Умыслич Трутовик : другие произведения.

Мистерии брянского леса

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Первый опыт доведения до конца чего-то большего по объёму, чем крохотный рассказ. Идея вынашивалась очень давно, и получилось, как получилось - всё таки писал полнейший дилетант с тягой иногда марать бумагу. Повесть фактически не редактировалась, разве что бегло и незначительно. Сейчас данная писанина кажется довольно наивной и местами сумбурной, но, в принципе, читать можно. Пусть будет. Начать хотелось бы с цитаты Даниила Андреева: "С круч открывается необъятная даль: долина Десны вся в зелёных заливных лугах, испещрённых бледно-жёлтыми точками свежих стогов, а дальше - брянские леса: таинственные, синие и неодолимо влекущие. В этих местах есть особый дух, которого я не встречал нигде; выразить его очень трудно; пожалуй, так: таинственное манящее раздолье". Итак, приятного приключения!
   Мистерии брянского леса
  
  
   * * *
  
  Вязкая тьма постепенно рассеивалась перед взором, клочья тумана расступались в колючих, тающих завихрениях, и разнообразие их узорчатых форм заменялось чистой голубизной неба. Горизонт терялся в далёком перламутровом мираже, в прохладной прозрачности свежего воздуха. Потоки высокого ветра шумели уходящим во всю ширь и даль лесом, в пышущих силой волнах которого были заметны небольшие зелёные воронки. Полёт зачаровывал своей плавностью, и приближение заветного места заставляло трепетать сердце в своём безмолвном ликовании, словно огненную птицу, долго томящуюся в заточении, и, наконец вырвавшуюся на свободу из душного плена.
   Волнение усиливалось от безудержной близости чего-то неизвестного и столь родного, но тщательно сокрытого, недоступного в повседневной жизни; и даже больше от того усиливалось, что теперь вдруг стали распадаться границы чёткости и контроля. Видимость ослабла, и невесомое тело сознания резко взмыло ввысь, рассекая кристальный простор, прорывая возникшие отовсюду серо-чёрные, с бурыми просветами клубы облаков. Сквозь них замельтешили в наращиваемой скорости звёзды, заискрились бесшумные молнии, ослепляя мощью своих вспышек неуспевающие разом всё уловить глаза. Стремительность всё пуще набирала обороты в стихийных потоках окружающего пространства, пока меня вдруг резко куда-то не выбросило.
   Я разлепил веки. Тело немного гудело после приятного, но беспокойного сна.
  - Который раз мне снится одно и тоже - озадаченно подумалось мне - ведь что-то это, да значит?
   Не сказать, что этот сон снился очень часто, но сопровождающие его ощущения были весьма удивительны и необычны. Во-первых, всё начиналось с полусна, когда мозг ещё не успевал забыться в полном небытии провалившегося в долину грёз сознания, и остатки бодрствующего разума продолжали вяло цепляться за осознание себя в данный момент. Во-вторых, попадание в этот сон сопровождалось пугающими электрическими разрядами, гудящими по всему телу. И причём было непонятно, происходит ли это с моими членами на самом деле, или же сии ощущения проходящего сквозь меня тока были развязаны странностями засыпающего воображения. Казалось, что и тела уже никакого нет, а вместо него, всё, что называлось когда-то моим "я" есть бесформенно меняющая положения одна сплошная электрическая сущность. Поначалу это сильно пугало. Мне казалось, что я умираю, ибо по-другому объяснить эти ощущения не получалось. Но через какое-то время я привык, и реагировал больше даже с интересом, хоть и некое волнение всё же присутствовало. Этот сон вызывал внутри странные и тёплые ощущения, вдохновлял немедленно отправиться в лес и постараться найти то самое затаённое место, которое снится уже не первый год. Бывало в грёзах я не только парил над бушевавшей лесной синью, но и шёл пешим шагом, пробирался сквозь дебри через сказочные пейзажи в манящее лоно неведомой тайны. Иногда из недр чащи слышались переливы невообразимо красивой и в тоже время гибельной музыки, проступающей сквозь низкий гул, таинственный и непостижимый. Запредельность немыслимых звуков вызывала невероятный подъем внутри, через узоры нечеловечески прекрасных, но трудноуловимых мелодий я испытывал пронзающий ледяным огнём катарсис. Но в последний миг сон всегда обрывался, не хватало совсем чуть-чуть, и я просыпался в тот самый момент, когда в груди всё сильнее замирало нутро от предвкушения близости с чем-то очень важным. Может, это какой-то намёк, знак? Подсознание приоткрыло завесу чего-то потаённого, ничего не показывая, а лишь транслируя ощущения. Внутренний зов заворошил душу вещим шёпотом, в котором угадывалось желание разорвать пелену обыденности, и я решительно начал собираться на прогулку в лес, благо впереди были выходные. Повседневность уныло плевалась крепнувшим всюду всезнайством, превращая любую мечту в чётко выстроившийся набор атомов, и лишь на мгновения мои сны перемежались с ощущением какого-то наглого подвоха.
   Я намерено не выстраивал дотошные маршруты по картам. Хотелось просто бесцельно пошататься по цветущему осенним увяданием лесу, побродить в безмятежной задумчивости, куда глаза глядят: ведь так вероятнее наткнуться на что-то интересное. Ненадолго, не на ночь, до не слишком позднего вечера, дабы поспеть на последний поезд. Отправился налегке, захватив лишь немного еды с водой, фонарик и нож, так что рюкзак вовсе не отягощал. Стоял ещё греющий, мягкий октябрь, подходивший к концу. Осень сверкала умиротворяющей желтизной, солнце почти по-весеннему ласкало воздух, а меня переполнял верный внутренний настрой.
  
