Пришлось торопиться. В одевании Маргариты принимали участие Гелла, Наташа, Коровьёв и Бегемот. Маргарита волновалась, голова у неё кружилась, и она неясно видела окружающее. Понимала она только, что в освещённой свечами комнате, где её готовили к балу, не то чёрного стекла, не то какого-то дымчатого камня ванна, вделанная в пол, выложенный самоцветами, и что в ванной стоит одуряющий запах цветов
(в романе аромат цветов автор подменит запахом розового масла, резким и неприятным, но при умывании кровью необходимым древним средством для увеличения свёртываемости крови).
Гелла командовала, исполняла её команды Наташа. Начали с того, что Наташа, не спускающая с Маргариты влюблённых, горящих глаз, пустила из душа горячую, густую, красную струю. Когда эта струя ударила и окутала Маргариту. Как материей, королева ощутила солёный вкус на губах и поняла, что её моют кровью. Кровавая струя сменилась густой, прозрачной, розоватой, и голова пошла кругом у королевы от одуряющего запаха розового масла. После крови и масла тело Маргариты стало розоватым, блестящим, и ещё до большого блеска его натирали раскрасневшиеся мохнатыми полотенцами. Особенно усердствовал кот с мохнатым полотенцем в руке. Он уселся на корточки и натирал ступни Маргариты с таким видом, как будто чистил сапоги на улице.
Пугая Маргариту, над нею вспыхнули щипцы, и в несколько секунд её волосы легли покорно
(волосы Маргариты в романе вьются от природы сами).
Наташа припала к ногам и, пока Маргарита тянула из чашечки густой, как сироп, кофе, надела ей на обе ноги туфли, сшитые тут же кем-то из лепестков бледной розы. Туфли эти как-то сами собою застегнулись золотыми пряжками.
Коровьёв нервничал, сквозь зубы подгонял Геллу и Наташу: "Пора... Дальше, дальше". Подали чёрные по локоть перчатки, поспорили (кот орал: "Розовые! Или я не отвечаю ни за что!"), чёрные отбросили и надели тёмно-фиолетовые. Ещё мгновение, и на лбу у Маргариты на тонкой нити засверкали бриллиантовые капли.
Тогда Коровьёв вынул из кармана фрака тяжёлое в овальной раме в алмазах изображение чёрного пуделя и собственноручно повесил его на шею Маргарите.
- Ничего, ничего не поделаешь... надо, надо, надо... - бормотал Коровьёв и во мгновение ока и сам оказался в такой же цепи
(в романе метафорический символ высшей власти у Коровьёва отсутствует).
Задержка вышла на минутку примерно, и всё из-за борова Николая Ивановича. Ворвался в ванную комнату какой-то поварёнок-мулат, а за ним сделал попытку прорваться и Николай Иванович. При этом прорезала цветочный запах весьма ощутительная струя спирта и лука. Николай Иванович почему-то оказался в одном белье. Но его ликвидировали быстро, разъяснив дело. Он требовал пропуска на бал (отчего и совлёк с себя одежду в намерении получить фрак). Коровьёв мигнул кому-то, мелькнули какие-то чернокоже лица, что-то возмущённо кричала Наташа, словом борова убрали
(это дополнительное издевательство над Н.И.Бухариным автор видимо посчитал уже чрезмерным, поэтому в романе его нет).
В последний раз глянула на себя в зеркало нагая Маргарита, в то время как Гелла и Наташа, высоко подняв канделябры, освещали её.
- Готово! - воскликнул Коровьёв удовлетворённо, но кот всё же потребовал ещё одного последнего осмотра и обежал вокруг Маргариты, глядя на неё в бинокль
(этот бинокль показался автору слишком навязчивым, поэтому автор оставит его лишь в сцене с Воландом).
