Аннотация: Домашнее задание по Литературе. Сравнить "Портрет" Гоголя и "портрет Дориана Грея" Уайльда.
Здравствуй дорогой, уважаемый и любимый мною читатель! Сегодня я поведаю тебе историю обычную, историю повседневную и происходящую повсеместно, но историю, о которой так мало и пишут, и в этом ее особенность.
Жил-был на свете молодой человек. Имя у него было красивое - Михаил. И даже самому молодому человеку его имя очень нравилось. Только вот назывался это человек не Михаил Лермонтов, не Михаил Булгаков, и даже не Михаил Веллер, а назывался он Михаил Карасиков, по поводу чего, кстати, Миша очень сильно переживал. (Ну согласитесь, не хочется молодому человеку носить такую фамилию. Карасеев или Сомов еще куда ни шло, но Карасиков!) Вот почему сей неприятный факт тщательно скрывался от знакомых и приятелей. Приятели, конечно, знали об этой маленькой особенности своего друга (почему-то приятели всегда знают такие особенности), но виду, к счастью, не подавали. Стоит еще добавить, что герой наш был личностью ученой, (все-таки 5 лет на Философском факультете!), а посему гордо именовал себя философом. Роста он был среднего, взгляд мечтательный, черные волосы всегда топорщились в разные стороны (даже на время взятый у бабушки бальзам не помогал), на шее длинный черный шарф, который если и мешал быстро перемещаться с место на место, зато подчеркивал "одухотворенную бледность" и завершал образ мыслителя о высоком.
И вот однажды наш герой заболел ангиной. Болезнь, нужно заметить, пренеприятнейшая. Миша лежал на диване под теплым пледом, не переставая пил горячий чай и читал, периодически высмаркиваясь. А читал он первые книги, которые попались под руку. Ими были "Портрет Дориана Грея" Оскара Уайльда и томик рассказов Гоголя, среди которых больной выбрал "Вий" и "Портрет". "Портрет" Миша тщательно преодолел, а вот на "Вие" измученный ангиной организм не выдержал и заснул.
Как только Миша заснул, мысли в его голове сразу же кинулись в главный зал, в котором еженощно разыгрываются представления. Представления потрясающие, изумительные, представления, которые мы, обычные люди, именуем Сновидениями. Но попасть в Сновидение обычной рядовой мысли не так-то просто, мой дорогой читатель! У них, как и у людей, также существует своя социальная дифференциация. Первое и высшее сословие - это мысли насущные. У Миши это были: желание найти интересную и высокооплачиваемую работу, что подарить маме с папой на годовщину свадьбы, как бы переплюнуть своими стихами стихи Витьки Журина, и что есть справедливость и где она водится. Эти мысли располагаются ближе всего к залу Морфея и вероятность попасть в спектакль у них самая высокая. Второе сословие постоянно меняется, т.к. второе сословие - мысли сегодняшние, и их положение в обществе очень недолговечно. Остальные мысли распределяются по мере их важности и приятности для Карасикова. Есть, правда, самое низшее сословие, эти мысли можно даже назвать преступниками... Их прячут в самые дальние темницы, сковывают цепями, и ждут, когда же враги умрут от голода и жажды. Но, такие мысли обыкновенно очень живучи, и умирают года и порой даже десятилетия. Мысли о первой безответной любви, мысль о том, что Карасиков не такой благородный, каким его все считают, и в детстве он у друга машинку украл и не признался. Или о том, что пятерку за последний экзамен ему натянули. Как ты понял, уважаемый читатель, это обыкновенно мысли правдивые, резко правдивые, революционные, и от подобных любой благоразумный мозг старается избавиться. Участвует в спектаклях еще одна мысль, олицетворяющая самого Мишеньку, и этот участник бессменен и постоянен.
Успевшие проникнуть в зал мысли даже умудрились протащить с собой декорации в виде Венгерского старинного готического замка, который Михаил посещал прошлым летом на экскурсии, и старинное дедушкино кресло с изогнутыми ручками. В камине загорелся огонь. На стены в коридоре повесили портреты. Постелили ковровую дорожку. Спектакль зарождается.
