1. Джонни-бой и серебряная бабочка  
  
  Минна Граф
  
  
  Доволен жизнью Малыш Джонни. У него есть все, что нужно. Спроси у Джонни, чего ему хочется - в ответ он лишь презрительно усмехнется тонкими губами да прищурит глаза, прозрачные, как морская вода. Чего еще можно хотеть, когда гварды послушны, почтительны слуги, смирны леопарды, и так добр его господин?
  У господина работа такая - никак не обойтись ему без Малыша Джонни. Опасная работа у его господина. Каждый день господин рискует жизнью... рисковал бы, когда б не Джонни с его леопардами. Быстрые, как молнии, свирепые, словно сама судьба - попробуй договориться со зверем, если даже с хозяином его договариваться бесполезно. Кто рискнет напасть на человека, рядом с которым стоит Малыш Джонни, готовый в любой момент спустить хищников с поводка? А Джонни всегда рядом. Он сопровождает господина на каждую встречу. Тенью следует за ним на прогулках. Сидит рядом с бассейном, делая вид, что просто загорает. Не отходит от господина во время медитации и первым пробует поданную господину еду. Вместе с верными леопардами дремлет он на пороге спальни господина ночью, и не покидает поста, пока ублажают господина юные красавицы с густыми кудрями. Уходя, красавицы улыбаются Джонни - он им и вправду нравится. Он всем нравится. Корк Митчи однажды попытался отправить его за забытым кошельком. Леопарды отправили Корка на тот свет. Теперь Джонни все улыбаются.  
  
  Красив, как ангел, Малыш Джонни - и дьявольски вспыльчив. Рассерди Джонни, и ты пожалеешь о том, что родился. Ненадолго пожалеешь. Жалеть долго - времени не будет.
  Гибок, как кошка, Малыш Джонни - и так же живуч. Когда гварды прохлопали ушами, не заметив метательных ножей в рукаве Грага Рроу, он закрыл господина собой.  Четыре лезвия вошли в его тело по самую рукоятку, и в тот же миг шесть стрел превратили грудь Грага в кровавое месиво, а седьмая навестила его мозг, войдя в левый глаз. В отличие от Рроу, Джонни выжил. Он не должен оставлять господина без охраны. 
  Знает свое дело Малыш Джонни. Из Чертовой дюжины господина он один владеет искусством Гхаши - так, будто обучался ему с рождения. Но в приютах Эллигии не обучают искусству Гхаши. И в цирках Эллигии оно тоже не известно. 
  Зато там учат управляться с леопардами.   
  Не научишься - станешь мясом. Свежим, дымящимся, остро пахнущим кровью. Таким стали коверные, что наглотались дыма забвения и сочли удачной шуткой запереть в клетке безродного мальчишку. Мальчишка с леопардами договорился. Никто не умеет с ними разговаривать лучше, чем он. 
  Господин ни разу не пожалел о том дне, когда взял на работу Малыша Джонни. И не пожалеет никогда. Во всей Эллигии не найдешь телохранителя преданней и беспощадней, чем Джонни Рэхен, белый, глаза зеленые, волосы темные, семнадцать лет, за голову назначена награда в тысячу золотых.
  
  ***
  Фрукты, вино, прозрачные ломтики сыра. Лепешки посыпаны семенами рахи; семена вкусно пахнут и хрустят на зубах. Вино искрится в лучах солнца, что опускается к пылающему горизонту. Терраса увита виноградом, воздух весь состоит из запаха роз. Замок Неда Нубоди утопает в розовом саду; розы спускаются к самому морю и кончаются у кромки песчаного пляжа. У господина разговор с Недом. Джонни с каменным лицом сидит в плетеном кресле поодаль, у его ног растянулся леопард - жмурится, зевает, длинный хвост изредка подрагивает. Джонни неподвижен и невозмутим. На первый взгляд. Внутри он - натянутая тетива, готовая в любое мгновение отправить в полет смертоносную стрелу.
  Господин никогда не ссорится с Недом. А Джонни на его месте давно бы осатанел. Нед смеется над господином, пользуясь тем, что никто не осмелится встать против него. Говорят, Нед то ли знается с колдунами, то ли сам колдун, а может быть, даже оборотень. Что ж, его странные желтые глаза не очень-то похожи на человеческие. Еще говорят, он поставляет королю эликсир радости. Кто эликсир готовит - неизвестно, может быть, сам Нед. Про него многое болтают, он постоянно окружен ореолом тайны. Говорят даже, что его и король побаивается. Это позволяет ему смотреть на господина свысока, а Джонни ненавидит, когда перед господином не преклоняются.
  Нед Нубоди упражняется в остроумии, господин парирует, но ему приходится отступать - язык Неда остр, словно шпага из Иврской стали. Господин отступает, шаг за шагом, шаги небольшие, совсем крошечные, но и их достаточно, чтобы упереться спиной в стену. Еще немного - и клинок чиркнет по горлу, и брызнет кровь, и упадет на мраморный пол террасы бездыханное тело гордости господина. Больше отступать некуда, и господин со смехом сдается.
  Джонни готов разорвать Неда. Сам, без помощи леопарда.
  Но команды не поступает.
  Господин смеется, и Нубоди Черный Страж подливает ему вина.
  - Чей покой ты хранишь, Страж?
  Господин, кажется, даже не замечает, как близко к горлу его гордости был кончик шпаги остроумия Неда.
  - О, это давняя история, - отмахивается Нед. - История с буквами, перепутанными старым писцом. Но писец, как ни странно, остался жив - слово, которое у него получилось, мне понравилось больше. Считайте, что я охраняю свой сад. Он ведь стоит этого, правда?
  Джонни сжимает зубы. Кто он такой, этот Нубоди, чтобы его имя писали рядом с именем чувства, которое всякий испытывает перед господином? Он правильно сделал, что стал Стражем - Стражем без сокровища, которое нужно стеречь. Страхом должны называть совсем другого человека.
  
  На рукав батистовой блузы садится бабочка. Малыш Джонни поводит плечом, но гостья не собирается улетать. Он резко встряхивает рукой, но упрямая тварь только крепче вцепляется лапками в светлую ткань. Джонни поднимает руку, чтобы прихлопнуть безмозглую козявку.
  - Нет! - голоса господина и Неда Нубоди сливаются в один, и в голосе этом колотится ужас и желание остановить руку Джонни, а с нею и время - его остановить проще.
  Джонни вскидывает бровь, но его ладонь замирает в каком-то дюйме от нежно-голубых крылышек, припорошенных перламутром и покрытых серебряной вязью.
  - Чудо, - проникновенно сообщает Черный Страж, вмиг потерявший свою язвительную шпагу. - Это чудо, Джонни. Я думал, они давно исчезли, но я заблуждался. Они живут! И где! В моем собственном саду! Ты просто не представляешь, Джонни, что ты сейчас чуть не уничтожил. Такая бабочка не выберет любого. Она выбрала тебя, а это знак: небеса благоволят тебе. 
  - С чего бы? - кривится Джонни.
  - Легенды гласят, что эти бабочки способны исполнять желания, - с притворным равнодушием роняет господин. - Ты не слышал? Ах да, где бы ты мог услышать... Но - неужели ты совсем ничего не хочешь, Малыш?
  
  ...Ничего. Совсем ничего. Послушны слуги, почтительны гварды, леопарды смирны, и добр его господин. Чего еще можно желать? Джонни смотрит на бабочку, и жемчужные крылышки трепещут, как ресницы танцовщицы Леле, когда она заканчивает танец и склоняется перед господином. 
  Теперь, когда бабочка заперта в огромном бокале с тончайшими стенками, выточенном из горного хрусталя лучшими мастерами, господин стал особенно добр. Ведь Джонни может поделиться, Джонни может подарить ему свое желание, а господин хочет очень многого.
  Одна проблема - господин не может определиться, чего же ему хочется больше всего.
  И еще одна проблема - никто не знает, как именно серебряные бабочки творят свое волшебство.
  
  ***
  Глаза красавицы Даны - темный янтарь. Волосы красавицы Даны - яркий огонь. Когда танцует красавица Дана, для господина танцует, кажется, что мечется по зале взбесившееся пламя. Голову Даны охватывает золотой обруч с перемычкой, на перемычке - канделябр на четырнадцать свечей. Свечи пылают, волосы танцовщицы развеваются, плещут огненными языками, шею обнимает рубиновое ожерелье в семь рядов - подарок господина. На запястьях ее - браслеты с золотыми бубенчиками, и такие же браслеты обвивают ее щиколотки. Ногти на пальчиках босых ног намазаны кармином. Танцует Дана, кружит по залу, звенят бубенчики, сверкают рубины, порхает пылкий мотылек от одной стены к другой. Затихает музыка, в притворном смирении замирает перед господином прелестная танцовщица, и господин задувает свечи, все четырнадцать разом.
  У Джонни сладко ноет внутри. Непокорная Дана не принадлежит никому, говорят, даже над господином потешается, и даже в самом смиренном ее взгляде, глубоко на дне, горит насмешливый огонек. Но она демонстрирует кротость - такую же, как у леопардов, готовую вспыхнуть, в одно мгновение обернувшись звериной яростью. 
  - Я благодарен, - говорит господин, вручая танцовщице новый подарок. Сегодня это картина - Миклас Красочник нарисовал серебряную бабочку. Два дня сидел он в комнате Джонни с раннего утра и до заката. Бабочка вышла словно живая, Микласу даже достали жемчужной пудры, чтобы цвет крылышек получился точь-в-точь как у настоящей. Темный янтарь Даниных глаз становится еще темнее.
  - Это бабочка Джонни, - объясняет господин, отвечая на ее немой вопрос.
  - Сделал бы из нее брошку, - небрежно роняет Малыш, - да цвет тебе не подходит.
  Сегодня Дана придет к нему. На чудо всегда хочется посмотреть своими глазами.
  
   Она приходит даже скорее, чем он ожидал. Браслеты позвякивают под высокими сводами, предвещая ее приближение. Джонни слышит звяканье сквозь стены, и в груди становится непривычно пусто - сердце его вылетело навстречу танцовщице, оно освещает ей дорогу, чтобы Дана не заблудилась ненароком в светлой как день и прямой как стрела галерее. Джонни запускает руку в бокал и гладит бабочку пальцем по спинке. 'Пожалуйста, - шепчет он, - пусть она останется'. Бабочка покачивает крылышками - то ли да, то ли нет, понять ее невозможно. Здесь, в хрустальном бокале, у нее есть все, что нужно. Каждое утро Джонни сам срезает лучшие цветы, еще покрытые капельками росы, чтобы у бабочки были сладкий нектар и вода. Каждое утро он выставляет бокал к открытому окну, чтобы у нее были солнце и свежий воздух. Она не улетает - разве что время от времени выбирается из бокала и порхает по комнате. Бабочка ни разу не пыталась вернуться в свой розовый сад, ведь она выбрала Малыша, чтобы исполнить его желание - то есть желание его господина. Господин заходит вечером, долго смотрит на сидящую в травинках на дне бокала голубокрылую волшебницу. Он приказывает, повелевает, просит, умоляет и заставляет Джонни делать то же самое. Бабочка покачивает крылышками. И все остается по-прежнему.
  Она может сотворить чудо. Но как? Нед не сказал. Он и сам не знает.
  И никто не знает.
  ...Дверь отворяется, и язычок пламени появляется на пороге.
  - Покажи, - требует Дана и приникает к бокалу с диковиной, даже не взглянув на ее хозяина. Джонни подходит сзади - ее волосы пахнут корицей - и говорит:
  - Она... может выполнить одно желание. 
  - Любое?
  - Да, любое. Мое. Потому что сама меня выбрала. Так сказал Нед. Еще он сказал, что если у меня желаний нет, я могу подарить свое право кому угодно.
  - Правда? - Дана на мгновение оборачивается и улыбается так ярко, что Джонни, несомненно, лишился бы зрения, если бы еще раньше его не ослепили ее волосы.
  - Правда, - у него перехватывает горло. - Ты чего-нибудь хочешь?
  - Я хочу свой замок, - насмешливо отвечает она, снова возвращаясь к бабочке. - И чтобы там для меня танцевал твой господин. Замок с конюшней, псарней, платанами и целым полем фиолетовых цветов. И чтобы с одного балкона было видно море, с другого - горы, и никто не мог до него добраться, если я сама не захочу.
  - У тебя будет замок, - обещает Джонни. Осторожно, будто опасаясь обжечься, кладет он руки на ее плечи. - Ты... мы могли бы жить там вместе. Если бы ты очень захотела.
  - С тобой? - Дана презрительно хохочет, выскальзывая из-под его ладоней. - Ну уж нет. Ты же бешеный, хуже своих зверюг. Извини, Джонни, но я скорее сдохну.
  Миг его замешательства - и легкие шаги танцовщицы удаляются по галерее. Он приходит в себя. Вслед Дане летит хрустальный бокал - первое, что подвернулось ему под руку. Летит, ударяется о тяжелую дверь и раскалывается на куски.
  - Так и сдохни! - кричит Джонни, и сквозь толстую стену Дана наверняка слышит его срывающийся голос. - Сдохни!
  Он в изнеможении сползает на пол.
  От бокала остались лишь осколки, перемешанные с растерзанными листьями и лепестками. Среди кусков хрусталя и цветочных лоскутков трепыхается помятая бабочка. Пытается взлететь. У нее не получается.
  - Сдохни! - еще раз повторяет охрипший Джонни, опуская кулак. 
  По пальцам струится кровь, но Джонни никогда не боялся крови.
  Ему все равно.
  