В это время Коровьёв, склонившись к уху, шептал последние насталения:
- Трудно будет, трудно... Но не унывать! И, главное, полюбить. Среди гостей будут различные, но никакого никому преимущества... Ни, ни, ни! Если кто-нибудь не понравится, не только, конечно, нельзя подумать об этом... Заметит, заметит в то же мгновение! Но необходимо изгнать эту мысль и заменить её другою - что вот этот-то и нравится больше всех... Сторицей будет вознаграждена хозяйка бала! Никого не пропустить... Никого! Хоть улыбочку, если не будет времени бросить слово, хоть поворот головы! Невнимание не прощает никто! Это главное... Да, ещё, - Коровьёв шепнул, - языки, - дунул Маргарите в лоб. - Ну, пора!
И из ванной Коровьёв, Маргарита и Бегемот выбежали в темноту.
- Я! Я! - шептал кот. - Я дам сигнал.
- Давай! - послышался в темноте голос Коровьёва.
- Бал! - пронзительно визгнул кот, и тотчас Маргарита вскрикнула и закрыла на секунду глаза. Коровьёв подхватил её под руку.
На Маргариту упал поток света и вместе с ним звука, а вместе - и запаха. Испытывая кружение головы, уносимая под руку Коровьёвым, Маргарита увидела себя в тропическом лесу. Красногрудые зелёнохвостые попугаи цеплялись за лианы и оглушительно трещали "Аншанте!.."
(возглас восхищения на французском языке, в романе будет просто "Я восхищён!")
Банная духота сменилась тотчас прохладой необъятного бального зала, окаймлённого колоннами из какого-то желтоватого искрящегося самоцвета. Зал был пуст совершенно, и лишь у колонн стояли неподвижно в серебряных тюрбанах голые негры. Лица их от волнения стали грязно-бурыми, когда в зале показалась Маргарита со свитой, в которую тут включился и Азазелло.
Тут Коровьёв выпустил руку Маргариты, шепнул: "Прямо на тюльпаны..." Невысока стена белых тюльпанов выросла перед Маргаритой, а за нею она увидела бесчисленные огни в колпачках и перед ними белые груди и чёрные плечи фрачников. Оглушительный рёв труб придавил Маргариту, а вырвавшийся из-под этого рёва змеиный взмыв скрипок потёк по её телу. Оркестр человек в полтораста играл полонез. Человек во фраке, стоявший выше всего оркестра, увидев Маргариту, побледнел и заулыбался и вдруг рывком поднял весь оркестр. Ни на мгновение не прерывая музыки, оркестр, стоя, окатывал Маргариту, как волнами.
Человек над оркестром отвернулся от него и поклонился низко, широко разбросав руки, и Маргарита, улыбаясь, потрясла рукой.
- Нет, мало, мало, - зашептал Коровьёв, - что вы, он не будет спать всю ночь! Крикните ему что-нибудь приятное! Например: "Приветствую вас, король вальсов!"
Маргарита крикнула и подивилась, что голос её, полный, как колокола, был услышан сквозь вой оркестра.
Человек от счастья вздрогнул, руку прижал к крахмальной груди.
- Мало, мало, - шептал Коровьёв, - поглядите на первые скрипки и кивните так, чтобы каждый думал, что вы его узнали отдельно... Так, так... Вьетан за первым пультом! Рядом с ним Шпор
(Луи Шпор - немецкий скрипач, 1784-1859),
Массар
(Ломбер Жозеф Массар - французский скрипач бельгийского происхождения, 1811-1892),
(Родольфо Крйцер - французский скрипач, 1766-1831),
Виотти
(Джованни Баттиста Виотти - итальянский скрипач, 1753-1824)!
(в романе автор эти фамилии не станет использовать, вероятно, решив достаточным упоминание одного Штрауса, а тут эти фамилии демонстрируют интернациональное представительство несчастных музыкантов в оркестре кота Бегемота)
Вот, хорошо! Дальше! Дальше! Спешите!
- Кто дирижёр? - на лету спросила Маргарита.
- Иоганн Штраус! - ответил кот. - И пусть меня повесят сегодня вечером, если где-нибудь ещё есть такой оркестр. А приглашал я!
В следующем зале не было видно колонн. Их закрывала стена из роз, красных, как венозная кровь, розовых, молочно-белых, [которая] возникла на левой руке, а на правой - стена японских махровых камелий.
