"...жить по обязательному уровню смирения, иначе, разумности".
Я, пельтаст, метатель дротиков в истолчённой пыли перед строем прямоугольных щитов надвигающейся фаланги, Роланд - я, трубящий в рог, за мгновение, как стрелa сарацина косо войдёт под блестящий доспех, и дикий пёс, описанный Лондоном, и прикованный у пулемёта, залитом моей кровью, мертвец - я, я, читатель бесчисленных книг, примеривший образы, навсегда изменившие эту случайную жизнь, подводя итог, говорю:
- Дурная повторяемость времени, образ вечного колеса, чей обод пронизывает каждую точку подлунного мира, бывает видима, но, в поисках знаков, ум двигается ощупью, следовательно, ошибаясь. Мы принимаем одно за другое, отдавая предпочтения отражениям, однако же, знаки есть.
В раннем средневековье, викинги, те из них, что впадали в бою в особый транс, в одиночку сражались с сотнями, но пренебрегали латами, и, уже победив, порою, истекали кровью от ран. Умирая, не выходя из транса, они видели подходивших к ним высоких крылатых женщин, и, бормоча или распевая, рассказывали о вестницах из Валгаллы, мира Одина. Однако, старые воины, провожавшие или не провожавшие брата, знали: чтобы умирать, людям нужны легенды, и с уходящим не спорили.
В 16 веке араб, именовавший себя Рушди ибн Омман эль Бохари, по-видимому, с трудом справляясь с морской болезнью, пишет на страницах, менее всего подходящих для истинно верующего: "Гибель людей неизбежна и скоро многое пропадёт вместе со мной, видевшим столько, что и гран рассказа о тех вещах служил бы всемирному торжеству Истины. И даже страшные старухи-сёстры, несущие одна другую, живущие одна в одной, канут в этих волнах вместе с моей головой."
Строки кривы и покрывают священные страницы "Китаб ас-салят".
Подлинность этой рукописи многократно оспаривалась, прежде всего из-за кощунственности опыта начертания, однако она была признана, в том числе и учёными его страны, и даже достопочтенный шейх-фахим Шуайб-афанди аль-Буцрави аль-Хурухи aль-Багини, утверждает легенда, однажды обратил внимание на её копию, как бы и со следами морской влаги, но отвратил взгляд. Однако нас интересует не история подделки, кем бы создана ни была, а это, очередное упоминание уже в близкую к нам эпоху старух-сестёр, несущих одна другую.
...Онесикрит, ученик Диогена, сопровождавший Искандера Двурогого в азиатских походах, автор его истории, столь удивительной, сколь и значимой, вот что сообщает о них:
"Это три старухи самого ужасного вида шествуют, все три, попирая только двумя ногами земли краёв, где саранча высока и обильна, как, на болотах, тростник. Там по равнинам, выглаженным неведомыми богами, двигаются легионы саранчи, бесконечно сражаясь и умирая. Воины саранчи сильны и проявляют великую стойкость, ибо она в крови этих странных существ, а прислуживают им любовницы их, львицы. Они же и пожирают тела своих господ, погибших в битве. После этого львица должна покинуть свой край. По местным преданиям, львицы, или же их потомки, в память о родине выстроили Вавилонскую башню, дабы хоть издали видеть границы потерянной родины, но боги, не позволяющие другим нарушать законы, дабы переступать их самим, наслали к львам несущих друг-друга старух из их родных земель, после чего башня рухнула".
В другом месте, как бы нехотя, пишущий добавляет, что старухи приходят к тому, кто должен изменить мир, погибнув, и что перед своим последним сражением в Индии Александр видел чудовищ.
Следующее упоминание о старухах находим в скрытых записках законоведов шиитов Двенадцати Имамов, в то время, когда халифом был аль-Муктадир:
"Во имя Аллаха милостивого, всемогущего!
