Василий придавил ладонью лист глянцевого журнала, чтоб не мешали отблески лампы, прищурился, всматриваясь в фотографию. Фотограф выбрал удачный ракурс, чтобы запечатлеть вихрастого паренька - немного снизу, на фоне неба. Тот широко улыбается, устремив взгляд ввысь. Перистые облака раскинулись за плечами, как крылья, кажется, ещё немного и парень прыгнет в небесный океан. В руках, поблёскивает суставчатыми шарнирами, длинная клешня манипулятора.
Василий тяжело вздохнул. Помнится, массивный такой был агрегат, шероховатый. Не отполировал тогда стальную поверхность и боялся не пройти в финал. На фото правая ладонь, прикрывает длинную царапину от неудачного прохода фрезы. Но комиссия на отделку внимания не обратила -оценила функционал на отлично. Мастер как раз уловил момент победы, запечатлел взрыв мальчишеского счастья.
Года не прошло, а кажется было в прошлой жизни. Тонкий палец провёл по надписи под фотографией:
"Помогите, пожалуйста, наш сын умирает. На лечение нужно 358 000 рублей".
Ноготь медленно подчеркнул цифру. Василь привычно коснулся головы - кожа прохладная, словно под черепом постоянно работает кондиционер. Поначалу испуганно отдёргивал ладонь, натыкаясь на безволосую поверхность, потом привык. Ко всему человек привыкает, и к последствиям химиотерапии тоже.
На стене звонко тикают старинные часы - кошачья морда. Глаза туда-сюда, туда-сюда. Они всегда успокаивали его в детстве, казалось, что домовой присматривает, чтобы ничего не случилось. Но сейчас каждая секунда словно грохочет, откусывает жизнь кусок за куском.
Тело тяжёлое, словно заполнено холодной водой, внутри что-то колышется, переливается, как в остывшей грелке. Василий повернулся к зеркалу. Под глазами круги, губы стали тонкими и бледными. Он осторожно, словно боялся прорвать истончившуюся кожу, потрогал впалые щёки. Потерял двадцать килограммов, а это в шестнадцать лет очень много.
Врачи в больнице, много говорили, шутили, но под конец лечения, все отводили глаза. Да он и сам понял - химиотерапия шла неудачно.
Что-то очень сильно разладилось в молодом, здоровом теле. Вообще, говорят, рак сильно помолодел, что значит гораздо чаще стал молодых сжирать. И причина неизвестна. Не понятна...
Подволакивая ноги, он прошёлся по комнате. Сделал десяток приседаний. Дыхание участилось - вырывается из горла с каким-то странным сипением. Ни вдохнуть до конца ни выдохнуть. Кажется, лёгкие не могут толком расправиться, они словно сжатый в кулаке пакет. На лбу выступила испарина, бровей нет, и струйка пота полилась, сквозь куцые ресницы прямо в глаз. Василий вздрогнул, вытер рукавом, тут же закружилась голова. Он тяжело опустился на кровать, перевёл взгляд на ряд фарфоровых слоников. Семь белых, раскрашенных красками пастельных тонов. Их поставила туда бабушка, когда был ребёнком. И вот сегодня она приехала. Обнимала тёплыми морщинистыми руками, проливала слёзы и шептала на ухо, как маленькому: "Всё будет хорошо, всё образуется. Ты вылечишься и выздоровеешь. И снова будешь делать своих роботов ещё круче...".
На губах появилась улыбка, Василий вытянулся на кровати. "Да, всё будет хорошо, не может быть плохо, это же не справедливо..."
Веки потянуло вниз и сон придавил их тяжелым покрывалом.
Василий вздрогнул, выдираясь из кошмара. Сновидение сразу забылось, но, словно недовольно урчащее животное, дремота вновь забралась на грудь, сдавила легкие, выжимая воздух.
Ноги тяжело стукнулись в пол, в два тяжёлых шага донесли до окна. Он упёрся ладонями в подоконник, выглянул на улицу. За окном уже день, ветер яростно треплет деревья. Возле редких машин, стоящих во дворе, то и дело завиваются пыльные смерчи. Голуби топчутся вокруг пустого мусорного бака, что-то выклёвывают с асфальта.
Форточка распахнулась неожиданно легко. В комнату ворвалось чириканье воробьёв, что орут и возятся вокруг половинки засохшего батона, словно болельщики пытаются опрокинуть автобус с приезжими фанатами.
Ветер бросил в комнату горсть пыли и запах бензина. Глаза заслезились, Василий постарался вдохнуть полной грудью, но не получилось.
За спиной скрипнула дверь - сквозняк. Надо закрыть, да лечь, чтобы мама с бабушкой не беспокоились. Василий на цыпочках подкрался, протянул руку к кругляшу рукоятки, но так и замер. Уловил рыдание и голос, доносящийся через длинный коридор с кухни. Узнал голос бабушки, тихий, но неожиданно жёсткий:
- Ты о себе подумай. Уже не девка, тридцать пять вот-вот будет. С каким трудом наскребли деньги помнишь? Выпросили кое-как, помогли люди добрые, но что сейчас?
- Но, мама... Нужно до конца пытаться спасти Васеньку. Прогнозы...
- Прогнозы, сама знаешь, хуже не бывает. Выбросили две трети денег, так с чего ждать что остатки пойдут на пользу? Ну да, пойдём с протянутой рукой, вот только ещё раз не наскрести.
Сдавленные рыдания и холодный, жёсткий голос матери матери, продолжал звучать, каждым словом, словно вбивая гвозди в крышку гроба:
- Ты молодая ещё. Родишь ребёнка, сейчас материнский капитал дают. Вот тогда и пригодятся остатки от собранных на лечение. Помнишь, как всё смеялась, дескать, чего собираю старьё? Вот теперь попомнишь - всё от пелёночек, и погремушек, до последних ботинок и курток я в чулане храню. Может и на двух детей хватит. Да ты на меня глазами-то не сверкай. С ребёнком, да гонором твоим, тебя никто не брал, а одну, авось, присмотрит какой-нибудь мужик. За собой ты следить не забывала, видная ещё женщина...
- Мама!
- Я давно уже мама, слушай, что говорю. Липосакцию сделаешь, сиськи поправишь, пройдёшь курс гормонов и на год-полтора молодость вернёшь, а этого достаточно чтобы...
