Однажды мне позвонила мама и спросила: 'Хочешь в Париж?' Я подхватила шутку и ответила в том же духе: 'Да, опять хочу в Париж'. Мама озадаченно замолчала, а затем спросила: 'Почему опять?' - 'Потому что я уже хотела'. Так мы инсценировали анекдот.
Оказалось, что мама услышала по радио объявление, рекламировавшее четырехдневную автобусную поездку в Париж по вполне доступной цене. В то время отовсюду неслись сладкоголосые призывы отправиться в любую точку планеты, на любой срок, суля неведомый ранее набор услуг и увеселений и гарантируя неземное блаженство. Все бы хорошо, да только цены были совершенно фантастическими.
Предложение, привлекшее нас, посулами не изобиловало и блаженства не обещало. Главным его достоинством была не очень высокая стоимость. И хотя программа поездки звучала как-то не совсем уверенно, а вся затея слегка попахивала авантюрой, мы решили рискнуть. Съездив по указанному адресу, познакомились с двумя женщинами, ни внешним видом, ни манерами не походивших на деловых женщин эпохи перестройки, но еще меньше напоминавших мошенниц. Мы слегка приободрились и условились о следующей встрече. Немного настораживало, что от нас немедленно потребовали первую половину суммы, да еще и в твердой американской валюте, но 'кто не рискует - тот не пьет шампанского'... Мы обменяли деньги и передали дамам. Обе встречи происходили в каких-то случайных помещениях: у хозяев фирмы не было ни офиса, ни опыта ведения подобных дел. Среди моих друзей и сотрудников эта эпопея стала притчей во языцех. То и дело кто-нибудь язвил по поводу нового варианта бессмертных 'Рогов и копыт' и детской наивности некоторых деловых дам (булыжник в мой огород).
Очередное свидание с организаторами состоялось в их новом офисе, снятом, по убеждению острословов, на наши деньги. На этот раз требовалась оставшаяся часть суммы. Все те же злые языки с уверенностью утверждали, что, поскольку снятое помещение требовалось обставить и обустроить, о нас, а, главное, о нашей валюте пока еще не забыли. Но даже эти леденящие кровь прогнозы не могли сбить меня с толку.
А затем потянулись дни и недели ожидания. Сроки поездки все откладывались и переносились, что еще больше распаляло окружавших меня оракулов. Наконец, когда даже у самых стойких путешественников опустились руки, нам объявили окончательную дату отъезда. Окружающие продолжали плеваться скепсисом, но я решительно готовилась к отъезду.
В моей сильно поглупевшей от счастья голове постоянно пульсировали три расхожие фразы: 'Париж - всегда Париж!', 'Париж стоит мессы!' и 'Увидеть Париж и умереть!' Друзья предостерегали меня от опасности преждевременной смерти из-за переизбытка впечатлений, но я расценивала это исключительно как проявление черной зависти.
Поездка не обещала быть легкой. Нам следовало добраться поездом до Калининграда, что с недавних пор означало пересечение границ с Латвией. Сначала входили таможенники и пограничники, то же повторялось на выезде - только в обратном порядке. Лица у этих служителей закона были необыкновенно строги, и, хотя проверка носила чисто формальный характер, они исполняли свою миссию со всей серьезностью и, я бы даже сказала, с пафосом, подчеркивая значительность ситуации и демонстрируя решимость вывести нас на чистую воду.
В Калининграде мы сели в автобус 'Икарус', который на несколько дней превратился не только в наше средство передвижения, но в столовую и спальню. Мы пересекли российско-польскую, польско-германскую и, наконец, германо-французскую границы. На российской таможне нас долго и изощренно мучили, с инквизиторским наслаждением вытаскивая на свет божий интимные детали наших туалетов и залезая во все уголки сумочек и кошельков. Но самое сильное впечатление из всей погранично-таможенной чехарды произвели на нас действия поляков. Они абсолютно беззастенчиво вымогали деньги - этакую немалую подорожную пошлину, но, услышав отказ, не растерялись и немедленно выдвинули альтернативный вариант. Нам предложили выбрать представительницу слабого пола (помоложе и посимпатичнее), которую обещано было 'вернуть в целости и сохранности' всего через каких-нибудь 30 - 40 минут. Наше гневно-растерянное молчание они поняли по-своему, но, войдя в автобус и придирчиво оглядев наших дам (явно не самой первой свежести), лишь махнули рукой и позволили убираться.
