у самого края тротуара, держа мешок с мусором в одной руке и сделав козырьком другую, бедная женщина напряжённо всматривалась в улицу налево от себя, поджидая разрыва в потоке машин и следя также, чтобы не было близко трамвая. Дождавшись подходящего момента, она вступала на дорогу, расставив руки в стороны и балансируя ими, как канатоходец в цирке, добредала до середины, где останавливалась между трамвайными колеями встречных направлений, готовясь к преодолению второй половины пути. При возвращении всё повторялось сначала. Этот поход за линию фронта занимал немало времени, поскольку редко кто из водителей машин, видя нелепую фигуру у края дороги, притормаживал, чтобы её пропустить. Но нет худа без добра, ведь, попытавшись перейти улицу перед остановившимся автомобилем, женщина свободно могла попасть под объезжающую его машину.
При хорошей погоде, завершив свой ежедневный урок, труженица вознаграждала себя отдыхом, усаживаясь на крыльце. Она просто сидела и смотрела на окружающий мир. Но видела ли она его--изуродованное, наполненное противоестественными движением и звуками пространство? Может быть, и нет, уж очень покойно выглядела она в эти минуты.
Вторым занятным объектом была уличная собака. Несмотря на свой низкий статус, она носила ошейник, что говорило о её прежней, наверное, более благополучной домашней жизни. Однако потом она или потеряла хозяев, как Белый Бим Чёрное ухо, или, что вероятнее, ей было отказано от дома, когда наступили тяжёлые времена, и хозяевам самим стало трудно прокормиться. Но она не пропала, сумела приспособиться и даже ухитрялась жить на два двора. Чаще всего её можно было видеть около Шанхая, где, возможно, она имела какойни-будь закуток. Вместе с тем она считала своей территорией и противоположный участок улицы, потому как страстно облаивала других собак, если они там появлялись. Эти претензии на владение территорией не были формальными, собака постоянно наведывалась во дворы частных домов, научившись открывать двери в их заборах. Она освоила и безопасный способ преодоления улицы, видимо, поняв, что не быстрые ноги здесь главное. И потому, стоя на тротуаре, она спокойно дожидалась промежутка в обоих направлениях движения, и только тогда, не торопясь, пересекала проезжую часть. Она не забывала об осторожности даже в моменты посягательства на её территорию. Если там появлялись чужаки, но поток машин был плотным, она не бросалась через улицу сломя голову и выражала своё негодование на расстоянии. Кажется, она разобралась даже в тонкостях уличного движения, сообразив, что перебегать улицу опасно только перед близко едущим автомобилем, если же машина не совсем рядом, её можно не бояться--она затормозит.
А вот домашние собаки, гуляющие на поводке и полностью полагающиеся на хозяина, собственного представления о правильном поведении на улице не имеют. И потому для них важно понимать и выполнять хозяйские команды. Ослушники рискуют жизнью. В дальнем конце сквера часто можно было видеть даму, выгуливающую сибирскую лайку--взрослого крупного и очень ухоженного пса-красавца. Им можно было бы любоваться, если бы не его свирепость. Он не выносил вида любой живности. Тут же начинал рваться с длинной ремённой лонжи, на которой его водила хозяйка. Однажды она не смогла его удержать, он вырвался и погнался за какой-то маленькой собачонкой, на свою беду забежавшей в сквер с противоположной стороны улицы. Моська, визжа от ужаса, кинулась под защиту родных стен, успев проскочить буквально перед самым носом вазовской "десятки". Преследователь же проскочить не успел, но, на своё счастье, и не успел попасть под колёса. Со всего маху он врезался в боковую дверь автомобиля, так что её стекло лопнуло, обсыпав пса осколками. Он был оглушён, однако остался на ногах и, отскочив на тротуар, уселся там, потряхивая головой. Куда только девалась его агрессивность! Но хозяйка не поспешила ему на помощь, по понятным причинам опасаясь встречи с разозлённым владельцем машины.
Ещё каждое утро в сквере появлялась кошка, тоже, судя по всему, бездомная. Именно появлялась--всегда неожиданно, как бы ниоткуда. Худая, странного меланжевого окраса, она словно кралась, прижимаясь к земле и стараясь побыстрее преодолеть открытое пространство. Это удивляло. Люди привыкли к тому, что кошки доверчивы к ним, но, видно, не у всех представителей кошачьего племени опыт общения со "старшими братьями" располагает к такому доверию.
Мелькнув перед глазами, кошка пряталась под стоящим на парковке автомобилем, всегда выбирая тот, который находился прямо напротив ворот дома, соседнего с уже упоминавшимся двухэтажным. Если удавалось заметить её пораньше, то оказывалось, что она двигалась к своей цели перебежками, останавливаясь под припаркованными в ряд машинами, прежде чем сделать очередной бросок к следующему укрытию. Облюбованный автомобиль не был конечным пунктом её маршрута, а являлся лишь исходной точкой самого ответственного его участка. Кошке зачем-то надо было по утрам перебираться в квартал частных домов.
Она не обладала сообразительностью нашей знакомой собаки, но, кажется, тоже выработала свою стратегию преодоления опасного препятствия. Можно было предположить, что, спрятавшись под машиной и тем самым защитив себя с тыла, она сосредоточивалась на прослушивании гула улицы. И когда он затихал, это служило сигналом, что улица свободна. Тогда она мгновенно выскакивала из укрытия и неслась вперёд. Удачно выбранная исходная позиция обеспечивала кратчайший путь, так что непосредственно на проезжей части улицы кошка находилась не более двух-трёх секунд. Такая стратегия не была лишена смысла и вполне себя оправдывала. Раз за разом мурка благополучно избегала опасности и попадала туда, куда стремилась.
Её подвела чрезмерная пугливость. В тот свой последний день она ещё находилась под автомобилем, когда пришёл его хозяин. И звук открывающейся двери стал для неё выстрелом стартового пистолета. Вместо того, чтобы, перебежав под соседнюю машину, продолжить слушать улицу, кошка метнулась вперёд, уже ни о чём не думая, и попала под колёса сразу, у самого тротуара. Она погибла мгновенно, даже не успев вскрикнуть. Но тело ещё жило какое-то время. Его загораживал бордюрный камень, так что видны были только ноги, двигавшиеся, будто кошка, опрокинувшись на спину, играла с подвешенной на нитке бумажкой. Невыносимое зрелище.
Один из свидетелей этой трагедии, наверное, чтобы хоть как-то снять стресс, обратился к невольному её виновнику, протиравшему стёкла машины, показав на дорогу:
--Вовремя же ты пришёл, смотри, что натворил.
Тот посмотрел, пожал плечами и ничего не ответил. Может, он даже не понял, о чём шла речь.