Василь потянул ручку двери, замок тихо щёлкнул, отсекая злые слова. Щекам стало холодно, он резко прижал ладони к лицу, почувствовал, как струятся потоки слёз. В голове кружилась звонкая пустота. Он прислонился к настенному ковру и медленно сполз вдоль стены на корточки. Наверху лопнуло - старая верёвка не выдержала и коврик сложился, накрыв зелёным саваном.
Сразу стало жарко и душно. Во рту пересохло, будто вся вода решила вылиться потоком слёз - с каждым всхлипом плескала по щекам.
Домашний детский уют рушился, сгорало все, что даёт силы сопротивляться и действовать. Мысли в голове метались, как ошарашенные ударом тока рыбки.
Не жилец... Меня просто списали. Решили уже мертвец... Да так и есть... Мама? Бабушка? Дом? Всё рассыпалось. Мир распадался. Ничего уже не будет хорошо. Он для всех уже труп, только доживает...
Со слезами казалось, уходили последние силы. Снова потянуло в сон. Вот прямо сейчас, свернуться калачиком и умереть, пока не вернулась боль. Пока оглушённый химией рак только-только вновь начинает расправлять клешни.
Василий с трудом двинул рукой, ковёр грузно отвалился в сторону, тяжёлый и жёсткий, прилёг рядом, поблёскивая решёткой нитей обратной стороны. На стене яркий квадрат обоев, что не выцвели под солнечными лучами.
Он подошёл к окну, потянул шпингалеты фрамуги. С детства так часто выходил из дома напрямик, всего ведь первый этаж. Обычно забирают решётками, но решётки, как говаривала бабушка, денег стоят, а так у них и взять то нечего... Бабушка. У него нет больше бабушки. Расчетливая старуха, что прикинула его цену и безжалостно сбросила в ноль.
Правый тапочек на подоконник... левый... и шаг навстречу улице. Ослабевшие мышцы не удержали на ногах, асфальт больно ударил колено, клацнули зубы. Порыв ветра пронёсся вдоль здания, сильно толкнул в бок, словно попытался забросить обратно. Деревья раздражённо зашелестели, перешептываясь, мол, чего этот дохляк выкопался из могилы.
Маленькая девочка, на трёхколёсном велосипеде уставилась разинув рот. В её глазах отразилась его словно полированная лысина, две тонкие жилки натянутые к затылку, впавшие глазницы, на дне которых синие камушки глаз. Василий провёл ладонью по макушке.
- Ну чего вылупилась? Езжай себе! - прикрикнул он.
Та тут же сосредоточенно заработала педалями. Закричала:
- Мама! Мама! Инопланетяне прилетели!
Да уж, инопланетяне... скорее, прочь со двора.
Машины еле передвигаются - ползут в тугой пробке. То одна, то другая, протискивается вперёд, едва не срывая соседям зеркала заднего вида. Нервные водители часто сигналят, открывают окна и орут друг на друга, брызгая слюной.
По тротуару, сплошной массой идут люди. Василий вздрагивал, чувствуя их взгляды. Множество назойливых и вместе с тем равнодушных взглядов..., конечно равнодушных, ведь даже домашние его списали. Смотрят все как на пустое место, лишь бы не цепляться за болезного уродца, не пойми что делающего на улице...
Чтобы как-то загородиться от мира, Василий достал телефон и на ходу начал говорить в трубку. Сразу давление взглядов ослабло.
Человек, говорящий по телефону, уже не похож на труп. Труп и телефон в сознании не совмещаются. Даже если бы клочьями кожа висела, с телефоном респектабельнее, даже если это вот такая старинная раскладушка Soni...
Рука скоро устала и от нее, словно слабость разлилась по всему телу. Василий свернул под ближайшую арку во двор и присел на скамейку. Откинулся на спинку.
Чёрт, всё сиденье истоптали, не посмотрел. Но пофигу, когда-то и сам, сиживал с ребятами на таких спинках как на насестах. Сейчас, эти удобные опоры почти везде убрали, оставили лишь плоские деревянные поверхности.
А двор-то знакомый... Едва успел подумать, как зажатый в ладони телефон разразился трясущейся трелью и выпал из пальцев... Он обошёл сиденье, поднял. Высветилось имя: Свесеткаса.
- Вася, ну ты что внизу застрял? Пришёл в гости, так поднимайся. Расскажешь как дела.
Вот куда значит, ноги вывели. Василий задрал голову, всмотрелся. В окне пятого этажа смутно видна девушка, машет обеими руками, привлекая внимание. Вот она поднесла ладонь к уху...
- ...сейчас сама спущусь. Не убегай никуда!
Надо же, а ведь давно не виделись. А сейчас самого сюда принесло. Как поссорились, так вроде и забылись - полтора года в шестнадцать лет, целая жизнь. Да, а его вообще заканчивается...
Но чёрные мысли не успели снова опутать. Дверь подъезда распахнулась во всю ширь, отсоединённый рычаг свободно повис. На улицу выпорхнула Светка... Света.
Курносый нос, длинные ресницы над синими глазами и так не подходящие к округлому личику высокие дуги бровей. Коротко обрезанные чёрные волосы при каждом шаге встряхиваются. Да, тогда она была с него ростом, а сейчас на голову ниже. Правда, грудь округлилась, впрочем наверное специальный бюстгальтер, помнится ржали как идиоты когда узнали что она подсовывает вкладыши, чтобы увеличить...
- Пресевесет Васасисилёсёк!
- Превевесет Свесеткаса.
Губы невольно сложились в улыбку. Детский язык - после гласной повтор с буквой с, вспомнился мгновенно. Всем классом тогда щебетали на собственном наречии, потешаясь над ничего не понимающими взрослыми.
- Как же я тебя рада видеть!
Обняла, прижалась. Дыхание вылетело, кровь бросилась в лицо. А бюстгальтера то нет, проскользнула мысль. Он неловко отстранился:
- Я тоже... Как то не заметил даже - вроде постоянно висишь на связи.
- А ты помнишь, как меня обидел? Я всё время ждала, когда придёшь мириться, а ты так долго шёл! И даже полстрочки не написал!
