Я и не заметил, как мы с Торопецкой переписали пьесу. И не успел я
подумать, что будет теперь далее, как судьба сама подсказала это.
Клюквин привез мне письмо.
"Глубочайше уважаемый
Леонтий Сергеевич!.."
Почему, черт возьми
(М.А.Булгаков нечистой силой, чертями, ведьмами, бесами величает во всём своём творчестве представителей советской власти),
им хочется, чтобы я был Леонтием Сергеевичем? Вероятно, это удобнее выговаривать, чем Сергей Леонтьевич?.. Впрочем, это неважно!
Примечание.
Многократно повторённая оговорка писателя в отношении Максудова от имени Ивана Васильевича не может быть случайной, мне представляется, что автор метафорично тут противопоставляет двух Святых из истории России.
Это Святой Леонтий (род. не позже 1051-го года - умер не позже 1077-го года), по происхождению русский, родившийся в Константинополе, ставший первым епископом, вышедшим из монастыря в Киевских пещерах, воспитавшего множество святителей Земли Русской. Фактически он был первым истинно русским борцом за христианскую веру в одиночку противостоящим своим словом язычеству.
И это Святой Сергий Радонежский (1314-1392), известный русский подвижник и миротворец, который по преданиям творил чудеса, воскрешал мёртвых.
То есть, М.А.Булгаков устами Ивана Васильевича утверждает, что советская власть своей цензурой и насилием над искусством хотела повернуть время вспять и из миротворца Сергия насильственно создать святителя Леонтия.
"...Вы должны читать Вашу пиэсу
(слово "пьеса" М.А.Булгаков пишет на кавказский лад, вероятно, дополнительно подчёркивая истинное лицо Ивана Васильевича, заодно иронизируя над стремлением неграмотных выдвиженцев того времени дословно писать выражения "отца народов")
Ивану Васильевичу. Для этого Вам надлежит прибыть в Сивцев Вражек
13-го в понедельник в 12 часов дня
Глубоко преданный
Фома Стриж".
Примечание.
Благодаря объявленному здесь дню недели, становится возможным определить год происходящих в романе событий. Согласно григорианскому календарю понедельник 13 октября выпадает в 1924-ом и 1930-ом годах.
Про месяц октябрь нетрудно было вычислить из слов Фомы Стрижа, который обещал за два месяца до 15 декабря "обломать" пьесу.
Я взволновался чрезвычайно, понимая, что письмо это исключительной важности.
Я решил так: крахмальный воротник, галстук синий, костюм серый. Последнее решить было нетрудно, ибо серый костюм был моим единственным приличным костюмом
(неприличным костюмом можно назвать только вещи, полностью изношенные, то есть рваньё, автор пишет, что у Максудова был только один костюм, впрочем, у большинства граждан СССР в те годы было точно также).
Держаться вежливо, но с достоинством и, боже сохрани, без намека на угодливость.
Тринадцатое, как хорошо помню, было на другой день, и утром я повидался в театре с Бомбардовым.
Наставления его показались мне странными до чрезвычайности
(вероятно, автор тут даёт понять, что он описывает нечто широко известное, например, вход в Кремль, где помещался рабочий кабинет И.В.Сталина).
- Как пройдете большой серый дом, - говорил Бомбардов, - повернете налево, в тупичок. Тут уж легко найдете. Ворота резные, чугунные, дом с колоннами. С улицы входа нету, а поверните за угол во дворе. Там увидите человека в тулупе, он у вас спросит: "Вы зачем?" - а вы ему скажите только одно слово: "Назначено"
(естественно, при проходе на личную аудиенцию со И.В.Сталиным в СССР была жесткая строгая система контроля, неизменяемая годами).
- Это пароль? - спросил я. - А если человека не будет?
- Он будет, - сказал холодно Бомбардов и продолжал: - За углом, как раз напротив человека в тулупе, вы увидите автомобиль без колес на домкрате, а возле него ведро и человека, который моет автомобиль
(ничего не обычного в строгом исполнении служебных обязанностей непосредственных подчинённых вождя не было, в случае нарушения инструкций им всем грозила беспощадная расправа).
- Вы сегодня там были? - спросил я в волнении.
- Я был там месяц тому назад.