Некогда миром правили алые дэвы /ростом/ с гору Оход, но, когда Аллах вознамерился отобрать /их имущество/, взмолились. В бесконечном милосердии Он не отказал, но уменьшил в числе и росте, вложив друг в друга таким образом, чтобы они не смогли испугать правоверных силой или чудовищным обликом. Однако, гонимый по земле полуденными проклятиями умалишённой и разбирающий имена в крике шакалов могут увидеть трёх старух, несущих одна другую в мешках. Посланы они демоном времени на погибель и ничто не может им противостоять.
Итак, правоверные,.."
Дальнейшие наставления содержат прямое указание в пользу искоренения причин видения чудовищ. Надо признать, что писавшие были не лишены остроумия, и слова заслуживают внимания, однако цель наша иная. Ибо следуя за веками, добросовестный летописец отметит, что, всякий раз, перед большим разрушением, люди той стороны, которой полагалось погибнуть, видели женщину или трёх старух противу любых усилий магии. Древние существа, чей людской облик может обманывать, ободрили девятилетнего Ганнибала, перед алтарём клявшегося быть врагом Рима и кивали храброму Бруту задолго до того, как, прислушиваясь к шагам по синему гравию, он установил остриём кверху короткий пехотный меч. Говорят, что такси полка марокканцев, мчавших их в битву на Марне, правили эти старухи, они же, обряженные в различные, но равно доступные тела, занимали мысли обвешанных серебряными галунами командиров Уркисы - всю ночь до смерти утром под саблями флибустьеров. Старух, несущих друг друга, друг от друга уставших, ненавидящих, пыльных и вечноязвимых оводом, который иным рассказчикам казался бородавкой на лицах одной из сестёр, видел, кто многое задолжал этому миру и обречён платить, ибо мир, как женщина, в который-то раз уже устал быть.
...Гностики говорили, что Бог умер. Или уснул. Подобно фальшивой монете, мысль получила хождение и в клобуках или под лисьими шапками, пешком или верблюжьими караванами передвигаясь в людских черепах вдоль белых чаек, стоящих по отмелям зелёных морей, и умирая и убивая своих обладателей тем или иным из многочисленных способов, она оставляет нам мир без Бога. Образ глаза, косящего в сторону возможной опасности, этот предательский всплеск белка, как прежде битвы выброшенный белый флаг, её знак. Плашмя уложенный горизонт бесконечности страхов перечёркивает только вертикальная полоса молитв, но - вдруг небесное гнездо пусто? Этот образ величественной катастрофы особенно понятен взрослым людской расы и темнокожие жрецы Киша, приносившие в небу чёрного петуха с ягнёнком, защипывали жертв расщепленной вдоль и вновь связанной сухой костью из ноги журавля, чтобы божество не поглощало дары механически. Кажется, они умели добиться своего, однако история, движимая колесом времени, ломает не одни статуи, но и вечное - формы людских страхов.
Совершенствуя обращения от слова и камня, к пожару библиотеки и раскалённому медному быку, люди научились пробуждать богов, но, противостоя тем и другим, старухи, наибольшая из которых несёт иссохлую от старости в мешке, в котором та, в свою очередь, держит мешок с ещё меньшей, старой, однажды, в конце 17 века сменили пугающее обличье на образ одинокой женщины, вздымающей небу нечто, скорее всего мешок с сёстрами, но трактуемое романтиками как оружие, факел, флаг. Превращение было отмечено Делакруа, а вскоре стало видно издалека над океаном - особенно, когда факел, зажатый в кулаке гигантского изваяния, получил электрический свет.
Однако, люди - странные существа и Р.Говард, знавший о бездне времён слишком многое, говорил о смерти и последней храбрости в отстаивании ничтожного перед лицом вечности, как об источнике героев. Посылая пулю в висок, он полагал, что с задачей героя не справился, но история маловнимательна к обыденному в человеке.
...Лишь только к обыденному.