- Свет... Ты извини, конечно, но...
- Ничего не желаю слушать! Это всё девчоночьи переживания, не обращай внимания! Ты что такой бритый то?
Чёрт она, что ничего не знает...
- Нет, это химия...
- Химия? Что за химия?
- Рак лечили...
Ребёнок ворвался в стаю голубей, они шумно хлопая крыльями отлетели недалеко и вновь закружились заковыляли кругами... Старик сел на дальнюю лавочку, положил ладони на изогнутую ручку трости. Из-под арки пронзительно посигналило, во двор вполз старый мерседес со смятой фарой. Ветер протащил за ним как почётный эскорт конфетные бумажки. От дома пахнуло жареной картошкой. Грязный кот сосредоточенно закапывает в песочнице, морда злорадная, вот кому-то из детишек не повезёт...
Всё это одним взглядом и вдруг с силой навалилась тоска, вышибла слезу. Чертовски не хочется умирать. Хочется жить и хотя бы смотреть вокруг и вот в такие испуганные глаза Свесетки, в которых застыл вопрос "и что?" Тяжело выдавил:
- И ничего... Деньги только зря потратили.
Вдруг захотелось выплеснуть, рассказать. Василь сначала медленно, потом всё быстрее заговорил. Глотая слова, запинаясь и частя, обида хлынула через край. Девушка ухватила его ладони и только вздрагивала впитывая этот поток.
Старушка у окошка умильно улыбалась, смотря на парочку на скамейке. Вот в молодости также сидели... Страстно объяснялись. Судя по всему, сейчас пойдут гулять... Вот. Точно, встали одновременно. Держась за руки, пошли со двора. Мальчонку то лысого правда, что-то пошатывает. Принял, наверное, для храбрости... охо-хох, спивается Россия. Националист наверное, в наши времена такого не было...
- Куда ты меня тащишь, вообще?
В глазах всё плывёт, язык заплетается, хотя приятно прикосновение её узких ладошек. Вцепилась обеими руками, глаза бешеные, тараторит что-то. Глаза сияют... Ничего не пойму. Ноги подкашиваются, здания и небо качаются.
Подмышку ткнулось плотное, захотелось опереться, облокотиться. Но тут же в спину ударило жёсткое, голова откинулась. Донёсся глухой стук, а потом по затылку разлилась боль, вынося из глаз туман. В уши ворвался испуганный голос:
- Вася, очнись, Васенька. Только не падай! Я же тебя не удержу.
За спиной прозрачная стена автобусной остановки. Высокая худощавая женщина с бейджиком воспитателя детсада, растопырила руки, словно тощая курица пыталась собрать под крылья десяток мелких детей, что крутятся и суется а трое замерли, разинув рот смотрят... Чего же такого занимательного? Ах да, наверное, шишка на затылке надувается им же видно через прозрачную стенку.
- Куда мы вообще? - повторил Василий.
- В дом престарелых, я же тебе сказала..., - сочувственно пробормотала девушка.
- Престарелых? - переспросил парень, поперхнулся хохотом, пополам с рыданиями.
Нотки истерики, и вместе с тем смешно адски показалось... Он выдавил, с трудом, сотрясаясь от непонятной эмоции:
- Ты что-то спутала. Мне там остановка не светит, лучше сразу где-нибудь в крематории договориться, чтоб деньги не тратить...
Говорил всхлипывая, проглатывая слова, не понятно смеётся или плачет.
За спиной взревело, клуб вонючего чёрного дыма ворвался на остановку. Оттопырилась одна створка старинного автобуса - гармошки. Детвора рванулась мимо, Света втянула его следом. С места водителя ругань, Василь встал было в уголок, но Света тут же толкнула его на свободное сиденье, ухватилась за спинку кресла и нависла, зыркая по сторонам, мол только попробуйте, сгоните. Автобус дёрнулся, пол закачался, качнулась и грудь девушки под кофтой. Она наклонилась ниже и быстро, проглатывая слова, заговорила:
- К деду моему двоюродному едем. Он в доме престарелых, но у него совсем не маразм, а это он из психушки потому что выписался!
- Ничего не понял. Зачем мне к психованному маразматику? Даже если он твой дед...
- Да он как раз и не маразматик! Пётр Иванович учёный, руководил огромным отделом эмбриональной медицины, знаменитого института. Говорили, что ещё год-два и будет прорыв, о раке можно будет забыть. Но исследования запретили каким-то там законом. Он рискнул продолжить исследования, но что-то пошло не так. Его чуть не посадили в тюрьму, пришлось сначала уйти в лечебницу психиатрическую, а оттуда уже в дом престарелых. Мы сами с родителями концы с концами еле сводим, поэтому он ушёл в дом престарелых. Не желает никого видеть, ни с кем не говорит.
- Так с чего ты решила, что я ему буду интересен?
- Ну... Попробовать то надо? - смущённо ответила девушка.
Под ногами гудит двигатель, возле уха старое стекло колышется, в расхлябанной резине уплотнителя, из щели дует.
В теле всепоглощающая усталость, какой не было до химии. И за усталостью, ощущаются шевеление восстающих метастаз. Страшно, ведь следом придёт боль. Да такая, что впору молиться будет на это время, когда лишь усталость и сонливость. Василь попробовал выпрямиться. Свесеткаса, тут же растопырила руки крылышками, как та воспитательница на остановке. У женщин рефлекс, что ли оберегать убогих? Зачем оно ей? Ребята вон поначалу приходили, но потом перестали. Да и кому хочется выносить такое жалкое зрелище. Только родные могли, но и они...
Снова в горле начал разрастаться ком, но автобус подпрыгнул на кочке. Света ойкнула, влепилась грудью в ухо, отстранилась, щёки заалели. Тут же минорные мысли унесло, Василий кашлянул, преувеличено внимательно уставился в окно.
Улица замедлила бег, словно давая, как следует, рассмотреть высокий кирпичный забор. Поверх, как замурованные копья торчат металлические острия. Вездесущие тополя нависают, опираются корявыми ветками, словно пытаются перелезть.
Водитель что-то прохрипел по связи, зашипели двери. Василий почувствовал на ладони цепкие пальцы. Света дёрнула его, как репку из грядки, поволокла к выходу.