  
   * * *
  
   В сутолоке забитого дачниками вагона мимо проносились места, где я когда-то проводил детство. Уплывавшие вдаль над знакомыми перелесками сизые дождевые тучи, обходящие стороной лучезарный среднерусский бриз синего, звенящего дрожащим берёзовым золотом простора, оживили давние воспоминания о лете. Вспомнилось, как в детстве страшились: вечереет, сумерки только-только брезжат, но из-за надвигающейся грозы раньше обычного и как-то резко потемнело. На улице тихо, ближний загород, но поблекшее небо оглушительно клокочет и сполошит разрядами ослепительных, мощных молний, иногда пробивающихся через редкие бреши полога густых туч. Был за дорожкой небольшой, но тёмный сосновый лесок. А от такой погоды там вообще беспросвет. Всматриваешься, будто в углы чердака, - темень сплошная за налипшей на деревья паутиной да непроглядь. И мы стояли у входа в это пахнущее смолой царство, и страшились. Не боялись, а именно страшились. Маленькие дети заныривали в лесной портал грозового вечера через высокую осоку и вскопанный противопожарный ров, населявшийся множеством красных муравьёв, - намокшая от редкого, только начинающегося дождя песочная граница в другой мир, в сказку откуда-то издавна, издалека времён, пережитую тобой за рассказами стариков у печи.
  А воздух какой прохладный, свежий, но не дающий замёрзнуть. Заботливый, такой чудный воздух! Пройдёшься по этому чулану Лешего на несколько десятков метров вглубь, между уютных, янтарных в былую погоду сосен, пахнущему изобилием оттенков аромата созревшей во всю свою полноту позднеиюльской природы, и успев собрать в пыльную ладошку немного черники с малиной, - а потом как шарахнет молнией с громом, едва успеваешь ягодки в рот положить, и тут страшно! С восторогом выпрыгиваешь обратно, - ух, как страхануло лихо! Так и страшились, и здорово было.
   Сойдя с перрона на нужной станции, я ударился лицом в налетевший ветер, он пах осенью и прелыми травами. Уши одарила спокойствием бархатная тишина, растворяя стук колёс удаляющейся электрички. Лес встречал стройным, златокудрым березняком с единственной подзаросшей дорожкой, ускользающей вглубь, влекущей отдохнуть от городского гвалта, уединиться, хотя бы на время затеряться от вездесуще преследующей, яростно навязываемой суеты.
   Присев на жухлую травку, меж стеблей которой понуро чахли мёртвые листья, и, достав из рюкзака полбуханки хлеба, я отломил кусок и положил у корней старой берёзы перед входом в лес, в знак уважения природе. Эту привычку я ещё перенял у своего почившего деда, который был знатным грибником.
  - Это что бы Лешего задобрить! - улыбался дед в усы - а то и заплутать можно!
   Однажды он нашёл огромнейших размеров боровик, и называл его царём этого леса. Таких гигантских грибов я с роду не видал.
   Чудная находка! Такой гриб и кушать жалко было, право слово! Куда дед его дел, я не знал, может и назад в лес отнёс, ёжику какому-нибудь подарил.
   Я вспомнил деда, призадумался, созерцая медленный танец опадающих листьев. У современного человека с лесом должно быть особое взаимоуважение. Человек набрался сил, окреп в массе своей, вздымает в небо стальные машины и строит башни до облаков. Что ему теперь лес? Лес хрупок и безмолвен. Он не доверяет человеку, человек для него осквернитель его святынь, планомерно теряющих девственность. Будто бы хмурое что-то выглядывает из-под крон, даже враждебное, не кажущееся таким уж беззащитным перед лицом коллективного людского демиурга. Важно показать свои намерения гостя. И показать их, прежде всего самому себе, обозначая таким вот незамысловатым ритуалом с дарованием хлеба.
   Ржаной ломоть уже бойко оседлали маленькие муравьи. О чём они думают? Бывало, находил в детстве одного муравья без всякого соратника рядом с ним, и удивляясь, вопрошал его: Что ж ты глупый один тут ходишь? Иди к себе в муравейник, а то потеряешься и умрёшь! Приходилось кормить бедного муравья, подкладывая ему самые лакомые сахаринки. Но потом муравей всё равно куда-то уходил, и оставалось только тяжело вздыхать. И сейчас я размышлял об ещё одной непостижимой тайне мира: куда держал путь тот одинокий муравей, забравшийся в сельский дом? О чём он думал или мечтал? Этого мне узнать так и не довелось, но много важнее то, что сегодня удалось приструнить дурной свой скептицизм и не рассмеяться свысока самому себе в лицо: Дурень! Муравьи мечтать не могут!
   В лесу меня щедро обдало свежестью пряных осенних запахов, а пение поздних птиц ласкало слух. Я шёл по петляющей дорожке, углубляясь всё дальше, лес становился более смешанным, местами стали появляться сосны и осины, ели и дубы, и заметил тропинку, сворачивающую куда-то вправо. Пройдя метров двести по ней, я очутился на уютной полянке. Здесь, к своему разочарованию обнаружил чёрное пятно недавнего кострища, пахнущего свежевыгоревшими углями и разбросанный в округе мусор. Особенно гадко на душе становилось от представшей картины, когда прямо над прошедшим застольем я увидел прибитую к дереву маленькую фанерную табличку. На ней, неумелым, наивным ребяческим подчерком, было выведено разноцветными фломастерами: "Люди! Будьте хорошими и добрыми! Не мусорьте и не обижайте зверей, живущих в этом лесу!" Внизу под выцветшей надписью красовалась оранжевая лисичка, бережно вырезанная по контуру и приклеенная из какого-то допотопного журнала. Оглядел загаженную недочеловеками траву. Кто-то принёс сюда харчи и выпивку, а опустевшие пакеты и бутылки забрать после своего грязного пиршества не удосужился. Тяжело наверно нести было из леса опустошённый хлам, гораздо тяжелее, чем тащить сюда полные жидкости и еды увесистые пакеты. Абсурдно, не правда ли?
   Тихо выругавшись, я вспомнил, что на станции есть контейнер с мусором. Полянка была очень приятной и красочной, и оставлять её в таком состоянии было просто кощунственно. Тем более, это не займёт много времени и вовсе не отнимет сил - до неё было рукой подать. Достав из рюкзака всегда лежащие на какой-нибудь случай строительные перчатки, я начал собирать остатки пировавших тут свиней (жаль, что не останки). Для удобства сбора мусора, нашёл крепкую палку орешника, и заострив конец ножом, превратив тем самым её в подобие копья, нанизывал целлофан и бутылки, сметая потом всё в найденный тут же среди прочего мешок. С таким деревянным копьём я ещё раньше часто ходил по лесу, цепляя найденные по пути бутылки, да опираясь на свой мусорный посох, перепрыгивая с кочки на кочку. Когда выходил из леса, то просто выкидывал всё в ближайшую мусорку. Всё конечно не заберёшь, но хоть что-то. Больно было наблюдать всё это безобразие.
   Несколько скептичным было моё отношение ко всяким мусороуборочным акциям субкультурных активистов, где всё сводилось не к искреннему позыву прибрать захламленный участок, а скорее к желанию быть с чем-то искусственно сопричастным, дабы потешить своё эго ещё одной деятельной фотографией в соцсетях. Нет, безусловно, это полезное и благое дело, но в последнее время активность таких мероприятий заметно снизилась, подтверждая мой тезис о большей степени показушности, нежели реального стремления этих молодых людей. Подобное рвение и энтузиазм обычно и сходят на нет по прошествию моды.
   Когда я почти закончил уборку, недалеко от меня вдруг что-то всколыхнулось в траве.
  - Ээй, внучёк! Поди сюда! - раздался пожилой голос со стороны дуба, растущего на противоположном крае поляны.
   Я насторожено ступил в ту сторону. Может, грибник какой? Что ему интересно нужно? Или случилось чего?
   Подойдя на оклик, я едва не вскрикнул и резко отпрянул. Я наблюдал странное зрелище. Передо мной, свернувшись в клубок, лежало уродливое подобие человека. У него не имелось ни рук, ни ног, а закутан он был в мешковатое одеяние из бесформенно пошитой сермяжной ткани. На практически отсутствующем, землистого цвета лице, испещрённым глубокими и частыми морщинами угадывались рубцы на месте бывших некогда глаз, нос представлял собой словно отросший небольшой деревянный сучок, обтянутый дряхлой кожей. Заскорузлая голова была покрыта проплешинами седых волос, клочками растущими в разные стороны. Бледные губы, словно два дождевых червя, были изрубцованы впадинами шрамов, а обвисшие уши напоминали капустные листы.
  Я в шоке отшатнулся назад, но спотыкнувшись о торчащий в траве корень, рухнул плашмя оземь.
  - Да не бойся ты, я безобидный! - вновь раздался голос - давай потолкуем!
  Осторожно приподнявшись, я повернул голову. Существо выползло из укрытия и нос его зашевелился, оценивая обстановку.
  - Ты кто блядь такой!? - я был всё ещё напуган, и отскочив к рюкзаку, вцепился в рукоятку походного ножа.
  - Да не серчай ты так, ничего я плохого не сделаю! Да даже если б хотел, вряд ли бы справился с тобой.
   Не смотря на жуткий вид, существо в самом деле не выглядело угрожающим. Этот обрубок, судя по всему, не мог быстро ползать и вызывал впечатление скорее чего-то больного и едва сводившего концы с концами. Шок настиг меня скорее от неожиданности и уродливого вида существа, к тому же не каждый день встретишь подобное в своей жизни.
   Я понемногу успокоился, хоть и не стал подходить ближе. Страх постепенно стал отступать и сменяться удивлением и любопытством.
  - Ты вообще человек или сморчок? Кто ты? - вопросил я.
  Обрубок с трудом перекатился на спину, а затем набок:
  - Сморчок, а кто же ещё? - сморщенная маска сипло хохотнула - Смотрю, да не вижу ничего, признаться. Нечем! На нюх-слух только и полагаюсь. Ты вроде парень славный. Прибраться тут решил? Молодец! Того тебя и окликнул. Намерение у тебя, чую, располагающее, кхм... к таким как я... вот решил показаться.
  - Так кто... ты? - тихо повторил я свой вопрос.
  Существо зевнуло, обнажив странные на вид зубы. Они были похожи на заострённые камушки, какие можно встретить в лесных ручьях. Разных оттенков, но подогнанные под один размер - Можешь называть меня, как хочешь. А вообще я, так сказать, санитар этого леса. Далеко особо не ползаю.
  - Санитар? И чем ты занимаешься?
  - А ничем... ползаю здесь, ищу мусор всякий, и кушаю его, перевариваю. Если б не я, уже свалка бы образовалась на расстоянии, куда люди ещё захаживают. Раньше духом был лесным, чистым и светлым, добрых людей незримо напутствовал к богатым грибным местам и ягодным полянам. И люди меня чувствовали. А теперь... какое время, такой и я стал. Очерствели люди, окочурился совсем и я, зачах, и стал совсем осязаемым, но никому более не нужным. Поначалу ещё ничего выглядел, даже бывало выводил пару раз заблудивших людей, говорил с ними. А потом...
  - А что потом?
  - А ничего! Ты попробуй столько лет стеклом и пластиком питаться с помоек, я на тебя посмотрю - проворчал лесной санитар.
  Я недоверчиво глядел на него.
  - Слушай, как-то слабо верится, какую-то небывальщину рассказываешь. Может, ты просто поехавший алкоголик-инвалид, окончательно потерявший человеческий облик и живущий в пригородном лесу?
  - Даже если бы это было так, то какая разница? Смотри сюда! - существо подползло к мешку, куда я складывал мусор, и поддев головой, опрокинуло его, рассыпав бутылки и прочий хлам. Живой обрубок поводил сучковатым носом, обнюхал свои лакомства, и начал раскусывать стеклянную ёмкость. Она с легкостью лопнула, и зубы-камешки начали громко пережёвывать стекло.
  - Сам себе зубы собирал, по ручейкам да оврагам. На смолу клеил. Своих уже нет давно!
  Я опешил. Странный мужичок-сморчок поглощал мусор, громко хрумкая безжизненными отходами.
  - И кстати, поехавший это скорее ты, раз меня встретил. Смотри не рассказывай никому, а то засмеют, или в больницу ляжешь с непристойным диагнозом! - заскрежетал сиплым смешком лесной санитар. Вскоре он закончил свою трапезу, и всё кругом снова стало опрятно и чисто.
  - Всё парень, бывай. Мне уползать пора.
  - Слушай, подожди! - спохватился я. Хотел спросить...
  - Так спрашивай.
  - Мне сон один часто снится... ну, вроде как и не сон, слишком всё взаправду как будто... словно есть где-то в глубинах этих лесов некое затаённое, сказочное место, и никак я туда попасть не мог, просыпался в самый последний миг. Знаешь что-нибудь об этом?
  Похоже было, что лесной санитар нахмурился. Он подумал некоторое время, и незряче уставился в мою сторону:
  - Однажды ты сам всё поймёшь. Скажу одно: место такое есть. Далеко не все его чувствуют. И это не место даже, вернее, место, но не совсем. Это больше особое состояние духа, одна из крайних форм человеческих экзальтаций, сродни глубочайшему религиозному переживанию, которое является ключом к этому месту. Но оттуда не возвращаются, да и опасно это может быть.
  - В чём же опасность?
  - В том, что встретится тебе на пути. Был паренёк один, в начале девяностых тоже искал в наших краях что-то. А потом кукушка у него и свистанула. До чего-то страшного и непостижимого себя довёл, встретил что-то жуткое, запредельное, и как результат - повесился тут на осинке недалеко. Не выдержал страшных внутренних терзаний. Тут всё от погружения зависит. Психика - твоё лезвие, что разрезает привычную реальность при определённых условиях и духовных переживаниях. Это всё очень серьёзные вещи, запомни. Лезть туда, где границы очерчены природой и законом мироздания поистине небезопасно. Ты вот уже стал на эту тропку, дружочек.
  - В каком это смысле? - я немного напрягся.
  - А, по-твоему, это нормально, что прямо сейчас ты разговариваешь со слепым человеческим обрубком, который питается самыми несъедобными в мире вещами?
  Я промолчал. А что тут ещё сказать?
  - А теперь, мне правда пора. Бывай!
  Лесной санитар тяжело пополз в сторону зарослей папоротника, цепляясь набитым переваривающимся ядом животом о кочки и корни.
  - Эй! - крикнул я ему вслед - Спасибо тебе!
  Но одинокое существо ничего не ответило, и уже скрылось из виду. Вряд ли я его теперь ещё когда-нибудь встречу.
   Я проникся искренним уважением к лесному санитару. Ведь его жизнь была своего рода мученичеством. Спрятанный от всего мира, в полной безвестности, он наводил никому ныне не нужную здесь чистоту, поддерживал порядок в своей обители, выполнял какой-то тайный долг, гибельную миссию в страшный ущерб себе.
   Вернувшись на дорогу, я продолжил углубляться дальше в лес. Он становился всё гуще и неопрятнее, тропка сужалась и постепенно терялась от глаз. По взлохмоченому, нечёсаному лесу, в глухой тишине стоял шорох опадающих листьев, что наряжали пурпурно-золотыми украшениями пышные ели от растущих по соседству берёз. Над высокими макушками скрипучих сосен, украшенных бусами солнечных ожерелий, где-то в дали слабым эхом разносилась тоскливая журавлиная песнь, сливаясь с немым звоном гусельных струн осыпающегося переливчатой лазурью небосвода. Благодать!
   Через какое-то время, когда дорожка совсем исхудилась и затерялась среди поваленных деревьев, облепленных трутовиками, закутавшихся в плесень гниющих пней и шёлковых простыней мха, я пошёл наобум, с трудом продираясь через чащу и назойливые сети невидимой паутины. Долго бродя по малохоженным, дремучим местам старого леса, преодолевая завалы и буреломы, я порядком утомился. День незаметно перевалил за половину, и осенний вечер не заставит себя долго ждать - нужно было возвращаться домой. Вдоволь насытившись волшебным лесным дыханием, которое урчаще пульсировало в ясной голове и уставших ногах, я взял курс левее - по моей прикидке, я сделал круг, и должен были выйти обратно, приблизительно в районе станции. Шло время, но впереди не было и намёка на выход из леса. Напротив - он становился более неприветливым, сырым и затемнённым, как будто приглашая всё дальше в свои многокилометровые объятия. Деревья теперь ещё гуще жались друг к другу, извиваясь сварливой кривизной и обилием вспученных наростов на почерневших стволах; под ногами вздыблено роились переплетённые корни, об которые я то и дело спотыкался. В жабьих сувелях как будто застыли страшные, фантасмагоричные рожи сказочных чудищ - рогатых, многоликих и недобро ощеренных. Словно древний седобородый волхв, ударив об землю посохом, заточил всю нечисть в один участок леса. В некоторых наростах угадывались и анатомически чёткие части человеческого тела - вот огромное ухо навострило острый слух, а вот пристальное око, окрашенное кровавым лишайником. От этого всего мне становилось как-то не по себе. Прошло ещё немало времени, пока я не остановился, что бы немного перевести дух. Неужели заблудился? Если я действительно забрёл слишком далеко, то дела могут оказаться весьма плохи. Понятное дело, что тут не сибирская тайга, и рано или поздно точно наткнёшься на какую-нибудь лесовозную колею, заросшую просеку или любой другой указатель, который непременно куда-то выведет. Но это мало успокаивает, когда знаешь, что в этих лесах неоднократно пропадали люди. Зачастую бесследно. Я хорошо помнил давнюю байку о двух маленьких сёстрах, которые самовольно, без спросу родителей отлучились с посёлка в лес по чернику с земляникой, и исчезли - вообще испарились. Две недели их искали поисковые группы, скурпулёзно прочёсывали все буераки и лощины, немало добровольцев в этом задействовано было. Но всё оказалось тщетно до момента окончания поисков, когда вдруг одна из девочек сама нежданно возвратилась домой. Она была вся грязная, искусанная гнусом и очень напуганная.
   - А где же твоя сестра? Почему ты одна? - исступлённо допытывались до неё.
   А она плачет, говорит:
   - Умерла моя сестрёнка с голоду....
   И рассказала она, как всё было. Пошли они в лес, совсем недалеко от дома. И наткнулись на щедрую ягодами полянку. Увлечённые собирательством, они не заметили, как начало смеркаться. Пошли обратно - а там ни дороги, ни огоньков близких домов, один сплошной лес и болото. Так и провели они ночь на маленьком островке под корявым деревцем, отбиваясь от полчищ комаров. А утром пришёл к ним якобы старый дедушка и принёс берёзового квасу и еды. Это были какие-то необычные куличи, которых они никогда раньше не вкушали, с горчинкой, пахнущие молоком и древесиной. И, говорит, невзлюбил этот дедушка её сестру почему-то и перестал её кормить, вот она и померла вскоре от истощения. А потом, в один день, явился, молча взял оставшуюся одну девочку за руку и отвёл к кромке леса, откуда они изначально пришли. И сколько потом не искали, так и не нашли ни этого дедушку, ни труп маленькой девочки. Тогда ещё старожилы местные всё крестились, да поговаривали, что это нечистый Леший сие зло сотворил, в отместку и наказание людям за вырубки в промышленных масштабах. Насколько эта история правдива, судить было сложно, но ещё долго она ходила из уст в уста, пугая детей и настораживая взрослых. Говорили даже, что спустя много лет разыскали ту оставшуюся в живых девочку, которая уже стала взрослой женщиной, но та категорически отказывалась воскрешать в памяти несчастные события прошлого, и выпроваживала восвояси всех желающих узнать подробности той истории, которая уже стала местной жуткой легендой.
   Достав из рюкзака бутылку, я несколько нервно смочил горло и оглядываясь по сторонам, продолжил путь вперёд, ибо разворачиваться уже было бессмысленно - искорёженный неведомым кудесником лес опутывал своими непролазными сетями настолько плотно, что уже даже было непонятно, с какой стороны я вообще пришёл. Вероломно продираясь через изогнутые тернии ветвей, которые иногда хлёстко отвешивали больные оплеухи, я приметил широкий след взрыхлённой почвы, как будто по насту тащили что-то тяжёлое и продолговатое. След огибал деревья и ломая корни, вёртко вился, ускользая в притихшую, влажную низменность, подступавшую покатым спуском в померклый лог.
   - Ага! Кто-то недавно тут был, значит уже где-то недалеко выход! - обрадовано прикинул я. Мне сразу представились озорные сельские ребята, отволокшие сюда, подальше с глаз долой, какую-нибудь казённую медную трубищу, которую можно сдать за хорошие гроши, как только уляжется суматоха по её пропаже. Я повертел головой и, не отыскав больше никаких ориентиров, двинулся по направлению проторенного следа. Где-то наверняка должен быть выход за тем оврагом! Раздвигая линяющие кущи лещины, я аккуратно проследовал по склону вниз, предохранительно хватаясь за ступеньки окаменелых корней. Тенистый овраг встретил более открытым пространством, гнилостным, сыроватым душком и ордами поганых грибов. В низине стало гораздо легче передвигаться. Я надеялся подняться с другой стороны продолговатой впадины и наткнуться уже хоть на какую-то тропку или просеку. Изучая странный след, изгибисто вытошнивший внутренности карей землицы наружу, я едва не врезался в угодившее прямо на моём пути толстое дерево. Остановившись в метре от необхватного ствола, я замер, как вкопанный, рассматривая этого соснового исполина. Таких деревьев я никогда раньше не видел, и речь шла вовсе не о размере высоченной сосны. От самого основания, и почти до наконечника макушки медно-коричневого дерева, его обвивало другое, чуть потоньше, с чёрным отливом, словно застывшая монструозная змея из пророческих мифов. Его цвет будто живо лоснился, и структура почерневшей коры действительно напоминала чешуйчатую змеиную шкуру, резко контрастируя и выделяясь на фоне светлого шеста сосны, вокруг которой и произрос пресмыкающийся сосед. Прямо у сплетённых в любовном объятии деревьев след завершался, а чуть далее заканчивался и сам овраг, где на всхолмье высилось непролазное темнолесье, своим дремучим, взъерошенным видом не дававшее и намёка на близкий выход из лешачьей западни, в которой я блуждал. Я тихонько коснулся коры переливающегося черным блеском вьюна, которая была будто обоженна, обуглилась, закалилась в булатную сталь, превратилась в облегающий прочный панцирь. От неё словно излучался какой-то металлический, неживой холод, от которого, казалось, можно простудиться, если прильнуть к странному дереву хотя бы на пару минут. Изумлённо погладив чешуйчатую броню, я почувствовал под леденящей руку корой какую-то пульсацию, словно внутри включились сотни артерии, и шквал животворящей жидкости ринулся растормошить окоченевшее дерево. В то же мгновение кора колко ощетинилась, и в ладонь резкой болью ввонзился рой микроскопических игл. Чертыхнувшись, я отпрянул назад - от подушечек пальцев до запястья на коже в перфекционистскую крапинку выступили неглубокие раны. Чудовище протяжно заскрежетало, зашевелилось вокруг служившей опорой сосны, начало конвульсивно и неестественно подёргиваться, оклемываясь от спячки и закостенения. В ступоре я обмер - оно буквально на глазах превращалось в циклопических размеров змею! Вот что это был за след, который вёл в логово настоящего, живого монстра. Я не мог поверить ни своим глазам, ни ушам, ни чему то ещё - как такое вообще может происходить здесь и сейчас? Это было уже слишком, даже после встречи с небывалым, просто физически невозможным своим существованием человеком-сморчком - лесным санитаром. Времени обдумывать это прямо сейчас не было, и нужно было срочно отсюда ретироваться, ибо ничего выигрышного эта ситуация для меня не предвещала. Быть задушенным и сожранным гигантской змеёй наверно бы хотелось мало кому, а ничего другого от неё ждать не приходилось. Истерично вскрикнув, я пустился наутёк как можно дальше от этого места. Преодолев овраг, и то и дело оглядываясь и озираясь по сторонам, я долго перескакивал топкие ямки и коряги, которые предательски ставили подножки, но ловко держа равновесие, я ни разу не свалился с ног. Наконец, выдохнувшись, я остановился. Стояла оглушающая тишина, только шумным галопом рвалось взмыленное сердце. Вообще, не было похоже, что за мной кто-то гнался и преследовал по пятам убегающую жертву. Всё это было настолько неправдоподобно и невероятно, что смахивало на какое-то наваждение, или даже помешательство. Всего лишь разыгравшаяся, бурная фантазия, которая переросла в нечто большее и перешла границы дозволенной рассудком игры.
  - Наверное, так и есть - подумал я и несколько облегченно вздохнул - Мерещится порой в лесу людям и не такое... Осталось теперь найти хоть какой-нибудь ориентир и выбраться из леса.
   Но когда взгляд случайно пал на ладонь, на которой слегка кровоточившие точки выстроились уж в слишком геометрически правильный, ровно выстроенный узор, больновато пощипывающий, по телу снова мелкой сыпью пробежала дрожь и в желудке неприятно зажгло. Кажется, что всё действительно было по-настоящему и взаправду. В любом случае, заплутал я основательно, и возможно, ночь придётся провести в лесу, но пока не кончились остатки сил, нужно было продолжать искать выход. По всем ощущениям, зайти безвозвратно далеко я не мог. Но каково было моё удивление, и признаться, не самое приятное и обнадёживающее, когда менее чем через полсотни шагов я вновь вырулил к злокозненному оврагу, посреди которого высилась та самая могучая сосна, освободившаяся от удушающих тисканий огромной змеи, притворившейся аномально искривлённым деревом. От неё теперь уходил ещё один след, только в другую сторону - обратную той, с которой я только что пришёл. Что ж, ну уже хорошо! Либо эта змея взяла ложный след, либо просто уползла по своим хладнокровным делам, а я ей был вовсе не интересен. От этих мыслей стало чуточку спокойнее. Но успокоение стало улетучиваться, когда я всякий раз возвращался к этому логу, в какую бы сторону не отклонялся, и какие бы круги не наворачивал, что бы обойти зловещее место. А в глубине оврага зачинался какой-то ползучий шабаш. Скопища гадюк и ужей, веретениц и медянок дружно сползлись у дерева, словно у алтаря, вокруг которого ещё недавно обвивалось застывшее чудовище, куда-то временно отлучившееся. Масляно-чёрные, коричневые, серые и в шашечку они сплетались в клубки, шипели и взьюченно вздымались, точно в диком хороводном радении змеиному божеству, пришествие которого, они, судя по всему, и ждали. Меня словно марионетку водили по закольцованному маршруту потусторонние силы, и тревога только росла, когда я в очередной раз втыкался в кишащий пресмыкающимися тварями лог. Я не решался подойти даже на несколько метров к склону и разворачивался назад, в надежде уже не то, что бы уткнуться в долгожданную тропку, а хотя бы просто отдалиться подальше от этого гнетущего места. Но попадались мне только следы вздёрнутой от проползшей гадины крупичной земли, которыми был уже испещрён весь окрестный лес. Всеми поджилками я чуял опасность, которая меня вот-вот настигнет. Я ощущал себя частью какого-то мистического ритуала, где мне вывели роль, скорее всего, жертвы. По сути, я уже был в западне, и когда в тысячный раз выйду к змеиному логову, обессиленный и истощённый, я неотвратимо свалюсь наземь, отдавая себя какому-то страшному закланию. Я пробовал отшучиваться сам с собой, искать логическое объяснение всему пережитому и сложившемуся положению дел, но всякая логика противоречила действительности, в которой я находился.
   - Какого чёрта я вообще пошёл по этому следу! - проклинал себя. Я был уверен, что все эти тёмные кудеса выткало своими следами это огромное змееподобное чудище, заговорив окрестность не выпускать отсюда случайного путника, нескончаемо петляющего вокруг да около. Но зачем? Что бы совершить жертвоприношение во славу змей? Бред какой-то. А не для того ли, что бы замучить колобродящего человека, дабы он не вынес отсюда никаких свидетельств о потаённом, возможно даже сакральном для змей месте? Рано или поздно, нескончаемое хождение в тупике сломает любую психику, даже самую крепкую. А ведь эта махина, сползшая с дерева, воистину могла одним махом меня уничтожить, если бы только захотела, тем более, она где-то поблизости и ползает, но, тем не менее, открытого ущерба мне пока никто не нанёс, если конечно не считать легко пораненную ладонь. Может, чего-то выжидает? Или, меня действительно захотели взять измором? Что ж, и так и этак, положение выглядело обречённым.
   Ноги уже совсем устали, и я еле волочился, уже не так резво прошмыгивая буреломные надолбы из подгнивающих пней и старого сушняка. Упаднические мысли беспорядочно копошились, превращая черепную коробку в кишащий ядовитыми рептилиями серпентарий. Измученный, со злостью, перемешанной со страхом и отчаянием, я с ожесточением пнул носком ботинка семейку поганок и изрыгнул из себя мучительный рёв, обращаясь неизвестно к кому:
   - Да выпусти ты меня отсюда, тварь, что я тебе сделал, а??? ВЫПУСТИ!!! ВЫПУСТИ!!!
   - ..пусти! ...пусти! - далёким-далёким эхом отозвался лес.
  - Шшээущуушшш - протяжно раздалось позади низкое шипение, слитое со свистящим, раскатистым рыком.
   От неожиданности я вздрогнул и, скосив взгляд, оглянулся. Мой фальстарт куда-то в сторону почти растворившегося в многокилометровом просторе эха случился раньше, чем я в мгновение ока успел рассмотреть устрашающее существо. И даже раньше, чем меня настиг дичайший шок ужаса от увиденного. Голова змеи в объёме была, по меньшей мере, как три или четыре человеческих. Крупную чешую, покрытую щетиной мелких шипов, разделяли глубокие изломы, сочащиеся чёрной мерзкой слизью. Единственный большой глаз, как у циклопа, располагался посреди лба и сверкал ярко-алым, кислотным алмазом, в котором терялся тонкий чёрный зрачок. Где-то сзади влачился мощный, способный враз разрубить пополам жалкое людское тельце хвост.
   Через несколько минут бега с препятствиями, оглядываясь и раздвигая руками ветки, запыхавшись и потеряв голову, я ожидаемо выскочил к змеиному оврагу. Не успев вовремя заметить спуск и притормозить, на большой скорости неуклюже утратив опору под ногами, я кубарем покатился вниз по слону - хорошо ещё, что он не был крутым, иначе тяжелых травм мне было бы точно не избежать. Ухватившись за ломкую ветвь накренившегося, надломившегося у комели дерева, я сумел приостановить своё нерасторопное падение в логово копошащихся змей и ящериц. На удивление ловко вскочив, я в несколько прыжков взобрался обратно наверх и снова ринулся в чащобу, даже не надеясь не очутиться вновь у злосчастного лога. Скрывшись под еловыми сводами, я достал бутылку и опустошил последние остатки воды. Происходило сущее безумие, и уместить всё это в голове, осознать, принять и поверить было просто невообразимо. Но как бы не была противоречива и нереальна действительность, я не знал, как выбраться из намертво схлопнувшейся ловушки. А ведь Сморчок предупреждал, что опасное это дело - воспринимать лес на иной глубине, стараться проникнуть в его тёмные тайны. Если ты к этому не готов, что-нибудь нежданно открывшееся благого может сулить крайне мало. Я был уверен, что вынырни голова чудовищной змеи ещё раз из кустов, то моя психика будет бесповоротно исковеркана до неузнаваемости, а макушка обзаведётся сотней-другой белых волос. Но больше всего во мне поднывала сложившаяся безвыходность, и как выбраться из этого кошмарного круговорота, я не имел представления. В растерянности оглядывая суглобую, необузданную чащу, сгустившуюся вокруг меня и не желающую выпускать из своего бесовского капкана, мне в самой меньшей степени хотелось двигаться дальше, ибо невидимые указатели вновь неминуемо выведут к змеиному логу.