  ***
  На сторожа смешно смотреть. Белое как бумага лицо, трясущиеся губы, язык заплетается, не способный вытолкнуть изо рта вязнущие там слова.
  - Дверца... - слышится в его бессвязном бормотании. - Кто-то открыл... шла мимо... леопарды...
  Леопарды умываются. Растянулись на полу клетки, куда снова загнал их Джонни, и лижут розовыми языками пятнистые шкуры, и мягкие подушечки лап, и желтую шерсть между когтистыми пальцами. Слизывают густые багровые капли, что склеивают шерсть не хуже патоки - если бы только леопарды любили патоку. Где-то на их шкурах есть и кровь Джонни, из разрезанных пальцев, она еще не успела остановиться, когда истошный вопль сторожа ворвался в раскрытое окно. Но ее немного. Совсем немного по сравнению с другой, хлынувшей горячим фонтаном. То, что совсем недавно было строптивой Даной, уже уволокли. С разорванным горлом ей не поплясать. Рубины с ее ожерелья рассыпались, затерялись в траве, смешались с брызгами такого же цвета.
  Джонни вытирает руку о штанину. И усмехается. Сторож все еще пытается что-то ему объяснить. 
  - Идиот, - цедит Джонни. - Если бы я был в другом крыле, ты бы валялся сейчас рядом с ней.
  Хорошо, что окно было открыто. Он оказался снаружи одним прыжком, еще в несколько прыжков достиг клетки и... как в его руке оказался хлыст, он даже не помнил. С этими зверями нельзя долго соображать, за тебя должно думать тело. Тело все сделало правильно. Поэтому все живы. Кроме Даны, конечно.
  'И бабочка сдохла, - думает он. - Господин огорчится'. 
  ...А потом сторож решает, что Малыш, которого и без того за глаза называли психом, окончательно свихнулся. Лицо Джонни вдруг озаряется светом, и он валится в густую траву, разражаясь солнечным смехом абсолютно счастливого человека.
  А он действительно счастлив. Он понял. Господин будет доволен.
  Теперь ему нужны бабочки.
  Много бабочек.
  
  ***
  Волны слизывают с песка отпечатки его следов. Джонни идет на охоту. 
  В сад Неда Нубоди лучше всего пробираться с берега, если ты, конечно, не приглашен позавтракать с Черным Стражем - на его мраморной террасе, под сенью виноградных листьев, любуясь прибоем. Берег с террасы виден как на ладони, потому лучше всего забираться в сад ночью. Одна беда, ночью бабочки спят, и отыскать хотя бы одну среди колючих цветов в кромешной тьме - задача не из легких. К тому же, ходят слухи, что розы Неда отращивают не обычные шипы: одна крошечная царапина, и ты отправляешься туда, где любоваться розами можно хоть целый день, все равно там больше нечем заняться. Хотя, если ты оцарапался, пытаясь обокрасть Неда (а что еще ты можешь делать в его саду ночью?), к небесным розам тебе все равно не попасть. Скорее из тебя приготовят небесное жаркое.
  Джонни идет на охоту, и слева от него восходящее солнце ласкает лепестки благоухающих цветов, а справа что-то шепчут бирюзовые волны. Можно подождать здесь, между розами и прибоем, но дожидаться придется слишком долго. Что делать бабочке у самого моря, где соленый ветер может испортить ее крылышки? Джонни смотрит вверх, туда, где белеют перила террасы. 
  Никого. 
  Быстро и осторожно проникает Малыш Джонни в розовое царство, продвигается вглубь по узким дорожкам и, упав на землю, замирает среди колючих кустов, не потревожив ни единого листика. Гхаши - искусство, доступное лишь терпеливым. Умение ждать - первое, чему учат наставники Гхаши. Терпение Малыша бесконечно, он готов ждать столько, сколько придется. День, два, три. Не может быть, чтобы та бабочка оказалась единственной. Должны быть еще. И уж какая-нибудь из них пожелает его осчастливить.
  Джонни оказывается прав. Он даже не успевает заскучать: на плечо опускается легкая, почти невесомая добыча с цепкими лапками. Он встряхивает плечом, сначала слабо, потом сильнее, давая ей возможность передумать. Нет, бабочка уверена в своем решении. Она готова расстаться со своей маленькой никчемной жизнью, лишь бы господину было хорошо. Она крепко держится за его рубашку и не намерена покидать такое удобное место. Что ж, ее никто не заставлял. Джонни может возвращаться.
  
  ...Та бабочка пропала зря - господин решил убить ее сам, и его желание ушло в никуда, так и не достигнув цели. Вторая тоже сгинула напрасно - Джонни запутался, перечисляя все тонкости, без которых желание не имело смысла. Несколько раз они ходили 'на охоту' вместе. Но бабочки упорно выбирали Джонни, на господина обращая не больше внимания, чем на какой-нибудь камешек, что валяется на тропинке. Постепенно нашелся идеальный вариант. Господин шепотом произносил свое желание, а Джонни, восклицая: 'Дарю!', сжимал кулак. Нежно-голубое с перламутром и серебром превращалось в вонючую кашицу с кусочками обломанных крыльев. А к господину приходило счастье. Много счастья нужно было господину, и уже на следующий день бабочку требовалось искать снова. Господин стал неуязвим для клинков и стрел, для ядов и эликсиров смерти. Множество новых заказчиков появилось у господина, и резко поубавилось у него врагов. Его Чертовой дюжине стало нечем заняться, и они большей частью курили траву забвения, лакали эликсир радости или болтались по игорным домам и борделям. Двое головорезов купили себе домики и обзавелись семьями, позабыв о бурном прошлом. Леопарды скучали в клетке, жирели и все сильнее походили на больших ленивых кошек; от скуки господин проиграл их в кости Неду - тот утверждал, что найдет способ с ними справиться. 
  Лучший телохранитель господина, его надежный щит и беспощадный меч, превратился в ловца бабочек. 
  И в ловле бабочек Малышу Джонни не было равных.
  
  ***
  Танцует для господина красавица Леле. Легче пуха Леле, нежнее облака. Колышется тонкая ткань, летят за Леле прозрачные мерцающие платки - голубые, жемчужные, белые. Развеваются светлые волосы Леле, взмывает в воздух ее накидка, сверкают серебряные туфельки. Кажется, не касаются пола ее быстрые ножки; кажется, вот-вот взлетит Леле, поднимется к самому потолку и легким бризом унесется к морю через распахнутое окно. Трепещут ресницы Леле, словно крылышки голубой бабочки. Когда приближается она, Джонни чувствует дыхание ветра на своем лице; даже, кажется, волосы его разлетаются в стороны. 
  ...Родина Леле - там, где небо затянуто жемчужной дымкой, где закаты написаны акварелью, где не растет виноград и не водятся леопарды. Скучает Леле по светлой реке, по янтарным стволам, по лугам, по мелким цветочкам, что в траве путаются. Печальны ее глаза, даже когда Джонни целует ее. Задумчива Леле, даже когда он играет ее волосами. Не поет Леле веселых песен, не ест заморских сладостей, и не радуют ее ни подарки господина, ни любовь его телохранителя. Светятся слезинки на ресницах Леле:
  - Джонни, поймай для меня бабочку! Пожалуйста, Джонни, поймай бабочку, ты ведь такой добрый!..  
  Склоняется Леле к ногам господина, танец ее завершен. Жемчужное ожерелье надевает на шею Леле господин:
  - Я благодарен.
  Улыбается Леле господину, легким ветерком устремляется к выходу. И лишь перед самой дверью оборачивается, бросая умоляющий взгляд на Джонни.
  'Бабочку, Джонни... Поймай бабочку...'
  
  Волны вздыхают справа, сад Черного Стража ждет Малыша Джонни слева. Он знает этот сад наизусть, каждый бутон, каждый стебель. Не глядя способен он пройти по любой дорожке. Их переплетения - в его крови, каждый изгиб - в его памяти. Он, словно птица, твердо знает, куда лететь. Привычный взгляд на террасу. Пусто. Джонни всегда выбирает время безошибочно. Привычный вдох перед тем, как вступить в чужие владения. Привычные движения - глаза прикрыты, шаги бесшумны, где-то рядом ждет его бабочка для Леле, где - пока неизвестно, но они непременно отыщут друг друга. 'Ты такой добрый, Джонни...' Он усмехается. Добрый Джонни Рэхен, которого боится вся Дюжина, не говоря о тех, кто попроще. Тысяча золотых - награда солидная. Такую не обещают просто так. Но тысячу золотых никто не получит - Джонни господину нужнее. На счету доброго Джонни длинный список мертвецов, и еще столько же изувеченных. Теперь добрый Джонни только тем и занимается, что прячется в чужом саду, поджидая безмозглых козявок. Достойные соперники для Джонни Рэхена, ничего не скажешь. 
  Упасть и не двигаться.
  Бабочка появляется, как и всегда - устать он не успевает. Леле получит свое желание. Чего она захочет? Вернуться домой? Господин быстро найдет ей замену. А Джонни, пожалуй, будет по ней даже скучать. 
  Бабочка раздумывает - то поднимается в воздух, то усаживается к нему на колено. Джонни терпеливо ждет, пока она примет решение. Наконец козявка определяется, крепко вцепляясь в его воротник. 
  - Дура, - говорит Джонни, - ну, пойдем, раз тебе жизнь не дорога.
  Он проводит пальцем по ее спинке и поднимается. 
  Рядом взвивается в воздух тень. Желтая тень с темно-коричневыми пятнами. Джонни бросается в сторону; леопард приземляется туда, где он только что стоял.
  - Ханк! - властно кричит Джонни. Зверь узнает его голос и замирает.
  Нед Нубоди нашел применение леопардам. Пустил их резвиться по саду - охранять розы от незваных садовников. Удивительно, как кошки не передавили все цветы. Или не ободрали себе шкуры.
  Кстати, о шкуре. На разорванном рукаве расплывается красное пятнышко - зацепило шипом, когда шарахнулся от зверя. 'Мы с тобой оба потеряли класс, - думает он, глядя на леопарда. - Что ж, заодно узнаю, так ли ядовиты эти шипы'. Впрочем, яд Малышу Джонни не страшен - господин и о нем позаботился. Так что тайна Неда так и останется тайной.
  Бабочка внезапно снимается с его воротника и поднимается в небо, выше, выше и выше, и Джонни глядит ей вслед, пока у него не начинает кружиться голова.
  Запах роз становится все тяжелее, а кусты все крупнее. Земля уходит из-под ног, качается, вертится, ускользает. Джонни падает, стараясь ее удержать, и удивленно смотрит, как трава закрывает собой небо, и каждая травинка становится огромной, еле обхватишь. Он протягивает руку и цепляется за зеленый стебелек. С этими цветами явно что-то не так - собственная рука кажется Джонни черной и необыкновенно тонкой. Свет бьет в глаза, поэтому, наверное. Да, наверняка поэтому. И розы пахнут так сильно и так чарующе вкусно. И тело становится таким маленьким и легким, почти невесомым, подует ветер, подхватит - и поднимешься в небо. Такое же голубое, как твои крылья... 
  Крылья? 
  Последнее, что видит Малыш Джонни - огромная лапа. Мягкие подушечки и когти-кинжалы. Лапа движется прямо на него, но он отчего-то не может увернуться. А там, наверху - пронзительное голубое небо, тонкий перламутр облаков и торжествующая птица, стремительно перечеркивающая синеву. Птица, стерегущая сад. Стриж. Черный, как сама тьма, которая обнимает Джонни, когда лапа леопарда опускается на голубую бабочку с серебряным рисунком на крылышках. Новенькую, только что появившуюся бабочку, что не успела даже взлететь.
  Интересно, о чем обычно мечтают леопарды...
  Уже не узнаешь.
  
