Стояла середина зимы и маленькое уральское солнце лениво роняло свои лучи на лежащий в сизой дымке город. Это был один из самых холодных дней января, да ещё и утро, а утром, как известно, холодно в двойне. Я стоял на остановке в ожидании Валерки и переминался с ноги на ногу. К этому моменту мои ступни стали похожи на мороженные тушки трески, как цветом, так и консистенцией. Видеть я этого конечно не мог, но такое уж у меня было чувство. Я с завистью покосился на валенки соседа. Он перехватил мой взгляд и презрительно посмотрел на мои новые финские сапоги. Я хотел было открыть дискуссию о преимуществах и недостатках различных видов обуви в условиях холодного климата, когда наконец подъехал троллейбус. Он зашипел, тряся бородой из грязных сосулек и покосился на меня своими грустными глазами-фарами. Ну прямо ни дать ни взять - рогатый сказочный зверь.
Люди, с нетерпением ожидавшие, пока закончиться поток выходящих пассажиров, ринулись было внутрь. Но тут в дверях показался ещё один сказочный зверь - Валерка Перцев, настоящий уральский парень.
- А ну назад, стадо колхозное! - пробасил он, свирепо вращая глазами.
Валера был огромен и страшен, особенно в ставшей вдруг такой маленькой, троллейбусной двери, которую он почти целиком заполнил своим телом. Толпа отпрянула назад, а он сошёл вниз, галантно помог какой-то бабущке забраться на подножку и направиился ко мне, по ходу оттолкнув плечём гордого гражданина в валенках.
--
Ты чего толкаешся?- обиженно спросил гордый.
Валерка удивлённо оглянулся.
- А ты чего на дороге стоишь?- спросил он осклабившись и обрушил свою огромную пятерню на плечё гражданина. На перцевском языке это называлось дружески похлопать.
Я глянул вниз, чтобы убедиться, что ноги в валенках не ушли в землю от этого дружеского похлопывания. Да нет, всё было по старому. Те же ноги, те же валенки. Никаких трещин на обледенелом асфальте.
Я поднял взгляд и тут-же утонул в толстых складках валеркиной шубы. Огромные лапищи сдавили меня так, что съеденный мной пару часов назад завтрак настойчиво запросился наружу.
--
Абрашка! Чёрт ушастый! У-у-у, соскучился!-
громоподобный бас ворвался в моё ухо.
Я конечно никакой не Абрашка. Меня собственно Максим
зовут. И давить меня, как зубную пасту из тюбика, тоже не следует. Даже из чувства глубокой симпатии. И уж конечно совсем никчему орать мне в ухо, пытаясь порвать мои барабанные перепонки. У меня, между прочим, со слухом всё в порядке.
Но объяснять это всё Валере было безполезно. Где-то в потайных закоулках этой широкой русской души гнездился маленький, злобный карлик-садист. И не было для него большей в жизни радости, чем увидеть, что то, что он делает, вам не приятно. Оставалось терпеть, счастливо улыбаться и вообще, делать довольную физиономию.
Что я и сделал. Через пару минут объятия разжались и я выпал в осадок. Голубые глаза заглянули в мои, в надежде найти в них отголоски боли или обиды.
Ну нет уж, не дождёшься!
- Чего, Максюха, делать будем? По бабам пойдём, или отметелим кого?- в голосе Валеры сквозило лёгкое разочарование.
Я внутренне улыбнулся зловещей улыбкой массовика-затейнтика, придумавшего сегодня особенно опасную забаву.
--
Меня сегодня менгрелы на обед пригласили. Если хочешь,
вместе пойдём,- равнодушно изрёк я, аппелируя к валеркиной страсти к чревоугодничеству.
--
А это кто же такие?- спросил Валерка.
--
Это такая малая народность, населяющая отдалённые
горные регионы Грузии.
--
Ну ладно ты, Сенкевич! Ты на меня интелектом то не
дави!- он сделал злое лицо и его мохнатая (из-за шубы) туша нависла надо мной, как скала над океаном.
Я невольно содрогнулся. Уж очень страшной была его его физиономия, торчащая среди медвежьей шерсти.
--
Это Мамука и Бадри из коммерческого лотка на рынке,
поспешил поправиться я.
--
Так бы и сказал,- Валеркино лицо вновь засияло святой
добротой. - А то устроил мне тут, понимаешь, урок геограФии. А готовят то у них хоть вкусно?