Полночь. Миша идет по длинному черному коридору. В одной руке чья-то рукопись, которую он пытается читать, в другой свеча, отбрасывающая слабый свет, который уже через пару метров поглощается тьмой. Миша идет к камину за своим пледом, читает рукопись, но все-таки что-то его настораживает. Что-то изменилось в окружающем его мирке. Что-то идет не так, как нужно. Но что? Он поднимает голову вверх, внимательно изучает каменный потолок, смотрит под ноги на ковровую дорожку. Оглядывает стены с картинами. Картины... Здесь, мой дорогой читатель, стоит отметить, что в подобной ситуации каждый из нас ужасно бы испугался, или как минимум удивился отсутствию людей на портретах. То есть, сами картины, рамы, пейзажи и натюрморты оставались на своих местах. А вот людей.. Не было... Но я рассказываю о философе Карасикове! Разве мог философ, тем более философ Карасиков испугаться какой-то чертовщины? Конечно, нет. Он даже удивиться не мог, потому что философы вообще народ очень странный. Увидев говорящую змею они останутся невозмутимы, и даже как ни в чем не бывало поддержат с ней разговор, а вот тому, что любимая девушка, которой философ уже пятый год собирается сделать предложение, вышла замуж, очень сильно удивятся и, возможно, даже обидятся. Но, как я уже сказал, Карасиков был философом, и на вещи смотрел по-филосовски, а потому логично рассудив, что он скорее всего переутомился, Миша пожал плечами, улыбнулся, и зашагал дальше по черному коридору. И, возможно, что он даже не обратил бы внимания на произошедший с ним обман зрения, если бы его не задела, проходящая мимо девушка, удивительной красоты. Молодой человек в любой ситуации остается молодым человеком, и Михаил последовал за прекрасным созданием. Создание обернулось, подмигнуло, и оказалось Идой Рубинштейн, нарисованной в свое время художником Антонио де ла Гандерасом. Внезапная догадка пронзила сознание Карасикова, и теперь он уже смог обратить внимание на слабый свет из дальней комнаты замка и многочисленные голоса, раздававшиеся из тех же покоев. Любопытство и прекрасная Ида мгновенно развернули стопы нашего героя в нужном направлении.
Догадка оказалась верной. Этой ночью портреты ожили и собрались в огромном зале, с узкими окнами, увлекающими вверх, и фигурками демонов, украшающими камин, облизывающий зелеными, адскими языками пламени решетку и ножку старинного кресла. В это самое кресло и усадили философа. В центр зала вышла Мона Лиза и по замку разлился спокойный, грудной голос этой загадочной женщины:
- Вы знаете, дорогие друзья, сегодня к нам в коллекцию поступили новенькие. Следуя нашей старинной традиции, они обязаны доказать, что имеют право присутствовать среди нашего общества. Доказать, что они достойны ячейки памяти нашего хозяина и принесут истинную пользу его сознанию. Сии новоприбывшие уверяли меня, что умеют воспитать нравственность и стремление к хорошему. Друзья, имею честь представить Вам Портрет Дориана Грея и Портрет Ростовщика!
В конце зала возникло две тени, и по мере приближения их к свету, по залу разносился шепот, пропитанный ужасом. Вскрикнула и потеряла сознание Венера Тициана, вовремя подхваченная Наполеоном Адольфа Рена. Существа были страшны и омерзительны. Сеть хитрых и жестоких морщин, покрывающая лицо первого силуэта, капающая с рук и ног свежая кровь... но более всего вызывала отвращение его насмешливая, лицемерная улыбка, в которой читалась желчь и презрение ко всему человеческому. Второй не был так страшен и исковеркан физически, но тревоги внушал не меньше. Глаза его вонзались в самую душу, и будто гипнотизировали, повелевали и видели насквозь. Смотреть на него без страха было невозможно, но так же невозможно было не смотреть. Он первым достиг камина и, вперив свой взгляд в Михаила, заметил, что сегодня чудная ночь. Портрет Дориана Грея поклонился. Капля крови, попавшая на Философа, прижгла кожу, как сигара, и портрет растянул улыбку еще шире. Теперь в ней читалась еще и шутливая ложь, переплетенная с лестью. В зале повисла гробовая тишина.
