Аннотация: Анализ и сравнение рукописи и последней редакции...
Глава XVI
.................
..................
Глава XVII
БЕСПОКОЙНЫЙ ДЕНЬ.
В бою, когда из строя выходит командир, команда переходит к его помощнику; если выбывает и тот, отряд принимает следующий за ним по должности. Но ежели и он выбывает?
Кратко же говоря, расхлёбывать последствия всего того, что накануне произошло в Варьете, пришлось бухгалтеру Василию Степановичу Загривову. Положение его было тягостное, и ухудшалось оно тем, что вся команда его находилась в полном смятении, близком, пожалуй, к панике. Команда эта, то есть сам бухгалтер, счётовод, машинистка, кассирша, курьеры, капельдинеры и уборщицы, - словом, никто не находился на своём месте, никто не работал, а все торчали на подоконниках, глядя на то, что происходит на площади под стенами Варьете.
А происходило то, что и предвидел Римский
(в романе отсутствует ссылка предвидение Римского).
У стены Варьете лепились в два ряда тысячная очередь ожидающих открытия билетной кассы, которое должно было состояться ровно в полдень.
В голове этой очереди с загадочными лицами находилось около двадцати московских барышников.
Очередь шумела, привлекала внимание струившихся мимо граждан, в очереди вскипали зажигательные рассказы о вчерашнем невиданном сеансе чёрной магии.
Эти же рассказы вконец разложили и самое команду и привели в величайшее смущение Василия Степановича, который накануне на спектакле не был. В самом деле, капельдинеры шушукались, глаза у них ходили колесом. Многие из них вчера поймали по нескольку червонцев. Надо сказать правду, все мы люди! Один из них сегодня утром, идя на работу, мысленно перекрестился и спросил три пачки "Риону" в табачном киоске. Прошло. Получив сдачу и три пачки, он почувствовал какое-то сладостное томление и рассказал об этом приятелю из бельэтажной вешалки. Тот изменился в лице и признался, что сам побывал уже в гастрономе, но еле унёс оттуда ноги. Кассирша с визгом швырнула ему бумажку обратно, крича:
- Это вы что же, гражданин, суёте в кассу? Вы думаете, что я слепая? Посмотрите, граждане!..
Глянул: возвращают ему ярлык от "Абрау-Дюрсо" (полусухое). Отоврался, сказал, что ярлык лежал в кошельке у него случайно, а что он близорукий, и пришлось отдать настоящий червонец, чтобы замять это дело.
Наивно было бы думать, что только эти двое пробовали менять; уж очень смиренные, загадочные [лица] были у капельдинеров. И при этом некоторые грустные, у других же весёлые.
Кассиршу и Василия Степановича совершенно сбили с панталыку те же капельдинеры, рассказав о том, как в полночь бегали по площади чёрт знает в чём гражданки, и прочее в этом же роде.
К десяти часам утра очередь так взбухла, что о ней достигли слухи до милиции, и надо отметить, что с удивительною быстротою были присланы конные наряды, которые привели её в порядок, если, конечно, порядком можно назвать змею в два ряда, тянущуюся до Кудринской площади. Сама по себе уже эта змея представляла великий соблазн и приводила население в полное изумление.
Но это, конечно, ещё далеко не всё. В тылу театрального отряда с девяти часов утра непрерывно звонили телефоны в кабинете Лиходеева, в кабинете Римского, в бухгалтерии, в кассе и в кабинете Варенухи. Требовали Лиходеева, Варенуху, Римского: Василий Степанович сперва отвечал что-то, отвечала и кассирша, бурчали что-то в телефоны и капельдинеры - "не прибыли ещё", а потом вовсе перестали отвечать, потому что отвечать было решительно нечего. Говорили "Лиходеев на квартире", а отвечали из города, что на квартиру звонили, а оттуда отвечают, что Лиходеев в Варьете.
Позвонила взволнованная дама, стала требовать Римского, ей посоветовали позвонить жене его, а трубка, зарыдав, ответила, что она и есть жена и что Римского нигде нету!
Начиналась какая-то чепуха. Уборщица всем уже рассказала, что, явившись в кабинет финдиректора убирать, увидела, что дверь настежь, лампы горят, окно разбито, стул валяется на полу и никого нету.
