Аннотация: История скальда Эрсирен, девушки, живущей в мире викингов.
Темные воды
Роман Татьяны Усовой
Нас ангелы дарили именами,
Но силы тьмы повсюду шли за нами,
И мы рождались, требуя без права,
Богатства, счастья, гения и славы,
И замирали, чувствуя спиною,
Горячее дыхание земное.
Екатерина Ачилова "Пути королей"
1.
У нас, на острове Кальм, стояло десять дворов. Одни побогаче, другие победнее, но все кальмийцы более-менее кормились со своего хозяйства, и нам с отцом тоже всего хватало. При нас жили Риндклесс и Велья, наши дальние родичи, и Кларм, их сын, что был на четыре года моложе меня. Этих людей отец пригласил перебраться к нам, когда умерла моя мать, а до того они жили на самом дальнем острове, который так и назывался: Диуг - дальний. Велья заботи-лась обо мне и была ко мне добра, но, конечно, полностью заменить мать не могла. Жениться снова отец не хотел, хотя ему не раз предлагали найти хорошую невесту. Говорили, правда, что в чужих краях он нет-нет да и заводил себе возлюбленных, и у них были от него дети, но даже если и так, он все-таки не на шутку любил мою мать и забыть не мог. Но мы почти не говорили о ней. Разговоры у нас чаще всего шли о разных землях; и тех, которые отцу довелось посетить, и тех, которые он знал только по слухам. А странствовал он немало: и до моего рождения, и после. Отец мой был гриуларом. Конечно, сочинить на случай гриулу-другую в наших краях умели почти все, даже хлопотливые и многодетные хозяюшки. Но Истинный Гриулар - большая редкость. И уж если о ком пойдет слух, главы знатных семейств, и даже короли с Побережья станут звать его к себе наперебой и богато награждать за песни. Моему отцу не раз предлагали пойти на королевскую службу и в Синкределе и в Дарфилире, но он отказывался, ссылаясь на то, что слишком привязан к дому, чем вызывал смех. Даже Велья над ним посмеи-валась, а я никакими расспросами не могла добиться толку. Ответ был один: вырасту, сама пойму, а сейчас об этом говорить не стоит. Наши острова назывались Журавлиными. Самым большим из них был Тидис, расположенный южнее Кальма. Но гальби Хлим, самый знатный и уважаемый на островах человек, жил не на Тидисе, а на ничем не примечательном острове Дирдиль. К Хлиму обращались, когда не могли решить какой-то спор. Но чаще всего дело удавалось уладить еще до того, как оно дойдет до Хлима. И наш гальби занимался больше своим хозяйством, а островитян почти не беспокоил. Происходил он от одного могучего вождя, который со своим народом заселил некогда Журавлиные острова, до того пустынные. Один из предков Хлима признал над собой власть королей Синкределя, и островитяне согласились платить королю дань и быть под его защитой. Но особой защиты никому на островах не требовалось, и люди мало-помалу нашли, что платить дань им в тягость. Да тут еще, около ста лет назад, в Синкределе начались раздоры, королям стало не до нас, и дань с Журавлиных островов поступать перестала. Властители Синкределя не раз и не два пытались вернуть нас под свою руку, да все не получалось: то война на Побережьи, то мятеж, то неясно, кому престол занимать. Так и сложилось, что вроде бы, мы подданные синкредельского короля, а вроде бы и нет. И почти все у нас хотели бы, чтобы так и осталось. Но в детстве я, конечно, мало об этом думала. Короли были для меня, прежде всего, теми, кто может лучше других оценить искусную песню и щедрее всего за нее заплатить. Мне всегда хотелось быть такой, как отец, и я часто спрашивала его, может ли женщина стать гриуларом.
- Конечно, может, и даже обязана, если у нее большой дар. - Отвечал мне отец. - Но Истинных Гриулари еще меньше, чем Истинных Гриуларов, и жизнь у них особенно нелегкая.
- Но почему?
- Потому что любой женщине хочется рано или поздно завести семью и детей, а пока дети подрастают, их мать не больно-то может разъезжать по знатным людям. Но я вижу, с тобой еще рано об этом говорить. Возьмем-ка молоток и гвозди и пойдем чинить сарай.
Поскольку моя мать не успела родить сына, я была для отца и сыном и дочерью. И помогала ему в любых хозяйственных делах. Пока я была мала, многого не требовалось: что-то подать, что-то подержать, и я смотрела на это, как на увлекательную игру. К тому же, за работой отец, если только была возможность, рассказывал что-нибудь особенно захватывающее или заводил песню: свою или чужую. Я немало их выучила с его слов. Однажды, когда Велья была с коровами на пастбище, а Риндклесс колол дрова, мы с отцом чистили хлев. Довольно неприятная работа. Да тут еще отец не в настроении и угрюмо молчит. Я задумалась. И вдруг сочинила гриулу. Очень смешную. Я давно уже ее забыла, помню только, что речь шла о наших коровах, которым тоже нужен чистый и уютный дом. Я долго повторяла гриулу про себя, и строчки словно щекотали мне горло. Наконец я не выдержала:
- Отец, послушай!
Он поднял голову: "Ну?". И я звонко нараспев прочла ему свое сочинение.
Отец взялся за бока и рассмеялся. Уныния и грусти как ни бывало. Затем он вдруг стал озабоченным и сказал:
- Я буду тебя учить. Из тебя выйдет толк.
2.
Занятия у нас происходили обычно вечером, когда были закончены дневные дела. Но и днем: на пастбище, в лодке, во дворе и в лесу я немало слышала о тонкостях ремесла гриулара. Стихам мой наставник уделял больше внимания, чем напевам. Ведь игрой на арфе гриулар только помогает себе лучше исполнить стихи, чтобы вернее вызывать восхищение у слушателей. Но, конечно, упражняться на арфе мне приходилось немало, и было это куда трудней и занудней, чем подбирать слова. Но мне ничем не хотелось огорчать учителя, и я в точности следовала его указаниям.