   - Мяу! Мрррмяу! - раздалось из кустов, и из давно отцветшего малинника выглянула крупная кошачья голова, внимательным умным взглядом уставившись на меня.
   - Ну а ты уже что здесь забыл, глупый? Потерялся что ль? - на миг щемящая жалость к беспризорному коту, каким-то чудом оказавшимся так далеко от людей, перевесила чувство собственной обречённости. Далеко не все коты выживают в такой местности, а если приспосабливаются, то бесповоротно дичают; этот же был настроен ко мне весьма дружелюбно, и даже с некой заинтересованностью.
  - Мррмяу! - снова ответил длинноусый бродяга, и мягко, грациозно перепрыгнув истлевшее в труху брёвнышко, предстал передо мной во всей красе. Но красивым его было назвать сложно - в нём не было лоска домашней ухоженности; облезлая серо-зёлёная шерсть неравномерно дыбилась пучками разной длинны, словно он оброс лишайником; мощные лапы, скрывающие повидавшие немало на своём кошачьем веку когти и толстая шея говорили о внушительной матёрости настоящего добытчика. Кончик хвоста, слегка отогнутый в сторону был, судя по всему однажды поломан; морду, грязный нос и потрёпанные, точно доблестное знамя уши украшали изразцы боевых отметин. Больше всего поразили его большие жёлтые глаза: они как будто пронизывали всего меня насквозь, блестели незаурядной мудростью и проницательностью, будто знали то, чего я знать не мог.
   Я попытались подойти ближе, что бы погладить животное, но кот шарахнулся от меня вёртким прыжком, давая понять, что прикасаться к нему не обязательно. Он не сводил с меня глаз несколько секунд, а потом махнув своим Г-образным хвостом, как кочергой, юркнул в лесные заросли, как бы зазывая проследовать за ним. Что же, может этот котяра поможет, наконец, выбраться отсюда? В конце концов, выбора у меня другого не оставалось, и я поспешил не упустить из виду скрывшийся среди золочённых листьев хвост.
   За котом истомлённым ногам поспеть было нелегко, но меня постигла неистовая радость, когда менее чем через пятьсот шагов лес преобразился, посветлел, стал суше, опрятнее и стройнее. Пропали с глаз долой гротескные изгибы стволов, облепленные огромными сувелями, трутовиками и язвами чаг, кругом поредело и стало просторнее без нескончаемого буреломного валежника, под которым хоронились опасные ямки, зазевавшись, ступив в которую можно запросто вывернуть лодыжку. А главное, покинуло то гнетущее состояние подавленности, которое преследовало и только нарастало с момента вступления в те заколдованные дебри. Я был несказанно благодарен коту, что он меня вывел из заговорённой местности. В отрадном ликовании от спасения нутро наливалось новыми силами, живительными и снимающими усталость.
   Вскоре мы вышли к живописной заболоченной старице, покрытой зелёной ряской. Кот сразу же куда-то улизнул, незаметно слившись с окружающим лесом. Я пробовал его звать, но животного и след простыл.
   - Ничего, главное, что он освободил, помог выбраться из этой чертовщины. Ну а дальше и сам попробую отыскать дорогу к дому - спокойно размышлял я.
   Из воды торчали кряжистые кривые лапища засохшего дерева; по краям берегов, в малых заросших заводях гнездились, нежились в лучах мягкого, по-осеннему лелеющего солнца очаровательные кувшинки. Оглядев местность, я решил, перепрыгнув по островам кочек, поросших ржавым камышом и осокой, перебраться на другой берег - возможно, там меня и ожидал долгожданный выход из леса. Я без труда отыскал в кустах прочную палку, что бы опереться на неё, преодолевая зыбкую почву.
   Вдруг я почуял едва уловимый звук. Я сначала подумал, что показалось, но странный шум нарастал, и я застыл, прислушиваясь. Источник был неясен. Звук походил на ухающие, перекликающиеся монолитным гомоном свирели, вводящие в транс, манящие к себе, обволакивающие отовсюду, сеющие внутри легкую тревогу и любопытство. Среди переплетения отражающихся друг от друга отзвуков как будто мерещились голоса в едином гулком хоре.
   Перешагнув пару кочек по хлюпающей гати, я померил глубину палкой, которая была почти с мой рост. Деревянный посох скрывался без малого полностью, цепляясь за плотную тину, и взволнованный снизу ил замутил рыжеватую болотную воду. На глубине палка за что-то зацепилась, и неведомая сила потянула её в низ. Потеряв равновесие, я ухватился за ветви засохшего дерева. Внезапно его окостенелые щупальца словно встрепенулись от дрёмы, зашевелились, и странно изгибаясь, крепко обвили мою руку. Безуспешно пытаясь вырваться, я заметил, что в том месте, где исчезло в глубинах затхлых вод моё неудавшееся орудие опоры, занималось какое-то пугающее шевеление. Сквозь потревоженную ряску проглядывались покрытые тиной корни и ветви, кишащие в водовороте демонического танца. Всё это походило на какие-то ожившие органические механизмы, готовые хищно утянуть к себе и перемолоть, или просто утопить жертву, затянуть в тёмную пучину. Пробудилась, очнулась от дрёмы болотная хтонь. Мнимо дремлющая, выжидающая под слоем ряски. Ну, кот! Ну, вывел!
   Уцепившаяся в руку коряга с силой швырнула меня в этот безумный водоворот, и я плашмя опрокинулся в холодную воду. Ноги мгновенно стала больно оплетать болотная растительность и тянуть ко дну, ветви сделались тугими и гибкими жгутами, тело сжимала коварная сила, постепенно пробираясь к горлу. Я пытался кричать во всю глотку, но находился чёрти где, и вряд ли бы кто-то услышал мои просьбы о помощи, разве какой-нибудь дурак вроде меня, ищущий тайных приключений в лесной глухомани.
   Страх близкой кончины не сковывал, а придавал телу адреналина, и в притоке нахлынувших сил я ожесточённо цеплялся за жизнь, безуспешно, но жадно и отчаянно пытаясь разомкнуть сдавливающий плен, барахтаясь в сетях бурлящего зла. Неуёмная паника оставляла мало надежд на спасение, особенно когда моя голова забултыхалась как поплавок, глотая дурную воду. Сердце колотилось, как барабанный кардан, я захлёбывался и тонул. На исходе последних сил, практически перестав сопротивляться голодному, по всей видимости, до жертв болоту, я успел подумать, что как же глупо сейчас будет утонуть в какой-то, практически, луже прекрасно умеющему плавать молодому человеку в расцвете сил. Не менее глупо, чем рассчитывать одолеть в равной схватке первородную мощь проснувшейся природы. Но я продолжал сражаться за жизнь, и как мог, боролся со смертельными узами коварного спрута. В какой-то момент узловатые руки оживших ветвей с такой силой передавили тело, что глотать жизненно необходимый воздух стало просто невозможно, и, теряя остатки воли к жизни, я измождено скрылся под водой. Разум начал меркнуть; тело, словно таяло, и под грудью млело сладковатой горечью, тошнотворно-мятным бессилием. Холодком подкравшейся вплотную погибели, где-то внутри меня уже был распахнут порог загробного ужаса неизвестности. В взвихрённой, замутнелой воде на удивление всё было хорошо различимо, как будто я смотрел не своими, чужими глазами, приспособленными к подводной жизни. В илистом дне что-то плавно шевелилось, маленькое и будто пытающееся спрятаться. Я смахнул ослабевшей рукой с чего-то склизкого и съежившегося, как недоеденный студень на ощупь, налипший слой чёрной жижи, клубами рассеивающейся и пузырящейся в водном пространстве, и копошащийся секрет обнажился передо мной. Ситуация была критической - в лёгких практически не оставалось воздуха, но даже остатками замирающего сознания, ещё не отделившегося от меня, но уже работающего в полуавтономном режиме, я нашёл в себе силы в долю секунды изумиться. Среди тины трепыхалась живая, покрытая пупырышками, явно органического происхождения звезда однородного, сапфирового окраса, чем-то по форме напоминающая морскую, ранее встречаемую мной только в приключенческих передачах по телевизору. Одна из пяти её конечностей застряла под круглым камешком, который пресёк её дальнейшее передвижение по чёрным закоулкам мглистого дна, и я как-то машинально ткнул пальцем в мешающую ей преграду, высвободив болотную звезду из придавившего лапку гладкого монолита. Камешек лениво сдвинулся с места, и невиданное мной ранее создание выпорхнуло из-под него, скрывшись в подводной мгле. Я подумал, что увидеть подобную небывальщину, наверно, дорогого стоит - беда лишь в том, что я вот-вот задохнусь. Вряд ли даже повезёт разложиться в этих зловонных водах, а то ведь болотная звезда могла облюбовать мой скелет, и заиметь собственный замок, поселившись где-нибудь под сводами рёбер или протиснуться через глазницу в череп. А может, никакой болотной звезды попросту и не было, а погибающий мозг изрыгнул такое невообразимое видение, предсмертную галлюцинацию - но всё это было уже не важно. Важно было то, что я отчаянно не хотел умирать, и почуяв ослабшую хватку своего врага, видимо посчитавшего меня уже абсолютно неспособным к сопротивлению, я остервенело, изо всех ещё хранящихся где-то в сокрытых внутренних закромах сил, оттолкнулся и вынырнул, успев глотнуть спасительного воздуха. Но перехитрить жёсткие клешни чудища не представлялось возможным - меня снова сжала, как беспомощного зверька в капкан страшная силища и потянула ко дну - в сдавливающих движениях как будто читалась определённая интонация - мол, ишь, щегол, чего удумал! С кем тягаться и кого обдурить захотел! Но-но! Не выйдет!
   Спасение возникло неожиданно и быстро. В нескольких метрах из воды мелькнули чёрные ласты, а уже через долю секунды подле меня всплыл непонятно откуда здесь взявшийся аквалангист. В этот же самый момент хватка неведомой силы, пытающаяся меня погубить ослабла, словно пара посторонних глаз беспрекословно сняла дикие чары, и я с легкостью выпутавшись, выплыл к близкому травянистому берегу, жадно и урывисто глотая воздух, непомещающийся в ошалевшие лёгкие.
  - Чего орёшь? - пробасил человек в подводном костюме с аквалангом за спиной - Наркоман что ли? Или пьяный?
   Я застонал, пытаясь придти в себя. Голова гудела, глотку сухо резали тысячи бритв, а тело отдавало ноющей болью. Присев на траву, я устало оглядел аквалангиста - совершенно не хотелось о чём-то разговаривать и что-то объяснять.
  - Погодь - тихо сказал я - дай дух перевести.
  Мужчина внимательно посмотрел на меня. Было видно, что его ожидания по поводу моей наркотической опьянённости не оправдывались, и его взгляд сделался более мягким и участливым.
  - Что, навернулся, а плавать не умеешь? Это ничего, бывает. Аккуратнее надо быть и в чайной ложке, когда на воде держаться не можешь.
   Я не ответил, лишь скупо кивнул. А что ему оставалось сказать? Что меня схватила ветка дерева и бросила на растерзание болотным корчам? Что я прикасался к болотной звезде? Тогда ему точно придётся усомниться в моей трезвости и адекватности. Я и сам уже немного усомнился в подлинности всего произошедшего. Что если я действительно просто случайно упал и запутался? Но ведь не может такого быть! Я всегда прекрасно ладил с водой, и за жизнь не раз без труда переплывал реки и озёра. К тому же, ощущались режущие ссадины на конечностях, когда их остро и туго сдавливают. Да и находясь в полном здравии и рассудке, сомневаться в случившемся пару минут назад было сложно.
   Аквалангист снял маску. На вид ему было около сорока лет, не больше, но внимательно разглядеть его лицо почему-то не получалось - то ли из-за его полнейшей заурядности, то ли из-за мутной пелены на усталых глазах. Костюм ныряльщика был покрыт зелёными крапинками ряски, а прилипшая к голове тина походила на слипшиеся, мокрые волосы.
  - А вы смотрю прямо как кикимора болотная - найдя в себе силы на лёгкий каламбур, я подметил, что шок начинает спадать и психологическое состояние моё приходит в норму.
  - Да чего уж там! - улыбнулся мужчина - Тебя как звать?
   Я представился.
  - А меня Николай. А ты сюда чего забрёл? На грибника вроде не похож.
   Я слегка поёжился. Октябрьское солнце, постепенно клонившееся к закату, уже не способно было подобающе согревать. Мокрая одежда липко холодила кожу. Меня хоть и знобило, но наверно больше от пережитого стресса, чем от холода.
  - Да так... - промолвил я - гуляю.
   Николай вышел из воды и вытащил из спрятанного в камышах большого рюкзака термос. Налив чай в железную кружку, он протянул её мне.
  - Угощайся, у меня много ещё.
   Поблагодарив Николая, я с удовольствием выпил крепкого, чересчур переслащенного горячительного напитка.
   Вокруг лениво, в полголоса пели птицы среди лесного забвения. Тишина, умиротворенная шелестом редких приливов осеннего ветра окончательно разлила внутри покой. С досадой вспомнив про промокшие спички, я попросил у Николая огонька, и развёл маленький костерок из сухого соснового хвороста. Сушиться было бесполезно, но хоть чуть прогреть кости сейчас не помешает. На меня обрушилась ещё большая усталость, и я решил, что на сегодня, пожалуй, приключения надо определённо заканчивать.
   Николай, расставив руки в боки и прикусив нижнюю губу, внимательно оглядывал злосчастное болото и думал о чём-то своём. Занятый мыслями взгляд что-то прикидывал в уме. Только сейчас я с интересом задумался: а что собственно забыл человек с аквалангом в богом забытом болоте?
  - А вы ищите что-то здесь?
   Мужчина как-то недоверчиво повернулся в мою сторону. Видно было, что он колеблется, но переполненный энтузиазмом, очень хочет поделиться с кем-нибудь целью своего сюда визита. Потом он махнул рукой и сплюнул в траву:
  - Уже почти как десять лет ищу. Да не поверишь, что ищу!
  - А что здесь можно искать? - удивился я, отжимая носки и насаживая их на рогатину поближе к костру - сокровища, что ли?
   На самом деле я хотел спросить, уж не разыскивает ли он болотную сапфировую звезду, но всё же не решился задать сей престранный вопрос.
  - Летательный аппарат! - зыкнул Николай беззлобно, скорее, что бы подчеркнуть серьёзность своих слов.
  - Интересно! - я поудобнее уселся у костерочка, и отмахнувшись от тонкой струи едкого дымка внимательно посмотрел на мужчину, сим жестом показывая готовность его слушать.
   - Я когда маленький ещё был - начал Николай - жил в лесной деревне в этих краях. Сейчас уже давно ни жителей, ни домов не осталось. Был у моего деда друг детства, Всеволод Тимофеич, сосед наш. С самых пелёнок вместе они росли. Но был у Всеволода недуг какой-то душевный, даже на войну его из-за этого не взяли. Я ещё совсем малой был, помню, дед рассказывал, что как с фронта вернулся, зашёл в гости к Всеволоду, а он совсем стал... ну это... того немного - Николай вертанул пальцем у виска, и достав из бокового кармана потёртый портсигар, закурил от уголька самокрутку.
  - Но это только на первый взгляд. Общаться со всеми перестал, только к деду иногда захаживал по старой дружбе, затворничать начал конкретно - продолжил он - ходил хмурым сычём и бормотал всё что-то себе под нос. Асоциальный был, в общем-то, человек. Чудаковатым все считали, но в лицо никто не говорил ничего, побаивались крепкого, бородатого мужичка. У него ещё глаза были разного цвета - правый мутный такой, серый; левый же васильковый, словно цветок сияющий. А так, он, в общем-то, безобидный был, жил своей жизнью; по своему, неведомому никому канону, верил в Бога, и ни к кому в чужое жизненное пространство не лез. Не было у него ни жены, ни детей, ни родственников никаких не осталось.
   Николай помолчал, а потом продолжил:
  - И вот как-то дед отцу моему рассказал, что Всеволод наш где-то далеко в лесах соорудил себе убежище, и строит там какой-то небесный ковчег из железного хлама, который таскал невесть откуда. Дед говорил, что лично видел эту странную ракету. Взяв обещание у друга никому и никогда не рассказывать о местонахождении объекта, Всеволод вывел деда по затерянным тропам к своему творению. Отец мой, помню, смеялся, просил отвести туда и показать, но давший слово дед наотрез отказывался раскрывать местоположение загадочного строения. Долго, видать, изобретатель кроптел над постройкой летательного аппарата. Как-то раз к деду Всеволод зашел, и говорит, мол, ухожу я в лес жить навсегда, поселюсь во темени хвойных лап и всё своё время буду посвящать строительству небесного ковчега. И в правду ведь, исчез он на следующий день. И больше его никто никогда не видел. Кроме деда, впредь повстречавшего Всеволода лишь дважды - это он мне уже перед самой смертью рассказал. А было вот как: Пошёл дед с внучкой, сестрой моей старшей, по клюкву. Да далеко отправились в лес. Если внучка уставала, он её на плечи сажал и нёс, а та только рада была. И вот наткнулись они на черничную скатерть в бору: отчего же не собрать? Ну и дед внучке, сестрёнке моей, вручил корзинку, и говорит: беги ягоды собирать, а я пригляжу за тобой, далеко смотри не отходи! А сам приморился уже что-то, да присел на поваленную сосну отдохнуть. И тут глядь: бредёт кто-то меж сосен. Присмотрелся: думает, господи, это ж Всеволод! Тот шёл мокрый, и взъерошенный, побитый будто. Шёл и прихрамывал. Окликнул его дед. Обнялись старые друзья, поговорили. А Всеволод и говорит деду: Всё, посыпались крахом мои труды. Сегодня взлетел я на своём ковчеге над макушками леса и поплыл по воздуху над ними. Но что-то неисправно было внутри, недоглядел какой-то неполадки. Вот и рухнул я в болото какое-то моховое. А дед говорит: да брось ты, Всеволод! Главное, что сам целёхонький остался! Не переломался и ладно! Бог с ним, с ковчегом твоим, сварганишь потом ещё лучше!
  Да вот только хмур был Всеволод, и слёзы на его глазах наворачивались. И рассказал о деду, что пока он жил в шалашике своём, прибился к нему кот какой-то одичавший, лесной. Бородач его и приручил. Полюбил его шибко, кота этого бродячего. Видать, родственную душу в нём почуял. И, в день запуска чудо-машины своей, решил кота с собой забрать. Что ты - говорил - без меня тут будешь делать? Так и поступил. Кота в охапку - и полетели. Только вот когда грохнулись горе-пилоты, кота в лепёшку размозжило, а Всеволод ничего, ногу только ушиб.
  Совсем смурной был Всеволод, и даже васильковый глаз его померк в тон другому, серому. Дед мой ему только и мог, что соболезновать. Жалко ему было друга.
   И сказал безумец, что, построит он новую ракету, по совсем иному замыслу. Теперь она должна была отправить Всеволода, по его словам, прямиком в самое космическое чрево.
  - Слушайте - спросил я - извиняюсь, что перебиваю вас, но куда этот Всеволод вообще собирался изначально лететь? Куда его нелёгкая тянула? Чем мыслил он? Вообще, похоже всё это на какую-то совсем уж небылицу. Нет, то что вы рассказали, безусловно, очень интересно! Но сошло бы больше за сказку, право слово!
   Николай кинул окурок в костёр и вздохнул:
  - Понимаешь ли, я верю своему покойному деду. Такие люди как он, не станут обманывать. И рассказал он мне всё это не просто так, а словно почуяв какую-то несправедливость за судьбу своего неугодного людям друга, обратился ко мне с просьбой. Он мне так и сказал: Колька, сейчас уже что таить... найди ковчег Всеволода... Где-то ещё покоится его фюзеляж среди заболоченных чащ нашего края... ты ищи, Колька, да точно найдёшь. У нас хоть и не тайга тут, а попыхтеть всё равно надо, рыскать тебе много придётся. Как же поздно спохватился... и всё забыл, всё забыл, чёртова голова... старость совсем уж мозги выела, ничего уже не вспомню - что, да где... Ты не думай, что у деда крыша к сроку лет поехала - всё было, как рассказываю! Увековечить, надо, Колька, труды Всеволода... Это ж вдруг он окажется великим русским изобретателем? А никто даже ни слуху, ни духу о таком. Какой нужно ум иметь, что бы будучи неучем всю свою жизнь, груду хлама в небо поднять? Это просьба, моя к тебе, Коленька, сердечная... Отыщи, родимый! Больно мне за Всеволода, внучок, ой больно... такие же от миру отрекаются, а по правде такие миру нужнее всего приходятся...
  - А как он выглядел, этот ковчег? И на каком топливе он мог летать? - поинтересовался я.
  - Это мне совершенно не понятно - развёл руками Николай - но дед говорил, что выглядит как небольшая такая ракета, только на грибок треугольный больше похожая. И судя по всему, аппарат был одноместный. Хотя он деду предлагал полететь вместе с ним куда-то в "неведомую даль". Но дед, как я понял, всерьёз это всё не воспринимал, но и не лез в чужую жизнь кого-то чему-то учить. Он уважал Всеволода, и как поговаривал иногда, "видел в нём какую-то нездешнюю мудрость".
  Вот у меня теперь уже много лет такое хобби: прочёсываю местные болотца, водоёмы, и ищу "Всеволодов ковчег". По правде если сказать, выбираюсь я очень не часто: совсем мало времени. Если пару-тройку раз в год выберусь, и то уже замечательно. Что имеем, то имеем. Одно скажу - пока все поиски абсолютно тщетны - Николай чуть погрустнело почесал лоб - ну а если совсем откровенно, то в последнее время уже сам во всём этом начинаю сомневаться - и вздохнул.
   Я немного опешил со всего только что услышанного. Но убедительный тон рассказчика, и в принципе, вполне адекватное впечатление, которое произвёл на меня Николай, почему-то заставляло верить в эту чудную байку.
  - Ты спрашивал, куда он улететь стремился... а бес его разбери. Дед говорил, что Всеволоду давно уже какие-то сны странные мерещатся. Будто есть в нашем лесу какое-то место, где ни один человек не бывал. Там, по его словам, ожидало последнее пристанище духа, неизбывный покой и радость.
   Внутренности ожгло вещим холодом, в груди затрепыхалось далёкое и смутное волнение, отчего пересохло во рту. Я вспомнил про свои ночные видения, которые почти в точности напоминали рассказанные Николаем сны Всеволода. Я так же не мог не вспомнить недавнюю встречу с диким лесным котом. Казалось, будто всё это имеет какую-то связь с моими нерадивыми похождениями. Как будто кот специально вывел именно сюда, что бы я узнал про эту небывалую, странную историю.
  - Так а что потом было? Что случилось с Всеволодом? - с нескрываемым любопытством, я смотрел на собеседника.
  - А потом - посерьёзнев ответил Николай - распрощался сердечно дед со Всеволодом, и пошли они с внучкой домой. К вечеру пришли, много тогда ягод набрали. Но не спалось деду, ворочался на печке, мучила его какая-то неизъяснимая тревога за Всеволода. Всё думал, о каком же он космосе таком грезил? Вспоминал его мутный, глухой взгляд из под густых бровей. И полный нехорошими мыслями, прямо среди ночи отправился во всеволодову обитель. Лес дед хорошо знал. А когда добрался по тёмной чаще к его жилищу так и обомлел. Не успел дед спасти Всеволод. Выстроил отшельник подобие ракеты из сухого валежника, и поджёг себя прямо в ней. Облачившись в нелепый, но бережно состряпанный скафандр из бересты, молча сгорел Всеволод дотла в большом ночном костре. И затмевая жаркое пламя, оба глаза его будто сияли теперь ярким васильковым светом через прорезь берестяного шлема. И плакал дед над прахом старого друга до самого рассвета. Вот такая история.
   Николай замолчал. Я сидел пораженный от услышанного рассказа. Занимались сумерки, и угли догорающего костерка тлели в октябрьской мгле запоздавшей осени. Сырая одежда, едко пахнущая дымом и болотными запахами, так и не просушилась должным образом, и становилось ощутимо зябко. Пора было наконец возвращаться домой.
  - Смотри. Сейчас пройдёшь немного вправо, и вырулишь на тропинку. Пока ещё не совсем стемнело, не промахнёшься. Вот строго по ней и иди, она тебя на станцию выведет, так всяко ближе будет - Николай вынул из рюкзака часы - на последнюю электричку точно успеешь.
  - А вы?
  - А что я? - улыбнулся Николай, прицепляя ко лбу фонарик - я с ночёвкой. Проведу выходные с пользой, отдохну хоть от городской загруженности, и так редко выбираюсь. Мне тут ещё два болота нужно обшарить на местности.
   Я пожал Николаю руку и распрощавшись, поблагодарил его и пожелал удачи в нелёгких поисках. Кто знает, чем бы закончилась моя бесперспективная схватка с болотной нежитью, если бы не он?
  - И всё таки - серьёзно проговорил я - будьте аккуратнее здесь. Место гиблое.
   Я всмотрелся в кажущее простодушным, ничем не примечательное лицо Николая и подметил, что такое лицо крайне сложно запомнить. В наступающей полумгле оно казалось бледным, размытым мазком, случайно оставленным нерадивым художником на высыхающем полотне. Словно потерявшие четкость очертания лица, при попытке сфокусироваться на них, заходились в метаморфозном, расплывчатом копошении. Стало как-то странно и неприятно. На мгновение я зажмурился и слегка трухнув головой ощутил, что как же всё таки утомился.
   Рассказать, почему именно я чуть не утонул, так и не решился. Слишком по-дурацки бы это звучало, и вряд ли бы искатель мне поверил - ведь его болото почему-то не тронуло.
  - Да ты за меня не боись! Лучше б сам поторопился, а то домой пешком потопаешь.
   Ещё раз пожелав Николаю на прощание удачи, я двинулся в путь. При хорошем раскладе и проворной ходьбе за час я должен был добраться до станции.
  Совсем уже смерклось. Меж деревьев едва пробивались отсветы приночного зарева, рубиновыми каплями оседая на моих зрачках. Обойдя водоём по стороне невысоких, крутых берегов, преодолевая сухой тростник, я ступил в пахнущий сумеречной свежестью бор. К вечеру усилился ветер, свистя свою разбойничью песню, то затихая, то в новом порыве грубо лаская смолистые стволы сосен. Деревья наклонялись, зловеще и низко стрекоча под его напором, а когда совсем изнурялись, то жалобно, тонкими скрипами молили лесного свистыня ослабить свой ярый, первобытный гнёт.
   К счастью, я без всякого труда отыскал тонкую, но вполне хоженую песчаную тропинку, и спокойно направился дальше, по пути с подвывающим в спину ветром.
   Я переваривал только что услышанную небылицу. Правда ли всё это? Хотелось бы верить, что правда. И ещё я подозревал, что с отшельником, судя по всему, мне снились сны даже не похожего содержания, а практически идентичные. И кот... не его ли это кот меня сегодня выручил? Но ведь тот давно погиб, а даже если бы и выжил - сколько лет уже прошло, коты столько не живут. Тревожиться или радоваться по этому поводу, было совершенно неясно. Я вспомнил ощущения своих ночных грёз, они были особенны. Полёт, лес... Такая внутренняя благостность и совершенно невыразимое ощущение трансцендентного упокоения, которое, быть может, и существует только в снах или других пограничных состояниях сознания. Непостижимо влекущее незримым светом холодного огня сновидение, которое совсем не было похоже на состряпанный загнанным в рутину мозгом клип из липкой обыденности.
   Несмотря на насыщенный и сложный денёк, я был в приподнятом настроении, хотя утомлённая голова пухла, и извилины не успевали переварить всё случившееся за сегодня. Столько странных и труднообъяснимых событий со мной ранее никогда не происходило. Нужно было просто отдохнуть и спокойно всё заново осмыслить.
   Под впечатлением от трагичной истории о чудном Всеволоде, в сознании, наслаиваясь на чёрную лесную мглу, стали возникать яркие, зычные картины. Перед глазами, в стылой хвойной темени, ярко пылала деревянная ракета затворника, добровольно вошедшего в свой погребальный костёр; и с треском взмывали искры к ледяным, отрешённым звёздам, хоронившимся за гущей еловых лап. Костёр будто скорбно вздыхал, отправляя в последний путь безумного умом, но искренне верящего в чудо искателя запредельного. И словно плазмический сгусток пламени отделился от ярого жара, и опаляя чёрный ночной горизонт, с бешеной скоростью рассёк звёздную высь. Никому неизвестный космонавт-самосожженец обязательно встретил в глубинах вселенной своего погибшего кота и забрал его в бесконечное путешествие к самым недостижимым звёздам. И душа его, томящаяся в неизбывном, таком далёком от мирской суеты поиске, так и не нашедшая затаённой в собственных снах, влекущей местины родного леса, наконец обрела покой, убаюканная в остове плывущей в космическом океане деревянной ракеты, с пригревшимся под бочком тёплым, соскучившимся по хозяину котом.
  - Слава покорителям космоса! - трогательно восклицал я про себя, невольно вспомнив эту надпись на выцветшей, ещё советской мозаике, украшавшей стену соседствующей с моим домом пятиэтажки. Странно, но кустарно изображенная на рисунке ракета, стремительно прорывавшая последние слои атмосферы, всегда мне почему-то казалась словно выточенной из дерева.
   Когда я уже почти выбрался из леса, и стали видны редкие фонари пустеющей железнодорожной станции, где-то сзади и сбоку меня раздался набирающий мощь хруст ломающихся веток и сминающихся кустов бурелома, будто что-то огромное в своём лихом напоре настигало запозднившегося чужака. Не слишком желая вновь очутиться в когтях коварно преображающегося леса, подгоняемый ночным холодом и уже близким стуком последней электрички, под громкое ухание филина я рванул неплохой спринт, собрав последние силы в своих ногах.
   Заскочив в тамбур, я прильнул к замутнённому окну, вдоль и поперёк исцарапанному непристойными фразами. Лес чернел безмерной пропастью, заслонявшейся мёртвым светом плафонов. Едва видимые очертания макушек томно покачивались от лёгких дуновений утихшего к ночи ветра. Никто и ничто за мной не гналось, но списывать это на воображение у меня больше не получалось. Лес замер в предвкушении новой, ночной жизни, в тайну которой абы чего лучше не соваться. Особенно человеку признавшему, узревшему нечто большее в том, на что иной проходимец даже не бросит скупой взгляд, тем самым вроде бы даже обезопасив себя от ощущения потустороннего вмешательства и просто лишившись тончайших эмоциональных всплесков от глубокого созерцания природы. Неприкосновенность опустевших нутром людей казалась мне несколько несправедливой, хотя здесь наверно и не обходилось без исключений, но в тоже время чуялась совершенно резонной их изоляция от переживаний потаённого - на то оно и потаённое. Каждый сам определяет своё бытиё. Внутренние ощущения от соприкосновений с прекрасным, духовное соитие с обычным на первый взгляд объектом природы, обязательно должны скрывать некое непостижимое таинство, или хотя бы надежду на него.
   Я вышел в пустой вагон, будучи единственным пассажиром, севшим на неприметной станции, и электричка тронулась. Прислонившись лбом к толстому стеклу, я всматривался в непроницаемую темень. Где-то в самом её чреве, в глубоких, застланных ветровалом и мёртвыми листьями оврагах скитался дремучий лесной дух, и гудели его странные вибрации. Вторя осеннему шелесту увядающего леса, они восторженной тревогой взывали всё вездесущее к угасанию.
  