В одиннадцатом часу ворвалась в Варьете мадам Римская. Не стоит описывать эту грустную и шумную сцену.
А в половине одиннадцатого явилась и милиция. Первый же и совершенно резонный её вопрос был:
- Что у вас тут происходит, граждане? В чём дело?
Команда отступила, выставив вперёд бледного, взволнованного Василия Степановича.
Клубок начал разматываться мало-помалу. Пришлось, наконец, назвать вещи своими именами и признаться, что администрация Варьете в лице директора, финдиректора и администратора пропала и находится неизвестно где, что конферансье в психиатрической лечебнице, что сеанс вчера был, скажем прямо, скандальный, и так далее.
Мадам Римскую отправили домой и более всего заинтересовались рассказом уборщицы о брошенном на ночь в беспорядке кабинете с разбитым стеклом в окне, и через короткое время в здании Варьете через чёрный ход появилась цвета папиросного пепла собака с острыми ушами и умными глазами в сопровождении двух лиц в штатской одежде. Разнёсся среди служащих Варьете слух, что пёс - не кто иной, как Тузбубён, известный не только в Москве, но и далеко за пределами её.
И точно, это был Тузбубён!
Его пустили, и пёс пошёл к кабинету Римского. Служащие, притаившись в коридоре, выглядывали из-за углов, с нетерпением ожидая, что произойдёт. Произошло же следующее: легко, скачками поднявшись по лестнице во второй этаж, пёс направился прямо к кабинету финдиректора, но у дверей остановился и вдруг тоскливо и страшно взвыл. Его поведение вызвало недоумение у сопровождавших знаменитую розыскную собаку, а в души служащих вселило страх. Леденящий кровь вой повторился, его разносило по гулким коридорам, и трое капельдинеров почему-то запёрлись в уборных.
Повыв, пёс вступил в кабинет Римского, а следом за ним сопровождающие, тут Тузбубён ещё более изумил всех. Шерсть на собаке встала торчком, в глазах появилась тоска, злоба и страх. Пёс зарычал, оскалив чудовищные желтоватые клыки, и зарычал на то кресло, которое уборщица нашла лежащим на полу и которое поставила на место.
Затем Тузбубён лёг на брюхо и с тем же выражением тоски и в то же время ярости подполз к разбитому окну. Преодолев свой страх, он вдруг вскочил на подоконник и, задрав острую морду вверх, завыл дико и злобно на липу, ветви которой касались окна. Он не хотел уходить с окна, рычал, вздрагивал, порывался прыгнуть вниз. Его взяли на поводок вывели. Тогда он устремился к одной из мужских уборных в конце коридора, был впущен, передними лапами стал на унитаз, заглянул в него. В воде обнаружили клочки червонца, случайно не унесённые водою. Извлекли их, удивились: клочки оказались клочками газетной бумаги. Очевидно, сгоряча померещилось, что это червонец.
Тем не менее что-то мрачное нависало над Варьете. От всех этих загадочных признаков веяло тёмной, неприятной уголовщиной. Опять Тузбубён пустили. На этот раз он пошёл быстро, но спокойно по коридору, потом по лестнице вниз и в конце концов вывел сопровождающего к пустой таксомоторной стоянке, дальше не пошёл.
Пса вернули в Варьете, произошло маленькое совещание в кабинете Варенухи. Сопоставили момент окончания спектакля (без четверти двенадцать ночи) с расписанием ночных поездов. Мелькнули слова: "Ленинград... телеграмму..."
Тузбубён увезли в машине.
В это же время шёл разговор Василия Степановича с представителями милиции в кабинете Лиходеева. Знать ничего не знавший и ведать не ведавший бухгалтер думал только об одном, как бы доказать, что он ни в чему не причастен, ни в чём не виноват. Это, впрочем, сразу стало ясно. Вызывали в кабинет билетную кассиршу, капельдинеров, бывших на вчерашнем дурацком спектакле с переодеваниями и прочим. Капельдинеры говорили, что верно, летали червонцы, но что они к ним не прикасались, прекрасно понимая, что это непорядок и что ихнее дело не деньги ловить, а состоять при программках и билетах. Ихнее дело простое, ты покажи мне билет, я тебе место покажу, усажу, программка двадцать копеек, пожалуйте сдачи, и к стороне
(кто же добровольно признается, что взял деньги, тем более, когда тебя могут объявить соучастником; вероятно, из-за очевидности такого поведения автор эту подробность вычеркнул из романа).