- Как дом складывают из бревен, так песню из гриул. - Говорил мой отец. - Гриула может жить сама по себе. Но в песне она смотрится иначе. И песни куда больше ценятся. Дорогой камень хорош и на простой цепочке, но честь и хвала мастеру, который множество камней вправит в искусное ожерелье, достойное украсить короля. Гриулы бывают из трех, пяти, семи и девяти строк. Иногда допускаются шесть строк или десять, хотя это нежелательно. Но смотри, остерегайся сочинять восьмистрочные гриулы. Число восемь приносит несчастье. Особенно, в поэзии. - И при этом отец так мрачно на меня посмотрел, что я даже не решилась спросить почему. Хотя, как все дети, изводила своими "почему" кого угодно и по любому поводу.
- Очень важно правильно выбрать гриулу для любой песни. - Наставлял меня отец. - Для насмешливых песен лучше всего подходят трехстрочные гриулы. Пятистрочная гриула наиболее уместна в хвалебной песни. И неважно, славит гриулар короля, гальби или просто доброго гостеприимного соседа. Семь строк хороши для песни-жалобы. Для спокойного рассказа подходит любая строфа, даже с четным числом строк. Созвучия в песне должны восхищать слух, но быть не в ущерб смыслу. Но смысл не должен быть слишком прост: немного искусства в песне, где обо всем говорится напрямую. Умный слушатель любит, чтобы ему загадали загадку. Однако если слишком увлечься, возможна опасная двусмысленность. Очень важно чувствовать меру.
У меня от таких поучений голова шла кругом, но я верила, что со временем все само станет на место. Ведь ни у кого сразу не получается ни тонкое полотно, ни вкусное кушанье, ни добротные сапоги, ни нарядная резьба. Так и в отцовском ремесле лишь терпение и труд приносят плоды в положенный срок, как бы ни был одарен стихотворец. Я старалась не бояться назначенного пути. Ведь приучаются же наши островитяне с малых лет не бояться холодной воды. Попробуй, живя посреди моря, не научиться ни плавать, ни править лодкой, ни сети закидывать, ни собирать того, что море приносит. Пропадешь. А море слов и созвучий, хоть и опасно, но не гибельней того, что омывает Журавлиные острова. И если оно зовет, то хочешь не хочешь, а осваивайся.
Но как с хозяйственными заботами, так и с гриуларским ремеслом: далеко не сразу наваливает-ся на человека всей тяжестью его ноша. В детстве все кажется игрой. А если и приходится делать что-то недостаточно заманчивое, рядом всегда взрослый, который не позволит отлынивать, укажет ошибки, поможет исправить. Но рано или поздно у каждого настает время, когда он многое решает сам. И кто ошибется, вызовет насмешки людей, а то и попадет в беду. В начале учения я, конечно, не до конца это понимала.
Жизнь на Журавлиных островах состояла не из одних радостей. Были и труд, и горе, и тревоги. И море могло разбушеваться, и проходили слухи. Что поблизости лютуют разбойники, и ссоры между соседями случались, порой и до убийство доходило. Нет, у нас на Кальме не припомню такого, но о происшествиях на Тидисе и Баунне слышала. А вот скучно никогда не было. Ведь что ни день, то новости в любой из десяти семей на Кальме, и с соседних островов приходят вести, а то и с Побережья, и даже из дальних краев. Нет-нет пристанут где-то купцы с диковин-ными товарами, где-то играют свадьбу, или вернется домой тот, кого дано считали погибшим. Даже следить, как приходит весна, как ее сменяет лето, как потом настает осень, и наконец снова зима, всегда стоит. Ведь всякий раз это происходит по-разному. У нас на Кальме жили и такие, кто даже на Тидисе не бывал, хотя уж туда-то почти все зачем-нибудь да ездили. На Побережьи же, не считая отца, довелось побывать трем-четырем кальмийцам из тех, которых я знала. Любители посидеть дома не считали, что они что-то теряют. Но все-таки, осваивая отцовское ремесло, я предавалась чудесным мечтам о том, как буду когда-нибудь с верной арфой объезжать разные земли. Даже те, что лежат за пределами Пяти Королевств, и где говорят на непонятных наречиях.
3.
С самых ранних моих лет повелось, что если где-то что-то празднуют неподалеку, отец берет меня с собой. И тогда хозяйка кормит меня вместе со своими детьми, а потом мы играем где-нибудь в уголке, пока у взрослых идет веселье. И мы то прислушивались к их песням и разговорам, а то увлекались игрой и обо всем забывали. Если кто-то за столом, выпив лишнего, принимался буйствовать, какая-нибудь из женщин кидалась к нам и вставляла. Пока буяна не утихомирят. В некоторых домах имелись пристройки, сообщающиеся с онвой - главным помещением, откуда обычно плохо видно, что творится в онве. Но бывали дома, где нужно было выйти во двор, а там еще куда-то: в сарай или в кладовую. И уж оттуда-то через щели мы превосходно могли наблюдать, как буяна валяют в снегу, если праздник затеяли зимой, или поливают водой, если время летнее. Если же дом стоял близ моря, водили туда и окунали. Это казалось нам довольно веселым зрелищем. Но, конечно, я немало гордилась, что мой отец был осторожен и никогда не оказывался в жалком положении. Хотя любил и пиво, и мед, и даже редкие у нас на островах заморские вина вспоминал с теплой улыбкой. Гриулар, чуждающийся хмельного питья - нелепость. А как быть женщине-гриулари? Женщинам Журавлиных островов не возбранялось пить по большим праздникам, но не слишком много. А сколько следует пить гриулари? Наверное, чуть больше, чем обычной женщине, и чуть меньше, чем благоразумному мужчине.
Вскоре после того, как мне исполнилось тринадцать, женил сына наш ближайший сосед. И, явившись пригласить отца, сосед и меня пригласил особо: я была теперь для этого достаточно взрослая. Позвали и Риндклесса с Вельей, а девятилетний Кларм остался смотреть за домом. Он, конечно, огорчился, что его не берут, но я пообещала принести чего-нибудь вкусненького и напомнила, что стеречь дом - ответственное поручение. Кто знает, а вдруг нападут морские разбойники? Кларм воодушевился и, провожая нас, от всего сердца пожелал нам приятно провести время. В тот день я впервые сидела за столом вместе со взрослыми и впервые попробовала хмельного питья; правда, самую малость. И все ждала, что меня прогонят к детям. Ведь отец предупредил, что допоздна оставаться за столом мне не позволят. И вот отец окликнул меня. Я встала и, глядя на него с другого конца онвы, сказала с грустью:
- Да, отец.
