|
|
||
- О, святой отец, я грешен.
- И ты явился исповедаться?
- Да, время пришло. Но я не знаю, с чего начать...
- Не торопись, о грехах своих ты успеешь поведать.
- Спасибо.
- Ты в святой обители, и я не могу тебя принуждать.
- Спасибо. Спасибо, отец, Вы очень добры.
- Откуда ты родом?
- Я... не хочу этим делиться.
- Говоря со мной, ты общаешься с Богом! Не криви душой!
- Ну Боженька и так всё знает, так ведь?
- Ладно, грешник, имя своё ты назовёшь?
- Зовите меня сыном.
- Ты не веруешь в Бога, ведь так?
- Я не знаю, может так оно и есть.
- Но ты здесь, и в голосе твоём я чувствую тревогу и усталость.
- Да, отец.
- Вижу, пока не всё потеряно. Ты пришёл, но случилось это скорее по внутреннему наитию, чем по воле разума.
- Да, меня давно влекло сюда.
- Ум твой противится, но сердце не проведёшь! Как, по-твоему, кого видит Бог перед собой?
- Заблудившегося грешника?
- И это тоже. Боишься ли ты признаться в том, кто ты есть?
- Нет, отец. Я давно научился принимать это.
- И 'это' причастно к твоим грехам?
- Да, отец... да.
- Расскажи, позволь сердцу излить яд и тебе станет легче.
- Хорошо. С чего же начать?
- Воля твоя, говори лишь то, что считаешь нужным.
- Хорошо, постараюсь.
- Говори мне - и Бог услышит тебя, покайся - и получишь прощение!
- Я был ребёнком, когда всё началось. У папы была ферма, и мы жили вдали от города. Детство помнится скучным. Лишь изредка удавалось общаться со сверстниками, когда мы выезжали в дни торгов на ярмарки. В школу я не ходил, сестра и двое братьев вместе со мной учились дома, мама заменяла нам всех учителей разом. Целыми днями мы что-то зубрили либо помогали в работе.
- Родители любили тебя?
- Да... Даже, когда узнали, что со мной... я в этом уверен. Однажды ночью я ощутил в себе странное желание. Всеми силами я хотел подавить его, и не смог... Утром дом проснулся от криков сестрёнки, она так расстроилась.
- И что же её огорчило?
- Отец, я убил... Я убил нашего пса... Я так... любил его.
- Зачем ты это сделал? Ты плачешь? Он напал на тебя?
- Нет, отец, я напал на него! Я терпел всю ночь, лежал и слушал, как мирно спит моя родня. Но мечтал лишь об одном! Я хотел вспороть чей-то живот, вывалить кишки на землю, измазать лицо кровью, ощутить тепло последнего вздоха!
- Боже мой! Это происки Сатаны!
- Нет, не Сатана меня вёл. Лишь я один решал, кто умрёт в ту ночь. Тогда был конец сезона и рабочие разъехались. Заходить в коровник ночью я побоялся, а к свиньям просто не мог попасть - пришлось бы стащить ключи из отцовского кабинета, а соваться в курятник было слишком рискованно - сразу поднимут шум на всю округу. Родителей, братьев, сестру... тогда я не смог их тронуть. Оставался лишь пёс... наш бедный Дин. Он почти не сопротивлялся и... молчал, будто понимая, что в противном случае эта участь достанется кому-то другому.
- Что заставило тебя совершить такое?!
- Ничто. Это возникло из ниоткуда. Я лишь знал, что хочу. И сдержаться не было сил.
- Как поступили родители, узнав о содеянном?
- Я долго был вне подозрений. Прежде, чем всё сделать, я разделся догола, а по окончании искупался в озере неподалёку от дома. Следов не осталось.
- Но правда обнаружилась?
- Да.
- Ты снова убил?!
- Нет, отец. К счастью, не успел. Её спасли раньше.
- Господи! Кого ты пытался лишить жизни?!
- Сестру. Хотел освежевать её. Мне было интересно - каков же человек без кожи. Она сперва решила, что мы играем в 'индейцев', и я сниму скальп понарошку. Но лишь до тех пор, пока я не сделал первый надрез. Любовь к ней в тот день будто и не существовала, передо мной был лишь экспонат для удовлетворения любопытства.
- Грешник! Ты будешь гореть в аду! Но... продолжай-продолжай. Вдруг вымолишь себе хоть какое-то прощение.
