"Старинный двухэтажный дом кремового цвета помещался на бульварном кольце в глубине чахлого сада, отделённого от тротуара кольца резною чугунною решеткой. Небольшая площадка перед домом была заасфальтирована, и в зимнее время на ней возвышался сугроб с лопатой, а в летнее время она превращалась в великолепнейшее отделение летнего ресторана под парусиновым тентом.
Дом назывался "Домом Грибоедова" на том основании, что будто бы некогда им владела тётка писателя - Александра Сергеевича Грибоедова
(все исследователи творчества М.А.Булгакова считают, что имеется ввиду "Дом Герцена", где в конце 1920-ых годов и в 1930-ых годах размещался Литературный институт, никаких оснований оспаривать такое утверждение у меня нет).
Ну, владела или не владела - мы точно не знаем. Помнится даже, что, кажется, никакой такой тётки-домовладелицы у Грибоедова не было.... Однако дом так называли. Более того, один московский врун рассказывал, что якобы вот во втором этаже, в круглом зале с колоннами, знаменитый писатель читал отрывки из "Горе от ума" этой самой тётке, раскинувшейся на софе. А впрочем, чёрт его знает, может быть, и читал, не важно это!
(вряд ли возможно представить, что А.С.Грибоедов, с 1818 года находящийся на дипломатической службе в Тегеране, Тифлисе и на Кавказе, мог найти свободное время, и между своими служебными поездками в Петербург, встречами с будущими декабристами, праздно заехать в Москву и читать там отрывки своей знаменитой пьесы, написанной с 1822 года по 1824 год в поездках между Тифлисом и Петербургом).
А важно то, что в настоящее время владел этим домом тот самый Массолит, во главе которого стоял несчастный Михаил Александрович Берлиоз до своего появления на Патриарших прудах.
С лёгкой руки членов Массолита никто не называл дом "Домом Грибоедова", а все говорили просто - "Грибоедов": "Я вчера два часа протолкался у Грибоедова". - "Ну и как?" - "В Ялту на месяц добился". - "Молодец!" Или: "Пойди к Берлиозу, он сегодня от четырёх до пяти принимает в Грибоедове..." и так далее
(этими разговорами автор показывает, что Массолит являлся средоточием интеллектуальной Москвы, Меккой культуры России, сюда приходили, чтобы получить путёвку на курорт на лечение или на отдых, чтобы попросить Михаила Александровича Берлиоза о чём-то личном).
Массолит разместился в Грибоедове так, что лучше и уютнее и не придумать. Всякий входящий в Грибоедова, прежде всего знакомился невольно с извещениями разных спортивных кружков и с групповыми, а также индивидуальными фотографиями членов Массолита, коими (фотографиями) были увешаны стены лестницы, ведущей во второй этаж
(рассказывая о портретах членов Массолита на стенах фойе "Дома Грибоедова", М.А.Булгаков выравнивает их образы с гениальными русскими писателями, чьи изображения всегда украшали литературные заведения в СССР).
На дверях первой же комнаты в этом верхнем этаже виднелась крупная надпись "Рыбно-дачная секция", и тут же был изображён карась, попавшийся на уду
(какой только ерундой не занимались в государственных конторах ради демонстрации общественной активности граждан, каких только дел не придумывала голь, чтобы бездельничать).
На дверях комнаты Љ 2 было написано что-то не совсем понятное: "Однодневная творческая путёвка. Обращаться к М.В.Подложной"
(смеётся М.А.Булгаков, с тем же успехом можно было выписывать и часовые творческие путёвки, и минутные, лишь бы платили командировочные).
Следующая дверь несла на себе краткую, но уже вовсе непонятную надпись: "Перелыгино"
(знаменитое на всю страну дачный посёлок писателей в Переделкино объявляется автором непонятным, то есть неизвестным, это если сегодня про Рублёвское шоссе спросить: что за это за район под Москвой - Рублёвка?).
Потом у случайного посетителя Грибоедова начинали разбегаться глаза от надписей, пестревших на ореховых тёткиных дверях: "Запись в очередь на бумагу у Поклёвкиной", "Касса. Личные расчеты скетчистов"...
Прорезав длиннейшую очередь, начинавшуюся уже внизу в швейцарской, можно было видеть надпись на двери, в которую ежесекундно ломился народ: "Квартирный вопрос"
(и до сего дня ломится вновь нарождающийся народ в дверь под таким названием).