  
     
     
  
  2.                    Отсекающий тень  
  
                         Руна Аруна
  
     
     У женщин из рода рин нехорошая кровь. И когда корзинщик Эно брал себе жену, много было пролито слез. Девки на него давно заглядывались. Даже двуносая вдова брадобрея не упускала случая перекинуться с Эно словечком. Надежный он парень. И работящий. Ли - все такие. Ох, и не повезло же им теперь. 
     Прознав, кого старший сынок собирается в дом привести, мать Эно в кои-то веки сползла с постели и, стуча пестрящим блошиными укусами хвостом, во всеуслышанье поклялась в тот же день прыгнуть в деревенский колодец. А отец пообещал выставить неслуха из дома. Но Эно - парень упрямый. Стукнул клюкой, хлопнул дверью, только его и видели. 
     Рин гуляли на Эновой свадьбе. Рин выстроили молодоженам дом. А когда Ир понесла, женщины рин провели все положенные обряды. Роды принимала красавица Нэя. Подхватив на лету младенца, повитуха ловко отсекла скользкую связку пуповин когтем и, обхватив новорожденного бесчисленными пальцами, продемонстрировала его сгрудившимся во дворе. Радостные крики огласили вечерний воздух: спинка младенца оказалась прямее бамбуковой палки. Обессиленную Ир отвязали от родильного столба и унесли в дом, где маялся оглушенный радостью Эно, а женщины во дворе до самого рассвета мазали столб целебным илом и жертвенной кровью и украшали цветами табака и жасмина. От аромата вянущих лепестков у Эно разболелась голова, и он едва сдерживал желание разогнать глупых баб. 
     Не разогнал бы, конечно. 
     Больше всего на свете Ир боялась, что ребенок пойдет в отца. Столько лет прошло, а она все не верила свалившемуся на нее счастью. Родить сына от ли! Туану - так Эно назвал мальчика - никогда не понадобятся рубашки с разрезом на спине. От матери ему досталась плотная - не процарапаешь - желто-зеленая кожа и пара узких бирюзовых глаз под двойными веками. 
     - Туан Ли, Туан Ли, - приговаривала Ир, натирая гладкие подошвы первенца варевом из семи трав и желчи весенней лягушки, - долго будет жить Туан Ли, счастливо будет жить, он такой хорошенький. 
     Эно неторопливо почесывал свои горбы острым копытцем высушенной козьей ноги и посмеивался. Мысли его, однако, были невеселы. Как оставишь Туана в деревне? Вон, женщины рин уже подлавливают мальчишку на улице, чтобы рассмотреть неясную пока полуденную тень. А вдова брадобрея, соскребая со щек Туана убивающую волос грязь, украдкой лижет его в уши. Корзинщика из старшего сына не выйдет - пальцы его, как и у матери, раздваиваются, оканчиваясь рыжеватыми мягкими кисточками. На что годятся такие руки? Он умеет не мигая смотреть на летнее солнце и в темноте видит не хуже шестиглазого отца Эно. Который Эновых отпрысков так и не признал. Никто из ли их не признал: где это слыхано, чтобы ли женился на нечистой рин, да еще детей завел? Куда катится этот мир? 
     Эно до мира не было дела, его беспокоило будущее Туана. Ни одно ремесло не казалось подходящим, ничего не умел Туан Ли, впустую проходили его дни и ночи. Эно отправлял его к птицеловам - те прогнали мальчишку назад. Слишком шумным оказалось его дыхание, слишком неуклюжими движения. Рыбаки над Туаном смеялись: вода прилипала к его коже идеально круглыми каплями, а сам он то и дело цепенел, завороженный собственным отражением. 
     И ночные охотники сына Эно не захотели - не умел он в темноте различать цвета, и пугающе громко скрипела трава под его босыми ногами. Приглушенное свечение бирюзовых глаз привлекало нетопырей, а главное - отказался Туан добить раненого зверя, подхватил его на руки, заметался по залитой лунным светом поляне, наступая на чужие тени. Неслыханно! Рассвирепевшие охотники забросали наглеца камнями и стрелами. Наконечники рассекали одежду и скользили на землю, не причиняя никакого вреда. 
     Больше Эно его никуда не посылал. Молча смотрел, как выхаживает Туан шипастого ящера, носит его на плечах за околицу, к речке у самого леса. Там, среди осколков упавших с неба камней, проводил его старший сын целые луны. Иногда у мальчишки, все же, хватало соображения насобирать на ужин семье ракушек или набрать у запруды целебного ила. Но обычно он возвращался с пустыми руками, перемазанный разноцветным соком речного тростника. Зверь крался рядом, перебирая шестью лапами, осторожно избегая вечерней Туановой тени. 
     Неужели придется отправить сына в Авею? Не отдавать же бездельника в уборщики нечистот. Вся деревня знает о никчемном Туане Ли, не сумевшем осилить даже ловлю сладких зимних бабочек. Как бы старейшины не решили, что пора, наконец, пристроить его к делу. А на что он годен? Вот то-то и оно. Значит, Авея. Смазливость Туана - верный пропуск. Может, его возьмут в прислужники... Или в хранители серебра - ведь он наполовину рин и не боится белого металла. Вот где пригодятся и ночное зрение, и кисточки на кончиках пальцев... Или даже в стражники. А что? Парень высок, симметричен, строен. И умом не обижен. А родословная в Авее значения не имеет. Но на сердце у Эно отчего-то становилось все тревожней. 
     И причина, как оказалось, была. Однажды, когда вся семья - кроме Туана, конечно - устроилась за столом в предвкушении ужина, звякнул подвешенный у окна колокольчик. Эно увидел возле калитки знакомый светящийся силуэт. 
     - Заходи, Ийя! - крикнул он и велел близнецам распахнуть обе створки дверей, чтобы племянница жены при входе не задела косяки. Сестра Ир обмазывала дочку с ног до головы вязкой слизью умерших от старости улиток, которая, высыхая, твердела и начинала испускать слабое ровное сияние. Прозрачная кожа Ийи, попади на нее свет, покрывалась мутными волдырями и заживала неправдоподобно долго. 
     Девочка осторожно опустилась на круглую травяную подушечку, которую всегда носила с собой. 
     - Я видела Туана, - сообщила она, поднимая покрытое бурой коркой лицо. - У реки, где небесные камни. 
     Ир поставила перед ней миску и кувшинчик с тминной водой. Эно молчал. Он уже знал, что вести о старшем сыне не бывают хорошими. Последний раз парень появлялся дома почти две луны назад. 
     Мало кто из деревенских ходил к той части реки, что запружена небесными осколками. Там царила густая, давящая на уши тишина, а падающие на песок полуденные тени синевато-черных камней никогда не казались одинаковыми. Некоторые, впрочем, чувствовали себя у запруды вполне уютно. Ийя, Туан, повитухи, глухонемые собиратели ила... Помнится, даже кое-кто из ли наведывался туда за вкусными ракушками. 
     Ийя подтащила к себе солонку и с наслаждением облизывала поблескивающие пальцы. 
     - Дядюшка Эно... Ммм... Хочу вам что-то рассказать... Про Туана. 
     Ир грохнула на стол котелок с варевом и метнула в сторону мужа умоляющий взгляд. Эно, притворившись, что не заметил, потянулся за черпаком. 
     - Та-ак. Первая порция - дому. 
     Из расщелины в полу зашипело, повалил пар. Эно подтолкнул застрявший в досках разваренный кусок и неуклюже повернулся к племяннице. Та подставила густо посыпанную солью миску. 
     - Вторая - гостю. Третья - хозяину. 
     Жена перехватила черпак и принялась наполнять остальные миски. Близнецы не отрываясь следили за ее руками и роняли с клыков прозрачную слюну. 
     - Я к запруде хожу. Там прохладно, и нет никого. Только Туан с ящерицей своей. Он коробочек наделал, из прутиков. Вот таких коробочек, - Ийя бросила ложку и растопырила пальцы. - Много-много. И сок в них давит. Тростниковый, цветочный, ягодный. Разный-разный. Я спросила зачем, помочь хотела, а он прогнал. Тогда я тихонько, ночью. Но в темноте не видно. Так я сегодня вечером, как солнце садилось. И что уви-идела... Картинки там... - она замялась и прибавила разгоряченным шепотом: - Туан рисует картинки! 
     Ир тихонько охнула, уронив рушник. Близнецы вытаращили четыре пары желтых глаз и переглянулись. Эно продолжал размеренно жевать, хотя внутри у него похолодело и словно бы что-то сжалось. Ну вот. Только этого не хватало. 
     - Ешь давай, - бросил он. - Померещилось тебе. 
     Но Ийя - девчонка настырная, ее так просто не собьешь. 
     - Да вы не бойтесь. Я не скажу никому. Просто показать вам хотела. Они краси-ивые, картинки. Он и вас нарисовал, тетя Ир. 
     Глядя на быстро теряющее цвет лицо жены, Эно едва сдержался, чтобы не вскочить и не надавать племяннице по щекам. Хорошо, близнецы еще малы и не понимают случившегося. Рисовать, повторять уже существующее, имеющее тень - опасно, но в тысячу, в тысячи тысяч раз хуже изображать живущих в этом мире людей. Каждый помнит историю прародителя Тара, нарисовавшего свою жену. Навеки будет проклято имя Туана Ли. Если слухи доползут до Авеи, страшная расплата ожидает старшего сына Эно. Хотя... Может, Ийя врет? 
     Нет, не похоже. 
     Опираясь на клюку, Эно тяжело поднялся. Ир набросила ему на плечи плащ - самый толстый, из овечьих шкур. Возле упавших с неба камней ночью всегда ужасно холодно. Так Эно казалось раньше. Но теперь ничто не могло сравниться с холодом, поселившимся у него внутри. Прямо под сердцем. Будто бы что-то застыло, умерло. И уже никогда не исчезнет. 
     Когда до запруды оставалось совсем немного, Ийя остановилась. 
     - Дядя Эно... Я не хочу идти дальше, боюсь. Туан рассердится, что я... Вы ему не говорите, а? 
     Со стороны освещенных лунным светом камней послышалось шипение. 
     - Иди, иди домой, - махнул клюкой Эно и шагнул навстречу крадущейся тени. 
     - Отец! - Туан не выглядел удивленным. Словно знал. Словно ждал. - Я зажгу для тебя светильник. 
     Значит, ждал. 
     Полуприкрытые двойными веками глаза отливали синеватым светом. Туан подвел спотыкающегося Эно к вертикально стоящему плоскому камню и вытянул руку с глиняным черепком, наполненным кротовьим жиром. В дрожащем свете плавающего фитиля Эно увидел ящерицу Туана. И тут же невольно оглянулся. Нет, вот он, проклятый зверь, перестал шипеть, бесформенной грудой давит лапами землю. А здесь - прорисованный зеленым побег бамбука, сизые жилки листьев горькой лианы и огромная ящерица... Замерла, свесив чуткий пупырчатый хвост. Как живая. 
     Оступился Эно, так бы и рухнул на холодную землю, не подхвати его сын под мышки. Бережно прислонил кривым боком к валуну, подал упавшую клюку. Присел рядом на корточки. 
     Молчали долго. Изо всех сил сдерживался Эно, но все же поднял взгляд. Неподвижен нарисованный зверь, не шевелятся широкие листья. Из ниоткуда растет бамбук, в никуда исчезают когтистые задние лапы. Не хватило Туану камня, пятиногой вышла его любимица. 
     - Ты хоть понимаешь, что наделал? - Эно не узнал собственного голоса. Хриплый, старый. Отчаявшийся. 
     Туан неопределенно пожал плечами. 
     - Не знаю, как получилось. Но теперь не могу остановиться. Руки сами тянутся. Я просто макаю пальцы в краски... Ты не поверишь, отец, сколько в тростнике разного цвета! А если смешивать... 
     - Замолчи! 
     Сын осекся, опустил голову. 
     - Я знаю про Тара и его жену, отец. Он ошибался, полагая картину живой, думая, что глаза ее следуют за ним повсюду. Тар обезумел от горя, нарисовал мертвую. Мои картины живые. Но не так, как люди, не так, как ящерицы и все, что живет в нашем мире. Ты не видел, как вода отражает лица рыбаков. Так и картины. Только они не движутся вместе с нами, потому что я нарисовал их на камне. Он медленнее, гораздо медленнее. Я тебе покажу... 
     - Не хочу я ничего видеть. Завтра о твоей дурости узнают в деревне. Потом до Авеи дойдет. Ты сошел с ума. Сюда пришлют стражников... Чтоб тебя забрал отсекающий тень! Подумай, что станет с твоей матерью, Туан! 
     - Я не боюсь стражников. Пусть забирают меня в город. Я сумею объяснить правителю... 
     - Мальчишка! Что ты сумеешь? Ничего в своей жизни еще не сумел! Ты всех нас погубишь! Вставай, принеси воды. Смоем твои дурацкие краски. 
     - Их нельзя смыть. Нельзя стереть. Это же небесный камень, отец. И разломать его тоже нельзя. 
     - Тогда перевернем рисунками к земле! - не выдержал Эно, и тут же понял, что выкрикивает глупости. Никому не под силу сдвинуть упавшее с неба. Рассекшее реку. Отравившее землю тишиной и холодом. 
     Туан поглаживал зверя раздвоенным пальцем. 
     - Если б ты только знал, отец. Знал, как радостно, когда камень оживает под твоими руками... Я думаю, его нельзя раздробить, но можно менять его форму. Создавать из него другое, понимаешь? 
     Размахнувшись, насколько позволял тяжелый плащ, Эно обрушил клюку на голову своего глупого сына. Зашипев, метнулся в сторону испуганный ящер. 
     - Будь ты проклят, Туан! Я тебя самого отдам в стражники. Там тебе отрежут лишнее. Чтобы твои руки годились лишь для оружия. 
     - Я и сам уйду в Авею! И не для того, чтобы мне резали пальцы. 
     - Послушай меня, сынок. Я желаю тебе добра. Все равно в деревне тебе не жить. Твои картинки - уже не секрет. Ни ли, ни рин не станут тебя защищать. Мы все попадем к отсекающему тень! Тебе придется уйти. 
     - Что ты говоришь, отец! Куда же я пойду? Кому я нужен? 
     Эно молчал. Правда. Пропадет его сын, ничего не умеет он, ничему не обучен. Но нельзя, нельзя оставаться ему в деревне. До сих пор завидуют сёстры Ир, не сумеет хранить молчание пустоголовая Ийя. Близится сезон зачатий, снова отяжелеет чрево жены. Не позволят старейшины множиться семени того, кто породил рисователя живого на неживом. Не будет больше на свете ни матери, ни братьев Туана Ли. Останется только Эно. Чтобы, угасая, год за годом видеть, как бродит между мирами его первенец, приговоренный к бессмертию, вечно ищущий свою отсеченную тень. 
     
