Вам когда-нибудь бывало грустно, до того, что плакать хочется? Сердце разрывается на маленькие кусочки, душа болит, в груди тесно. Грустно от безысходности, от невозможности принять какое то решение, просто оттого, что некому выговориться. Не потому, что у тебя нет знакомых, или родных, а просто потому, что они не поймут. Такие разговоры с мамой, например, всегда приводили к соре. Они стали настолько предсказуемы, что я вообще перестала с ней общаться. С папой мы говорим на разных языках. Как, впрочем, и с братом то же. Подружки, которых, я скажу вам, у меня не много, а точнее две. Делают вид что слушают, а по большому счету им наплевать. Не то что бы на меня. А на мои проблемы скорее. Но, а если дают какие-нибудь советы, так они совершенно пустые, на деле же никто не поможет. Я, конечно, люблю их всех. Но в то время казалось, что ненавижу. Дошло до того, что я просто перестала разговаривать. Или старалась избегать любых разговоров, после них только расстраивалась. Но ведь куда денешься от жизни? Куда? Как хорошо, думала я тогда, живут монахи и отшельники. Не нужно не кому объяснять, почему ты такая, а не этакая. Не кто не обвиняет, что испортила всем день своим плохим настроением. Не под кого не надо подстраиваться, не мучиться решениями, не утешать других, когда сомой хочется выпрыгнуть из окна. Вы спросите, почему я не пошла в монахини? Да по тому, что кишка тонка. Страх перед не известностью. Трусость, не знаю, как назвать. Только от этого мне еще хуже - от сознания, что ко всему прочему я еще и трусиха. Да и родителей жалко. Впрочем, может быть, им было бы и легче: не надо тратить деньги на репетиторов в институт, нервы, мама будет спать по ночам, папа - работать там, где хочет. Бабушка была бы рада. Правда внуков, о которых она мечтала уже, когда мне было пятнадцать, не сможет иметь. Но еще есть брат.
В общем, меня била дрожь. Я сидела в ванной, на деревянной доске, подогнув под себя ноги, и думала о том, чем лучше порезать вены, что бы было не так больно. Я не спала уже около недели, может больше. Глаза красные, горят. Может от черчения, от слез, от недосыпа, а может от всего сразу. - Ненавижу черчение! - Говорю по телефону с репетиторшой по алгебре - женщиной, закончившей педагогический, учителем черчения. Человеком, готовившим абсолютно по всем предметам, кроме самого черчения. Психологом, родителе ненавистницей. В общем, довольно своеобразной женщиной.
- Это все от перенасыщенности предметом - говорит она мне быстро.
- "Ну вот, и она пытается от меня избавиться!" - думаю, а в горле от обиды еще пуще распух ком. Он мешает мне говорить, сдавливает горло, больно глотать. Делаю над собой усилие. Чертос два, слезы все равно льются градом.
- Главное успокойся - говорит мне она. - Тебе надо отдохнуть, сделать перерыв.
- Да я и так не черчу уже три дня, не проходит!
- Сделай перерыв на неделю, на две, я сама скажу тебе, когда восстановишься.
По голосу было слышно, что ей поскорей хочется прервать этот разговор.
- Я не понимаю что со мной, - говорю я сквозь слезы - Я ненавижу черчение! У меня оно получается, но я его ненавижу!
- Я же сказала - медленно повторила она - тебе надо восстановиться.
- Но...
- Все, все, отдыхай....
- Ту.. ту... ту.. - телефон заглох.
Я знала, что она мне скажет заранее. Знала, что будет говорить, про то, что мне надо восстановиться... Но в глубине души я надеялась на поддержку, нет не на сочувствие, я им сыта по горло - наслышалась от подруг, а именно на поддержку. Но все тщетно. Мне стало еще хуже.
Слез больше не осталось. Наверно за последний месяц я выплакала все глаза. Мозг не покидала мысль о суициде. Перекрестилась. Немного полегчало. Легла на диван напротив окна. На улице уже стемнело. А я и не заметила! Попыталась расслабиться. Голова горячая, в виски бьет пульс. В теле жуткая слабость, как после болезни. В квартире тихо - родители на работе, брат в художественной школе. Я одна. Смотрю в темное окно опухшими глазами. На улице приглушенно шумят машины, слышится грустное завывание февральской вьюги. В тусклом свете уличного фонаря видно, как медленно падают вниз большие хлопья снега. За стеной, у соседей, отдаленно слышны звуки телевизионной рекламы. Веки слипаются, комната начинает плыть, очертания становятся не четкими, в глазах темнеет.