- У менгрелов одна из самых вкусных кухонь в мире,- я принялся за рекламу, которая, как известно, двигатель торговли.
--
Ну?- засомневался Валера. - Так уж и в мире?
--
В мире, в мире,- уверенно подтвердил я.
Своим телепатическким восприятием я буквально увидел,
как его воображение рисует куски кавказской снеди, лежащей на больших, расписанных орнаментом блюдах в перемежку с диковинными фруктами. Вокруг низеньких деревянных столиков двигались в эекзотическом танце полуголые красавицы, покрытые разноцветными блёстками. Картинка конечно мало походила на сцену из менгрельской жизни, но зная Валеру, я был почти уверен, именно её он прокручивает сейчас в своём слоновьем мозгу, вызывая тем самым усиленное выделение тестостерона гипофизом и обильный выброс желудочного сока.
--
Пошли,- резко скомандовал он, сглотнув слюну, схватил
меня за руку и потащил за собой.
--
Валера,- позвал я, волочась за ним. Никакой реакции. Он
разрезал носом воздух, как ледокол льды арктики. Он был где-то там, среди кулинарных чудес средневековья. С Мцири на берегу Терека. А может с Сулико, чёрт его знает.
--
Валера,- я дёргался за ним, словно рыба на крючке.
--
Ну чего тебе?- его высочество соизволили наконец
обратить на меня внимание. На ходу. Не останавливаясь.
--
Мы не в ту сторону идём,- сказал я.
Валера вдруг встал и я на всём ходу влетел в него.
Эффект был такой, как если бы я врезался в стену.
--
Чего же ты сразу не сказал?- удивлённо спрсоил он.
--
Да я пытался,- попробовал оправдаться я.
--
Тьфу ты чёрт!- снова злобное лицо. Переменчив, как
погода осенью. - Откуда мне знать, чего ты там бубнишь?! Голос надо коммандный вырабатывать! Так то, дружок!
Он хлопнул меня по плечу. Я думал, я сейчас рассыплюсь. А на его лице снова сплошная улыбка. Ну ни дать ни взять - чеширский кот! И от недавней злобы ни следа.
--
Давай-же веди меня, друг мой Абрашка!
--
Веди меня к дарам Колхиды, к огням веселья и пиров!-
Валерка запел и его густой бас взлетел над улицей. Несколько прохожих шарахнулись в стороны.
Я пошёл впереди него, втянув голову в воротник куртки. Отчасти из-за колючего ветра, отчасти, чтобы спрятать от него свою озорную улыбку. Улыбку охотника.
Квартира Мамуки и Бадри находилась в пяти минутах ходьбы, на первом этаже пятиэтажного кирпичного дома. Запахи, выплывающие из открытой форточки, окутали пространство перед подъездом сладковатым туманом. Слышались звон кастрюль и человеческие голоса. Мы вошли в подъезд.
На звонок долго никто не открывал. Потом дверь распахнулась и в мареве из хлынувших из неё тепла и запахов возникла Манана, необычайно грациозное создание лет двадцати. Горло Валеры Перцева издало странный, булькающий звук, похожий на издаваемый вантусом при прочистке засорившегося стока. Он замер и уставился на неё, словно громом поражённый. И она застыла безмолвно, зачарованная ладным гигантом. У мееня от этой демонстрации чувств даже дух захватило. Так мы и стояли; не двигаясь и почти не дыша. Может пару минут, а может целую вечность. Потом я откашлался и представил их друг другу.
--
Манана - сестра Бадри и Мамуки. Валера - мой хороший
товарищ,- отрапортовал я.
--
Ой, да чего же это я! Таких гостей дорогих и на пороге
держу,- заволновалась прекрасная Манана. Её чистый руссккий язык с нежнейшим грузинским акцентом звучал музыкой в наших ушах. Валерка, так тот вообще расстаял.
Мы шагнули внутрь и квартира окутала нас теплом и полумраком.
- Мальчики, проходите сразу в гостинную, скоро обедать будем,- проворковала Манана.
Я остался на минутку вымыть руки в ванной, а Валера поплёлся за девушкой, как телок за мамкой. Он даже ростом как-то уменьшился. Я смотрел ему в след, покорно следующему за своей повелительницей и сомнения закрадывались ко мне в душу.
