Лёгкий зимний вечер. Тихо. Под ногами поскрипывает белый снежок. Что там под снегом, какой там тротуар, доски или земля, он не знает, но идти удобно, да и неважно это. А важно то, что это был Симбирск и он какой-то чиновник в уездной управе, и шёл сейчас с коробкой конфет после работы к своим знакомым девицам на выданье Ивановым, трём сёстрам, в домик на улице Московской. Он не торопясь прошагал мимо немецкой кирхи и спускался вниз по улице. Погода была замечательная. Изредка проезжали экипажи, и от спин лошадей поднимался пар. На перекрёстке на дереве сидела большая ворона с белым пером на крыле и смотрела на него в упор маленькими чёрными глазками.
'Бывают же такие!' - подумал он и поёжился, и вдруг вспомнил, что видел её рядом с магазином на Московской днём. Она летела прямо на него, чёрные навыкате глаза блестели, от неожиданности Владимир чуть ли не присел, а ворона бросилась ему под ноги, выхватила клювом что-то, тускло блеснувшее, и, тяжело взмахнув крыльями, улетела куда-то вниз по улице.
Ветра, столь обычного в Симбирске, не было. Владимир с удовольствием вдыхал холодный декабрьский воздух. На душе было хорошо и уютно, на работе дела обстояли прекрасно - ожидалось повышение, и можно было думать уже и о женитьбе и спокойном уютном гнёздышке где-нибудь здесь, на этой же улице Московской. Он представил, как они счастливо заживут с Лизой, и улыбнулся. Детей у них будет двое - мальчик и девочка. Да, конечно, двое. Лиза - красавица, всё в ней было ему по нраву. И такая домовитая, всё время что-нибудь делает.
Вот и домик уж виден, знакомые окна желтеют и занавески вышитые. И дом этот ему вполне нравился, и жить бы им здесь с Лизой. Только вот сёстры... Конечно, и сестра её, Мария, тоже на редкость хороша и сразу ему понравилась, по правде он с ней и собирался роман закрутить, но как-то так всё сложилось... В общем, матушка их Маргарита Ивановна, царство ей небесное, умерла неожиданно в прошлом году, так вот, мистикой всякой увлеклась, таинствами. Книги разные читала и стала она стол вертеть и духов вызывать.
Он и не знал о них, но приятель его, Дмитрий - с ним работает в управе - прослышал про сеансы и спиритизм и напросился к Ивановым, через знакомых, и его позвал. Двадцатого августа, ещё звездопад тогда был сильный. Ну вот, вечером они и пошли к Ивановым. Жуткое дело, конечно, но интересно. Темно, ночь почти. Кухарка их в гостиную проводила. Там уже учитель из гимназии, Фёдоров, был. И женщина в шляпке, из газеты местной, Невзорова - феминистка известная, с ручкой и блокнотом. А позже ещё мужчина пришёл - приезжий вроде. Полутёмная комната и стол круглый посередине. На стене портрет - мужчина в сюртуке, в возрасте, бородатый и с усами - отец Лизин, умер уже давно. Посадила их Маргарита Ивановна за стол, смотрят они друг на друга, страшно... Сама вся в чёрном, в кружевах, строгая, платком утирается, жарко.
- Я, - говорит, - медиум - посредник между нашим миром и духами. - И застыла, глаза вверх подняла. А потом каким-то неземным, хриплым голосом: - Положите руки на стол!
На столе лист с буквами и в середине рулетка со стрелкой. А она продолжает:
- Я прошу всемогущего Господа дозволить доброму духу сообщиться со мной ради познания истины... Я вызываю дух... - он и не запомнил кого, от страха.
Тишина полная, только огонёк у свечек потрескивает. Сидят они так, и вдруг стрелка дрогнула и на буквы показывает! А Маргарита Ивановна вопросы задаёт разные. И ответы складываются из букв. Чудеса! Страшно было, не описать.
Тогда-то Мария ему и приглянулась. Она как зачарованная была, как статуя, не шевелилась, только завиток чёрный на виске иногда подрагивал. Но так сложилось, что рядом они с Лизой сидели, и потом за ручку держались, и гуляли во Владимирском саду, и на Венце под оркестр вальс танцевали. И всё в ней ему нравиться стало - брови чёрные дугой, и родинка на запястье. Всё...
А Вера, сестра их старшая, очень набожная была. Чуть что крестится, и не нравилось ей столоверчение, грех это - говорила, и уходила в другую комнату, а то и в церковь. И всё в монастырь уйти собиралась. Ну и ладно.
...Вот и окна, за занавесками движение какое-то в средней комнате. 'Чай пить собираются!' - с удовольствием подумал он. Чай - самое то сейчас, зима всё-таки. Знакомое крыльцо, высокая деревянная дверь. Он потянул за черный шнурок. Тринь-тринь - отозвался колокольчик в прихожей.
Дверь открылась. Дарья, кухарка Ивановых, раскрасневшаяся, в сером переднике, стояла, улыбаясь, перед ним.
- Здравствуйте, Владимир Петрович! Заходите быстрей, застудите! А Вас уже заждались, проходите. Лизавета все глаза проглядела! А я пироги приготовила!
- Молчи, Дарья, вечно ты болтаешь несусветное! Скатерть постели! Проходите, Владимир Петрович! - послышался голос Веры.
- Здравствуйте, здравствуйте все! Всё хлопочешь, Дарья? - отозвался он.
Владимир снял пальто, отряхнул и бережно подал его Дарье. Серое пальто из настоящей английской шерсти он сшил совсем недавно, перед зимой, и обошлось оно ему дорого и очень нравилось. Вид у него в нём был солидный и значительный.
Он вошёл в гостиную. За столом в небольшом кресле сидела с книгой Вера и что-то писала в тетрадь. У окна, рядом с пальмой в кадке, в тёмном с кружевами платье сидела Лиза и вышивала.
- А я в гости к вам! - сказал он, оглядывая комнату. - А где Маша?