Между стенами уже били, шипя, фонтаны, и шампанское вскипало пузырями в трёх бассейнах, из которых первый был прозрачный фиолетовый, второй - рубинов0-красный. Третий - хрустальный.
В этом зале метались негры в алых повязках, с серебряными черпаками, наливая из бассейнов в опаловые чаши.
Хрустальные столики были завалены зёрнами жареного миндаля
(возможно, М.А.Булгаков хотел как-то вставить в бал сатаны двойственные свойства миндаля, который одновременно является очень полезным продуктом, но и содержит в себе синильную кислоту, всем известный яд).
В розовой стене был пролом, и там на эстраде метался во фраке с ласточкиным хвостом человек. Перед ним гремел, квакал, трещал джаз. Музыканты в красных куртках остервенело вскочили при появлении Маргариты и ударили сумасшедшую дробь ногами. Дирижёр их согнулся вдвое, так что руками коснулся эстрады, затем выпрямился и, наливаясь кровью, пронзительно прокричал:
- Аллилуйя!
После чего музыканты ударили сильнее, а дирижёр хлопнул себя по коленам раз, потом накрест - два, потом сорвал тарелку у крайнего музыканта, ударил ею по колонне.
В спину тёк страшной, мощной рекой под ударами бесчисленных смычков полонез, а этот джаз уже врезался в него сбоку, и в ушах бурлила какофония.
Улетая, Маргарита, оглянувшись, видела только, что виртуоз-джазбандист, борясь с полонезом и "светит месяцем"
(в романе останется один иностранный, непонятный простому человеку "полонез", а известный любому россиянину "светит месяц" исчезнет, чтобы не привлекать внимание цензоров к борьбе новейшего советского искусства против народной музыки),
бьёт по головам тарелкой джазбандистов и те, приседая в комическом ужасе, дуют в свои дудки.
Вылетели наконец на площадку и остановились. Маргарита увидела себя над лестницей, крытой красным ковром. Внизу она видела, как бы держа перед глазами бинокль обратным способом, швейцарскую тёмного дуба с двумя каминами: маленьким, в котором был огонь
(в романе этого камина не будет, потому что автор не захочет вставлять на Красную площадь для маскировки и путаницы какой-то абстрактный обыкновенный очаг из квартиры мадам Де-Фужерэ),
и громадным, в тёмную холодную пасть которого мог легко въехать пятитонный грузовик. Раззолочённая прислуга, строем человек в тридцать, стояла лицом к холодному отверстию, не спуская с него глаз. Лестница пылала белым заревом, потому что на стене, по счёту ступенек, висели налитые электрическим светом виноградные гроздья.
Маргарита чувствовала, что её глушит новая какая-то музыка, но уже не пропавший где-то в тылу "светит месяц", а другая - медная, мощная
(опять отвергнутое позже автором противопоставление старой народной мелодии большевистскому Интернационалу, который служил до войны гимном СССР).
Маргариту устанавливали на место. Под рукой левой у неё оказалась срезанная аметистовая колонка
(аметист в переводе с древнегреческого означает "не пьяный", то есть "отрезвляющий", способствующий сопротивлению пьянству).
- Руку можно положить будет, если очень станет трудно, - шептал Коровьёв.
Кто-то чернокожий нырнул под ноги, подкинул мягкую скамеечку, и на неё Маргарита, повинуясь чьим-то рукам, поставила правую ногу, немного согнув её в колене.
Кто-то поправил сзади волосы на затылке. Маргарита, став, огляделась. Коровьёв и Азазелло стояли возле неё в парадных позах, в одной линии с ними выстроились два молодых человека, смутно чем-то напоминавших Абадонну, и тоже с затенёнными глазами. Сзади били и шипели струи; покосившись, Маргарита увидела, что и там шампанский буфет. Из бледно-розовой стены шампанское лилось по трём трубкам в ледяной бассейн. Шеренга негров уже стояла с подносами, уставленными плоскими, широкими, покрытыми инеем чашками. Двое держали на подносах горки миндаля
(в романе миндаля, в качестве метафоры, не будет).