- Тут зашел разговор о том, что я тебя учу, Эрсирен. Хозяева хотят тебя послушать. Спой ту песню, которую сложила вчера.
Я вышла из-за стола, поклонилась, и отец передал мне арфу. У меня дрожали пальцы. Я подула на них, встряхнула поочередно обе руки, и затем, ни на кого не глядя, а лишь следя за отблесками огня на стене, тронула струны.
Любим мы на Кальме,
Когда корабли
Приходят, подобные
Перелетным птицам
Весной с вестями.
Нечасто случается,
Но честь для скитальца
Коснуться рукой
Камышей Кальма:
И беды, и боль забыты.
Отныне надежда
На новую жизнь
Не покинет путника.
Пусть помнит об этом он,
Остров наш оставляя.
Такая вот нехитрая песенка из трех пятистрочных гриул. Когда я допела, все одобрительно зашумели, и мне удалось разобрать:
- О да, она и вправду кое-что умеет.
- У нее прекрасный учитель.
- Какая гриулари растет на Кальме.
Я не знала, куда деваться от смущения. Но вот одна суровая на вид старуха с Тидиса нахмурилась и покачала головой.
- Трудная судьба ее ждет. Мало радостей приносит жизнь таким девочкам.
У меня защипало в глазах. Я повернулась и выбежала вон прямо с отцовской арфой, пронеслась через пустой двор, вылетела в ворота, и мчалась все дальше по узкой неровной тропе, пока не оказалась на вершине утеса, вздымавшегося над морем. Там я села и заплакала. А внизу мерно рокотали волны. И тогда, поудобней устроив на коленях арфу, я провела по струнам пальцами, подражая голосу моря. Затем еще раз. И еще. И еще.
- Да вот она где. - Послышалось сзади. Ко мне подошел совсем древний старик, самый старый из жителей Кальма. - Ты что, никак расстроилась? - Спросил он, присаживаясь рядом. - Пустое. Судьба у тебя, конечно, будет нелегкая, что правда, то правда. От своей судьбы еще никто не ушел. Но хоть какие-то радости тебе все равно выпадут. И, помимо обычных людских радостей - особые, не всем понятные. Иной раз нелегко разобрать, что радость, а что горе, что к добру совершилось, а что к худу. А у больших гриуларов и подавно. Так что выкинь все это пока из головы и живи дальше. Ладно? - А затем он взял меня за руку и опять повел в дом.
4.
Я взрослела, менялась, и теперь, возвращаясь домой, отец привозил мне не игрушки, а настоящие дорогие кольца, браслеты, серьги, подвески и ожерелья. Я радовалась им. Но как-то не особенно носила. Выяснилось, что это очень неприятно, когда на тебе болтается что-то лишнее. Что бусы вечно ударяются о стол, серьги цепляются за ветку, браслеты и кольца мешают свободно двигаться рукам. Другие девушки смеялись, стоило мне об этом только заикнуться. Все они почему-то быстро привыкали к украшениям, некоторые, даже идя в коровник их не снимали. И я перестала изводить подружек расспросами. Отец же, чуть у нас зашла об этом речь, заметил с улыбкой: "Это ты в меня такая". И объяснил, что металл, особенно, благородный, защищает от злых духов, но, видимо, у нас с ним есть какая-то особая могучая защита. И неудобство, которое мы оба испытываем - подсказка не делать лишнего. Ведь смешон любой, кто слишком суетится, желая уберечься: от холода ли, от людей ли, от духов ли. С тех пор я сложила свои сокровища в сундучок и лишь перебирала иногда. А привозить он мне стал то запасные струны, то хороший ножик, то краску, чтобы посуду расписывать. И рассказывал, где и как ловят птиц да удят рыбу, где что вышивают да плетут, вырезают да чеканят. И я слушала, боясь пропустить хоть слово. Особенно о том, где какие песни поют.
Как-то, когда мне было лет пятнадцать, молодежь острова Тидис затеяла веселье. Как обычно, туда позвали юношей и девушек с нашего Кальма и даже с Баунна. Я, конечно, тоже поехала. Вечер выдался погожий, и танцы устроили прямо на лугу, недалеко от морского берега. Четверо музыкантов уселись в уголочке: один на пеньке, другой на камне, а еще двое расстелили старый плащ прямо на траве. Танцующие рассыпались по всему лугу. Некоторые уносились так далеко, что музыки было почти не слышно. Начали, как всегда, с большого общего танца, и лишь потом закружились пары. Едва заиграла музыка, я ощутила волнение и радость, но они почему-то быстро угасли. К третьему или четвертому танцу я вдруг перестала понимать, что и зачем мы делаем, какой смысл в этой музыке и этих однообразных движениях. Я встала, прислонившись к рябине, и принялась глядеть, как мелькают на лугу парни и девушки. И тут меня охватила такая глухая тоска, что захотелось немедленно бежать прочь. Я спустилась к морю и принялась ходить у самой воды. Мне показалось, что сейчас я сложу стихи, но они упорно не хотели сочиняться, а я все-таки пыталась вызвать их из небытия.
Тут ко мне подошел один парень. Он был старше на пять лет. Тогда это выглядело, как большущая разница. Звали его Дугринд. Он принадлежал к одному из лучших семейств Тидиса и успел к своим двадцати годам немало поездить по свету. Чего о нем только не рассказывали. Он шагал мне навстречу, почти касаясь ногами белой морской пены. Взгляд у него был приветливый и дружелюбный.
- Почему ты ушла? - Спросил он, когда мы остановились в шаге друг от друга. - Что-нибудь случилось?
- Да нет, ничего. - Ответила я, не зная, как ему объяснить, и надо ли объяснять.
- Мне сказали, что ты дочь гриулара Тинда и учишься у своего отца. - Он произнес это так, что трудно было понять, вопрос это или утверждение.
- Да.
- А еще говорят, ты из тех, кого позвал Гринд. - Он немного помолчал, я тоже молчала. Гринд был первым гриуларом. Арфа, которая в ходу в наших краях, так и называется "арфа Гринда". И считается, что даже теперь, когда Гринда давно нет в живых, он может выбрать и позвать того, кому суждено стать большим мастером. Но не помню, чтобы меня звали. Ни тогда в хлеву, ни позже я ничьего голоса не слышала.