Хорошо ли я поступил, приведя его сюда? Я хотел наконец проучить Валеру за его издевательства и оскорбления, но имел ли я на это право? Ведь не родился же он, в конце концов, таким садюгой. Может это последствия тяжелого детства? А может отсутствие женской ласки тому виной? Может его понять надо, а не наказывать?
А разве меня кто-то заставлял водить с ним эту садо-мазохистскую дружбу? Господи, вопросов то сколько!
Я уже несколько раз намыливал руки и смывал теперь ароматную пену струйкой горячей воды. Сомнения рвали меня на части. Я вытер чистые, розовые ладони висящим на крючке полотенцем и пошёл в гостинную.
В гостинной стоял большой овальный стол, накрытый на девять персон. За ним в одиночестве сидел Валера с маской печальной задумчивости на лице.
"О, я жестокий",- подумал я и что-то кольнуло меня в бок. Наверное это была моя совесть.
Увидев меня, он поднял голову и изрёк фразу, рассеевшую
все мои сомнения и подписавшую ему смертный приговор.
--
Абрашка, сучий ты потрох! Похоже я влип.
Он помолчал, подумал, пожевал нижнюю губу и добавил:
--
Какая девка! Огонь разврата за завесой холодной
невинности! Прямо как у Лермонтова! Такую бы в сумерки в кусты заитащить, а потом с её братьями на дуэли драться! Насмерть! И чтоб сады цвели и речка журчала.
Он осклабился. Меня передёрнуло. Валеркина сопливая тирада неприятно резанула слух. Чего то не помнил я такого у Лермонтова.
"Животное",- подумал я и осклабился в ответ.
К полудню мы все сидели за столом. Пёстрое, шумное
общество. Мамука с женой и сыном лет семи. Бадри с женой и
дочерью, ровестницей сына Мамуки. Красавица Манана. И мы с
Валеркой. Я сидел рядом с ним и наблюдал их с Мананой
переглядывание. Братья спорили о яблочном бизнесе. На столе стояли тарелки с помидорами, огурцами и зеленью. На маленьком блюдце лежала горка зелёных, подозрительного вида, стручков перца. Маленьких - премаленьких.
Вскоре в комнате появилась мама, пожилая усатая грузинка с радушной улыбкой на лице. В руках у неё было большое керамическое блюдо, которое она торжественно поставила в центр стола. А на блюде!!!
А на блюде плакали жиром куски жаренной баранины, переложенные ломтиками картофеля, кубиками баклажанов и кружочками помидоров. Густой, ароматный пар поднимался над блюдом и щекотал ноздри.
--
Чего это?- Валера отвлёкся от созерцания девушки и
зачарованно уставился на блюдо.
--
Аджабсанда,- ответил я.
--
Спасибо за ответ, умник,- пробурчал Валера.
--
Ну, это одно из самых древних и таинственных
менгрельскиих блюд,- пояснил я. - Я даже про него одну легенду знаю.
--
Да ну?- он заинтересованно воззрился на меня.
--
Давным давно,- начал я, - в олном из отдалённых уголков
солнечной Менгрелии жил человек по имени Аджаб. И был он отменным поваром и большим гурманом.
--
А покороче нельзя?- перебил меня Валера.
--
Нет, покороче нельзя,- ответил я и продолжил. - Как то
раз надел он дорожную одежду и новые сандали и отправился по всей Менгрелии искать самого лучшего повара. В каждой деревне, в каждом доме, в котором он останавливался и рассказывал о цели своего путешествия, готовили для него хозяева своё самое лучшее блюдо. Они очень старались. Каждому хотелось прослыть лучшим поваром Менгрелии, так как еда на Кавказе вообще дело святое.
Валерка заёрзал на стуле, но промолчал. Я огляделся. Все перестали разговаривать и с интересом следили за моим рассказом. Даже дети притихли. Я продолжил:
--
Прошли годы. Аджаб изменился. Лицо его покрывала густая
борода, в одежде зияли дыры, а светлая кожа на его сандалях потемнела от пота и грязи. Как-то поздним вечером пришёл он в одну незнакомую деревню и постучал в первый попавшийся дом. По чистой случайности жил в этом доме другой великий повар, Курдым Барбадаш по кличке Супец. В этой части Меннгрелии не было равных ему в приготовлении супов и мясных блюд. Сам менгрельский принц присылал иногда гонцов за Курдымом. Но даже он делал это только по большим праздникам, ибо брал Супец за своё искуство плату непомерно высокую.