     *** 
     Первой заговорила о пропаже Туана вдова брадобрея. 
     - Где же твой старшенький, Эно Ли? - спросила она, нависая четырьмя ноздрями над его лицом. 
     - Он убежал из дома, - неохотно ответил Эно, дождавшись, когда вдова соскребла убивающую волос грязь с его губ. - Давно, еще до сезона зачатий. 
     - А много чего случилось перед сезоном зачатий, - вдова брадобрея задумчиво вытирала руки застиранной тряпкой. - Как быстро горькая лиана оплела небесные камни. И Туан убежал, а его зверь сменил цвет и бродит по деревне на пяти лапах. Почему... 
     - Моя жена скоро родит, - перебил ее Эно. - Приходи ее готовить через две луны. И, знаешь, я не слежу за Туановой ящерицей. Пусть хоть к ночным охотникам попадет, мне-то что за беда! 
     Все меньше хотелось Эно выходить из дома. И корзины развозить посылал он теперь племянницу Ийю. Младший брат ее толкал Энову тележку, а покрытая от макушки до пят бурой слизью улиток Ийя шествовала сзади, прижимая к себе круглую травяную подушечку и прикрываясь огромным зонтом. Но и их провожали деревенские пристальными взглядами. Вот-вот, и их станут расспрашивать. Да еще эта ящерица. 
     Когда встала на место крышка ведущего на чердак лаза и проскрежетали внутри засовы, Ир опустилась на затоптанный пол и беззвучно заплакала. Эно угрюмо разглядывал изрезанные корнями лиан руки. Долго же не придется ему работать. Кружилась голова, тошнило, жгло ободранные о небесные камни колени и локти. Горбы давили, словно наполненные песком. Возле обломков клюки с налипшими на них комьями земли расположился Туанов зверь. Все ему нипочем. И нарисован, а не ведает. 
     Эно в который раз с леденящим кожу ужасом вспомнил, как тащили они с Туаном выкорчеванные из пасти ночного леса растения, как рыли мокрую, обваливающуюся землю, и как, цепляясь за разрастающийся прямо под руками лиановый ствол, увидел он вдруг в свете луны глаза. Вымазанный белым камень таращился знакомо круглыми зрачками и улыбался веселым ртом. Не сразу узнал себя Эно. Много лет прошло с тех пор, как перед самой свадьбой наклонялся он над широким ведром, стыдливо угадывая в темной воде свое отражение. 
     На рисунке не было рук. Видно, Туан не рассчитал размер камня, и поместились лишь голова да изогнутое под тяжестью горбов тело на коротких ногах. "Вот она, настоящая смерть", - на удивление спокойно подумал тогда Эно, но ничего не сказал погубившему его сыну. 
     Да что теперь... 
     - Дай мне палку какую... И простыню, что не жаль. Открой задний сарай и топор принеси, - распорядился Эно, не смея глядеть на плачущую жену, а сам, с трудом повернувшись, протянул опухшие негнущиеся пальцы к неподвижно сидящему зверю. 
     И все бы ничего. Ир поведала сестрам, как опрокинул котел неуклюжий Эно, обварился кипящей водой. Ийя с любопытством разглядывала утирающую слезы тетку, но промолчала. По деревне прошел слух, что лес задушил наконец упавшие с неба камни, и даже говорящие руками сборщики ила перестали ходить к запруде. 
     По ночам спускался с чердака Туан, опорожнял в выгребную яму корытце, бесшумно окунался в бадью среди папоротников на заднем дворе. Забирал оставленное в печи и крался обратно наверх. Ир и Эно прислушивались к поскрипыванию досок. Не простил Туан родителям свою ящерицу. Но твердым было решение Эно. И до самого сезона зачатий ходил он с обмотанными холстиной руками. Ядовитая кровь растравила порезы, и даже семь трав, даже желчь весенней лягушки не помогали. И проданы были корзины, и потрачено накопленное, и жидким стало вечернее варево, а язвы все не заживали. Пришлось Эно идти к красавице Нэе, что принимала роды и читала полуденные тени. Заговорила Нэя раны, а напоследок сказала: 
     - Я не вмешиваюсь в чужие жизни, Эно Ли. Но хочу, чтоб ты знал: скоро придет в деревню то, что родилось у запруды. 
     И уже через несколько дней увидел Эно бредущего мимо дома зверя. Синевато-черной была его шкура, а походка неузнаваемой. Не хватало у ящера задней лапы, опирался он на длинный пупырчатый хвост. Ночью, когда убрался на чердак злосчастный Туан и уснула наконец Ир, раскопал Эно могилу у выгребной ямы. И не было в ней ни разрубленного шипастого тела, ни рассеченной надвое головы, ни костей, - ничего не было. 
     А потом забеременела Ир новым сыном, пришли в деревню сборщики налогов из Авеи, и прислал старейшина из рода ли к Эно мальчишку: 
     - Этой ночью, Эно Ли, не запирай ворот и дверей. 
     Заколотила Ир лаз на чердак ржавыми гвоздями и вычерпала воду из бадьи на заднем дворе. Дрожали покрытые шрамами руки Эно, когда распахивал он дверные створки. Грузно опустился старейшина Нар у печи, обвил прогнувшуюся лавку хвостами и щупальцами. 
     - Так ты говоришь, что не сможешь заплатить в этот год? 
     - У меня в семье один кормилец, Нар Ли. 
     - Трудные времена, трудные... Ты отказался от своего рода, Эно. И старший твой сын не оправдал ничьих надежд. Но ты выстроил свой дом в деревне, и ходят мимо него люди. Длинны женские языки. И дочь брадобрея умеет замечать тени сквозь дерево. А жена твоя по-прежнему бывает на базаре... И покупает дешевле, но не изменилось количество. 
     Эно стискивал зубы, чувствуя, как сводит судорогой живот, как снова разливается в груди ставший привычным за последние луны мертвящий холод. 
     - Сказать по правде, Эно, я никогда не верил в сказание о Таре. Но нельзя отнимать веру у тех, кто строит свою жизнь, не нарушая обычаев предков. Через три дня пройдут сквозь деревню охраняющие сборщиков стражники из Авеи. Я знаю, что ты примешь правильное решение. 
     С этими словами Нар Ли поднялся и выложил на стол испачканный в земле плетеный туесок. 
     - Зоркие глаза у ночных охотников, - добавил он от дверей. - Да и говорящие руками не любят ни ли, ни рин. 
     
     *** 
     У женщин из рода рин нехорошая кровь. И не очищается, даже смешавшись с ли. Вот и младший сынок Эно Ли, хоть и умеет плести корзины не хуже отца, никогда не найдет себе пары. Кто захочет войти в их дом, породниться с кровью рисователя живого? Каждый знает легенду о прародителе Таре. 
     Тоскуя по умершей жене, нарисовал глупый Тар ее портрет на серой каменной стене. И двигались на картине глаза, следя за художником. И исчезли из могилы кости, и вышла жена Тара из камня, и серого же цвета была ее кожа. И сошел Тар с ума, и хотели другие прародители позвать к нему знахаря. Но прежде знахаря пришел отсекающий тень. Красны его одежды, и вместо одной руки у него хлыст, а вместо другой - петля. Отсек он полуденную тень Тара, забилась в петле безумная душа несчастного. До сих пор бродит Тар в пустоте между мирами. Ищет свою тень, что, мертва и недвижна, навсегда осталась лежать на земле. Потеряв из виду душу Тара, замерла над тенью женская фигура. Оплели ее горькие лианы, и не движутся больше ее глаза. А вокруг - разрастается лес. Разливается река. Падают с неба синевато-черные камни. 
     Но глупее Тара был старший сын Эно Ли, Туан. Наделал он красок из сока речного тростника и нарисовал, простодушный, на упавших с неба камнях свою мать. Нарисовал младших братьев-близнецов. Нарисовал любимого шестилапого зверя. Говорят, хотел нарисовать и отца, но не хватило каменной поверхности. 
     И из жалости прятал Эно Туана в своем доме, но нашли его стражники из Авеи. И туесок с красками тоже нашли. И отказались Эно Ли и Ир Рин от своего первенца, и забрали его авейские стражники. Ни слова не сказал Туан Ли, прикрыл двойными веками бирюзовые, как у матери, глаза. И Туанову ящерицу стражники тоже забрали. 
     Ли заплатили в тот год все налоги за семью Эно. Ли сожгли оскверненный дом и выстроили новый. А когда Ир родила, женщины ли провели все положенные обряды. Младший сын Эно, Дио, был похож на отца, и так же горбат, и с раннего детства научился плести великолепные корзины. Даже желтоглазые близнецы за ним не поспевали. Да они и не стремились. Узок был их мир, и самым в нем важным казалось им поглощение пищи. Появился в доме Эно достаток, располнела Ир, не ходила уж сама на базар - посылала служанок. Молчаливой стала жена Эно, не хлопотала больше по дому, все сидела среди папоротников на заднем дворе, глядя в землю. И поглаживала раздвоенным пальцем родильный камушек - самый первый, подаренный красавицей Нэей. 
     Равнодушно отворачивалась Ир от плетеных туесков и коробочек, что мастерил для нее Дио. Не прижимала его к себе, не целовала в бледные щеки, не натирала ему подошвы варевом из семи трав и желчи весенней лягушки. Да и травы Ир больше не собирала. И не ловила ни лягушек, ни сладких зимних бабочек. Посылал было Эно за лягушками и бабочками Дио, но тот приносил измятые трупики с оторванными лапками. Он ставил капканы на лесных ящериц и бросал добычу в кипящую воду. Дети боялись младшего сына Эно - мальчишка отнимал у них птиц и давил кривыми ладонями. 
     Читающая полуденные тени Нэя, завидев горбатого Дио, переходила на другую сторону улицы. Губы ее при этом шевелились, а под густыми синими ресницами разгоралось пламя. Но Эно словно ничего не замечал. И даже когда разговаривающие руками сборщики целебного ила положили у ворот его дома истерзанное тело пропавшей у реки девочки, не поднял отец Дио Ли головы от мокрых ивовых прутьев. 
     Старейшины послали гонца в Авею и велели приготовить дом для стражников. Опустели деревенские улицы, не ходили люди мимо двора Эно Ли. Перестали продаваться корзины, и базарные торговки прятали товар при виде служанок Ир. И двуносая жена брадобрея не замешивала больше для Эно убивающую волос грязь. 
     Наконец, пришел день, когда загудел деревенский колокол, задрожали от ударов жезла нагретые приближающимся к зениту солнцем ворота. Опираясь на клюку, отодвинул Эно засов. Ступили авейские стражники во двор, вошли в дом, замерли у стен. Не разглядеть их одежд под серыми плащами, не разглядеть их лиц под серыми капюшонами. Холодно стало в доме, вязкой сделалась тишина. 
     - Не дарил Дио Ли жизней, не ему их отнимать. 
     Дрогнули покрывшиеся изморозью деревянные стены, гулким эхом отлетел от них голос. Эно вдохнул побольше воздуха в сдавленную болью грудь: 
     - Я отказался от старшего сына. Спасая семью, я хотел, чтобы жил нерожденный Дио. И теперь я его не отдам. 
     - Не тебе решать чужие судьбы, Эно Ли. 
     - Судьба моей семьи в моих руках, - возразил Эно и удивился собственной смелости. - Отказавшись от Дио, сохраню жизнь себе и другим. 
     - Откажись. 
     - Я отдал вам Туана. У меня новый сын, новый дом, новая жизнь... Но нет в ней ни покоя, ни радости. Моя жена потеряла рассудок, дети тупы и ленивы, а Дио любит убивать живое. Лучше б мы умерли вместе с Туаном! 
     Шелестнула серая ткань. Или это дрогнули скрытые плащом кожистые крылья? Но ужасней зловещего шелеста было полузабытое шипение, резанувшее промозглый воздух. Разлетелись огненным серые складки, глухо стукнули доски под вывалившимся наружу пятилапым зверем, перешагнул стражник через плащ. 
     Красными были его одежды, гладкой и желто-зеленой - его кожа. И вместо одной руки у него хлыст, а вместо другой - петля. Не смог Эно Ли отвести взгляд от бирюзовых глаз под двойными веками. 
     - Не хотел ты видеть мои картины, отец. И не знал, что, боясь участи прародителя Тара, вначале нарисовал я себя. Ты говоришь, Дио любит убивать живое? Я любил его создавать. Я умел возвращать ушедшее. Не ты ли выдал меня в Авею? Не ты ли проклял мои руки, пожелав им отсохнуть? В темноте авейских застенков нет нужды в красках. Серым по серому можно чертить, камнем по камню. Короток век городских жителей, многих стражников видел твой сын, многих успел нарисовать. Далека деревня от Авеи, не скоро доходят сюда вести. В стране новый правитель. Тот, что восстал из мертвых и вернулся в этот мир, принеся в него хлыст и петлю. Тот, что показал ушедшим дорогу обратно. Когда-то он умел дарить жизни, теперь - научился их отнимать. Выйди во двор, распрями хоть раз в жизни спину, подними голову. Солнце вот-вот коснется зенита. Может быть, позовем Нэю прочитать твою тень? По дороге сюда мы наведались к старой запруде, отец. Мой хлыст расколол упавшие с неба камни. Все, кроме одного. Знаешь, что на нем нарисовано? 
     "Какие яркие у него глаза, - думал Эно. - И какие... холодные. Непроницаемые. Как сок тростника. Как краски в плетеном туеске". А вслух не вымолвил ни слова. 
     
     *** 
     К вечеру, когда перестали кружить над деревней серые авейские стражники, догорел новый дом Эно Ли и стихли в нем непонятные крики, собрался народ там, где раньше была запруда, дивясь на рассыпавшиеся в синевато-черную пыль небесные камни. Лишь один по-прежнему стоял, возвышаясь над увядшими обрывками горьких лиан. И смотрело с него на освободившуюся реку безмятежно улыбающееся лицо. И только красавица Нэя Рин слышала, как стонал под ударами клюки разноцветный тростник. Только она знала, что даже в самое жаркое лето не будет у этого камня полуденной тени. 
  