Тем не менее ниточки тянулись к загадочному чёрному магу и тут же самым страшным образом обрывались в руках. Афиши-то были? Были. Но за ночь их заклеили тучею новых других. Откуда он взялся, маг-то этот? А кто ж его знает? Где договор? В столе у Римского нету, у Лиходеева нету и у Варенухи нету в столе вообще ничего нету, кроме перчатки с отрезанным пальцем.
Позвонили в программный отдел зрелищ, затребовали Ласточкина, того самого, с которым должны были согласовывать программу, а его нету, он в Кисловодск вчера уехал. Ну, словом, чего ни спросишь, нету, нету, не знаем, не видели... кажись, было. А может, и не было? Может и не было! Тьфу!
Курьерша, что дежурила у дверей, говорила, что всё время вчера молнии носили, ручку в двери оборвали. Много ль молний было? Много. И как молнию распечатают, так она и слышит, как Иван Савельевич так и крикнет: "Ах! Ах!"
Где же эти молнии? Нету нигде никаких молний.
Курьер Карпов, наконец, что-то путное сказал. Сказал, что слышал, как Степан Богданович говорил кому-то, что артист этот у него остановился.
Ага. Послали, конечно, на квартиру к Лиходееву.
- Да позвольте, - говорили Василию Степановичу, - ведь договор-то с ним заключали, с магом-то?
- Не могу знать, - отвечал трясущимися губами бухгалтер.
- Да ведь, ежели представление было, стало быть, договор был?
- Всенепременно, - отвечал бухгалтер.
- А если он был, так он должен был через бухгалтерию пройти?
- Обязательно, - отвечал несчастный Василий Степанович.
- И не проходил?!
- Никак нет, - отвечал бухгалтер, разводя руками.
То же подтверждали регистраторша, счётовод, машинистка.
Перелистывали папку договоров: всё налицо: и конькобежцы, и велосипедисты, и жонглёры, а чёрной магии нету и следов.
Как фамилия-то его? Мага то есть?
Капельдинеры не знают! Билетная кассирша наморщила лоб, думала, думала, наконец, сказала:
- Кажись, Во... Воланд.
Опять, "кажись"! А может, и не Воланд. А может, и Фаланд.
Звонили в иностранное бюро. Ни о маге, ни о каком Фаланде даже не слыхали, никакой маг не приезжал.
А тут ещё с квартиры Лиходеева вернулись, сообщили, что никакой артист там не поселялся, да и Лиходеева самого вчера уже не было, а Груня, говорила соседка Аннушка, уехала в деревню под Воронеж к папане в отпуск. Аннушка тут же насплетничала, что Груня увезла с собою во какой мешок сахару-рафинаду, потому что, конечно, Лиходеев человек холостой, а Берлиоза задавило, ну, Грунька, конечно, и тащит... Её бормотание и слушать не стали
(весь этот эпизод, характерный в голодные годы для прислуги, противоречил подчинённому Воланду положению Груни, поэтому автор его в романе вычеркнет).
Выходило что-то совершенно несусветное: был вчера сеанс, а кто производил его - неизвестно!
А дело, между прочим, шло к полудню. Ну, тут, натурально, пришлось распорядиться ясно, безоговорочно и точно. Никакого спектакля сегодня не будет. На дверях Варьете тут же была вывешена крупная надпись тушью по картону: "По случаю срочного ремонта сегодняшней спектакль отменяется".
Послали и капельдинера, он об отмене объявил передовым в гигантской очереди. Произошло волнение, но и кончилось. И очередь стала разрушаться от головы к хвосту, но ещё час, примерно, нарушала порядок и мешала движению по Садовой.
Двери Варьете заперли, следствие отбыло. Остались только дежурные.