В 1815 году, в зимнем Париже, после судебного процесса, за который Франция заплатила позором, а Бурбоны короной, у кирпичной стены со следами пуль, где предатели убивали друзей, вымаливая прощение победителей, был расстрелян герой войны, маршал Мишель Ней. Солдаты отказывались нажимать курок, и, говорят, что Ней был только ранен, но умер будто бы сам, внезапно. Арестованный в августе в объятиях своей новой и вечной, теперь уже точно, возлюбленной, маршал до зимы произнёс две великолепные речи, без страха глядя в глаза судьям, замаливавшим грешки консулата. В переломный момент суда Ней запретил своим защитникам упоминать единственный пункт Конвенции, способный его спасти и дал неправым сыграть партию до конца. Позднее, подыскивая себе оправдания, современники говорили, что тот, под кем при Ватерлоо убили пять коней, наконец дал шанс и судьбе. Утром 7 декабря горячий свинец прорвал мундир человека, честь которого защищали даже северные варварские офицеры, но не остановился, а, пройдя насквозь тело маршала, изрешетил Реставрацию. Франция так и не оправилась от позора этой смерти, через пятнадцать лет междометий полуторатысячелетняя династия de iure прекратила существовать.
Физика, этот юнец в отцовских башмаках, приняв от розенкрейцеров мир, уже проговаривалась, что время течёт неодинаково и допускает разные варианты событий. Окажись это правдой, в одном из бесчисленных отростков реальности герцог Эльхигенский прославлен более, чем титулом prince de la Moscowa, как обещал Наполеон. В начале знаменитых "ста дней", Ней, отправленный остановить триумфальное шествие императора на Париж, кажется, имел шансы победы, хотя в издевательском "Катехизисе для роялистов" - одно из изданий, о которых потом говорят "население вырывало его друг у друга", разговор тогда начинался словами:
"Вы француз?
- Нет, я роялист".
Так что обещание маршала Людовику XYIII "привезти узурпатора в железной клетке" выглядело самонадеянным, что простительно герою, но, что непростительно для полководца - встретясь со своим бывшим патроном в Оксере, среди топота и деловых распоряжений, маршал перешёл на его сторону. Говорят, Наполеон победил его взглядом, но можно ли победить взглядом того, кого ты сам же назвал "le brave de braves" и заслуженно?
Говорят, что герои даны миру богами от скуки, но за тысячелетия изначальная причина стёрлась, как реверсы медных монет, и подарочные издания наших дней публикуют некогда гордые профили, чтобы не скучал человек. В любом случае, мир может теряться в догадках, украшая прошлое пышным султаном, словно цирковых лошадей, то во внимании ему отказывая, мы же предположим, что герои существуют для своих подвигов ровно в меру свою - за единственным исключением, о котором речь пойдёт много ниже. Сам Ней в комментариях к событию по-солдатски скуп: "Словно плотина прорвалась, я должен был уступить силе обстоятельств", однако, мы помним, что обстоятельства для героев есть повод к поступкам в их размер.
"Мир слаб, - писал Фотий, ученик Пиэрия, ученика Оригена, - знающий видит его жёлтым цыплёнком, поднявшимся над скорлупой на дрожащих ногах. Жалость двигает Богом, длящим время, которое ему ни к чему". Свойство Бога, распятого между необходимостью бытия, то есть жертвами - и жалостью, одно из открытий учителя учителей автора цитаты. Жертв история всегда предъявляла достаточно, но делала это неровно, особенно увлекаясь в определённых местах. Небу нетрудно перевести взгляд, но легче подвинуть смерть следовать по избранным для перемен, готовя домы будущего. Надо ли уточнять, что она женщина или старуха, а стены строения из костей?
Митанни, люди хурри, победители Ашшура, а, после падения царства, тренировавший боевых лошадей хеттов, оставили мало следов, но марианни, колесничие их, умели послать назидание через 4 тысячелетия. Говоря о мире, они используют близкие им образы: "Чтобы остановить бегущую лошадь ты должен стать ею. Или зеркалом, но не стеной, та истребит обоих". Люди, чья жизнь сведена к проникновению в души могучих зверей, поневоле становятся мудры. Так свет солнца, собранный выпуклым стеклом, поджигает траву или бумагу с пустыми, случайными словами. Предзная и соболезнуя, боги посылают нам героев, то есть зеркала, подставляемые неудержимой Ананке-судьбе, где чистота стекла пропорциональна размеру отражённых (следовательно, отвращённых) страданий.
