Утро. Но солнце еще не доехало.
Шелест и холод над долгими улицами,
Ветер ладонью огладил по меху
серой воды. И она не волнуется.
Ровно лежит полосатое, мерное
нёбо песка, охлаждёно мороженым.
- Шторм, обожженный сиянием северным,
в ящике льда его нёс осторожно.
Нёс и, усталый, прилёг у изножия
берега тёмного, старого, вольного
мытого всеми ветрами, похожего
на мудреца. - Им, которым не больно,
скучны волнения паруса бледного
воздуха чёрными пальцами шитого,
солнца, до гнева калёного, медного,
ночью гвоздями за дверью забитого.
Всё перевидели склоны пушистые
черноземельные, наИскось ссыпаны
к морю... И, кровью людскою налитые,
скреплены ею, покудова сытые.
Сцеплены ею, на мертвых покоятся
да оттого-то и чёрны, что вороны.
Больше живых под землею укроются,
твёрже стоят берега в обе стороны.
Твёрже камыш, под колена затянутый	
ниткой зеленой, и звонче шуршание
листьев его, навострённых, направленных
глупому, что потревожил...
- Не ранее
вечности, мимотекущей песчаными 
каплями осыпей к морю обрывами
кончится мир, пока ветер над ранами,
мёртвыми, водами, солнцами, рыбами...



...Только пролива волна языкатая
катится желтою отмелью медленно
вкус узнавая по капле и атому,
чтоб,  поимённо запомнив, наверное
надиктовать, - кто расслышит, - рассказы
шёпотом, шелестом, шёлканьем, посвистом
и камышевой метёлкой указы 
по белу облаку - синими,
окисью...

Umorin
Керчь