Бухгалтеру же Загривову предстояло выполнить две задачи. Срочно съездить в ведомство зрелищ и увеселений и доложить о том, что вот, мол, у нас какая история... Так вот, пришлите кого-нибудь на место Лиходеева... Тьфу ты! Навязалась забота! Второе: нужно было в финзрелищном секторе сдать вчерашнюю кассу 21 711 рублей.
Василий Степанович упаковал кассу в газетную бумагу, бечёвкой обвязал пакет и, хорошо зная инструкцию, направился не к автобусу, а к таксомоторной стоянке, на которой стояло три машины.
Лишь только шофёры увидели пассажира, спешащего с туго набитым портфелем к стоянке, как все трое сорвались с места и из-под носа у него уехали пустыми, почему-то при этом злобно оглядываясь.
Загривов рот раскрыл. У стоянки он стоял дурак дураком, соображая, что бы значило такое бегство шоферов?
Через три минуты подкатила пустая машина на стоянку, и лицо шофёра сразу перекосило, лишь только он увидел пассажира.
- Свободна машина? - изумлённо кашлянув, спросил Василий Степанович.
- Деньги покажите, - со злобой сказал шофёр, не глядя на бухгалтера.
- Я извиняюсь... - начал бухгалтер, моргая глазами.
- Трёшки есть? - буркнул шофёр.
Поражённый изумлением бухгалтер вынул из бумажника две трёшки.
- Садитесь! - крикнул шофёр так, как будто кричал "Вон!", и хлопнул по флажку счётчика так, что чуть не сломал его.
Поехали. Набравшись смелости, бухгалтер спросил у свирепого возницы:
- Сдачи, что ль, нету?
- Полный карман сдачи, - заорал шофёр, и в зеркальце бухгалтер увидел его налившиеся кровью глаза, - третий случай со мною сегодня... Да и с другими было! Даёт какой-то сукин сын червонец... я ему сдачи шесть пятьдесят... Вылез сволочь!.. Через минут пять смотрю: бумажка с нарзанной бутылки! - Тут шофёр произнёс совершенно непечатные слова. - Другой на Зубовской... червонец... даю сдачи семь целковых... ушёл... полез в кошелёк... оттуда пчела... тяп за палец... ах ты... - шофёр произнёс непечатные слова, отняв от руля руку, показал распухший палец
(возможно, автор обыгрывает тут русское выражение о кусающихся ценах),
- а червонца нету! (непечатные слова)... Товарища моего на двадцать два рубля нагрели, другого ещё на тринадцать с полтиной... (непечатные слова)... Вчера в этом Варьете (непечатные слова) какая-то гадюка-фокусник с червонцами сеансик сделал (непечатные слова).
Бухгалтер обомлел, съёжился и сделал такой вид, будто он самое слово "Варьете" слышит в первый раз, а сам подумал: "Ну и ну..."
Приехали на Ильинку, расплатился Василий Степанович. Шофер мял трёшку, смотрел на свет, наконец, с ворчанием засунул в кошель. По счётчику выходило два семьдесят, но у Василия Степановича не хватило духу потребовать сдачи
(автор вычеркнул абзац о расчёте с водителем машины, вероятно, посчитав его чрезмерным и излишним).
Хорошо зная дорогу, бухгалтер затрусил по коридору управления, устремляясь туда, где находился заведующего, и уже по дороге понял, что попал не вовремя. Какая-то суматоха царила в управлении. Мимо бухгалтера пролетела курьерша со сбившимся на затылок платочком и с вытаращенными глазами. Она кричала:
- Нету, нету, пиджак, штаны и ничегошеньки в пиджаке нету!
Затем в отдалении кто-то разбил поднос с посудой, из секретарской комнаты, помещавшейся перед желанным кабинетом, выбежала вторая курьерша с пустым подносом и ложечкой, а за ней знакомый бухгалтеру заведующий 1-ым сектором. Заведующий был в таком состоянии. Что не узнавал людей. И куда-то брызнул.
Ноги донесли удивлённого бухгалтера до секретарской комнаты, у дверей которой оказался один из служащих, прижавшийся к стене и глядящий на бухгалтера бессмысленно. У ног служащего валялась папка и рядом вывалившиеся из неё докладные бумаги.