Директора тюрем, палачи, надзиратели башен, - особенно, те из них, кто обучен держать перо, - были людьми обстоятельными, по роду своей профессии обязанные к тщательному учёту. Храбрейшие же обладали ещё и любопытством, свойством, которому нельзя противиться, пусть оно и легко меняет местами, законом ли, беззаконием ставленых по разные стороны крепких стен. Так или иначе, писавшие тюремщики отмечали: обречённые, кому хватило разума или времени вспоминать, утверждали, что делали свой роковой выбор случайно, но редчайшие выжившие, годы спустя, припоминали отправный толчок. Олицетворяя причину, одни говорят о птице, но большинство помнят женщину, или группу женщин, и мы полагаем, что в решительный момент первые стыдливо отвели взгляд.
- Время бывает скручено, подобно канату баллисты и готово лопнуть, - продолжает Фотий, - но принадлежит Богу, который может перевернуть часы. Или разбить мир". Аристотель говорит о тенях на стене оврага, за которые мы, связанные и сидящие на дне его, принимаем жизнь. Будь так, Боги, которых мы образ и подобие, тоже сидят связанные, в своём овраге перед стеной. Для бога богов, стоящего над их оврагом (или же думающего так), важны заводные игрушки, которыми обременены связанные - быть может, из сентиментальных чувств. Чтобы не создавать новых игрушек, ибо копии замутняют Вселенную, он подставляет сидящим зеркало. Так же поступают с нами и эти, сидящие выше нас. Образно говоря, бешеным лошадям судьбы боги приставляют абсолютного наездника, то есть зеркало, то есть героя.
Геракл, сын Зевса, менял русла рек, убивал льва, держал небосвод, на который потом и ушёл. Сын бондаря, став маршалом Франции, познал все формы побед, кроме двух вещей: спасения мира и сознательно выбранного поражения. Знать об этом мог любой, надеяться - только Боги, ибо старухи рассчитывают лишь на неизменность смерти в конце поступательного движения, но здесь принимал решение герой.
...Понять, когда именно Ней принял его, роковое для себя и Наполеона, нетрудно, знаки всегда просты. Бесстрашный и талантливый, некогда бежавший из дома, чтобы вступить в кавалерию, Ней был и остался человеком с душой и сердцем. Изменивший ход сражения перед Бородино "князь Московский", вынужденный затем спасаться из ленных земель в арьегарде погибающего войска, маршал, брошенный императором и, с мушкетом в руке, последним из 800 живых солдат, пересекающий пограничный мост... - он решил всё тогда, 14 декабря, над Неманом. Да и 550 тысяч убитых людей своего языка за полгода - слишком для ума и души, а он видел и чужих мертвецов. Дальнейшие гекатомбы под Лейпцигом, при Бауцене, Денневице и уж конечно, на родине, у Бриенна, Монмираля, Краона и Шалона, где Марсу приносили уже свежих, как латук, солдат, лишь укрепили сложившееся. 31 марта 1814 года Мишель Ней, от имени маршалов, рекомендовал Бонапарту отречься от престола - хотя бы ради сохранения остатков французов. ...Париж был занят, - что ж, император совету последовал.
Что именно почувствовал маршал тогда и как он жил в короткий год отсутствия своего чудовищного властелина, не тайна: скорее всего это были самые светлые дни за 46 лет. Благодарный Людовик оставил ему звание, дал начальство над 6-й дивизией, назначил пэром и членом военного совета, но что значили эти отличия для человека, уставшего убивать? Был мир, в котором Ней имел своё место, порядочный, точный мир усталого от рубки воина, но вряд ли он заблуждался, хоть на минуту думая, что это уже навсегда.
Говорят, старухи (или Свобода) награждают иных точным ощущением времени. Может именно потому, одарённые внутренними часами, вызывают удивление, смешанное со страхом. Маршала обожали женщины и, конечно, этот последний подарок свободы он получил. Словом, когда 26 марта чудовище вырвалось из своего благословенного заточения на Эльбе, Мишель Ней вызвался привезти Наполеона "в железной клетке". - Что бы еще мог желать монарх, уставший от бегств?