Ему, Барбадашу, прочили менгрелы победу. Его должен был
назвать Аджаб лучшим поваром всех времён. И чёрная зависть снедала сердца людей. Ибо нет большего несчастья для человека, чем счастье его соседа.
Итак, разместил Курдым гостя дорогого в богато убраной комнате для гостей, поставил на стол вино и фрукты, а сам принялся готовить.
Сначала он раздул огонь в круглой печи, стоящей во дворе под навесом. Затем он зарезал барана. Тихо, почти лаского, не дав ему испугаться. Ибо знал он, страх делает мясо горьким. Когда последние капли крови впитались в землю, он ушёл и вскоре вернулся с охапкой трав и корений и миской свежих овощей с огорода. Всё это он обжарил в большом котле и принялся медленно тушить над углями, нашёптывая таинственные заклинания и бросая внутрь время от времени щепотки каких-то порошков и снадобий. Небывалый, дурманящий аромат разлетелся по дому. Аджаб потирал руки в предвкушении великолепной трапезы. Рот его наполнился слюной.
Тут, когда блюдо было уже почти готово, обнаружил вдруг Курдым, что в доме нет соли. В ужасе послал он жену к соседям, но она вернулась ни с чем. Тогда он сам побежал по деревне. Всё готов был отдать он за щепотку соли, честолюбивый Курдым Барбадаш. Но припомнили ему люди его высокомерие и отказали. Щепотка соли стала вдруг такой-же важной, как глаток воды в пустыне и такой-же недоступной, как сердца менгрельских красавиц.
Мрачнее тучи вернулся Курдым домой. Он молча поставил блюдо с чудесно пахнущим явством перед своим судьёй и молвил:
--
О, почтенный Аджаб, да накажет Всевышний всех врагов
твоих и превратит их в камни. Никогда ещё я не старался так, как сейчас. И господь был милостив ко мне. Никогда ещё моя еда не была такой вкусной.
Аджаб закивал головой и в нетерпении взялся за ложку.
--
Но о горе мне!- взвопил вдруг Курдым Барбадаш. - Не
только бог вспомнил сегодня обо мне, но и дьявол. Он сделал так, что в доме моём не оказалось соли.
--
Так сходи же к соседям, достопочтенный Курдым! Они не
откажут тебе!- воскликнул Аджаб.
--
Эх, Почтеннейший. Видно бес правил мною всю мою жизнь.
Я никогда не приглашал к себе людей из моей деревни, а когда они просили меня готовить на их праздниках, я требовал цену, которую никто не мог заплатить. И вот теперь они отомстили мне. Никто не даёт мне соли,- он уронил голову на грудь и горько заплакал.
Аджаб зачерпнул ложкой густое варево и подув попробовал.
Это было великолепно! Это было сказочно вкусно! Но в этом блюде не хватало соли. Всего только соли, но без соли он не мог присудить Курдыму победу. Без соли это блюдо не было самой вкусной едой в Менгрелии.
Аджаб задумался на мгновение. Вдруг искра мимолётной мысли озарила его лицо. Он хлопнул себя по лбу и воскликнул:
--
Веди меня к котлу!
Курдым удивлённо вскинул голову. Он не понимал, куда клонит Аджаб, но всё-же проводил его во двор. Там под навесом, рядом с деревянной колодой с воткнутым в неё ножом стоял на печи огромный котёл с бурлившим в нём варевом.
Аджаб подошёл к колоде и снял сандаль с правой ноги. Курдым увидел его чёрные грязные пальцы с побитыми грибком ногтями. Тем временем Аджаб отделил ножом верх от подошвы, положил мягкую, разношенную кожу на поверхность колоды и нарезал её на мелкие кусочки. То-же самое он проделал со второй сандалей. Затем он собрал все до единого кусочки и швырнул их в котёл.
--
Ты осквернил моё искуство!- вскричал Курдым и в гневе
схватился за рукоятку воткнутого в колоду ножа.
--
О нет, Почтеннейший,- спокойно ответил Аджаб. - Я спас
его.
С этими словами он взял лежащий рядом медный черпак, тщательно перемешал содержимое котла и зачерпнув немного поднёс ко рту. Курдым глазел на него выпучив глаза и всё ещё сжимая рукоятку огромного столового тесака.
Аджаб подул тем временем как следует на мясо и овощи и отправил их в рот. Медленно жевал он горячие пряные куски, а разжевав, принялся мазать языыком по нёбу, чтобы усилить божественный вкус. Затем он зачерпнул ещё немного и протянул Курдыму. Тот в смятении отпрянул в сторону.
