Аннотация: Ужасам войны не будет конца. Но даже там, где царит смерть, всегда найдется лучик добра, освещающий тьму.
В госпитале, расположившемся посреди руин старого форта, вновь воцарились всеобщее смятение и суета. Со стороны города доносились выстрелы, отдалённые, временами, они чередовались с глухими раскатами грома: то привносила своё веское слово артиллерия неприятеля. Несколько снарядов разорвалось совсем близко, передовые линии бруствера окатило водопадом земли, послышались вопли раненых и сдавленные стоны умирающих; трое полевых медиков с дюжиной добровольцев тут же похватали оружие, свободные носилки и скрылись в густом тумане за воротами. Но и без того, мест уже не хватало. Немногочисленные койки заняли тяжелораненые, в то время как всех остальных разместили кого куда: старые матрацы, уложенная слоями одежда, сырое сено, даже кучи старых книг под растопку -- всё шло в расход. Здесь же, в казематах, располагалась полевая операционная, перед которой выстроилась импровизированная очередь из лежачих пострадавших. У самых дверей -- сохранившихся ещё с допотопных времён -- стояла единственная на весь форт деревянная кровать. Перед ней сидел матёрый солдат. Он только что вернулся с передовой -- мокрый плащ и каска валялись под ногами, автомат с расколотым прикладом стоял подле. Лицо видавшего виды мужчины почернело от грязи, копоти и запекшейся крови. Своей и чужой. В огромных шершавых ладонях, он нежно сжимал бледную детскую ручку. Перед ним лежала маленькая девочка, вынесенная из ада. Иссеченные ноги, забинтованный живот. Повязка насквозь пропиталась красным, алое пятно медленно расползалось в стороны. Хирург был всего один, и он уже занимался очередным пациентом -- там -- за двустворчатыми дверьми, слышался тихий лязг медицинских инструментов.
Склонившись над лежащей девочкой, солдат беззвучно молился, быть может, впервые за много-много лет. Зажмурившись, плотно сжав губы, отрешившись от суеты вокруг. Чего он только не повидал за эту войну. Да и другие тоже. Разрушения, смерти боевых товарищей, гражданские жертвы. Военным нельзя задумываться над приказами, нельзя размышлять о боевых потерях. Иначе, в следующий раз, палец застынет на спусковом крючке. А воля сорвётся. И всё-таки он молился, молился и думал. Думал о ребёнке перед собой. Кто она? Одинокая сирота или девочка из счастливой полноценной семьи? Живы ли родители? Пусть и посреди каменного ужаса за стеной, но шанс оставался. Кем она может стать? Быть может врачом? Так поступают многие: в благодарность за спасённые жизни -- отдают вечный долг другим людям. Педагогом? Чтобы воспитать новые поколения, в головах которых не зародиться даже самой ничтожной мысли о войне. Музыкантом или писателем? Будет вдохновлять других на прекрасное, радовать весёлыми, поучительными историями. Сочинять чудесные композиции или исполнять их, наполняя сердца людей концентрированным добром. Наверняка матерью. И тогда, какой бы ни была профессия -- эта девочка вырастит своих собственных детей. Она не будет плохим родителем, пройдя-то да через такое. А он сам? Кем или чем может стать старый, опытный вояка, после очередного конфликта? Вышибалой в баре, охранником в магазине, инструктором в секции. Но долго там не продержаться -- нервные срывы заставят работодателей выкинуть его на улицу. А дальше? Как всегда спиться? Тихо и мирно подвязаться с "зелёным змием". И так -- дожидаться очередного вызова из запаса. Где же ответ?..
Её пальцы пошевелились. Солдат неуверенно поднял голову. Девочка смотрела прямо на него. Большие голубые глаза наполнены страхом. И болью. Металлический шум из-за дверей не прекращался. Операция продолжалась. Сколько же еще?.. Бинты промокли донельзя. И ни одного санитара рядом. Последние, кроме тех, что в операционной, растворились в тумане. Малютка крепко сжала его ладонь. Ноготки тщетно впились в сухую, мозолистую кожу. Он чуть сильнее обхватил её ручку в ответ. Попытался выдавить хоть какие-нибудь эмоции, но безуспешно. Попытайся он даже заплакать -- вряд ли бы что получилось. Боец давно исчерпал свой лимит.
Но плакала она. Тоненькие ручейки слёз, струились по впалым щекам.
"Как же ей должно быть больно..." -- подумалось ему.
Однако солдат ошибался. Да, девочка ощущала резь в животе, и всё же ею двигало совсем другое. Лицо, лицо незнакомого мужчины. Безумно старое, бесконечно уставшее, невыносимо несчастное.
"Как же ему должно быть больно..." -- подумалось ей.
И тогда она улыбнулась. Изо всех сил, что имела. Улыбнулась просто, по-детски наивно, по-девичьи мило. Улыбнулась даром, безвозмездно -- лишь бы солдат перед ней сам не пустил слёзы. Мама учила её, что взрослые мальчики не должны плакать.
Эта улыбка отняла у неё последние силы.
Двери операционной распахнулись, в проёме появился вымотанный врач.
-- Заноси.
Матёрый солдат неподвижно сидел перед единственной в форте кроватью. В огромных шершавых ладонях, он нежно сжимал расслабленную, холодеющую детскую ручку.
Кем она могла стать? Врачом, педагогом, музыкантом или писателем? Не важно. Она уже стала. Стала спасанием для одинокого, старого солдата. Ведь теперь -- он нашёл свой ответ.