- Мы играли далеко от дома в лесу. Неподалёку проходил лесник и услышал её вопли. Повезло.
- Тебя наказывали? Водили в церковь?
- О, со мной много чего делали, но в итоге признали душевно больным, и отправили в лечебницу. Это хорошо. Ведь я бы убил их всех. Рано или поздно.
- Я надеюсь, ты сожалеешь о том, что творил?
- Сожалею... Да, отец. Но это лишь начало.
- Что ты хочешь сказать?
- Мне было десять, когда я убил пса и мучил сестру. Сейчас же мне чуть больше сорока. Труды мозгоправов не прошли даром, я и правда забыл о своём влечении, научился подменять его иными вещами. Начал рисовать. Но это продлилось недолго.
- Сколько?
- Первая жертва нашлась уже через месяц после выхода на 'волю'.
- Это был человек?
- Да.
- Сколько тебе было лет?
- Девятнадцать.
- Господи! Ты до сих пор это делаешь, уже около двадцати лет?!
- Так и есть.
- Покайся! Прояви уважение к законам людским и Божьим! Умоляю, после исповеди мы пойдём к стражу, и ты сдашься, признаешься в преступлениях, раскаешься. Бог помилует тебя! Но ты должен быть искренен!
- Отец, но я убивал лишь грешников. Кто-то был хуже, кто-то лучше, но все они - злые твари, недостойные ходить по земле! Да и законники знают обо мне.
- Как знают?
- Я служу им.
- О! Слава Богу! Ты, верно, палач из тюрьмы или кто-то из его помощников?
- Да, отец, палач.
- Как же ты меня напугал. На миг показалось, что ты лишь убийца.
- Разве нет? Я палач, отбираю жизни и это - грех.
- Это твоя судьба. Ты сам говорил, что принял её.
- Да, принял. Но это не всё.
- Говори. Не бойся!
- Мне нравится то, чем я занимаюсь, я живу этим. А ещё мне нравится, когда вместо казни узникам назначают пытки! Наблюдая чужие муки, душа моя трепещет в радости. От пролитой крови - я лишь роняю слёзы счастья. А полный боли крик - сладкая песня для моих ушей. Я люблю это всем сердцем!
- Боже! Ты - чудовище!
- Да.
- Но так уготовано Богом. Праведникам и невинным ведь не назначают пытки или казнь? Таковы законы. Ты лишь орудие в руках справедливости.
- Вы действительно так думаете?
- Да, как же иначе?
- Спасибо, отец.
- Я помог тебе?
- Да. Но я снова рассказал не всё.
- Говори же!
- Порой, когда правосудие бессильно или слепо, я нахожу грешников и сам вызываюсь на роль судьи... тяжко их мучаю, а потом убиваю.
- Изверг! Что же мне с тобой делать?
- Я не знаю... простите... мне так жаль.
- Об этом кто-то знает?
- Нет, отец.
- Но зачем ты это делаешь? Неужели мало того, что уже и так есть?
- Я слаб... и не могу сдержаться... Это хуже голода или жажды! Отец, меня постоянно тревожат греховные мысли... скорее всего это первая и последняя моя исповедь у Вас...
- Покайся, глупый! Неужели ты собираешься отказаться от данного самим Богом предназначения? Неужели ты хочешь снова согрешить? Побойся кары, погубив себя, ты не очистишься от того зла, что сотворил!
- Отец?
- Говори же!
- Вы меня не правильно поняли...На этих словах решётка, что отделяла палача от служителя, разлетелась в щепки. Крепкие тренированные годами лапищи клещами сжались на шее отца. Сжались не сильно. Убивать ведь ненужно... пока хватит и беспамятства. Священник, что прячется за божьим ремеслом, и торгует страданиями не смеет дышать! Зверь этот слишком долго терзает мир людей!
Палач давно подозревал его, но не мог решиться на следующий шаг, ведь нужно знать точно! А для этого следовало дождаться новой 'работы' в тюрьме - казни или пыток...
Насытившись чужими страданиями или предсмертной агонией, Палач начинал слышать голоса. Очень долго ему казалось, что это наказание, кара. Это сводило с ума и не давало покоя. Но то были лишь мысли. Чужие мысли! Хорошие и плохие, все! Теперь он мог выбирать и не сомневаться в своих решениях. Жизнь после осознания этого изменилась. Теперь, прежде чем приступать к 'правосудию', он мог точно узнать кто или что перед ним. Человек или Зверь. Сам он прекрасно понимал, что также является зверем. Однако, что-то внутри заставляло не спускать его цепи, контролировать на каждом шагу... и... кормить, когда придётся.