- Здесь я! - весело отозвалась из кухни Мария. - Садитесь за стол, Владимир Петрович, чай пить будем.
'Как всё-таки Маша хороша!' - подумал он и подошёл к Лизе.
- Лизочка, что шьёте? - спросил он улыбаясь.
- Так, безделицу себе, - искоса взглянув на него, ответила Лиза.
- Да платок она вам вышивает! - громко сказала Дарья и поставила горячий самовар на стол.
- Дарья! Молчи, когда тебя не спрашивают! - грозно произнесла Вера, оторвавшись от книги.
Дарья взглянула, улыбаясь, на Владимира, и вышла, приговаривая: 'Что там скрывать-то, обычное дело!'
- Садимся, садимся! - скомандовала Вера.
- Вот конфеты вам, - он аккуратно положил коробку на стол, рядом с чайным сервизом.
- Конфеты! - вскрикнула радостно Маша. - Ура! Георг Ландрин! Чур, я открою! - и, слегка коснувшись его руки, села слева от него.
- Открывай, конечно! - улыбнулся Владимир.
- Лиза, садись! - почти скомандовала Вера.
'Да она теперь тут вместо матушки, старшая', - подумал он.
Лиза положила на подоконник своё шитьё и села справа от Владимира.
- Что нового у вас, Владимир Петрович? - Вера отложила книгу и внимательно посмотрела на него.
- Как же вы на матушку похожи, Вера! Только, конечно, моложе, - удивлённо произнёс он. - Взгляд точь-в-точь такой же! - И продолжил как-то механически: - Отчёт за год готовим, всё вроде нормально. А у вас всё так же хорошо, без изменений.
- Изменения всегда есть, Владимир Петрович, - назидательно произнесла Вера, глядя на него, и он вдруг почувствовал себя неловко. - Вот маменькин портрет повесили рядом с папиным, а вы и не заметили.
На стене, рядом с портретом отца, висел портрет матушки, и как раз в том платье с кружевами, которое он на ней видел на сеансе в августе.
- Точно. Виноват - не заметил! - смутился он и вдруг добавил: - Да тут места нам всем хватит!
'Что это я плету?' - мелькнуло в голове. - Извините, как-то вырвалось. Работа, знаете ли! - он неопределённо повёл рукой в воздухе и почувствовал себя вдруг неуютно.
- Ничего просто так не говорится и не бывает. Всё имеет свои причины, и всё связано, - со значением заметила Вера, взяв в руки книгу.
- Ну, Вера, хватит! А чай-то мы будем пить? Самовар остынет! И Владимир Петрович замёрз, наверно. Даша, подложи дров в голландку! - сказала Маша, взглянув на него.
'Вот, молодец какая! - с облегчением подумал он. - Отдыхать же собрались. А Лиза
что-то молчит. Ну, тут Вера теперь начальник. Вместо матушки'.
Он взглянул на её портрет и с изумлением увидел, что лицо Маргариты Ивановны как бы оживилось, краски стали ярче. 'Да нет, такого быть не может, что это я?'
Рука его потянулась перекреститься, но было неудобно - спросят, что это он, и что он ответит? 'Свет наверно такой', - подумал он. И точно, свечи вдруг вздрогнули и загорели ярче.
- Дарья, неси пироги! - снова скомандовала Вера.
- Несу, несу! - тут же почти пропела Дарья и поставила большое блюдо с горячими румяными пирожками на маленький столик у входа, рядом с тарелкой с чайными сухариками и вазочками с вареньем.
- Ну, давайте же быстрее! А конфеты-то какие красивые! Конфеты, конфеты, я вас люблю за это! - тоже пропела Маша и взглянула, улыбаясь, на него.
- Эх, развеселилась! - с укором сказала Вера. - А матушки нет - ещё года не прошло! Ну, да ладно, разливай!
- Сейчас, сейчас! Я вам налью, Владимир! - Маша поставила чашку с чаем перед ним. Лиза хмуро посмотрела на Машу, собралась сказать что-то, но передумала. Некоторое время они молча пили чай.
Он снова с опаской взглянул на портрет матушки. Маргарита Ивановна внимательно смотрела на него, мало того, и папенька тоже, казалось, заинтересовался происходящим.
'Что это со мной? Это мне только кажется? Видения? - мелькало в его голове. - Что за ерунда? Простыл, наверно, дрожь какая-то, надо взять себя в руки'.
Он встрепенулся, как бы стряхивая свои страхи, и произнёс каким-то деланно спокойным голосом: 'А чай-то замечательный у вас!'
- Чай ханский, он всегда хорош! - отозвалась Вера.
- А пирожки вам что ж? - недовольно, и вдруг в рифму, спросила от дверей Дарья.
- А пирожки -ѓ вкусней не пробовал! - почти весело ответил он, и все засмеялись, как будто груз с себя стряхнули. - А конфеты? Георг Ландрин!
- Георг Ландрин! Георг Ландрень! Мне б такие - каждый день! - смеясь, подхватила Маша.
- Да вы прямо поэтесса, Маша! - Он тоже засмеялся, и снова, как бы случайно, взглянул на портреты. Краски, казалось, потускнели, портреты как портреты.
'Чертовщина, какая-то!' - рука снова потянулась перекреститься. Но стало уже весело и легко, и он с интересом смотрел на окружающих. Все развеселились. Да ещё Вера достала матушкину вишнёвую настойку из шкафчика.
Они пили чай с конфетами и настойкой, и Владимир рассказывал о своей службе, о том, что по итогам года ожидает прибавку, и как необходима государству его работа, и что надо думать о будущем.
Ему стало жарко, и он, накинув какой-то зипунчик, поданный Дарьей, вышел во двор. Стало теплее. Сквозь тёмные мрачные облака, неожиданно, с порывом ветра, показалась луна - большая, яркая и неестественно жёлто-красная. На фоне высвеченного луной облака он увидел сарай в углу двора и какую-то птицу на крыше. Ветер стал сильнее, и птица встрепенулась, повернулась боком, и Владимир ясно и с каким-то холодком в сердце, вдруг увидел белое перо на крыле.