Проснулась я от резкого звонка. Открыв глаза, я долго не могла понять, что меня разбудило.
- Дзынь... - звонок повторился.
Я вскочила и побежала к телефону.
- Дзынь, дзынь, дзыыыынь! - звонок повторился трижды, тогда я поняла, что это дверной. Ринулась открывать. За дверью оказалась Нисо - моя подруга сверху.
- К тебе можно? - спросила она, проходя в комнату.
- Проходи, у меня ни кого, - сказала я пустым голосом.
Нисо села у компьютера и щелкнула мышкой.
- Ты что такая? - пробормотала она, уставившись в монитор
- Какая?
Молчание.
- Можно у тебя в аську войти.
- Войди, только у меня деньги заканчиваются.
Я легла на диван и стала смотреть в окно.
- Ну что у тебя с Горедским - спрашиваю.
- Да ничего, он тормоз - сказала она переведя взгляд на меня.
- Представляешь, после того случая, он мне не разу не позвонил! Юля говорит....
Не могу с уверенностью сказать, что было дальше, так как мозг мой отключился, и в голове стало нарастать какое то гудение.
- ...в глубине души я понимала, что ничего не будет, но все же надеялась. Все пацаны козлы! - закончила она.
- Ага - подтвердила я, поднимаясь.
- Ты куда?
- Попить.
Когда я пришла со стаканом теплой воды, Нисо пристально посмотрела на меня.
- Что у тебя с глазами?
- А что? - спросила я, подходя к зеркалу. И действительно, вид у меня был еще тот: глаза опухли, и покраснели, губы вздулись, потрескались, на голове было, что-то, похожее на осиное гнездо. Экзотический вид, сказала я, неожиданно для самой себя, повеселев.
Нисо молчала.
- Ты что плакала? - спросила она, как бы небрежно.
Ну вот, сейчас будет жалеть, утешать, говорить как я много занимаюсь, что у меня нет ни какой личной жизни. Жаловаться, как не справедлива жизнь, родители. И я опять расплачусь - плачу последний месяц я по любому поводу. Например один раз, я пришла домой самая последняя. В этот день с утра до вечера у меня курсы. Но устаю я или нет, зависит от настроения. И в этот день я устала как собака. На улице адский холод, снег валит, ветер. Я тащилась одна от метро, минут двадцать. Темень кромешная, фонари не горят. Слева кусты, справа овраг и кусты. А дорожка наша славится разного рода происшествиями, о которых я умолчу. В общем, добежала я до дома, завалилась в кресло. Горло болит, сопли текут. А папа мне говорит: покорми мол кошку, целый день не жравши! Я разрыдалась и, хлопнув дверью своей комнаты, легла на кровать и уснула.
- Ты меня разбудила - говорю я, как бы не расслышав.
Нисо отвела взгляд и спросила, между прочим.
- Ну что там с институтом?
- Да ничего. Не хочу я поступать в Мархи! - говорю и чувствую, как в горле разбухает, словно дрожжи, ком.
- А родителям ты говорила?
- Нет, боюсь. Жалко бросать рисунок, он у меня ничего идет.
- Может Строгановка?
Про себя думаю, да в Строгановке разве рисунок?
- Нет - говорю - Строгановка не то.
А у Нисо вся семья из Строгановки. И она то же в Строгановку готовится. Все они так ее расхваливают, превозносят. А рисунок там так себе.
- Все - говорю - давай оставим эту тему, а то я опять расплачусь. Оставили. Зазвонил телефон, подхожу - голос Людмилы Всеволодны - учительницы по черчению.
- Завтра занятий не будет.
Я тупым голосом спрашиваю - а когда будут?
- Через неделю в то же время.
- Ладно. Спасибо.
- За что? - Спросила она в своей обыкновенной манере.
- Не знаю.
- Все пока. Занимайся. - Гудки.