- Так почем же вы знаете, что человек будет мыть автомобиль?
- Потому, что он каждый день его моет, сняв колеса
(я убеждён, что такая инструкция "мыть машину И.В.Сталина, сняв колёса", существовала в реальности, именно по поводу неё иронизирует М.А.Булгаков).
- А когда же Иван Васильевич ездит в нем?
- Он никогда в нем и не ездит.
- Почему?
- А куда же он будет ездить?
- Ну, скажем, в театр?
- Иван Васильевич в театр приезжает два раза в год на генеральные репетиции, и тогда ему нанимают извозчика Дрыкина.
- Вот тебе на! Зачем же извозчик, если есть автомобиль?
- А если шофер умрет от разрыва сердца за рулем, а автомобиль возьмет да и въедет в окно, тогда что прикажете делать?
(известно, что подозрительность И.В.Сталина была фактически паранойей)
- Позвольте, а если лошадь понесет?
- Дрыкинская лошадь не понесет. Она только шагом ходит. Напротив же как раз человека с ведром - дверь. Войдите и подымайтесь по деревянной лестнице. Потом еще дверь. Войдите. Там увидите черный бюст Островского
(контрастные, чёрно-белые тона помещения, в котором обретается Иван Васильевич, должны, видимо, характеризовать сугубо ортодоксальное двухцветное отношение к окружающему миру директора учреждения; чёрный, скорее всего бронзовый бюст драматурга А.Островского выполняет здесь вероятно ещё отвлекающую функцию, потому что нечто подобное описывал Булгаков в переходе дома при работе над пьесой "Дни Турбинных").
А напротив беленькие колонны и черная-пречерная печка
(очевидно, что так выглядит печка в кочегарке, то есть автор показывает, что при советской власти даже к высшему руководству надо ходить через чёрный служебный ход, которым раньше пользовалась лишь прислуга; быть может и бюст черен из-за печной копоти, получается, не найдя в гостевых залах достойного места для скульптуры драматурга, её вынесли в рабочее помещение за ненадобностью),
возле которой сидит на корточках человек в валенках и топит ее
(опять перечисление каких-то знаковых предметов и странного печника, которого не греет печь).
Я рассмеялся.
- Вы уверены, что он непременно будет и непременно на корточках?
- Непременно, - сухо ответил Бомбардов, ничуть не смеясь
(подчеркнуто, холоден и сух Бомбардов в описании служб, контролирующих дорогу к Ивану Васильевичу, но это должно быть понятно читателю, потому что он опасается обвинения его в каких-нибудь тайных намерениях покушения на "вождя народов").
- Любопытно проверить!
- Проверьте. Он спросит тревожно: "Вы куда?" А вы ответьте...
- Назначено?
- Угу. Тогда он вам скажет: "Пальтецо снимите здесь", - и вы попадете в переднюю, и тут выйдет к вам фельдшерица и спросит: "Вы зачем?" И вы ответите...
Я кивнул головой
(в руках у Максудова документ, доставленный ему Клюквиным, офицером, подчинённым непосредственно Августе Авдеевне Менажраки, то есть некий мандат из канцелярии самого Ивана Васильевича).
- Иван Васильевич вас спросит первым долгом, кто был ваш отец. Он кто был?
- Вице-губернатор.
(очень интересно у кого из писателей был предок или родственник вице-губернатор?)
Бомбардов сморщился.
- Э... нет, это, пожалуй, не подходит. Нет, нет. Вы скажите так: служил в банке.
- Вот уж это мне не нравится. Почему я должен врать с первого же момента?
- А потому что это может его испугать, а...
(очевидно, что напугать родство с вице-губернатором может только того, кто воевал с самодержавием, классово, банкир ничуть не привлекательнее чиновника)
Я только моргал глазами.
- ...а вам все равно, банк ли, или что другое. Потом он спросит, как вы относитесь к гомеопатии
(очередная характерная деталь, указывающая на расположенность И.В.Сталина к народным средствам медицины).
А вы скажите, что принимали капли от желудка в прошлом году и они вам очень помогли.
Тут прогремели звонки, Бомбардов заторопился, ему нужно было идти на
репетицию, и дальнейшие наставления он давал сокращенно
(конечно, торопится Максудов, подходит 12 часов).