   * * *
  
  Осень выдалась удивительно тёплой в этот год. Сверкающий меланхоличным пламенем октябрь уже уступил место ближайшему календарному брату, но казалось, что осень вот-вот только ещё подходит к своему самому пику. Запоздалая, она словно разнежилась на греющем её в хрустальной прохладе воздуха солнышке, и лениво растягивалась, отсрочив унылое и голое предзимье.
  Следующую свою вылазку я запланировал с ночёвкой, покуда ещё благоволила для этого дела стойкая теплынь, но на этот раз уже в другую часть леса. Я отыскал в кладовке тёплый спальник и собрал все необходимые вещи и провиант. Ещё с прошлой прогулки, ощутив сладострастное и жуткое дыхание лесной тайны, теперь уже навсегда опалившее моё жаждущее запредельного прорыва нутро, мне уже не терпелось вновь отправиться рыскать в поисках незнамо чего по глухим дебрям и тенистым лощинам, верно следуя за внутренним зовом. Правда, в этот раз у меня всё же была ещё и вполне определённая цель: набрать немного мухоморов для психонавтических экспериментов, дабы воочию узреть сияние грибного духа - а там уже как повезёт. Пути мухоморовы неисповедимы - это известная истина. Я перелопатил кучу материала в интернете на эту тему, почитал различные форумы и комментарии, и пришёл к выводу, что в общем-то, мухомор на всех влияет по разному, и вообще наркотиком его было назвать сложно. Тут очень важен был настрой и подход к питию древнейшего космического варева, родом ещё из суглобых, языческих времён. Именно этот гриб как-то странно и душещипательно меня манил, покадрово воспроизводя в памяти какую-то нарезку из советских мультфильмов с говорящими грибами, и влажные, росистые воспоминания детских походов на тихую охоту с дедом, где я искренне удивлялся, почему нельзя брать такой красивый грибочек, отчего он манил ещё больше, будто прятал под красной шляпкой сокровенную тайну. Сейчас аманита намекал посредством его употребления пробудить во мне дремучие состояния-ключи к запредельному и надчеловечному духу, давно от людей сбежавшему и схоронившемуся где-то в глухой гуще ельника. Акт их употребления изначально не ставился мной с целью кайфануть или поторчать, нет. Кайфа от него в принципе быть не могло, а возникновение визуальных глюков от мухомора являлось редкостью, но вот негативный трип схватить вполне можно было, если сделать большую дозировку, единой меры которой для всех, впрочем, не существовало.
   Я и не ждал от гриба какой-то розовой размазы, дурацких глюков, хохотушек, ярких цветов или ещё какой блаженной наркотической неги - всё это было мне не интересно и даже чуждо. От мухомора я подспудно ожидал чего-то иного, особенного, роднящего с моим внешним и внутренним поиском, суть которого трудно было выразить в словах.
  
