Еще одна история в духе экспериментального романтизма, в которой каждый побеждает себя как может, но в результате никто счастливым не умрет
Если характер человека создаются обстоятельствами, то надо, стало быть, сделать обстоятельства человечными. К. Маркс
Тот год памятен многими событиями и некоторым может даже показаться странным, почему именно это, внешне банальное происшествие, вдруг заинтересовало меня настолько, что я вызвался записать краткое его изложение на бумаге. Но прошу вас не торопиться с подобными суждениями, ведь то, что случилось пятого июля между обменным пунктом и железной решеткой хлебного магазина, продемонстрировало не только пример истинной веры, но и предъявило миру упрек, всю справедливость которого еще предстоит осознать нашим потомкам. И пусть жизнь Александра Семеновича Короткова никогда не была предметом для подражания и сложно назвать несчастного офисного работника без ясных перспектив и подталкивающего в высь по карьерной лестнице прошлого совестью эпохи, но видимо было заложено в нем достаточно светлого и великого. Того, что позволило ему вырваться из привычного круга стереотипов и подойти к блондинке, которая сидела на капоте красивой иномарки и плакала. Что, как не стержень, некая сила, заставившая закрыть глаза на все безутешность собственного настоящего и спросить у рыдающей женщины:
- Вы завтракали, мадмуазель? - как доказательство его безусловной мужественности, голос у Александра Семеновича получился.
И хотя вопрос, прозвучавший из уст, начинающего лысеть клерка, показался Марии Федоровне Измайловой бестактным, когда "она тут рыдала", женщина постаралась сохранить самообладание и ответить в меру вежливо.
- Отвали, чернильница!
- Я почему интересуюсь, барышня? - спокойно произнес Александр Семенович, смахивая пылинку с воображаемого манжета рубашки с коротким рукавом. - Мне кажется, что вам стоит позавтракать.
- Ты что ли угостить хочешь? - с усмешкой произнесла Мария Федоровна и с удивлением осознала, что слезы ушли.
- Немецкий счет, - с достоинством заявил Александр Семенович и предложил даме руку.
- Опять импотент... - нежно произнесла Мария Федоровна и, опершись на предложенную руку, слезла с капота автомобиля.
В бытность совсем ребенком, в классе восьмом, она мечтала о нежной ровности отношений, не прерываемой даже крикливыми позывами ревновать. С тех пор прошло слишком много лет, а неисчислимое количество поцелуев подаренные её губами, мешали той детской надежде. Но, тем не менее, в этот момент в душе у неё шевельнулось не только стыдливая брезгливость, но и что-то странное. В конце концов, Измайлову последний раз приглашали на завтрак в том же восьмом классе. Нынче чаще зовут на ужин, что, в общем-то, и объяснимо и понятно. Но не стоит думать, что Мария Федоровна умилилась или растрогалась от одного факта, просто некотором роде заинтересовалась.
- И в какой же дыре мы будем завтракать? - спросила она и достала из маленькой сумочке зеркальце. Проверив состояние туши, она иронично взглянула на несчастного клерка и продолжила: - Ну?
Коротков мило улыбнулся, почти той же таинственной улыбкой, с которой слушал поучения шефа, но при этом ни чуть не чувствуя себя несчастным. Ибо сам никогда не мечтал о любви. Будучи скорее фаталистом, он прибывал в странной материалистической уверенности, что некие нераскрытые закономерности, все равно помешают счастью супругов. Его обычная модель поведения предусматривала со старанием избегать неловкие моменты знакомств и отшивания от казалось бы легкодоступного тела. Поэтому не банальная похоть стала причиной того, что он подошел к этой роскошной женщине. Было другое.
- Прошу, - произнес он и второй раз в этом рассказе с радостью констатировал что голос удался. Он указал на деревянную скамейку, которая стояла недалеко от хлебного в тени единственной ивы.
Мария Федоровна вскинув бровь и, поправив юбку, подошла к ней. В простоте этой конструкции, безусловно, не был изыска столь любимого среди её знакомых. Но Мария Федоровна не смогла ни признать, что в этой массивности и квадратности присутствовала некоторая стильность. Женщина осторожно провела пальчиком по скамейки и после некоторых раздумий осторожно присела. Александр Семенович сел рядом и достал из барсетки бутерброд, завернутый в фольгу.
- Жена постаралась? - спросила Мария Федоровна, более от удивления, чем все-таки от присущего ей ехидства. Никак не вязался у неё лысина мужчины с семейно жизнью.
- Зачем жена? - Александр Семенович пожал плечами, - Неужели мужчина не может приготовить себе бутерброд.