'Ворона! Снова та же ворона! Третий раз!' - Сердце у него сжалось и похолодело.
- Владимир Петрович! Вы здесь? А меня за вами послали! - перед ним, кутаясь в горжетку, стояла Лиза. Владимир вздрогнул: 'Лиза! Напугали вы меня!'
- Чем же это я вас напугала, Владимир Петрович? Что, я страшная, что ли, такая? То-то вы всё на Машу посматриваете!
- Да нет, что ты, Лиза! Ты - моя красавица единственная, - тусклым голосом ответил он.
- Обманщик вы, Владимир Петрович, - как-то тоскливо произнесла Лиза.
- Нет, Лиза, нет! Смотри, ворона с белым пером сидит на крыше!
- Да. Ну и что? Ворона как ворона! Только перо белое, вот и всё.
- Ну, вообще-то, я и не знал, что такие бывают. Я её видел уже. В первый раз, когда к вам летом на сеанс ходил. Матушка ещё была жива. А второй - когда она сегодня у немецкой кирхи на дереве сидела.
- Да она тут где-то ночует, видела я её. Пойдёмте в дом, холодно, - Лиза красиво повела плечами в горжетке.
- А когда же она здесь появилась, Лизочка?
- Кто?
- Ворона эта!
- Ну, не знаю, - протянула Лиза... - а нет, точно: матушку схоронили и она появилась. Да пойдёмте, Владимир Петрович, холодно же! - И она снова повела плечиками под горжеткой.
- Когда матушку схоронили?! - изумлённо почти выкрикнул он, снова взглянул на нахохлившуюся ворону, ворона посмотрела на него, и они вернулись в дом...
'Что это я? Поцеловать её можно было, а я всё - ворона, ворона... Страху на себя нагнал. Может, к доктору мне пора, брома поглотать'.
- Долго же вы гуляли! - Вера отложила книгу.
- Ничего не долго, - недовольно ответила Лиза и продолжила: - Ворона Владимира Петровича напугала!
- Ворона? Какая ворона? - Вера внимательно взглянула на него, переминая платок в руке.
'Ну точно матушка с платком белым!' - снова промелькнуло в голове.
- Да так, ворона обычная, только перо белое на крыле, я таких не видел.
'А платок-то у Веры белый, как у матушки был! - вдруг пришло ему в голову. - Да что это сегодня со мной?'
- Владимир Петрович, ещё чаю? - перед ним с цветастым заварочным чайником стояла, улыбаясь, Маша.
- Да, спасибо, Машенька! - ответил он и тоже улыбнулся. Лиза, нахмурившись, отошла к окну. Он сел за стол и рассеяно стал пить чай.
'Что это за вечер такой? И Лиза обиделась на меня. Ну сестру назвал Машенькой, и что? Она ведь и на самом деле очень весёлая и приятная. Да и вообще, я ведь с ней собирался познакомиться, ну и роман там начать. Это матушка так рассудила и Лизу ему подсадила... Матушка! - И он вдруг понял, что боится матушки, даже сейчас, когда её нет в живых. - Как же нет в живых! Вот она, здесь в комнате!' - он взглянул на портрет. Краски снова стали ярче - матушка в упор смотрела на него круглыми чёрными глазами. 'И ворона так на меня смотрела, спаси господи!' - Дрожь охватила тело, и он быстро перекрестился.
- Что это вы креститесь, Владимир Петрович? - Вера внимательно смотрела на него.
- Да так, в голову всякое лезет, чертовщина... - нехотя ответил он.
- С чего это у вас? Вы в церковь чаще ходите - и на душе ясно будет!
Владимир открыл рот, собираясь сказать, что в церковь он ходит, но тут странные вещи происходят - картины как живые и ворона эта с белым пером... Вдруг из прихожей послышался настойчивый звон колокольчика - тринь, тринь, тринь.
Все вздрогнули.
- Кого это к нам принесло? - недовольно произнесла Вера. - Дарья, открой!
- Иду! - торопливо откликнулась Дарья.
Дверь с трудом открылась, ветер со снегом влетел в коридор.
- Ну и ветрище! Прямо буря! - на пороге, отряхивая какой-то модный, серый в полоску балахон стояла журналистка Невзорова.
- Хозяева дома?
- Дома, дома! Заходите, Надежда!- отозвалась Вера.
- Здравствуйте всем! А я от тётушки своей домой иду. Тихо было, и тут ветер налетел, метель. Свет у вас увидела, вот и позвонила - переждать немного.
- Дарья, налей чаю Надежде! - скомандовала Вера.
Дарья, недовольно оторвавшись от своей чашки чая на кухне и пробурчав про себя: 'Вот ещё сплетницу принесло! Невзорова! Незванова она! Не к добру!' - прошла в гостиную и налила чашку чая.
- О! У вас тут Крым! А на улице прямо ураган со снегом! - И, быстро оглядев гостиную и увидев Владимира Петровича, улыбнулась: - И вы здесь, Владимир Петрович. А что это вы читаете, Верочка?
- Да так, от матушки остались книги всякие: 'Теософия', 'Тайная доктрина' - всё Блаватская пишет.
- А, читала я! Перевоплощения разные, переселения душ. А что? Может, в следующей жизни я принцессой какой-нибудь буду?
- Вон чего? Принцессой! В кикимору ты превратишься, так вот! Сплетница! - пробурчала Дарья на кухне.
Владимир Петрович вдруг оживился. Какие-то, пока неясные, мысли появлялись в голове, и он неожиданно для себя сказал, как бы в шутку: 'И куда же мы переселимся? Не рано нам об этом думать?'
- Думать только поздно бывает! - снова по-учительски объявила Вера. - Не нам выбирать! - И она указала рукой вверх.