  

3.                          Банальная история, или Ловушка для феи  
                                    
                                        Вириена




 - Я подарю тебе небо и звезды, и еще... - он улыбнулся в темноту нежно и мечтательно, - и еще маленький шарик из горного хрусталя... Тебе понравится, правда, - хрустальный шарик лег во влажную траву волшебной каплей росы, таинственно мерцающей в свете луны. Воздух одуряюще пах цветами и травами, и громко, почти заглушая шум машин с автобана, пели птицы. 
  А потом, когда, уже выйдя из леса, он обернулся на мгновение, ему почудился хрупкий женский силуэт на границе между волшебным ночным лесом и заросшей сорными кустами окраиной поля. Возможно, если бы он присмотрелся, то понял бы, что это просто куст или молодая березка. Но присматриваться нельзя, ведь стоит просто взглянуть в упор, и чудо исчезнет, растает, как туман под лучами слишком жаркого солнца. А он, будущий доктор экономических наук, Василий Елизаров, двадцати восьми лет от роду, приманивал именно чудо. 
  Утром хрустального шарика не оказалось там, где Василий его оставил. Возможно, конечно, что он просто забыл место. Ведь днем все кажется совершенно другим. Или, может быть, шарик укатили куда-нибудь любопытные ночные зверушки. Хотя такого, кажется, не бывает... Следующая ночь забрала у него дешевый браслетик из цветного стекла. Потом зеркальце в бронзовой оправе и хрустальный флакончик безумно дорогих духов. Почудилось ему или нет, но к запаху каждого цветка в лесу примешивался теперь терпкий аромат элитного парфюма. 
  Ночи становились все короче, и все сложней и забавней было выбирать подарки. Василий приносил в дар ночному лесу перламутровую клипсу приемника с 'вечной' батарейкой, настроенную на музыкальную радиостанцию, и живую цветущую хризантему в стеклянном горшке. Голограмму с видом планеты из космоса и пластмассовый гребешок с узором из цветов. А ночи становились все короче и светлее, и все ближе солцеворот. А после солнцеворота, как известно, чудес уже не бывает. 
   
  Спросите любого здравомыслящего горожанина, и он скажет вам, что все эти лесные люди, духобабы, лешие, феи, эльфы и водоплавающие пеликозавры - вымысел и сказка для детей и восторженных подростков. Ученый-этнограф еще может добавить что-то про наивное первобытное сознание, одушевляющее безжалостные силы природы и слепую судьбу. Или еще что-нибудь такое же заумное. Кто их, ученых, знает... 
  Спросите любого человека, выросшего и живущего вдали от города, там, где достижения цивилизации в людских домах все еще кажутся странными и чуждыми окружающему миру. И этот человек, соорудив за спиной на всякий случай всем известную конструкцию из трех пальцев для защиты от дурного глаза и не глядя вам в лицо, скажет, что да, есть в лесу что-то. Может, и лесные люди. А может, и не люди или не в лесу. Но, кажется, есть. И лучше бы про это не говорить. А потом, нервно оглядываясь через плечо, замолчит и уйдет, оставив вас в сомнениях и одиночестве. 
  Спросите любого ребенка или просто откройте книгу сказок и преданий, и вы узнаете или, скорее, вспомните, ведь были же вы когда-то ребенком... Вспомните, что живет в лесу - то ли в полых холмах, то ли в волшебных замках - лесной народ. И что девы этого народа прекрасны, а лесные рыцари искушены в воинских забавах. А самое главное, что нет для лесного народа счастья и удовольствия большего, чем вредить нам, живым людям. И рассказывают люди сказки о том, как лесной рыцарь обманом заманил в свои сети прекрасную и смышленую купеческую дочку и заточил в ужасном замке в глубине леса. И как обвела она его вокруг пальца, а на драгоценности, отобранные у лесного рыцаря ее умом и хитростью, они богато и счастливо зажили с ее соседом-возлюбленным. Или про то, как злой чародей из леса похитил прекрасную принцессу прямо из-под венца и изводил всех отважных рыцарей, отправлявшихся на ее спасение. Вот только жениха пощадил по своей глупости или жестокости. Понятно, что принц-жених и прекрасная принцесса обхитрили злодея. Вроде бы, она напоила его дурманным зельем, а принц отрубил в постели голову. Спящему... Хотя, впрочем, не важно. 
  А еще вы можете прочитать много сказок о том, как лесная фея позавидовала любви прекрасных юноши и девушки и завлекла юношу в свою ловушку. И про то, что истинная любовь всегда оказывалась сильнее. Хотя есть сказки и менее оптимистичные. Про юношей, влюбившихся в лесных дев, обманувшись их красотой и кажущейся любовью. Влюбившихся и обманутых, преданных и опороченных. Потому что нет для лесной девы счастья большего, чем причинить вред человеческому мужчине. И пусть она обещает ему вечную любовь и выполняет любые его желания - все это лишь для того, чтобы потом ему было больнее падать... 
   
  Все читали эти сказки. И Василий, конечно, читал в детстве. Но только недавно он узнал правду. А правда была проста и чудесна... Он разбирал старые семейные архивы и случайно наткнулся на письмо, адресованное его прадеду. В общем-то, место этому письму было скорее в музее, чем в старом пыльном чемодане, где оно хранилось вместе с кучей других, никому не интересных писем. Потому что написал это послание известный и некогда безумно популярный поэт-романтик. Василий всегда знал, что этот поэт учился в одной школе с его прадедом, и они даже были закадычными друзьями, но раньше как-то не принимал это во внимание. Но и это неважно... 
  Содержание письма, вот что было важным. Поэт-романтик писал про то, что все, о чем рассказывают сказки - правда. И все - ложь. И что лесные люди существуют, вот только живут не в лесу. Точнее, не в том лесу. И что нет большего счастья и чуда, чем завоевать любовь лесной феи, с которой не может сравниться ни одна скучная смертная женщина. А еще он посылал своему другу точные и понятные указания - как и где искать любви лесной девы. Все было просто - с того момента, как распустится первый лист, и до летнего солнцеворота надо делать ей подарки. И, возможно, в одну из ночей она выйдет из темноты, а тогда достаточно просто поцеловать ее - и она будет твоей навсегда. Хотя, конечно, гораздо чаще лесные феи принимали подарки от лесных же рыцарей и чародеев, и поцелуи тоже дарили им. 
  По всей видимости, прадед Василия не воспользовался этими советами. По крайней мере, семейные хроники умалчивали о свадьбе деда Никанора с лесной девой. Наоборот, в них подробно рассказывалось о его сватовстве к очаровательной, юной и далеко не бедной вдове... Впрочем, тоже не важно. 
   
  Василий всю жизнь считал себя неудачником. У его родителей никогда не было слишком много денег. В институт он поступил только со второй попытки, и то не на отделение журналистики, куда мечтал попасть. Красивые девушки, которых он любил, отказывали ему или оказывались холодными себялюбивыми стервами. Его не пригласили на работу ни в один из крупных международных банков. Хотя, поступив в аспирантуру, удалось отмазаться от армии, но назвать это большим достижением как-то не поворачивался язык. В общем, ему уже почти тридцать, а он так и не добился в жизни ничего, о чем можно было бы с гордостью если и не рассказывать друзьям за кружечкой пива, то хотя бы просто вспоминать. Жизнь была пустой, серой и однообразной. Так почему бы и не жениться на лесной фее... 
  Странно, но с того момента, как был принят первый его подарок, жизнь, кажется, приобрела новые краски. А еще запахи и звуки... Василий никогда раньше не замечал, как пахнет листва после дождя, как громко, почти заглушая шум автомобилей, поют весной птицы, и как легко было бы влюбиться в рыжую девчонку, торгующую на углу мороженым... Вот только время шло, а его лесное чудо лишь манило неясной тенью на грани яви и распаленного воображения, но, увы, не показывалось. А ведь день летнего солнцеворота, лишь до которого лесные девы принимают подарки и ищут своего избранника, все приближался. 
  Дело, как ни странно, решили роликовые коньки. Василий сам не знал, зачем зашел в магазин спорттоваров. Роликовые коньки были у него когда-то в детстве. Потом сломались, а новых ему тогда так и не подарили. И вот теперь он вдруг купил их сам - не рассуждая и на последние деньги. Пару для себя и еще пару женских, почему-то на самый маленький, почти детский, размер. Потом, ночью, он положил свой глупый подарок на траву и уже повернулся, чтобы уйти, когда за его спиной раздался тихий удивленный голосок: 
  - Что это? 
  - Коньки... Роликовые, - он улыбнулся, вспоминая глупую магическую присказку. - Тебе понравится, - и лишь потом позволил себе повернуться. 
  Лесная фея оказалась совсем маленькой, ростом ему по плечо, худенькой и большеглазой. В руках она держала роликами вверх один из коньков. Удивленно посмотрев на Василия, она пальчиком аккуратно толкнула один из роликов. А потом тихо засмеялась, глядя, как он крутится. 
  - Нет, не так, - Василий не смог не улыбнуться в ответ. - Это на ноги надевают, - и невольно взглянул на ножки лесной девы. Ее короткое платьице почти не прикрывало коленки, а босые ступни казались такими маленькими, что Василий испугался, не ошибся ли с размером. 
  - Да? - она подняла на Василия свои глазищи - доверчивые и удивленные, как у ребенка, которому подарили невиданную игрушку. - А зачем? 
  - Пойдем, - он поймал лесное чудо за тонкую ладошку. - Нам нужен асфальт, и я все тебе покажу. 
   
  Они катались по сонному городу всю ночь до рассвета. Смеялись и дурачились. А потом, решившись наконец, Василий неожиданно обогнал ее и остановился, поймав свою лесную деву в объятья. И она замерла, как испуганная пичуга в руке. 
  - Тебя хоть как зовут, чудо лесное? - прошептал он нежно. 
  - А тебя? - робко спросила она в ответ. 
  - Вася. Или Василий... - засмеялся он. 
  - Раз я твоя, значит - Василика, - сказала лесная фея, неожиданно строго взглянув ему в глаза. В ее отчаянно зеленых глазах плясали золотистые искорки, как пузырьки в бокале с шампанским. 
  - Выходит, ты останешься? - так хотелось поверить в чудо, и еще было чуточку страшно... 
  - Да, - она смущенно опустила глаза. - Пока я жива или пока ты меня не прогонишь... 
  - Как я могу тебя... - начал Василий, но девушка прервала его и серьезно уточнила: 
  - Не прогонишь или не отпустишь... - а потом встала на цыпочки и робко потянулась к его губам своими. 
   
  Как хорошо, что совсем недавно Василий сменил белье на кровати и разогнал пыль по углам своей холостяцкой однокомнатной квартирки в стандартной многоэтажке! И все равно его лесное чудо с глазами цвета молодой листвы и ссадинами на загорелых круглых коленках казалось в этих стенах каким-то неуместным. 
  - Ты здесь живешь? - тихо и чуть печально спросила она. 
  - Да. Не бойся, - и потянул ее к кровати. 
  Она была просто чудом. Неопытная и невинно-любопытная, она так отличалась от искушенных девиц, которых Василию случалось приводить в этот дом раньше... И уже после всего он целовал свою лесную деву в трепещущие закрытые глаза и в ямочку на шее и шептал всякие глупости про то, как он счастлив, и что любит ее, и будет любить вечно... А она, кажется, верила. 
  Вот только потом, когда они встали с постели, она обхватила себя руками так, словно замерзла, и подошла к окну. 
  - Что-то не так, милая? - Василий ласково притянул ее к себе. 
  - Мы должны здесь жить, да? - отчаянно спросила она. 
  - Это только пока, правда. Теперь все будет хорошо. Я заработаю много денег и построю тебе дом на берегу реки. Поверь. А пока придется пожить здесь. 
  - Это камень, - она прикоснулась рукой к стене. - Мертвый камень. Мне холодно от него... 
  - Извини, малыш, но другого дома у меня нет. Может, у тебя есть? 
  - Я... - она, кажется, испугалась. - Я ведь теперь с тобой, да? 
  - Да, конечно, милая. Ты со мной. Все будет хорошо. 
  - Тогда я посажу здесь цветы, - она робко улыбнулась. - И можно, открою окно? 
  - Делай что хочешь, маленькая. Все, что хочешь... - и он нежно прикоснулся губами к ее волосам. Волосы пахли цветами и карамелью. 
   
  Потом, уже ближе к вечеру, они сидели на кухне у Васиной мамы и пили чай с ее знаменитыми пирожками. Перед этим Василию пришлось сбегать в магазин и купить своему лесному чуду одежду - джинсы и зеленая футболка в цвет глаз смотрелись на ней очень мило. И не казались такими странными и чужеродными, как ее собственное платье. А деньги... Деньги он вернет соседу с ближайшей зарплаты. Не ходить же лесной фее босиком. 
  Лика - не Васей ведь ее называть, - Лика смущалась и робела, но улыбалась так чудесно, что не улыбнуться ей в ответ было просто невозможно. 
  - Вот и хорошо, - кивала мама Василия, - может, и деток дождусь. А то все один да один. Или еще придумал - лесные феи. 
  Лика, кажется, смутилась еще больше. А Василий, не удержавшись, подмигнул ей и серьезно сказал маме: 
  - А она и есть лесная фея. 
  - Ну ты шутник, - замахала та руками. - Вы в ЗАГС когда идете? 
  - Скоро, мама, скоро, - изобразив радостную улыбку, кивнул Василий. Об этом он не подумал - да и как повести в ЗАГС лесную деву, если у нее нет документов. Только имя, да и то странное. 
   