   * * *
  
   Тарахтящий автобус пыльно отчалил от автостанции в долину разбитых дорог и покосившихся домиков. Я сидел у грязного окна и мерно наблюдал проносившиеся мимо пейзажи, весело подпрыгивая в неуклюжем ходе на ладан дышащего пазика, готового вот-вот распластаться грудой запчастей на ленте асфальта. Народу в пахнущем машинной гарью салоне было немного - пара-тройка состарившихся дачниц, обставленных сумками и внуками, уткнувшимися в экраны телефонов; молоденькая студентка с пухлыми, презрительно оттопыренными губами, вероятно катившая в выходные на малую родину, и отчего-то стыдившаяся своего загородного происхождения, прикрыв его большими стрекозиными очками; были и поодиночке сидящие, по всей видимости, грибники, отправившиеся в надежде последнего в сезоне улова, любовно обнимая свои пластиковые лукошка. Но один странный пассажир всё же, привлёк моё внимание. Это был уже пожилой, но крепкий и поджарый мужичок лет пятидесяти пяти, с седыми и пышными волосами, старательно зачёсанными назад и не самым поношенным для его возраста лицом. Неразборчиво бормоча сам с собой, он периодически доставал алюминиевую расческу из нагрудного кармана, и как-то грациозно, с жестом, расчёсывал волосы, мурлыкая что-то себе под нос. Одет он был в нечто похожее на тёмно-синюю, застиранную робу, которую выдают на заводах. На нагрудном карманчике, откуда туда-сюда выныривала расческа, я разглядел небрежно вышитую белыми нитками надпись: Блёсткин С.Н.
  В штаны он был одет по пошиву напоминающие старомодный клёш, а на ногах бодро сидели обычные полосатые кеды, в каких все когда-то пинали мяч во дворе. Но больше всего меня заинтересовала огроменная тёмная кастрюля, громоздко заслонявшая почти весь проход подле него, точный цвет которой как я не старался, так и не смог идентифицировать, что даже вызывало удивление. В том, что передо мной был почти вымерший вид загадочных сумасшедших, странствующих по пригородным электричкам и панельным трущобам окраин городов, я даже не сомневался. Что может лежать в кастрюле у этого человека, да ещё с фамилией Блёсткин? Кроме отрубленной головы почему-то на ум ничего больше не приходило, и я сдержанно ухмыльнулся, хотя уж мне ли было ухмыляться? - расскажи я кому нибудь цель своей нынешней поездки и происшествия прошлой, то едва ли и меня кто-либо посчитал психически вменяемым малым. Но странный господин на меня не обратил совершенно никакого внимания, несмотря на слишком задержавшийся на нём посторонний взгляд, который по обычаю непременно рано или поздно распознаёшь на себе. Он по-прежнему продолжал прихорашиваться, словно ехал на какое-то важное свидание.
   Почему-то меня не сильно удивило, что некий Блёсткин, если допустить, что вышитые инициалы принадлежали ему, сошёл со мной на одной остановке, утонувшей в траве и безлюдном захолустье. Автобус пыхтяще крякнул, и с трудом тронувшись с места, в конвульсиях затрусился дальше по своему маршруту, словно мираж растворяясь в русском безвремении. Блёсткин, даже не удостоив меня мельком брошенным зырком, водрузил свою кастрюлю перед собой, обхватив её двумя руками, и проворно спустившись с пригорка, на котором покоилась обветшалая остановка, двинулся широкими шагами по полю к полоске темнеющего невдалеке леса. Я же озадачено смотрел вслед удаляющейся фигуре, меня теперь просто раздирало любопытство. Что если проследить за ним?
   В небе бледнело солнце, уже дарившее мало тепла, а с северной стороны виднелись надвигающиеся тучи, которые скоро поглотят ослабшее светило - как бы дождь не пошёл. Я шёл по пожухлой траве на достаточном расстоянии, что бы быть далеко от Блёсткина, но в тоже время успеть нырнуть за ним в лес и не потерять из виду, как только он вступит в чащу. Едва Блёсткин скрылся в прилегающем к лесу молодом кустарнике, я ускорился, и боясь упустить таинственного путника, едва успел зацепить взглядом седую шевелюру, мелькающую средь ветвей. Стараясь идти более-менее тихо и крадучись, я следовал за Блёсткином по меньшей мере около получаса, и казалось, что он меня действительно по-прежнему не заметил. Лес пестрил многоцветием всевозможных оттенков осеннего пламени вперемешку с колючей зеленью растущих то тут, то там ёлок и сосен. Ноябрь почти на глазах раздевал шепчущие что-то есенинское берёзы, поросшие бирюзовым лишаем; задумчивые клёны и мудрые дубы, сотни лет могуче созерцающих местную тишину; и замкнувшиеся в себе осины; снимал их последние одежды, осыпающиеся повсюду рдяно-золотой лавой в мягкий моховой ковёр. В мертвенной, глухоманьской тиши лишь изредка раздавался птичий переклич, глухим древесным звоном отбивал свой неровный ритм дятел и веще гаркал крупный ворон, словно пытаясь в своём беспокойном полёте заслонить чёрными крыльями посеревшее небо. Душистые ароматы, земляные, смолистые и грибные тона впивались в мои ноздри лесной прохладой, множеством прелых, горьковатых ноток отживших трав и ягод. Перенасыщенный кислородом воздух кружил голову, пьянил вдыхавшую свежесть грудь. Тяжелыми гроздьями алела рябина, которую я срывал и клал в рот по несколько плодов, и терпкая осенняя кровь словно разливалась по моим венам, впрыскивая странное, неодолимое желание навсегда слиться с гармонией царившего здесь забвения. Ноги становились как будто ватными, и ступни разветвлялись корнями, жаждущими впиться в прелую землю. Движения задеревенели, и дыхание стало совсем прозрачным, точно я теперь дышал каждой спорой своего трансформирующегося тела, сердце же замедляло свой ход в такт всеобщего замирания. На мгновение мне показалось, что я уже покрываюсь шершавой корой и вот-вот надолго врасту по соседству с вот этим раскидистым ясенем, цепляющим кронами проплывающие мимо облака, по крайней мере, до первого алчного лесоруба или неотвратимого урагана. Зрение стало размываться и постепенно вовсе пропадать, несколько берёзок впереди казались теперь какой-то чёрно-белой размазнёй, разбитой на гипнотическую рябь дребезжащего множества фракталов, а внутри я не наблюдал никакого беспокойства, или попросту его теперь не замечал. Из магического оцепенения вывел громкий свист и нечленораздельное гикание где-то поблизости от меня. Капелька холодного пота бесшумно упала с виска в свернувшийся в чашу опавший лист, и вслед за ним, словно по команде, посыпались капли созревшего дождя. Я очумело смотрели перед собой, не понимая, что сейчас со мной происходило - я же только что едва не превратился в дерево. Или неужто чистый воздух настолько дал в голову и "отравил" привыкший к городским выхлопам рассудок? К месту вспомнились неоднократные случаи бесследно пропавших в этих лесах людей, и быть может, на одного из них, когда-то задорно вышагивающего по лесному насту грибника, я только что облокотился. От копчика до шеи, ласково скользя по позвонкам, пробежал лёгкий холодок. Может всё же мне не стоит пробовать мухоморы?
   Невдалеке снова раздался голос, и по всей видимости это был не успевший далеко уйти Блёсткин. Обтерев от капель дождя лицо рукавом куртки, я крадучись последовал на звуки. Выйдя вскоре на небольшую опушку и заметив Блёсткина, я прильнул к траве, спрятавшись в проржавевшем и высохшем папоротнике, который меня отлично маскировал. Обзор был замечательный, и я мог спокойно наблюдать за Блёсткиным, не будучи замеченным. Дождь, едва начавшись, постепенно стихал, перейдя на мелкую морось.
   Человек с седыми волосами продолжал будто звать кого-то, свистя и улюлюкая. Содержимое кастрюли оказалось куда более прозаичным, чем я предполагал: из огромного чана Блёсткин вывалил какое-то съестное варево из крупы, макарон и прочей питательной мешанины. Интересно, кого это он пришёл сюда покормить?
  Ждать пришлось недолго. Из чащи, с противоположной от моего укрытия стороны, выскочил резвый кабанчик, дружелюбно и радостно виляя хвостом. Блёсткин заботливо потрепал его по холке, улыбаясь и что-то говоря кабану. Как я не старался расслышать, о чём он толкует, так и не смог разобрать ни единого слова, будто слышал чужеземную речь, больше напоминавшую несвязную тарабарщину. Боров врезался пятаком в кучу еды и смачно наворачивал принесённые ему гостинцы.
   Откуда-то прискакала белочка, которую я сначала не разглядел, и достав что-то из кармана, Блёсткин угостил и её. Он стоял со счастливым и умилительным видом, наблюдая, как его лесные друзья уминали угощения. Когда животные закончили свою трапезу, белка взобралась на сук ветвистой сосны, и кинула что-то кабану - было плохо видно, но, кажется, это была шишка. Вепрь, игриво похрюкивая, отбил её пятаком обратно вверх, и ловкая белка поймала её своими лапками. Присевший рядом на трухлявый пень Блёсткин весело засмеялся и даже захлопал в ладоши, оценив исполненный трюк, а потом достал сигарету и с довольным видом пыхнул табачным кумаром. Звери продолжали свою игру, как будто это был какой-то лесной волейбол, где вместо мяча шишка, а команды заменяют сытно покушавшие кабан и белка. Блёсткин же всё не мог нарадоваться, и хохоча, что-то жестикулировал и комментировал на своём неразборчивом языке, вальяжно закинув ногу на ногу.
   Желая не нарушать идиллии, а тем более, не смотря на увлечённость зверей игрой, случайно спугнуть их и этим кого-то расстроить, я аккуратно отполз назад и ретировался по своим делам. Кто такой этот Блёсткин? Наверно это просто одинокий человек, каким-то образом нашедший общий язык и подружившийся с двумя лесными зверьками, и возможно встречи с ними были для него важной отдушиной от общественной жизни, или даже от преследовавших его душевных недугов. Сумасшедшим назвать его теперь у меня язык не особо поворачивался, и даже если по каким-то параметрам в нём что-то такое имелось, то какое мне до этого может быть дело? Вопреки ожиданиям, которые я перебирал в своей голове, ничего зловещего этот седой мужичок из себя не представлял. В связи с недавними событиями, я вполне не исключал, что кастрюля ему нужна, по меньшей мере, для поимки неизвестного науке пресноводного мутанта, или на худой конец кровавого жертвоприношения, где кастрюля послужит посудой для приготовления расчленённого тела. Всё оказалось куда проще и безобиднее, хотя и безусловно не без уже привычной мне ауры странностей, которые отныне могли таиться в любом поваленном бревне, не говоря уже о чудаковатом гражданине, зачем-то тащившем в гущу леса громадную кастрюлю.
   Я подступил к неширокой безымянной речушке, которую пересекала лепотно построенная бобровая плотина. Переходя на другой берег по удачно подвернувшейся на пути переправе, я заметил, как плавное течение пришвартовало к плотине какие-то инородные предметы. Подойдя поближе, что бы посмотреть, что это такое, я ахнул - это была треснутая подводная маска, ласта и какой-то небольшой пакетный свёрток. Внутрь стало закрадываться скверное предчувствие, и несколько судорожно взяв пакет, я перешёл на противоположный берег. Внутри лежало пару истрёпанных, отсыревших сторублёвых купюр, обычная заржавевшая зажигалка, и скомканный, пожелтевший билетик, какие отпускают в электричках. Напряженно потерев ладонью висок, я подумал: А не того ли самого Николая, искателя неведомого ковчега эти вещи? Может, с ним что-нибудь случилось? Всякое ведь бывает. Но проверить это сейчас не было никакой возможности, мало ли чьё это может быть? Возможно, кто-то просто ездил на подводную охоту, и напившись до чёртиков, потерял часть своего снаряжения вместе с деньгами на обратную дорогу. Я зачем-то развернул почти истлевший билет - странно, он был старого образца, какие не выпускали уже очень давно. Я обратил внимание на еле угадывающуюся в стертой печатной краске дату - билет был куплен несколько лет назад. В голове как-то сразу сложился какой-то нехороший пазл, и меня чудовищно, почти до дрожи осенило. В памяти вспыхнула беседа со встреченным на одной давней лесной прогулке охотником, который рассказывал о когда-то без вести пропавшем в лесу подводном ныряльщике, тело которого так и не смогли разыскать. На эту совершенно выветревшуюся из головы историю крепко наслоилось хорошо запомнившееся мне ощущение улетучивающегося, не имеющего чётких очертаний лица Николая, которое словно растворялось в наступающих сумерках тусклой, расфокусировавшейся бледностью.
   Я присел на небольшой холмик у корнистого берега речушки в задумчивой позе. Мысли запутанно роились неправдоподобностью выводов. Не были ли они чересчур поспешны? Ведь не мог же, в конце концов, утопленник, или тем более призрак напоить меня чаем и поделиться огнём. Немного приведя мысли в порядок, я решил, что признаки моих злоключений слишком косвенны и надуманны, но какая-то подспудная тревога твердила об обратном. И если бы была возможность точно выяснить свои предположения, то под сомнение уже следовало бы ставить мою психическую нормальность, либо устройство целого мира. Хотя я сразу отринул безумную мысль о солипсическом пребывании в вечном последнем миге, своевольно рисующем иллюзорный сюжет дальнейшей жизни. Что на самом деле я тогда всё же утонул в болоте, и, так как время штука очень относительная, всё пережитое после, есть ни что иное, как последний проблеск предсмертного сна, проектор которого давно схлопнулся для внешнего мира, но не для меня. И всё же, тогда я спасся, выжил, и точно это знал, не сомневался ни на секунду в своём существовании и не мог усомниться, какие бы странные события не преследовали на пути. В хмурых раздумьях, которые ничего не давали и ни к чему конкретно не приводили, я продолжил свои блуждания, забираясь всё дальше по той стезе, на которую безвозвратно ступил.
   Разок организовав привал и перекусив у опушки на удобном поваленном дереве, я прошёл немногим больше тридцати километров по разномастным участкам утопающего в желтизне леса, нападая на забытые тропинки, резко обрывающиеся то в топком ольшаннике, то теряющиеся среди тесноты молодой еловой поросли подле погнутых некогда напором злющего ветра берёзок. Грибов встречалось мало, но я всё же набрал достаточно мухоморов - удача благоволила мне, и употребить хватит не на один раз. Бережно срезая и складывая шляпки в заранее заготовленную банку с проделанными шилом отверстиями в крышечке, я радовался каждому найденному грибу - ёмкость удалось заполнить почти до краёв. Попадались мухоморы разные - но я брал только крепкие и чистые, без червивости.
   На пути мне встречались небольшие и тихие урочища, постепенно зарастающие тонким молодняком и кустарником по краям, незаметно, из года в год, вытесняя открытое пространство ближе к центру, к обособленным островам соседствующих, но живущих по одиночке то тут, то там, многовековых дубов. Они как дозорные стражники, окутанные стальной дымкой туманов посреди низменных лугов, зорко взирали в густую синь лесных стен, окаймлящих урочище со всех его сторон. Когда дело уже шло к вечеру, который занимался в эту пору уже довольно рано, подрасчистившееся небо в хрустально синих пробоинах вновь забрезжило предзкатными лучами, живописно палящими набравшие ход облака янтарным пожарищем, местами переливаясь бледно-малиновыми и нежными, охряными тонами. Я остановился, любуясь этой пылающей медовым заревом красотой. С низины пологого склона, где углисто чах поверженный молнией дубок, дымчато поднималось сизое молоко влажного испарения вперемешку с только подступавшей сумрачной синевой. Туман окутывал меня движущимся потоком, стелясь клубящимися завихрениями по долам до самого берега мертвенно застывшей чащи.
   Кусок сплошного, густого бора, подпоясанный с двух сторон более смешанным лесом, волнующе темнел уходящей в бесконечность тоненькой тропинкой, манящей затеряться средь сосен, едва видимой промеж плотных стен старых деревьев. Туда проникал тонкий, словно лазер, прорезавшийся луч заходящего солнца, пронзая тёмную даль глухим, бруснично-огненным светом.
   Мне вновь вспомнились сны, вспомнилась их запредельная музыка, источающая сонмы чувств, и очнулась во мне трогательная печаль, вперемешку с радостью до мурашек, неизъяснимая грусть и воодушевление, слёзный восторг пробудившегося в недрах души естества, засыпанного слоем налипшей будничной пыли - мне даже на мгновение показалось, что я отыскал своё заветное место из вещих грёз.
   Если человек всё это ощущает, проницает сквозь себя, значит всё это не просто так? Значит, это не просто слипшиеся в бессмысленном спектакле молекулы, бурлящие импульсами и реакциями? Поражённому нахлынувшей на меня экзальтацией, мне так отчаянно хотелось бы верить, и надеяться до последнего вздоха, что нет - есть, что-то за всем этим есть ещё.
   Ведомый этим завершающим день лучиком убывающего солнца, я направился по небесному указателю в сторону ожидавшей меня тропинки - пора было искать место для отдыха и готовиться к ночлегу. Петляя по окутавшему меня водянистой вечерней темью сосняку, тропа вскоре вывела к небольшому, уютному озеру, черной гладью отражавшему дотлевающий закат. По берегам расположились невысокие холмики, а вокруг водоёма непроходимой вереницей высились пышные ели, перемежаясь с сухими и омертвелыми собратьями; кое-где, в этой хвойной толще, бледнели осыпащиеся берёзки. Застыли тянущиеся от комели косматые ветви над водной тишью, чуть касаясь иголками зеркальной, недвижимой поверхности, усыпанной золотом палой листвы. У противоположного берега, под рухнувшей в воду, иссохшейся еловой ведьмой, растопыревшей свои паучьи кости, плавали дикие лебеди, чей плачь я смутно расслышал ещё загодя до прибытия сюда. Хвойно пахло близкой ночью и сырым холодом.
   Обрадовавшись столь славному местечку, я поднадел под низ термобельё и тёплую водолазку, разложил вещи на пригорке у воды, натаскал достаточно сушняка с хворостом, и к этому времени уже окончательно стемнело.
   Разведя жаркий костёр, я досыта наелся каши с тушёнкой и довершил это дело ароматным отваром из хвойных веточек с мёдом. Меня немного разморило и я окуклился в тёплый спальник, улегшись подле костра, но спать почему-то пока не особо хотелось, хотя я прошёл достаточно много, в том числе по труднопроходимым участкам и изрядно утомился.
   Погружаясь в себя, я задумчиво всматривался в озорные, плетущие огненные косы и лисьи хвостики языки пламени. Всё таки, как не закапывайся в надуманные социальные слои, как не пытайся угнаться за эфемерным жизненным статусом под аккомпанемент потребительских мантр, однажды каждый останется у своего костра, где дровами послужат глубинные сны. Костер, как родный очаг будет гореть среди бескрайней и кромешной тьмы, он будет трещать и искрить, заботливо убаюкивая приютившегося подле согревающего света. Рядом могут быть самые близкие, или не быть никого. Можно просто молчать и улыбаться. Улыбаться не ртом, а грудью. Безмятежность полыхающей вселенной в сердце. Мы все наконец окажемся дома и обретём Её, когда туманность заменится четкостью, когда гнет обусловленностей уступит место безграничному чувству, напоминающее радость мечтателя, только более утробное и теперь осязаемое. Ведь так важно не зарыться в окружающую суету с головой, вовремя оглянуться, подумать о своём костре и о звездах.
   Я поднял взгляд вверх. Черная, бездонная пропасть ночного неба полностью рассеялась от бегущих стремглав облаков, и усыпанная серебром звёздных прядей бескрайня высь поблёскивала мириадами далёких, недосягаемых светил.
   Собираясь уже отходить ко сну, в полудрёме, наблюдая сквозь слипающиеся веки за хаотичным плясом тихо стрекочущего огневища, с соседнего берега провалившегося в ночь озерца донёсся чей-то странный, высокий зов. Встрепенувшись, я настороженно прислушался. Голос был больше похож на какой-то полусвист, что наводило на мысли о птице или другом животном, но в самой интонации улавливалось и что-то человеческое, будто женское и зазывающее; пару раз, со стороны, откуда шёл звук, как-будто некое голубоватое свечение промелькнуло стремительным бликом во тьме, что в совокупности начинало сеять внутри тревогу. Ведь вероятность пребывания здесь и сейчас кого-то из людей помимо меня была ничтожной, даже невероятной, а со странностями и чертовщиной в лесу я уже был знаком не понаслышке. Звук повторялся с интервалом в секунд десять-двадцать, и в нём заметно прибавился окрас некой настойчивости, мол: "Чего ты ждёшь? Я же тебя зову! Подойди сюда!"
   Меня обуял иррациональный страх, оковав горло и обдав нутро режущим, морозным дыханием, знакомым из смутных детских воспоминаний, когда стоишь на пороге соприкосновения с непознанным. Этот вид особого, мистического ужаса, когда тебе вроде бы ничего прямо не угрожает, но леденящий шепот напористо вещает что-то жуткое из закутка суеверного подсознания. И как не старайся, не получится это заточить в клетку всепожирающего рационализма. Такой страх нынче наверно стал для многих чуть ли не постыдным, а то и вовсе незнакомым или полузабытым редким явлением. Ведь в интернетах сейчас истолковывают и развенчивают любую чушь, которая его вызывает.
   Я в замешательстве стоял чуть поодаль от догоравших в куче дровишек, уже в недосягаемости отсветов пламени, у самого порога разверзнутой пасти ночи. Однако, любопытство всё же взяло своё, и засунув в карман фонарик, я осторожно двинулся в обход озера на другой берег, крепко сжимая в руке топорик.
  Хвойный сузёмок, куда я нерешительно протиснулся, раздвигая тугие, колючие ветви, заграждавшие вход в чащу, встретил меня совершенно непроглядной теменью. Я щёлкнул тумблер фонарика, но, луч не достиг точки, куда он был направлен, хотя лампочка заработала. Словно царивший здесь морок поглощал собой всякое постороннее освещение. Свистящий голос раздавался где-то совсем рядом, и каждой клеткой тела ощущалось чьё-то потустороннее присутствие в зияющей лесной черноте.
  - Эй! - дрогнувшим голосом крикнул я - кто здесь?
  Внезапно, как по щучьему велению, сотнями замерцали приглушённые, зеленоватые огоньки вокруг меня, и в этой зелёной ауре мистического свечения стало немного лучше просматриваться пространство вокруг. Я сумел рассмотреть как лес покато уходит вниз, переходя в дремучий осинник. Серые необхватные стволы мигали прорезавшимися в коре большими, выразительными глазами, создавая тусклую изумрудную светомузыку. От деревьев на землю падали устрашающие, искривлённые тени, пропадающие в слепом мраке и вновь появляющиеся в моргающих вспышках. Зов умножился в громкое, пугающее многоголосье, которое очень напоминало то самое звуковое сопровождение, когда меня едва не погубило болото, и эта схожесть мигом отразилась во мне сигналом о небезопасности происходящего. Лес пел русальими переливами свою странную, чуждую для человека песнь, от которой стынут жилы и к обмершему сердцу примерзает кровь.
   Я уже хотел ринуться назад, к спасительному костру, который наверно уже почти потух, как невдалеке, из глубины леса появилось призрачное, голубое пятнышко. Это был обрамлённый тихим сиянием силуэт, напоминавший ветхого старика. Он был очень размытый и нечёткий, как будто его нарисовал несмышлённый ребёнок. Лишь пристально вглядевшись в водянистую фигуру существа, в нём угадывались человеческие черты. Какое-то подобие рубахи и штанов мантией окутывали его бесформенное тело, и с трудом вообще можно было рассмотреть какие-то конечности на его согнутой фигуре; голову покрывали прозрачные растрёпанные волосы, спутано топорщилась усатая борода. Он походил на бледное, дрожащее пламя угасающей свечи, одиноко оставленной кем-то в безлюдной промозглой темноте. Но больше всего меня подкупила неуловимая выразительность его физиономии. Лицо не было похоже на само себя в привычном смысле - были неровные круги пустых глазниц-провалов, была чёрточка носа, имелись полоски чуть нахмурившихся бровей, и наверно где-то затерявшийся в бороде наличиствовал и рот - но как ни парадоксально, этих деталей скудной мимики сполна хватало, что бы точно отразить одну единственную эмоцию, застывшую на его лице - это был испуг. Испуг и отчуждённость затравленного существа, которое затаилось в одном из последних пристанищ в глухом уголке обескровленных лесов, чью дикость давно освоили и обуздали люди, всё сильнее сжимая в кольцо окружения померкших в безвыходном отчаянии истинных хозяев лесной чащобы. Возможно, прямо сейчас, передо мной тлел немощной лучиной сам Леший, от которого осталось лишь призрачное напоминание, загнанный в угол фантом, готовый развеяться в прах, стоит только протереть глаза и проморгаться. Отчасти, наверное, так и должно быть. Всё самое потаённое и странное всегда в конечном итоге ускользает в манящую зачеловечную непостижимость, открывая только малую часть себя, приподнимая занавес, разделяющий воспринимаемые нами миры лишь на долю секунды, которой достаточно, что бы волнующе обжечься первородной сопричастностью с чем-то Иным. Хотя, казалось, что буквально не так давно, в обозримом прошлом даже по меркам моей жизни, Леший ещё был налит полнокровной силушкой и озорничал, а порой и злодействовал как хотел, и людям бывало приходилось от него спасаться. Но это происходило всё реже, и теперь ситуация поменялась наоборот. Лес потихоньку, из года в год подрубали, шрамами прокладывали сквозь его самое сердце асфальтированные трассы, что есть настоящее извращение; осушали, застраивали для своих угодий километры некогда заповедных участков, всё больше вытесняя из леса хоть какой-то намёк на неожиданную встречу и таинственное приключение - даже если ты этому распахнут всей душой. Но, хоть и с некоторой внешней опаской, не просто так явственно показался сейчас кто-то и вышел на контакт, значит не чувствовал от меня угрозы и чуждости в полной мере и понимал мои намерения. Более того, я был уверен, и знал на собственной шкуре, что при желании у леса всё ещё достаточно сил, что бы погубить неугодного, действуя внезапно, как партизан.
   - Не бойся - прошептал я, подаваясь вперёд и протягивая руку - я не причиню вреда. Ни лесу, ни тебе...
   Испуганный лесной дух будто осклабился бессильным гневом, направленным куда-то внутрь самого себя - вероятно, застывшая гримаса говорила не о реакции на меня, а скорее была выражением некой хронической, утробной болезни, общей изувеченности внутреннего мира странной сущности. Обуянный голубым отсветом дух источался исполинским отчаянием, и казалось, словно он пытается попросить помощи. Он хотел что-то сказать - чёрточка рта беззвучно подёргивалась, и с каждым мгновением контуры его облика мреюще растворялись в стылом, ночном чернолесье.
   - Что... Что ты хочешь сказать? Я ничего не слышу! - затараторил я, медленно и осторожно подходя всё ближе к расплывающейся во все стороны кляксе, которая уже не походила на прозрачного старика, а была голографическим аморфным облаком, теряющим силу и исчезающим на глазах. Когда я приблизился вплотную, практически всё рассеялось, и лишь одна тускло сияющая порошинка осталась хаотично плавать во вновь окутавшей всё пространство непроницаемой черноте. Я подцепил её рукой и поднёс прямо к лицу, изумлённо рассматривая небывалую штуковину, которая невесомо повисла над ладонью. Частица света была похожа на одинокую звёздочку, которая нечаянно свалилась с края горизонта в угрюмую лесную глушь. Я поднял ладонь к небосводу, просачивающимся через сплетения ветвей мёртвыми бликами далёких светил, и, набрав в лёгкие как можно больше воздуха, с силой дунул на диковинку, всем своим естеством придавая энергии для её немыслимого полёта, давая свету начало безграничного путешествия в необозримую даль. Точка взлетела вверх, подгоняемая напором выдоха, и, цепляясь о сучья, затерялась в мерцающих звёздных россыпях.
   Что хотел сказать лес, воплотившийся в призрачном лешачьем обличии и отдавший часть своей метафизической плоти небу? Точно я этого знать не мог, но был уверен, что оттуда до меня пытались донести что-то очень важное. Но слишком огромна была пропасть между гранями миров, слишком прочна невидимая мембрана. Не хватало того, что могло уже наверняка вспороть пресную реальность, из раны которой хлынут более чёткие знаки запредельного измерения. Именно для этой цели в моём рюкзаке залегла томящаяся банка с красными мухоморами.
   Вернувшись к месту ночлега, я вновь пробовал заснуть, но сон никак не хотел приходить, и я проворочался в спальнике почти до самого рассвета. Костёр едко чадил дотлевающими в ворохе золы углями; в мертвенной, холодной тишине светлело небо, окаймлённое по краям чёрно-синими провалами уходящей за горизонт ночи, проколотой серебристыми рогами утреннего полумесяца. Лес застыл, закостенел - ни чуткого, крадущегося шороха, ни трелей птичьего перезвона; даже последние листья осыпались бесшумно, не пускаясь больше в золотистый вальс, теперь безжизненно падая в оглушающей, до одурения свербящей сознание тиши. Нагло затянувшиеся деньки тепла были больше не в силах сопротивляться ещё далёкой, но неотвратимо подступающей зиме, чьё эхо уже клекотало хрустальными колокольцами морозов, завьюженной позёмкой и ледяным, старушечьим дуновением, оставляющим узоры инея на замерзающих стёклах.
   Когда небо уже румяно зарделось выглядывающим из-за еловых макушек солнцем, отражающимся в бусинах студёной росы, я всё же придремал на короткое время. В полусне пригрезился поросший лишайником кот, который однажды выручил меня, уберёг от страшной смерти в змеином логове. Он легонько царапнул за голень, боднул свой сивой, шерстяной головой, и уселся подле спального мешка, пристально сверля меня своими прозорливыми, умными глазами, сочащимися нездешней мудростью. В его взгляде читалась не то просьба, не то какое-то требование или наставление - сложно было в точности уловить весь спектр выразительных облепиховых колобков, вынести единое заключение о природе его посыла, словно на меня взирал древний волхв или блаженный старец, сбежавший от людской суеты и много лет проживший в дремучем лесу. Я встрепенулся от мимолётного сна, протёр глаза и потянулся. Нужно было собираться в ещё довольно неблизкий путь, набрести на утонувший в глубоком мху старый, ещё царских времён тракт, который ведёт к деревням, а оттуда уже можно уехать домой, в город. День обещал быть погожим, возможно, последним согревающим в этом году. Снимая утеплившее на ночь тело термобельё, и упаковывая его обратно в рюкзак, я обратил внимание на нежно - розовые, игривые линии царапин от кошачьих коготков на икре, и сдержанно улыбнулся.
  
   * * *
  
   Высушенные на балконе красные грибочки превратились в оранжевые, скукоженные чипсы, которые я заботливо сложил в заранее приготовленный мешочек для хранения. Какое-то количество подгнило и затрухлявилось, но и без того получилось достаточно. Первый раз я отважился попробовать мухоморы дома, дабы выяснить, как на них вообще отреагирует организм и какой эффект от них последует. А уже потом, исходя из полученных ощущений и экспериментов с дозировкой, можно было отправляться в лес. Недолго томя себя в ожидании, я выбрал один из благоволящих к этому действу вечеров, и заварил с чаем несколько мухоморов, так же вкусив попутно парочку хрустящих шляпок. Вкус у заваренного чая был обычный, грибной, только многократно концентрированный и усиленный до тошноты. Однако, без всякого труда и отвращения выпив настоянный минут эдак двадцать отвар, я принялся ждать, но первое время ничего не происходило. Потом я почувствовал лишь лёгкое опьянение, похожее на алкогольное, но не сильно затуманивающее голову, и размякшее тело потянуло к постели - в один момент непреодолимо захотелось спать. Отключился я практически мгновенно. Снились какие-то томные, безвременно растянутые сны неясного содержания. Из тягучего марева выплёскивались образы ходячих, огромных грибов-гномов, снимающих в приветствии друг другу алые, в белых крапинках шляпы. Снился замедленный бег вверх по отвесной стене среди пустого и тёмного пространства. Потом сны начали разгоняться. Скорость созерцаемых снов настолько увеличилась, что невозможно было разобрать, что вообще происходит. Картинка смазывалась и искрила, набирая бешеные обороты. Вскоре от всего этого физически закружилась голова, и не в силах обуздать запредельную скорость метания по плоскости сумбурных объектов, я невольно проснулся. Так просыпаешься, когда организм впадает в какое-то недомогание, что-то болит или сильно тревожит. Меня тут же обуяли странные ощущения, и в первые секунды, как только я разомкнул глаза, стало ясно, что в восприятии произошли немалые изменения. Включив свет, я почувствовал, как пульсируют глаза, и всё вокруг придавалось едва заметному, бледно-жёлтому оттенку. Хотя, насчёт оттенка я был и не уверен, так как возможно такой эффект производила резко зажженная лампа, а вот сыплющиеся метеорами из глаз беспорядочные мысли были так же ощутимы, как наличие пальцев на руках. В голове царил хаос и беспорядок, который я никак не мог схватить за узду и приструнить. Мыслей в голове было столько, что казалось, им просто на просто не хватает места в черепушке, и они выскакивают через глаза и убегают куда-то в замебельные потёмки. Всё это было хоть и совсем не страшно и интересно, но совершенно бессмысленно - мысли казались настолько обезличенными и не имеющими отношения к чему-то предметному, привычному, что виделись просто какими-то вспышками, проносящимися мимо меня; точно сами нейроны перепутывались, сталкивались и сигали через глаза в комнату. Понаблюдав за этим состоянием какое-то время, меня снова одолел морфей, и я погрузился в пропасть новых сновидений. Снилось всё примерно похожего содержания: какие-то трёхмерные сетки с нанизанных на них атомами, вспышки точек, кометами рассекающих тёмную матрицу. Снилось, как мне казалось, сотворение мира, и я его наблюдал: всё в том же безмерном тёмном вакууме, вырастал огромный серый шар, заполняющий собой всё обозримое перед ним. Его рост не прекращался, он ширился и пух во всю чёрную гладь. Я всмотрелся в этот шар: он колебался еле заметными вибрациями, в его пучинах скрывалась чудовищная мощь, способная разорвать ткань бытия, если шар лопнет, на элементарные частицы, тем самым дав начало чему-то новому и неизвестному ранее никому. Когда я приблизил фокус взгляда и попытался проникнуть в структуру шара, то обнаружил лишь бесконечные серые слои оболочек, из которых он состоял. Я упорно продолжал сверлить взором его внутренности, в надежде добраться до его ядра, сердцевины. Она, увы, не становилась ближе, а меня словно сжимала его вездесущая, слоёная серость, сдавливала внутренности. Я, было, ринулся назад, но где было это "назад"? Всё вокруг было застлано серой пеленой, в которую я добровольно устремился и которая меня поглотила. Но ошарашенный мозг, вновь не выдержавший терзавших его мухоморных видений, выплюнул меня наружу, на кровать, в утро. Первое, что я подметил, это было отсутствие каких либо отходняков и неприятных ощущений, голова была ясная и свежая. После пережитого сна, внутри болталась вытекающая из него мысль, которую я вёртко ухватил и успел сформулировать: Когда забираешься слишком далеко, то уже не время отступать. Я постоянно смутно чувствовал, что уже пересёк этот горизонт безвозвратности и куда-то ступил. Но куда?
  