На улице в уши врезался визг бензопил. Тупорылая машина, подняла над забором механическую руку с кабинкой. Мужик в оранжевой робе и белой каске, перевесился через край и азартно жмёт завывающей пилой толстый тополиный сук. Длинные струи белых опилок брызгают на землю. Деревья раскачивают ветвями, словно пытаются отмахнуться, но на лице мужика злое веселье, ловко уворачивается. Ветер подхватывает опилки и таскает, по дороге, играя в зимнюю позёмку. В нос шибает мощный запах сырой древесины.
Морщинистые старики и старухи в линялых пижамах, вышли на улицу посмотреть. Они криво улыбаются провалами ртов, все болезные, вялые. Василь начал было замедлять шаг, наполняться тоской и мыслями о бренности. Почему-то захотелось встать рядом со стариками, послушать о чём шамкают. А то самому не долго уж осталось...
Но Света тянула, как паровоз, волей неволей приходилось перебирать ногами.
Где пучки травы вылезли из трещин, чёрно- серые куски асфальта приподняты, словно их вздыбили не живые ростки, а мощные подземные домкраты.
Полная, медсестра в сероватом халате, толкает огромную тележку со стопками белья, привычно объезжает препятствия. Пахнуло хлоркой и нафталином, да так, что глаза заслезились.
Корпуса дома престарелых, смотрятся так же... престарело - обшарпанно и побито. Штукатурка облупилась, оспинами и щербинами. Поверх стена стыдливо закрашена тёмно-синей краской, которая в свою очередь уже начала крошиться мелкими пятнами, обнажая серую цементную суть.
Старички как заводные куколки, бродят по дорожке, шаркая подошвами. Движения неуверенные, руки и головы мелко трясутся. Смотрят поблёкшими пустыми глазами насквозь... некоторые улыбаются. И в каждой улыбке Василю чудится фраза "все мы там будем"
- Эх, надо было пакет какой-нибудь взять, бананов там, апельсинов. Но ладно, и так должны пустить.
Голос Свесетки выдернул в реальность. Тяжёлая входная дверь припёрта кирпичом, толстенная пружина изогнулась, блестящими кольцами. Убрать кирпич так вдарит, прихлопнет, словно капкан мышонка. В коридоре носится сквозняк, колышет причёску девушки у регистратуры. Тоненькая, халат зелёный, острый носик, бледная, как стебелёк лука выросший в темноте. Но голос ровный, вежливый:
- Здравствуйте. Вы, по какому вопросу?
- Мы к Петру Ивановичу Заславскому, - в тон ответила Света.
У девушки сразу пропала грусть, она засмеялась, но в носу звонко хлюпнуло, она ойкнула, отвернулась, быстро утираясь платочком:
- Даром не проходят сквозняки. Извините, за реакцию. Просто это один из самых чудных пациентов. До сих пор думает, что великий учёный. Держится, словно ему каждый вечер вручают очередную нобелевскую премию...
Света поджала губы, бросила быстрый взгляд на Василя.
- Он действительно великий учёный!
- Да? Ну, сейчас он кормит, как говорит, "кожей черепа" комаров возле озера. Они, говорит, заставляют почёсывать голову, а это помогает мыслить. Она явно скучала и не прочь была посплетничать. Василий усмехнулся:
- А что, вообще то логично...
- И в шахматы сам с собой целыми днями играет. Только фигурами ходит, как попало...
Света натянуто улыбнулась:
- Мы поняли. Как туда пройти?
Простуженная медсестра поскучнела, махнула в сторону боковой двери.
Если дорожка от центрального входа словно перенесена из времён перестройки, то эта тропка, вела в кусочек настоящего леса, что рос задолго до постройки дома престарелых. Высоченные сосны, вознеслись над корявыми рябинами. Над тропой нависла яблоня, сплошь в гроздьях крошечных яблок, опавшие смачно хрустят под ногами. Василь почувствовал смутный голод, поднял, что покраснее, начал было вытирать о штаны. Но грустно улыбнулся - укусил. Терпкая сладковатая горечь свела челюсти, перекушенное вывалилось изо рта. Гадость какая... В мякоти коричневые ходы, маленький белый червячок крутит в панике головой, не понимая, что стало с его домом и столовой.
Светка быстро поворачивается, высматривая куда идти. Короткие волосы от резких движений взлетают. Она похожа на бойкую воробьиху... или нет, скворчиху, такая же черноголовая.
- Вон туда, вниз надо! Там озерцо блестит. Видишь?
Василь послушно присмотрелся. И действительно, между островками ряски и кувшинок, кое-где видны проблески воды. От тропки отсоединилась, повела вниз песчаная едва видная стёжка. Поворот под выступающий берег и... они почти уткнулись в высокого старика.
Равнодушный взгляд светло серых глаз мельком мазнул по детям. Тонкие губы собраны в жемок, тяжёлая челюсть серебрится щетиной, выступает вперёд как полуостров. Морщины рельефны, как вырезанные на африканской маске.
- Здравствуйте, Пётр Иванович... Я Света, ваша внучка двоюродная... С мамой на прошлой неделе заходили...
Уверенная и бойкая Света вдруг начала мямлить, как школьница перед строгим учителем. Но старик же уже не смотрел на них - вернул всё внимание столику. Толстая ножка из центра просвечивает сквозь широкие щели круглой крышки, покрашенной тёмно синей краской. На двух шахматных досках, вперемешку с фигурами стоят шашки и костяшки домино
Старик со скрипом потёр щетину на подбородке и поставил на чёрное поле маленькую сухую шишку. Под ногами зачавкало, он перешёл на другую сторону стола, на подошвы налип толстый слой глины. Он задумчиво взял ладью... Поморщился и поставил на стол.
Тонкий звон комаров наполняет тихий воздух - под берегом ни ветерка, хотя над головой колышутся деревья и по редким окошкам воды пробегает рябь. Комары же покрутились, словно выбирая, кого бы лучше выпить и расселись всей стаей на безволосой голове Василя. Хоботки деловито воткнулись и брюшки насекомых начали раздуваться.
Света несколько раз открыла-закрыла рот, как рыбка выброшенная на берег. Её стало жалко. Василь шагнул ближе, сказал в затянутую старым пиджаком спину:
- У меня рак. На химиотерапию еле набрали, но прошёл первый этап лечения и толка никакого, только хуже вышло.