- Как же так? - вдруг заволновался он. - И от нас тоже зависит, что дальше будет. Вот, например, я живу себе, никому не мешаю, нищим подаю, законов не нарушаю, ну, хотя иногда могу и нарушить, сознаюсь. Но себя я сдерживаю, сдерживаю в себе зверя.
- Ну тогда вам по делам и воздастся! - вдруг заговорила Лиза.
- Да, Лиза правильно говорит! - подхватила Вера. - Значит, вы не от души делаете
что-то, а потому что наказания боитесь за неподобающее. Так ведь?
- Ну да, - сконфуженно признал он.
- Эх, в философию вас понесло. А настойки-то мне не нальёте, что ли? - оглядывая стол, сказала Невзорова. - Замёрзла я жуть!
- Ой, прости, кончилась, мы допили. Постойте, сейчас ещё у матушки в комнате посмотрю, была там какая-то, в столе.
Вера встала и вышла, пройдя мимо портретов.
'Чисто мать!' - опять подумал он.
Вера вскоре вернулась с бутылью и какой-то тетрадью.
- Ну вот, матушкин ликёр черносмородиновый, нам ведь и не давала его, да что делать, теперь попробуем. Наливайте, Владимир Петрович!
- Да вы портрет её повесили! Рядом с батюшкой, молодцы, память чтите! - высказалась Невзорова. - Одобряю! Ну, давайте за матушку вашу, большого ума была женщина, светлая ей память! - И все выпили.
- И ликёр-то какой интересный! Я такой пробовала, а у вашего вкус особый, - добавила она.
- И травы ей не помогли. Ушла от нас, - продолжала Невзорова. - Как говорила, что в мир духов воспарит, так и случилось. А доктора-то что сказали? Так неожиданно всё!
- Да никто не ожидал! Удар, что поделать, не убережёшься, - хмуро произнесла Вера.
- Да, удар! - многозначительно подтвердила Невзорова. - Ну, вот и теплее стало, отогрелась почти.
- Что ж, давайте теперь за наше здоровье! - подняла стаканчик Вера.
Владимиру тоже стало тепло, а потом он почувствовал, что всё вдруг как бы прояснилось. Дрожь прошла. Голоса сделались громче. Взгляд его, казалось, сделался всевидящим, и всё вокруг представлялось ярким и живым. Он взглянул на портреты - матушка и папенька смотрели на него добрыми внимательными глазами. Всё стало близким, понятным и родным. 'И правда, травы какие-то в ликёре', - расслабленно подумал он, но это было уже не важно.
- Да как же вот так взяла и умерла? - не унималась Невзорова. - А мне редактор статью заказал. Я уж название придумала - 'Таинственное рядом', нет, лучше - 'Мир тайн'.
Ветер на улице вдруг натурально взвыл и сразу затих. Громкий треск и глухой удар падения чего-то большого послышался со двора. Дом вздрогнул.
Все на мгновение затихли. Владимир впился руками в ручки кресла. Дрожь снова охватила его и прошла.
- Что там, Дарья? - севшим голосом спросила Вера.
- Бочка опять упала, как с матушкой! - откликнулась раздосадованно Дарья.
- Дарья! - сердито прикрикнула Вера.
- Как с матушкой? - подскочила Невзорова. - Так матушку, что ль, бочкой ударило? То-то полицейский мне про ушибы говорил. А что за бочка?
- Да душ летний в сарайчике, и бочка на нём. Плохо укрепили - вот и падает. А матушка сама упала - плохо ей стало, вот и всё, - недовольно ответила Вера.
- Бочка? Да, и так бывает, конечно... - со значением протянула Невзорова и добавила, взглянув в окно: - Ну, погода! Как же я домой пойду?
Но идти домой ей явно не хотелось. В голове уже вертелись строчки будущей статьи для газеты 'Симбирянин': 'Не всё так просто' или, как Вера говорит, 'Просто так ничего не бывает' и что-нибудь про переселение душ.
- Садись Надя! Все мы скорбим по матушке, нам её не хватает, - Вера взглянула на портреты, - и папеньки, конечно, тоже. Так что давайте за нашу добрую память по ним! Добрую память! - со значением повторила она, глядя на Невзорову.
Вино сладко разливалось по телу. Ему снова стало легко и спокойно.
'Боже, как права Вера! Добрая память! Надо жить в мире со всеми, ничего не требуя и не обманывая. Жизнь протечёт быстро, не надо портить её хитростями, нужно всегда говорить правду, как бы это ни было неприятно', - подумал он и посмотрел на Лизу. Лиза, отвернувшись, смотрела в окно.
- Так, что же, Вера, это правда - переселение душ? Вы сами в это верите? - неожиданно для себя спросил он.
- Правда ли это? Я и сама не знаю, - ответила Вера. - Вот матушка верила, - и она подняла тетрадь в серой матерчатой обложке. - И вот, Владимир Петрович, что интересно - она пишет, что некто П. просит провести сеанс с В.П. и спросить его, но не сразу, а после вхождения в состояние, что необычное он видел? В.П. ведь это вы?'
- Да, наверное, я - В.П., - озадаченно ответил он. - А кто же П. тогда?
- Это, наверно, Пётр Иванович - приезжий из Петербурга. Да он с вами, Владимир, был на сеансе летом, когда вы в первый раз к нам пришли. Помните? - Маша, улыбаясь, посмотрела на него.
- Помнишь, Лиза? - Маша повернулась к сестре.
- Помню, - хмуро буркнула Лиза и отвернулась.
- Лиза, Лиза - сестрёнка моя ненаглядная! Ну что ты загрустила? Я же люблю тебя всей душой! Я всех вас люблю! - Маша обняла и поцеловала Лизу, а потом, пристально смотря на Владимира, добавила: - И Владимир Петрович... - она замолчала и, сделав усилие, продолжила: - ...нравится мне. Очень нравится.
'Что это она? Так же нельзя!' - растерянно подумал Владимир, но в то же время радость, свобода вдруг наполнили его сердце.