Музыка обрушивалась сверху и сбоку из зала, освещённого интимно; там горели лампы настольные, прикрытые цветным шёлком. Трубы доносились с хор.
Осмотревшись, Маргарита почувствовала тёплое и мохнатое у левой ноги. Это был Бегемот. Он волновался и в нетерпении потирал лапы.
- Ой, ой, - восторженно говорил Бегемот, - ой, сейчас, сейчас. Как ударит и пойдёт!
- Да уж, ударит, - бормотал Коровьёв, так же, как и все, глядя вниз, - я предпочёл бы рубить дрова... По-моему, это легче.
- Я предпочёл бы, - с жаром отвечал кот, - служить кондуктором в трамвае, а уж хуже этого нет работы на свете!
Волнение кота заразило и Маргариту, и она шепнула Коровьёву:
- Но ведь никого нет, а музыка гремит...
Коровьёв усмехнулся и тихо ответил:
- Ну, за народом дело не станет...
- Музыка гремит, - почтительно сказал кот, обращая к Маргарите сверкающие усы, - я извиняюсь, правильно. Ничего не может быть хуже, чем когда гость мыкается, не зная точно, что делать, куда идти и зачем, и сморкается. Такие балы надо выбрасывать на помойку, королева!
- Первым приехавшим очень трудно, - объяснял Коровьёв.
- Пилят очень после бала мужей. "Зачем спешили?.. Видишь, никого нету! Это унизительно..." - писклявым голосом изображал пилящих жён неугомонный кот и вдруг остановился и переменил интонации. - Раз, два... десять секунд до полуночи! Смотрите, что сейчас будет!
Но десять секунд пробежали, и ничего ровно не произошло. Маргарита, капризно оттопырив губу, презрительно щипнула за ухо кота
(автор подчёркивает унизительное положение кота при Маргарите, но в романе это действо, как признак плохого воспитания, автор вычеркнет, оставив заслуженное унижение Бегемота только в эпизоде с Фридой),
но тот мигнул и ответил:
- Ничего, ничего, ничего. Ещё запроситесь отсюда с поста!
И ещё десять секунд протащились медленно, как будто муха тащилась по блюдечку с вареньем.
И вдруг золотая прислуга внизу шевельнулась и устремилась к камину, и из него выскочила женская фигура в чёрной мантии, а за нею мужчина в цилиндре и чёрном плаще. Мантия улетела куда-то в руках лакеев, мужчина сбросил на руки им свой плащ
(в романе лакеев не будет, и супруга Жака предстанет сразу нагой без верхней одежды, как и все женщины на балу),
и пара - нагая женщина в чёрных туфельках, чёрных по локоть перчатках, с чёрными перьями в причёске, с чёрной сумочкой на руке, и мужчина с бородой, во фраке стали подниматься по лестнице.
- Первый! - восторженно шепнул кот.
- Господин Жак Ле-Кёр с супругой
(в романе этот персонаж сократится до господина Жака с супругой, что ближе к замыслу автора показать в его лице мнимые обвинения советской системы правосудия всему несчастному деловому и независимому народу в СССР),
- сквозь зубы у уха Маргариты зашептал Коровьёв, - интереснейший и милейший человек. Убеждённый фальшивомонетчик, государственный изменник и недурной алхимик. В 1450-м году прославился тем, что ухитрился отравить королевскую любовницу.
- Мы так хохотали, когда узнали, - шепнул кот и вдруг взвыл: - Аншанте!
Ле-Кёр с женой были уже вверху, когда из камина внизу появились две новые фигуры в плащах, а следом за ними третья.
Жена Ле-Кёра оказалась перед Маргаритой, и та улыбнулась ей ясно и широко, что самой ей стало приятно. Госпожа Ле-Кёр согнула колени, наклонилась и поцеловала колено Маргариты холодными губами.
- Вотр Мажесте
(ваше величество - французский язык),
- пробормотала госпожа Ле-Кёр...