  Проблема с документами решилась до смешного просто. Лика, испуганно потупив свои глазищи, отдала в горотдел написанное Василием заявление о потере паспорта. И якобы потерянный паспорт восстановили за три дня. Так что чудеса иногда случаются. Вот только невиданной красоты цветы, которые уже обосновались в квартире Василия, вроде бы немного подувяли. Хотя, впрочем, кто их, цветы, знает. Может, в воде оказалось слишком много хлорки или ветер подул со стороны химзавода... 
  Но потом цветы стали расти еще веселее и роскошней, заменив отсутствующие шторы. Как-то всего за день, пока Василий бегал, утрясая формальности с защитой диссертации, Лика разрисовала все старые тусклые обои цветами и смешными зверушками. Несмотря на то, что нарисованы они были обычными цветными карандашами, зверушки казались совсем живыми и очень жизнерадостными. И Василий мог бы поклясться, что, пока он не смотрит, эти забавные создания перемещаются по стенам так, как им нравится. Один слонопотамчик, например, к завтраку всегда располагался над столом, но на ночь уползал в прихожую. А еще в их доме завелись огромные бабочки с огненно-яркими крылышками. Они обитали на цветах, перепархивая иногда с места на место, и очень любили садиться Лике на волосы, как драгоценные заколки. Пробовали они сесть и на Василия, но он, с детства питая нелюбовь ко всяким насекомым, беспощадно их прогонял. 
  Правда, очень скоро эти бабочки пропали. Василий тогда защищал свою диссертацию и жутко волновался. Потому что, по слухам, один из оппонентов твердо решил его завалить. Но когда Василий нервно пытался завязать галстук, собираясь на защиту, Лика подошла бесшумно, нежно поцеловала его в уголок рта и шепнула: 
  - Все будет хорошо, любимый. Раз ты так хочешь... 
  И все действительно было замечательно. Защита прошла на ура. И когда, пьяный от радости и вина, он вернулся домой с банкета, Лика встретила его такой же счастливой улыбкой. Так, будто и не она просидела весь день, плача над крошечными горками невесомого пепла, в который превратились огнекрылые бабочки. 
   
  С тех пор удача не покидала Василия. Ему предложили работу, о которой он мог только мечтать. Зарплата, может, и не была такой уж большой, но лесная фея не требовала денег на меха и драгоценности, а обещанные перспективы кружили голову. Очень скоро он пошел на повышение, хотя и сам не ожидал, что начальник выберет именно его. Тогда они с Ликой смогли позволить себе переехать в квартирку поприличней. И вместо наивных детских рисунков на стенах появились дорогие стильные обои. Лика тоже изменилась и из испуганной пичужки постепенно превратилась в очаровательную современную юную женщину, не боящуюся пользоваться миксером и феном... Странно только, что ее глаза из изумрудно-зеленых постепенно перекрашивались в цвета старого золота. Хотя кто их, лесных фей, знает. Может, у них так и положено с возрастом. 
   
  Десятый юбилей их свадьбы решили отмечать пышно. По загородному дому, где Василий жил теперь со своей супругой, сновали многочисленные однотипные личности из обслуживающего персонала, наводя порядок и готовя банкет. И совсем скоро должны были появиться первые гости. Войдя в спальню жены, Василий остановился, залюбовавшись ею на мгновенье. Лика сидела перед зеркальным трюмо, накладывая на лицо последние легчайшие штрихи изысканного макияжа. 
  - Я сейчас, - не прерывая своего занятия, бросила она. 
  - Вот, думаю, это подойдет к твоему платью, - Василий положил на столик рядом с ней коробочку с гербом известного ювелирного дома. 
  - Да... пожалуй, ты прав, - Лика задумчиво изучала в зеркале блики от роскошных алмазных серег. 
  - Конечно, я прав, - удовлетворенно сообщил Василий. - Ты прекрасна. 
  - Спасибо, - улыбнулась ему в зеркале Лика. - Но, кажется, ты хочешь сказать что-то еще? 
  - Да, ты знаешь, это важно, - он отвернулся от зеркала и отошел в сторону. Так было легче. - Только сегодня я узнал... Мой шеф уходит на пенсию. Уже на этой неделе. И, ты знаешь, у меня есть все шансы занять его место. Ты хоть представляешь, что это значит?! 
  - Я рада за тебя, - холодно кивнула Лика. 
  - Сегодня к нам на прием приглашен председатель совета директоров. Именно он будет принимать решение... Лика, милая, - Василий поймал ее за руку и усадил в кресло, сам встав напротив, - я ведь не просто так говорю тебе это, пойми. 
  - Прости, - она виновато опустила глаза. - Я не могу. 
  - Лика, я же знаю... Я все эти годы знал, что это ты мне помогаешь, - он натянуто улыбнулся. - Я знал, что все это время моя маленькая лесная фея совершала для меня чудеса. Еще только одно, пожалуйста... 
  - Я не могу совершать чудеса. И никогда не могла, - четко и холодно произнесла Лика. 
  - Но ты же лесная фея... 
  - Ты веришь в лесных фей? - кажется, о ее усмешку можно было обрезаться, как о лезвие бритвы. 
  - Ну, Лик, я ведь все понимаю. Параллельные миры и биологический путь развития... Я никогда тебя не спрашивал, но ведь это так? 
  - Это слова. И я не знаю таких слов... - печально покачала она головой. - Но неважно. Я не могу совершить чудо. Чудо, оно просто есть или его просто нет. А я могу его только осуществить и превратить в банальность... 
  - Превратить в банальность? - тупо переспросил Василий. 
  - Да, - она вскочила, отошла к французскому окну и замерла там, неестественно прямо держа спину. - Разве ты не помнишь? У нас было чудо. Одно на двоих. Огромное, как весь мир, и такое же прекрасное... 
  - Помню, но... 
  - Первый кусочек от него я отломила, чтобы получить эти смешные бумажки с печатями, - Василий не видел ее губ, но, должно быть, она усмехалась, холодно и горько. - А потом еще кусочек, и твой враг стал другом. И еще кусочек, и еще... Ты ведь помнишь? 
  - Да, но... 
  - Остался последний. Я так берегла его. Его уже ни на что не хватит. 
  - Лика, не говори ерунды. Мы ведь счастливы вместе, так что чудо ничуть не кончилось, и, пойми, это действительно важно. 
  - Хорошо, - она резко развернулась. - Я выполню твое желание. 
  - Я знал, что ты не подведешь, - довольно кивнул Василий. 
   
  А потом, пока гости не спеша наслаждались беседой и легкими закусками, Лика с милой улыбкой завела с собой в спальню импозантного, хотя и немолодого мужчину, являвшегося председателем совета директоров. И зеркала в трюмо отразили их словно случайные объятия... 
  - Лика, дайте я угадаю, - насмешливо спросил мужчина. - Ваш супруг узнал о грядущих кадровых перестановках? 
  - А вы действительно умны, - довольно кивнула Лика. - Иначе я бы вас сюда не привела. 
  - То есть? - переспросил ее гость. 
  - Мне нравятся умные мужчины. Вы здесь, потому что я так хочу. Но если мой супруг узнает, я скажу ему, что лишь пыталась поспособствовать его карьере, - в ее глазах цвета палой листвы сверкнули на мгновение в последний раз золотистые искорки, и ее дорогой гость поверил... А дальше все было просто, технично и немного пошло. 
  Позже, когда они уже деловито приводили в порядок одежду, он удовлетворенно скользнул взглядом по изящной фигурке своей недавней любовницы и кивнул: 
  - Значит, скажете мужу, что просто способствовали его карьере? 
  - Если придется, - безразлично пожала та плечами. 
  - Пожалуй, я поддержу ваш обман. Можете держать наготове шампанское... 
   
  Вечером понедельника Василий ворвался в гостиную, где Лика ждала свой кофе, так, словно он все еще был влюбленным в нее мальчишкой. И в его глазах сиял тот же восторг. 
  - Лика, ты чудо! - кажется, он собирался подхватить ее на руки и закружить по комнате, но на ходу передумал. - Рад представиться - новый исполнительный директор! Как тебе это удалось?! 
  - Я переспала с ним, - безразлично ответила Лика. 
  - Что? - улыбка так и не исчезла с лица Василия. Просто замерзла. 
  - Чуда не осталось, - все так же безразлично пояснила она, - и я переспала с вашим председателем совета директоров, чтобы он дал тебе эту должность. 
  - Сука! - и звон разбивающихся чашек с кофейного подноса, который служанка уронила, увидев, как господин Василий ударил по лицу госпожу Лику... 
   
  Полицию утром вторника вызвал мальчишка-почтальон, обнаруживший в речке ниже их дома размокшие домашние туфли госпожи Лики, на каблучках и с пышными помпонами... Прислуга рассказала о последней ссоре господина Василия и хозяйки. А отсутствие прощальной записки делало маловероятной версию самоубийства. Тела так и не нашли. 
  В суде прислуга плакала и кричала в лицо Василию, что это он утопил дорогую госпожу Лику. Адвокат настаивал на отсутствии следов борьбы и общей недоказанности факта убийства. Присяжные согласно кивали как обвинителям, так и защите. А потом слово предоставили Василию... 
  На следующее утро почти все газеты сочли своим долгом отвести этому процессу пару колонок. 'Я не убивал свою жену, - заявляет известный в экономических кругах господин Елизаров!', 'Жертва убийства - лесная фея!' - кричали заголовки. И, конечно же: 'Преуспевающий экономист обвиняется в убийстве лесной феи!'. А под заголовками - стенограммы показаний обвиняемого: 
  'Нет, я не убивал свою жену. Да, я считаю, что она жива. Она инсценировала собственную смерть, чтобы инкриминировать мне это преступление. Нет, я не думаю, что она ушла в город босиком и в одной ночнушке. Я не знаю, были ли у нее сообщники. Нет, я не думаю, что она все-таки утонула. Я вообще не думаю, что такие, как она, могут утонуть... Да, моя жена не человек. Нет, я в этом уверен. Уважаемый суд, моя жена - лесная фея. Да, я отвечаю за свои слова. Паспорт и остальные документы она получила посредством колдовства. Нет, я знал это с нашей первой встречи. Я своими глазами видел, как она вышла из леса. Да, она неоднократно использовала колдовство...' 
  И еще заголовки: 'Сказки - правда? Лесные феи существуют и вредят преуспевающим бизнесменам? Или помогают?'. И абзац жирным курсивом: 'Хотите добиться успеха в бизнесе? Все просто: женитесь на лесной фее, и она выполнит все ваши желания. Вот только не удивляйтесь потом, оказавшись на скамье подсудимых. Потому что не зря говорится в сказках - нет для них удовольствия большего, чем сломать жизнь смертному человеку. 'Теперь я знаю, она пришла в этот мир только для того, чтобы причинить мне вред', - такие слова обвиняемого передает из зала суда наш собственный корреспондент...'
   
  - Ты только послушай! Пишут, что он разыграл сумасшедшего, чтобы избежать тюремного заключения. Но я не понимаю! - человек с седыми волосами и удивительно молодым лицом отложил в сторону газету, повернувшись к сидевшей в плетеном кресле женщине. 
  Странно, но в этом человеке любой, интересующийся историей литературы, легко опознал бы поэта-романтика, безумно популярного лет сто назад и все еще достаточно известного, чтобы его подражатели посылали в издательства стихи, подписанные его именем. И, что удивительно, стихи были столь хороши, что их издавали и ими зачитывались. 
  - Я не понимаю! - повторил он еще раз, покачав головой. - Она была лесной феей? Или не была? 
  - Была, конечно, - печально улыбнулась его собеседница. 
  - И что, все, что он говорит - правда? 
  - Он верит в то, что говорит. 
  - Но я ведь знаю, вы совсем не хотите вредить людям! 
  - Конечно, - она поднялась из кресла и подошла к своему любимому. - Конечно, она не хотела ничего такого. Просто жила с ним, любила. А потом, когда любовь кончилась, ушла. 
  - То есть просто так разлюбила и ушла? 
  - Нет, конечно, - она ласково отвела с его лица прядь волос, - ты же знаешь, мы не можем просто разлюбить. 
  - А что тогда? 
  - Я ведь уже говорила раньше... Любовь - это чудо. Огромное чудо, одно на двоих. А мы, феи, можем отламывать от него маленькие чудеса. Вот она и отламывала, чтобы выполнять его желания. Кусочек, потом еще кусочек... Но желаний было много, а чуда становилось все меньше. Вот оно и кончилось однажды. Все просто, любимый. 
  - И она пошла и утопилась? - он недоверчиво нахмурился. 
  - Нет, что ты, - покачала головой фея. - Просто ушла. Ты же знаешь, мы, лесные феи, бессмертны. 
  - А почему тогда вода? 
  - В текучей воде есть магия, куда более древняя, чем мы или вы, люди... 
  - Значит, лесная фея все-таки может уйти от своего мужчины... - задумчиво проговорил поэт. 
  - Нет, не может, - его собеседница тряхнула головой и легко прикоснулась пальцами к своим глазам. - Но когда их чудо кончилось, она перестала быть феей. 
  - Но тогда она... - снова начал он. 
  - Не спрашивай... - и лесная фея прикоснулась пальцами к его губам, останавливая готовый сорваться жестокий и неуместный вопрос. - Не спрашивай, - ее пальцы были влажными и чуть солеными. 
  Потом они еще какое-то время сидели в молчании. Только шелестели крыльями, кружась под потолком и гоняясь друг за другом, две огнекрылые бабочки - алая и лимонно-желтая. 
  - Но подожди! - пришедшая в голову поэта мысль заставила его вскочить. - Значит, когда прошлой ночью мы купались, и ты сотворила для нас теплый дождь, и научила лягушек петь хором, или раньше... Каждый раз, когда ты по моему желанию творишь для нас чудеса, наше с тобой чудо становится меньше?!! 
  Он выглядел таким несчастным, расстроенным и напуганным, что лесная фея смахнула последнюю слезинку и рассмеялась светло и радостно. 
  - Ты такой глупый, муж мой! 
  - Почему? - кажется, он и не собирался обижаться. 
  - Ты такой глупый, - она прижалась к нему, уткнувшись лицом ему в шею. - Поверь, муж мой, от твоих желаний наше чудо становится только больше. 