Лиза молча посмотрела на Марию, потом на Владимира Петровича и тихо произнесла, глядя на Машу: 'Я тоже тебя люблю' - И отвернулась к окну.
- Пётр Иванович, Пётр Иванович... Так вот, - радостно заговорила Вера, оторвавшись от матушкиной тетради, - я тут прочитала и вспомнила, матушка тогда, перед сеансом, цифры высчитывала и надо было ей женскую цифру, чётную, я-то в церковь тогда ушла, а вас семеро получалось на сеансе. Дарья! Что она тебе сказала?
- О господи! - откликнулась Дарья, вставая с лежанки на кухне. - Маргарита Ивановна сказала мне идти на улицу и первого попавшегося человека, приличного вида, пригласить на сеанс. Ну, вот я и позвала, как раз рядом с домом прохаживался - Пётр Иванович назвался. Восемь тогда вас стало. Он ещё потом приходил. В карты играли.
- Да, да! Карты Таро! Гадания о прошлом, будущем и настоящем! - подхватила Вера и добавила: - А на похоронах его и не было, странно это.
- Он потом приходил! - отозвалась из кухни Дарья.
- Восемь - цифра бесконечности. А мне в восемь лет папа куклу подарил. С головой фарфоровой... - как-то задумчиво произнесла Невзорова, отрезая кусок торта. - Да, живём, работаем, хоть и не ценят нас, а всё тлен. Вот были мы, радовались, волновались, надеялись - и нет нас. А есть только бесконечность. А нам конец есть, тлен.
- Ишь, как заговорила!- прислушивалась Дарья в кухне. - А ведь правду говорит, хоть и Незванова! Что это на них на всех напало! Маша-то, считай, в любви Владимиру Петровичу призналась! Эх, Лизу жалко! Белены, что ль, объелись? - И она перекрестилась на иконку в углу.
- Да, Надежда, вы правы. Правы бесконечно. Строим какие-то планы, думаем о будущем, приобретаем, хитрим, а жизнь уходит, - вдруг заговорил Владимир, - а нужно-то радоваться тому, что есть в душе, что на сердце лежит.
- Так что у вас на сердце, Владимир Петрович? - улыбаясь, спросила Мария.
- Что? - он задумался на секунду. - Ты - Маша! - неожиданно ответил он, и ему стало легко и радостно, как бывало в детстве.
Ветер с улицы резко ударил в окно, стены вздрогнули и задрожали. От неожиданности Невзорова уронила нож на стол, свечки замигали, время вдруг резко замедлилось, провалилось, все застыли и, приоткрыв рты, смотрели, как нож медленно падает с глухим звуком на стол и так же медленно подпрыгивает: Раз! Два! Три! Распахнулась форточка, разбрасывая осколки стекла, и колючий снег влетел в гостиную, задувая свечи. В темноте слышались испуганные вскрики.
- Дарья, сюда! Окно закрывай! - кричала Вера.
- О господи! Темень какая! Чем же я закрою? - Дарья схватила одеяло и шагнула в темную гостиную. - Владимир Петрович, помогите мне... да помогите же!
Кое-как Дарья заткнула окно одеялом и, натыкаясь на стол, трясущимися руками зажгла свечи, свечи робко зажглись, потом повернулась к столу, охнула и застыла. Владимир Петрович полулежал на стуле, как будто выпил лишнего. Голова его свесилась набок, а по белоснежной рубашке медленно стекали алые ручейки крови. Не шевелясь, круглыми от ужаса глазами, смотрели на него Вера и Невзорова. Маша, устремившись к Владимиру, застыла, держась за стол. Лиза, как статуя, стояла в дверях, с ладони капала кровь. Рядом на полу лежал столовый нож. Владимир Петрович что-то хотел сказать, очень важное, открыл рот - и вдруг провалился в мягкое небытие. Всё исчезло.
Пётр
Им было весело. Ещё бы, наконец-то стало складываться, получаться что-то. Что-то - это, конечно, громко сказано. Но муха, бедная муха, исчезала, ненадолго - на секунду-две, но исчезала. Куда? Они могли только предположить. На пять минут, на десять - неизвестно. Но её не было в этом стеклянном стакане, перевёрнутом вверх дном. Не было несколько секунд. А потом снова появлялась и, казалось, недовольно смотрела на них из стакана.
Они сидели в институтской лаборатории и пили шампанское. Повод был - его день рождения и опыт, удачный опыт. Много пили... Молодые, увлечённые работой люди, собирающиеся сказать своё слово в науке. Да что слово! Переворот! Это будет переворот! Никто в институте не верил, что у них что-то получится, и они после работы, вечерами, занимались своим проектом. Два года трудов, неудач, пропущенных свиданий, догадок - и вот получается. А потом все ушли, и Лена тоже. Он остался один и лежал на раскладушке в пустой лаборатории, и пытался обдумать план завтрашних опытов, экспериментов, как они писали в журнале. Пётр взял журнал в руки.
'22 мая 2050 года'. Так, так... Он начал читать ещё раз весь ход прошедшего эксперимента. Всё верно.
- Постой-постой! - Пётр заговорил сам с собой. - Вот последний пункт. Резонансная кривая не уравновешена и сразу же спадает. И муха появляется тут же. А если включить параллельно контррезонанс? Вот меня сейчас качнуло вперёд и... и автоматически включается контрдвижение, напрягаются спина и ноги. И я в равновесии. Да! Это надо попробовать! Сейчас я попробую.
Он неловко поднялся с раскладушки - его снова качнуло - и подошёл к аппарату, стоящему у стены, включил его и начал устанавливать датчики, глядя в журнал.
- Так! А вот здесь мы изменим! - Он представил, что всё, конечно, получится и завтра все будут в восторге. - Готово! Управление, - Пётр взял в руки тускло блеснувший браслет - 2 - 2 - 1. Так, ещё раз 2 - 2 - 1. И нажимаю... Нет, ещё проверка... Так, стакан здесь. Муха! А где муха? Улетела?
- Жжж! - зажужжало слева.