Бухгалтер заглянул в секретарскую и поразился. Первое, что он увидел, это припавшего к щели в полураскрытой двери кабинета какого-то служащего, который, присев на корточки, глядел в кабинет с таким страшным лицом, что бухгалтер остановился, колеблясь - входить ли ему?
Из кабинета доносился грозный голос, несомненно принадлежащий Прохору Петровичу, самому заведующему.
"Распекает, что ли?.." - подумал смятённый бухгалтер.
И тут увидел другое: в кожаном кресле, закинув голову на спинку, безудержно рыдая, с мокрым платком в руке, лежала, вытянув ноги почти до средины секретарской, личный секретарь Прохора Петровича, красавица Сусанна Ричардовна Брокар
(Святая Сусанна известна в истории, как красавица, которую безуспешно пытались соблазнить знатные старцы; Брокар - это фамилия известных парфюмеров 19-го века; вероятно, все эти оригинальные ассоциации и параллели не устроили М.А.Булгакова, поэтому в романе он выправит её имя и назовёт проще и обезличенно Анной Ричардовной, сохранив лишь бесстрашное и аристократическое отчество, к тому же остаться целомудренной, как Сусанна, после общения с чекистами у неё шансов не было).
Весь подбородок Сусанны Ричардовны был вымазан губной помадой, а по персиковым щекам ползли с глаз чёрные потоки ресничной краски. Увидев, что кто-то вошёл, секретарь вскочила, кинулась к бухгалтеру, вцепилась в лацканы его пиджака, стала трясти и кричать:
- Слава Богу! Хоть один храбрый! Идите, идите к нему! Все разбежались, все предали! Все испугались! Я не знаю, что делать!
И она потащила бухгалтера в кабинет, причём рот её полез к уху, а чёрная краска, смешанная со слезами, добежала до подбородка.
Вовлечённый в кабинет бухгалтер, первым долгом уронил портфель и сейчас же его поднял, затем все мысли его перевернулись кверху ногами. И надо сказать, было от чего.
За огромным письменным столом с массивной чернильницей, в роскошно недавно и заново отделанном кабинете с дубовой мебелью, кожей и занавесками на окнах сидел пустой костюм и не обмакнутым в чернила сухим пером водил по бумагам
(описание кабинета явно взято из реальности, возможно, автор посчитал, что оно слишком узнаваемо и убрал его из романа, сохранив лишь детали).
При костюме был галстук
(в романе будет исправлено на "галстуХ"),
в кармашке самопишущее перо, но не было над воротником головы, равно, как из манжет не выглядывали кисти рук. Костюм был погружён в работу и не замечал той кутерьмы, что царила кругом.
Услышав шаги, костюм откинулся в кресле, и над воротником прозвучал хорошо знакомый бухгалтеру голос Прохора Петровича:
- В чём дело, товарищ? Ведь на дверях же написано, что я не принимаю!
Красавица секретарь взвизгнула и, ломая руки, вскричала:
- Вы видите? Видите? Нету его! Нету! Верните! Что же это такое?
В дверь кабинета кто-то сунулся, охнул и вылетел вон.
Бухгалтер сидел на краешке кресла и чувствовал, как дрожат его ноги. Сусанна Ричардовна прыгала возле бухгалтера, терзая его пиджак, вскрикивала:
- Я всегда, всегда останавливала его, когда он чертыхался, вот и дочертыхался!
Красавица оставила пиджак бухгалтера, подбежала к письменному столу и музыкальным нежным голосом, немного гнусавым от слёз, воскликнула:
- Проша! Где вы?
- Это кто же вам тут "Проша"? - осведомился костюм надменно.
- Не узнаёт! Не узнаёт! Доктора! - взрыдала секретарь.
- Попрошу не рыдать в кабинете! - уже злясь, сказал вспыльчивый костюм в полоску и подтянул к себе свежую пачку бумаг, подцепив её отсутствующими пальцами.
- Нет, не могу видеть этого! - закричала Сусанна Ричардовна и выбежала в секретарскую, а за нею, как пуля, вылетел и бухгалтер.
