Трудными, запутанными путями пробирались русские девушки-красавицы в Париж, соблазненные скромным объявлением в газете: "Требуются русские девушки-красавицы приятной наружности, не старше 22 лет, знание европейских языков не обязат., для участия в историко-видовых ТВ фильмах, съемки: Франция, Бенилюкс, Италия, Испания (о. Ибица) и др." И всё, никаких других сведений, кроме парижского адреса, ни как добираться, ни визу как во Францию получить, ничего - только это многозначительное "и др.", на которое в будущем, когда трагедия не только совершится, но и кое-что даже просочится в печать, организаторы-"кинематографисты" будут ссылаться, и им, французам, французское же следствие поверит, что они этим "и др.", которое по-русски, дескать, означает, что никто не несет за возможные последствия никакой ответственности, и что они этим "и др." всё объяснили, и что это, мол, такая специальная юридическая формула, которая, как по волшебству, растворяет в воздухе всякие претензии. Да и что с этих диких русских, мол, взять - сами эти их девушки-красавицы виноваты. Потому что дуры!
А что же делает читатель, прочитав первые строчки этого повествования? Ведь читатель наш стал дошл, хитроумен, и несмотря на это загадочное "и др.", и на вышеупомянутую "трагедию", все равно ждет банальной, тысячу раз описанной бывшими комсомольскими газетами нравоучительной истории бедных русских девушек, завлеченных обманом на Запад продавать за гроши собственные девичьи тела, обогащая этими самыми телами как местных, так и наших, новорусских сутенеров-мафиози. И уже зевает скептически наш новый искушенный читатель и готовиться захлопнуть с недовольной гримасой книжку (журнал), где это повествование напечатано.
И в этот момент... в его дверь раздается стук, или даже не стук, а просто дверь его открывается сама по себе (а надо сказать, что дверь нашего скептика, внимательного читателя газет, заперта плотно, на множество хитроумных электронных запоров-капканов, замочков-компьютеров и так просто открыться никак не может, но - открывается, и так просто, как будто этих замков-запоров и не существует вовсе), и входит к нему в квартиру - ах! - одна из этих Бедных Лиз, этих несчастных Параш - входит не просто, а как бы в духе, как бы облачное (или заоблачное) какое-то создание, как бы гений какой-то неземной красоты, как бы клевая такая балерина входит, не касаясь пола, вся светящаяся и в воздушно-прозрачном, почти голом одеянии и говорит ангельским голоском:
"Что же ты, сукин сын-читатель, захлопнуть хочешь книжку или журнал? Что же ты, гад такой, падлюка сраная, не хочешь узнать, как же сложилась горькая наша судьба бедных и несчастных русских девушек-красавиц?! Ведь ежели бы мы, девушки-красавицы, попали бы, скажем, в этот говенный Париж и чуток поработали бы там телом хоть бы и почти задаром, ну хотя бы только за харчи, за какую-нибудь там поганую одну-другую тряпку от Диора, мы б разве стали бы выкаблучиваться, причитать, внимание к себе твое мердовое от телевизора отвлекать - если бы просто нас обманули сутенеры парижские? Нам бы может многим это было бы даже просто в удовольствие - поработать-отдохнуть в этом Париже с ихними презервативами и тамошним галантным полумужиком-полубабой! Нет, говнюк ты этакий, не стали бы мы тебя на это фуфло оттягивать от твоей голубой блевотины, и т.д. и т.п. ("и др.").
Долго еще, путано и с обидой выговаривала горе-читателю самая красивая из русских красавиц, так что поневоле читатель отложил свою газету, выключил голубой огонек, приложился к книжке (журналу), проникся трагической судьбой бедных девушек, но все-таки до конца так и не понял, что же этакое с ними произошло. То есть сердцем как бы и понимал, что что-то невероятное, действительно чудовищно-трагическое случилось в их несчастной судьбе, которая дословно описана мною в этой книжке (журнале), но умом читатель все никак не мог дойти до сути, разобраться как-то во всех этих немыслимых запутанных нагромождениях. Вот. Но все-таки попробуем, зажмурившись от страха, разобраться вместе в этом, как пишут в романах, запутанном тайнами лабиринте, среди крутосплетенных света и мрака, жизни и смерти, крови и, как поется в песнях, пота и слез, среди жутких стенаний и сладострастных воплей, заглянем, разжмурившись, в туманные волшебные картины - и увидим, как замшелые своды озаряются отблесками якобы адского пламени...