Света благодарно посмотрела, ахнула и звонко шлёпнула его по лысине. Василь глянул непонимающе, но тут же ощутил нарастающий зуд, провёл ладонью, посмотрел на кровь раздавленных. Но уже сотни комаров толпились и на одежде девушки роились вокруг, летели от воды ещё и ещё.
Старик вновь перешёл, взялся за ферзя, теперь стоял в профиль - длинный нос навис над столиком, как абордажный крюк. Света нашла занятие, размахивала руками, разгоняя комарьё. Василь с досадой посмотрел на неё.
Вновь навалилась безнадёга. Старику просто плевать, кто он ему собственно? Да и с чего такая фанатичная уверенность, что он вообще что-то может? Дунул - плюнул, взмахнул палочкой? Тогда что сидит тут в этой дыре?
- Последний курс толка не принесёт, в него не верят ни врачи, ни я ни... мои домашние.
Чёрный ферзь уверенно встал в центр шахматной доски, потеснив точно такого же чёрного ферзя. Василий развёл руками, серые облачка комаров заспешили ухватить ускользающие ладони. Вновь голова закружилась, он чуть качнулся и тут же Света, словно только этого ждала, ухватилась поддержать. Тут же посыпала словами, как из пулемёта:
- От него все отказались! А он вот он, живой! Васька, с которым я с первого класса за одной партой сидела! Его бабка с матерью решили отказаться от последнего курса химии! Вычислили, что он и так не жилец! Решили потратить то что насобирали на... По другому потратить! А ты тут кожей комаров кормишь!
Старик двинул толстым ногтем костяшку домино, губы слегка растянулись. Он хрипло каркнул:
- Шах!
Света поперхнулась и замолчала. Василь же отстранился, головокружение отступило, но теперь начала подниматься злость. Он, как сомнамбула шагнул вперёд и пнул по столику. Шахматные доски вспорхнули деревянными птицами , фигурки так и брызнули в разные стороны. Часть погрузилась в грязь, какие то плюхнулись в воду застряв в ряске. Старик медленно повернулся и первый раз посмотрел прямо. За спиной закашляла Света. Василь мельком удивился своей смелости. Но губы словно сами говорили за него:
- Вы должны меня вылечить. Я хочу жить. Вы можете. Света сказала вы можете. У вас был институт и наработки, которые потом запретили...
Старик тяжело опёрся на край стола. Доски скрипнули, чуть перекосились. Широкая ладонь, усыпанная пигментными пятнами, полезла в карман. Кадык вверх-вниз, словно пытаясь сглотнуть. Света в панике метнулась к нему:
- Приступ? Достать таблетки?
Но тот прищурился и поставил белый флакончик на стол:
- Репеллент, глупая. Побрызгай на себя и на своего парня. Неужто и ты скушала тот бред для персонала про "кормление комаров?"
- Он не..., - начала, было, Света, но покраснела и начала пшикать аэрозолем на Василя.
А дед проскрипел:
- Ключевое слово во всех ваших речах "был". А сейчас есть престарелый сумасшедший маразматик и только. Склероз, тремор и общая слабость, как минимум. Я сейчас дырявый призрак того Заславского, что курировал все технологии использования стволовых клеток в России.
- Но можно было бы хотя бы попытаться, - промямлила Света.
- Попытаться? Ключевое слово ваших речей "был", но для более точной характеристики ситуации не хватает ещё одного слова. Это слово - "нищета". Это твоя проблема, парень, иначе бы ты лечился до упора. И моя проблема, иначе бы я не торчал в этой богадельне, скрываясь от назойливых в туче комаров.
Василь смотрел, но мысли ворочались туго, даже не ворочались, а делали какие - то невнятные движения. Хотелось вновь погрузиться в горестные размышления.
Вдруг на вдохе резко кольнуло, плеснул страх. Василь вдохнул сильнее раз, другой, третий и едва страх начал отходить, кольнуло ещё. Похоже, клешни рака ожили, начали пощипывать лёгкие. Захотелось присесть и тихо плакать...
- Василь! Да очнись же ты, наконец! Не сдавайся! - Света дёргала и теребила, за руку, за воротник. Какая приставучая девчонка. Ведь ясно уже, что всё потеряно...
- Свет... Ну что я могу то? Только умереть быстрее, вон и профессор то же самое говорит. Нищета всех заела, значит, ничего поделать нельзя...
- Пойди и забери деньги, которые насобирали на твоё лечение!
- Они не отдадут...
- Так укради! Ты что, не понимаешь что-ли, что это единственный шанс! Пётр Иванович! Да скажи... скажите ему!
Старик, набрал горсть фигурок, аккуратно положил на стол. Сомкнутые ладони мелко-мелко подрагивали. Тремор - старческое дрожание конечностей, неожиданно вспомнил Василий, мысль свернула на проторенную дорожку "Вот и у меня скоро... наверное. Но, скорее всего не грозит, интересно бывает предсмертный тремор? Надо бы посмотреть в инете..."
Заславский тяжело вздохнул и поставил чёрного ферзя в центр. Поворошил кучку фигурок, не обнаружил второго, побрёл к воде, щурясь, всмотрелся в ряску, словно журавль высматривающий лягушек. Он проскрипел:
- Примерно сто двадцать тысяч рублей надо, чтобы закупить нужные препараты. Наберётся столько?
- Ну... я не знаю, - пробормотал Василий. Внутри снова начало колоть, словно тело пробовало передать морзянкой сигнал бедствия. Он испуганно прислушался к ощущениям.
- Не знаю, но узнаю!
Не был дома лишь несколько часов, а показалось что полжизни. Хорошо, что первый этаж, а то подъём и на десяток ступенек вызывает одышку. Привычная с детства дверь, обитая чёрным дерматином. Тусклые зеленоватые шляпки гвоздиков, прибитых, словно кривой Андреевский крест. В детстве придумывал, что это маленькие звёздочки зелёной вселенной. Дураком был, не знал, что это всего лишь окислившаяся медная зелень -символ нищеты. Дверной глазок расположен низко, в годы постройки здания средний рост был метр шестьдесят и глазок делали под таких...
