А теперь начинается лекция для соавторов, то есть для тех, кто что-либо добавил в предлагаемый текст. Давайте взглянем на эти добавления. Перед нами три типа добавлений.
1 тип.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
Лед она добела моет,
Черный лес сожрать хотя.
2 тип.
Буря мглою небо кроет,
Вихри снежные крутя;
То, как зверь, она завоет,
То заплачет, как дитя...
После этого стихотворения поэт прожил 12 лет и отошел ко Господу как примерный христианин.
3 тип.
Буря накрыла небо плащом.
О чем говорят эти типы интерпретаций одного и того же текста? О том же, о чем говорит и сам первотекст (то есть первые четыре строки "Зимнего Вечера" Пушкина): о ненастной погоде, переломленной в душе человека... и при всем том эти тексты являются равноценными как между собой так и по отношению к первотексту.
Итак, мы открыли первую тайну литературы Средневековья: ее зеркальность, когда переписчик видел в зекрале первотекста свое отражение... или, иными словами, выступал его соавтором. Можно назвать это еще (применительно к анализируемому тексту) феноменом десяти Пушкиных, одновременно живущих и одновременно убедительных. Разумеется, не все переписчики были соавторами, но именно описываемый нами тип развивал литературу Средневековья. Обратимся за подтверждением этой гипотезы собственно к средневековому тексту, а именно к чуду о воскрешении мертвого преподобным Варлаамом Хутынским, которое было описано не ранее пяти столетий назад (в XVI-ом веке) и рассказу о кончине святого, помещенному сразу за описанием чуда.
Чудо третье, о воскрешении мертвого.
Живяше же близ манастыря того человек некый на селе своем, имея велию веру ко святому. Имяше же сына единочадаго, и потребная святому принося: овогда сам, овогда со преждереченным сыном своим посылаше. Случиже ся оного человека сыну в болезнь впасти и ж изнемогоша от болезни, к концу живота приближишася. Взем же сына своего, хотя его принести ко святому человеколюбию, яже и сотвори; рех: яко да помолится о нем, идущу ж ему и болезни крепкой нападши и еще не дости святого келии абие издеше, видев же человек сына свою умроша. Рыдаяще, плача, болезнь показуя не можаяше утешити, пришед же до келия святого. Слышавше святый плач и рыдание, изыде из келия своея. Егда же виде его человек, он рекох святому: человече Божий, аз надеяхся яко аще приду к твоей святости и исцелеет сын мой, ин же вместо исцеления горшую аз во усобе наведох. Уне бо ми бяше яко да в дому моем умерло бых отроча мое, нежели яко видиши на пути и умрошу. Рече же святый Варлаам к нему: человече, вскую сорыдаеши и плача, сокрушаеши себе. Не веси ли яко общая смерть всем предлежит? И общий суд всех преджидает. Яко ж Бог что восхотев, тако и сотвори. Ты же, брате, не скорби, но вместо сих приготови гробная. Остави ж человек той сына своего в келии святого, сам же шед с плачем приготови гробная. Святый ж, преклонь колени, помолися; Бог же, не хотя презрети моления святого, яко ж рек божественный Давид: волю боящихся его сотворит и молитву услышит, яко ж выше рекохом, колени ему преклоньшу и молившуся. И воскреси отрока оного. Человек же той, яко прииде приготовав гробная, и вшед в келию преподобного, зрит их же ненадеяшися, видит убо рече, сына своего седяща, яко николиже болевша и радость паче надежа восприим. Благодарная хваления преподобному воссылааше, глаголя: благодарю тя, угодниче Божий, и прославлю чудотворящаго тобою Христа, яко не в конец моих седин от скорби, но паче надежи радость приведе ми. Святый ж, яко не любя славы человеческыя, и тако ухыщряет чудо покрыти, глаголет же к нему: человече, яко ж мню, прельстился еси не разуме, сын же твой ниже умре ниже оживе, но студенью на пути изнемог, дух в нем потайся, и тебе мнится, яко умрет, ин