Итак, прочитав то мутноватое по смыслу объявление в одной бывшей комсомольской газете, наши девушки-красавицы срываются все как одна со своей красивой наружностью с насиженных мест, отрываются от родных погостов, прощаются наспех с дымом отеческих очагов, и кто как - своим ли неорганизованным ходом, поездами ли, самолетами, а кто и на попутных, с превеликими трудностями и в большинстве без виз и денег, но добираются все-таки до Парижа и бродят по нему как очумелые. И тут следует этакое лирическое до слез описание парижского заката, с этакими пастельными нюансами, и этакими полутонами, и с плывущими по реке длинными плоскими баржами, и со скользящими им навстречу знаменитыми "мушиными" прогулочными теплоходами, и с колеблющимся отражением Собора Нотр-Дам в свинцово-закатной воде Сены, и с кружащим в парижском воздухе под порывами влажного французского ветра жухлым листом каштана. И тут же автор пускается в головокружительную метафору, сравнив этих бедных сорвавшихся с родины девушек-красавиц с кружащими осенними листьями. Но не стоит верить всем этим парижским закатам, всем этим баржам на Сене, этим соборам и метафорам, так как автор всё это даже не выдумал, а просто слизал один к одному из двух-трех фильмов, среди которых особенно сильно распотрошил старый французский фильм "Под крышами Парижа" с Жаном Габеном, а был ли этот подлец автор сам в Париже - неизвестно, а если и был, то скорее всего видел он там очень немногое, почти что ничего не видел, кроме собственных дрожащих рук, подносящих к сведенным похмельной судорогой устам стакан малинового, как марганцовка, бургонского.
И не видел, но описывает, потому что знает (нашел на чердаке рукопись), - как разыскивают девушки (хоть и без языка) нужный адрес, как оказываются в полутемной захламленной комнате (но не без парижской экзотики: какие-нибудь, например, были там манекены в желтых кимоно, какое-нибудь чучело русалки с фиолетовыми волосами и в бирюзовом лифчике), и видим мы вместе с автором, как по требованию пожилой размалеванной лахудры (по-русски, но с французским акцентом) раздеваются они догола, как входят по одной в другую комнату, выпив предварительно по требованию лахудры стакан какой-то подозрительной жидкости из простого графина, и как оттуда уже больше никогда не выходят. Потому что там их всех одну за другой крепкий такой мужичок-мулат с картавыми, но несомненно русскими восклицаниями сначала насилует - всех! - а потом вешает их, бедняг полуобморочных (так крепко он их уделывает? но на наших героических девушек, бывших комсомолок, это не очень похоже, скорее же, действует на них просто-напросто ядовитое пойло лахудры), подвешивает их, злодей, под потолком, за железные крюки на бетонной балке, как тушки какой-нибудь битой птицы, как свиные окорока подвешивает наших лучших, самых красивых русских красавиц!
И оказались они все, девушки-красавицы, после этого ужасного эпизода в городе Риме, в древней столице Италии. Как оказались? После мученической геройской, как Зоя Космодемьянская, смерти? Или выжили, только может слегка похудели и закоптились? Есть ли у автора ответ? Нет ответа (в чердачной рукописи может и есть, но мы еще не дочитали ее до конца), ничего нельзя понять, всё страшно запутано. Но следует помнить, что раз пустились мы вслед за интригой в путешествие по лабиринту, возврата для нас может и не быть - мужайтесь!..
Оказались же они в Риме в одном очень потаенном месте, в самом центре, в двух шагах от площади Венеция - и место это называлось "Клуб Одиноких Сердец Русских Девушек-Красавиц". Был там некий уютный полуподвальчик, приватный клуб со скромной вывеской:
Марсель, скорчив брезгливую гримасу, промычал что-то невнятное и выплюнул клок светлых волос...
Джованни с сожалением оторвался от холодеющего уже тела Веры...