Однако, солдат, а не убийца прямо покуситься на жизнь гения войны не мог. Было избрано другое, привычное средство, правда, с непривычными целями. Ней ударил в сердце войны, а сердцем Ватерлоо был центр. Четыре атаки резерва кавалерии, 9 тысяч всадников, брошенные им на растерзание стрельбе плутонгами и картечи, были не временным помутнением разума, как полагал потом узник св.Елены, но отчаянная и удавшаяся попытка спасти Францию, да и весь мир. Оправданием совести - в атаки своих кирасир водил Ней сам. Происшедшее после, захват забытой Веллингтоном фермы Ла-э-Сент, и то, что, приняв участие в каждой из схваток, маршал уцелел, прочитывается, как разумный подарок небес: терновый венец героя стал виден издалека и Свобода, (или три старые ведьмы, что одно), впервые за историю человечества, попытавшаяся руками человека, Наполеона, убить этот мир, получила только героя. Но зеркалам не больно, зеркала просто бьются, и всё.
Мир, как система отражений, есть соблазн мысли гностика и, как всякий соблазн, подобен лестнице в паутинный подвал, вниз. У пыльных сундуков, окованных ржавью, у бочек, пахнущих плесенью и вином, посетителя ждёт не Сфинкс, а теория заговора, не Книга, но брошюры восторженных, не вера, а секта. Человек создал зеркало раньше, чем корабли, и научился различать обманы, поэтому мы минуем подвал, однако же, ничто не мешает искать параллелей. Любому делу тирана в истории подставлено зеркало героя, и, где промахнулся убийца, совершается честный бой. ...Хотя, новейшая история предъявила особые случаи.
Человек, которому лишь тройная фамилия Гюттлер-Шикльгрубер-Гидлер предусматривает все петли связей с родовыми корнями, был приёмным сыном бездомного мельника. Вероятно, поэтому, профессии художника он предпочёл искусство прилюдного жестикулирования на строительстве дома нации. Путаница с чужими границами была не единственной его ошибкой, но только она получила столь долгое и страшное развитие, прежде чем цианид калия и пуля калибра 7.65 мм. вместе, подвели черту. Известно лишь, что если старухи его посетили, то произошло это до 1920 года и, скорее всего, в окопах под Ла Монтень. На храбреца (а он был храбрец) посмотрели очень внимательно, заинтересовалась даже меньшая-старшая, результатом чего и стало временное его ослепление, впрочем, принятое врачами за последствия отравления газом из артиллерийского химического снаряда. Но тут его, человека с незаурядными художественными наклонностями, вдруг узнавшего, что ему предстоит убить 50 миллионов людей, можно понять.
Известно, что он оказался существом деятельным и предпринимал осмысленные попытки избежать судьбы, возможно, при помощи тайных знаний наследованных у Рудольфа фон Зеботтендорфа и общества "Туле". 10 мая 33 года на площади Опернблац и в 21 городе Германии загорелись обильные костры из иностранных книг. 9 лет вслед за тем Рейх не знал поражений - костёр спаял мистическую мысль Германии, исключив разрывы и прорехи от ничтожных гуманистов. Стальная воля сошлась в кулак, наконец завязший буквально в миллиметре от Волги, главной артерии очередного врага.
Известно и, что всего на год раньше, другой, такой же, но меченый оспой (словно судьба заранее силилась их различить), во время вечных ночных бдений в своём, по-спартански убранном кабинете Москвы, принял решение о смертной казни, паспортах и крепостном праве на заводах. Это шло вразрез с идеей, одушевлявшей чудовищную страну, но, как и близнец, он знал, что делал. Книги здесь тоже начали жечь, хотя, по традиции этой территории, более тайно.
К этому - если существа с подобной судьбой являются людьми - то человеку, старухам полагалось явиться на два года раньше визита к его немецкому собрату, и под Царицын. Там массовые расстрелы, последовавшие вслед за августовскими поражениями, (вызванными, как всегда, его собственными решениями), говорят за то, что, скорее всего, эта встреча состоялась: искупительные гекатомбы и есть признак чудовищного визита. Здесь железные нервы бывшего бомбиста легко перенесли узнанное, и древняя методика заработала так, что была осуждена даже Лениным, прежде не чуравшимся кровопролития.