- Да, это нелегко, всю жизнь нести Проклятие Истинного Гриулара. - Продолжал Дугринд. - И знать, что от этого нет избавления.
Я нахмурилась и сказала:
- Отец утверждает, что это не проклятие, а благо. И что люди большие трусы, они вечно чего-то или кого-то боятся. Особенно те, кто любит похваляться своей храбростью и чуть что лезет в драку.
Дугринд рассмеялся.
- Ну, я-то лезу в драку, только если нельзя иначе. А если чего и боюсь, то не дара, которым наделяет людей Гринд, прокляты они или благословенны. К тебе еще никто не сватался, Эрсирен дочь Тинда?
- Нет. - Отвечала я. - Как-то еще, знаешь ли, не к спеху.
Это там на Побережьи девушек иной раз в четырнадцать лет замуж выдают. У нас на Журавлиных островах с этим не торопятся. У нас и двадцатилетняя невеста не считается перезрелой. И, хотя у нас тоже все решают родители, парни-островитяне все-таки сначала спрашивают девушек, а не сговариваются через своих родных с их родными у них за спиной.
- Конечно, не к спеху. - Согласился Дугринд. - Но как ты смотришь на то, чтобы я попросил тебя в жены года через три? Не торопись отвечать.
И я не торопилась. Я смотрела на него и думала, что он приветлив, спокоен, силен и ловок, много где побывал, многое видел, немало знает и умеет, к тому же, богат и родовит. Он будет хорошим мужем. Для любой девушки честь пойти за такого. Правда, его родители могут счесть, что я не лучшая невеста для него, но одно дело сын при отце и матери, а другое мореход, не раз подтвердивший свою удачливость. Уломает.
- Думаю, мы бы поладили когда-нибудь. - Сказала я наконец.
- Я тоже так думаю. - Обрадовался Дугринд. - А сейчас знаешь что? Я бы хотел показать тебе один танец, которому научился далеко-далеко отсюда. Идем.
И он опять повел меня на луг. Подошел к музыкантам, что-то шепнул им. Те заиграли, не жалея сил. А мы с Дугриндом выбежали на середину, и он меня так завертел, что только держись. А потом стал подбрасывать в воздух и снова ловить. Я не видела и не слышала ничего вокруг, и, кажется, даже не понимала, кто я, а только и чувствовала, что бурное исступленное ликование, рвущееся наружу. Меня словно что-то вело. Я знала, что мое тело движется точно и верно, хотя танец этот отплясывала впервые, да и особенно хорошей плясуньей никогда не была. Но вот музыка смолкла, и мы остановились. Я еле держалась на ногах, все плыло перед глазами. Дугринд подхватил меня под руку и повел на край лужайки, где столпились остальные. Все глядели на нас с изумлением. Один парень сказал:
- Так танцевать... Нет, Дугринд, ты одержимый. И она тоже. Не может человек так танцевать.
Девушки сбились в стайку, шушукаясь и вертя головами. Стоило какой-нибудь из них встретиться с нами взглядом, она хихикала и прятала лицо. Музыканты снова заиграли. Кто-то попытался выйти на луг, но было ясно, что танцевать больше никому не хочется. Мало-помалу парочки начали разбегаться, и вот уже лишь несколько девушек сидело и шепталось, да толковали о чем-то своем четверо музыкантов. Мы с Дугриндом вернулись к морю. Сперва шагали молча. Затем Дугринд как-то сразу, без моей просьбы, стал рассказывать о своих странствиях. И я жадно слушала, ведь для меня с подобными рассказами не мог сравниться самый богатый подарок. Было уже поздно, когда Дугринд устал говорить, а я слушать. Молодежь с Кальма решила, что лучше не плыть домой ночью, а остаться до утра у здешних родных и знакомых. Я уверяла, что справлюсь с лодкой и не боюсь плыть одна, но меня не отпустили. Утром, провожая меня, Дугринд сказал:
- Скоро приеду к вам в гости. Жди.
Он и впрямь объявился через два дня но лишь для того, чтобы проститься перед отплытием. Его ждали новые странствия. Не знаю, говорил ли он с моим отцом о сватовстве, я вошла позже, и мне ни на что такое не намекнули. А потом мы сидели и болтали о всяких пустяках. И, разумеется, пожелали гостю счастливого пути.
5.
Прошло немногим больше двух лет. Как-то ранней весной отец взял арфу и снова отправился на один из наших островов, обещав скоро вернуться. В тот день, когда мы ждали его обратно, Велья месила тесто, а я собиралась варить бобовую похлебку, и тут вошел один сосед. По его лицу мы сразу поняли, что случилось несчастье. Я бросила бобы и поспешила навстречу соседу.
- Что-нибудь с отцом? Что-то неладное? - Спросила я.
- Да. - Еле слышно ответил вошедший. - Он был еще жив, когда мы его увозили. Умер в лодке. Не уберегли.
Я усадила его на скамью, сама села напротив, и каким-то чужим хриплым голосом велела рассказывать.
Выяснилось, что на пирушке, где пел отец, поссорились по пьяному делу два старых друга. Из-за чего схлестнулись, никто так и не понял. Только оба они слыли отчаянными рубаками, и как выбежали во двор и схватились за мечи, никто не посмел к ним подступиться. Точнее, никто, кроме моего отца. Отцу удалось их разнять, но при этом он получил смертельную рану.
Пока сосед рассказывал, подошли еще двое и робко заглянули в дверь. Я знаком пригласила их войти. Когда рассказчик сообщил все что мог, я стала расспрашивать двух других, но они мало что добавили. Тогда я вышла и впереди всех двинулась к пристани. Те трое с трудом за мной поспевали. Тело отца, накрытое плащом, лежало на легких носилках близ пришвартованной лодки. Я припод-няла плащ, поглядела в холодные невидящие глаза и поцеловала мертвого в лоб. Я понимала, что это мой отец, гриулар Тинд. Но мне почем-то чудилось, будто передо мной лишь раскрашенная глиняная кукла, очень похожая на отца. А сам он уже где-то далеко-далеко. Хотя, конечно, еще не в Стране за Темными Водами. Он явится туда не раньше, чем похоронят тело.