Две другие границы мы практически не заметили, как не были замечены и их стражами.
Мы проехали через всю Польшу, Германию и часть Франции. Пейзаж за окнами все время менялся. Польша была заметно чище и ухоженнее Калининградской области, еще лучше выглядели немецкие городки, особенно на территории бывшей ФРГ. Сначала мы с восхищением разглядывали эти поселения, словно сошедшие с пасторальной открытки, очаровательные домики со свежепобеленными стенами и черепичными крышами, безупречные костелы, но вскоре соскучились - все они были на одно лицо, без малейших различий. Глаза уставали от однообразного сверкания и белизны.
Руководительницы поездки достаточно быстро продемонстрировали свою полную неподготовленность и некомпетентность, но до Парижа мы все-таки добрались. Правда, изрядно поблуждали и в самом городе, и в его окрестностях (карты нашим водителям не сильно помогали, знакомство с ними явно не входило в круг их познаний).
Гостиница оставляла желать... Она находилась в предместье Парижа, принадлежала к сети 'Формула-1' и о звездочной системе явно не подозревала. Но мы люди стойкие и закаленные. К тому же, после ночи, проведенной в автобусе, даже это сомнительное пристанище казалось раем.
О Париже можно рассказывать бесконечно. А ведь мы едва успели прикоснуться к этой сказке. У любого человека в сознании живет свой образ Парижа, почерпнутый из книг и фильмов. Но настоящий Париж всегда другой. Он не может не удивлять, и каждый открывает его для себя вновь и вновь. Я всегда мечтала увидеть этот легендарный город и даже теперь, побывав там, продолжаю мечтать о нем. Париж нередко сравнивают с Ленинградом. Конечно, как у всех европейских столиц, у них есть какие-то схожие черты, много общего в архитектуре, но Париж более многолик и разнообразен. Ничего удивительного - его история значительно длиннее и богаче, что чувствуется на каждом шагу.
Роскошь владения собственным автобусом сэкономила нам массу времени. Поэтому за короткие три с половиной дня мы успели посмотреть очень многое: Лувр, Нотрдам де Пари, Эйфелеву башню, Монмартр, Плас Пигаль, Елисейские поля, Центр Помпиду, Чрево Парижа, квартал Сен-Дени, а также Версаль, Барбизон, Фонтенбло, кладбище Сен Женевьев де Буа.
Лувр, конечно, грандиозен. Когда мама вошла туда и увидела вознесшуюся над фойе статую Ники Самофракийской, у нее на глазах выступили слезы. С изучения этой статуи начиналось ее приобщение к искусству в Университете, но тогда она и мечтать не могла о встрече с оригиналом. Мама готова была бродить по Лувру бесконечно, не чувствуя усталости, но наши спутницы выдохлись гораздо раньше, хотя мама была старше всех остальных. Они плелись за нами, с трудом передвигая ноги, и при этом злобно шипели: 'Уведи мать, а то мы за себя не отвечаем!'
Бульвар Монмартр местами напоминал 'блошиный рынок' из-за магазинов фирмы 'Тати' (самых дешевых в Париже), выплеснувших все свое пестрое барахло на уличные лотки, между которыми сновала и копошилась не менее пестрая и экзотическая толпа.
Зато холм Монмартр предстал во всей своей красе: улочки и небольшие площади, традиционно заполненные художниками, писавшими тут же портреты прохожих; импровизированные выставки картин и всяких поделок; небольшие магазинчики; уютные кафе. Жизнь здесь протекала в основном на улице. Все вокруг бурлило и переливалось множеством красок. И над всем этим парил величественный собор.