Если пройти семнадцать шагов вперед, а потом резко свернуть направо и сделать еще шесть шагов, то перед вами откроются три пути: вы можете пойти прямо, можете - направо или налево, а можете вообще вернуться назад и поискать другой дороги...
Из-под старинного комода тоненько сочилась темнокрасная густая жидкость: резус - положительный, группа, кажется, нулевая. Впрочем, так, на глазок, Джованни мог и ошибиться...
Странно, как все-таки резко может измениться жизнь в прошлом примерного студента Университета Дружбы народов им. П.Лумумбы, отличного спортсмена, заводилы веселых студенческих вечеринок, активного участника ленинских субботников, бригадира интернационального студенческого стройотряда, крепкого мулата, мужика, страстного любителя русских стоклеточных шашек, который с легким недоверием и даже страхом приехал несколько лет назад с солнечного острова Мартиники, из заморской французской территории в далекую снежную Москву, но полюбил этот город всем сердцем, подружился с простыми молодыми москвичами, комсомольцами, с девушками-красавицами. Странным и загадочным образом может измениться в любой момент наша жизнь, но Марсель не зря был большим любителем шашек и кроссвордов - он умел ценить тайну, загадку, неожиданные повороты мысли, крутые зигзаги судьбы...
Читатель с недовольным лицом опять пытается захлопнуть путанную и окончательно невразумительную книжку-журнал, но кто-то цепко схватил его за локоть и захлопнуть не дает. Сквозь тонкий пижамный батист читатель чувствует на своей руке нечеловеческий холод...
В карманном зеркальце, в которое Наташка мимоходом заглянула поправить растрепавшуюся прядь, она увидела широкую, зло нахмуренную совиную физиономию с полуоткрытым клювом, с темно-малиновыми круглыми глазами и взлохмаченными перьями вместо бровей...
Колизей является одним из наиболее...
Катя натянуто улыбнулась, взмахнула непокорной копной своих пшеничных волос и закричала вдруг охрипшим от отчаяния голосом, пытаясь ненатуральной веселостью скрыть жуткий страх перед тем, что сейчас должно произойти: "Эх, сестренки, где наша не пропадала!" И сняв трусики, дрожащей рукой взялась за ручку двери...
Могильные плиты Пантеона хранят для пытливого любителя старины многие замечательные...
Римский омоновец с недоверием взял бумажку и развернул ее. И сразу же лицо его озарилось простой деревенской улыбкой: "Заходи давай, красавица, чего ж ты сразу-то не сказала, что наша будешь. Стоишь, мнешься и ни гу-гу, право дело, совсем недотепа!" Говорил он по-северному окая, и чувствовалось в этом римском охраннике что-то вологодское, а точнее, что-то, что присуще исключительно выговору восточных пригородов этого старинного русского города, что-то очень уж округло-задушевное было в нем. Навстречу красавице Тамаре уже спешил, поднимаясь откуда-то из подвальных помещений, слегка запыхавшийся Джованни в черном смокинге...
Да и на родине, если подумать, дела шли ненамного лучше. Виталий Валерьевич проснулся, когда услышал как Маня, сидя на постели, шарит босыми ногами по полу в поисках шлепанцев. Виталий потянулся было к ней опять с ласками, но она довольно резко оттолкнула его руку: - "Да, подожди ты, неуемный!" - "Ты куда?" - "Куда, куда - в сортир, да подожди ты! Щас приду". Виталий опять заснул и проснулся уже под утро от сильного желания, но Мани рядом не было. Не было ее и в уборной, куда он, слегка покачиваясь от утренней расслабленности, решил все-таки пойти, предварительно прокричав прокуренным утренним голосом: - "Мань! Эй, Мань, заснула ты что ль там?" В ответ - только всегдашнее капанье воды из водопроводного крана на кухне.
Виталий Валерьевич, являясь одним из типичных представителей нового поколения деловых русских, занимал в одиночку отдельную однокомнатную квартиру рядом с метро, в квартире имел приличную финскую мебель, изредка спал с простыми, но чистыми девушками, приезжающими в столицу из провинции попытать счастья в кино и на телевидении. Он был убежденным "синглом" и работал в рекламном бизнесе.