- Вотр Мажесте, - повторил Ле-Кёр, и опять холодное прикосновение губ к колену поразило Маргариту...
- Вотр Мажесте, жё лоннёр... - воскликнул Коровьёв и, даже не сочтя нужныи продолжать, затрещал: - Эн верр...
(ваше величество, имею честь...Бокал... - французский язык)
- Миль мерси! - крикнул в ответ Ле-Кёр...
(диалог на французском языке между гостями и Маргаритой автор в романе посчитает излишним, потому что знание иностранных языков отнюдь не обязательное свойство осуждаемых и осуждённых советской властью невинных людей, а так возникает ненужная М.А.Булгакову ассоциация с иностранцами, хотя тут речь идёт обо всех людях, угодивших в репрессивную машину СССР)
- Аншанте! - воскликнул Азазелло.
Молодые люди уже теснили мадам Ле-Кёр к подносу с шампанским, и Коровьёв уже шептал:
- Граф Роберт Лейчестер... По-прежнему интересен... Здесь история несколько иная. Этот был сам любовником королевы, но не французской, а английской, и отравил свою жену.
- Граф! Мы рады! - вскричал Коровьёв.
Красавец блондин в изумительном по покрою фраке уже целовал колено.
- Я в восхищении, - говорила Маргарита.
- Я в восхищении! - орал кот, варварски выговаривая по-английски.
- Бокал шампанского, - шептали траурные молодые люди, - мы рады... Графа давно не видно...
Из камина, тем временем, одни за другими появлялись чёрные цилиндры, плащи, мантии. Прислуга уж не стояла строем, а шевелилась, цилиндры летали из рук в руки и исчезали где-то, где, вероятно, была вешалка
(в романе подобные мелкие и противоречащие логике повествования детали автор вычеркнет, ибо, зачем гардероб мертвецам, а тем более заключенным в СССР).
Дамы иногда задерживались внизу у зеркала, поворачиваясь и пальцами касаясь волос, потом вдевали руку в руку кавалера и легко начинали подниматься на лестницу.
- Почтенная и очень уважаемая особа, - пел Коровьёв в ухо Маргарите и в то же время маша рукою графу Лейчестеру, пившему шампанское, - госпожа Тофана.
Дама с монашески опущенными глазами, худенькая, скромная, поднималась по лестнице, опираясь на руку какого-то чёрненького человека небольшого роста
(в романе у неё спутника не будет, потому что её муж, Илья Майоров, разделивший её участь, хотя и был членом ЦК партии эсеров, социал-революционеров, не играл столь значительной роли в истории, как М.А.Спиридонова).
Дама, по-видимому, любила зелёный цвет. На лбу у неё поблескивали изумруды, на шее была зачем-то зелёная лента с бантом, и сумочка зелёная, и туфли из зелёного листа водяной лилии. Дама прихрамывала
(любовь госпожи Тофаны к зелёному цвету, как символ местопребывания М.А.Спиридоновой в Самарканде и Уфе в последние годы жизни в романе автор не станет настойчиво выпячивать, как здесь, возможно, он посчитал это лишним).
- Была чрезвычайно популярна, - рассказывал Коровьёв, - среди очаровательных неаполитанок, а ранее жительниц Палермо, и именно тех, которым надоели их мужья. Тофана продавала таким... Ведь может же в конце концов осточертеть муж?
- О, да, - смеясь, ответила Коровьёву Маргарита
(в романе она отвечает "глухо", то есть Маргарита реагирует на эти слова эмоционально, и автор сознательно подчёркивает это, демонстрируя непростые отношения между нею и Коровьёвым).
- Продавала, - продолжал Коровьёв, - какую-то водичку в баночках, которая прямо чудесно помогала от всех болезней... Жена вливала эту водичку в суп, муж его съедал и чувствовал себя прекрасно, только вдруг начинал хотеть пить, затем жаловался на усталость, ложился в постель, и через два дня прекрасная неаполитанка была свободна, как ветер.