За квартирным вопросом открывался роскошный плакат, на котором изображена была скала, а по гребню её ехал всадник в бурке и с винтовкой за плечами. Пониже - пальмы и балкон, на балконе - сидящий молодой человек с хохолком, глядящий куда-то ввысь очень-очень бойкими глазами и держащий в руке самопишущее перо
(мне представляется, что два известнейших портрета характеризует здесь автор, быть может, из Третьяковской галереи?).
Подпись: "Полнообъёмные творческие отпуска от двух недель (рассказ-новелла) до одного года (роман, трилогия). Ялта, Суук-Су, Боровое, Цихидзири, Махинджаури, Ленинград (Зимний дворец)". У этой двери также была очередь, но не чрезмерная, человек в полтораста
(трудно даже себе представить очередь в 150 человек, желающих выехать в длительные творческие отпуска в приграничные районы, длиннющая "кишка" получится, желающих как-нибудь перебраться за границу).
Далее следовали, повинуясь прихотливым изгибам, подъёмам и спускам грибоедовского дома, - "Правление Массолита", "Кассы Љ 2, 3, 4 и 5", "Редакционная коллегия", "Председатель Массолита", "Бильярдная", различные подсобные учреждения и, наконец, тот самый зал с колоннадой, где тётка наслаждалась комедией гениального племянника".
Необходимое дополнение.
Само использование фамилии великого поэта-вольнодумца Александра Сергеевича Грибоедова, чья комедия "Горе от ума", вдохновляла восставших против самодержавия и рабства декабристов в 1825 году, в названии места проведения заседания, своеобразный намек М.А.Булгакова на цель, готовившегося собрания литераторов, то есть передовой интеллигенции.
Судьба самого поэта и выдающегося дипломата вырастает из фантастического сравнения того, как с отрезанной головой Александра Сергеевича Грибоедова носились по Тегерану персидские изуверы-убийцы.
Безусловно, М.А.Булгаков нарочно придумал и заложил в роман эту дикость, тем самым, возведя на один эшафот Грибоедова и Берлиоза и их палачей.
Собственно, из-за руководящей роли в организации заседания маститого литератора, и происходит расправа представителей советской власти над Михаилом Александровичем Берлиозом. Дипломатом свободной интеллектуальной России в диком восточном государстве с языческой культурой.
Видит общественную угрозу собственному режиму в проведении, объявленного собрания, советская власть.
Продолжим.
"Всякий посетитель, если он, конечно, был не вовсе тупицей, попав в Грибоедова, сразу же соображал, насколько хорошо живётся счастливцам - членам Массолита, и чёрная
зависть начинала немедленно терзать его. И немедленно же он обращал к небу горькие укоризны за то, что оно не наградило его при рождении литературным талантом, без чего, естественно, нечего было и мечтать овладеть членским массолитовским билетом, коричневым, пахнущим дорогой кожей, с золотой широкой каймой
(вот эта пахнущая кожей, коричневая бумаженция и была единственным материальным предметом зависти, ничего другого, дополнительно прилагающегося к членству в Массолите, М.А.Булгаков не описывает),
- известным всей Москве билетом.
Кто скажет что-нибудь в защиту зависти? Это чувство дрянной категории, но все же надо войти и в положение посетителя. Ведь то, что он видел в верхнем этаже, было не все и далеко еще не все
(зависть нуждается в защите оттого, что завидовать нечему).
Весь нижний этаж тёткиного дома был занят рестораном, и каким рестораном! По справедливости он считался самым лучшим в Москве. И не только потому, что размещался он в двух больших залах со сводчатыми потолками, расписанными лиловыми лошадьми с ассирийскими гривами, не только потому, что на каждом столике помещалась лампа, накрытая шалью, не только потому, что туда не мог проникнуть первый попавшийся человек с улицы
(сами служащие выстроили систему безопасности при входе посторонних людей в ресторан),
а ещё и потому, что качеством своей провизии Грибоедов бил любой ресторан в Москве, как хотел, и что эту провизию отпускали по самой сходной, отнюдь не обременительной цене
(не мог себе позволить пункт общественного питания, не обладающий доступа к специальным распределителям, в эпоху тотального дефицита, быть дешёвым; только в том случае, если он существовал на дополнительные внешние финансовые средства, ресторан действительно мог иметь не обременительные цены).