В кухне (отделанной под русскую избу деревом) Мани тоже как будто не было, но это только на первый взгляд. Потому что продрав свои сонные глаза, увидел Виталий такое, что до самой смерти ему не забыть. В кухне было... Ноги его подкосились, и не подвернись здесь же у него под задом табуретки, так бы и сел он на перепачканный чем-то темно-липким пол. На кухонном столике, тоже перепачканном той же гадостью, горкой лежали аккуратно упакованные в прозрачный целлофан куски чего-то кроваво-красного. На каждой упаковке сияла аккуратная, как в Универсаме на брикетиках с развесным маслом, белая наклейка: "МАНЯ". А чуть пониже: "Цена: 1900 руб/кг".* А еще в кухне стоял непереносимый запах крови, испражнений, свежеразделанного мяса и уже какой-то мертвечины и тухлятины. Или это только на миг так показалось Виталию перед тем как он потерял сознание, а потерял - когда увидел свое помойное ведро с торчащим оттуда куском окровавленного человеческого лица...
Есть что-то неуловимо схожее между набережными Сены в Париже и Тибра в Риме. Конечно, набережные и ближайшие к Сене кварталы значительно чище, ухоженней, респектабельней римских улиц и домов вблизи Тибра - чуть-чуть неказистых, обшарпанных. Да оно и понятно, думал Джованни, вспоминая что-то школьное, - ведь Рим гораздо древнее Парижа, да жители в нем почти все такие расфигаи, каких трудно найти в Париже. И Джованни римских жителей не любил, как не любил Италию вообще. Отец его по некоторым сведениям был из Мариуполя, а мама - из задрипанного какого-то румынского городка. Как они поженились, да и поженились ли вообще - неизвестно, учитывая какие в Румынии тогда были порядки, и что полагалось румынским жителям за связь с иностранцами, даже с иностранцами советскими. Скорее всего, родители Джованни познакомились и подружились в Советском Союзе, а в Италию попали уже как смешанная супружеская пара, воссоединившаяся согласно хельсинским соглашениям на нейтральной почве. Папы скоро простыл след, а Джовании, который по документам родился в итальянском городе Бари, а на самом деле - неизвестно где, стал гражданином мира. Иногда бывал на исторической родине своего исчезнувшего папы, бывал и в трансильванской глухомани мамы, но что-то там произошло такое (после довольно кровавой румынской демократической революции), что Джованни очень резко изменился. Нет, не то чтобы на него эта буйная революция так повлияла, но все-таки... Что-то уж слишком большое значение он стал придавать всяким там группам и резусам, но не причмокивал, как может показаться какому-нибудь дилетанту, знакомому с предметом только по книжкам да по фильмам. Джованни, например, этих книжек и фильмов очень не любил. А с русскими девушками отношения его складывались неплохо, но...
"Справа... еще восемь шагов этого проклятого лабиринта... замуровали... а рядом замуровано все ее исподнее - лифчик, комбинашка, чулочки... Почти и не сопротивлялась, только плакала сильно... Вся капуста в купюрах по сто баксов... нет никаких следов, следует использовать интуицию... если повезет... Я сейчас в здравом уме и твердой... мне уже ничего не надо... Ожидаем все конца света, который, как они нам объявили... в четверг. А вдруг не наступит?.."
-Эх, что-то нас ждет в будущем? - любил спрашивать себя в детстве Виталий Валерьевич, но вопрос этот не занимал его в плане, так сказать, риторическом или романтическом. Нет, занимал он его в плане очень даже практическом, так как романтику и риторику Виталий с детства на дух не переносил, фантастических книжек про светлое будущее почти не читал, а раздумывал он о будущем в очень конкретных терминах и категориях. Как, думал он, наладить мой бизнес так, чтобы в будущем все было нормалек и о'кей, и чтобы не пришлось в этом будущем мучительно думать о бесцельно прожитых годах. Но сейчас будущее лежащему на липком холодном полу Виталию, который со страшной неохотой возвращался в сознание, самое ближайшее будущее представлялось в кроваво-черных тонах. Как было бы хорошо, вдруг нелепо подумал он, оказаться в одном из тех научно-фантастических романов, которых я так не любил и почти не читал, - там, где суетятся все эти милые и добродушные домашние роботы, где хлопочут они по хозяйству, а хозяин улетает себе на работу на индивидуальном летательном аппарате...