4.                                       Виал'дро.

                                       Яна Йорданова.



Я вышла из аудитории, на двери которой висела грозная табличка 'Зачет'. 
- Ну? 
- Ну как?
- Сдала? Что, неужели не поставили?
- Да быть не может, Гаф, чтоб ты - и без зачета...
Однокурсники набросились на меня со всех сторон,  с искренним участием вызнавая результаты сложного зачета, который опечалил не один десяток студиозусов. Принимала его Мильва Хирай, а о ней ходило слухов не меньше, чем об эльфах, и были эти истории куда страшнее баек о демонах и чудовищах. Да любой дракон просто от зависти помрет, стоит ему услышать о некоторых особо затяжных пытках, то есть экзаменах, проводимых под руководством госпожи Мильвы. Так, по крайней мере, говорили студенты. Хотя сомневаюсь, что они подвергались пыткам и лично знавали драконов...
Я некоторое время постояла с грустно опущенной головой и поникшими плечами, потом радостно вскинулась и выпалила:
- Зачет! Учитесь, салаги!
- Как у тебя получилось?! - хором вскричали сразу несколько человек. Я усмехнулась: большинство присутствующих уже имели заветный росчерк учительского пера и просто дурачились от переизбытка хорошего настроения. 
- Это секрет!
- Га-а-а-аф! Ну пожа-а-алуйста! - взмолился Витольд, картинно бухаясь на колени и простирая молитвенно сложенные руки. 
Я гордо пошла по коридору, увлекая за собой толпу однокурсников. Отойдя на безопасное расстояние, обернулась, подозвала учеников поближе и веселым шепотом пояснила:
-  Активно давим на жалость! Ну, знаете, старая сказка про три работы в нужной переработке... - Я усмехнулась и вдруг тихо заголосила:
- А у меня муж - эльф, на трех работах пашу, не могу семью обеспечить - то ему новое украшение нужно, то тряпки на плащ, то цацки магические-е!..
- И Упыриха купилась?!
- Ес-тест-вен-но! - по слогам пропела я. - Вы что, не слышали, как она сама на старости лет на ушастого запала? Нет?! О-о... такая история! Пошли в трактир 'У Злобного Энштина', расскажу по дороге...
Мы шумной толпой высыпались во двор, заполонили улицу. Прохожие предусмотрительно уступали галдящей компании дорогу, не рискуя связываться с пьяными от счастья студентами - окончание экзаменов каждый год хотят официально назвать 'Днем Безумных' и объявить выходным, чтобы не приходилось даже на улицу выходить.
- Так вот, - начала я, когда мы отдалились от Университета на порядочное расстояние. - Наша Упыриха на пике маразма изволила втрескаться по уши в пацаненка, у которого эти самые уши как раз привлекали внимание. К слову, он бы ей по возрасту как раз и сгодился... - я тряхнула головой, откидывая назад копну волос и пережидая последовавший взрыв хохота. - Однако, друзья мои, эльф нам попался непростой...
- ...а золотой! - засмеялись одногруппники.
- Золотоволосый, - педантично поправила я. - Они, паршивцы, все такие... а помимо стандартного окраса было у ушастого чувство юмора, как у студента после первого кувшина, ну, как у нас, то есть. Решил он не обижать пожилую леди, а заодно барахлишком обзавестись.
- И она покупала ему плащи-драгоценности?! - удивился Витольд. 
- Продала два дома и фамильное кольцо, - с деланной скорбью кивнула я. От последующего гогота одногруппников прохожие не только шарахнулись с дороги, но и поспешили расползтись по боковым улицам, от греха и оглушения подальше. - А еще...
Я так увлеклась рассказом, что чуть не сбила с ног старика в черном запыленном балахоне. Вежливо начала извиняться... и осеклась. 
Старый знакомый. 
Наверное, забавная была картина: девушка, высокая, по мнению большинства - ослепительно красивая, и вдруг замерла вполоборота к шедшей за ней толпе, с открытым ртом и поднятой для следующего шага ногой. Только вот не засмеялся никто...
Мне почудилось, что стояла я минут десять, не меньше. Оказалось - всего секунду.
- Гаф, что случилось? Глафира! - Вит встал рядом, положив руку на плечо, словно показывая 'Не трогать! Под охраной'.
- Все в порядке, - мертвым голосом откликнулась я. - Вы идите... мне нужно поговорить с моим... другом.
'Друг', испугавший меня до дрожи в коленках, не внушал одногруппникам никакого опасения. Неужели толпе совершеннолетних мальчишек может как-то навредить старик в черном запыленном балахоне, с трудом ковыляющий на плохо слушающихся ногах? 
- Кто это, Гаф? - требовательно спросил Вит. 
Веселая, безалаберная жизнь разбилась в дребезги, словно хрустальный сосуд, оброненный на каменный пол. Жаль... как бесконечно жаль.
Пришли старые долги. Именно пришли, ножками, именно старые - с сетками глубоких морщин, негнущимися ногами и сгорбленной спиной. И балахончик черный приволокли в довесок. Подарок тебе, эльфа.
На все размышления - миг.
- Ребят, это ж деда мой! Из деревни приехал! - радостно воскликнула я, бросившись навстречу старику. - Вы идите, идите, а я его устрою, комнату найду, расспрошу... 
Я счастливо рассмеялась, послала оторопелым студиозусам воздушный поцелуй и быстро увела 'деда' в какую-то боковую улочку. Уф, обошлось... И плевать, что никто не понял - друг это или дед, плевать, что скоро одногруппники наверняка опомнятся и начнут выяснять, что же это за прохожий странный, на все наплевать...
Потому что больше я в эту жизнь не вернусь. Никогда. И прощай, Гаф, красивая девчонка, уже четвертый год учащаяся в Университете, и пусть никто не узнает, что годика тебе всего-то сто три, и вовсе ты не человек...
- Нам придется телепортироваться.
- Хорошо.
Я позволила старику взять себя за руку и сплести заклятье перемещения. Когда Витольд вбежал в маленький закуток между домами, где ему почудились голоса, нас там уже не было.

- Ты не изменилась, прекрасная Глафира, - тихо сказал Мэйонд и сморщенной дрожащей рукой прикоснулся к моей щеке. - Даже, наверное, помолодела. Я тебя и не узнал среди этих мальчишек и девчонок, считающих себя взрослыми...
- Не заговаривай мне зубы, - я решительно шлепнула его по руке. - Что тебе надо?
- Как грубо. И тебе даже не стыдно? Не страшно? Ты смотришь на меня и не узнаешь, хотя когда-то...
- Стыдиться? - резко перебила его я. - За что? За то, что родилась бессмертной? За то, что тебя выперли из нашего Леса? Я дала тебе все, даже бессмертие в пределах своего дома, а ты послал это к демонам Преисподней. Твой выбор. Твоя ошибка. Говори, чего надо, и убирайся. У тебя Право по брачному Обряду на одну просьбу, которой отказать я не имею права. Но после этого - пошел прочь. Навсегда.
- Я хотел сделать все по-хорошему, Глафира. Ты просто ничего не поняла, - покачал головой старик.
- Все хотят сделать все по-хорошему. Только кому хорошо-то при этом будет, а, Мэйонд? Мне или тебе? - издевательски хмыкнула я. - И уж явно не тем детям, на которых ты опробовал свои экспериментальные зелья.
- Право, - резко напомнил он. - У меня есть Право. И я требую у тебя молодости.
- Что? - растерялась я. - Но я не умею...
- И не надо уметь, драгоценная моя. Нам помогут лойар. Лойар - Исполнители желаний.
Я от неожиданности села... прямо на траву.

Лойар... Звучит как изощренное ругательство. Не боги, не демоны, а лишь люди, в которых пробуждается невероятная, непонятная сила, даже у магов вызывающая зависть и страх. Мой бывший муженек, Мэйонд, как и вся магическая братия, некоторое время пытался исследовать способности Исполнителей желаний. Там подсмотрит ритуал, тут жертву, вернее, получившего самое желанное, обследует... но как ни бился муженек, не мог он понять до конца принцип их магии и таким образом получить Силу и Власть лойар. Только через несколько лет напряженных поисков Мэйонд понял, насколько бесполезны его попытки.
'Они не плетут заклятья, - делился со мной муж. - Они просто желают. Они обмениваются. Знаешь, Глаф, какая у них постоянная формулировка? Сначала - 'Виал'дро'. Потом переводят - 'Договор'. И дальше - 'Дар за Дар'. Вот весь секрет. Невероятно простой и столь же бесполезный. Трактуется легко... Во-первых, Исполнение желаний - это обмен. Невозможно создать из ничего что-то, невозможно дать, не отняв. Это просто-напросто обычное Равновесие, хорошо знакомое всем магам и ученым. Во-вторых, это - не умение, а Дар. Если природа не наделила, никто уже не вколотит. Так что придется выкинуть из головы мысли о приобретении способностей лойар. И никогда, никогда не попадаться им на пути. Ведь еще неизвестно, что они отнимут у тебя, да?'
Не попадаться... хорош же ты, муженек. Сам предостерегал, сам отправляешь. Сволочь мстительная. 
А я - дура. 
Но даже не эти воспоминания, горькие и досадные, мучили меня. Просто пока я стояла на пороге богатого дома, к которому меня переместил Мэйонд, пока заходила внутрь, пока отдавала слуге куртку и автоматически поправляла прическу перед зеркалом, пока поднималась на второй этаж к лойар... все это время меня мучительно сверлила одна и та же тошнотворная, ужасающая мысль: Чего же ты сегодня лишишься, а, Глафира?

Почему-то я всегда думала, что лойар в некотором роде похожи на эльфов - юная или не очень, но всегда красивая, внешность, мелодичный голос, изящные движения и изысканные манеры. Однако поджидающий меня Исполнитель желаний не был похож на остроухих. Пожалуй, не знай я, что удобно развалившийся в кресле человек - один из самых могучих существ в мире, то ни за что бы не сказала, что это лойар. Седеющие жидкие волосы, обычное, грубое лицо, заметно выпирающее брюшко - все это как-то не вязалось с жуткими слухами о чудовищном умении. Даже глаза у человека были обычные - равнодушные, скучающие. Я, с трудом уняв снедающий меня изнутри страх, как можно спокойнее и доброжелательнее поздоровалась. 
- Садитесь в кресло, - коротко приказал лойар. Грубиян. 
Я послушалась, подумав, что спорить себе дороже выйдет.
- Итак, что у Вас за дело?
- Я пришла просить о... молодости. Для Мэйонда. Он сказал, что вы знаете.
Да, у муженька, очевидно, завелись весьма полезные связи.
- Знаю. Начнем?
- Д-да... я предлагаю...
- Виал'дро! - резко, перебив меня, сказал лойар. Голос грянул лавиной, взвыл ветром, да так, что от одного короткого слова у меня уши заложило и волосы дыбом встали. Ой, мама, кажется, это самая большая ошибка за все мои сто три года...
- Договор, - уже тише продолжил человек. - Дар за Дар. За Молодость... Красоту.
На миг меня замутило, но я так и не поняла, отчего, - из-за жуткого волнения и страха или из-за манипуляций лойар...
- Все? - тихо спросила я.
- Да. Можете быть свободны.
'За Молодость... Красоту' - гремел еще в ушах приговор.
Как я вышла из дома Исполняющего - сама не помню. Просто в один жуткий миг обнаружила, что стою на улице, глядя прямо на Витольда, а тот совершенно меня не узнает.
За Молодость - Красоту.
Я развернулась и помчалась по улице, совершенно не разбирая дороги, лишь бы убраться подальше.
Понесло меня в трактир 'У Злобного Энштина'. Обаятельная хозяйка этого местечка, ничего не спрашивая, сходу налила мне полную кружку мерзкой браги. 'Какой чудесный человек, - подумала я. - Так хорошо, когда тебя понимают...'
Я сделала два глотка обжигающего пойла и закашлялась. На глазах выступили слезы. С трудом отдышавшись и проигнорировав насмешливые реплики посетителей, я заказала еще кружку.
Потом - еще одну.
И еще.

Я пристально разглядывала свое отражение в большом зеркале, которое чудом обнаружила в одной из незанятых комнат. Меня, как эльфу, обошли стороной похмелье и разбитость после веселой ночной пьянки. Однако, по сравнению с природным обликом, отражение вполне соответствовало существу, до утра горланящему песни в компании двух наемников и на редкость трезвого барда. 
Претемные боги, я даже уродиной не оказалась!
Красота в понимании лойар была отнюдь не привлекательностью вообще, а отсутствие ее - не уродством. Просто...
Вот именно - слишком просто. Прямые, жидкие волосы невнятно-темного оттенка, невыразительные глаза, ничем не примечательная фигура... просто - обыденность. Человек. Девушка. Миловидная, надо заметить, девушка, но - не красавица.
Даже не знаю, радоваться тому, что кошмары не оказались явью, или плакать из-за невосполнимой потери? Так и не определившись, я громко обругала бывшего муженька и подвернувшегося под язык лойар, после чего отправилась покупать лошадь. Делать в Фамире мне было больше нечего.

