Он клеил битый фарфор жалкой спермой вдовца и ходил в немытой одежде, пока свет семи дней не проколол глаз, как солнечный заяц венецианского стекла. Она ужом вывернулась из стены, и они.
И ел пыль из под её башмачков.
Он смотрел на край платья, только, только на край платья, кружевной, взбрасываемый полными коленями.
Ветер, дружок. Как облипает платье ноги её. О, как это... У тебя дурной вкус, дружок.
Хохочет. Женщина. Горячей рукой берёт под руку, хохочет. "Это не со мной это варенье, вишнёвое варенье, мёд. Я пчела, бжжо-о, бжжо-ож..."
"Ты умрёшь, если меня уведут? Скажи, ну - да? Или нет?"
Он глупо улыбался в стыде. Улыбка, как подсолнечная лузга, налипла к губам
Она курит, пьёт дурной кофе. Она хочет от него детей. Её платья раскидываются веером, когда она садится на траву. Его пиджак.
"Что, ну что ты в нём нашла, ну протри же глаза, дура".
"Шлюха, шлюха, шлюха!" (бешенно, тяжело дыша). Ещё - шлёпки по щекам набрякшей ладонью.
...Её дыхание, воздухи её. Воздуси.
"На воздусях неси её, Богородица, отдай девицу, отдай милую".
"Наперекосяк. Хоть так, хоть сяк. Наперекоси на оси. Наперекозлы злы, злы. Напересудьбы".
О-о, как она это умеет делать.
"Который по счёту? Который по счёту я?"
"Спаси мя Господи, а если не можешь, то хотя бы прости".