А вот собор Парижской Богоматери показался мне неуклюжим и тяжеловесным, гигантским нагромождением всевозможных деталей, которым, похоже, было не очень уютно в обществе друг друга.
Потрясающий вид на город, на знаменитые парижские крыши с разбитыми на них садами открылся с Эйфелевой башни, хотя по бедности мы смогли подняться только на второй уровень (всего их три, и цена билетов прямо пропорциональна высоте).
Центр Помпиду, напоминавший огромного безобразного паука, запомнился как любопытный образец современной архитектуры. Этакий чужеродный монстр среди солидных респектабельных сооружений.
Нам даже удалось побродить по центру города, заглянуть в его соборы, скверы, магазины, посидеть в уличных кафе. В центре мы забрели в церковь Св. Мадлен, где проходил обряд конфирмации. Все дамы были в роскошных туалетах и изумительных широкополых шляпах, и даже нарядные маленькие девочки были в очаровательных шляпках с полями.
Неожиданно мы стали свидетелями парада гомосексуалистов и лесбиянок, тогда еще абсолютно невиданного и незнакомого нам зрелища, поразившего размахом, пестротой и обыденностью реакции окружающих. В одном из центральных скверов мы наткнулись на съемки свадебных туалетов фирмой Пьера Кардена. Нас свозили в квартал Сен-Дени, где мы насмотрелись на проституток всех мастей (каждая имела свой собственный имидж, который подчеркивался всеми деталями туалета и поведения). Не менее колоритны были и местные сутенеры. Все увиденное больше напоминало театрализованное представление, нежели реальную жизнь.
Барбизон восхитил разнообразием красок и морем цветов. Цветы были везде, даже ржавое ведро старого колодца превратилось в клумбу. Потрясающая феерия. Деревня очаровывала и завораживала, не оставляя сомнений, почему она стала любимым местом обитания художников.
Версаль почти не произвел впечатления, да и не удивительно: мы взяли его приступом и проскакали по нему галопом, какое уж тут может быть впечатление. Автобус негде было припарковать. Свободное место удалось отыскать лишь на площади перед дворцом, но там паркинг стоил целое состояние, поэтому автобус в наше отсутствие постоянно сновал взад и вперед.
На русском кладбище бросался в глаза контраст между обветшавшими, но все еще величественными, послереволюционными захоронениями и аскетичностью современных могил. Нас с мамой попросили положить цветы на могилу Виктора Некрасова (мама работала и дружила с первой женой Виктора Платоновича), но это оказалось невыполнимой задачей. На кладбище цветов не продавали и, более того, служитель объяснил, что приносить цветы запрещено, так как их потом некому убирать. Кладбище влачит жалкое существование. Современная русская диаспора бедна или жадна, никаких дотаций не поступает, и распорядители вынуждены начать свободную торговлю землей, чего до этого всячески избегали. Французы же очень охотно приобретают участки на знаменитом кладбище.
Могила Виктора Некрасова производила щемяще-грустное впечатление - его подхоронили к неизвестной женщине, никакого к нему отношения не имевшей.
Вид могилы Александра Галича оказался еще более безрадостным. Грубо сколоченный крест из неотесанных досок на покосившемся холмике - вот и все убранство. Удручали запустение и заброшенность.
Только в одном месте мы наткнулись на охапки великолепных цветов - могила скончавшегося незадолго до этого Рудольфа Нуреева была покрыта роскошными коврами и утопала в цветах.
В последний день у нас оставалось всего несколько часов до отъезда, и нам, видимо, за хорошее поведение, пообещали прогулку по Елисейским полям. Но по дороге мы вдруг обнаружили, что автобус свернул от центра к окраинам и оказался в каком-то сильно потрепанном районе. Выяснилось, что нашей предводительнице в последний момент приспичило посетить 'блошиный рынок', и она решительно перекроила маршрут, 'забыв' поставить нас в известность. Группа почти зарычала от ярости, но это ничего не изменило. Времени нам отвели совсем мало, и мы, хоть и без желания, резво побежали на рынок, коль скоро нас туда притащили. Это, конечно, тоже развлечение и весьма любопытное, правда, трудно сравнимое с прогулкой по Елисейским полям.
