Аннотация: Статья посвящена роману В. Сорокина "Тридцатая любовь Марины".
Бесы русской литературы.
Статья третья.
"Мир снаружи, даже сквозь
закрытое окно, казался холодным".
Дж. Оруэлл. "1984".
"Она бросила сигарету, зябко
поёжившись сжала себя за локти:
- Холодно...
Но холодно было не телу, а душе".
В. Сорокин. "Тридцатая любовь Марины".
Владимир Сорокин. Роман "Тридцатая любовь Марины".
В "Марине" (которую для краткости мы иногда будем называть просто Мари) Сорокин предпринял очередную (вторую по счету; первая была предпринята в "Норме") попытку создать антиутопию (лавры Оруэлла и Замятина явно не дают ему покоя). Напоминаем читателю, что из-за сорокинского кривляния антиутопическое зеркало "Нормы" вылетело у него из рук и разбилось на семь неравноценных осколков, из которых только один ( в виде писем Мартину) более или менее точно (хотя опять-таки кривовато) отразил окружающий мир. Итак, "Мари"... Есть ли это роман утопический, как хотел автор? Нет. Это роман порно-идеологический с претензией на антиутопию. Самое печальное то, что Сорокин в состоянии был создать толковую антиутопию, но ему на этот раз помешала похоть плоти.
Вообще в настоящем художнике должно присутствовать не только обожание описываемого предмета, но и некая отстраненность от него. У Сорокина этой отстраненности нет, да и как она может быть, если первая порносцена у Марины происходит с кем?... Ну конечно же с Сорокиным! Владимир (в лице Валентина) встречает читателя уже на первой странице "Мари":
"Марина вошла, дверь с легким грохотом захлопнулась, открыв массивную фигуру Валентина. Виновато-снисходительно улыбаясь, он повернул серебристую головку замка и своими огромными белыми руками притянул к себе Марину:
- Mille pardons, ma cherie...
Судя по тому, как долго он не открывал и по чуть слышному запаху кала, хранившегося в складках его темно-вишневого бархатного халата, Маринин звонок застал его в уборной".
Заметим, что Владимир от романа к роману сообщает нам всё более и более любопытные подробности о себе, любимом. Так, в "Норме" он изобразил себя в виде железного козодоя (а кстати, похож - не только на козодоя, но и на мефистофельского козла - посмотрите на фото в Рамблере), в "Очереди" он предстал соблазнителем невинной советской девушки, а в "Мари" он уже просто платит за любовь...
Плата за любовь не мешает Сорокину помечтать:
"...- Всю жизнь мечтал полюбить кого-то, - бормотал он, запивая уничтоженный бутерброд. - Безумно полюбить, чтоб мучиться, рыдать от страсти, седеть от ревности.
- И что же?
- Как видишь. Одного не могу понять: или мы в наших советских условиях это чувство реализовать не можем, или просто человек нужный мне не встретился.
- А может ты просто распылился по многим и всё?
- Не уверен. Вот здесь, - он мягко дотронулся до груди кончиками пальцев, - что-то есть нетронутое. Этого никто никогда не коснулся. Табуированная зона для пошлости и распутства. И заряд мощнейший. Но не дискретный. Сразу расходуется, как шаровая молния".
В романе много сцен в стиле декаданса соцреализма.
Уже семь лет она жила в этом районе, считавшемся новым, несмотря на то что выглядел он старым и запущенным.
- Девушк, а скок щас время? - окликнуло её с лавочки продолговатое пятно в шляпе.
"Мудак", - грустно подумала она, свернула за угол и оказалась в своём дворе.
...Марина... оттянула дверь подъезда.
Лампочка третий день не горела, зато кнопка лифта светилась зловещим рубиновым накалом.
Вскоре лифт подъехал, с противным скрежетом разошлись дверцы и, попыхивая сплющенным "Беломором", выкатился коротконогий толстяк с белым пуделем на сворке.
"Свинья", - подумала Марина".
А что вы думаете, написано в Маринином лифте? Всё те же х... и п...
Невольно вспоминается другой лифт - пелевинский: помните, как Вилен Татарский (из "Поколения П") внимательно читает в лифте все то же слово на букву х... ?
Не могу удержаться от соблазна посадить Сорокина и Пелевина в один лифт.
Тогда между этими двумя бесами, едущими в лифте русской словесности, наверняка разыграется следующая сцена:
"Сорокин молча смотрел на Пелевина, а Пелевин также сосредоточенно наблюдал за Сорокиным.
Тошно героине и от иностранцев, но в сцене общения Марины с американцем Сорокин не замыкается на её переживаниях, но поднимается до отражения всеобщего мнения наших соотечественников об иностранцах вообще и об американцах в частности:
" ... - Странно... как так русские могут... это же ненормально...
- Что ненормально?
- Ну... пить так. Как свинья.
- Между прочим на свинью сейчас ты больше похож.