Мария Федоровна взяла в руки завтрак и прислушалась к своим ощущениям. Она когда-то прочитала, что где-то глубоко в душе каждого человека хулиганит ребенок, но, держа в своих длинных пальчиках тяжелую еду, не чувствовала Мария Федоровна желания подтверждать эту сентенцию. Вместо этого она начала разворачивать фольгу. Александр Семенович наблюдал за её движениями, в которых через манерность и мертвое изящество проступало детское варварство, в результате чего, кусочки оберточной фольги падали на асфальт. И пришло ему понимание, что именно подобное, может быть даже более жестокое, варварство преследует его последние годы. Его как обертку отрывали и бросали, ради того чтобы добраться до начинки. И не было ни капли деликатности у этих тонких пальцах в изящных кольцах, и вместо того, чтобы аккуратно отвернуть в сторону, его рвали на части. И ради чего?
- Что это за хрень? - наконец домучив фольгу, спросила Мария Федоровна.
Александр Семенович посмотрел на черный и ржавый косок метала, который та держала в руках.
- Это болт, - произнес спокойно он.
- И этой фиговенной ты предлагал мне позавтракать? - в голосе Марии Федоровны совсем не было гнева или злости. Не было в нем и обреченности, с которой встречали свою судьбу женщины из историй прошлого. Вернее обреченность была, но не готовность встретится с судьбой, а жажда сразиться с ней, чтобы уже в бою, в его ярости и холодной ненависти, определить достойного остаться на этой земле.
- Болт нельзя кушать. Да вы и не сможете - он металлический, - все так же, без капли волнения, произнес Коротков.
- Ясный перец, что не сахарный, - произнесла женщина, подкинув обсуждаемый предмет в руке. - Это ты что? В аллегориях испражняешься?
Он вздохнул и мгновенным рывков воли преодолел стеснительность, ранее ни разу не побежденную им в открытом столкновении с жизнью. Из груди его на радостях вырвался воздух, и после глубокого вздоха он начал:
- У нас не принято одиночество. Это такой стереотип. Одиночество в личной жизни свидетельствуют о моральной ущербности и однобокости. Более того, сразу возникают сомнения в ориентации одиночки, благо случаи были. Говорят, эту мысль компания культивирует сама, ибо действительно более мобильный холостой работник, в отличие от обремененного семейными узами, причина многих раздражений и неожиданно возникающих вакансий. Как правило хороший семьянин так и умирает на рабочем месте, после того как полностью выжал все свои соки в копилку общего дела. Желания спорить с политикой компании, пока мне выплачивают заработную плату, у меня нет. Единственный путь преодоления преграды - в моем случае - маскировка. Тот самый болт.
- Ты его кладешь на правила? - в вопросе Марии Федоровны конечно была насмешка. В хлопотах жизни насмешка и смех давно стало единственной возможностью огородить себя от чужой наглости и хамства. А вертя в руке тяжелый болт, сложно не защищаться.
- Нет. Маскировка, - Александр Семенович не обиделся, а продолжал спокойно вещать, - маскировка это нечто другое. Вокруг болта я оборачиваю фольгу, в результате получаю некий муляж, внешне неотличимый от тех бутербродов, которые снаряжают жены моим коллегам.
Мария Федоровна вздохнула. До сего дня она часто сталкивалась с ложью. Что тут сказать, уважаемый читатель, она сама неоднократно лгала. Это ведь как дыхание, также естественно и легко. Ей встречались люди, которые болезненно старались говорить только правду, и постоянно хотелось сделать им искусственное дыхание. Вдохнуть через их уста собственную ложь, чтобы они задышали, наконец, полной грудью. Но сейчас она с трудом сдерживала желание одним хлестким ударом выбить из этого странного мужчины тупую и никому не нужную ложь.
- Зачем? - спросила она.
- Чтобы меня не уволили, - просто ответил Коротков.
- Нет, зачем весь этот завтрак, скамейка, бутерброд?
- Чтобы вы развернули фольгу и поняли, - ответил он.
- И что же я такого должна была понять? - спросила госпожа Измайлова и всплеснула руками.
- То, что каждый человек это только фольга: много-много листов тонкого алюминия, а внутри болт. Я работаю в крупной компании, а это бумага и техника. Это моя фольга. Обертка которая маскирует меня, защищая и обманывая хищников. А внутри меня болт - я пишу рассказы и мечтаю стать писателем - произнес Александр Семенович, встал и пошел по своим делам.
Мария Федоровна посмотрела вслед и заплакала. Но плач не пошел, затих как-то сам собой. Оставалось только грустно сидеть и стараться не думать о грехопадении с капота иномарки до безвкусной скамейки. А Александра Семеновича все же уволили. За опоздание. А писателя, как вы можете судить, из него не получилось.