Аннотация: Комментарии. А также комментарии В.Лосева к ним вместе с моим мнением о этих комментариях.
Робинский солгал, что он едет в Исналитуч
(многократное повторение этого выдуманного слова говорит за то, что автору оно нравилось).
То есть поехать-то туда он поехал, но не сразу. Выйдя на Триумфальную, он нанял таксомотор и отправился совсем не туда, где помещался Исналитуч, а приехал в громадный солнечный двор, пересек его, полюбовавшись на стаю кур, клевавших что-то в выгоревшей траве, и явился в беленькое низенькое здание. Там он увидел два окошечка и возле правого небольшую очередь. В очереди стояли две печальнейших дамы в черном трауре, обливаясь время от времени слезами, и четверо смуглейших людей в черных шапочках. Все они держали в руках кипы каких-то документов
(эти люди оформляют документы, чтобы выехать за границу ради какого-то траурного похоронного мероприятия).
Робинский подошел к столику, купил за какую-то мелочь анкетный лист и все графы заполнил быстро и аккуратно. Затем спрятал лист в портфель и мимо очереди, прежде чем она успела ахнуть, влез в дверь. "Какая нагл..." - только и успела шепнуть дама. Сидевший в комнате, напоминающей келью, хотел было принять Робинского неласково, но вгляделся в него и выразил на своем лице улыбку. Оказалось, что сидевший учился в одном городе и в одной гимназии с Робинским
(очевидно, что вход без очереди и ускоренная процедура подготовки документов обеспечивает ему близкое знакомство с сотрудником организации; в СССР всегда наличие, так называемого, блата было важным составляющим привилегированного класса, то есть номенклатуры).
Порхнули одно или два воспоминания золотого детства. Затем Робинский изложил свою докуку - ему нужно ехать в Берлин, и весьма срочно
(в романе желание эмигрировать за границу автор скроет под безобидным желанием ехать в Кисловодск и к морю на курорт).
Причина - заболел нежно любимый и престарелый дядя. Робинский хочет поспеть на Курфюрстендамм закрыть дяде глаза. Сидящий за столом почесал затылок. Очень трудно выдают разрешения. Робинский прижал портфель к груди. Его могут не выпустить? Его? Робинского? Лояльнейшего и преданнейшего человека? Человека, сгорающего на советской работе?
(этот ироничный спич Робинского говорили в органах практически все покидавшие СССР на любой срок люди)
Нет! Он просто-напросто желал бы повидать того, у кого хватит духу Робинскому отказать...
Сидевший за столом был тронут. Заявив, что он вполне сочувствует Робинскому, присовокупил, что он есть лишь лицо исполнительное. Две фотографические карточки? Вот они, пожалуйста. Справку из домкома? Вот она. Удостоверение от фининспектора? Пожалуйста
(сам факт того, что все необходимые документы оказались у него под рукой объясняется тем, что он давно ищет повода покинуть СССР).
- Друг, - нежно шепнул Робинский, склоняясь к сидевшему, - ответик мне
завтра.
Друг выпучил глаза.
- Однако!.. - сказал он и улыбнулся растерянно и восхищенно, - раньше недели случая не было...
- Дружок, - шепнул Робинский, - я понимаю. Для какого-нибудь подозрительного человека, о котором нужно справки собирать. Но для меня?..
Через минуту Робинский, серьезный и деловой, вышел из комнаты. В самом конце очереди, за человеком в красной феске с кипой бумаг в руках, стоял... Благовест
(понятно, что автор появлением второго руководителя Театра Варьете усиливает стремление интеллигентных людей быстрее покинуть пределы СССР).
Молчание длилось секунд десять.
КОММЕНТАРИИ ВИКТОРА ЛОСЕВА С ДОБАВЛЕНИЕМ МОЕГО МНЕНИЯ О НИХ.
Черновики романа. Тетрадь 1. 1928 - 1929 гг. - Роман начинался с
предисловия, имеющего несколько вариантов. Сохранилась часть первого слова
из названия предисловия "Божеств/енная/... (может быть, следующее слово -
"комедия"?). Рассказ ведется от первого лица и начинается словами: "Клянусь
честью..." Из обрывков текста можно понять, что автора заставило взяться за
перо какое-то чудовищное происшествие и связано оно с посещением красной
столицы (а в другом варианте текста - и других городов Союза республик, в
том числе Ленинграда) "гражданином Азазелло".
Глава первая имела несколько названий: "Шестое доказательство",
"Доказательство /инженера/", "Пролог"... По содержанию похожа на будущую
главу "Никогда не разговаривайте с неизвестными", но насыщена многими
подробностями, которые были в дальнейшем опущены. Например, указано время
действия - июнь 1935 года. Детально описаны внешность, приметы и одежда
героев - Берлиоза и Иванушки, что имеет немаловажное значение для
установления их прототипов. Очень подробно рассказано о журнале "Богоборец"
и о материалах, помещаемых в нем. Видимо, для Булгакова это было столь
важно, что он в мельчайших подробностях описал жуткий карикатурный рисунок
на Иисуса Христа, "к каковому... Берлиоз и просил Безродного приписать
антирелигиозные стишки". Описание появившегося "незнакомца" взято автором
повествования из следственного дела "115-го /отделения/ рабоче-крестьянской
милиции", в котором была рубрика "Приметы". И приметы эти составляют 15 (!)
страниц булгаковского текста. Любопытно также, что "незнакомец", прежде чем
подойти к беседующей паре, покатался по воде на лодочке. Текст главы
реконструировать полностью невозможно, поскольку десять листов подрезано под
корешок тетради.
Вторую главу принято называть "Евангелие от Воланда", но это не точное
название. В разметке первых глав, помещенной на одной из страниц, записано:
"Евангелие от д/ьявола/". Но и это не первое название главы. Установить
полностью название главы трудно, поскольку сохранилось лишь его последнее
слово: "...ниссане...", крупно написанное красными чернилами, так же, как и
следующая глава. Сохранились и кусочки текста из плана этой главы: "История
у /Каиафы/ в ночь с 25 на 2/6/... 1) Разбудили Каи/афу/... 2) У Каиа/фы/..
3) Утро..." Характерно, что над всем этим текстом Булгаков крупными буквами
написал: "Delatores - доносчики".
Глава начинается с рассказа "незнакомца", который "прищурившись...
вспоминал", как Иисуса Христа привели "прямо к Анне" (Анна - тесть
Каиафы, низложенный ранее первосвященник, фактически обладавший
реальной властью. - В. Л). По обрывкам слов можно понять, что Иисус
подвергся допросу, при этом его обвиняли в самозванстве. В ответ Иисус
улыбался... Затем состоялось заседание Синедриона, но в этом месте пять
листов с убористым текстом обрезаны почти под корешок. Можно лишь
предположить, что этот текст имел чрезвычайно важное значение для понимания
реальной обстановки, сложившейся вокруг писателя в конце двадцатых годов,
поскольку "исторические" главы прежде всего и имели скрытый подтекст.
Видимо, в уничтоженном тексте просматривались реальные фигуры того времени.
Перед самым обрывом текста легко прочитывается фраза: "Я его
ненавижу..." Скорее всего, эти слова принадлежат Иванушке, выразившему
(скорее всего, мысленно) свое отношение к незнакомцу, ведущему рассказ. Что
же касается реакции Берлиоза на рассказ и Воланда, то он, "не сводя /взора с