   * * *
  
   Зима пришла так же запоздало, как и осень. По-настоящему холода только-только начали ощущаться, а декабрь уже давно перевалил за свою половину. Я шагал по узкой просеке, шебурша заиндевелыми, отмёршими листьями и ломая ботинками хрустящий, тоненький лёд в колодцах лужиц.
   Матовое, бесцветное небо утопило в себе рдяную колесницу клонившегося к закату солнца, заслонив собою бледный огонь вечернего зарева, и предвещало наконец застелить бесснежную землю белым покровом сугробов. Ветер сёк редкой крошкой закованные морозом в обледенелые латы сосны, сеял на ветвях крошево серебристой кольчуги, качал и вьюжил, словно наточенные копья пики чёрных елей; больно попадал в лицо, отчего горло свитера приходилось натягивать повыше. Снег усиливался, всё больше окрашивая сединой полчища старого леса, заметая свежими рушниками всхолмья его курганов, и ранние зимние сумерки мрели угрюмой, синей тишиной. Метелица раззадоривалась не на шутку, и я надеялся, что ближе к ночи она стихнет, дабы можно было беспрепятственно развести костёр. Я решился вкусить мухоморов, разбудить их истинное волшебство в наиболее подходящем для этого месте - в лесу, в самой его глубине, когда дни коротки и бессильны перед властной зимой - княгиней ночной тьмы и стужи. Я заранее понимал, что это весьма опасное предприятие, как для рассудка, так и для жизни, но жадно чувствовал, как необходим мне этот опыт, как засияет в руке ключ к потусторонним вратам, к нечеловеческим чертогам. И я заходил всё дальше и дальше, просека скоро должна оборваться, и тогда я побреду наобум. И когда уже совсем стемнеет, путь мне будет указывать лишь сердце. В груди твёрдо томилось предвкушение непременной близости к рубежам запредельности. Я больше ни в чём не сомневался, не пытался расставить по логическим полочкам всё произошедшее в последнее время со мной, а с распростёртыми объятиями шёл навстречу неизведанным, мистическим переживаниям.
   Вскоре, где-то совсем близко послышался шум моторов, смех и раскатистые мужские голоса. Несколько удивлённо, я свернул в чащу и проследовал на звук. В сотне метров от просеки, по которой я шёл, параллельно пролегала, судя по её разбитому состоянию, лесовозная дорога, под резким углом сворачивающая вправо. Возле поворота, у широкого елового выворотня, загораживающего часть проезда, пришвартовались усиленный мощными колёсами фургон и внедорожник с открытой задней дверцей. Вокруг машин сновали фигуры людей, разглядеть удалось не меньше шести человек. Слышался гомон, бойко и оглушающе разминались бензопилы.
   - Точно! - вспомнил я - Новый год же на носу! Сейчас эти ублюдки напилят самых стройных молодых ёлочек, а потом заработают на болванах, от которых спрос на варварское убийство деревьев в канун праздника и рождается, жертвах идиотской традиции. Впрочем, этот "праздник" меня мало волновал. Всегда удивляла бессердечность подобных бизнесменов, с какой лёгкостью они уничтожали молодняк ради своей наживы. И не дрогнет рука у таких, не колыхнется внутри жалость к дереву, не проснётся стремление ценить и беречь природу. Никогда не проснётся. Им дай волю, они весь лес подчистую порубят и распродадут. Люди ли это вообще? Только облик людской, а по натуре своей истинно оборотни.
   Передразнивая мои мысли, ехидно взревели бензопилы, впились зубьями в тонкие основания, заплевались опилками. Со злобным бессилием, я попробовал тихонько прокрасться поближе, оценить ситуацию и хоть как-то навредить этим бездушным извергам. Об открытом выступлении с нелепыми нравоучениями, а тем более прямом нападении не могло идти и речи - это было бы слишком безрассудно и никакого успеха бы точно не принесло. Подступив ближе, я с досадой понял, что, в общем-то, насолить им ничем не получится. Крепкие взрослые мужчины в дутых куртках постоянно тёрлись у машин, грузили в фургон ёлочки и сосёнки в основном выше своего роста. Их хвойный запах вскоре смешается с праздничным ядовитым перегаром, поползёт по квартирам, по ноздрям оргазмирующих от телевизионной блевотины эстрадного мракобесия пьяных гостей. Увешают ёлку бездушными цацками, положат под неё китайскую безделушку для ребёнка. Вроде и радостно будет ёлке поначалу, да только чахнуть она вскоре начнёт, а потом, через недельку-другую скелет её предательски выкинут в проржавленный мусорный бак, где будут её ждать скелеты других таких же несчастных сородичей, кому "повезло" оказаться срубленным и попасть на этот шабаш ёлочного геноцида. Ещё один показательный момент, как ловко навязанная необходимость в хищническом потреблении затмевает способность хоть сколечко ценить то, что выходит за рамки собственного удовлетворения и комфорта.
   Снег усиливался, разгонялся ветрами, перерастал в полноценную, суровую метель. Притаившись, я беспомощно наблюдал за уничтожением деревьев. Браконьеры жадно носили туда-сюда пышные, зелёные охапки: ёлки срубали от мала до велика, исходили из расчёта вместительности фургона. Взгляд скользнул на грязную бежевую канистру у распахнутой дверцы иномарки, которой заправлялись бензопилы, и молнией внутри ожгла дерзкая, крамольная мысль. А что если рискнуть? Подгадать тот короткий момент, когда верзилы отлучатся за новой порцией добычи, ливануть в салон остатки горючего, чиркнуть спичкой... и бежать. Бежать стремглав, нестись как рысь, шмыгнуть в лес, в чащу, затеряться среди белой гущи. Не догонят же, проворства не хватит. Плюс эффект неожиданности заставит опешить мужиков, и секунды их мешкания упадут в копилку моей форы. Главное всё сделать правильно, безошибочно и чётко. А потом ищи-свищи.
   В полупрозрачной ёмкости проглядывалась полоска уровня жидкости - она была заполнена почти на половину, а это литра два точно в ней есть. Хватит, что бы нанести весьма ощутимый, а то и вовсе непоправимый ущерб дорогому заморскому джипу известной марки. Чуть пригнувшись, заметаемый снегом, я сидел в нерешительности. От одного прокручивания в голове этого действа ускорялся пульсовый счётчик, тело наливалось адреналиновым напряжением. В конце концов, дело благое - пусть знают гады, как лес наш губить! А сколько ведь ещё таких здесь в эти суматошные, предпраздничные дни будет заглядывать - изрядно редеет лес из года в год только от новогодней прихоти горожан, не беря даже во внимание другие, более серьёзные вырубки. Подгоняемый духом местных партизан, коллаборационистов и послевоенных "лесных братьев", верящий в помощь родного леса, впитавшего отзвуки былых войн, видевшего тысячи убитых, которых теперь бережно убаюкивал в сырой материнской колыбели, я протяжно выдохнул и изготовился, сжимая в перчатке новенький коробок спичек. Как только двое раздутых пуховиками тел сделали несколько шагов к груде поверженных деревцев, я резко рванул к машине. В четыре спринтерских прыжка, судорожно, но, не отдавая движения во власть панической нерасторопности, я схватил канистру. Нехотя слетела крышечка и упала в кристаллы свежевыпавшего снега. Я старался не смотреть на таскающих ёлки мужиков, сделать всё молниеносно и сконцентрировано, лишь обострив периферийное зрение на опасность, которая находилась буквально в шаговой доступности. Меня могли заметить, просто кинув взгляд в сторону машин, обернувшись, подняв голову - в любую секунду. Внутренности дорогого, белокожего салона усердно окропились святым горючим, дёргано чиркнула спичка...
  - Ээ, бля!!!
  Но было уже поздно окрикивать. Огонь шипяще пыхнул, как из драконьей пасти: зашкварчало, запузырилось всё внутри, вылизанное и дорогое. Я бы с удовольствием в подробностях насладился, как огонь уничтожает чьё-то самолюбование, но ноги, вздёрнувшись с места преступления, как пружины, уже лихо несли взбудораженный рассудок куда нибудь подальше отсюда.
  - Аааа, сука, мразь!!! Крузаак!!! - провыл, проорал разъярённо голос сзади - Степаныч, скорее! Стреляй пидараса!!!
   От услышанного сердце окатило ледяным напалмом, затылок мурашливо скукожился, по спине съёжено пробежала неприятная судорога, словно голова изготавливалась принять в себя огнестрельный удар. Как же я не подумал - онемело пронеслось в голове - что у них скорее всего будет в загашнике какое-то оружие ...
   Обильно выпавшего за такое короткое время снега оказалось достаточно, что бы существенно затруднить и замедлить бег. За эти несколько секунд я будто и не убежал никуда, увяз в диком бурьяне чащи, в его усыпанных белым мехом завалинах. Но с другой стороны, такая густота леса могла теперь оказаться только на руку, замаскировать, учитывая, что ёлочники были вооружены. Интересно, что у них за оружие? Ружьё, наверное, у кого-то в машине на всякий случай должно быть припрятано. А если не только ружьё? Среди них же могут вполне оказаться охранители закона в штатском, колымящие на продаже ёлок. Дело ведь прибыльное, говорят.
   Я затаился под старым поваленным дубом, припавши к земле и не шевелясь. Они совсем рядом, и оказались гораздо ловчее, чем я предполагал. Слух рассекали ожесточённые крики и галдёж, хруст шагов и ломающегося хвороста.
   - Где он?? Ты видишь эту паскуду ебучую??
   - Степаааныыч!! - раздавалось со стороны машин. - Стреляй по ногам, смотри не вальни его! Этот пидор на конкретные бабки встрял! - как минимум один, или может два человека остались, по-видимому, тщетно пытаться спасти от огня автомобиль. Остальные же внимательно рыскали, шастали уже где-то под боком. Я почти не дышал, заледенел, умер, вжался в снег.
   Всё. Кажется, приехали - думалось мне. Они скоро обшарят здесь всё поблизости, каждую кочку разворошат, прекрасно понимая, что далеко убежать я не имел возможности. Я перебирал мысли. Что делать? Что? Дёрнешься - заметят. Убежать бы от них я смог даже сейчас, да только был один нюанс - меня просто подстрелят. Как минимум ранят. А потом хорошенько изобьют, до полусмерти, и будут решать, что со мной делать дальше. А дальше по любому будет незавидно. Оставалось только сильнее застыть и впечататься в землю, вовсе перестать дышать и надеяться, что усилившаяся вьюга припорошит хорошенько, подзаметёт, и никто меня не обнаружит. Если случайно не наступят, конечно.
   Главная проблема состояла ещё и в том, что я замерзал, коченел без движения. Синоптики не обманули, что ближе к ночи резко похолодает. Конечности сковывались, аккуратные шевеления пальцев давались с трудом, и долго так лежать было категорически нельзя, иначе можно было что-нибудь себе обморозить, да и вообще не встать - с такими делами шутки не шутят. А между тем поиски и не собирались прерываться, судя по всему, и надеяться, что прямо сейчас мужики на всё плюнут и свалят отсюда, было немыслимо. Может, не стоило совершать этот дурацкий поступок, а идти своей дорогой дальше? И что это изменило? Да ничего. Ёлки порублены, мужики не вразумлены. А сколько ещё таких любителей наживиться на предпраздничной кутерьме, прямо сейчас срубающих очередную молодую поросль? И где все эти мистические проявления леса, все эти деревья, превращающиеся в змей, гиблые чары, светящиеся духи? Где они все, когда это действительно нужно и важно? Почему они не просыпаются и не защищают лес? Или может, всё это было лишь химерой, накрученной собственным дурманящим воображением выдумкой, и я, по-детски опьянённый захотел поверить в то, во что хотел верить? Или попросту уже слегка тронулся умом, а теперь вынужден расплачиваться за свой инфантильный идиотизм и веру во всякую чепуху? Обидно, что так. Действительно, обидно и гнусно. И грустно. Хотелось отмотать время назад, выкинуть мухоморы к чёртовой матери и возвратиться домой, в прежнюю пустоту. Именно от неё больше всего и щемило внутри, от развеянной в прах надежды на то, что выразить до конца у меня самого не получалось. Что ж, теперь что сделано, то сделано. Оставалось верить в благосклонность случая. Быть раскрытым и ждать дальше от этих хряков невесть что, либо навсегда уснуть, погребённый под снежным одеялом зимы. Лучше уже второе. Удачный исход был далёк и призрачен, маловероятен, хоть и вера в него где-то внутри всё же продолжала теплиться.
   Всё это время беспокоил предательски выпирающий из-за спины рюкзак, который я не успел сбросить, припадая в укрытие. Именно он меня и подвёл.
   - А чей-то у нас тут рюкзачок, а? - раздалось в нескольких метрах от меня.
  Тут же неожиданно раздался выстрел. Я вздрогнул, тело дёрнулось, подпрыгнуло без моей команды и вновь застыло в исходном положении. Стреляли где-то рядом, но в сторону. Промахнулись? И зачем стрелять, когда безоружный враг уже почти схвачен? Что-то свалилось около меня, раздираемое хрипом. Выстрел, ещё выстрелы. Вскрики и пальба. Бухнули хлопки взрывов. Они чего-то не поделили и стреляют друг в друга? Что вообще происходит?
   Я лежал не шелохнувшись. Среди подвываний ветра воцарилась тишина, только чьи-то одинокие шаги расщепляли её мерный покой. Кто-то сухо прокашлялся. Нет! Что бы там не происходило, я решил до последнего лежать в укрытии, тело ещё сохраняло какое-то тепло. Взведённое сердце, как двигатель прогревало конечности, что придавало стойкости и терпения не высовываться раньше времени. Не имея представления о происходящем, мне что-то подсказывало, что нужно ещё выдержать, выждать, и тогда из этой передряги можно будет выкарабкаться невредимым. Оставалось смиренно лежать и слушать. Что-то таскали, волочили по снегу. Молча, иногда кашляя и шмыгая носом. Вскоре хрусткие шаги куда-то удалились, и не утихал только панихидный шум снежного ветра, замётшего меня от пят до головы. Выждав минут десять, не слыша больше ни единого постороннего звука, я почувствовал, что больше не могу так лежать. Организм срочно требовал подвигаться, размять задубевшие мышцы и сухожилия, его ресурсы кончались и наступал тот момент, когда дальнейшее пребывание в снежном гробу уже реально могло повлечь за собой печальные и непоправимые последствия.
   Я смёл с головы снеговую шапку, и, задеревенело привставая, стряхивая с себя белые сыпучие осадки, высунул голову из своего лежбища и осмотрелся. Сумерки занимались плотно, неумолимо, в такт разбушевавшейся вьюге. А присвистнуть было с чего. На сугробчиках, то тут, то там, уже присыпано алели, словно затягивающиеся раны, пятна пролитой крови, густо въевшейся, обильно окрасившей весь небольшой исхоженный пяточёк, где меня пытались сцапать озлобленные браконьеры. К дороге, где сквозь ветви проглядывалась догорающая машина и чёрный дымок, взрыхлено уходили кровавые борозды. По всей видимости, туда оттащили тела. А вот мои следы каким-то магическим образом исчезли, и замести их вот так сразу попросту не могло, значит лес мне всё таки помог упрятаться от расправы. Об этом я даже вовремя не вспомнил - а ведь это была моя самая глупая оплошность, и если бы кто-то невидимый не превратил в нетронутую поверхность глубокие дыры от удирающих ног, прямиком ведущие к моей спасительной залежи, то бог весть как могло всё сложиться - обнаружили бы меня моментально. Но что здесь произошло, кто кого перестрелял и зачем? Подмывало дикое желание потихонечку, спиной, не вникая в чужие распри ретироваться подальше отсюда - лес теперь был открыт во все стороны, что бы немедленно затеряться в его студёном чреве. Но я не в силах был преодолеть закравшееся теперь любопытство, и осторожно, раскочегаривая окаменелые, затёкшие движения, опасливо пробрался к дороге.
   Шесть истекающих кровью трупов, с развороченными в мясо лицами грудой были сложены под земляной глыбой выворотня. Зрелище было крайне неприятное, шокирующее, и я отвёл взгляд - разглядывать обезображенных мертвецов удовольствия доставляло мало. Обе машины теперь обуглено чадили, захваченные огнём - под кузова, на крышу, в двери были напиханы добытые неудачливыми бизнесменами молодые ёлочки и сосны, как будто кто-то хотел развести пионерский костёр, отчего пламя, трепыхаемое ветром, пожирало автомобили уверенно и жадно. Сливаясь со снежинками, в воздухе порхал пепел. Пахло порохом и горячей сталью, чем-то солёным и горьким. Клацая зубами от холода, я протянул скрюченные пальцы к жару искорёженного металла, согреваясь и приходя в себя. Интересно, за что настигло возмездие убиенных? Я был уверен, что эту мясорубку устроил один единственный человек, скрывшийся теперь в неизвестном направлении. Уж не преследовал ли он цели, подобной моей? Не воздал ли поделом неизвестный мститель алчным разорителям леса? Если так, то намерения у него были гораздо более серьёзны и увесисты, в сравнении с моей спонтанной шалостью, смехотворной и жалкой попыткой. Правда, скорее всего, реальность была намного прозаичнее, и я стал свидетелем какой-то бандитской разборки или что-то вроде того. Но всё это никакого значения не имело. Если бы заметили и меня, то с большой долей вероятности пришлось бы довершить своим трупом небрежную горку умерщвлённой плоти, а разбираться, кто кого, и за что мне особо и не хотелось. Кстати, действительно, а зачем было стаскивать сюда тела и складывать всё в одну кучу?
   Сзади что-то чавкнуло, хлюпко треснуло. Я лихорадочно обернулся. Из земляной плоти выворотня вытянулись острые чёрные жвала, и мощным движением перекусили ближайшее к нему тело. Захрустели кости, холмик из трупов обагрился, окрасился новой порцией крови. Куски свежего мяса поглощались куда-то в чёрный проём, невидимые челюсти пережёвывали-перемалывали разорванные мышцы, с лёгкостью щёлкали ключицами и фалангами, осколками обезображенных черепов.
   Странно было это ощущать, но я испытал даже какое-то небольшое облегчение от увиденной картины, которая затмила все мои недавние сомнения. Нет, лес это не просто нагромождение растительности с дикими животными. И то, что сейчас здесь произошло, то, что я видел в данную минуту было тому подтверждением. Человек, умышленно накормивший лесной выворотень обнаглевшими браконьерами не мог быть просто каким-то случайным убийцей, который что-то не поделил с жаждущими наживы мужиками. Это был не просто криминал. Подумалось даже, а не тот ли Блёсткин, кормивший кабана и белочку, мог учудить подобное? Хотя он и вполне себе был горазд подкармливать обленившиеся выворотни, но определённо нет. Этот мужичок являлся безобидным сумасшедшим, живущий на своей волне без помехи другим, сбегающий в лес к диким друзьям, находивший отдушину в контакте с лесными зверьками. Тут же явно таилось нечто другое, гораздо более серьёзное и безжалостное.
   - А почему бы и мне не выпить чайку? За компанию, так сказать - сказал я вслух, и достав термос, налил кружечку травяного чая с мёдом. Выворотень как будто что-то ответил, прошелестел утробным неразборчивым голосом. Я жестом приподнял свой съёмный фужер, словно произнёс только что животрепещущий тост. Чай пришёлся кстати продрогшим внутренностям. Я стоял напротив уплетающего трупы выворотня, разделяя с ним в своём роде трапезу, но не приближаясь к нему слишком близко, а то мало ли. После всех последних лесных приключений, я даже не сильно удивлялся столь невероятному зрелищу. Пусть кушает, значит так надо. Сделав последний глоток, приободрившись, и даже чуточку вспотев, я водрузил на плечи свой рюкзак и, чинно поклонившись выворотню, отправился восвояси. До наступления полной темноты оставалось всего ничего, а пройти ещё нужно было порядком. Хотя, как и всегда, я не знал, куда мне конкретно требовалось идти, но отсюда уже определённо пора было убираться. Под выворотнем не осталось ни косточки, ни шмоточка плоти или одежды. Он снова застыл, обездвижился как ни в чём не бывало. Куда он всё интересно проглатывал? Под землю? Бурный снегопад, будто отбеливая новогоднюю скатерть, упорно заметал сочные пятна его кровавого пиршества.
  