Еще до похорон я услышала ту мелодию. Не составило труда подобрать ее на арфе. Но слова не приходили. Ни одна гриула не складывалась, ни одна строчка. Я решила подождать. Отца похоронили там, где уже лежали моя мать Марвирис, Марулг, ее отец, его жена и два их сына, мои дядья. Мать я смутно помнила, других никогда не видела. Но почему-то мне всегда казалось, будто они куда более свои мне, чем родня со стороны отца, что жила на острове Баунн под главенством дяди Тарда, отцовского двоюродного брата. Я часто мысленно беседовала с матерью и ее родными, еще при жизни отца, и даже отец об этом не знал. Распоряжался на похоронах, конечно же, Тард. На похороны съехалось немало народу: весть о смерти прославленного гриулара быстро облетела Журавлиные острова. Но я старалась не разговаривать ни с кем, кроме самых близких. А когда стали поминать покойного, я только пригубила поднесенное мне питье и потихоньку ушла. Песня упорно не складывалась.
Я немало робела при мысли, как мы будем теперь жить, но жизнь налаживалась. Правда, на всех теперь падало больше работы. Тринадцатилетний Кларм старался не отставать от других, хотя, конечно, не был еще таким работником, как Риндклесс. Всякий раз, когда я печалилась или вздыхала, Кларм говорил мне:
- Ничего, Эрсирен, проживем. Не хуже других будем жить. И я тебя никогда не оставлю.
Родичи с Баунна и с других островов звали меня к себе, но я отказывалась. Для меня и речи не могло идти, чтобы бросить дом и жить при ком-то, пусть не при чужих. Да и соседи привыкли ко мне и не хотели расставаться.
Через несколько дней после похорон меня спросили, как бы я поступила с теми двумя, из-за которых погиб отец.
- А как с ними можно поступить? Отца не вернешь. Пусть выплатят обычное возмещение и живут себе дальше - Ответила я. Но с этим не согласился дядя Тард. Да и соседи невольных убийц гриулара Тинда не пожелали их больше терпеть у себя на острове. И на других островах никто бы не согласился их принять. Поэтому мое заступничество не помогло, они были навеки изгнаны с Журавлиных островов. Никто не знает, что с ними сталось на чужбине. Наверное, сгинули.
Наступило лето. Жизнь шла своим чередом, и я свыклась с потерей. Но песня, мелодию которой я выводила каждый день, сложилась только к середине лета.
Темные воды
Там вдали
Каждого ждут,
И должен однажды
В них ступить
Усталый путник,
И бродом брести к берегу
Отец мой милый,
Ты мне немало
Поведал, ведь ты
Повидал свет;
В пышных покоях
На пустошах и палубах
Гремели твои гриулы.
Тяжело без тебя,
Но терпеть стараюсь.
Верю, что встреча
В краю неведомом
Настанет. Нескоро,
Но нет сомнений,
Друг друга найдем мы.
Гринд наградил
Грозным даром
Дочь и отца
Для чего, о том
Узнать невозможно,
Но зло и безумье
Перед песней отступят.
Безмерно огромен
Мир, омываемый
Темными водами.
Того не ведаю,
Где буду. Как
Беды избегу -
Тростник на ветру и только.
Снова во сне
Присядь со мной,
Песню послушай
И, прошу, подскажи,
Как мне складывать
Слова-камни,
Добрый дом возводя.
Темные воды
Ты увидел;
Слетелись стаи
Со всего света.
Летят, лепечут.
И льются лучи.
Прощай, ушедший к пращурам!
Когда я спела это впервые, рядом никого не было, только ветерок шелестел в деревьях на холме. И спешила в сторону моря белая-белая чайка. Приблизившись, она вдруг свернула к западу, подлетела ко мне с юга, громко вскрикнула. Затем пошла на восток, оттуда опять на юг и наконец скрылась. Я почти не сомневалась, что она запомнила мою песню и собирается отнести ее отцу.
Еще несколько дней спустя в предзакатный час я сидела с арфой на берегу, ничего не замечая, и вдруг послышались удары весел и скрип лодочного днища о песок. Это приехали люди с Тидиса. Увидев меня, один из них спросил, слышала ли я уже печальную новость.
- О чем? - Не поняла я. - Что случилось на Тидисе?
- Не на Тидисе. Ты помнишь Дугринда, того лихого бродягу, который с тобой танцевал?
- Конечно, помню.
- Его корабль разбился у чужих берегов. Никто не спасся. Говорят, то был Абурсаф, и Дугринд, по слухам, поспорил с одним купцом в Бельте, что проникнет туда. А Дети Тумана будто бы разгневались, наслали туман, и корабль налетел на скалы. Может, так и было, только что-то я не верю ни в каких Детей Тумана. Скорее, на Абурсафе живет обычное людское племя, недружествен-ное к чужакам, а туман сам приходит. Как тебе кажется?
- Не знаю. - Ответила я. - Жаль Дугринда. Славный был парень. - И поразилась, как легко это у меня выговорилось. Жених, вроде бы. Но, если разобраться, я его почти не знала. Хотя, как будто, нравился он мне, могла бы и полюбить со временем. А вот времени-то и не хватило. Позднее я часто вспоминала веселого и дерзкого Дугринда. Но стихов о нем ни разу не складывала.
6.
Ближе к концу лета я опять сидела под открытым небом и пела сама себе. А когда замолчала, поразилась, как тихо кругом. Словно в мире нет никого, кроме меня. И тут обнаружилось, что совсем рядом стоят двое. Один с Тидиса. Другого я видела впервые. Он был немолод, в богатом плаще, и держался, как человек, привыкший повелевать.
- Спой-ка что-нибудь еще. - Сказал он.
- Ты приказываешь или просишь? - Вздумалось уточнить мне.
Он густо расхохотался.
- Эрсирен вся в отца, благородный Хартиг. - Развел руками тидисиец.
- Я мало его знал, но, похоже, дочь многому у него научилась. - Заметил Хартиг и обратился ко мне. - Если это так важно, то прошу. Спой еще.
Я спела. Он опять попросил спеть. И после третьей песни сказал:
- Да, с такими песнями не стыдно явиться и к королю Рибальду. Если когда-нибудь окажешься в Тимбрунге, разыщи меня, Хартига сына Харклесса с Большого Ручья. Буду рад встрече и непре-менно представлю королю.