Поэтому ничего нет удивительного в таком хотя бы разговоре, который однажды слышал автор этих правдивейших строк у чугунной решётки Грибоедова:
- Ты где сегодня ужинаешь, Амвросий
(в переводе с греческого языка означает "принадлежащий к бессмертию")?
- Что за вопрос, конечно, здесь, дорогой Фока! Арчибальд Арчибальдович шепнул мне сегодня, что будут порционные судачки а натюрель. Виртуозная штучка!
- Умеешь ты жить, Амвросий! - со вздохом отвечал тощий, запущенный, с карбункулом на шее Фока румяно-губому гиганту, золотистоволосому, пышнощёкому Амвросию-поэту
(узнаю я в описании Сергея Александровича Есенина, большого любителя выпить и закусить в ресторанах, покутить с удалью, а в его собеседнике поэта Ефима Алексеевича Придворова, более известного под псевдонимом Демьяна Бедного).
- Никакого уменья особенного у меня нету, - возражал Амвросий, - а обыкновенное желание жить по-человечески
(говорит М.А.Булгаков устами поэта Амвросия, что собачья теперь у них жизнь).
Ты хочешь сказать, Фока, судачки можно встретить и в "Колизее". Но в "Колизее" порция судачков стоит тринадцать рублей пятнадцать копеек, а у нас - пять пятьдесят! Кроме того, в "Колизее" судачки третьедневочные, и, кроме того, ещё у тебя нет гарантии, что ты не получишь в "Колизее" виноградной кистью по морде от первого попавшего молодого человека, ворвавшегося с Театрального проезда
(дополнительно автор подчёркивает про недоступность ресторана для посторонних, конспиративно строго ограничен вход в "Грибоедов").
Нет, я категорически против "Колизея"! - гремел на весь бульвар гастроном Амвросий. - Не уговаривай меня, Фока!
- Я не уговариваю тебя, Амвросий, - пищал Фока.- Дома можно поужинать.
- Слуга покорный, - трубил Амвросий, - представляю себе твою жену, пытающуюся соорудить в кастрюльке в общей кухне дома порционные судачки а натюрель! Ги-ги-ги!.. Оревуар, Фока! - И, напевая, Амвросий устремлялся к веранде под тентом.
Эх-хо-хо.... Да, было, было!..
(вздох самого М.А.Булгакова из далекого прошлого, по всей видимости, крутого завсегдатая и закадычного посетителя ресторанов, не знаю, но, может быть, давние легендарные кутежи С.А.Есенина вспомнились здесь М.А.Булгакову).
Помнят московские старожилы знаменитого Грибоедова! Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньонами пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Девять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, - на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшем скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните. Что ваши сижки, судачки! А дупеля, гаршнепы, бекасы, вальдшнепы по сезону, перепела, кулики? Шипящий в горле нарзан?!
(во всем уступает современный "Грибоедов" "Грибоедову" дореволюционному; лишь "порционные судачки, а натюрель", низкая цена, хорошие повара, обходительное обращение остались от былого великолепия)
Но довольно, ты отвлекаешься, читатель! За мной!..
В половину одиннадцатого часа того вечера, когда Берлиоз погиб на Патриарших, в Грибоедове наверху была освещена только одна комната, и в ней томились двенадцать литераторов, собравшихся на заседание и ожидавших Михаила Александровича".
Необходимое дополнение.
Заседание Массолита назначено на десять часов вечера.
Само время заседания Массолита используется Булгаковым многократно.
Для аналогий с библейской тайной вечерей, со сборами членов правительства у Сталина на Ближней даче.
Для указания тайного, подпольного характера заседания Массолита. Иначе не объяснить необходимость проводить литературное заседание поздним вечером в среду, посреди рабочей недели.
Во тьме, в тени, под покровом ночи и при свете луны происходит действие романа в Москве. Россия во мгле.
Продолжим.
"Сидящие на стульях, и на столах, и даже на двух подоконниках
(зажато в тиски цензуры всё искусство СССР)
в комнате правления Массолита, серьёзно страдали от духоты
(нечем дышать, задыхается и умирает великая русская литература).
Ни одна свежая струя не проникала в открытые окна
(в глухой изоляции вынуждена жить российская интеллигенция).
Москва отдавала накопленный за день в асфальте жар, и ясно было, что ночь не принесёт облегчения
(никто не даст им избавления в обозримом будущем).