В качестве компенсации за произвол на обратном пути нам подарили поездку в Реймс. Это был воистину царский подарок. Реймс потряс наше неизбалованное (даже после знакомства с Парижем) воображение. Надо сказать, что благодаря счастливому стечению обстоятельств, у нас подобралась очень однородная по интересам и устремлениям компания. Только один из наших попутчиков выбивался из общей картины, за что позже и поплатился. Группа получилась очень маленькой - всего 13 человек. Вначале собралось гораздо больше народу, но из-за задержек и переноса сроков произошла усушка и утруска. Для нас это было большой удачей, но для фирмы - убыточно, потому руководительница (она же - хозяйка турагенства) вымещала свою досаду на оставшихся, вместо того, чтобы холить, лелеять и благодарить за стойкость.
Реймс оказался совершенно очаровательным городком, с аккуратными чистенькими улицами, с ухоженными старинными зданиями и памятниками. Появление нашего 'Икаруса', столь чужеродного в этом средневековом городе, не прошло незамеченным. Жители останавливались и с нескрываемым изумлением глазели на доселе невиданного монстра.
Реймский собор - это чудо, с трудом поддающееся описанию. Один из крупнейших и наиболее значительных средневековых соборов Европы, совершенный по архитектуре и внутреннему убранству. Картины Тинторетто и Тициана здесь соседствуют с витражами работы Марка Шагала. В этом соборе испокон веку короновались французские короли.
С Реймским собором связана одна забавная история. Возвращаясь из Парижа в Санкт-Петербург, собор посетил Петр I. Русского царя встретили с большим почетом, охотно демонстрировали достопримечательности и реликвии. Показали и святой требник, написанный таинственными письменами. Петр полистал книгу и, к всеобщему изумлению, вдруг стал читать страницу за страницей. Книга была написана по-церковнославянски и принадлежала Ярославне, дочери Ярослава Мудрого, выданной замуж за французского короля и ставшей французской королевой Анной.
С одной из наших дам (научным сотрудником Эрмитажа) в этом соборе произошло то же, что с моей мамой в Лувре - она замерла посередине и заплакала. Несчастные бывшие советские ученые, искусствоведы, языковеды и прочие ...веды, всю жизнь занимавшиеся тем, чего они никогда не видели и не имели ни малейшей надежды когда-либо повидать. Помню рассказ заведующего кафедрой иностранных языков нашего института Гилинского, когда он, наконец, попал в Лондон по туристской путевке (!). Крупный ученый, автор учебников по английскому языку и литературе, знавший достопримечательности Лондона не хуже, чем исторические места Ленинграда, он и не мечтал о личном знакомстве с Англией. Когда же это неожиданно состоялось, он радовался, как ребенок, едва веря в свое счастье. И таких примеров я знаю множество. Наблюдать все это было больно и грустно.
Обратный путь из Парижа обещал быть спокойным и бессобытийным. Мы все размякли от обилия необыкновенных впечатлений и пытались их переварить. Но нас подстерегали довольно серьезные испытания.
В Германии один из наших водителей вдруг обратил внимание, что место человека, державшегося особняком, пустует. Он общался только с водителями, и потому больше никто не заметил его отсутствия. Руководители же были слишком заняты собой, чтобы обращать внимание на такие пустяки. Стали мучительно вспоминать, где и когда мы видели его в последний раз. Всем миром, наконец, удалось припомнить, что на одной из предыдущих остановок он мелькнул возле стоявшей на обочине сгоревшей машины.