  
  
  
   * * *
  
   Затихла метель, и в стерильное, безлунное небо ночь выстругала сонмы сверкающих созвездий. Они звенели, дребезжали холодными бликами от трескучего, залютовавшего мороза, россыпью серебра отражаясь на снегу. В чёрно-синей бездне, подступившей со всех сторон, окрепшая стужа выткала тонкие, незримые узоры. Они витали в пространстве, цеплялись за провалившийся горизонт, колдовской паутиной пронизывая душу. Что-то прекрасное и гибельное было в зиме. Кощеева тьма исторгала свою первородную симфонию, разливала в холоде надрывную песнь, лезвием запредельной музыки вскрывала чувства, хулила забвением всё живое и источающее энергию и тепло. Голый ветер лишь изредка настигал замёрзшие ветви, веял в их заснеженных гроздьях хором нечеловеских шёпотов.
   Я шёл по кромке открытого поля, обрамлённого растворяющимися в темноте провалами глухой чащи. Немного загодя до этого я всё же вкусил мухоморов. Доза была на этот раз непомерной. Нагрев в котелке воды, и, несколько поколебавшись, я утрамбовал в железную кружку ломких шляпок почти доверху, настояв жидкость дольше обычного. Золотистый отвар вкушал с отвращением, едва не выблевав полупустой желудок наружу. Организм инстинктивно наотрез отказывался принимать в себя настой, да и ещё и с такой фатальной концентрацией. Приходилось пить короткими глотками, заткнув нос, дабы сдюжить вкус омерзительного пойла. Когда тошнота унялась, я присыпал костерок снегом и двинулся в дальнейший путь. Не хотелось сидеть на одном месте, нездешний зов увлекал затеряться в безмолвной, необъятной тьме.
   Сначала я почувствовал потерю координации. Пьяно спотыкаясь, равновесие уходило из-под ног; в голове что-то необратимо трансформировалось. Зато зрение и слух обострились до невероятных пределов: казалось, что я способен теперь расслышать каждый шорох в многокилометровом радиусе, а глаза прекрасно адаптировались в темноте и различали любую деталь. До нуля притупился страх, возникло незнакомое раньше ощущение: какой-то эфемерный орган цветком раскрылся внутри, и чудилось, что можно нащупать на расстоянии чьё-нибудь постороннее присутствие. Сканер восприятия подсказывал, что поблизости нет вообще никого, кроме меня: ни зверей, ни людей сейчас здесь не обитало. Правда, один раз я будто почуял волчий запах, но страх не успел даже родиться, и я мысленно подавил его зародыш в недрах живота. Явственно привиделось, как свирепые пасти разрывают и потрошат тело, яростно настигают и голодными клыками вгрызаются в свежую плоть. Я усмехнулся и рукой будто отвёл от себя эту угрозу, смахнул в сторону. Грудь полнило хмельное бесстрашие, в голове шумело, а ноги заплетались в неуклюжем танце.
   Из леса выглянул бледно светящийся сгусток и завис среди снежных макушек. Я шёл ему на встречу, расставив руки в стороны. До странной субстанции было около пятисот метров, но заставить себя передвигаться быстрее не получалось: движения становились всё более медленными и заторможенными. В кронах сочилось отстранённым свечением что-то неживое, нездешнее, не имеющее телесной оболочки и земного органического тепла. Оно видело меня, оно пристально наблюдало за мной, то прячась среди стволов, то вновь выплывая на моё обозрение. Как никогда, я чувствовал близость контакта с потусторонним. Внутренние сферы разверзлись, высвободили сокрытые силы, рушащие теперь грани миров всецело и без остатка. Вследствии метаморфоз, которые провёл со мной красный мухомор, теперь ничто не могло воспрепятствовать единению с тайными мистериями лесного духа.
   Светящийся объект парил в поле моего зрения, пока не скрылся в непроглядной мгле, когда я ступил на скользкий наст заледенелого болотца. Внимание сразу привлёк странный покосившийся пень, торчащий изо льда, похожий на выросший до невероятных размеров, заметённый снеговым убором гриб, вымахавший выше человеческого роста. Чувствовалось, что здесь находится кто-то ещё. Я приблизился вплотную, и расчистив ладонью холодный снежок, почувствовал поверхность проржавленного железа. Что это такое может быть? С обратной стороны конструкции зиял проём входа, куда хоть и с трудом, но можно было протиснуться. Да ведь это была та самая ракета Всеволода! Точно! Сомнений тут быть не могло!
   Сзади послышалось знакомое мяуканье. Пристальные жёлтые глаза отражали в себе поблескивающие морозные хрусталики. Помотав головой, кот отряхнулся от снега, и без лишних церемоний шмыгнул в тёмную амбразуру ковчега. Без колебаний, избоченившись, я пролез следом в ракету. Внутри было совершенно ничего не разглядеть. Я ощупал стены каркаса, пол и купол потолка; было довольно тесно и неудобно. Никаких приборов или рычажков управления руки не отыскали. Странно, но как будто внутри не присутствовало и кота: не столкнуться с ним в тесном, замкнутом помещении было бы невозможно. Ну и что? Абсолютно пустой сарай, как Всеволод вообще мог куда-то полететь на этом? Просто сколоченная жестянка, которая в быту бы сгодилась для хранения разве что грабель и лопат, или для пользования отхожих нужд на сельском участке. Металл промёрз, ракета излучала лютый холод, и пока я шарился по пустующим стенам, основательно, до дрожи окоченел. Я захотел выбраться наружу, но не тут-то было: выход оказался замурован, как будто его и не было вовсе. Сославшись на не совсем трезвый рассудок, я стал нащупывать в кромешной тьме проём с другой стороны, но его не было и там! Я даже немного пришёл в себя, и мухоморный хмель на короткое время отступил. Тем не менее, овальное отверстие, через которое я сюда пролез, отсутствовало. Никакой двери, которая бы могла меня захлопнуть в железном грибе, я не заметил, когда был снаружи. Чертовщина какая! Я забарабанил по стенам, в надежде сломать ослабший от времени и хлипкий на вид металл, но ракета была смастерена на совесть, к тому же не хватало размаха нанести удары помощнее. Ковчег гулко, резонирующе содрогался от ударов, но его фюзеляж оказался прочным и крепко выдерживал все мои тщетные попытки его сокрушить. Я беспомощно всплеснул руками, хлопнув себя по ляжкам, заточённый в холодной стальной темнице среди глухого леса. Умереть от переохлаждения ещё до наступления рассвета, лучики которого из этой заизолированной банки всё равно никак не узреть, было единственным теперь оставшимся исходом, если ничего не придумать. Но что тут придумаешь? На что уповать в этот раз?
   А мухомор тем временем всецело завладевал мной. Вещество просочилось глубоко в мозг, расщепляя сознание на пчелиные соты. Словно режущие помехи, реальность искажалась, плющилась, сыпалась, и по крупицам собиралась вновь; каждый раз в ней было что-то иначе, нежели в прежний, как будто Создатель крутил свой калейдоскоп вероятностей через веретено моего разума. Всё это проступало как бы откуда-то изнутри, наслаивалось на окружающую чёрную тьму перед глазами. Я увязал в ней, как в поминальном киселе. Становилось всё сложнее справляться с немыслимым потоком, извергаемым одурманенным мозгом. Гипотетическая встреча с оголодавшими волками, там, в поле, теперь казалась лучшим из исходов и просто детской шалостью. Происходила аннигиляция сознания, растворение личности в гудящем луче, пробившем голову и купол ракеты, высвободившемся наружу, опалив своей знойной энергией чёрное лоно неба. Луч сжигал память, сжигал мысли и всякое напоминание о том, что я человек и у меня есть имя. Преломляясь сквозь атмосферу, он уносился в бесконечность, за окоём червоточины - коловращающейся прорехи самого бытия и всякого существования. Слепящий квазар словно очищал от лишнего и ненужного, испепелял облепившие присоски человеческих условностей. Оголял чистое и первозданное естество моей ничтожности, как и всякого рождённого существа во Вселенной. Я никогда не испытывал такого тяжёлого ужаса, первородного и стихийного - всё предшествующее казалось всего лишь ясельными испугами. Когда сбиваются настройки, и краешком глаза на миг выглядываешь за границы дозволенного, то природа сама берётся отрегулировать ошибку, и применяет самые садистские методы, дабы наказать и предупредить о неизмеримом безумстве дальнейшего погружения. Возможно, сам Бог не познал до конца своё творение, удивительное безмерное детище. Если бы он создал мир, в котором всё сам заранее знает и видит, то в этом бы не было смысла. Он оставил себе и всему сущему непостижимую тайну, которая клубится в нём самом и каждом его создании, катализирует жажду безграничного поиска, но ухватить её за краешек, за ускользающий из рук отросток, развернуть и всецело проникнуть в бездну её очей не может никто. Так устроен мир, его суть недосягаема и прекрасна во вселенских широтах, неуловима и навечно необузданна. К тайне можно лишь приблизиться, обжечься её дыханием и ворваться в некую иную плоскость пребывания в существовании, пусть и на самую краткую долю мига. Для этого нужно что-то перешагнуть. Пусть и насильственно, разрываясь на куски от запредельного ужаса, необходимо было очиститься от всего мирского, опалиться, как несведущий мотылёк об раскалённую спираль и сгореть дотла, превращаясь в крошечный сноп мимолётных космических искр. Мудрый гриб, бряцая бубенцами древних камланий, исполнил волю употребившего его, активировался в случайно выведенной алхимической пропорции отвара, в подходящем времени, нужном настрое и месте. Теперь мухомор не остановить. Он будет безжалостно разгонять свой стихийный бег по нейронам вспененного мозга, пока не наступит безграничный коллапс, либо избавление по Его милостивой воле. Это раздавливающий, разбивающий реальность на острые осколки опыт, который не всякому суждено пережить.
   Ракету наполняла вибрация, внизу что-то загремело, затрещал изломами сковавший сопла лёд. Ковчег брыкнулся, и я ударился головой о купол потолка. Под основанием больше не ощущалось земной тверди, неизвестная сила поднимала ракету ввысь. В это было сложно поверить, но она медленно взлетала. Больше даже поразило то, что я явственно теперь видел проём выхода, он впускал внутрь холодный воздух, перед глазами мельтешили закутанные в снеговую шубу еловые ветви. Я аккуратно высунул голову: высота уже была приличная, ракета почти достигла самых макушек. Когда она поднялась ещё выше, взору предстала завораживающая тёмная даль зимней ночи, безбрежный простор лесов покрывала жемчужная снежная шаль. Вновь занималась, усиливалась вьюга, но прибывшие тучи не успели полностью заполонить небо, и из мутных прогалов местами мне ещё подмигивали яркие звёзды. Ракета накренилась, набрав, быть может, свою максимальную высоту, и полетела теперь строго вперёд. Я едва не вывалился в проём на нежданном вираже, но вовремя расставив руки и ноги в стороны, насколько позволяло место, плотно упёрся в стены, словно витрувианский человек, и застопорил своё падение.
   Ракета взвинтила скорость, лес внизу казался близким и проглядывались его наконечники шапок, но из-за разгулявшейся метели, вперемешку с ночной мглой всё заполонила серая пелена - бешеный, кружевной пляс океана снежинок. Всё это снова напомнило сны, изначально побудившие к поиску сакрального, потаённого места. Почём знать, в какие дали и странствия несёт меня летающий железный гриб?
   Не в силах больше совладать со своим состоянием, я окончательно лишился себя, шатко балансировал на краю бездонной пропасти, где-то между осями координат пространства и времени. Осознание себя было погребено под вихрем первозданного хаоса, царившего в агонизирующем разуме. Я стал частью вселенского гула, пульсацией плазменного луча, уносившего всё былое за пределы всяких представлений и мыслей, в первородное ничто.
   Ракета мёртвой птицей канула вниз. Творец ковчега не довёл его до совершенства, и в итоге избрал совершенно другую технологию, отправившую его на небеса. Незавершённый корабль, взлетевший вопреки всем законам природы, теперь нёсся в стремительном падении назад к земле, покорно повинуясь силе гравитации. Сминая ветви, щёлкая поломанными сучками и обдирая кору, ракета вонзилась в стылую землю, потерпев своё второе крушение с момента своего создания. Моё потерянное, не принадлежавшее себе в эти минуты тело вывалилось из проёма за мгновение до того, как летательный аппарат истощился неведомой энергией. Обмякшим комком я рухнул в глубокий сугроб, и хотя он и несколько смягчил падение, десятки переломов и травм мне обеспечили удары о крепкие сучья старой сосны. Тело лишь чудом не размозжило в лепёшку. Возможно, этому поспособствовало изменённое шиворот-навыворот состояние сознания, придавшее телу некие защитные свойства, ведь я даже не почувствовал никакой боли. Разум померк, и внутри всё умолкло. Потеряв раздолье для воплощения своей силы, дух древнего напитка покинул элиминировавшее сознание. Смерть меня тоже пока обошла стороной. Осталась лишь тишина и небытие полной отключки.
   Чьи-то сильные руки взвалили на плечо мой безжизненный мясокостный мешок, заметаемый обозлённой вьюгой, и меня куда-то понесли.
  
  
  