Захотелось пройти мимо, на второй или даже третий этаж, сесть там где-нибудь на подоконнике, но... Свесетка на улице, терпеливо ждёт, смотрит в окна. Может сказать ей что всё хорошо, прекрасно - никого нет дома, и нет никаких денег... Боже, как это гадко и отвратительно... Какая муть поднимается мерзкая, когда жизнь вот так вот...
Рука с занесённым над звонком пальцем затекла и словно сама дотронулась до кнопки. Громко и противно зажужжало. Знакомый с детства звонок, прозвучал, словно навозная муха. Захотелось вытереть палец, захотелось повернуться и убежать. Но за дверью зашаркало, он узнал походку матери, она всё время шаркает, спадающими задниками шлёпанцев. Загремела цепочка:
- Вася, ты как здесь? Ты когда же из комнаты то вышел? Тебе же нельзя!
- Да вот, вышел.
Говорит, а глаза прячет. Да и не хочется в глаза ей смотреть. Тоже мне... мать. В горле сдавило, первый раз он назвал маму матерью. Ноги сами внесли в комнату. Сорванный ковёр лежал там же, кровать смята. Часы тикают...
Так, ну как же... Деньги наверняка в узорчатой старой шкатулке, в сейфе... Ну называют сейф, на самом деле просто запирающаяся на ключ полка. В детстве сюда прятали от него шоколадные конфеты - если начинал, то никак не мог остановиться, съедал килограммами, потом мучался от диатеза. Но тогда ещё, научился открывать проволокой. Замок простейший. Просто подойти и забрать?
- Вася, внучек, иди кушать! - раздалось за дверью. Такой домашний и привычный зов... Настолько, что слёзы навернулись. Он со всхлипыванием вздохнул и ответил почти спокойно:
- Не хочу пока!
Дверь приоткрылась, мать одета, через плечо сумка.
- Вась, я в магазин, тебе купить что-нибудь?
- Не надо ничего...
- Ну вкусненького чего-нибудь...? - голос из деловитого мгновенно стал жалким. Нижняя губа у неё задрожала.
Кольнуло слева, около селезёнки, и начало словно вкручиваться, сжиматься. Боль не сильная, но муторно-тянущая, словно придала голосу твёрдость. Он холодно сказал:
- Не надо ничего, я спать хочу.
Дверь осторожно притворилась. Селезёнку ещё пару раз словно сжали пальцы физкультурника, как эспандер-колечко и отпустили, поколов на прощанье. Так, бабка сейчас на кухне ест, пройти мимо осторожно... Снова закружилась голова. С кухни тянет борщом, но запах пищи отвратителен. Осторожненько, на цыпочках. Хотя бабка всё равно глуховата... Ест всегда долго, беззубая совсем, три или четыре зуба всего осталось и не вставляет, дорого всё время говорит... может и правда дорого. Пока сам не столкнёшься с этой гадостью - денежными делами, всё вроде само собой происходит.
Он проскользнул в большую комнату. Вновь кольнуло, на этот раз справа, посторонние мысли вылетели из черепа. Остался только страх. Вот сейчас помешают, ворвётся старуха, как разъярённая баба-яга, и не успею убежать. И слаб сейчас отбиться не смогу... он глянул за шифоньер, от души отлегло. Бейсбольная бита, в пыли и паутине, стоит на своём месте. Давным-давно подаренная на день рождения. Бесполезный, не нужный подарок...
Мимоходом ужаснулся мыслям, но пальцы уже сгибали проволочку.
- Вася, я налила уже, борщец наваристый...
Слова раздались совсем близко. Осыпало морозом, потом прошибло в пот, выступил под носом и под глазами мгновенно. Шарк-шарк, тоже задники шлёпанцев по линолиуму, только тяжелее - бабка крупнее матери и массивнее. Скрипнула дверь, удивлённое оханье и почти сразу открылась в зал.
Морщинистое, как печёное яблоко лицо, брови удивлённо подняты. Нос нависает над провалившимся ртом, губы судорожно двигаются словно жуёт что-то, а может и жуёт...
Василий услышал спокойный, размеренный голос:
- Я слышал, о чём вы утром говорили. Решили меня больше не лечить. Чтобы не тратиться.
Слова звучат веско, обрекающее и не сразу понял, что это он сам и говорит. Бабка отшатнулась, прижалась к стене, ухватилась за грудь.
- Я решил взять своё. Раз вы на мне крест поставили, я попробую сам из-под него выкопаться.
Повернулся спиной, плечи напружинились, словно ожидая прыжка и вопля, но пальцы чётко повернули проволоку. Полка распахнулась, он отбросил стопку документов в сторону. Хмыкнул - пачка денег, перетянутая зелёной резинкой там, где ожидал. За спиной шорох - быстро обернулся. Старуха присела на край дивана, её лицо мелко тряслось, ручьи слёз сбегали по морщинам к подбородку. Она мелко крестилась, Василь едва разбирал бормотание:
- Ну, спасибо тебе, господи, не дал взять грех на душу. Ступай, Васенька, бог с тобой...
На миг её стало жалко, но пальцы сжали пачку денег. Он схватил куртку и выскочил на улицу.
Адреналина едва хватило на квартал, ноги начали подволакиваться, сердце колотилось сильно, но как-то неуверенно, словно забыло, куда проталкивать кровь.
Метастазы очень быстро обрастают кровеносной системой и растут как на дрожжах. У него не специализированная форма рака, когда раковые клетки мимикрируют под настоящие, перерождаются а потом вдруг одним махом отказывают. Не столь коварный - опухоли чётко видимые, но невероятно живучие. Их пробовали вырезать и травить химией, но клетки расползаются по всему телу, прорастают где угодно. Где-то быстрее, где-то медленнее. Лечение конечно на них подействовало, но не уничтожило.
Радость решённой задачи быстро испарялась. Ну и что теперь дальше делать? Пачка денег едва влезла во внутренний карман тоненькой ветровки. Василий глянул, его словно снегом осыпало - на груди топорщится характерный прямоугольник.
Он сунул руки в карманы, оттопырил... Но всё равно при каждом шаге отпечатывалось. С опаской осмотрелся, и похолодел. За ним топают три здоровенных парня... Бритоголовые. Черепа бугрятся словно каждый вечер разбивают штабеля кирпичей. Мышцы распирают чёрные футболки. Челюсти тяжёлые и наглые, как у экскаваторов.