же согреявся в теплей келии; тебе мнится, яко оживе; прежде бо общаго воскресения не мощно никому ж воскреснути, яко ж тебе мнится. Человек же той крепляшеся, глаголя: почто, человече Божий, таиши от мене, мню добре разумное. Аще бы не бых аз известное смотрел гробная, не приготовил бых. Он же, запретив ему, с клятвою заклял его, яко да никому ж возвестиша сие бывшее, дондеже в животе и приложив, если яко аще кому возвестиши, всяко себе отщетиши и сына своего конечно лишишася. Отиде же человек радуяся, в дом свой, славя Бога и угодника его Варлама, молчати чудо не можаеши, а проповедати ж не смеяши, но тако бе умом дивяся неизреченному чюдеси. И по сих разумев святый еже ко Господу свое отхождение. И призвав братью, рече им: се уж конец, братие, живота моего приближися. И аз убо отхожу от жития сего, вас же предаю в руце Божии, наставник буде вам в мое место сверстник мой Антоние. Не пред многыми бо времены пошел бе Антоние в Костантинград, тем же святый яко имея дух прозорливого дара, пророчествова о пришествии Святого и еше Святому глаголюще: Антония, сказаша о манастырском пристанище, яко ж прииде в монастырь о Христе целование давше друг другу. Святый ж зело возрадовася о пришествии Антониеве, и тако предаст ему манастырь и братью ему вручив, глаголя: се, убо с Богородицею оставляю тя строителя.
К этому тексту в другой рукописи того же, XVI-го века, в месте, где святой говорит отцу отрока: яко ж мню, прельстился еси - следует чрезвычайно красочная и лаконичная вставка: и печалию, яко вином, упився... не в этой ли лаконичности заключается и зародыш самой Русской Поэзии?
Другое дополнение, более пространное, относится к кончине преподобного и датировано 1438 годом.
Читаем (после слов: се, убо в последнем предложении):
с Богом оставляю строителя и окормителя святому монастырю. И Господь наш Иисус Христос да сохранит вы и утвердит вы в любве Его. Аз же еще телесне отхожу от вас, но духом с вами не отлучен буду. И о сем будет вам разумно. Аще буду обрете благодать пред Богом, манастырь по моей смерти не оскудиет, яко ж и при моем животе ничим же оскудевает. Аще любовь будет меж вами. И тако поучив их доволно, и духовным лобзанием одарив их, конечное слово изрек: Господи, в руце Твои предаю дух мой. И тако предаст всечестную душу свою в руцы Божии. Прииде архиепископ того ж Великого Новаграда и от всех манастырей стекошася инок множество. И тако честно с кандилы надгробное пение отпевшее. Абие скутают честное и трудолюбное тело месяца ноября в шестый день. Множество же тогда недужных различными недугы одержими и ти исцеление прияша. Совершается собор его в манастыре Преображения Господа Бога и Спаса Нашего Иисуса Христа, идеже положено бых честное и чудотворное тело его, исцеления верою приходящим подая, ниже и должное глубина забвению чудодейства и по смерти святого, яко ж творит Бог угодником своим Варлаамом.
Все три рукописи использовались в богослужебной практике.
Итак, и в самих текстах средневековья мы находим подтверждение нашей гипотезы об многоликости и вместе с тем разнообразности текстов средневековья. Воистину, не единство ли это в многообразии? Отсутствие авторского права, как видим, благотворно сказывалось на творчестве переписчиков (соавторов), ничем не ограничивая их способности. Один и тот же текст имел множество соавторов, и при том ни один из них не говорил: это мое! Отсюда же мы видим и принципиальное различие той и нашей литературы: никому из современников не придет в голову переписать Лермонтова (или любого иного писателя) и выдать это за равноценный с оригиналом текст. Но почему? Виной тому психология авторского права. А между тем литература Средневековья могла себе это позволить. И значит, она была более свободной, чем наша.