- Ну, иди сюда! Последний раз! Ну, пожалуйста! И я тебя накормлю - колбаса осталась - и отпущу, честное слово!
- А, вот ты где! - Он потянулся за мухой, неловко махнул рукой и упал на раскладушку, придавив браслет. Браслет засветился голубоватым светом, гудение станции у стенки стало громче, и Пётр почувствовал, что его как будто резко выдернули и бросили куда-то.
...Он проснулся утром от холода, но глаза не открывал, лежал, думая о том, что надо бы принести в лабораторию плед. И, конечно, не стоило пить столько шампанского. Да, вчера вечером они хорошо приложились. Но оно того стоило - муха ведь исчезала! И он остался в лаборатории один. А! Опыт! Он же ввёл контррезонанс! И отключился! Нет, так пить нельзя... Холодно, в самом деле холодно. Надо закрыть окно.
- А что ты, мил человек, здесь делаешь? - вдруг услышал он незнакомый голос. Пётр, не открывая глаз, пробурчал:
- Хватит прикалываться, лучше окно закрой!
- Вообще-то это моя контора! - тоже пробурчал кто-то.
Пётр нехотя приоткрыл веки. Яркое солнце било в глаза. Перед ним в потрёпанном сюртучке, пошатываясь, стоял мужчина среднего роста, с бородкой, одетый по старой моде. В руках у него был браслет. Пётр вскочил, он уже понял, что произошло что-то невозможное, и выхватил браслет из рук мужчины. А тот, оторопев, пошатнулся и забормотал:
- Пожалуйста, пожалуйста, о чём речь, сударь. Мне материал вашего браслета интересен, технически, знаете ли. Как-то он как будто подрагивает и циферки какие-то... Не видал такого! И кровать у вас интересная.
Он восхищённо смотрел на раскладушку и причмокивал языком.
- На совесть сделана! Разрешите представиться. Семён Юрьевич Петров - владелец вот зтой мастерской, у входа в которую я вас имел честь обнаружить! - витиевато закончил он и покачнулся.
Пётр стоял в одной кроссовке, открыв рот. 'Лаборатория, ребята, Лена... - выпили вчера... муха. Да, да! Муха исчезала! Они поэтому и напились! Дальше что? - Он оторопело глядел на мужчину в мятом сюртуке, смотревшего на него весьма благожелательно. За мужчиной была улица, мужик на телеге, в армяке, бородатый, проехал, глядя на них. Позади и по бокам стояли невысокие дома старинного вида, вдали церковь как в фильмах про старину. - Что за приколы? Ну, ребята дают!'
- А, вижу, сударь, вы тоже вчера приложились! И я грешен! Но это того стоило! Часы батюшки Варфоломея отремонтировал, как новые стали! И он меня вознаградил, как положено, в соответствии, - мужчина икнул. - А давайте, сударь, ко мне в мастерскую - вижу, вы хлеще меня загуляли вчера и ботинок потеряли. Давайте-давайте! И постель вашу занесём, а то народ уж собирается.
И точно: в стороне, метрах в десяти, стоял мальчишка в выцветшей косоворотке, смотрел во все глаза на них и жевал баранку. Семён Юрьевич извлёк из кармана длинный, темного металла ключ и открыл дверь.
- Заходите, сударь! Добро пожаловать! - Он взял в руки раскладушку и стал заносить её в мастерскую. Раскладушка вдруг сложилась, и Семён Юрьевич восхищённо зацокал: - Вот это да! Вот так конструкция! И лёгкая какая!
Он придвинул к заставленному всякими железками столу табуретку: 'Садитесь, сударь!' Потом взглянул на стоящего в какой-то прострации Петра и, заботливо сказав: 'Э, подлечиться нам надо!' - достал откуда-то снизу бутыль, пару солёных огурцов, поставил на стол, вытащил тряпочную пробку и разлил в маленькие стаканчики на столе, перед этим тщательно их протерев.
- Давайте, сударь, за встречу. Чувствую, вы интересный человек. Как вас звать, извините, не знаю.
Пётр, в каком-то оглушении, посмотрел на Семёна Юрьевича, потом с тоской взглянул на незнакомый пейзаж за мутным, давно не мытым окошком, взял стаканчик и как бы про себя, приговаривая: 'Сейчас всё пройдёт, всё пройдёт!' - закрыл глаза и выпил разом рюмку.
- Точно, всё пройдёт, - сказал Семён Юрьевич, опрокинул свою рюмку, деликатно заел огурцом и вопросительно посмотрел на Петра.
Маслянистая крепкая жидкость обожгла горло и провалилась в желудок. Он открыл глаза и... увидел то же самое - мутное окошко, старые дома, мастерскую и вопросительно-доброжелательное лицо Семёна Юрьевича.
- Я - Пётр, Пётр Иванович, - каким-то охрипшим голосом произнёс он, снова ошалело осмотрелся и добавил: - Но как, как я сюда попал, не знаю - сплю, наверно.
- Э, мил человек, абсолютная правда, вся наша жизнь - сон! - с готовностью подхватил Семён Юрьевич, аккуратно разливая самогонку по рюмкам. - Давайте, Пётр Иванович, ещё по одной.
Они выпили.
'Неужели не сон всё это? Нет, не может быть сон таким конкретным. Не розыгрыш же это? А почему нет? Ну, ребята! Реквизит что надо подобрали! И самогонка ещё. - Он оглядывал мастерскую, ища, что-то современное и понятное. - А вот как надо! Сейчас Семён Юрьевич проколется!'
- Семён Юрьевич, а у вас газетки свежей какой-нибудь нет?
- Газетки? А как же! Вот - 'Симбирянин'. - И он подал с полки над столом газету.
Пётр Иванович осторожно взял пахнущие типографской краской листы. 'Симбирянин', очень натурально... - Дата, дата какая? 18 мая 1915 года?' Глаза его расширились, он открыл рот и выронил газету.