Придя в церковь и поведав святому отцу о своих тревогах, он ощутил невероятную мощь желания того оказаться самому в роли палача. Отец хотел видеть и слышать чьи-то терзания, наблюдать невыносимую боль, быть частью этого и даже причиной. Без сомнений, в кабинке за решёткой находился такой же Зверь, и трудно поверить, что он до сих пор не узнал вкуса невинной крови.
Палач в деле своём преуспел, за все эти годы он стал мастером, виртуозом, истинным художником, что рисует красками ужаса и боли свои картины смерти. Святой отец... Кто бы мог подумать? Вот кто истинный грешник! Прежде, чем оказаться на распутье рай-ад этому многоликому предстоит пройти одно испытание... испытание болью длиной в бесконечность. Так пусть же горит в аду!
***
Пропажа священника обнаружилась уже через день. Вскоре местный глава решил войти в жилище пропавшего. Вдруг святой отец помер и лежит себе холодный на полу?
Подробный осмотр выявил несколько потайных люков, что вели в небольшие погребки.
Погребков всего было четыре. В одном из них сидела дочь местного рыбака, что пропала где-то с год тому назад. Кисть правой руки у неё была напрочь отрезана, а левый глаз выжжен...
Три оставшиеся ямы действительно служили в качестве погребов. В каждом стояло не меньше дюжины средних размеров дубовых бочек с разными соленьями. В некоторых 'соленьях' без труда узнавались очертания человеческих тел...
***
- Что я тебе сделал? - слова пленника мало отличались от хрипа, обе губы и часть языка были срезаны и аккуратно зашиты. Вместо большинства зубов зияли запёкшиеся прорехи.
- Ровно ничего, - шептал Палач. Он пребывал в смятении, и не мог решить, какой же инструмент выбрать. Он ведь уже почти всё перепробовал?В этот раз попался удивительный экземпляр! Такого яркого желания жить, такой невероятной любви к своему существованию пока ни разу не встречалось! Он верит в свою особенность, это так интересно, он даже верит, что не является человеком, как смешно. Хорошо читать таких.
- Чем я себя выдал?
- О, разве это имеет значение?
'Может снова взять шило? А ведь остался ещё один глаз, можно выжигать и смотреть, как он забавно пузырится и медленно вытекает'.
- Скажи... Скажи.
- Я слышу твои мысли.
- Неправда! Такого не может быть!
- Может, всё может. Впервые с подобным я столкнулся после смерти Дина. Понимание того, что это, пришло лишь годы спустя. Отпечаток ужаса и отчаяния, что заполнили разум сестрёнки, до сих пор причиняют боль. Так жаль.
- Урод! Жаль ему. Ты такой же, как и я! Мы - не люди. Мы - другие! Мы - сильнее!
- Можешь не стараться, ты всё равно умрёшь. Скоро.
- Думаешь, ты лучше меня?! Думаешь, тебе всё сойдёт с рук?!
- Я лишь делаю, что считаю нужным. Смотри на меня, как на лекаря, что пускает дурную кровь из больного тела.
- Ха-а! Ле-е-карь! Ты - паразит, питающийся страданиями! Ты - это я! Мы - одно! Лицемер! Идиот! Ты смешон!
- Язык!
'Вот оно!'
- Что, язык? - застывшая беззубая гримаса боли на изуродованном лице.
- Я сейчас снова займусь твоим языком! А уже потом глазом! - довольная невинная улыбка. Булькающий хрип узника.
***
...Святого отца не нашли. А кто искал-то? О страшной находке горожане так и не узнали. Где ж это видано, проморгать такого 'упыря'? Бочки с 'солониной' похоронили далеко за городом. Искалеченную девушку, благо, что она оказалась не в своём уме, и даже говорить не могла, определили в столичную лечебницу, как неизвестную... Незачем родителям знать, чем стал их ребёнок.
Спустя какое-то время в доме священника случился пожар, и выгорело всё дотла...
Сегодня в тюрьме для смертников снова кого-то казнили. Уже вечером в церковь заявился палач и пожелал исповедаться. Наивный. Новый отец не в пример предшественнику оказался действительно праведным человеком.
Как жаль... Как жаль...
|