- Мишку Панина вы не знаете, родились в Москве
(простота отношений - это залог объективной непредвзятой оценки пьесы Максудова),
- скороговоркой сообщал Бомбардов, - насчет Фомы скажите, что он вам не понравился. Когда будете насчет пьесы говорить, то не возражайте. Там выстрел в третьем акте, так вы его не читайте...
(предпочтения Ивана Васильевича известны заранее и настолько изучены, что опытному человеку не составляет труда верно подготовиться к его требованиям)
- Как не читать, когда он застрелился?!
Звонки повторились.
(никаких специальных звонков в театрах на репетицию не существует, да и какая репетиция проводится в обед?..)
Бомбардов бросился бежать в полутьму, издали донесся его тихий крик:
- Выстрела не читайте! И насморка у вас нет!
Совершенно ошеломленный загадками Бомбардова, я минута в минуту в полдень был в тупике на Сивцевом Вражке
(точность прихода на встречу к Ивану Васильевичу ещё одно свидетельство военной дисциплины, которой обязаны придерживаться люди перед ним).
Во дворе мужчины в тулупе не было, но как раз на том месте, где Бомбардов и говорил, стояла баба в платке
(половая принадлежность дежурного на посту никакого значения не имеет, М.А.Булгаков сознательно путает читателей).
Она спросила: "Вам чего?" - и подозрительно поглядела на меня. Слово "назначено" совершенно ее удовлетворило, и я повернул за угол. Точка в точку в том месте, где было указано, стояла кофейного цвета машина
(такой цвет автомобиля наверняка имеет свой прототип в гараже И.В.Сталина),
но на колесах, и человек тряпкой вытирал кузов. Рядом с машиной стояло ведро и какая-то бутыль
(Бомбардов, скорее всего, ошибся в оценке умения нового караула менять колёса, или конструкция новой машины не нуждается в постоянном съёме колёс для мытья).
Следуя указаниям Бомбардова, я шел безошибочно и попал к бюсту Островского. "Э..." - подумал я, вспомнив Бомбардова: в печке весело пылали березовые дрова, но никого на корточках не было. Но не успел я усмехнуться, как старинная дубовая темно-лакированная дверь открылась, и из нее вышел старикашка с кочергой в руках и в заплатанных валенках. Увидев меня, он испугался и заморгал глазами
(явно Максудов застал дедушку не на рабочем месте - вот он и струхнул).
- Вам что, гражданин? - спросил он.
- Назначено, - ответил я, упиваясь силой магического слова. Старикашка посветлел и махнул кочергой в направлении другой двери
(радость старика, выраженная словом "посветлел", связана с тем, что Сергей Леонтьевич оказался не из контролирующих его деятельность проверяющих внезапно органов, "кочерга" - подчёркивает назначение помещения).
Там горела старинная лампочка под потолком. Я снял пальто, под мышку взял пьесу, стукнул в дверь. Тотчас за дверью послышался звук снимаемой цепи, потом повернулся ключ в дверях и выглянула женщина в белой косынке и белом халате
(фельдшер, как и рассказывал Бомбардов).
- Вам что? - спросила она.
- Назначено, - ответил я. Женщина посторонилась, пропустила меня внутрь
и внимательно поглядела на меня.
- На дворе холодно? - спросила она
(время полдень, этот вопрос означает, что с утра никто сюда ещё не входил).
- Нет, хорошая погода, бабье лето, - ответил я.
- Насморка у вас нету? - спросила женщина.
Я вздрогнул, вспомнив Бомбардова, и сказал:
- Нету, нету.
- Постучите сюда и входите, - сурово сказала женщина и скрылась. Перед тем как стукнуть в темную, окованную металлическими полосами дверь, я огляделся.
Белая печка
(здесь есть собственное локальное отопление, предыдущая печь предназначалась для всего здания),
громадные шкафы какие-то
(опять автор описывает какие-то узнаваемые предметы мебели из известных коридоров Кремля).
Пахло мятой и еще какой-то приятной травой. Стояла полная тишина, и она вдруг прервалась боем хриплым. Било двенадцать раз
(Максудов входит к Ивану Васильевичу одновременно с боем часов, тютелька в тютельку, ровно в 12 часов),
и затем тревожно прокуковала кукушка за шкафом.