Я, признаться, не была уверена, что в ближайшее время подамся в Тимбрунг и стану запросто расхаживать среди тамошней знати. Но я поблагодарила и сказала, что постараюсь запомнить его имя. Затем тидисиец молвил:
- Я здесь по двум причинам. Во-первых, потому что тебя захотел увидеть благородный гальби Хартиг, который завтра едет домой. А во-вторых мне поручено передать приглашение на свадьбу. И, смотри, арфу свою захватить не забудь. Пора тебе уже дарить свое искусство людям, Эрсирен дочь Тинда.
И объяснил, когда и у кого ожидается свадьба. Я сразу же спросила, придут ли туда родители покойного Дугринда. Тидисиец ответил, что да. Я усомнилась, обрадуются ли они моему присутствию. Он безмерно удивился и сказал, что никто на Тидисе не считает причиной несчастья наш небывалый танец, и что родители Дугринда ждут меня не меньше, чем все остальные. Я пообещала, что буду, и мы расстались.
На свадьбу мы поехали вдвоем с Клармом. Море было спокойным, и чайки кружили в ясном небе. Кларм не хуже взрослого работал веслами, и на все мои предложения сменить его отвечал отказом. У причала стояло уже немало разных лодок. Некоторые были вытащены на сушу, но это, конечно, местные. Возле лодок, судача, толпился принаряженный народ.
- О, гриулари приехала. - Оживились люди. - Дочь нашего Тинда. Иди, не задерживайся, Эрсирен. Тебя ждут.
В доме меня встретили не менее приветливо. Невеста, уже готовая, подсела ко мне и принялась бессвязно болтать о том да об этом, но о женихе не упомянула ни разу. А когда в сопровождении отца и двух друзей вошел жених, невеста почему-то ахнула, залилась краской, и спрятала лицо у меня на плече. Женщины рассмеялись и стали ее поворачивать. Затем подняли и повели на середину. Кто-то спросил:
- Все здесь?
- Все. - Послышалось с разных сторон. - Пора начинать.
Свадебный обряд у нас короткий: жениху и невесте задают по несколько вопросов и соединяют руки, а затем громко, чтобы все слышали, объявляют, кто и с кем вступил в брак. Я только не пони-маю, почему девушки, выходящие замуж, всегда так бурно выражают свое смущение. Кстати, разведенные и вдовы ведут себя иначе, благородней. Потом настал мой черед встать и спеть. Выслушав меня и похвалив песню, сели за стол.
Почти всех я знала, и меня знали почти все. И кушанья, которые я особенно любила, едва ли не сами оказывались передо мной. Когда все более-менее насытились и утолили жажду, меня снова попросили петь. Теперь я могла петь все что угодно, и свое, и чужое. Та первая песня во славу молодых была моя, но если бы я не успела ее сложить, не возбранялось бы воспользоваться любой из тех, какие принято петь на свадьбах. Однако, удалось блеснуть, выдав им кое-что новое. Ну, а когда я во второй раз встала. Они выслушали песни три. Не помню уже, какие. Затем мне поднесли питья. Я почти не участвовала в разговорах, а больше прислушивалась. Отец не раз повторял, что хороший гриулар не столько говорит, сколько слушает. Всегда услышишь что-то такое, что пригодится.
Упомянули Дугринда. Я насторожилась. Нет, никто не посмотрел в мою сторону, и мое имя не прозвучало. Говорили, что очень жаль, что это большое несчастье, что парень был всем хорош, но, увы, уж слишком безрассуден. Не поплывет разумный человек к Абурсафу из одного удальства.
- А может, он и не к Абурсафу плыл? - Усомнился кто-то. - Да и есть ли он в море, этот Абурсаф?
- Конечно, есть. - Вскинулся другой гость. - Если про какой-нибудь остров рассказывают небылицы, то это вовсе не значит, что остров выдуман.
- Да поди разбери, что выдумка, а что нет. - Сказал тот самый тидисиец, который сообщил мне о смерти Дугринда. - Ведь если кто хоть чуть-чуть приврет, уже не знаешь, верить ли остальному. Но Дети, которые способны насылать Туман и творить прочие чудеса, это явная нелепость. А остальное похоже на правду.
- А остров Сору? - Спросил кто-то.
- А что Сору? В злых чародеев, которые обрели бессмертие, я ни за что не поверю. Но что там собирались какие-то неведомые жрецы для тайного поклонения страшным богам, это возможно. Может, конечно, и этого нет. Но сам остров вряд ли кто придумал.
- А Гринд?
- Думаю, он жил в нашем мире, но был обыкновенным человеком. Может, он изобрел арфу, а, может, и не он.
- Какое там изобрел, арфа известна почти у всех народов этого мира. - Прозвенел новый голос, юношеский. Еще один голос добавил:
- Он мог ее изменить. Раунгийская арфа отличается от нашей.
- Или ее в Раунгаре изменили.
- Может и так. Но Гринд был. И он был великим певцом. И, вполне возможно, отомстил за гибель родных. Но без чудес.
- Так он что, прямо один пошел на обидчиков, как рассказывают?
- Почему один? Наверное, силу собрал. Песни помогли ему обрести друзей. Но чтобы певец своей песней вызвал духа из дерева или скалы, и тот дал ему оружие и научил биться, да еще и так, чтобы одному против многих... Нет, это люди в старину напутали.
- Точно напутали. Но я думаю, что Гринд и впрямь был в детстве слабым и болезненным. Это случается. Кажется, ребенок и вовсе не жилец, и вдруг вырастает крепкий плечистый мужчина и славный воин. Конечно, не лесные звери маленькому Гринду путь указали, а сам сумел убежать, когда подступили враги и стали жечь их дом. А насчет арфы, наверное, все-таки не сам он стал ее с горя делать, а встретил кого-нибудь, кто показал арфу, обучил игре и помог сделать свою. И, наверное, то был чужестранец.
- Может, и свой. Но вот что скажите: Гринд действительно зовет тех, кого выберет, или так только говорят?
- А об этом. - Заметил отец Дугринда. - Вон у нее спросите. - И все повернулись ко мне.