Нисо ушла в другую комнату. За стеной послышались звуки телевизора. Вхожу туда. - Опять ты смотришь эту дрянь?
- Угу. Можно я у тебя конфетку возьму?
- Бери - говорю - маме опять целую гору надарили.
- Кто звонил?
- Чертежница занятие отменила.
- Что сказала?
- Что отменяются занятия.
Молчание. Я думаю - "Ну и слава богу отменяются, не придется объяснять родителем, почему я не могу идти на черчение. Ну как им объяснишь, что если отвращение к предмету, то им заниматься бесполезно! Нужно прерваться на какое то время. Переключится на что-то другое. Но время не помогло. Все мои усилия полюбить этот предмет оказались тщетны. Представь, я полюбила даже алгебру! На какое то время. Но черчение было для меня настоящей пыткой.
- Если у тебя что-то не получается, давай я тебе помогу - говорит папа-архитектор.
А я ему сквозь слезы - да все у меня получается, я просто его ненавижу!
- Ну что она опять там рыдает - кричит из другой комнаты мама-архитектор.
- Опять с черчением проблемы!
- Нет у меня никаких с ним проблем! - кричу я.
- Может хватит кричать. Вы оба! - вступает брат.
Ночью я не сплю. Встаю в четыре часа утра. На улице темно. Сажусь за мольберт, - рисую. Недавно у меня появилась новая страсть - пишу повесть. Стараюсь бит по клавишам, как можно тише, что бы ни разбудить брата. А днем с опаской, когда кто-то появляется в коридоре, отталкиваюсь от компьютера, на стуле подъезжаю к столу, и начинаю чертить. Я на гране нервного срыва. Бабушка-архитектор, мамина мама, говорит что-то вроде:
- Все мы проходили через это. В архитектурном есть много предметов, которые тебе будут интересны. Ты можешь закончить его и писать. Я сама никогда не работала архитектором.
- Зачем ты тогда поступала туда - спрашиваю.
- Ну, знаешь, опыт, архитектурный много дает...
В общем, в таком духе. А потом обязательно добавляет, что, мол, если я чувствую что это не мое, то надо поменять направления пока не поздно. А следом, для полного винегрета, сетует, как много мы потратили денег на репетиторов, как я доканываю маму, и заваривает такую кашу у меня в голове, что после разговоров с ней, настроение мое падает, как сбитый авиалайнер.
С таким упадшим настроением я встретила следующий день. За окном было мрачно и пасмурно, как у меня в душе. Хлопьями шел мокрый снег, солнца не было и в помине. Совершенно опустошенная, не в силах даже думать о чем-либо, я на автомате надела сапоги, заправила в них джинсы и застегнула тугую молнию. Надев на прыгавшего от радости пса ошейник, я медленно спустилась по лестничной клетке, при этом крепко держалась за перила, так как в голове у меня поминутно мутнело, и я боялась упасть. Не помню, что было дальше, помну только, что двор показался мне необычно пустым и таинственным, а собственный дом принял форму шара и покатился на меня, ломая деревья и сравнивая с землей ограду спортивной площадки. Я бежала, что было сил, поминутно оглядываясь. Но шар все так же преследовал меня. Ноги слабели, вязли в грязи, в глазах темнело, я уже смерилась со смертью, желала избавиться от мучения непрерывного бега, но шар все так же катился, не убыстряя, не умедляя своего движения. Вдруг все потемнело, я очутилась в чужом туалете, среди холодной синей плитки. С ботинок стекала вода, образовывая вокруг ног грязную лужу. В тусклом свете зловеще поблескивала металлическая раковина и белый унитаз с махровым сиденьем. На полу, возле душевой, лежало два голубых пушистых тапочка. Я повернула дверную ручку, та с легкостью поддалась, отворив деревянную дверь уборной. Я сразу же узнала широкую прихожую, с диваном из коричневой кожи и огромной игрушкой собаки, породы Зининхунд.
- Ну что ты там застряла!
Сердце мое екнуло. Повернув голову, я увидела дверной проем, из которого сочились лучи электрического света. Предметы вокруг меня потускнели, и скрылись в потемках, а яркий свет в далекой комнате все больше и больше затягивал.
