Когда я проснулся, была зима. Распахнув форточку, я впитывал морозный воздух огромного города, разряженный постоянным дребезжаньем проплывающих под окном трамваев. Постепенно в дом набирался шум, этот везде проникающий шум улицы, от которого не скрывали ни панельные стены, ни плохонькая звукоизоляция полусотни картонок из-под яиц, добросовестно вывезенных с пригородной птицефабрики. Шум клейкими щупальцами вбирался в каждую трещинку, щедро лился в отрытые окна, умелым медвежатником вскрывал любые двери и после, хозяином устроясь в квартире, клубился кисельным туманом в комнатах, мешая разговаривать, слушать, жить.
Я положил в чашку две ложки кофе. Громкий щелчок закипевшего чайника, этого самоотключающегося чуда техники, заставил вздрогнуть, как от выстрела.
Гудел холодильник.
Зловеще тикали часы на стене.
Говорило радио.
Звонил телефон.
Плескала вода в трубах.
Внезапно решившись, я налил в кофе коньяку, зная, что за этим последует чекушка, потом еще....
Вы спрашиваете, почему я пью? А как же иначе подавить в себе этот шум, заполняющий вас до отказа, постоянно возящий своим смычком по обнаженным нервам? Мы всего лишь инструменты огромного городского оркестра, составляющие общую какофонию звуков, потому что не можем иначе. Инструменты лишены права выбора, они играют по прихоти мастера, и молчат по его желанию.
Я только думаю, неужели там, наверху, кто-то слушает эту безумную музыку?