- Вообразите, сижу, - рассказывала Сусанна Ричардовна, вцепившись в рукав бухгалтера и мотая Василия Степановича из стороны в сторону, - и входит кот. Чёрный, здоровый, как бегемот. Я, конечно, кричу ему "брысь". Он вон, и вдруг входит толстяк тоже с какой-то кошачьей мордой и говорит: "Это что же вы, гражданочка, посетителям "брысь" кричите? И прямо в кабинет к Прохору Петровичу, я за ним: "Вы с ума сошли?!" А он прямо, наглец, к Прохору Петровичу. Ну, тот, он добрейшей души человек, работает, как вол. Вспылил! "Вы чего, - говорит, - без доклада лезете? Я занят!" А тот, нахал, вообразите, развалился в кресле, улыбнулся и говорит: "А я, - говорит, - с вами по дельцу пришёл поговорить..." А? Ну, тут, знаете, терпение Прохора Петровича лопнуло, и он вскричал: "Да что же это такое? Вывести его, черти б меня взяли!" А этот, вообразите, улыбнулся и говорит: "Черти чтоб взяли? А что ж, это можно!" И, трах, я не успела вскрикнуть, смотрю: нету этого оборванца и костюм... Геее... - распялив совершенно потерявший всякие очертания рот, зарыдала Сусанна Ричардовна...
Подавившись рыданием, она перевела дух, но понесла что-то совершенно несвязное, вроде того:
- И пишет, пишет, пишет! С ума сойти! По телефону говорит... командует... костюм! Все разбежались... Зайцы! У меня руки трясутся! Пишет! Пишет! Да неужели же вы не понимаете?!
Сусанна Ричардовна махала перед лицом бухгалтера руками, ногти которых были вымазаны красной краской, а тот только стоял и трясся.
И тут судьба выручила бухгалтера. В секретарскую спокойной волевой походкой входила милиция в числе двух человек. Увидев их, красавица зарыдала пуще, тыча рукою в двери кабинета.
- Давайте не будем рыдать, гражданка, - спокойно сказал первый, а бухгалтер, не помня как, выскочил из секретарской и через минуту уже был на свежем воздухе.
В голове у него был сквозняк, в котором гудело что-то вроде: " Ого, го, го, го! Кот... Варьете... Ого, го..."
Чтобы успокоиться немного, он путь до Ваганьковского переулка проделал пешком. Собственно говоря, другой бы более сметливый человек плюнул бы на дела и в сегодняшний день никуда бы более не совался, но Василий Степанович как будто взбесился - исполнить поручение! Казённых денег боялся, как огня, и решил, что сдаст их во что бы то ни стало
(подробность об отношении бухгалтера к казённым деньгам, автор в романе убрал, как чрезмерную, очевидно, что в СССР выручка сдавалась строго по расписанию).
Второе отделение городского зрелищного сектора помещалось во дворе, в облупленном от времени особняке, и известно было своими порфировыми колоннами в вестибюле. Но не колонны поражали в этот день посетителей сектора, а то, что происходило под колоннами и за ними, в комнатах сектора.
Несколько посетителей, в числе их только что явившийся Василий Степанович, стояли в оцепенении и глядели на плачущую барышню за столиком, на котором лежала литература, продаваемая барышней.
На участливые вопросы барышня только отмахивалась, а сверху и с боков из всех отделов сектора нёсся телефонный звон надрывавшихся по крайней мере двадцати аппаратов.
Барышня вдруг вздрогнула, истерически крикнула "вот, опять!" и неожиданно запела дрожащим сопрано:
- Славное море, священный Байкал!
Курьер, показавшийся на лестнице, погрозил кому-то кулаком и запел в унисон с барышней незвучным тусклым баритоном:
- Славься корабль, омулёвая бочка!
Хор начал разрастаться, шириться, наконец, песня загремела во всех углах сектора. В ближайшей комнате Љ 6 счётно-проверочного отдела выделялась мощная с хрипотцой октава. Аккомпанировал хору усилившийся треск телефонных аппаратов.
- Гей, баргузин... пошевеливай вал!.. - орал курьер на лестнице, пытаясь вставлять между словами ругательства.
Слёзы текли по лицу девицы, она пыталась стиснуть зубы, но рот её раскрывался сам собою, и она пела вместе с курьером:
- Молодцу плыть недалечко!