Первой пришла в себя Мона Лиза.
- Уважаемые новоприбывшие, сейчас я задам вам несколько вопросов, на которые вы обязаны ответить. Доказав в своих ответах ваше положительное влияние на нравственность зрителя, Вы займете почетное место в коллекции. Если же нет - покинете замок ни с чем. Ложь карается сожжением. Таковы условия. Вы согласны?
- Да.
- Прекрасно. Итак, вопрос первый. Какого ваше назначение, Портрет Дориана Грея?
- Я есть душа человека, по имени Дориан Грей. На мне четко прослеживаются все грехи, совершенные этим человеком. Пока он остается неизменным, я старею и сохраняю каждую черту своего хозяина.
- Портрет Ростовщика?
- Я есть частица души умершего ростовщика, и я являюсь продолжателем его дел - совращаю людей с пути истинного.
- Итак, один из вас является портретом грехов, второй призывает человека к греху. И Вы смеете рассчитывать на место в Галерее? У вас не надежды. Прощайте.
Зал облегченно вздохнул и уже собрался продолжить вечер в знакомой атмосфере без странных субъектов, как Дориан Грей, выдавив наглую улыбку заметил:
- Позвольте, мадам! Мы не обычные портреты художника, и не стоит оценивать нас так примитивно. Мы - лишь иллюстрации к портретам книжным, к портретам сочиненным, а отнюдь не нарисованным. Смотря на нас зритель вспоминает о произведениях, им прочитанных, что и вызывает не негативные чувства и поступки, а наоборот - раскаяние.
Суд был судом справедливым, и не согласиться с замечанием Портрета не мог. Немедленно послали за главными героями одного и второго произведений. Вошли Дориан Грей и Андрей Чартков. Смотреть на них было несравненно приятнее, чем на портреты, и шум в зале понемногу стих. Мона Лиза продолжила.
- Авторы обоих произведений повествуют о вашей судьбе. Скажите, как эти истории влияют на читателя? Какие эмоции и стремления они вызывают? Мистер Чартков?
- В судьбе моей, как Вы заметили, прослеживается падение. Падение морали. Совращенный ростовщиком и прельщенный алчностью я продаю свой талант за деньги, и приводит мой поступок к печальному концу. Судьба моя не описывается автором как прекрасная, она им не оправдывается, и не восхваляется. Обо мне можно разве что пожалеть или испытать презрение. Поступок представлен в отрицательном свете, что влияет на просвещение читателя и улучшение его нравственности.
- Мистер Грей?
- Мой герой также отличается падением морали. Но, Чартков был личностью сформированной, с устоявшимися идеалами, и разрушенными со временем, я же был пустым сосудом, который наполнили эгоизмом, самовлюбленностью и страстью к наслаждениям. Я также не являюсь героем положительным, я просто красивый герой, я герой искусства. Мораль же моя заставляет вздрагивать читателей, заставляет стремиться к хорошему и не повторять моего жестокосердия.
- Что ж, Вы доказали нравственную пользу ваших героев. Перейдем к двум другим, не менее важным лицам.
В темном проходе зала появились еще две тени. Искусители. Это были лорд Генри, беспрерывно курящий сигары, и ростовщик собственной персоной. Взгляд последнего был еще более ужасен, чем у Портрета. Искусители поприветствовали толпу.
- Задам вам почти тот же самый вопрос. Какого влияние ваших героев на читателя? Напомню: ложь карается сожжением. Лорд Генри?
- Я проповедую то, что все вы называете аморальностью. Я называю это наслаждением и жизнью. Мои мысли и поступки всегда были разграничены, и за рамки я никогда не заступал, так как фундамент добродетели, заложенный во мне, и любовь к прекрасному не позволяли подобной роскоши.
- Лорд Генри, вы не ответили на вопрос. Ваше влияние на читателя?
- Полностью зависит от читателя. От его внушаемости, от того, согласен ли он со мной изначально в своей душе. Чаще всего мной восторгаются. Умом нельзя не восторгаться.