- Я не слышала ничьего голоса. - Призналась я. - И видений у меня не было. Но, наверное, он все-таки зовет людей. Только иначе. Без слов. У тех, кто ушел за Темные Воды, есть свои способы говорить с живыми.
- Это похоже на правду. - Согласились люди. И больше с расспросами ко мне не приставали. А я сидела и думала, дочего любят в наше время высказываться по поводу разных чудес. Что и того не было, и этого нет, и такой-то был обыкновенным человеком, и с тем-то на самом деле случилось не то, а это. А что гадать? Все равно не узнаем, как было. Помимо прочего, старые сказания сами по себе хороши, даже если в них много выдумки. Человек, конечно, не должен смешивать быль и небылицу, когда речь идет о сегодняшней жизни, о том, что рядом. А надеяться, что чудесные силы тебе помогут, порой просто опасно. Не хочешь пропасть - полагайся во всем на себя. И все же мы что-то потеряли с тех пор, как стали смеяться над верой в чудеса. Мы как-то невесело живем. Слишком много думаем о Темных Водах и о слепой злобе Рока. Принято считать, что отважные герои бросают ему вызов. Но с каким отчаянием. Я задумалась глубоко.
- Гриулари, ты что приуныла? - Крикнул один из парней. - Пошли потанцуем!
- Нет. - Я покачала головой. - Думаю, я больше ни с кем не буду танцевать. Уж больно хорошо нам двоим танцевалось тогда.
- О. - С уважением сказал парень и отошел. Я выбралась во двор. Там плясали при свете плошек. У стены среди людей постарше сидели, глядя на танцующих, родители Дугринда. Я подошла к ним.
- Прекрасная свадьба. - Сказала я.
- Да, замечательная. - Откликнулись они. - Жаль, нашего старшего больше нет. Вот повеселился бы.
- Вы не забыли... - И я запнулась. - Вы помните, как мы с ним тогда... Мы так танцевали.
- О, еще бы не помнить. У нас был чудесный сын, и нам приятно, гриулари, что ты думаешь о нем. Загляни к нам как-нибудь. Ладно?
Я пообещала их навестить и стала искать Кларма. Он слонялся один и, увидев меня, заметно обрадовался.
- А я все думаю, где ты. - Сказал он. - Мне, честно говоря, домой хочется.
- И мне. - Откликнулась я. - Скоро поедем.
Народ уже начал потихоньку разбредаться. Я решила не прощаться с хозяевами: еще ночевать оставят. Мы с Клармом незамеченные покинули двор и двинулись к пристани, куда тянулось еще несколько человек.
- Не боишься плыть ночью, гриулари? - Спросил один из них.
- Чего бояться? Места знакомые. Море тихое. Фонарь есть. - Ответила я и быстро зашагала дальше, обогнав любопытствующего. Мы с Клармом спустились к мосткам, отвязали лодку и оттолкнулись. Я хотела сесть на весла, но он опять воспротивился, и пришлось уступить. Вода мерно заколыхалась, и лодка двинулась в сторону Кальма.
7.
Чуть позже нас какая-то другая лодка отошла от берега и устремилась вдогонку. Большая. На веслах сидели трое. Вскоре чужая лодка поравнялась с нашей.
- Эй, гриулари! - Окликнул меня мужской голос. - Куда едешь?
- Домой на Кальм.
- Нам очень понравились твои песни. - Продолжал голос. - Их должны услышать наши друзья. Мы хотим пригласить тебя к нам.
- Когда? - Спросила я.
- А прямо сейчас.
- Поздно уже. - Ответила я. - Давайте, я переночую дома, а завтра поеду к вам. Скажите только, куда.
- Вот еще, гриулари! Думаешь, у нас не найдется, где тебя устроить? Поехали сейчас!
- Нет. - Твердо сказала я. - Родные будут беспокоиться.
- Пошли к ним кого-нибудь. Хотя бы мальчишку.
- А может, мне самой заглянуть на Кальм?
- Да, ты заглянешь, а потом тебя не дождешься. - С досадой произнес неизвестный. И уже по-другому, задиристо, словно подросток. - Или ты нас боишься?
Ничто никогда не приводило меня в такую ярость, как подозрение в трусости. И что такое гриуларская неприкосновенность, мне, разумеется, хорошо было известно. И что тому, кто обидит женщину, не будет житься на Журавлиных островах. Ну, а уж о Первой Заповеди Гриулара и говорить не приходится. "Никому не отказывай в песне". Ни доброму соседу ни разбойнику, ни одинокому скитальцу ни королю. Даже врагу своему гриулар обязан спеть по его просьбе, если только слишком уж черного злодейства враг не совершил. Нарушив эту Заповедь, гриулар непременно навлечет несчастье на себя, своих родных и друзей. Искусство Мастера принадлежит всем, кто желает слушать.
- Ты что это говоришь, а? Это кто боится? Мой голос тоже прозвучал как-то по-петушиному, хотя уж мне-то ребячествовать не подобало.
- Вот это по-нашему! - Расхохотались все трое. И вдруг один из них - рр-раз! - и перепрыгнул к нам в лодку. Лодка заколебалась. Кларм замахнулся на чужака веслом и сурово прикрикнул:
- Эй ты, а ну пошел обратно!
- Осторожней малыш, лодка перевернется. - Добродушно пробасил наш дерзкий гость. - Не случится дурного с твоей гриулари, слово даю. А на весла лучше я сяду. У меня и сил и опыта больше. А ну-ка.
Но Кларм ни за что не желал отдавать весла. Завязалась борьба, лодка опять угрожающе закачалась. Мальчик с веслами сидел на носу, я с фонарем на корме, а чужак вклинился посередине. Решив, что пора вмешаться, я перегнулась через плечо неизвестного, ухватила его свободной рукой за шиворот и чуть ли не ткнула фонарем в лицо.
- Эй! - Он шарахнулся, оттолкнув меня. Блямс! Я упала и стукнулась о борт лопатками. Хлоп! Чужак ударил меня по запястью, фонарь вылетел у меня из рук и ухнул в воду. Плюх! Это полетел за борт Кларм. Его пихнул один из тех двоих, что оставались в большой лодке. А парень, что сидел в нашей, кряжистый и волосатый с огромным горбатым носом, ловко развернулся, обхватил меня ручищами и подбросил в воздух. Его приятели в большой лодке тут же поймали меня и усадили на скамью.