- Да, да - газетка свежая, в прошлую неделю купил, - Семён Юрьевич аккуратно поднял газету, встряхнул и добавил: - Вот статья тут хорошая. Афанасьев Леонид Иванович, голова наш, американцем его зовут, о дорогах наших, о грязи непролазной пишет. Толковый мужик, центр замостил булыжником, электричеством воду качает... А вот и про войну германскую.
- Так это Симбирск? - изумлённо спросил Пётр.
- Точно, сударь. Симбирск, Чебоксарская улица. Не помните ничего?
- Чебоксарская? Это же Бебеля?! Лаборатория у нас там! - Он огляделся. - Здесь, значит, Симбирск?
С улицы послышался шум и крик:
- Семён, куда бочку сгружать? Маргарита Ивановна прислала - протекает.
- Извините, Пётр Иванович, - работа! - Семён Юрьевич поднялся и открыл дверь. Перед мастерской стояла телега с лежащей в ней дубовой бочкой.
- Давай сюда кати, в сарай! - Семён открыл дверь рядом с мастерской, и мужик в армяке, кряхтя, закатил довольно объёмистую, пропахшую квашеной капустой бочку в сарай.
И тут Пётр понял, что он действительно попал. Попал в Симбирск 1915 года. Конечно, здорово! Неужели всё получилось? Контррезонанс - вот чего не хватало мухе исчезнуть! Как ребята не догадались? Он ведь догадался и исчез. Исчез... Исчез? Ему стало страшно. Пётр нащупал в кармане браслет. Он вернётся, обязательно вернётся. Вернётся вечером, всё получится, конечно. Но надо с собой забрать что-нибудь, хоть вот эту газету 'Симбирянин', а то ребята не поверят.
- Пётр Иванович, помоги мне, дорогой, поддержи бочку. Вон калоши мои надень.
Перед ним, с зубилом и молотком, стоял, улыбаясь, Семён Юрьевич. Пётр вздохнул, обул калоши, и они стали подбивать обручи у бочки. Потом таскали воду, наполняли бочку, снова подбивали, точили и отбивали косы, клеили расшатанные ножки в стуле. Мимо мастерской в полдень проскакал на лошади полицейский в форме и, как показалось Петру, внимательно на него посмотрел. Желания куда-либо идти у Петра не было, он боялся влипнуть в какую-нибудь историю, всё было незнакомо, хотя по-книжному, со школы, он это знал в общих чертах. Ничего, вечером он вернётся.
Вечером, устав, они сидели за тем же столом в мастерской и пили чай с плюшками. Плюшки были неожиданно вкусные, и Пётр, немного расслабившись, слушал Семёна Юрьевича, Тот рассказывал что-то о том, что приходилось ему ремонтировать, и посматривал выжидательно на отмалчивающегося Петра. За окном окончательно стемнело, и Пётр понял, что пора возвращаться.
Семён Юрьевич продолжал что-то говорить о том, почему он живёт один, о родственниках в деревне. Пётр поднял руку, и тот замолк.
- Знаю, Семён Юрьевич, ты узнать хочешь, кто я и откуда взялся. Я вот думаю, а надо ли тебе это знать?
Тут Семён Юрьевич немного надулся и обиженно сказал:
- Ну да, да, не по чину мне, наверно. Понятно, вы человек особый, вон и говор у вас другой какой-то.
- Нет, Семён, не так ты меня понял. - И тут Пётр вспомнил, что они с ребятами, сами не веря и веря в свою машину времени, разработали, между делом, кодекс поведения путешественника во времени и первым пунктом там было - никогда не признаваться, что ты из другого времени. Пункт этот вытекал из опасения нарушить происходящую естественно связь времён. Каким-то поступком или действием - в общем, максимальное неучастие в чём-либо, что уже случилось раньше. Что могло произойти при нарушении, было трудно представить, но историю переписывать нельзя. Но тогда всё это казалось абстракцией, какой-то далёкой невозможной вещью - и вот, пожалуйста, всё конкретно.
- Семён Юрьевич, спасибо тебе за то, что принял меня так по-дружески. Вижу я, ты хороший человек, - он замялся, подбирая слово, - мастеровой. А я... - он снова замолчал. 'Ну ладно, скажу ему, ведь сейчас всё равно исчезну, вернусь к себе на глазах изумлённой публики... Нет, в кодексе сказано 'никаких свидетелей'... да никто Семёну и не поверит - выпил, мол, лишнее. А я вернусь домой, в лабораторию к ребятам. Там, наверно, переполох, ищут меня. Лена что думает? Сейчас вернусь, конечно, вернусь'. - Но я... - продолжил Пётр, - ты сейчас не подумай, что я безумец какой-то, я вообще из другого времени. - Он взглянул на Семёна.
Семён Юрьевич, широко открыв глаза, с каким-то детским изумлением, приоткрыв рот, смотрел на Петра Ивановича. Потом заговорил, торопясь:
- Я понял, понял, что-то не то с вами, Пётр Иванович. Вон и кровать у вас какая, и обувка нездешняя. Да как же так? Воистину чудеса твои многогранны, Господь! - И он торопливо перекрестился на икону в углу. - Разве возможно это? В человеческом обличии? Вы, Пётр Иванович, может, ангел какой-то? И пострижены вы как-то по-особому, коротко! - заволновался Семён.
- Нет, нет, Семён, я такой же человек, как и ты, с руками и ногами, - Пётр Иванович покачал ногой в кроссовке.
- А из какого времени вы, сударь? И зачем здесь? Почему ко мне? - Семён Юрьевич неожиданно как-то успокоился.
- Не знаю, Семён, не знаю, почему к тебе! - с недоумением произнёс Пётр. - Мы эту станцию времени только что изобрели. Изобрели в лаборатории, в Ульяновске, Симбирске то есть. Вот получается как раз здесь она и находится, где мы с тобой сидим, на Чебоксарской улице. Но мы-то здесь сейчас, а она тоже здесь, но там, - Пётр повёл рукой куда-то в сторону и вверх. И сначала с недомолвками, а потом вдруг подробно рассказал всё Семёну, и ему стало легче на душе. Семён Юрьевич, как зачарованный сидел, широко открыв глаза, и слушал, качая иногда головой и приговаривая: 'Иди ты!' или 'Вот это да!'