--
Отведай, друг! Отведай лавров своих! Ибо не только
солёным сделали мои сандали твоё блюдо! Нет! Должно быть проникла в него искра божья и превратила его в амврозию!
Курдым недоверчиво принял черпак из рук Аджаба. Он осторожно поднёс его ко рту и взял губами кусочек. Лёгкое движение челюстей. Его глаза закрылись и стон блаженства вырвался изо рта.
--
Воистину прав ты, о благочестивый Аджаб, да славиться в
веках имя твоё!- всмкричал он. - Не обошлось здесь без чуда, без промысла господня! Ибо не родился ещё смертный, способный так готовить!
--
О, да! Но твоей рукой сотворил всевышний это чудо. Тебе
и слава.
С этими словами обнял Аджаб великого повара. Лицо Курдыма светилось гордостью и счастьем.
--
И вот, что я теперь сделаю,- сказал Аджаб, разомкнул
объятья. - Я пойду теперь домой. Давно я не был дома. Пойду тем-же путём, что и пришёл. По дороге буду заходить в каждую деревню Менгрелии, в каждый дом и буду славить имя твоё, о великий из великих, повар Курдым Барбадаш.
Возликовал Курдым. Вдруг тень, лёгкая, как облачко,
набежала на его лицо. Всего лишь на мгновение. Потом оно прояснилось.
--
Да будет так,- сказал он. - Но есть у меня к тебе одна
прозьба.
--
Говори,- сказал Аджаб. - И клянусь тебе прахом моего
отца, я выполню её, какой бы она не была.
Они стояли друг напротив друга, и густой пар, поднимавшийся из котла, окутывал их словно туманом.
--
Я дам тебе рецепт этого блюда. Всё до последней травы,
до последней пряности,- молвил тем временем Аджаб. - Отдай его людям. В каждый дом, в который ты будешь заходить. И пусть готовят они его и простят мне мои старые грехи: мою жадность и моё высокомерие.
--
Но позволь, друг!- вскричал Аджаб. - Ведь ты отдаёшь
безвозмездно то, что принесло бы тебе небывалую славу и богатство! Ведь ты...
Курдым оборвал его жестом.
--
Ты обещал,- сказал он.
Аджаб тяжело вздохнул и кивнул.
--
Как ты хочешь, чтобы я назвал твоё блюдо?- спросил он.
--
Назови его просто - Аджаб Санда,- ответил великий
повар.
"Аджаб санда" означало в переводе с менгрельского "сандали Аджаба".
Утром, когда Аджаб собрался в путь, на ногах его были новые роскошные сандали, подаренные ему Курдымом Барбадашем.
С тех пор прошло несколько веков, но и по сей день знают люди в Менгрелии: если кто нибудь сменил старые истоптанные сандали на новые, значит горит сейчас в его печи жаркий огонь, на котором в закопчённом котле кипит, источая неземной аромат королева всех блюд, несравненная аджабсанда.
Я замолчал и взглянул на Валеру. Он сидел и смотрел на меня, его глаза были размером с рублёвую монету и такие-же круглые. Из уголка его раскрытого рта вытекла струйка слюны. Капнув вниз, она вытянулась в паутинку с шариком на конце, болтавшимся почти над самой поверхностью стола.
Встретившись со мной взглядом, он пришёл в себя, вытер рукавом рот и с тревогой взглянул на стоящее по центру стола блюдо. Похоже милая чушь, которую я только что на ходу сочинил, оказала на него большое впечатление.
--
Э-э-э-э... у—у-у-у... Это чччто, правда?- промямлил он
запинаясь.
--
Что правда?- спросил я. - Что тебе в еду сандали
нарезали?
Он кивнул.
--
Да нет конечно,- ответил я. - Это легенда такая.
Понимаешь? Ле-ген-да.
Тут раздался взрыв хохота. Смеялись все. И Бадри с
Мамукой. И их послушные жёны. И даже дети. Только Манана застенчиво улыбалась.
Меня же разобрало так, что я визжал, как резаный поросёнок и мой живот схватило судорогой.
Валера побелел. Нет, скорее позеленел. На его лице была написана такая злоба, что мне на мгновение стало страшно. Не любил он, когда над ним смеялись.