Дальнейшее не представляет интереса, поскольку подготовка к битве, "выглаживание" территории для сражений есть обязательное, описанное Онесикритом, выше уже приводилось. В итоге битв, учение, способное остановить мир, погибло, Небо насытилось, расы, большею частью, продлились, однако, - истукан ли, камлатель, - кто из двоих был зеркалом и героем, а кто был влеком за старухами, не определить и, для истории людей это поворотный пункт. Ибо скрытая истина привлекает последователей, не давая времени зарастить шрамы.
Фотий писал: "...Для муравья битвы слонов подобны далёким зарницам, изнемогая под травинкой или роясь во внутренностях мёртвого жука, он строит только своё, а если внезапная смерть под стопой прервёт его жизнь, запоздалое знание служит разочарованию до тех пор, пока метемпсихоз не даст ему новый шанс". Ровно то же можно сказать о наших соседях: беда, творящаяся всего через улицу, чужда до тех пор, пока, со звоном выбитого окна, отчаявшийся не влетит в свою вечность. Ибо знающие о беде слабы, слабы настолько, что в слабости своей (куда, по справедливости, прежде относили и бумагомарание), готовы поджечь мир. Так например, в Исламе была записана приблизительно такая трактовка Его распятия:
"Однажды, будучи в пути, Иса встретил нескольких иудеев. Увидев его, они начали браниться, обзывая его колдуном и сыном колдуньи. Это задело пророка, и он вознес мольбу, чтобы они унизились. Аллах ответил на его мольбу, и грешники превратились в свиней. Это напугало иудеев и они решили убить Ису. Но архангел Джабраил завел его в один дом и из окошка на крыше забрал его на небеса. Глава иудеев отправил в тот дом одного из своих, чтобы убить пророка. Обнаружив, что дом пуст, этот человек растерялся и, не зная что делать, долго стоял посреди комнаты. Те, которые ждали снаружи, были уверены, что (он) схватился с Исой. Звали его Титиянус, и Всевышний сделал его внешне похожим на Ису. Когда он вышел, иудеи схватили его и сразу повесили. После смерти обнаружилось, что у него было лицо Исы, а тело - Титиянуса".
История примечательна: одобрительна, написана верующим и оскорбительна для всех верующих, кроме единоверцев рассказчика. Что же, народы, живущие "через улицу", пользуются одинаковыми предметами мирно, пока значение иных из предметов, в глазах соседей, не перерастут размеров своих. Но слово всегда больше своего размера, и, при обилии гирканских, толедских и иной ковки ножей, задержка лишь за толмачами. Выжившие в резне послужат искрой второму пожару, следующие - расширят круг. В иных местах владение письменными принадлежностями прежде приравнивалось к измене, - народ значил более человека, но времена изменились.
Как все справедливое, суть учений о личном спасении доступна знаку, графическому изображению. Это восьмиконечный крест, где поперечины есть обитаемые миры - дьяволов, людей и небесный, а вертикаль, соединившая их и продлённая вверх и вниз - человек. Бог нуждается в людях, ибо отражение мира в умах и создаёт Его - здесь альбигойцы, бесспорно, сближались с магией, однако, костры, на которые они взошли, исчерпали лишь аргументацию, но не правоту. И вот, выкрикнутое с горящих поленниц затвержено миллионами, а в море забывших себя от слов, старухи неопределимы, как в прибое - стакан чернил. Ибо зло всегда умножалось в силу затруднительности работы делиться добром, а прирост жаждущих, даже света, при неизбежном сгущении, сам собой источает тьму. Разумеется, приёмы новых героев постигло понятное усовершенствование, но суть их осталась неизменна - то, что в полгода разрушало сердца маршалов два века назад, теперь заняло бы секунду лейтенанта-пилота, а легче не стало. Ибо у каждой руки есть хозяин, и есть у приказа, но демократические институты исключают резкие реакции, кроме самоочевидных толпе. Потому, вот видимый край истории людей: две-три личности, причастные к управлению биллионной толпой не такая уж недостижимая цель женщины с воздетой рукой или обнажённой грудью, но - "камень, отвергнутый строителями", вновь и вновь, по Слову и обыкновению своему, становится краеуголен. Где, среди толп потерян одинокий герой - зеркалом и героем стал былой летописец. Переросток бесстрастного историографа, приподнявшись на шатких крыльях искреннего вымысла, он вдруг обнаружил - сделанного достаточно, чтобы участвовать в созидании, вместе с Богом, и как знать, кого из падших ангелов он Ему заменил? Почему так невыносимо сложны судьбы великих книг?