Автор тоже часто, глядя на заплеванный (после вчерашнего) пол своей комнаты и с ясностью отдавая себе отчет в том, что в ледяной тундре холодильника нет просто-таки ничего, вспоминал с умилением и завистью этих роботов. Особенно почему-то робота-полотера и робота (как бы женского пола) кухарку. И продукты в том светлом будущем распределялись непосредственно на дом по потребностям...
Но пора вернуться к нашим девушкам-красавицам. Вернее к тому, что с ними стало.
-Дело ясное, товарищ следователь, под ногтями запекшаяся кровь той же группы, по всему телу царапины - следы борьбы. На вышку можно сразу представлять нашего Виталия-потрошителя, как думаете?
-Так сразу и вышку, теперь, знаешь, не так-то просто высшую меру заслужить, другие времена наступили - гуманные. А жаль девчонку, вернулась вот на родину с зарубежных гастролей...
Ажурная башня, построенная инженером Эйфелем, стала символом...
Как добраться из Балашихи до Парижа? Этим нелегким вопросом задалась девушка-красавица из Подмосковья Евгения. За майку с надписью CunnilingusNow! и пару крутых интимных митингов ее деловой приятель Василий, тоже родом из Подмосковья, но сейчас - настоящий "центровой", достал ей венгерский паспорт с французской визой на учение в каком-то ихнем университете. Фамилия там, правда, стояла почему-то румынская - то ли Иванеску, то ли Петреску, и, может быть, в этом румыно-венгерском сочетании было какое-то роковое, грозовое знамение, но только бедной Евгении откуда же было знать? К тому же Василий строго-настрого предупредил, что показывать паспорт лучше как можно реже, а главное - не показывать его вовсе на французской границе, благо там и не спрашивают, если прогуливаться через границу с европейским понтом. Так и поехала красавица - сначала, вместе с верным Василием, до Чопа - одни в духместном спальном купе, где продолжали трахаться до упаду, а потом, попрощавшись с дружком: "Не бзди, Женька! Пробьешся, где ваша не пропадала!" - начала пробиваться одна. То, ласково улыбнувшись какому-нибудь богатенькому немецкому туристу или итальянскому буратине, и тогда удавалось проехать сотню-другую кэмэ в хорошей машине, а то подвозили (с приставаниями) шоферы огромных автопоездов, а иногда и вовсе пешкодрапом. Так, к примеру, пешком подошла девушка к венгро-австрийской границе, через которую пограничник сначала согласился вроде пропустить за краткое обладание ее прелестями, но, овладев, шуганул беднягу, подлец, на почти чистом русском языке куда подальше взад, а не то, мол, сама знаешь - куда отправлю. Так и мыкалась Евгения с переменным успехом по Европе, пока не оказалась подвешенной за крюк в полутемном парижском чулане. А оттуда - уже прямым ходом (в автопоезде-рефрижераторе) в Рим, к вампиру Джованни.
Разгадку всей этой интриги вдумчивый и начитанный читатель скорее всего увидел бы в раскрытии крупного международного гангстерско-мафиозного картеля, который завлекает бедных русских девушек-красавиц съемками художественного фильма, хотя и дает им при этом понять, что, мол, заниматься-то они на самом деле будут вовсе не киносъемками, а прибыльной и непыльной проституцией. За дурочек, дескать, мы вас не держим, читать, мол, умеете - работать предстоит не где-нибудь у арабов или китайцев, а: "Франция, Бенилюкс, Италия, Испания (о. Ибица)", но на самом-то деле: "и др."! - тут мысли догадливого читателя внутри черепной коробки начинают шевелиться быстро-быстро, - на самом деле здесь не просто торговля юными девичьими телами, а - вот она, разгадка! - их кровью и другими органами для кровожадных нужд западных развращенных и пресыщенных вампиров и каннибалов. Значит так, еще раз свяжем все воедино: преступная банда, руководимая бывшим...