Внезапно смех смолк и все уставились на Валеру. Никто не мог поверить, что мой весёлый розыгрыш был виновником такой перемены.
--
Ты, брат лихой, со словами то поосторожней,- раздался
голос Мамуки. - Ни к чему парня обезличевать, он просто пошутил. Ты что шуток не понимаешь?
Валера развернулся к Мамуке и хотел уже сказать что-то грубое, но встретился взглядом с Мананой и тут-же осёкся. Вместо этого он надул губы, как ребёнок, помрачнел и как-то весь съёжился.
Его реакция на мою шутку потрясла меня. Ведь главное представление было ещё впереди. Какой-же будет реакция на него? Но раз уж начал, надо заканчивать.
Она подошла к Валерке и как самому несчастному, наложила ему собственноручно полную тарелку.
Все принялись за еду. Мамука с Бадри хрумкали зелёными стручками, макая их периодически в стоящую на столе фарфоровую салонку. И только я сидел с пустой тарелкой, да Валерка всё никак не решался поднести ложку ко рту. Она так и застыла в его огромной, похожей на кусок теста руке на полдороги.
--
Ты чего, Максимка, не ешь?- обратился ко мне Бадри. -
Или сам в свои россказни поверил?
--
Да чего-то живот схватило,- соврал я не моргнув глазом.
посмотрел на меня. Потом перевёл взгляд на содержимое ложки.
--
Может ты стесняешься?- предположил Мамука. - Так это ты
зря. Мама столько аджабсанды сделала, что её на весь дом хватит.
--
Да нет, правда живот болит,- я сделал несчастное лицо.
Даже дыхание затаил, чтобы побледнеть.
--
Ну, как знаешь,- сказал Мамука и разлил вино по
бокалам.
Тем временем Валера решился наконец и отправил всю ложку в
рот. Пожевав немного, он промычал что-то одобрительно и жадно затолкал ещё одну.
С этого момента я внимательно наблюдал за ним. Дело в том, что я прекрасно знал действие менгрельского стручкогого перца, составлявшего добрую половину всех ингридиентов аджабсанды. Я не знаю, что означает слово "аджабсанда" на самом деле, но не удивлюсь, если это что-то вроде "пищи маленьких огнеедов".
Если вы съели небольшое колличество еды, содержащей менгрельский перец, сначала вы не чувствуете ничего. Через пару минут ваши язык и нёбо начинают немного жечь. Жжение это быстро переростает в настоящий пожар. Ваши язык, нёбо, пищевод и желудок начинают гореть огнём, как будто целое семейство маленьких красных муравьёв людоедов построило у вас внутри свой муравейник. Вы пытаетесь погасить пожар водой, но это всё равно, что подлить в огонь масла. Вода приносит лишь короткое облегчение. Потом она стекает по пищеводу вниз, а пожар внутри вас начинает полыхать с новой силой.
И когда утром, радуясь, что вы всё ещё живы, вы бежите в туалет, ваш зад горит так, как будто черти жарят в нём шашлык из ваших собственных кишок. Я конечно прошу прощение за такое сравнение, но по правде сказать, оно не отражает и доли мучений человека, проглотившего небольшое количество аджабсанды. Если он коннечно не менгрел.
Валера Перцев менгрелом не был. И количество аджабсанды, которое он успел проглатить, было отнюдь не небольшим. И поэтому, когда через пару минут он открыл набитый рот и принялся часто и шумно дышать, демонстрируя присутствующим полупережёванные куски, я понял, что даже если и переживу сегодняшний день, друзьями мы уже не будем никогда. И мысль эта меня тогда не огорчила.
Тем временем Валера заглотил часть содержимого своего рта, улыбнулся идиотски и промычал:
--
Чёрт! Остренько!
--
По мне, так перца маловато,- отозвался Бадри.
--
Так я же знала, что гости у нас будут,- оправдывалась
мама. - Вот и положила поменьше. Они ведь у нас к острой пище не привыкшие.
Я не отрываясь смотрел на Валеру. Он обвёл туманным
взглядом сидящих за столом людей. Манану, грациозно поддевавшую маленькие кусочки мяса вилкой. Детей, уплетающих за обе щеки. Шумно чавкающих братьев. Затем подался вперёд и застыл над тарелкой. Я понял, что он хочет выплюнуть горящую, словно угли в жаровне, пищу обратно.