В любом случае, эти пачки листов, выделанных из раздёрганного, отбеленного тряпья и испачканных краской, есть отражения - тысячи, миллионы отражений - большею частью искажают истину, но, в обилии своём, текут искомой даосами серединой русел и потому, как толпа, точны. Гипсовый воротник у горла вселенной, книга, держит её хрупкие шейные позвонки, сохраняя жизнь.
Возможно, отражения в тексте, непрерывно умножаемые, и есть Потоп, обещанный нам пращурами, умевшими предвидеть, но не затруднявшимися объяснять. Так или иначе, зеркала книг уже век, как создали внешнюю скорлупу вселенной, более реальную, чем её физические модели, ибо включают и их. Мы проницаем пространства, дыша словами, всё чаще принимая отражения за истинный мир. Это сообщает реальности устойчивость: теперь, чтобы вывернуть наизнанку подушку действительности, мало прорвать наволочку, надо еще вычеркнуть все слова описаний, то есть её отражения. Это уже невозможно, либо потребует времени, сравнимого с периодом существования вселенной. Разумеется, это не прекратит попыток старух в любой ипостаси, но переводит их в область страниц, подальше от горящих под ногами людей костров.
Что надо им, что можно сделать, пока колесо времени не провернулось вновь со старухами, наклеенными на обод его, пропарывая нежные животы людей? Говорят, что слава, приманка злобы, есть лишь для того, чтобы выпустить из завистников синий гной. Знающий человека скажет, что книга действует подобно, но не сразу и слабей, только слава, как скальпель, раз воткнутый, окончательна. Но рушатся башни её, выстроенные львицами, а блеск возгоревшихся слов, есть блеск навсегда, ибо зеркало блестяще по сути своей. Однако не одни люди привлечены блеском.
"Воды морские содержат гадов, однако, худший из гадов, есть красная и утопленная собака". Китайские поговорки точны, особенно, говоря о том, что невозможно съесть, но портит даже воду. В Древнем Египте великий Осирис, опрокинутый Сетом, воскрёшён своим сыном, Гором и может вернуться, но отказывается занять трон. Осирис спускается в подземелья умерших, судить.
Прикосновение к злу, даже в форме поражения от него, тяжёлая печать, которую превозмочь не способен и Бог. Он должен очиститься через утверждение истины, то есть суд. Иисус спускается после распятия в ад. Оттуда он выведет многих, однако, не всех, и это тоже есть суд, разделение. Вот внятный нам троп: старухи есть личность зла, герой, но наоборот. Метафора с оводом, язвящим их выводит не к Ио, а к зависти, побуждаемой смелостью. Цель храброго демона возобладать, пачкая прикосновениями Бога, обязывая его к последующему очищению, то есть Апокалипсису и суду. Метод беспроигрышный, ибо мир конечен, и достаточно двигаться по следам славы, отыскивая, способных сломать мир.
- Полмира...
Треть его...
Пятую... Сотую... - так далее, всё меньшую долю мира, описываемого светло, значит и расширяемого книгами. Процесс неостановим, и кто знает его границы?
Вряд ли Боги.
...Быть может давно, с первого слова Эсхила, мы - буквы, и происходящее есть лишь приливы синтаксиса и ударений в корнях? И нет ничего под звёздами, только Гомер? Как знать...