Посыпались самые разнообразные предположения. Первым делом, разумеется, возникло подозрение в запланированном бегстве, поэтому мы тут же и без всяких угрызений совести проверили его вещи. Документов и денег в вещах не оказалось. Мы были настолько пропитаны пропагандой и рассказами о побегах и исчезновениях, что немедленно со всех концов начали поступать леденящие кровь версии. Но тут выяснилось, что беглец скрылся в домашних тапочках (его единственная парадно-выходная пара обуви мирно покоилась под креслом). Идея побега отпала сама собой. Кто-то немедленно выдвинул следующее предположение: несчастного убили с целью ограбления (он как-то похвалялся довольно увесистой пачкой долларов), и его хладный труп выбросили в придорожную канаву на съедение воронам.
Дальше события стали развиваться, как в плохом кино: автобус остановился на небольшой площадке у дороги, где был передвижной ларек с едой и питьем (жалкое подобие Зоны отдыха). Дело происходило на территории бывшей Восточной Германии. Слияние обеих Германий уже состоялось, но зоны по-прежнему разительно отличались друг от друга.
Нам приказали без промедления покинуть автобус, который решено было отправить на поиски блудного туриста, но почему-то без группы, видимо, нас посчитали ненужным балластом. Поступила команда ждать и никуда не отлучаться (!). Все эти распоряжения застали нас врасплох и не оставили времени на размышление. Компания, высыпавшая на площадку, напоминала своим видом нечто среднее между кучкой пленных французов под Москвой и поредевшим после длительного кочевья цыганским табором. Один вышел, гордо обмотав шею полотенцем, другая победно размахивала длинным французским батоном, моя мама прихватила маленькую подушечку, видимо, посчитав, что это наилучшим образом скрасит ожидание. А вот документы и деньги оказались лишь у двоих-троих. Мы наивно полагали, что покидаем автобус на каких-нибудь несколько минут, от силы час. Как только автобус отбыл, мы выставили на обочине дежурного, чтобы доблестные предводители нас не потеряли, больно уж безликим было место привала.
Часы тягостно ползли, начали сгущаться сумерки, к тому же резко похолодало. Девушка из ларька, ловко подцепив свою лавку к автомобилю, укатила, и мы остались в полном одиночестве (горстка перепуганных женщин, двое маленьких детей и двое молодых парней, едва перешагнувших подростковый возраст - вот такое бравое воинство). Дети начали мерзнуть, и мы, собрав хворост в окрестном, по-родному замусоренном лесу, разожгли костер, хотя и понимали, что немцы нам это простят едва ли.
Надо было что-то делать. Милости ни от природы, ни от наших мудрых предводителей ждать не приходилось. Я предложила вызвать полицию. На площадку изредка заезжали одинокие машины. К пассажирам одной из них мы и обратились. По счастью, они говорили по-английски, и мы смогли объясниться. Молодые люди пообещали сообщить в полицию соседнего городка. Мы несколько воспрянули духом, но никто не спешил нам на помощь, и мы снова стали терять надежду.
Наконец, появилась долгожданная полицейская машина. Мы коротко обрисовали ситуацию, и полицейские без большого энтузиазма стали решать, как нам помочь. Вскоре они что-то надумали и попросили меня поехать с ними, дабы договориться о постое. Увидев, как я сажусь в машину, мама впала в полный ужас, по-видимому, решив, что меня угоняют в полон. Стоило немалых трудов успокоить ее. Пока наша стоянка не скрылась из виду, я наблюдала душераздирающее зрелище: жалкая кучка оставшихся сгрудилась у обочины и с понурым видом глядела нам вслед.