--
Не вздумай плевать, людей обидишь,- зашептал я ему на
ухо, поражаясь собственнму коварству. - Для менгрела нет хуже оскорбления, чем отказ от его еды.
--
Я гугу ше,- промычал Валера, почти не раскрывая рта.
Должно быть это означало "я немогу больше".
--
Смотри, выплюнешь, не видать тебе Мананы, как своих
ушей.
Он собрался с силами и глатнул. Из его глаз брызнули слёзы, он покраснел, как рак, а его лоб покрылся испариной. Он схватил бокал вина и влил его себе в глотку. Не помогло. Я прямо видел, как горячие, всепожирающие волны накатывают на него со всё новой и новой силой.
Тем временем стоящее на столе блюдо опустело. Менгрельская мама спросила, не положить ли свеженького. Все вежливо поблагодарили и отказались. Она обвела взглядом пустеющие тарелки и остановилась на валеркиной полной. Он заметил это и принюлся быстро есть. Я поражался его мужеству и выдержке, но это лишь подогревало мой охотничий азарт.
Наконец и его тарелка опустела. Он сидел красный и взмокший. Потоки слёз текли из его голубых глаз. Пару раз он пытался что-то сказать мне на ухо, но обожжённые, онемевшие губы не слушались и ничего членораздельного у него не выходило.
Первой встрепенулась мама.
--
Чего это с твоим другом, Максим? Почему он плачет?
--
Это длинная и грустная история,- сказал я и тут-же
получил пинок в щиколодку. Резкая боль пронзила всю ногу, но уже ничто не могло меня остановить.
--
И я не в праве всю её вам рассказывать без Валериного
согласия. Но и совсем не ответить на ваш вопрос не могу.
Валера метнул на меня полный ненависти взгляд.
--
Небось опять шутиш?- недоверчиво спросил Бадри.
--
Нет, не шучу,- ответил я, сохраняя предельно серьёзную
мину. - Дело в том, что Валерина семья очень бедна. В детстве он часто не доедал, да и что говорить, бывало днями не имел и крошки во рту. И, как он мне только что признался, никогда, слышите, никогда не знал он такого тепла и гостепреимства, какие познал в вашем доме. И нигде он не ел ещё такого вкусного блюда, как ваша аджабсанда. Так что слёзы, которые вы видите на его лице - это слёзы радости и счастья.
Я закончил и отхлебнул вина. Валера вжался в спинку стула. Все члены семьи смотрели на него и их глаза светились теплом и жалостью. В Мананиных же глазах таилась такая любовь, что я даже пожалел о том, что всё это затеял.
Но было уже поздно. Пожилая женщина кряхтя встала со стула и молча направилась в кухню. Оттуда она вернулась с полной тарелкой аджабсанды. Она поставила её перед Валерой, забрала пустую и лаского потрепала его по голове.
--
Ещё никто и никогда не уходил из этого дома голодным,-
произнесла она с пафосом. А потом добавила:
--
Я тебе ещё литровую банку с собой заверну.
По Валеркиному лицу текли слёзы. Но я знал, теперь они были не перечные. Теперь он просто плакал. Плакал от безсилия и злобы.
Когда через час мы вышли на лестницу и прекрасная Манана закрыла за нами дверь, Валера врезал мне по носу. Да так врезал, что я думал, я умру. От его удара я влетел головой в стену, так что кроме сломанного носа у меня образовалась огромная, величиной с детский кулак, гематома на затылке. Я сполз по стене вниз и залил пол кровью. Она бежала из моего носа, как вода из плохо закрытого водопроводого крана. Валера-же развернулся и держась за живот выбежал из подъезда.
А я сидел прислонившись спиной к стене и на душе у меня было гадко.
"Вот и хорошо, что он мне по морде съездил",- думал я.
"И чего я так на него обозлился?"
И тут я понял. Я просто слишком долго сносил его обиды.
Сносил и молчал. Изо дня в день. Из месяца вмесяц. Из года в год. Пока я не начал его ненавидеть. Пока отрава, копиваяся у меня внутри не затопила меня всего и не сделала месть главной целью моего существования.
"Ну, теперь ты доволен?"- спросил я самого себя и горько усмехнулся.
Что хуже всего, мне было безумно жаль Валерку. Несмотря на сломанный нос и ломящую боль в затылке. И ужасно стыдно.
И тогда, сидя на грязном, захарканном полу Мамукиного подъезда я дал себе слово никогда ни от кого ничего не терпеть.