Поражало безмолвных посетителей, что служащие-хористы, рассеянные по разным местам сектора, пели очень ритмично и складно, как будто весь хор стоял, не спуская глаз с невидимого дирижёра. Прохожие иногда останавливались у решётки в переулке, удивляясь веселью, царящему в секторе, а жители трёхэтажного дома, выходившего сбоку сектора во двор, видимо, привыкли к пению и выглядывали из окон, хихикая и перекидываясь словами:
- Опять загудели!..
Как только первый куплет пришёл к концу, пение стихло внезапно, опять-таки как бы по жезлу дирижёра. Курьер получил возможность выругаться, что и исполнил, и убежал куда-то.
Тут открылись парадные двери, и в них появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата, и милиционер. "Доктор, доктор..." - зашептали зрители.
Тут же на лестницу выбежал секретарь сектора и, видимо, сгорая от стыда и смущения, начал говорить, заикаясь:
- Видите ли, доктор, у нас случай массового... какого-то... гипноза... что ли... так вот... - Он не докончил своей фразы, стал давиться словами и залился тенором, глядя, как глядит собака на Луну.
- Шилка и Нерчинск...
- Дурак! Дурак! - успела выкрикнуть девица, но объяснить, кого ругает, не успела, а и сама вывела руладу и запела про Шилку и Нерчинск.
Недоумение разлилось по лицу врача, но он постарался скрыть его и сурово сказал секретарю:
- Держите себя в руках. Перестаньте петь!
По всему было видно, что секретарь и сам бы отдал Бог знает что, чтобы перестать, да перестать-то не мог и вместе с хором донёс через открытые окна до слуха прохожих весть о том, что в дебрях его не тронул прожорливый зверь...
Тем временем появился санитар с ящиком, и, как только куплет кончился, девица первая получила порцию валериановых капель. Врач с санитаром убежали поить других, а девица рассказала о той беде, что стряслась в секторе.
Видно, что насильственное пение, стыд, срам и слёзы до того истерзали девицу, что она не стеснялась в выражениях и кричала на весь вестибюль: "Пусть слышит!"
Оказалось, что заведующий сектором...
- Простите, гражданочка, - вдруг сказал бухгалтер, тронутый горем ближних, - кот к вам чёрный не заходил?
И сам прикусил язык, опасаясь, что обнаружится его связь со вчерашним сеансом.
- Какие там коты! - не стесняясь кричала девица. - Ослы у нас в секторе! Ослы!
Оказалось, что заведующий сектором, "разваливший вконец искусства и развлечения" (по словам девицы), "в которых ничего не смыслит!", страдал манией организации всякого рода кружков.
- Очки втирал начальству! - орала девица...
В течение года он успел организовать кружки: по изучению Лермонтова, шахматно-шашечный, пинг-понга и верховой езды. К лету угрожал организацией кружка гребли на пресных водах и альпинистов. И вот сегодня в обеденный перерыв входит он...
- Сияет, как солнце! - рассказывала девица, торопясь и икая после валерианки. - И ведёт под руку какого-то сукина сына, неизвестно откуда взявшегося, в клетчатых брючонках, пенсне треснувшее, рожа невозможная!
И тут же отрекомендовал его всем как видного специалиста по организации хоровых кружков. Коровьёв по фамилии.
(Бухгалтер насторожился.)
Лица будущих альпинистов помрачнели, но заведующий тут же призвал их к бодрости, а организатор Коровьёв и пошутил, и поострил, и клятвенно заверил, что времени пение берёт самую малость...
- На ходу, на ходу!..
А пользы от этого пения целый вагон. Ну, конечно, первые выскочили Фанов и Косарчук, известнейшие наши подхалимы, и объявили, что записываются. Ну, тут остальные убедились, что пения не миновать, стали записываться. Петь решили, так как всё остальное время было занято пинг-понгом и шашками, в обеденном перерыве. Заведующий, чтобы подать пример, объявил, что у него тенор, и далее всё пошло, как в скверном сне. Коровьёв поорал "до-ми-соль-до!", вытащил наиболее застенчивых из-за шкафов, за которыми они прятались от пения, Косарчуку сказал, что у того абсолютный слух, заныл, заскулил, просил уважить старого регента-певуна, стукал камертоном по пальцу, умолял грянуть "Славное море".
