Технические птицы летали небольшими стайками, следы их движений, лишенных гладкости, застывали в небе, иногда держась на фоне довольно долго. Эти бессмысленные метания живых раковых опухолей разносили семена заразы: из пролитой смеси крови и мочи рождались низкие деревья, карликами их ветви и стволы сплетались в церкви. Иногда птицы пролетали ниже, рядом с останками кораблей и тихими волнами, некоторые, сбитые резкими порывами, падали прямо в соленую могилу - вал подхватывал щупальцами скользкие тушки и выкидывал на берег. Сломанные клювы птиц кровоточили, раскрашивая небо бледно-красными мазками, со стуком дождя стекали краски на старую башню. Грубый камень чувствовал жидкости на своей коже, не противясь великой воле ловил капли густой слизи. Уходя вниз, она покрывала обветренные губы, оставляя на них кислый вкус абсцессов и метастаз.

  Плоть солнца была мягкой и податливой. Оно не горело, не грело. Сухие небесные руки, проткнутые ржавыми штырями, покрытые пятнами и старыми наростами, держали шприцы с покореженными иглами. В них набирало небо стонущих птиц, ломая им крылья, перемалывая их нутро. Гул нарастал, пока цилиндры заполнялись пережеванной кашей из раздробленных костей и сочившихся патокой тушек. Звуки низкочастотных чавканий механизмов возбуждали колебания внизу - все новые и новые волны безмолвно обрушивались на берег, усеянный разлагающимися кусками абортированного солнца.

  Разрывая морскую гладь, давнее солнце вытащили старыми щипцами из соли. Его кривое лицо билось в агонии начала существования, пока обреченные руки ломали конечности о скалы. С каждым ударом мягкого мяса о камень, крики в пустоту прорезали воздух. Холодными ножницами они кололи руки, открывая капиллярам путь во внешний мир - алые черви выползали наружу, собирались в скользкие кричащие клубки, срастались в паутину/сеть, стремясь покрыть башню. Долго слезы капали на берег, оставляя в нем подобие кратеров, будто нечто вышло из моря и прошлось по песку. Душа глушила ржавчиной затхлые вопли изнутри, проткнутые желудки открывали новые дороги - свежие территории проданной девственности, неизведанные еще существами извне, они манили сладостными соками нутра. Инфицированные паломники следовали за лучами, осваивая горестные вместилища. Кланы бактерий, заселивших руки, со временем стали смешиваться между собой, порождая корчащееся извивающееся безобразие. Заражение прогрессировало, порабощая артерии скорбящих рук: нити гангрен окутывали полости, гнилостные полипы выползали из стенок. В таких случаях ткани вокруг обычно плавились, по крайней мере создавалось такое впечатление. А потом слезы рук почернели, и море тоже. И птицы обратились в живое гноящееся уродство. Мир стал уродством, где зараженная душа бьется в перманентной вибрации, диком рейве одурманенного токсинами мозга-паразита.

  ...первая игла вошла в плоть юного светила, затем вторая, третья, кормя его худые вены. Холодные пальцы давили на рукоятку, вязкая субстанция посылалась внутрь - солнце не слышало застывших криков птиц в своих эластичных наполнявшихся трубках. Оно впитывало эссенцию раковых опухолей, горячие пары прожигали стенки капилляров, оставляя болезненные внутренние ожоги. Копоть отравляла юность горечью, она пела днями и ночам о диких цветах, растущих из мертвых глазниц, источающих техногенный свет. Его теплота звала, обнажая изгрызанные лепестки, сладко шептала, тянула к зубам земли, пережевывающим заблудших, ползущих, ищущих. Солнце зрило сквозь небо. Разные вещи виделись: налетевшие птицы разорвали вскормленную, только начинавшую кипеть молодость, а потом исчезли в дождливой дали. Их крики более не были подземным (небесным?) гулом, они звучали далеким огнём, шли сквозь года и века громом, воем сирен. В своих израненных клювах несли они тлеющие, но не остывшие кусочки солнца, еще дышащие, изредка проливая их суть на земли и воды. Свет прорастал лесами через бесплодную, иссохшую почву, выжигая укоренившиеся комки.

  Многое виделось. Многие песни пелись. Такова была тонкая венка. Она тянется из далекого клубка, безмятежно лежащего на пристани, рвется под натяжением. Дерево уже давно мертво, оно скрипит, будто личинки, что гнездятся там, вскрикивают каждый раз. Большое, черное, гниющее светило, впитавшее боль птиц, разрослось мировой гангреной. Ты тянешь к нему свои тонкие руки, словно антенны, но в ответ лишь немой удар волны - только мутная вода окатила ароматом нефтяных отходов. Небеса, искаженные смрадом, разрываются в отчаянии осознания и неприятия. Руки не роняют слез - механически ломают в трансе свои пальцы в замкнутом наказании, терзают кости заточенными камнями; осколки, застревая в тверди, оставляют длинные отметины (словно от зубов) и дробят хлипкие ребра. С каждой новой волной, соль разъедает кровоточащие раны, скрывающие заразу. Дряблая кожа трепещет на потоке - страшный ветер отрывает края нарывов и уносит их в пустое молочное море. Окунает в соль.