Металлический холод, все тверже сжимающий локоть читателя, становится непереносимым, читатель вскрикнул - злой домашний робот из научно-фантастических романов прошлого, который уже несколько дней как поселился в его доме (и не просто поселился, но спит с его женой, расходует океан электрической энергии, заправляясь из розетки после ночных развлечений, а беднягу читателя заставляет мыть полы, готовить отвратительную еду на машинном масле и гоняет его в магазин за денатуратом, который хлещет как водку: так Будущее властно и настойчиво входит в нашу сегодняшнюю жизнь), этот вот самый робот с нечеловеческой силой тянет читателя за собой.
С бывшим студентом из Университета Лумумбы приключилась странная метаморфоза, о которой подробно рассказывается в старинной рукописи в кожаном переплете, которую мой дедушка во время перекопской компании нашел на чердаке одной полуразрушенной крымской хаты. Марсель, если следовать рукописной версии, после многочисленных перипетий, произошедших с ним в СССР (кое-что произошло и с самим СССР, после чего тот вообще перестал существовать), бросил все и срочно уехал в Китай, сказавши знакомым, что скоро вертанется назад с дутыми пуховками и еще кое с чем. На самом же деле он устроился в одну смешанную франко-итальянско-китайскую геофизическую разведывательную экспедицию, так как именно этой геофизике (и разведке) он между делом обучался в Москве у Лумумбы. В Китае, а если быть точным и следовать букве старинной рукописи, то в пустыне северо-западной провинции Шань, экспедиция вместо нефти и газа откопала из каких-то древних могильников хорошо сохранившиеся белокурые и светлокожие мумии вероятно викингов, которых неизвестно как занесло в такую даль с их северной европейской родины, и полегли они там в могилки невдалеке от китайского города Урумчи. А было тем мумиям, согласно старинной рукописи, где-то около трех тысяч лет. Марсель, совершенно одичавший от отсутствия тоже светловолосых, но российских девушек-красавиц, однажды, под покровом ночи, вступил в патологическую связь с одной из мумий предположительно женского пола, которая под его могучим порывом рассыпалась в прах, оставив у него во рту светлый клок доисторических волос.
Что же касается других аспектов ожидающего нас всех светлого будущего, то в Антарктиде, наконец освободившейся от вековых льдов, расцвели первые цветы репейника колючего, а из Австралии до мыса Огненной земли можно будет скоро спокойно дойти за несколько месяцев посуху, если, конечно, у вас будет на это время. По дороге любуйтесь разбросанными там и сям в каменистой пустыне экзотическими реликвиями бывшего морского дна: окаменелыми водорослями, высохшими скелетами глубоководных океанских рыб, редкими минералами, морскими звездами. Подумайте только - пешком! Невообразимы возможности будущей науки и техники...
-Вы, Ларисочка, просто поразительно красивы, невероятно.
-Ой, до чего ж ты, Женьк, классная все-таки.
-Ну ты просто отпад, Наташка, я красивей не встречал никогда.
-Ладно, рожей, но ты и фигурой, Манька, бля буду, офигительней всех будешь.
-Умри, Тамар, а прекресней тебя не найдешь!..
-Такая красота как у тебя, лапочка, бывает, да что я говорю, всегда будет - убийственная...
"Неудержимо рвущаяся ввысь кривая этого футурологического графика наглядно доказывает даже самым заядлым скептикам, что в основной своей массе наш народ в будущем будет жить лучше, зажиточней и, не побоимся этого выражения, веселей"...
Вконец раздосадованный читатель, влекомый роботом, оказался (всё еще с книжкой-журналом в руках) на кухне. Здесь робот толкнул его к плите и приказал своим загробно-механическим голосом готовить обед. Что было делать читателю с этим повествованием, с этой запутанной и ни к чему хорошему не ведущей историей, от которой к тому же, как он подозревал, приключились с ним все эти неприятности: злой робот в квартире, совершенно обезумевшая жена, картошка на машинном масле? Бросить ее к черту в помойное ведро! Так и сделал читатель, и книжка-журнал полетела, распушив листы, в ведро, где уже поджидала ее окровавленная половинка лица бедной девушки-красавицы. Планирует история, ложится поверх лица, страницы ее набухают постепенно чем-то бурым, глядит на нас оставшийся неприкрытым плачущий девичий глаз...
Многие тысячелетия стоит неподвижно пирамида Хеопса, а недалеко от нее застыл и не мигая смотрит на нас Сфинкс...