- Я не о себе. Вообще. Вы очень пьяная нация.
- Ну и что?
- Ничего. Плохо...
- Что - плохо?
- Вообще. Всё. Всё у вас плохо. И дома. И жизнь. Ой... тут очень плохо...
- А чего ж ты тогда сюда приехал? - проговорила Марина, чувствуя в себе растущее раздражение.
- Так... просто так... - бормотал Тони, с трудом дыша.
- Так значит у нас всё плохо, а у вас всё хорошо?
- У нас лучше... у нас демократия... и так не пьют...
- У вас демократия? - Марина встала, брезгливо разглядывая его - распахнутого, красномордого, пахнущего водкой и блевотиной.
- У нас демократия... - пробормотал Тони, силясь застегнуть плащ.
- Ну и пошел в п... со своей демократией! - выкрикнула Марина ему в лицо. - Мудило американское! Вы кроме железяк своих... да кока-колы ни... не знаете, а туда же - лезут нас учить! Демократия!... Да вы, б..., хуже дикарей, у вас кто такой Толстой никто не знает! Вы в своём комфорте погрязли и ни х... знать не хотите! А у нас последний алкаш лучше вашего сенатора сраного! Только доллары на уме, да бабы, да машины! Говнюки ё...е! Тут люди жизнь за духовное кладут, Сахаров вон заживо умирает, а он мне про демократию, свинья... Приехал икру нашу жрать, которую у наших детей отняли! ...Вернется, слайды будет показывать своим говнюкам - вот она, дикая Россия. Говно ты...
Рыдая, она размахнулась и ударила Тони кулаком по лицу. Он попятился и сел на снег, очки полетели в сторону.
Марина повернулась и, всхлипывая, побежала прочь".
Не знаю, как вы, а я после этой сцены проникся к Марине симпатией. Меня подкупила её искренность. Может же писать Сорокин живо, когда захочет!
Как мы уже отмечали, "Мари" есть роман порно-идеологический.
Порнографический потому, что рассказывает о сексуальных похождениях нимфоманки Марины, а идеологический потому, что Сорокин в романе использует традиционный советский сюжет о перерождении гнилостных буржуазных элементов под воздействием освежающих ветров коммунистического строительства в передовых борцов за счастье рабочего класса и всего прогрессивного человечества. В использовании этого сюжета Сорокин еще раз проявляет себя именно как последний (т.е декаденствующий, ибо на дворе далеко не Октябрь 17-го) советский писатель. Сорокинская Марина из проституки-лесбиянки становится товарищем Алексеевой, передовой работницей комбината малогабаритных компрессоров. Но не забудем, что это сорокинская героиня, а значит, и становится другой по-сорокински, а именно впервые в жизни испытав оргазм с секретарем партийной организации комбината, причем пароксизм страсти у нее совпадает с шестичасовым гимном СССР. Чувствуете, какая поэзия? Нет, всё-таки не оценили Сорокина (а эта обида чувствуется) как партийного пропагандиста и агитатора. Из него получился бы неплохой описатель коллективной порнографии советского общества.
Итак, после оргаистического соития с Сергеем Николаевичем Румянцевым, "коммунистом от сохи" (он же "тридцатая любовь", предыдущие 29 были женщинами), Марина уезжает с ним на завод, предварительно выбросив в мусорный костер Библию, "Архипелаг ГУЛАГ" и фото Солженицына.
Далее идет прямая перекличка с замятинским "Мы": у героя Замятина "горят щёки" от "машинного балета", точного выражения "идеальной несвободы", у Марины "кровь приливает к щекам" при виде работающих станков:
"Сдерживая внезапно охватившую её дрожь, Марина набрала в лёгкие побольше воздуха и выдохнула:
- Я хочу работать на этом станке".
Помните оруэлловские лозунги?
ВОЙНА - ЭТО МИР.
СВОБОДА - ЭТО РАБСТВО.
НЕЗНАНИЕ - СИЛА.
В маринином мире они звучат так:
ЛЮБОВЬ - ЭТО ПЛЕН.
СВОБОДА - ЭТО РАБСТВО.
ЕДИНИЦА - ЭТО НОЛЬ.
Бремя свободы Марина отдает коллективу, превращаясь в его составную часть - товарища Алексееву. Выбросив Библию, она вошла в мир, в котором нет выбора, потому что в нем нет Бога. Здесь Сорокин против своей воли сказал правду.
Далее Марина а за ней и весь роман растворяются в газетных передовицах (здесь Сорокин использовал излюбенный оруэлловский прием).
Подведем итог вышесказанного. Сильной стороной романа Сорокина "Тридцатая любовь Марины" можно считать реалистические картинки городской жизни, выписанные в духе упадочнического соцреализма; слабой стороной - его порнографичность; эта слабая сторона помешала Сорокину создать настоящую антиутопию (хотя эти элементы в романе имеются), которая могла бы надолго войти в анналы отечественной словесности.