Я стукнул в дверь, потом нажал рукой на громадное тяжкое кольцо
(какой-то довольно броский предмет упоминает здесь М.А.Булгаков, как мне кажется, для облегчения идентификации кабинета),
дверь впустила меня в большую светлую комнату.
Я волновался, я ничего почти не разглядел, кроме дивана, на котором сидел Иван Васильевич. Он был точно такой же, как на портрете, только немножко свежее и моложе. Черные его, чуть тронутые проседью, усы были прекрасно подкручены. На груди, на золотой цепи, висел лорнет.
Иван Васильевич поразил меня очаровательностью своей улыбки.
- Очень приятно, - молвил он, чуть картавя
(быть может, автор таки образом характеризует акцент И.В.Сталина?),
- прошу садиться.
И я сел в кресло.
- Ваше имя и отчество? - ласково глядя на меня, спросил Иван Васильевич.
- Сергей Леонтьевич.
- Очень приятно! Ну-с, как изволите поживать, Сергей Пафнутьевич? - И, ласково глядя на меня, Иван Васильевич побарабанил пальцами по столу, на котором лежал огрызок карандаша и стоял стакан с водой, почему-то накрытый
бумажкою.
(обыкновенно салфеткой накрывают напиток, когда хотят его защитить от попадания в него внешнего мусора и испарения при приёме лекарств, быть может, подобная привычка была распространена среди обслуживающего персонала И.В.Сталина?)
- Покорнейше благодарю вас, хорошо.
- Простуды не чувствуете?
- Нет.
Иван Васильевич как-то покряхтел и спросил:
- А здоровье вашего батюшки как?
- Мой отец умер.
- Ужасно, - ответил Иван Васильевич, - а к кому обращались? Кто лечил?
(странный вопрос в 1920-ых годах, когда смерть отцов на каждом шагу была обыденным явлением, но в большинстве случаев не от болезни, а в результате катаклизмов гражданской войны)
- Не могу сказать точно, но, кажется, профессор... профессор Янковский.
- Это напрасно, - отозвался Иван Васильевич, - нужно было обратиться к профессору Плетушкову, тогда бы ничего не было
(мне кажется, похожие беседы были привычным делом для всякого человека, с которым впервые встречался Сталин, вероятно, великий советский вождь не знал, как надо себя вести с незнакомыми людьми, о чём здесь и иронизирует М.А.Булгаков, расписывая разговор о близких родственниках, свойственный встрече дальних родственников в деревне).
Я выразил на своем лице сожаление, что не обратились к Плетушкову.
- А еще лучше... гм... гм... гомеопаты, - продолжал Иван Васильевич, - прямо до ужаса всем помогают. - Тут он кинул беглый взгляд на стакан
(поведением своего персонажа автор показывает страсть Ивана Васильевича к знахарству и самолечению, которое было свойственно И.В.Сталину, и вследствие этого - недоверие к научной медицине).
- Вы верите в гомеопатию?
"Бомбардов - потрясающий человек", - подумал я и начал что-то неопределенно говорить:
- С одной стороны, конечно... Я лично... хотя многие и не верят...
- Напрасно! - сказал Иван Васильевич, - пятнадцать капель, и вы перестанете что-нибудь чувствовать. - И опять он покряхтел и продолжал: - А ваш батюшка, Сергей Панфилыч, кем был?
- Сергей Леонтьевич, - ласково сказал я.
- Тысячу извинений! - воскликнул Иван Васильевич. - Так он кем был?
"Да не стану я врать!" - подумал я и сказал:
- Он служил вице-губернатором.
Это известие согнало улыбку с лица Ивана Васильевича
(естественно, что для Ивана Васильевича важен не сам факт того, кем был умерший отец Максудова, ему нужно чувство подобострастия, раболепства перед ним, заставляющее людей выкручиваться и лгать, подстраиваясь под его желания и настроения).
- Так, так, так, - озабоченно сказал он, помолчал, побарабанил и сказал: - Ну-с, приступим.
Я развернул рукопись, кашлянул, обмер
(испуг связан с тем, что кашель может быть понят, как признак заболевания, простуды),