Ноги задрожали. С такими бесполезно разговаривать, а если увидят деньги, пиши пропало. А деньги это последняя надежда на жизнь. Вот сейчас тяжёлая рука опустится на плечо. Ветер дунул в спину, пахнуло тяжёлым потом. Похоже идут с тренировки, эти звери собираются в подвалах, день-деньской таскают тяжеленные железяки...
Слева повеяло жаром, как из печки. Нужно смотреть прямо, они, как гориллы, не выносят взглядов. Теперь и справа заходит... Точно, берут в вилку! Сейчас схватят под руки, внесут во двор и... Два плечистых тела обогнали - топают впереди. На затылках бугрятся складки, каждый шаг натягивает валы мышц, выползающие буграми от плеч и спины к шее. Какие громады. Ноги подгибаются... Вот сейчас они разом выставят локти и с шагом ударят, а тот сзади...
- Ну ты чо, ощипанный, растопырился тут посреди улицы! - бухнул за спиной недовольный голос. - Танцуешь тут, как пьяный велосипед!
Те, что ушли вперёд заржали грохочуще, утробно. От этого хохота всё внутри задрожало как овечий хвост, сдавило внизу живота:
- Я не... не...
Но объяснения и оправдания уже блеялись в спину третьего, что широкими шагами настигал товарищей. Похоже, про него уже забыли. Скорее свернуть в скверик, не забывать оттопырить куртку, а то ещё...
Струйка пота, скользнула за шиворот. Василий перевёл дыхание. Уф, пронесло. В куртке вообще-то жарко, а расстегнуть страшно. Нужно спрятать деньги, где-нибудь. Так трястись невозможно. И пересчитать, пачка то вроде толстая, но...
Давит мочевой пузырь, ох черт, где бы отлить ещё, вот незадача... Скверик только показался сквериком - торчат только три куцых рябины. Аккуратные ряды гаражей вросли в асфальт, сверху смотрят тысячи окон. Двор сплошь заставлен разноцветными машинами. Чёрт, нет мочи терпеть уже, мочевой пузырь начало колоть... а вдруг его проела метастаза и сейчас прорвётся. Василь быстро расстегнул ширинку. Струя хлынула на колесо какого-то высокого лендровера.
Зазвонил телефон, громко и требовательно, словно сигналил, смотрите, все сюда... Струя дёрнулась, прервалась... Чёрт, да что это такое! Совсем по запарке про Свету забыл. Она же во дворе ждёт! Ладно, до конца надо отлить... Не могут уж писсуар во дворе поставить.
Василь поднатужился и вновь восстановил водяную связь с колесом. В резь в животе ослабла. Вдруг "Лендровер" качнулся. Внутри кто-то недовольно взревел. Василь шарахнулся прочь, дверь распахнулась едва, не зашибив и узкий стильный ботинок вступил, как раз в натекшую лужу.
- Ты чо, в натуре, бля сосунок, охренел что ли?
Пахнуло перегаром. Высокий автомобилист выпрямился и смотрел под ноги. Его рябое лицо пошло пятнами, как у хамелеона. Из расстёгнутого ворота высунулись синие купола татуировки. Сейчас возьмёт за грудки и сразу нащупает пачку денег...
- Да пошёл ты! Мудак! - крикнул Василь шагнул вперёд и, что было сил врезал шофёру носком по голени. Тот взвыл, опрокинулся в салон. Рука с силой дёрнула дверь - край врезал по торчащему колену. Взвыло сильнее, ноги мигом втянулись. Второй рывок смачно чавкнул - захлопнул дверь.
Голова закружилась. Повело в сторону, но вместо того чтобы опереться, Василий грохнул кулаком по зеркалу заднего вида, заорав:
- И сиди там, сука!
Зеркало хрустнуло - вывернулось. Вопль смахнул головокружение, и он пошёл прочь, сведя лопатки.
Жуть, неужели это он всё это сказал? Так и казалось, что сейчас оскорблённый зек выскочит и начнёт стрелять... Но за спиной молчание.
Впереди чахлые рябины. Ветки согнулись под оравой грачей, они оживлённо каркают, словно обсуждают происшествие. Ещё несколько шагов и вся стая унеслась прочь, словно спешили настучать в полицию.
Василий вывернул на улицу, пошёл по узкому тротуару старой улицы. Машины, равнодушно проезжавшие мимо, обдавали выхлопом и клубами пыли. Старые дома смотрели зарешеченными окнами - пыльными бельмами. Прохожих нет, по этой дороге не любят ходить пешеходы. Но по ней ближе всего до Светы... Всё таки, к ней. Набрал номер, ещё не закончился первый гудок, как в ухе раздалось возмущённое:
- Ну ты что так долго! Я извелась вся! Тут у вас скамейки какие то все грязные и жёсткие. Собак выгуливают во-от с такими зубами! Ты когда выйдешь?
- Я, типа вышел уже. Деньги прятал, но домой мне уже хода нет.
- А-а, э-э...
- К твоему дому иду. Не выгонишь?
- Не выгоню, подходи, конечно...
Ну вот и порядок. Поговорили, коротко и ясно.
Мимо ползёт фура, то чуть отстаёт, то нагоняет и словно специально газует чёрным выхлопом.
Першит в горле. Ветер, что носился сегодня весь день по улицам, к вечеру то ли устал, то ли совсем умер, и у подножия домов теперь ворочается пыльно-дымовой смог. Штиль, наполнен сигналами машин. Темнеет. Фары освещают улицу понизу мрачно, чем дальше, тем в ущелье улицы темнее.
Голова не кружится, зато болезненно дёргается желудок, отвращение к выхлопу вероятно. Вдруг, словно хлестнули изнутри крапивой, возник зуд болезненный зуд в лёгких. Василь испуганно замер, прижался к стене, прислушался к ощущениям. Это ещё не настоящие боли, но уже что-то совсем близко. Страшно.
Но вот поворот к Светиному дому и словно в другой мир перешёл. Здесь даже помойка пахнет лучше, чем тысячи машин спрессованных кишкой улицы. Тёплые окна манят светом... Света...