Пахло луком из подвала тёткиного дома, где работала ресторанная кухня
(варится "социалистический реализм"),
и всем хотелось пить
(выпить водки и напиться до беспамятства),
все нервничали и сердились".
Необходимое дополнение.
Жаркая погода в Москве многократно будет подчеркиваться в романе. Но совсем не по летней погоде одеваются и ведут себя практически все персонажи. На протяжении действия всего романа.
В главе 4 перед тем, как нырнуть в Москву-реку, будет размахивать руками Иван Николаевич для того, чтобы посильнее разогреться. Видимо, даже длительный забег по городу не в состоянии достаточно разгорячить его в промозглую холодную погоду.
В той же главе 4 в квартире 47 из дома Љ13 в прихожей:
"...А на полке над вешалкой лежала зимняя шапка, и длинные её уши свешивались вниз".
Явно М.А.Булгаков подчёркивает, что головной убор появился недавно, потому что такой полкой пользуются постоянно, уже следующий человек задвинул бы её в угол, или хозяин спрятал бы в комод, до зимы, в дополнение, на всякий случай, чтобы развеять сомнения, автор добавит от имени Бездомного:
"...Кто бы был этот наглый Кирюшка и не ему ли принадлежит противная шапка с ушами". Незнакомая, случайная шапка, которой не было ещё утром, валяется на полке. Холодная погода стоит в Москве, если есть люди, которые носят шапки-ушанки.
Многие персонажи романа одеты в странные летние пальто. Можно даже подумать, что во время случившихся в Москве происшествий была мода на эти пальто.
Пальто встречается в главе 14:
"...Метался... гражданин, сдирающий с себя летнее пальто..." (насильник, облаченный в элегантную одежду?);
в главе 17:
"...Появился гражданин в летнем пальто, из-под которого торчали полы белого халата..." (доктор помимо врачебного халата, дополнительно одетый в пальто в жаркий полдень, хотя бы и летнее?);
в главе 18:
"- Он украл пальто!.. Посмотрите, пальто целы?" (в передней у профессора Кузьмина висят неубранные на лето пальто);
В главе 28:
"Низенький, совершенно квадратный человек, бритый до синевы, в роговых очках, в новешенькой шляпе, не измятой и без подтеков на ленте, в сиреневом пальто и лайковых рыжих перчатках, стоял у прилавка и что-то повелительно мычал" (разве придет в голову в жаркий день одеваться подобным образом нормальному человеку, если он не хочет привлекать к себе лишнего внимания, окружающих граждан, даже если он изображает иностранца?);
В той же главе 28:
"- Жарко сегодня, - обратился Коровьев к молоденькой краснощекой продавщице и не получил от нее никакого ответа на это" (наверное потому, что ей было совсем не жарко);
В главе 28:
"Затем в соседней комнате проверил, на месте ли его летнее пальто на шелковой подкладе и шляпа...";
"Арчибальд Арчибальдович в летнем пальто на шелковой подкладке...".
Думаю М.А.Булгаков, таким образом, отражает душную атмосферу всеобщего молчания и лжи, навалившейся на страну при советской власти.
Нечем дышать интеллигенции в СССР. Недоступен свежий ветер свободы слова: "...Пахло луком из подвала теткиного дома, где работала ресторанная кухня..."
Незачем "в половину одиннадцатого часа того вечера" работать кухне, уже поздно, чтобы готовить еду.
Да и сколько себя помню, всегда манила запахами богатая ресторанная кухня, а не гнала вонью лука и чеснока.
Неопрятна и грязна атмосфера в новом обществе, и дурно пахнет из запущенных подворотен советской ресторанной кухни.
Напраслина и ложь царствует в культурной среде России. Клеветническая, гнусная пропаганда варится на кухне литературы в СССР.
Продолжим.
"Беллетрист Бескудников - тихий, прилично одетый человек с внимательными и в то же время неуловимыми глазами - вынул часы. Стрелка ползла к одиннадцати. Бескудников стукнул пальцем по циферблату, показал его соседу, поэту Двубратскому, сидящему на столе и от тоски болтающему ногами, обутыми в жёлтые туфли на резиновом ходу.
ставшая писательницей и сочиняющая батальные морские рассказы под псевдонимом "Штурман Жорж"
(быть может, на её "купеческие" деньги и содержится ресторан в "Доме Грибоедова").
