Горы упали с неба. Не были вытянуты удой из живота жидкой
земли, упали с неба, грохнув и прижав подолом реки, и те стали хвостами гор.
Прежде лежали горы на верхней полке седьмого Неба, и лес рос от пыли, а тварь - стрекоза и марал, да и хитрые лисы - от плесени. БелкИ, снежные верхушки гор тогда не стояли - тепло на Небе.
Но один Дед под землей устал головой задевать черный кожаный шнур. Лысый был. От вещей Неба под его землю свисали кожаные шнурки с кованой медной пуговицей на конце. Ино, от Деда далеко висят, а тот, от гор, - выходит, над очагом. Даже и обгорел у пуговицы. Дед ставил шурпу, а горячая медь чиркнула лысину, обожгла. Крикнул, пролилась в очаг шурпа. Сытный дух пошел над землей, большие коты замурлыкали и пустили когти, большие рыбы "Э?" сказали в черной глубине, однако, старик остался голодным. Дернул за горячее кольцо, и упали горы, проломали стропила семи Небес, и скала Ца пробила тополевую кору крыши подземного аила, разбилась об дедову лысину.
Испугался Большой старик, да поздно уж. Вырос, высунул из крыши аила нос, а там - тайги стоят, медведи сосну качают, заяц песни поет...
Плюнул, "Ахш-ахщы!", топнул обутой ногой, позвал дочек, велел все-все шнурки в косу сплести, чтобы ничего уже не валилось с небес, друг друга держало.
Но баловницы днем заплетают, а по ночам дергают сами.
Однако, сильной беды избежали: старые, ссохшиеся, лопаются по узелкам шнурки. Но не все. Нравятся длиннокосым дожди, убили верблюдицу, кишкой подновили, и теперь часто дергают тонкий, в голубых жилках шнурок. Опрокидывается вверху глиняная, в синих птицах, важная кружка бога, течет вода по столу, и машет руками Кудай-бог, смеется на хитрых. И стирают тряпочки Дедовы дочери. Заодно наполняются реки, большие коты втягивают когти, чихая так: "Пфуй!", большие рыбы в темной глубине вод говорят так: "О-э!"...
Или - выбелит долины снег...
А когда тоскуют дочери Старика об уходящем лете - женщины, женщины, да не судьба, - дергают белый шнур и, жалея, Отец наш Кудай сбрасывает им с небес августов полные горсти подарков.