Пальцы сквозь ткань кармана пощупали пачку. Краешки бумажек упруго шелестят, успокаивают. Это шанс на жизнь... Конечно призрачный шанс, если честно... Кому ты врёшь? Цепляешься за паршивую надежду - какой то спятивший старик в доме престарелых играет шишками и домино в шахматы. Девчонка в него верит, но что она понимает вообще? Целая больница квалифицированных врачей не разобралась, а здесь...
Настроение быстро поползло вниз. Рот наполнился настолько горькой слюной, что казалось ядом отвращения к своей наивности. Тоже мне... Крез с пачкой денег. А может лучше пойти да попробовать сыграть в каком-нибудь казино? Новичкам говорят, везёт! Время как раз подходящее, вроде открыты уже. Как Достоевский бы...
- Вася, ты тут?
- Свесеткаса...
- Привет. А я на автобусе. Как ты дошёл то сюда? Днём тебя то, как качало...
- А меня и качало...
Тонкие, но цепкие и надёжные руки поддерживали. Голосок девушки журчал успокаивающе. На лестничной клетке темнота, ступеньки, здесь непривычные, с наклоном внутрь. На втором этаже, пришла одышка. У тела словно кончилось топливо - вспомнило, что весь день таскается по городу. Захотелось обмякнуть и повиснуть мокрой тряпкой на периллах.
- Пойдём, Вась, вот сюда...
Щёлкнул ключ. В темноте она видит что ли? В узкой прихожей, возле двери, загорелся светильник в форме свечек - подсветил снизу чудовищные лосиные рога, раскинувшиеся под потолком. Рядок стоптанных тапочек и туфель, строго носками к двери, словно соблюдаются японские традиции. Перед дверью клетчатый линолеум вытерт до белизны. Старый, это сколько поколений людей ногами шаркали, чтоб так вытереть?
Шевельнулась мысль, о Светиных родителях, но усталость давила на веки, словно тяжёлые морщинистые пальцы. Захотелось прямо в коридоре растянуться перед дверью и заснуть.
Василь сбросил ботинки и вдруг, под горлом, словно шило вонзилось. Он зашипел, схватился ладонями и с ужасом прислушался к дёргающимся ощущениям. Словно, рывок за рывком, неведомая отвёртка вкручивает длинный шуруп всё глубже и глубже, сокрушая плоть, к сердцу. Шатнулся назад, за спиной хрустнуло, погас светильник и тут же вновь треск, его выгнуло дугой и швырнуло на пол. Удара Василь не слышал, сознание вылетело, как пробка из шампанского.
Под спиной удивительная мягкость, словно на облаке лебяжьего пуха. Ощущение удивительное, не понятно то ли продолжается сон, то ли что... Улыбка выползла было на лицо и... тут же заболел нос. Приходя в себя, ухватился за лицо, под ладонью обожгло. Глаза распахнулись и тут же закрылись - яркий свет Солнца в окно, ослепил.
Что за... Он приподнялся на локте, высокая кровать голубое толстенное одеяло, огромные розовые подушки с зайчиками... Что вчера было? Внутри вдруг толкнулся страх, рука цапнула было за пачку денег, сберегаемую на груди, но раздался звонкий шлепок. Не то что пачки - самой ветровки то не было, а также рубашки, майки...
Нет денег! Последняя надежда на жизнь! Он хрипло зарычал, выскочил в коридор. Планировка старых квартир стандартна - рванулся по коридору и едва не снёс девушку, шагнувшую с кухни. Гнев ударил в голову, он схватил её за хрупкие плечи и резко прижал к стене. Света испуганно пискнула, выгнулась. Василь свирепо прошипел:
- Где деньги?
Её вытаращенные голубые глаза совсем рядом... Он закрыл правый глаз, так лучше видно... Губы вздрагивают, дыхание лёгкое пахнет клубникой и молоком...
- Там деньги!
Она взглядом показала в сторону кухни. Тут он ощутил, что две ладошки легли ему на грудь. Остренькие локотки упёрлись в живот. Не отталкивают, просто... Мурашки побежали по спине. А Света почти шёпотом добавила:
- А, одежда, там...
Со спины удивительно прохладно, по голой спине сквознячок, а вот к ногам прижимается махровое, упругое, мягкое. Краска бросилась в лицо, наверное, разлилась широко, по шее, плечам, да... Он отпрянул, пробормотал что-то невразумительное и метнулся в сторону комнаты, хлопнул дверью.
Вот она, на стуле одежда. Он тут же выхватил из аккуратной стопочки трусы, тяжело запрыгал на одной ноге, чуть не рухнул. Шипя, натянул одежду.
В комнате гораздо жарче, чем в коридоре. Ещё бы, жалюзи зачем-то сняты, словно в окне телезвезды, ожидающей папарацци. Хотя, окна выходят на парк, пруд... Ближайшие дома едва видны, внизу под горкой. Просто любит солнце. Какая у неё грудь... Ладно, надо идти, хватит краску сгонять. И вообще, сейчас с перепуга схватит пачку денег и убежит на улицу, ищи свищи её...
Василь зацепил ветровку за вешалку, забросил через плечо. Как ни в чём не бывало, пошёл на кухню. В коридоре узкая и низкая тумбочка. Так вот почему Света так выгнулась, он её почти усадил, значит одна нога здесь, другая там... Вновь кровь начала приливать, да не только ко щекам.
- Васасисилёсёк! - позвала с кухни. Детское обращение, выдуло из головы посторонние мысли. Он решительно потопал дальше.
Старинная вытяжка конусом в потолок, лопочет в глубине вентилятором. На плите громоздится огромная джезва. Света старательно всматривается внутрь, словно оттуда вот-вот должен выскочить тарантул.
На кухне мощный аромат яичницы и лука, а вот собственно и источник - огромная сковорода, на краю стола. Вилка и ложка, хлеб... Но взгляд прикипел к купюрам, аккуратно разложенным по номиналам. Пятисотки, тысячи, пятитысячные...
- Извини, жуть как деньги люблю пересчитывать, - смущённо сказала Света. - Сто тридцать одна тысяча, вон и резинка рядом.
Василь зашелестел бумажками, складывая одну к одной. Света смотрела просяще.