Лоб покрыла холодная испарина - я стояла за круглой спиной Людмилы Всеволодны, черкавшей толстым красным карандашом мой чертеж.
- О чем ты думаешь, когда чертишь! А стрелки, стрелки, ты посмотри! Три миллиметра, а у тебя сколько - ПЯТЬ! - Все это Людмила Всеволодна говорила не поворачиваясь. Ее красная шея то напрягалась, то расслаблялась, меняя оттенки.
- Ты что там встала?!
Я молчала. Тут она, не выдержав, обернулась. Лицо ее не выражало ни чего. Но в глазах играли огоньки злорадства. Людмила Всеволодна смотрела на меня молчаливым выжидающим взглядом. А я стояла как вкопанная, онемев и телом и языком. Белый свет от настольной лампы падал на ее лицо, отражаясь в стеклянных глазах, и придавая седине волос голубоватый оттенок.
Она скрестила руки на животе и выжидала. Казалось, ей доставляет большое удовольствие видеть как я мучаюсь, силясь что-то сказать. Во мне начинал нарастать гнев, все более жаркий и обжигающий. Молчание продлилось слишком долго. Но, в конце концов, она сдалась:
- Зачем ты идешь в этот институт? - Спросила она, сочувственным голосом, но не успела договорить, потому, как анестезия, сковавшая меня, внезапно прошла, и я, в ярости схватив одну из чертежных досок, лежавших на столе, с размаху ударила ее по голове. Острый конец решины пробил висок, и из раны хлынула струя багровый крови, каплями орашив исчирканный чертеж. Я в ужасе бросила доску на пол. Речь Людмилы Всеволодны оборвалась на полуслове, серые глаза сделались вдруг мокрыми, в них застыл страх сожаления.
- Я не хотела довести тебя до этого - пролепетала она, скатываясь со стула. Слезы застыли у меня в глазах, все поплыло. Засасываемая в водоворот воспоминаний, я кричала: - Простите меня, я не хотела, я не хотела, я не хотела...
Проснувшись вся потная, с вспухшими глазами и горящей головой, я с минуту лежала неподвижно, шумно и глубоко дыша. Ощущая соленый вкус на губах, я отерла их потными пальцами. Потом медленно поднялась, и на трясущихся ногах направилась в ванну.
Холодный душ помог, и в голове немного прояснилось, вещи перед глазами перестали плыть, я твердой рукой взяла телефонную трубку, и набрала номер.
Через полминуты ожиданий гудки прервал усталый голос.
- Да, я слушаю.
- Людмила Всеволодна, это вы?
- Да Лиза, я тебя слушаю.
- Извините меня, пожалуйста.
Молчание.
- Ну, говори дальше.
- Нет, вы не поняли. Извините меня, за то, что я вас возненавидела за предмет.
Пауза.
- Ты мне звонишь, только для того, что бы попросить прощенье.
- Да.
- Ну тогда, не стоит передо мной извинятся. Увидимся в следующий четверг.
- Подождите, я не успела вам сказать.
- Что?
- Я больше не приду - произнесла я, и добавила - не из-за вас.
- Ну что ж, тогда прощай и удачи в новых начинаниях.
- Прощайте.
Гудки.
Следующее утро оказалось морозным и солнечным. Позвонил телефон, я подошла: в трубке осипший Нисошен голос:
- Привет, ну как ты?
- Я ничего, а ты то что, заболела?
- Да вот, как слышишь. Ну, как там у тебя с родителями?
- С родителями все отлично - говорю я радостно. Представляешь, я поговорила с мамой, по-настоящему поговорила, первый раз за долгие месяцы. Все оказалось не так страшно, как я представляла. Я сказала, что не буду поступать в Мархи!
- Да ну! А они что?
- А они согласились! "Пути Господни неисповедимы!" - говорю - "Мы предполагаем, а он располагает"
- Чего? - Не выслушав ответа, она добавила: - слушай, я зайду, у тебя немного соды возьму?
Звонок в дверь.
- Подожди - говорю - мне в дверь звонят. - Открываю, а там Нисо с трубкой стоит, хохочет. Я то же спрыснула. - Вот дурочка - говорю. - Заходи, мне вчера такой сон снился, ты обалдеешь...