- Ну, кажется, все в порядке, гриулари. - С искренней радостью и даже вполне доброжелательно сказал один из них. Приблизил голову. - О да, и арфа цела. - И крикнул тому, первому. - Молодец!
А тот вытянул короткую шею вслед стремительно уплывающему прочь Кларму.
- Эй, мальчик, не удирай! Ладно, слушай. Я оставляю лодку. Когда захочешь, вернешься. Рубашку не забудь отжать, простудишься. Людей попусту не будоражь. Если кто спросит, скажи, что гриулари Эрсирен гостит нынче у Сурма Одноглазого. Ну, прощай!
Он опять прыгнул в большую лодку. Все трое налегли на весла, и лодка помчалась вперед.
Услышав имя Сурма, я похолодела. На него жители наших островов косились с опаской. Правда, на самих Островах люди Сурма не бесчинствовали, разве шутили иногда: чужую корову на крышу поднимут или пугнут кого, и то если очень уж разойдутся. А вот в чужих краях всякого могли натворить. И никто не сказал бы наверняка, что они торговлей добыли, а что разбоем. Добро они спускали легко и быстро, и тут же обзаводились новым. В доме жило то больше народу, то меньше, но чаще дом бывал полон. Там постоянно мелькали новые лица. И, как правило, не из островитян. Но имелось у Сурма и несколько надежных старых друзей, на которых он полагался как на самого себя. Что ни год, то один из них, то другой складывал где-нибудь голову. К чести Сурма надо сказать, что он все же полностью не запускал хозяйство и не позволял тем, кого кормил, слоняться без дела от похода до похода.
- Значит, поняла, гриулари, куда путь держим? - Спросил один из троих. - Прости, но не могли напрямик объяснить. Ведь не поехала бы.
- Как это? Слышал о Первой Заповеди Гриулара?
- А как не слышать? "Никому не отказывай в песне". Да молодежь нынче пошла хитрая. А случай упускать не хотелось. Люди Сурма не хуже прочих умеют выслушать и наградить хорошего гриулара.
- Еще бы! - Захохотал другой. - Сурм как-никак на своей шкуре убедился, какая могучая штука поэзия!
И тут рассмеялись все трое. Я к их веселью не присоединилась. И тогда первый сказал:
- Ты, похоже, еще не слышала, как Сурм лишился глаза. А как раз тебе стоило бы узнать. - Он помолчал, уставившись на меня, и тогда я хмыкнула и кивнула. Он продолжил. - Много лет назад, будучи в Зеране, Сурм поссорился с одним тамошним гриуларом. И, вроде бы, виноваты были оба. Люди разняли их и велели гриулару уйти. Тот ушел, но вскоре вернулся. Сурм вышел на порог (а он в ту пору сидел в одном доме) и спросил, чего гриулару надо. Тот без лишних слов выкрикнул несколько гриул. Ну, я их не помню, да и не следует подобное повторять, но смысл примерно следующий: ты нахальный и дерзкий залетный журавль (то есть, с Журавлиных островов пришелец) двумя глазами смотришь и не видишь, каков мир, и каков я, стихотворец. Так пусть у тебя останется только один глаз, может быть, это сделает тебя зорким. Выкрикнул и быстро ушел. И что ты думаешь? В первой же стычке Сурму глаз выбили. С тех пор он поумнел, и к гриуларам всегда почтителен. Не сомневайся.
- Варф у нас и сам гриулар. - Кивнул на рассказчика второй. А, то-то я нет-нет слышу о Варфе Носатом, он же Волосатый, чуть зайдет речь о проделках людей Сурма. Так это он и есть. Я вылупилась на Варфа.
- Да полно, ну что я за гриулар! - Отмахнулся Варф. - Так, выдаю иногда стишки о том о сем. - Он опять выпрямился, глядя на меня в темноте. - До тебя, Эрсирен, мне далеко. Еще раз прости за нахальство, но мы привыкли своего не упускать. Мальчик не утонет и не заболеет. И лодка не пропадет, верно?
- А фонарь? - Спросила я.
- Дадим тебе сколько хочешь новых фонарей. - Торжественно провозгласил Варф, и все опять засмеялись.
Но свой фонарь зажигать не стали, даже когда очутились вблизи острова Баунн, куда ехали. Они прекрасно знали, как плыть, и даже с закрытыми глазами не угробили бы лодку и не заблудились бы. В каждом их движении угадывалась спокойная уверенность.
- А ну, гриулари, грянь что-нибудь. - Попросил Варф, когда берег был уже недалеко. И я грянула. Они, без устали работая веслами, подхватили. Так под музыку мы и причалили.
8.
Владения Сурма занимали оконечность острова Баунн, отделенную узким проливчиком. Через проливчик был устроен паром, но никто не смел явиться к Сурму без его приглашения. А иные и, получив приглашение. Нашли бы двадцать отговорок. Большой крепкий дом, стоявший на островке Сурма, был отлично заметен с моря. Мы подошли к дому в полной темноте. По дороге Варф поигры-вал незажженным фонариком и все шутил, что бережет его, дабы потом вознаградить меня за песни.
В доме горел свет, и было шумно. Внезапно дверь распахнулась, и кто-то спросил с порога:
- Эй, это вы, ребята? Вернулись? Все в порядке?
- Да, все в порядке. - Ответил Варф. - Более того, мы привезли гриулари. Дочку покойного Тинда.
- О! - Сказал тот и скрылся в доме, оставив дверь нараспашку. Шум поутих, затем стал пуще прежнего. На порог вышел кто-то другой.
- Добро пожаловать в дом Сурма, гриулари. - Молвил он с наиучтивейшим поклоном. Не составило труда догадаться, что передо мной сам хозяин, хотя я его прежде не видела.
Меня провели в онву. Все сидевшие за столом повскакали с мест и так завопили, что я чуть не оглохла.
- Эй, парни! - Крикнул Сурм. - Очистите место для гостьи! Живо!
Они зашевелились без лишней суеты, проворно и быстро. И вот меня уже усадили поближе к огню и поставили передо мной миску.
- Благодарю, но я только что из-за стола. - Напомнила я, отодвинув миску рукой.