- Часто ли читатели начинают вести образ жизни, приближенный к вашей пропаганде?
- Нет. Но не потому, что не хотят. А потому что не получается. Для этого нужно обладать талантом и ценить красоту.
- Но в душе стремятся к этому?
- Да.
- Благодарю вас. Мистер Ростовщик?
- Я вызываю любопытство и ужас. Некоторых восхищает сила воли и психологическое воздействие, оказываемое на людей, у немногих появляется желание восторгаться и преклоняться. Желания подражать не возникает ни у кого.
- Спасибо за ответ. Теперь я приглашаю авторов!
Михаил сидел в оцепенении от восторга. Он, житель XXI века собственными глазами видел входящих в зал Гоголя и Уайльда. С достоинством, два гения поклонились зрителям и прошли к суду. Мона Лиза оказав должные почести писателям, продолжила задавать вопросы.
- Сэр Гоголь, что вы хотели передать в вашем произведении? Его нравственная идея, цель?
- Невзирая на происходящее вокруг, человек должен оставаться человеком. Тем более творческая личность. Для творческой личности (в нашей ситуации для художника) не должно существовать денег, славы и положения в обществе. Для него должно существовать лишь искусство, и тогда талант будет совершенствоваться, восхищать и удивлять. Влияние ростовщика есть элемент мистики, олицетворение демона, не более. Я лишь прошу других людей не поддаваться козням адского врага, а бороться с ними, и открывать свою душу прекрасному.
- Сэр Уайльд?
- Мой роман обличительный. Как Вы могли заметить, подробно описан лишь первый шаг на пути к пропасти. Лишь страшная смерть Сибилы Вэйн. Дальше - стремительный полет к самому низу преисподней, читатель создает сам, исходя из своей фантазии и своих грехов. Дориан Грэй создается каждым читателем, у каждого читателя он обладает своими пороками. И эти пороки обличаются, высмеиваются, встают перед нами в истинном и ужасном своем зловонии.
Михаил лихорадочно поднимался с кресла. Руки его дрожали, а лицо, покрытое ледяными каплями пота, было бледнее снега.
- Везде.. Везде.. В ваших произведениях.. Искусство убивает жизнь!!! Портрет Ростовщика... Он убил жизнь художника, исковеркал ее, повернул по другому пути.. Он подстроил ловушку молодому таланту, портрет убил этот талант.. А ты, Портрет Дориана, ты мучаешь его на протяжении всей жизни, и наконец ты убиваешь его! Вы, портреты! Как вы можете судить о морали, если ставите себя выше ее?!!
Тонкие губы Михаила сжались в одну белую линию, а глаза ярко сверкали и безумным взглядом осматривали всех, кто находился в помещении. Он смотрел на них, как на врагов, выставив все иголки своей души и в тоже время сжавшись в комочек от одиночества. Его лихорадило. Из глаз брызнули слезы. Как фонтан. Сумасшедший... Оскар и Николай бросились к нему на помощь, усадили обратно, накрыли пледом, погладили по голове.
- Успокойся. Искусство лишь отразило их души. Лишь воздало по заслугам.
- Оно их искушало, оно дало им мысль, возможность!!
- Лишь испытание судьбы, лишь проверка...
- О нет! Нет! Искусство не должно вмешиваться в жизнь, а жизнь в Искусство!
- Философ, уж нет ли на твоей душе греха? Уж не пытаешься ли ты, оправдывая падших, сам обелить себя? Доказать самому себе, что в твоих грехах виновато искусство?
- Нет! Нет! Нет...
Языки зеленого адского пламени облизнулись, и обхватили Михаила, начали жечь, но ярче всего горели его глаза - зеркало души.
Ложь карается сожжением.
Finita la Comedia.
Карасиков проснулся. Температура поднялась до 38.5. Болела голова. Пошел за таблеткой.
Мы едва ли можем припомнить десять процентов снов, которые видели. Спектакль, так тщательно поставленный мыслями, и испорченный одним прорвавшимся в зал преступником, был запрещен цензурой. А посему в десять процентов не попал.
Обычнейшая история, мои дорогие читатели! История повседневная и происходящая повсеместно...