- До чего она вся зелёная? - шептала Маргарита. - И хромая. А зачем лента на шее? Блеклая шея?
- Прекрасная шея, - пел Коровьёв, делая уже приветственные знаки спутнику Тофаны, улыбаясь во весь рот, - но у неё неприятность случилась. Хромает. Потому что на неё испанский сапог надевали, а узнав, что около 500 неудачно выбранных мужей, попробовав её воды, покинули и Палермо, и Неаполь навсегда, сгоряча в тюрьме удавили. Я в восхищении, - заныл он.
- Госпожа Тофана! Бокал шампанского... - ласково говорила Маргарита, помогая хромой подняться с колена и в то же время всматриваясь в плаксиво улыбающегося её спутника.
- Королева! - тихо восклицала Тофана.
- Как ваша нога? - участливо спрашивала Маргарита, восхищаюсь своею властью легко говорить на всех языках мира, сама вслушиваясь в певучесть своей итальянской речи
(в романе Маргарите нет необходимости говорить на различных наречиях и языках, да и на каком определённом языке может изъяснятся нечисть, ну а советский народ весь говорит на русском языке).
- О, добрейшая королева! Прекрасно! - искренно и благодарно глядя водяными зеленоватыми глазами в лицо Маргариты...
(в романе глаза госпожи Тофаны потеряют свою зеленоватость, то есть автор вычеркнёт её из числа служителей советской власти, иначе из числа ведьм)
Молодой человек уже вкладывал в сухую руку госпожи Тофаны бокал.
- Кто это с нею? - торопливо справилась Маргарита. - С богомерзкой рожей? Муж?
- Не знаю я этого сукина сына, - озабоченно шептал Коровьёв, - кажется, какой-то неаполитанский аптекарь... У неё всегда была манера ронять себя и связываться со всякой сволочью
(этой ссылки на историческое прошлое М.А.Спиридоновой, когда её подвергли насилию царские казаки, в романе автор использовать не будет, вероятно, решив такие комментарии слишком оскорбительными в отношении этой мужественной женщины).
Ну, Азазелло пропустил... Всё в порядке... Он должен по должности знать всех.
- Как рады мы, граф! - вскричал он по-французски и, пока очень беспокойный какой-то фрачник целовал колени Маргариты, говорил ей:
- Не правда ли, светлейшая королева, граф Алессандро Феникс очень, очень понравился.
- Калиостро, - вдунул он в ухо Маргарите...
(Калиостро в романе автор вычеркнет, как человека, который не был ни чекистом, ни революционером, ни известным убийцей, ни невинной жертвой, а был большим мистификатором, авантюристом и мошенником)
Поцелуи теперь шли один за другим...
- С этой чуть нежней, - одним дыханием [подсказал Коровьёв], - она мрачная. Неврастеничка. Обожает балы, носится с бредовой мыслью, что мессир её увидит, насчёт платка ему что-то хочет рассказать.
- Где? Где?
- Вон между двумя, - взглядом указывал Коровьёв.
Маргарита поймала взглядом женщину лет двадцати, необыкновенного по красоте сложения, с дымными топазами на лбу и такими же дымными глазами
(топаз по поверию - это камень способствующий женской красоте, в романе автор не станет употреблять такое нарочитое выпячивание внешности Фриды).
- Какой платок? Не понимаю! - говорила Маргарита довольно громко под рёв музыки, звон и начинающий уже нарастать гул голосов.
- Камеристка к ней приставлена, - пояснял Коровьёв, в то же время пожимая руки какому-то арабу
(араба в романе не будет, вероятно, из-за несоответствия национальности советскому гражданину),
- и тридцать лет кладёт ей на ночь на столик носовой платок с каёмочкой... как проснётся она, платок тут. Она сжигала его в печке, топила в реке, ничего не помогает.
- Какой платок?
- С синей каёмочкой. Дело в том, что, когда она служила в кафе, хозяин её как-то зазвал в кладовую, а через девять месяцев она родила мальчика. И унесла его в лес, и засунула ему в рот платок, а потом закопала мальчика в землю. На суде плакала, говорила, что кормить нечем ребёнка. Ничего не понимает.