   * * *
  
  Безвременье, в которое я провалился, постепенно размыкалось, и сквозь подёргивающиеся веки в глаза тускло проникал свет. Тело, увязшее в плену навалившейся слабости, не хотело слушаться, и всякие попытки пошевелить конечностями давались с огромным трудом, отнимая скудные горстки сил и выталкивая обратно в пропасть сонного марева, отчего разглядеть и понять, где я нахожусь, пробуждающийся на мгновения мозг попросту не успевал. Успевал лишь подметить, что бренная моя тушка лежит в тепле и покое, и задаться вопросом: где я нахожусь и сколько уже пребываю в отключке? В пересохшем рту разносился приторный, горький привкус каких-то травяных настоек, от которого немного мутило и пощипывало дёсны. Никакой боли или дискомфорта, как ни странно, не чувствовалось, хотя я хорошо припомнил, как в падении неистово бился и стукался об ледяные ветви и стволы деревьев чем только придётся, как дрянная расхлябанная кукла. Но, не смотря на то, что забродивший тогда в голове мухомор дал распоряжение болевому порогу притупиться до основания, впоследствии это всё должно было сказаться чем-то не очень совместимым с жизнью. Нет, я ощущал целостность костей, здоровую и полнокровную работу внутренних органов; не было даже тени какой-то болезненности. Страшная слабость исходила словно от какого-то недосыпа, от невосстановленности после тяжёлых деньков, поэтому так трудно было прийти в себя и нащупать рубильник бодрствования. Организм наотрез отказывался просыпаться, давая понять, что пока не наберётся сил, он не станет выплясывать сейчас танго по моей прихоти, чему я, впрочем, и не противился. Вскоре пелена забвения надорвалась, истончилась, и сквозь трещинки внутрь меня словно полились придающие сил потоки жизненных соков. Этого было достаточно, что бы несколько оклематься и полноценно раскрыть глаза.
   Я обескуражено осмотрелся, насколько позволяла обездвиженная шея. Передо мной сидел бородатый человек в чёрной шапке. Острые, словно выточенные из камня монументальные черты лица пытливо вперились в меня мутно-зелёным, смурным взглядом. На донышках его нефритовых зрачков словно плескалась болотная водица. Сложно было определить, сколько лет было бородачу. На вид он был далеко не ветхий, но явно постарше меня. Его поджарое лицо тонуло в окладистой, топорщащейся во все стороны светло-русой бороде, а на разбойничий прищур наползали густые волнистые брови. Это был типаж сильного и волевого человека, архетипичного русского смельчака, который весело хохочет пред ликом смерти. Такие нынче почти вывелись. Он был крепок и широк в плечах, на сложенных у живота в замок потёртых кряжистых кистях простирались толстые русла вен, а на пальцах бугрились трудолюбивые мозоли. Он сидел, облокотившись на спинку самодельного табурета, слегка покачиваясь и внимательно меня разглядывая. Маленькое полупустое помещение, хорошо освещённое зажжёнными то тут, то там, свечами, оканчивалось стеной с проходом в другую комнату, слева от моего деревянного лежбища виднелась короткая лесенка, упиравшаяся в дощатую крышку с алюминиевой ручкой. За человеком у стены пылились какие-то ящики и прочий непонятный хлам, скрывающийся под брезентовой накидкой.
   Я еле как приподнял голову, преодолевая натужность ослабшей шеи и просипел:
  - Где я?
  Бородач почесал шапку:
  - У меня дома.
  Ответ был настолько ошеломляющий своей простотой, что я не нашёл ничего другого, как спросить:
  - А кто ты?
  Странный человек нахмурился, казалось, ещё больше, отчего брови слегка скривились:
  - Да никто. Вот, живу тут - голос его звучал низко и твёрдо, но и не без некой простодушной задоринки - иногда.
  Я попробовал встать, но у меня не особо получилось, сил хватало только тихо выдавливать из себя слова.
  - Ты лошадей не гони вперёд паровоза. Пару деньков отлежишься, потом уже встанешь и расходишься. Не всё сразу.
  Обрушив затылок на жёсткую подушку, я последовал совету, и уставился в бревенчатый потолок:
  - Последнее, что я помню, это как свалился с небес из стального ковчега, который построил отшельник Всеволод. Слыхал о таком?
  Бородач еле заметно усмехнулся:
  - Не знаю, братец, откуда ты свалился, но башкой видать стукнулся крепко. И оказался ты здесь не случайно.
  - А что со мной тогда было? - чуть слышно спросил я.
  - Куча переломов и черепно-мозговых травм. Кома. На всю зиму ты тут окочурился, голубчик. А на улице, к твоему сведению, уже весна в самом разгаре. В миру тебя уже поди похоронили сотню раз или пропавшим без вести объявили - борода зашевелилась в глуховатом смешке.
  - Ввсмыысле? - очумело протянул я. Зачем-то окинул взглядом свою одежду, под которой запрелась кожа - это были те же куртка и утеплённые штаны, в которых я выходил ещё из дома, только до дыр изодранные и замызганные пятнами почерневшей крови, словно меня изваляли в гудроне.
  - В коромысле! - мужчина поднялся, и взобравшись по лестнице, толкнул вверх дверцу. Там, в тихой и глухой пустоте висел мягкий вечер. Я не видел уличного проёма, но сразу ощутил пахнувший в ноздри тонкий и сладковатый аромат бражной весенней прохлады. Сколько надежд и мечтаний берендит этот неуловимый запах вездесущего расцвета, особенно когда ты молод, и весна бурлит внутри кипящей волей к жизни. Щебетали вечерние птички, от ранних душистых трав и цветов в лёгкие неслось благоухание чистой и свежей женственности матери-земли. Нет, бородач не обманывал: на улице действительно было уже наверно начало мая, или может конец апреля.
  Я вяло облизнул пересохшие губы:
  - А как я... выжил... ты... меня выходил что ль?
  - Не я, а чудотворное растение есть такое. Струча называется. Очень-очень редкое и мало кому известное. Растёт только в особое время, на исходе солнцестояний, и охраняют его стручники. Маленькие прямоходящие насекомые, могут палец откусить запросто. Зато если добыть чудодейственную стручу, и настойку из неё забодяжить вперемешку с осиновой корой, чагой и мёдом, то любую, даже самую безнадёжную болячку вылечить можно. Сильнее средства не найти.
  - Мне ли удивляться... - со вздохом промолвил я - но всё равно спасибо, что подобрал моё бездыханное тело.
  Я вкратце рассказал о своих последних приключениях, о своих снах, побудивших меня отправиться на поиски заветного места из грёз.
  - Разглагольствовать дальше не буду - бородач несколько посерьёзнел - кто ты такой, а кто я неважно - знать друг о друге нам уже не обязательно. Но ты здесь, повторю, не просто так оказался. Объясню ситуацию прямо и как есть. Ёлочников тех убил я. Но ещё не это ягодки. Сейчас губернатором осуществляется масштабная программа по вырубке леса. Будут проложены линии асфальтированных дорог, планируются постройки нескольких заводиков - цементный,мебельный и деревоперерабатывающий; возведения ферм и коттеджных посёлков для буржуев. Как можно понять, от леса этого вскоре ни черта не останется - лишь две облезлых сосны будут декоративно чахнуть у хоромов богатеев, образно говоря. Своими партизанскими усилиями я сжёг уже с десяток лесовозов и разогнал первые поползновения угрозы лесу. Но она всё равно неминуема, и теперь будет лишь ожесточённее. Все мои действия супротив безбожных вырубок вызвали широкий резонанс и суматоху. Работы временно остановили, и сейчас леса прочёсывают войска, которые резонно подключили к делу, дабы ликвидировать меня и спокойно завершить начатое. Осуществить, так сказать, свои гадкие намерения без всяких помех.
   Я взволновано слушал его речь. Этот человек определённо не просто так решился на такой отчаянный поступок, поставив на кон свою жизнь и беззаботное пребывание в ней, знал и понимал много больше меня. Была уверенность, что пути наши шли смежным маршрутом, и многие вещи, которые меня терзали ещё с осени, он может разъяснить прямо сейчас. Про себя я окрестил его лесным Мстителем. Спрашивать его имя было как-то даже боязно, да и к чему это?
  - Расскажу о твоих необычных снах. Это были сигналы леса, которые он тебе отсылал через бессознательное, через незримые нити, коими вы так или иначе были с ним связаны. Сигналы были сгенерированы коллективным усилием каждого деревца, травинки, насекомого. Всё живое приняло в этом участие, так как лес это единый и взаимосвязанный организм. Почувствовав угрозу своего уничтожения, посредством настройки на определённую психическую волну людей, лес начал впрыскивать зашифрованные послания в сновидения, насыщая их яркими чувствами, которыми можно бы было прикоснуться к его особым таинствам, дабы селекционным путём разбудить хоть в ком-то чаяния отстоять родную природу. Место, которое транслировалось в снах, находится в ином, закрытом измерении. Оно стало приютом, где поселились духи и сущности из древних суеверий, ослабшие, изгнанные и ненужные более людям. Они не являются конкретными персонами, как представляли их люди, рисуя в воображении и воплощая эти образы в реальный мир по своему подобию, или давая волю фантазии. Именно в этих созданных обликах и оболочках сущности и являлись людям, в зависимости от культурных и географических особенностей. Но суть схоронена гораздо глубже. На самом же деле лесной дух един в своих ипостасях и является чистым запредельным переживанием. Впуская его в себя, человек открывает внутри непостижимые дали, соприкасается с ним замыленными ныне гранями своего подсознания.
  Но дух не Бог и не Создатель, а лишь часть его неизмеримого бытия, которое не ограничивается материальными капризами цивилизации. Его пребывание здесь будет окончательно прервано, и врата в запредельное будут захлопнуты. Эту связь навсегда уничтожат алчные люди, не верящие больше ни во что. Но возникает парадокс: люди же другие могут принести лесу и спасение. Те, кто жаждет ещё наличие тайны, кто ищет их в закрытых и сокровенных для души местах.
  Этот лес особенный, и в его необычнайном магнетизме ты сам не раз убедился, тут и объяснять ничего не надо. Не все места обладают такими свойствами, и когда люди их начинают обживать и переиначивать под себя, лишний человек здесь становится подобен гнойному образованию или раковой клетке - поэтому хтонические силы порой стараются избавляться от забравшихся вглубь людей - тут хоть аукай, хоть кукукай, при этом не руководствуясь никакой моралью относительно возраста или пола, и так же стараясь не раскрыться явно для посторонних очевидцев. То есть происходит закономерный процесс самозащиты посредством, скажем так, высших сил, не подпадающих под парадигму зло/добро или светлое/тёмное. Но это не значит, что лес против людей или что-то в этом роде - нет, это вовсе не так. Материальное и духовное пытаются балансировать между собой через эти и многие другие процессы. Сейчас силы самозащиты практически истощены, и грубо говоря, подобные нам призваны их хоть немного аккумулировать. Ведь когда этот лес сотрут, оставив лишь голую землю, застроенную после под грандиозные коммерческие нужды, мир потеряет ещё одну лазейку в омут потаённых переживаний, которые сами по себе бесценны. Ведь возможно только в таких местах и можно услышать далёкое эхо трансцендентности, почуять первородный трепет перед её влекущим дуновением извне.
   Передо мной встал смрадный этюд, больно и неприятно кольнувший под сердцем. Видение помутило голову, и на короткое время я ушёл в себя, снова незаметно погружаясь в дрёму, не в силах преодолеть телесную слабость. Вывороченная, изуродованная земля тонко чадила выкорчеванными пнями и обрубленным хворостом, всюду высоко громоздились наваленные кучи павших толстоствольных деревьев. Невдалеке отрыгивались механическим зудом бензопилы, содрогалась почва от грузно валящихся вековых старожилов, с треском бухающихся ниц; щемящая и неизъяснимая пустота образовывалась не только от распростёртой во все стороны мёртвой пустоши - внутри будто тоже что-то обрубилось и надорвалось, искорёжилось и поблекло. Бродили по вырубкам в отчаянии и сметении, не зная куда себя девать, потаённые обитатели леса. Вон Блёсткин неуклюже шатается, спотыкается о корешки, и седая грива его осунулась, потеряла пышность, гримаса выражала непонимание происходящего. С единственными в жизни друзьями его разлучили навсегда, и податься было уже некуда. Как кошка, суетно ищущая своих утопленных хозяевами котят, он не мог всё до конца вообразить и поверить в случившееся. От безвыходности, он вскоре остановился, и, присев на свою кастрюлю тупо уставившись в свежесрубленный могучий пень, стал подсчитывать годичные кольца, что-то грустно бормоча на своём не от мира сего языке. Блёсткин не сдвинется с места, исступленно застыв будет ждать пришествия чуда, теша себя надеждой, что всё это лишь наваждение, и стоит вот-вот моргнуть, и лес снова вымахает до небес, расцветёт благоуханной, тенистой прохладой, веющей под сенями крон, и вернуться к нему его закадычные приятели, играющие с шишкой на светлой опушке. Он останется здесь, сиротливо склонив голову и жмурясь, пока разозленные сторожа выкупленных километров не прогонят пинками чудаковатого мужичка восвояси, угрожая и брызжа слюной, что это теперь частная территория и вход сюда строго воспрещён.
   Вереницы камазов привозили уже заготовленные стройматериалы, территорию усердно готовили для своих нужд. В заваленной пожелтевшими сосновыми лапами некогда заболоченной лощине орудовали цыгане. Недовольно брыкался и фыркал их белогривый, выпачканный в саже конь, будто всеобщее опустошение кипевшей здесь ещё недавно тихой лесной жизни неблаготворно сказывалось и на его лошадиной душе. Два ловких молодых цыгана с пробивающимися над губой чернявыми усиками выкопали измятый остов ракеты и пытались водрузить его на телегу поверх груды различного железного хлама. Таинственное изобретение русского отшельника теперь ожидала участь оказаться в пункте металлоприёма.
   Всё потаённое исчезало на глазах, весь шарм сокрытых в глухих чащах странностей, которые можно было встретить, настроившись на одну волну с незримым духом леса, безжалостно выметался поганой метлой расползающейся не в меру цивилизации. Испарились щебетания птиц, волнующие нутро пряные ароматы. Не вырастет здесь больше полумифическая струча, способная побороть любой, даже самый безнадёжный недуг, не засияют скромно в волшебную ночь лепестки папоротникова цвета среди русальих перекличек и бульканья водяного. Не найдёт никто царь-гриб боровик с ребяческий рост, не накормит им рыщущих в росистой траве ёжиков. Где-то прошмыгнул облезлый знакомый мне котяра, убегая отсюда стремглав, прижавшись к земле, как ошалевший волчонок, надеясь спастись в новом далёком лесном убежище. Говорят, что коты не плачут, но я видел его большие жёлтые глаза, взмокшие от скупых слезинок. И змеиную сосну наверняка ведь спилили. И всё, что ещё только можно было встретить и прочувствовать, чего не успел встретить я в затаённых чащобах, куда почти никто не заглядывает, теперь бесследно и навсегда растворилось в беспощадной людской корысти.
   Закостеневший трупик человека-сморчка, самоотверженного лесного санитара, свернулся в клубок, как эмбрион в материнской утробе, у околицы колючей проволоки, куда рабочие и лесорубы выкидывали свой повседневный мусор и строительные отходы. Он приполз сюда на нюх, а когда всё понял, то сразу умер от отчаяния и горькой досады, в полной безвестности, в которой он ошивался всю свою странную жизнь. Усохшую тушку безобразного уродца, мученика с чистой и светлой душой, замотанную в лохмотья старого сукна даже никто не заметил, и санитар вскоре будет погребён под новым настом нарастающей свалки. Его желудок не успел переварить последний проглоченный мусор.
   Я стоял посреди этого безжалостного армагеддона, поражённый и онемевший каким-то эсхатологическим, отчаянным бессилием. Ведь я успел за непродолжительное время стать частью этого леса, пусть лишь наблюдателем, сопереживателем и гостем, но сумевшим впустить в себя сокрытое чудо и запредельные таинства, без которых себя больше не мог представить. Вновь взревели бензопилы, их острых жал теперь стало больше в округе и они оглушающе, вдарили по перепонкам, грозно гремя безбожными зубьями. Я упал на колени и истошно завопил, зажав ладонями уши, не в силах терпеть жесточайшую резь, которая шумовым скальпелем проникала в самый мозг. В тот самый момент наваждение снялось, и, обливаясь градинами пота, я встрепенулся и открыл глаза. Голова и правда побаливала, да и немудрено это было после всего пережитого. Но сил после короткого, пророческого сновидения я ощутил в себе теперь больше. Много больше. Я как будто наконец выспался.
   - Кому я рассказываю? - хмурился Мститель, и борода его насупилась - тебе или судьбе? Хватит дрыхнуть!
  - Да я тебя слышу, слышу - зевнул я, и протерев очи попытался встать.
  - Куда это ты? Лежи пока, рано ещё ходить - Мститель лёгким движением попытался припечатать меня обратно к лежбищу, но я отстранил его руку и не без труда поднялся на ноги. Тело было как будто несмазанным механизмом, скрипели и не слушались связки, сразу закружилась голова и появилась отдышка. Обмякнув, я плюхнулся обратно, только теперь в сидячее положение, осоловело прильнув спиной к стене.
  - Говорил же тебе - прогундел бородач - силы вернутся не сразу.
  - Ничего - постановил я - мне уже гораздо лучше.
   Мы сидели несколько минут молча, я был погружён в себя и бородач, казалось, тоже терзался какими-то думами, разговаривать не хотелось. Меня посетило чувство какого-то умиротворения, и от поступи близкого выздоровления даже чуточку улучшилось настроение. Не страшно, если я что-то прослушал из речи лесного мстителя. Такие как он, дважды изъясняться не станут. Я и так всё прекрасно понял. То, что я не услышал, то увидел в своём болезненном видении, в зазеркалье которого просочились слова Мстителя, вещающего какие-то заоблачные смыслы
  - Вот что - сказал бородач - тебе пожрать надобно. Соленья будешь? Тушенка ещё есть, сухари, варение на шишках.
  - Да я бы не отказался - мой желудок голодно проурчал, словно подтверждая моё согласие. Ещё бы это было не так, ведь пока я тут валялся, в организм с зимы ничего не поступало, и только благодаря тайным знахарским знаниям мстителя и целебным свойствам неизвестного растения моё сознание не угасло в смертном небытии.
   Вдруг лицо Мстителя ознаменовалось какой-то неясной тревогой, и я сразу это заметил. Борода его словно зашевелилась, в болотных, травянистых глазах недобро заплясали озорные огоньки. Он бесшумно и ловко ринулся к выходу из землянки, и держась за лестницу, весь настороженно навострился.
  - Что... что такое? - нервно поинтересовался я.
   Он молчал с минуту, проигнорировав мой вопрос, а потом так же проворно проскользнул к стоящим у края комнаты ящикам. В его движениях читалась звериная, бывалая хищность, точно он был не человеком, а вышедшей на охоту рысью.
  - Да что такое, ты можешь сказать? - прошипел я, понизив голос и предчувствуя неладное.
  - Это по мою душу - негромко буркнул он, и повернулся ко мне лицом - Да и мне плевать, в общем-то, рано или поздно всё равно бы нашли.
   В правой руке он сжимал охотничье ружьё, в левой - немецкий автомат MP-40 времён войны, по всей видимости, найденный при раскопках и приведённый в боевое состояние. И если из ружья я даже пару раз стрелял по мишеням, то ухоженный, словно новёхонький автомат я раньше видел только в музее и компьютерных играх. И я чётко понимал, что этот экземпляр в его руке не был просто неисправной безделушкой для демонстрации.
  - Надеюсь, с этим ты обращаться умеешь - и Мститель положил рядом со мной старенькое ружьё с лакированным цевьём и древесным прикладом - просто жми на курок и старайся не промахнуться. Только с предохранителя сними. А впрочем... - он бесстрашно улыбнулся - нас всё равно убьют. Вопрос только в том, скольких мы заберём с собой.
   Дрожащими руками я сжал ружьё. Оно ходило ходуном, оружие казалось неудобным, и я выглядел, как растяпа. К тому же, ослабшим рукам ещё довольно тяжело было удерживать на себе какой-то вес. Я встал, и покачиваясь, сделал пару пробных шагов. Ходить мог, но это было весьма затруднительно. Горло сковал ледяной страх, да так, что аж потемнело в глазах. Пламя свечей зловеще дёргалось, искажая ожившие тени. Нет, я не мог всё кинуть и убежать, да и это было теперь невозможно. Каким образом? Куда? Зачем? Это безвыходная ловушка - скощухи ждать нечего. Нужно, наконец, проявить мужество, и не упасть в глазах лесного мстителя, доверится ему. Других вариантов не оставалось. Как же сложно держать прямо голову и себя в руках, когда жить осталось считанные минуты, и смерть подкрадывается, гуляет рядом подрагивающей тенью от свечи, нагнетая внутри нарастающее беспокойство. Интересно, как он понял, что его обнаружили? Ведь никаких звуков снаружи не доносилось. Может, ложная тревога? Да нет... такие люди шестым чувством всё проницают, и зазря поднимать панику не будут. Хотя из нас двоих паниковал только я, хоть и старался не подавать виду.
  - Иди за мной - тихо бросил мститель и двинулся к выходу из комнаты. Я неуверенно проследовал за ним, едва передвигая ноги. Вторая комната землянки была несколько просторнее первой, которая служила чем-то вроде прихожей. Тут тоже была лежанка у стены, рядом выложенный из камней очаг был покрыт сединой золы; под столом, заставленным какими-то коробочками, потрёпанными тетрадями и банками, почивали заплесневелые бочки, накрытые марлевым полотенцем. В углу валялась куча одежды и всякой ветоши, а сбоку у входа стояло накрытое фанерным прямоугольником ведро, и даже подобие шифоньера имелось. Аляповато, но довольно чисто - вполне себе можно жить.
  - Слушай сюда - суглобым зелёным взглядом прошил меня бородач, перейдя на полушёпот - не могу сказать, сколько их там - он ткнул пальцем в вверх - но наверно достаточно много. Они не форсируют пока, не знают, что я догадался уже об их прибытии. Работают там большие профессионалы своего дела, потому что обнаружить моё жилище это не хухры-мухры, это постараться ещё надо. Стрелять будут на поражение - он небрежно оценил мою дрожь - но шанс небольшой у нас есть. Пролезем через чёрный ход и попытаемся скрыться в лес - у меня ещё два таких укрытия имеется на экстренный случай, правда, поскромнее. Если бойцы обнаружили и этот выход, то херовы наши дела, братец. Дадим последний бой.
  - А... где этот чёрный ход?
   Мститель кивнул головой в сторону. Я не сразу обратил внимание на узкую дверцу за очагом. Предрекая обнаружение, он предусмотрительно позаботился о запасном выходе, ещё более замаскированном. Интересно, как он один всё это смог соорудить?
   - Метрах в сорока отсюда вышмыгнем. И, если повезёт, смоемся отсюда и останемся целёхоньки.
   Сосредоточенное бородатое лицо задуло свечи. Дверь низко скрипнула и мы оказались во тьме узкого коридора, веющего затхлой земляной сыростью. Крадучись пробираясь по спасительным катакомбам, я старался не отставать от рысьей поступи Мстителя. В такой густой, как дёготь черноте подземелья как не приручай глаза, они всё равно ничего не смогут различить. Предчувствия были самые скверные. Оставалось только полагаться на партизанское чутьё своего сообщника по несчастью. Когда мы уткнулись в ветхую лестницу, ведущую наружу, Мститель почти неслышимо прошептал:
  - Дрянь дело.
   Внутри меня всё оборвалось, рухнула последняя надежда на вызволение из смертельного капкана. Теперь мы были обречены погибнуть в неравной схватке с обученными церберами Системы. Дрожащими пальцами я машинально сменил положение предохранителя и судорожно огладил спусковой крючок.
  - Бывай, братец. Многое в этом мире заканчивается, даже не успев начаться - с этими тихими словами, прозвучавшими из кромешной подземной тьмы, будто мы уже пребывали в могильной яме, он по-дружески хлопнул меня по плечу - Но мы хотя бы попытались.
   Мои мысли суматошно скакали под ритм участившегося пульса. Я хотел спросить что-то неуместное, наивно обнадёживающее верой, что может ещё удастся каким-то образом спастись, но прекрасно понимал, что единственный путь отступления был перекрыт. Ему всяко виднее, этому матёрому вольному воину, отважившемуся на борьбу со зклокозненными узурпаторами заповедных далей. На подобное сам бы я никогда не решился, и оказался здесь и сейчас лишь высшей волей обстоятельств, путём неисповедимых странных событий, приключившихся за последнее время со мной. Путём тропинок, которыми вёл меня сам Леший, его вещий прообраз. Жалеть о чём-то было уже поздно, да и глупо. В конце концов, всё это неминуемо должно было закончиться чем-то трагичным, и я это всегда, так или иначе, осознавал. Все опасности, в которые я попадал и в которых находился на волоске от смерти, в итоге оказались мистическим испытанием, и лишь закалили мой дух. Если где-то в черте жилых бетонных испражнений по причине долгого отсутствия меня уже похоронили, то пусть теперь похоронят ещё раз.
   Дрожь в моих руках немного утихла, и хоть архаичный страх перед скорой кончиной никуда и не делся, мне было отныне легче его контролировать. Тут уже ничего не попишешь - жизнь вот-вот взойдёт к своему эшафоту, поэтому единственное, что оставалось подвластным - это постараться умереть с достоинством.
   В короткое мгновение Мститель молниеносно вскарабкался по лестнице и резким толчком вышиб крышку на улицу. Полная, яркая луна сразу высветила очертания двух вооружённых солдат. Очередью взревел автомат, уложив в траву захваченных врасплох недоброжелателей подле проёма в подземелье.
  - Беги в лес! - в прыжке крикнул Мститель и ловко вынырнул наружу. Я успел мельком разглядеть его удалую гримасу, освещённую бледным светом лунного диска. Глаза остро сверкали залихватским ожесточением, борода исказилась бесстрашным, ухмыльчатым оскалом - казалось, что он вот-вот обёрнется в лютого зверя. Когда я вцепился руками в лестницу, повесив на плечо ружьё, раздались ещё две автоматных очереди, на этот раз отличавшихся по звуку, вражеских, прогремевших в унисон, и ещё одно тело громыхнулось оземь. Я знал, что это был Мститель - он не успел пробежать и трёх шагов от землянки, и пал вечным сном от горячих, неотвратимых пуль. Сколь бы не источало всё его естество магическую неуязвимость, кости и хрящи его состояли лишь из звёздного праха, как и у всех. Но в крови Мстителя ртутью закипала нездешняя самоотверженная страсть, безжалостность к себе ради жертвы чему-то вечному и незыблемому, чего я никак не мог сказать даже близко о себе. Но, что ж, была теперь и моя очередь отчалить в холодную вечность. Деваться было некуда. Находясь в туманной прострации, я с трудом вылез на улицу, и шмальнув куда-то наобум пару раз, побежал вперёд на негнущихся ватных ногах. Пару секунд вражьего замешательства я выиграл благодаря тому, что про меня они даже не знали. Они пришли с намерением ликвидировать лишь одного, но очень опасного и хитрого противника. Пусть и с потерями, но у них это получилось. Я ничего не мог различить и как-то сориентироваться, лишь в растерянности выстрелил ещё раз в предполагаемом направлении врагов. Не знаю, попал ли я в кого-то? Думаю вряд ли. С нескольких сторон на меня обрушился шквал выстрелов, украсив россыпью сквозных ран грудь и спину. Взор мой остекленел, и краткий миг жгучей, нестерпимой боли погас так же мгновенно, как и моя земная жизнь.
  
  
  
   * * *
  ... Странно блестела луна в ту ночь, беспокойно. Бездыханное тело свалилось ниц, и жуткое шевеление занималось вокруг изрешечённого пулями трупа. Корни, стебли трав, куски мшистого дёрна и коры, жижа топкого мякиша, прошлогодняя листва и сухие, опавшие иголки хвойных пород, ранние цветы и ломкий хворост невиданной, страшной силой смешались в единую тёмно-бурую лавину. Землистая волна накрыла тело, въедаясь внутрь и намертво прилипая к его оконечностям, сливаясь с мёртвой, но ещё тёплой плотью. Очнулся, всполошился лес, что-то колыхнулось и ухнуло во тьме глухой чащи, куда не проникал лунный свет. Лес завладевал остывающими трупами, в которых теплился неизъяснимый ключ к его пробуждению через прошедший акт самопожертвования. Корни и прутья лощины проникли под кожу, овладевая скелетом и приводя его в движение, лесная землица с грибными спорами забивалась меж кровью и мясом, кора и мох собирались в многослойную броню, готовую самообновляться ежесекундно и бесконечно. Всё это держалось крепкой и монолитной силищей исходившей из природных недр. Непонимающе озирались и взволнованно смотрели друг на друга бойцы спецназа, впервые столкнувшись с таким неподдающимся логическому объяснению представлением. Вооруженных до зубов и обученных профессиональному бесстрашию людей обуяла нежданная гнетущая тревога, и они напряженно всматривались в ожившую ночь. Тревожность перерастала в иррациональный страх, сцепивший когтями курьей ножки сердце, противоборствовать которому не учили на курсах воинской сноровки. Два чудовищно, до неузнаваемости трансформированных, обросших земляными мускулами и древесными доспехами безликих трупа поднялись из молодой, весенней травы - в них больше не осталось ничего от человеческого. Души покинули свои оболочки и унеслись по безграничным вселенским дорогам, в недоступную никому при жизни неизвестность. Тела, которые они отдали лесу, теперь походили на неумело слепленных из чего попало монстров, и казалось, они вот-вот рассыплются, но так было лишь с виду. Пули невредимо застревали в них, только салютом сыпалась в воздух пыльная крошка и труха, и каждый скол мгновенно регенерировался от наползающих отовсюду потоков лесного грунта и кудлатого бурьяна. Лес разрывал на части ошалевших военных, и кто куда не пытался бы убежать, никто не смог скрыться от убийственной, скоростной мощи его возмездия...
  
   "...Процесс вырубки многокилометровых участков леса для нужд региональных властей, осуществления ими крупных промышленных и демографических проектов, временно были остановлены, в связи с уничтожением неизвестными всей брошенной на места работы техники, и тяжелом состоянии здоровья многих рабочих, а так же с недавней пропажей при невыясненных обстоятельствах целого отряда солдат, посланных на выполнение операции по устранению местного террориста, мешающего облагораживанию и развитию региона. По непроверенной информации не пойманный до сих пор преступник, обвиняющийся в ряде убийств, порче государственного имущества и является инициатором новых поджогов, ущерб которых оценивается в многомиллионном масштабе. Мотивы преступника, вызвавшего общественный переполох, пока не ясны. Мы будем держать вас в курсе событий..."
  
   ...Мне вновь снился сон. Разгребая руками тьму, словно воду, мне открылся необозримый, пышущий зеленью и раздираемый всполохами далёких зарниц предвечерний простор, над которым я мерно парил. Вон там... ещё чуть-чуть... как же волнительно и трепетно! Это место где-то рядом, определённо! И я уже так близок к нему! Обычно из сновидения меня выкидывало гораздо раньше, а тут я уже плавно иду на снижение, и скоро окунусь в этот благоуханный хвойный океан, сказочные ароматы которого уже доносились до моего нюха. Странные, непостижимые, надрывные и прекрасные переливы неведанных струн трогательно разносились внутри, и я словно растворялся в их красочных узорах, в самых глубинных и необъяснимых чувствах, всё сильнее нарастающих и заполняющих меня. Интересно, что ждёт меня там? И неужели действительно в этот раз заветный сон, который был реальнее любой реальности, не оборвётся? Верю, что не оборвётся.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"