Грянули. И славно грянули, Коровьёв понимал своё дело. Допели первый куплет, Коровьёв извинился, сказал: "Я на минутку", - и... исчез куда-то.
Думали, что в уборную. Но прошло десять минут - его нету. Недоумение. Потом - радость: сбежал!
И вдруг как-то само собой запели второй куплет, Косарчук повёл высоким хрустальным тенором. Спели. Коровьёва нету. Двинулись по своим местам, не успели сесть, как против своего желания запели. Остановиться! Не тут-то было. Пауза минуты три, и опять грянут. Тут сообразили, что - беда! Заведующий заперся у себя в кабинете. И вот...
Тут девицын рассказ прервался. Валерианка ничего не помогала.
Услужливые посетители совали девице стакан с водой, но пить она не могла, беря высокие чистые ноты. Здание сектора гремело, как оперный театр. Растерявшийся врач метался от одного певца к другому, наконец увидел, что так не управиться, и отправился к телефону.
Через четверть часа подъехали три грузовика, и на них погрузился весь состав сектора во главе с совершенно убитым заведующим.
Лишь только первый грузовик, качнувшись в воротах, выехал в переулок, служащие, стоящие на платформе и держащиеся друг за друга, раскрыли рты, и в переулке понеслась популярная песня. Второй грузовик подхватил, а за ним и третий. Так и поехали.
Способ оказался умным и простым. Прохожие, летящие по своим делам, бросали на грузовики беглый взгляд и проносились мимо, полагая, что экскурсия едет за город.
Таким образом, все грузовики без всякого соблазна выехали на шоссе и поехали в клинику профессора Стравинского.
Задумчивый, качающий головой бухгалтер, стремясь избавиться от денег, пешком отломал ещё один конец на Петровку и явился в финотдел московского зрелищного сектора.
Учёный уже опытом, он осторожно заглянул в продолговатый зал, где за матовыми стёклами с золотыми надписями сидели служащие. Но никаких признаков тревоги или какого-нибудь безобразия не обнаружил. Было тихо, как и полагалось в приличном учреждении.
Бухгалтер всунул голову в то окошечко, на котором было написано "приём сумм", поздоровался с каким-то незнакомым ему, очевидно, новым служащим, ласково попросил приходный ордерок.
Но служащий почему-то встревожился и спросил, не глядя на Василия Степановича:
- А вам зачем?
Бухгалтер изумился.
- Хочу сдать сумму.
- Одну минутку, - ответил служащий и мгновенно закрыл сеткой дыру в стекле.
"Странно!" - подумал бухгалтер. Он слышал, что там идёт какое-то совещание, о чём-то тихо спорят, советуются.
Изумление бухгалтера возросло. Впервые в жизни он встретился с таким обстоятельством, как здесь. Всем известно, как трудно получить деньги, всегда к этому могут найтись препятствия. Но в практике бухгалтера не было за тридцать лет службы случая, чтобы кто-нибудь у него, будь то учреждение, юридическое или частное лицо, затруднялся бы принять деньги.
Сеточка отодвинулась, и опять бухгалтер прильнул к окошечку.
- А у вас много ли? - спросил служащий.
- Двадцать одна тысяча.
- Ого, - ответил служащий и добавил: - Одну минуточку, - и опять закрылся.
"Взбесился он, что ли?" - подумал бухгалтер.
Но сеточка отодвинулась, высунулась рука с зелёной бумажкой.
- Пишите ордер, - пригласили бухгалтера.
Тот локтем придавил обременяющий его пакет и заполнил у окошечка ордерок, а затем стал развязывать верёвочку.
Когда он распаковал свой груз, в глазах у него зарябило, он что-то промычал. Перед глазами его замелькали иностранные деньги. Тут были пачки канадских долларов, фунтов английских, гульденов голландских, лат латвийских, крон эстонских, иен японских...
- Вот он, один из этих штукарей! - сказал грозный голос над онемевшим бухгалтером.