- Позвольте! - смело заговорил автор популярных скетчей Загривов. - Я и сам бы сейчас с удовольствием на балкончике чайку попил
(кто же вечером, задыхаясь от жары, пьёт чай?),
вместо того, чтобы здесь вариться. Ведь заседание-то назначено в десять?
- А сейчас хорошо на Клязьме
(говоря о Клязьме, автор употребляет лишь нарицательное название, здесь не встречается упоминаний о том, что это река, видимо, о настоящей свободе слова пишет М.А.Булгаков),
- подзудила присутствующих Штурман Жорж, зная, что дачный литераторский посёлок Перелыгино на Клязьме - общее больное место. - Теперь уж соловьи, наверно, поют. Мне всегда как-то лучше работается за городом
(она сожалеет, что заседание не назначили провести за городом),
в особенности весной".
Необходимое дополнение.
Мне кажется, что какое-то важное собрание писателей, несостоявшееся или состоявшееся в 1926 году, указывает нам автор.
Это заседание, по всей видимости, сыграло определяющую роль в истории литературной России и, в частности, в личной судьбе писателя М.А.Булгакова.
Не зря, сравнивая собрание с тайной вечерей Иисуса Христа, в комнате томится 12 литераторов, апостолов М.А.Берлиоза.
Продолжим.
"- Третий год вношу денежки, чтобы больную базедовой болезнью жену отправить в этот рай, да что-то ничего в волнах не видно, - ядовито и горько сказал новеллист Иероним Поприхин
(взятки начальникам, выдуманные болезни, вот неполный перечень способов для получения льгот, путевок, дач).
- Это уж как кому повезет, - прогудел с подоконника критик Абабков
(по какому блату и какими механизмами осуществлялось везение в СССР, может вспомнить любой проживавший в СССР человек).
Радость загорелась в маленьких глазках Штурман Жоржа
(смеётся над литераторами, писательница, никакой удачи не хватит, чтобы досталась дача, только посредством связей с большевиками, по блату, можно на что-то рассчитывать),
и она сказала, смягчая своё контральто:
- Не надо, товарищи, завидовать. Дач всего двадцать две, и строится ещё только семь, а нас в Массолите три тысячи.
- Три тысячи сто одиннадцать человек, - вставил кто-то из угла
(называет страшную статистику М.А.Булгаков: 99 процентов населения страны чувствуют себя обделёнными, только 1 процент живёт по-человечески).
- Ну вот видите, - продолжала Штурман, - что же делать? Естественно, что дачи получили наиболее талантливыми из нас...
- Генералы! - напрямик врезался в склоку Глухарев-сценарист".
Необходимое дополнение.
Называет литератор профессиональную, общественную принадлежность людей, получающих государственные дачи в элитном Подмосковье.
Ну, как тут не вспомнить сегодня об застраиваемых природных заказниках, переделываемых исторических и культурных местах в Подмосковье и на знаменитом Рублевском шоссе, да и во всей Российской Федерации.
Не наследниками ли тех же самых армейских и партийных начальников продолжает заселяться Москва в XXI веке? Не их ли детьми и идеологическими последователями?
Продолжим.
"Бескудников, искусственно зевнув, вышел из комнаты.
- Один в пяти комнатах в Перелыгине, - вслед ему сказал Глухарев.
- Лаврович один в шести, - вскричал Денискин, - и столовая дубом обшита!
(грызут друг друга от злости, завидуя один другому, счастливцы - известнейшие во всей стране писатели и литераторы, напоминая пауков в банке; стравливает их между собой бедность и советская власть)
- Э, сейчас не в этом дело, - прогудел Абабков, - а в том, что половина двенадцатого.
Начался шум, назревало что-то вроде бунта. Стали звонить в ненавистное Перелыгино, попали не в ту дачу, к Лавровичу, узнали, что Лаврович ушёл на реку
(как всегда у М.А.Булгакова в романе вода, в данном случае речка, носитель информации, вероятно, услышав о вызове Лавровича в НКВД, огорчились литераторы),
и совершенно от этого расстроились. Наобум позвонили в комиссию изящной словесности
(не к стукачам ли из пролетарских писателей звонили писатели?)
по добавочному Љ 930
(что могло обозначать в 20-ых звонок по добавочному, можно только гадать, я не знаю)