- А хозяин кафе где? - каким-то странным голосом [спросила Маргарита] - Где хозяин?
- Ваше величество, - заскрипел снизу кот, - позвольте вас спросить, при чём же здесь хозяин? Он платка младенцу не совал в рот!
Маргарита вдруг скрутила острыми ногтями ухо Бегемота в трубку и зашептала, в то же время улыбаясь кому-то
(очевидно, что она улыбается Фриде, но в романе М.А.Булгаков откажется от этого злой радости Маргариты, вероятно, посчитав, что она не должна радоваться чужой боли):
- Если ты, сволочь, ещё раз это скажешь...
Бегемот как-то не по-бальному пискнул и захрипел:
- Ваше... ухо вспухнет... зачем портить бал?.. я говорил юридически... с юридической точки... Молчу, молчу! Как рыба молчу!
Маргарита выпустила ухо и глянула сверху вниз. Мрачные глаза взмолились ей, но рот шептал по-немецки
(в романе отсутствует уточнение о том, на каком языке говорит Фрида, очевидно по той же причине, что и Маргарита, когда она говорила с госпожой Тофаной по-итальянски; автор отказался от излишней путаницы в этих эпизодах):
- Я счастлива, королева, быть приглашённой на великий бал полнолуния, или ста королей...
- А я, - отвечала по-немецки Маргарита, - рада вас видеть... Очень рада... Любите ли вы шампанское?
- Что вы делаете, королева?! - на ухо беззвучно взревел Коровьёв. - затор получится!
- Я люблю, - молящее говорила женщина.
- Так вот вы...
- Фрида, Фрида, Фрида, - жадно глядя на Маргариту, шептала женщина, - меня зовут Фрида, о королева!
- Так вот, напейтесь сегодня пьяной, Фрида, - сказала Маргарита, - и ни чём не думайте!
Фрида, казалось, хотела войти в глаза Маргарите, тянулась к ней, но кот уже помогал ей подняться и увлекал в сторону.
Затор действительно мог получиться. Теперь уже на каждой ступеньке было по два человека. Снизу из бездны на Маргариту по склону, как будто штурмуя гору, подымался народ.
Из швейцарской снизу уже послышалось жужжание голосов. Прислуги там прибавилось... Там была толчея.
Маргарита теперь уже не имела времени для того, чтобы произносить что-либо, кроме слов:
- Я рада вас видеть...
- Герцог! - подсказывал Коровьёв и пел теперь за двух на всех языках.
Голые женские тела, вкрапленные меж фрачных мужчин, надвигались снизу, как стеной. Шли смуглые, и белотелые, и цвета кофейного зерна, и вовсе чёрные, и сверкающие, как будто смазанные маслом. В волосах рыжих, чёрных, каштановых, светлых, как лен, - в ливне света играли снопами, рассыпали искры драгоценные камни. И как будто кто-то окропил штурмующую колонну мужчин - брызгали светом с грудей бриллиантовые капли запонок.
Маргарита теперь ежесекундно ощущала прикосновение губ к колену, ежесекундно вытягивала вперёд руку для поцелуя, лицо её стянуло в вечную улыбающуюся маску привета.
- Но разнообразьте глаза... глаза, - теперь уже в громе музыки и жужжанья и с лестницы, и сзади, в рёве труб и грохоте, не стесняясь, говорил Коровьёв, - ничего не говорите, не поспеете, только делайте вид, что каждого знаете... Я восхищён!.. Маркиза де Бренвиллье... Отравила отца, двух братьев и двух сестёр и завладела наследством... Господин де Годен, вас ли мы видим? В карты играют в том зале, через площадку! Минкина. Ах, хороша! Не правда ли, королева, она красива... Излишне нервна... зачем же было жечь лицо горничной щипцами и вырывать мясо... Впрочем... Настасья Фёдоровна!
(большинство названных тут и чуть позже известных преступников в романе автор вычеркнет, удовлетворившись парой наиболее одиозных персон)