- Ульяновск, значит, вместо Симбирска, а фамилия ваша как?
- Петров Пётр Иванович.
- Петров? Правда? А что? Не родственник мне? Мы с вами вроде и похожи, посмотри-ка на меня, бородку мне сбрить только.
- Вряд ли родственники, хотя... все люди братья, - сказал Пётр Иванович и вспомнил, что кодекс строжайшим образом запрещал разыскивать родственников путешественникам во времени, чтобы не нарушить естественное течение времени. - Вряд ли, - повторил он, - Петровых тысячи и тысячи.
- Ну вот, Семён, всё тебе я рассказал, а сейчас мне надо возвращаться!
- Возвращаться? - огорчился Семён. - Только так подружились! Ну, да, да, понимаю!
- Семён, а дай мне газету твою - ребятам покажу!
- Да, пожалуйста, Пётр, бери. Бери что хочешь! - Он оглядел мастерскую. - Вот самогонки возьми, ребят угостишь.
- Нет, нельзя - кодекс!
- Пётр, а ты оставь мне что-нибудь: тебя не будет здесь - я взгляну и тебя вспомню! - Семён Юрьевич посмотрел на кроссовку на ноге Петра.
- Нет, Семён, кодекс запрещает оставлять вещи, тем более непарные. Сам представь - одна кроссовка там, в лаборатории, в 2050 году, а другая здесь. Это вообще весь ход истории нарушится, обувная промышленность там, ещё что-то, - неуверенно сказал Пётр.
- Ну, кровать тогда оставь, - попросил жалобно Пётр.
- Раскладушку? Пожалуй, можно, - снова неуверенно ответил Пётр. - Что там - железо да брезент, у вас уже и то и то есть. Вот только бирку оторву. - И он оторвал бирку и сунул её в карман.
- Спасибо! - обрадовался Семён.
- Сейчас я, пожалуй, в сарай пройду, а то мало ли что - видишь, к тебе попал и раскладушка со мной прилетела, а там пусто.
- Там бочка стоит, Маргариты Ивановны! - вспомнил Семён. - Ну и чёрт с ней. А меня, Пётр Иванович, ты можешь взять, хоть ненадолго! - Глаза Семёна загорелись.
- Нет, нет! Кодекс, Семён! Я пошёл!
- Чудеса! Невозможно это! Ты только от бочки отойди, а то вдруг тебя придавит ей в лаборатории. И ребята пострадать могут, - с заботой произнёс Семён. - Эх, такой человек ты, Пётр Петров, и уже прощаться!
- Ну ладно, Семён, я вернуться постараюсь, - неуверенно пообещал Пётр. Они вошли в сарай, и Семён откатил бочку в сторону, приговаривая: - Бережёного бог бережёт.
- Ты от сарая отойди на всякий случай. Я сам не знаю, что может произойти - в первый раз это. Прощай, дружище!
Они обнялись, Семён перекрестил Петра, покачал головой и вышел из сарая. Пётр поправил кроссовку на ноге, вздохнул, стряхнул пыль с одежды и, достав из кармана браслет, встал в середине сарая.
- Раз, два, три... Прощай, 1915-й! - Он набрал шифр, сжался, зажмурил глаза и нажал на браслет. Браслет вспыхнул холодным синим светом и... погас.
Семён Юрьевич постоял немного перед сараем, было тихо. Он перекрестился и осторожно приоткрыл дверь.
- Пётр! Пётр Иванович! Ты где?
Посреди сарая, вытянувшись в струнку, перед ним был Пётр Иванович с газетой в одной руке и браслетом в другой. Он стоял так некоторое время, потом вздохнул, сел на пол, оглядел браслет и стал сжимать его в руках. Браслет не отзывался.
- Сейчас, сейчас, Семён, не подходи, сейчас включится! - лихорадочно повторял Пётр. Слёзы текли по его щекам.
- Пётр Иванович, ну не получилось, брось, завтра заработает! Посмотрим - может, заело что-то! Что ты как дитё малое! - вдруг довольным и успокаивающим голосом сказал Семён. - Пойдём! - И он, приобняв Петра, повёл его в мастерскую.
Они долго сидели за столом, пили самогонку, и Пётр всё повторял: 'Неужели я здесь застрял? Застрял навсегда!' И плакал, а Семён Юрьевич успокаивал его и подливал, и говорил: 'А мне и не верилось, что ты исчезнешь так. Как это так? Это же невозможно, против природы!'
На что Пётр с возмущением отвечал: 'А как же я здесь появился?' - И показывал бирку от раскладушки с надписью 'ЛайфМебель 2 смена, 18.09.2041'.
Пётр рассказывал, как устроен браслет, что это на самом деле пульт, что он должен послать команду на включение основного аппарата в лаборатории, но почему-то заглох. А потом они совсем опьянели и уснули.
Утром они поели вчерашние пирожки с капустой, с чаем из самовара. Семён Юрьевич достал из шкафа набор часовых инструментов, и Пётр осторожно стал разбирать браслет. Всё выглядело вполне нормально, он осторожно замкнул контакты выключателя, браслет мигнул синим светом - и всё! Красного света - ответа от станции из лаборатории - не было. Может, там и нет никого сейчас. Они же не знают, что всё получилось и он сейчас здесь, в прошлом, на том же месте. Что сейчас они думают - загулял? и раскладушку пропил? Лена, Лена что думает? Его нет, браслета нет, раскладушки нет, только кроссовка валяется.
- Аккумулятор разрядился? Или станция не включена? - тихо прошептал Пётр. - Всё, приплыли. - И что же он его не зарядил перед экспериментом? И где он возьмёт зарядку здесь, в 1915 году?