  Светило зрит. Оно наблюдает за ритуальным очищением агонизирующей матери с холодной отстраненностью. Жёлтые зубы грызут нежное зараженное небо, чавкая и брызгая густой слюной, измельчая режущее себя существо. Лоснящимися устами гнойник припадает к виагенным отверстиями, просовывает внутрь широкий влажный язык и, ощупывая им сокрытое, всасывает сквозь хрип зовущие маслянистые пряности. Поломанными пальцами отчаяние пытается освободиться от остатков жизни, перекручивая и комкая вены, пока солнце со свистом поглощает мягкие клетки. Обмякшее небо рвется под давлением челюстей, наполняя бездонный желудок прожорливого солнца порциями еще теплой, живой пищи. Под шипение перевариваемых кишечником звезд, громко булькающих в глубине, тьма соленого моря мучительно вмещает в свое лоно хищное солнце, вязкая паутина субстанции обволакивает его поверхности, забивая естественные отверстия, блокируя выход инфекциям. В пучине солнце растет, разрывая тонкую оболочку, перерождаясь в cancer mundi.

  Под водой оно будет вечно гореть молчаливым, потухшим огнем. Тепло его все ближе. Хищное солнце не зайдет никогда в своем одиноком царствии, разбухая от газов съеденного пространства. Вот моя травма. Папиллома на дряхлом теле въелась в плоть зубами, высосав сок нутра. Камень. Пусто как-то на душе. Скалится, злобно поглядывает, слизывая птичью кровь и кал. Жажда вынуждает - оставляя кусочки кожи и мяса с губ поцелуем.

  Я хотел бы на концерт April Rain сходить, хорошая музыка у ребят, родная такая, говорят, на них Mono сильно повлияли. Ну да, не это вам GY!BE, или Explosions in The Sky, разный подход к мелодике и построению композиции, April Rainво многом проще и понятнее, возможно из-за доминирующей роли гитары - все эти берущие за душу яркие тремоло, да, это не из оперы о черном императоре, хотя безусловное некоторые схожие черты есть. А вообще, дождь в принципе лишен дрим-поповых и краут-роковых структур, которые часто встречаются в почте и во многом являются еë базисом, взгляните на 65daysofstatic или Tortoise, этим они и выделяются. Хотя я не претендую на стопроцентную правду - в конце-концов, даже само определение пост-рока во многом размыто, а то, с чем мы его ассоциируем, если подумать, является не более, чем клише. Есть команды, звучание которых в общем-то из этих самых клише и состоит, так что наверное стоит различать пост-рок как жанр, с его характерными особенностями и уже упомянутыми клише, и пост-рок как музыкальное явление или даже движение, теоретически находящееся в состоянии вечной эволюции внутри музыки (хотя все рано или поздно увязнет в болоте стагнации). Так к какому варианту можно было бы отнести April Rain? С одной стороны действительно больше похоже на пост-рок как жанр, сказывается некоторая простота, однако очень многие ходы являются именно результатом развития музыкальной мысли, мне достаточно сложно проследить нечто подобное у других исполнителей, только Mono на ум и приходит. Дождь подчас ближе к року, чем другие "почтальоны", этим наверное April Rainи цепляют, на более глубоком уровне - ребята одновременно так знакомы и так уникальны, душевны.

  Еще из интересного отмечу Krobak, занятные очень украинцы. Это был проект Игоря Сидоренко, он сейчас в составе Stoned Jesusвыступает. Забавная история, под одной из видеозаписей с концерта Krobak некто оставил комментарий, указав, что в будущем группа станет известна на мировом уровне, будет выступать на фестах крутейших и добьется признания. А ведь сколько лет прошло, так и сложилось...все таки бывает в жизни такое. Незримое. Радостное. И меня посещает, бывает.

  "Это" просто так оставлю, как часть всей короткой истории, эти звуки часто были рядом, когда строчки выписывали сами себя на бумаге, а клавиши зачем-то избивались пальцами. Много-много всего повлияло. Может и правда, речь идет о травме? Thou неплохо помогли, помню, писал небольшую, коротенькую рецензию на их альбом Heathen (кстати в день выхода посмертного альбома Голодомора), очень достойная и самобытная работа, на запись вдохновила отчасти, также нравится мини-альбом Malfeasance/Retribution, в первоначальной версии этого рассказа была пара фраз, нежно выдернутых оттуда, однако позднее я немного изменил их. Некоторые образы родились благодаря творчеству Вирь, особенно люблю первые два альбома - Нижний Леси Хорна. Уши всегда (всегда?) тосковали по низким частотам, а может быть мне лишь кажется. Где-то рядом, внутри ушной раковины, сидели Берроуз, Стокоу и Хэвок, или лежали в луже собственной блевотины, отходя от абстинентного синдрома в компании Сиона Соно и Рю Мураками, шептали что-то невнятное, а иногда и громко пели: "Товарищ-товарищ, болять мои раны, болять мои раны в глубоке".

  Эта история не имеет строгой последовательности и некой однозначной трактовки, она родилась из многочисленных образов одним зимним вечером. Грустно, холодно было, так и получилось, сжимает. Такие вот моменты. Есть некоторые вещи, пришедшие из другого рассказа, он вроде бы назывался "Дом у Волги", странная штука вышла тогда, однако до сих пор подпитывает. Занятные образы там были, действительно, но в целом мне не слишком нравится, как и это. А может быть "Травма" и хороша. Впрочем, читайте ее как хотите, хоть с конца в начало прыгайте, а "это все" считайте предисловием. А может и вовсе не читайте.