этюд на конец тысячелетия Ветер в волосах! Романтика странствий. Ветер запутался в моих волосах, ветер. Как его оттуда выпутать? Волосы выпадают, ветер сам выпутывается, старость. Ветер щекочет лысую блестящую голову, шевелит с сожалением (тоска по счастливому прошлому!) два-три седых волоска, что уцелели в районе ушей. Уши почти не слышат ветра, ветер треснувшим голосом поет-сипит, с шипением вырывается свист песни из беззубого рта. Волосы, два длинных седых в солянке - как они туда попали? Вот в чем вопрос, вот в чем проблема, как быть? Сейчас уже абсолютно некуда спешить, а время все убыстряет и убыстряет свой победный полет. Куда бежим? Ветер шумит вокруг пустеющей головы, овевает летящего в могилу человека, у которого только вчера, только позавчера, четыре дня назад шумело в висках от радости и полноты жизни. Пустая комната, белые известковые стены, деревянный стол, грубый кувшин с водой, ломоть серого хлеба, лист пустой бумаги, скрипящий стул. На стуле перед листом сидит человек, глухой, лысый. За спиной у человека пустой гроб. Он чувствует его присутствие, хотя, время от времени оборачиваясь, видит только пустоту - уже начал слепнуть. Воображение рисует пустой гроб, щекотка предчувствий, гадание на собственных куриных потрохах в безмолвном присутствии цыганки. Гадали также по снам, но не получилось - снов больше не видит, совсем почти ослеп, что-то мутное билось вчера ночью в простыне. В паутине застрял таракан. Что такое сон? Чей это гроб? - спрашивает голос за стеной (за белой, известковой). Из-за стены раздавались недавно - вчера? позавчера? четвертого дня? - голоса, смех, музыка. Женские голоса, девичьи, а пять дней тому - детские. Музыка играла фокстрот. Били напольные часы-шкаф, оставалось совсем немного до счастья, вот-вот сейчас дверь откроется, впуская ветер... Ветер бы распахнул окно, вырвался бы наружу, сорвал бы листья с деревьев, запутался бы в волосах. Выдрать его оттуда можно было бы только с корнем, крепко зажав в кулак, в железный кулак. Подслеповато-глухо-лысый вообразил себе: в углу комнаты, на простой крашеной синим табуретке стоял макет руки. Протез? Железный протез руки с хитрым, но ржавым механизмом. Последнее достижение, последний крик прошлого века, все слышали этот крик: в самый канун празднования нового 2001 года - на улице раздался крик. Значит оглох, но не онемел. Но никто не вышел, потому что только-только начали бить куранты, бой напольных старых часов. На крик вышли чуть позже, чокнувшись, позже на один век, на одно тысячелетие. Кричал, оказывается, один бесполезный старик, ничей, он уже несколько дней ошивался в нашем районе, а район только-только начал прихорашиваться после недавних повреждений. Искал что-то? Вынюхивал кого-то в мусоре? Теперь лежит, не ищет, не дышит, седые спутанные волосы его примерзли к асфальту. Он здесь уже целую вечность лежит, - сказал кто-то из молодых, только что вставших из-за-и-без-того-праздничного-стола, собрались отметить по-хорошему, без нервов, новое тысячелетие, другие возражали, что, дескать, прозевали, уже год прошел, на год припозднились, но у тех своя теория, здесь только те, расчетливые, кто уверен, что новую эру нужно считать с 2001 года, а не с 2000. Хватит, хватит! - закричала веселая девушка, совсем пьяная, пьяная в дым. Зачем все время повторять: столетие, тысячелетие? Я чувствую, что старею с каждой минутой! Волосы ее как пышный сноп колыхались на морозном ветру, седея инеем. Разбитый бокал блестел из сугроба, брызги китайского фейерверка остывали, таяли в небе. Дым стелился. Отстань ты, не лезь под юбку, чулки порвешь, все равно я тебе не верю! Я - молодая! Примерзшие волосы отодрать от асфальта не удалось, "Скорая" уехала, пусть полежит, у нас срочных вызовов по ожогам под завязку. Ему спешить некуда, он пускай отдыхает. Расходитесь отдыхать, товарищи, - по старой милицейской привычке сказал муниципальный страж порядка, - к утру обещали оттепель, волосы оттают. С новым годом, с новым тысячелетием, волосы!1996