Мы приехали в миленький соседний городок, и вдруг перед нами возникли ворота со знакомыми до боли пятиконечными звездами. Это оказался советский военный госпиталь. К нам выскочил всклокоченный и насмерть перепуганный майор - дежурный по части. Узнав причину нашего появления, он еще больше взъерошился и закручинился. Меня он, по-видимому, сразу записал в провокаторы и всеми силами пытался отделаться. Но поддавшись напору, нехотя, стал звонить по начальству, пробурчав, что сам решать такие вопросы не уполномочен. День выдался выходной, и начальство расползлось по рыбалкам, пьянкам и прочим мероприятиям, потому застать никого не удалось. Время шло, полицейские нервничали, ничего не понимая. Муки майора были все заметнее и нестерпимее, но дело не двигалось. Тем временем, каким-то мистическим образом распространился слух о нашем появлении, и к КП стали сползаться больные и персонал. В их однообразной жизни даже это было занимательным событием. Со мной наперебой заговаривали, расспрашивали, комментировали - в общем, проявляли живейший интерес.
Полицейские совсем приуныли. Они просили объяснить майору, что место, где осталась группа, небезопасно, тем более, что уже совсем стемнело. Майор же, как заведенный, твердил, что у них нет для нас ни спальных мест, ни транспорта для перевозки, и вообще, с какой-такой стати они должны нами заниматься. Я употребила все красноречие, на какое была способна, убеждая его, что он просто обязан нам помочь, тем более, что мы вовсе не ожидали расписных палат, кроватей под балдахинами и прочих излишеств. Полицейские же заверили, что транспорт обеспечат. Наконец, исчерпав все аргументы, майор чистосердечно признался, что вышел приказ, запрещавший российским военным вступать в какие-либо контакты с соотечественниками - слишком участились провокации. Он доверительно поведал, что такова специфика военной системы, с которой я, конечно же, не знакома. Тут я взорвалась: уж я-то не знакома с военной системой?! Мой вопль его доконал, и он сдался. Выяснилось, что неподалеку у них была небольшая гостиничка для особо почетных гостей, туда нас и решено было поместить, хотя, по мнению хозяев, мы совсем не вписывались в эту категорию. Нас отвезли к коменданту - дородной матроне с крестьянским лицом и большими натруженными руками. Переговоры не заняли много времени, и мы покатили в... тюрьму - за транспортом.
Когда наш небольшой эскорт, сверкая и переливаясь всеми огнями, подъехал к месту привала, с противоположной стороны, именно в этот момент въезжал наш заблудившийся автобус, сопровождаемый столь же празднично освещенной полицейской машиной. Наш сигнал был передан всем постам и пропавший 'Икарус' немедленно превратился в объект всеобщей охоты.
Из автобуса выпрыгнула руководительница. Шипя, как разъяренная кошка, она подскочила к полицейским, отпихнула меня локтем и стала что-то возмущенно выкрикивать. Даже видавшие виды полицейские остолбенели от такой наглости и напора. Дело в том, что перед отъездом нашей нерадивой хозяйке было наказано не ввязываться ни в какие конфликты и инциденты, под угрозой закрытия фирмы. Посему полиции она боялась пуще огня.
Тоном зарвавшегося фельдфебеля она скомандовала всем быстро забираться в автобус. Но до того, как двери захлопнулись, я все-таки успела попросить полицейских известить коменданта гостиницы. Представляю, какой облегченный возглас издал тот майор, узнав, что провидение избавило его от непрошеных гостей.
Нашей новоявленной мадам Стороженко очень повезло, что группа попалась интеллигентная и терпеливая, другие бы непременно стерли ее в порошок. Оказалось, что отставшего туриста они так и не нашли, как, впрочем, и дороги к месту его исчезновения. Каким-то мистическим образом они попали не на то шоссе и доехали до Берлина, что было в совершенно противоположной стороне. Как можно потерять прямую, пронумерованную и обозначенную на всех картах автостраду, по которой они только перед этим проехали, так и осталось для нас загадкой.
Все были измучены до крайности и страшно рады вновь обрести крышу над головой, хоть и столь неприветливую. Мы, естественно, опоздали на ленинградский поезд и вынуждены были заночевать в Калининграде, что тоже не обошлось без перебранок и 'потасовок'.
На вокзале в Ленинграде нас встретил живой и невредимый 'блудный сын': он добрался до дому на сутки раньше нас...