- Леди, подождите, - вдруг раздался позади голос. Я как раз выходила из 'Энштина', на ходу размышляя, на сколько мне хватит оставшихся денег, как пробраться без лишних вопросов в общежитие Университета и что из моих вещей может понадобиться в поездке. - Пожалуйста, постойте!..
Я обернулась. Витольд остановился как вкопанный, словно на стену налетел.
- Глафира?.. - потрясенно пробормотал он. - Это правда ты? Я почти не надеялся... Походку узнал...
- Да-да, любуйся, признанная красавица и умница Гаф, - раздраженно откликнулась я. Вот почему мне хочется уехать побыстрее: сочувствие людей или их злорадство - совсем не то, с чем я мечтала встречаться всю жизнь. - Вит, ради всего святого, прости, но я тороплюсь!
- Что с тобой случилось? Ты ходила к лойар? Но зачем? Из-за того старика на улице?.. - мгновенно догадался парень.
- Уже не старика, - недовольно отметила я. Мда, Вит всегда был на редкость сообразительным человеком.
- ...Гаф, только скажи, где он, и мы его найдем, и...
- Что - и? Убьете? Нет уж, детки, не для того вас природа создала, чтоб марали руки о всяких черных магов и мерзавцев.
- Гаф...
- Что ты заладил - Гаф, Гаф? Помог бы лучше. Ты можешь вынести мои вещи из общаги? 
- Могу, - грустно кивнул Витольд. - Но ты не уходи не попрощавшись, ладно? Я тебе помогу... эльфа.
- Что?
- Уши. У тебя уши эльфийские. А раньше было не видно.
- Раньше было заклинание, - тяжело вздохнула я. - И сложно было лойару иллюзию оставить, демон его забери? Вит, не знаешь, кто может ее обновить?
Парень некоторое время смотрел на меня. Вид у него был совершенно несчастный.
- Знаю, - наконец тихо сказал он. - Только ты подожди немного, не уезжай сразу. Я тебя познакомлю с одним человеком - он и заклинание наложит, и до города довезет, наверное. А я сегодня же вещи принесу.
- Спасибо, Вит, - улыбнулась я. - Эй, выше нос! Я и то не так долго переживала из-за этого, а ты чего скуксился? - конечно, недолго переживала... 'Энштин' и брага подвернулись быстро. А после и не до внешности стало.
Витольд покачал головой, мгновенно поняв, о чем я.
- Ты красивая, Гаф. Все равно, ты - это ты. Просто я не хочу, чтобы ты уезжала.
Дальше мы шли молча.

Я некоторое время скептически осматривала дом с заколоченными окнами и дверью, запущенным садом и покосившимся забором, после чего эдак невинно поинтересовалась:
- Вит, твой друг, случайно, не тот беглый каторжник, за которого награду недавно объявили?
- Нет, Гаф, - усмехнулся парень. - Он скрывается от... родственников. Это мой дядя.
- М-да? Ну, раз так, то, наверное, ему можно доверять... - с сомнением протянула я.
Путь к новым познаниям оказался не так прост, как казалось поначалу. Витольд виновато указал на полуоткрытое окошко на втором  этаже, хлипкую конструкцию из балок, вроде бы заменяющую лестницу, и робко предложил помощь. Я фыркнула, мгновенно забравшись наверх и протиснувшись через проем 'окна'. Чтобы эльф - и испугался высоты да лазанья? Не бывать такому!
Витольд появился секундой позже, закрыл нашу своеобразную 'дверь', прислонив к стене деревянную доску, и позвал:
- Штефан, это я! Со мной гостья! Ты где?
- Ну что ты кричишь? Ясно же, что я вас увидел - иначе и не открыл бы проход... А кто эта чудесная леди? Ты что, жениться надумал?
Впереди вдруг мигнул огонек, и мы с Витом пошли на свет, аккуратно ступая, чтобы не запнуться и не переломать ноги об останки мебели. 
- Жениться?! Нет... это моя одногруппница... - смутился парень. 
- Да понял уже. Дама тебе по возрасту не подходит. Кто же на своей прабабке женится?
Оба-на.
- Надо же, раньше я думала, что только мой бывший муж - засранец. А теперь поняла, что это собирательная характеристика абсолютно всех магов, - немедля откликнулась я.
-  Бывший муж?.. Прабабка?! Гаф!!
- А что? Я разве когда-то называла свой возраст? - пожала я плечами.
- Эльфы - они такие, - сочувственно сказал Виту маг, прищелкнув пальцами. В комнате зажглось еще три светлячка, и я, наконец, смогла разглядеть язвительного дядюшку. 
Что и говорить, впечатления на меня он не произвел - тощий, нескладный, с взлохмаченной кудрявой шевелюрой. Физиономия в тени, но вряд ли и она поразила бы меня до глубины души своей красотой.
- Налюбовались? - иронично поинтересовался Штефан.
- Да. Не самое приятное зрелище.
- Ну, прошу прощения, - ответил маг с поразительным ехидством.
- Штеф, Гаф, ну вы чего? Гаф, между прочим, тебе бы заклинание обновить! Штеф, тебе же прикрытие нужно! Вы бы сговорились, что ли, а не клевались, как два петуха.
- Вот еще, - задрала нос я. - И так обойдусь. Уши можно и платком прикрыть!
- И будете при этом, как старая бабка, леди, - уел меня маг. - А уж в чем я не нуждаюсь, так это в помощи полоумной столетней эльфы, которая уже, похоже, одного мужа-мага похоронила.
- Между первой и второй промежуток небольшой, - процитировала я вчерашнего собутыльника.
- Да прекратите же! Слышите - идет кто-то?
Мы со Штефаном замолчали, прислушиваясь.
- Точно, идет, - шепнул маг.
- Замолчи и дай послушать, о чем они говорят, - тихо рявкнула я.
- А ты слышишь? - подал голос Вит.
- Вит... - зарычала я.
- ...заткнись, - подхватил Штефан.
- А ты не лезь! - тут же напустилась я на мага. Тот обиженно шепнул несколько слов, как-то по-особому сложил пальцы и хлопнул в ладоши. Я уже думала дать человеку по шее, чтоб перестал отвлекать меня всякими глупостями, как вдруг услышала диалог незнакомцев так четко, будто они стояли рядом.
- А это - страшный колдовской дом. Здесь водятся призраки и... - увлеченно повествовал детский голосок.
- Почему колдовской? Это дом колдуна, что ли?
- Колдовской - потому что по ночам он издает жуткие звуки, от которых кровь стынет жилах и сердце замирает от ужаса. И печальна судьба тех, кого коснется музыка Ада, ведь кто хоть издали ее услышит, забывает все и идет в дом... Чем ближе ты к нему подойдешь, тем сильнее страх, но ты не можешь остановиться, а все идешь и идешь! А когда придешь... тебя съедят. Пир устраивают хозяева - призраки и зомби. Призраки закусят твоей душой, мертвецы - телом...
Рассказывал паренек хорошо, грамотно, я прям заслушалась, в отличие от спутника 'сказочника'.
- Враки! Быть такого не может. Я вот подойду - и ничего не услышу!
- Хе, да ты просто хвастун! А слабо здесь ночь провести?
- Запросто! Спорим?
- Спорим! На что?
Вдруг я почувствовала какой-то гул, доносящийся снизу... да нет, отовсюду! Гул перерос в протяжный, жуткий стон, от которого уши закладывало и, как выразился рассказчик, 'кровь стыла в жилах'.  Я мельком покосилась на ехидную ухмылку мага, послушала вопли ужаса мальчишек и с трудом удержалась от смеха. Штефан отодвинул доску, прикрывающую окно, и с гордостью наблюдал за отходом непрошенных гостей.
- Вы - сборище старых параноиков, - хмыкнул Витольд.
- Действительно, старых... - тяжело вздохнул маг, водворяя доску на место. Я догадалась, что камешек этот в мой огород, но решила его высокомерно проигнорировать. - Так что будем делать? Я так понял, что вам, леди, необходима иллюзия?
- Да. Как можно более стойкая и незаметная.
- Ну, это-то понятно, - усмехнулся человек, задумчиво на меня поглядывая. - Что леди предложит в оплату?
- А что хочет уважаемый маг? Деньги? Или договор-обмен? - слово 'договор' непроизвольно получилось с властно-лойарской интонацией, я аж вздрогнула. Кажется, даже Штефан поежился.
- Деньги, - помедлив, ответил маг. - Три золотых. Не думаю, что госпожа... студентка сможет мне предложить что-либо иное.
Гад. Говорит, что я ни на что не годная избалованная дуреха.
- Согласна. Не думаю, что ваши услуги стоят дороже, - насмешливо ответила я.
Штефан недовольно сморщился и прищелкнул пальцами.
- Все?
- Угу.
Я недоверчиво ощупала уши и обвиняюще уставилась на мага.
- А что? - принялся оправдываться тот. - Вы же хотели незаметную, не привлекающую внимания иллюзию. Если делать ее достоверной даже на ощупь, то и магией будет за пару метров нести.
- А раньше было и незаметно, и достоверно, - не удержалась я. - И бесплатно.
- Куда уж мне тягаться с искусством Вашей эльфийской родни! Но, если Вас так не устраивает моя работа, можете идти в Лес и получить вашу 'бесплатную, достоверную' иллюзию. Деньги я верну.
Ну надо же, поганец, так культурно послал... причем так далеко!
- Это не придирка к вашей работе, уважаемый, - невинно округлила глаза я. - Просто знайте, что нет предела совершенству.
'То есть, тебе, щенок, еще учиться и учиться...' - мысленно перевела я. Судя по скривившейся физиономии мага, он тоже проделал это нехитрое действие.
- Что ж, мне пора, - быстро, пока Штефан не ляпнул еще какую-нибудь гадость, пропела я. - Мальчики, счастливо оставаться, ведите себя хорошо. Вит, жду тебя с вещами  в 'Энштине', если получится. Если нет - не парься, и без них обойдусь. Ну все, чао!
- Вит, ты бы ее врачу показал.
Тихий шепот мерзопакостного мага я предпочла не услышать.

Утром все складывалось просто чудесно: Витольд наплел несколько побасенок моим соседкам, да так успешно, что они помогли ему собрать сумку для путешествия, заявив: 'Ну на самом деле, откуда мужикам знать потребности девушек?'. Сам добытчик дрых без задних ног в соседней комнате после вчерашней 'прощальной' вечеринки. Погода для поездки была просто чудесная. Лошадь я приобрела еще вчера и покупкой осталась вполне довольна. Хм, может, все и не так плохо? 
Об этом я размышляла, выходя из комнаты с лентой в зубах, на ходу заплетая жиденькие волосики в косу. 
Итак, сначала прокачусь до Вехора - невероятно красивого города-порта, в котором не была уже лет двадцать. Интересно, там еще сохранился 'Поющий фонтан' - известное место сходок бардов? Можно и присоединиться к кому-нибудь - голос, благо, у меня довольно неплохой даже по эльфийским меркам, а уж для человека и вовсе чудесный. Это лет на пять развлечение... а потом опять в Университет подамся - вряд ли там меня узнают. 
Проходя мимо зеркала, я механически глянула на отражение, к которому уже начала чуть-чуть привыкать. Глянула - и застыла, раскрыв рот. Лента причудливой змейкой упала на пол.
- Я УРОЮ ЭТОГО МЕРЗАВЦА, ЧТОБ ЕГО ДЕМОНЫ СГНОБИЛИ В... - заорала я на весь трактир, прибавив в конце все самые извращенные ругательства, услышанные за сто три года. 
Небольшое утреннее открытие, вызвавшее мою столь бурную реакцию, существенно ускорило отъезд и кардинально изменило направление движения. 
Полуразрушенный дом за прошедшие часы нисколько не изменился. Я быстро забралась на второй этаж, пинком отбросила доску, закрывающую проем, и втиснулась внутрь.
- Штефан! Вы где? - та-ак, спокойно, Гаф, спокойно! Ты не будешь вопить... - Вы... Ты!!! Слабоумный извращенец!!!
- Что случилось, леди? - спокойно откликнулся маг. Похоже, он тоже собирался в дорогу: в углу лежала походная сумка, да и сам человек оделся соответствующе.
- Что вы сотворили с моими ушами?! По-вашему, эти лопухи - это уши?!!!!!
- А что вас не устраивает? И, строго говоря, я ничего не менял. Это же иллюзия...
- Вы прекрасно знаете, о чем я, - вырвался у меня рык.
Маг нахально усмехнулся.
- Чем оплатите замену? Развеянье старой и создание новой иллюзии - это на шесть монет.
От такой наглости я просто обалдела. Да и деньги все ушли на лошадь и провизию, а остальное надо бы оставить для оплаты ночевок... и непредвиденные расходы как пить дать будут.
- Нет денег? Ну, я так и знал, - жизнерадостно заключил Штефан. - Тогда, леди, можете в качестве оплаты поработать на меня под видом... ну, пусть будет сестра. 
Каков нахал!..
- Зачем вам это? - с трудом сдерживая желание его придушить, поинтересовалась я.
- Одно дело - одинокий мужчина, к тому же, подозрительной наружности, а другое - брат и сестра или... ну, муж и жена.
- А убийца и жертва? - ласково поинтересовалась я и, мгновенно вытащив нож, приставила его к горлу мага. 
- Нет, - радостно отозвался Штефан. - Это уже не так интересно. Ну что, принимаете условия?
Улыбка у наглеца была отвратительно очаровательная, темно-карие глаза торжествующе сверкали. Он, поганец, уже знал мой ответ. А что? В платке ходить жарко, неудобно и противно, а хороший попутчик, над которым можно вдоволь поиздеваться, - это и вовсе подарок.
- Принимаю. Обещаю быть очень плохой сестрой или женой, но отменной убийцей.

***

- Штеф, берегись!! - крикнула я, указывая магу на группу людей в темно-синих плащах. Это, друзья мои, поисковая группа за неким донельзя ехидным представителем рода человеческого. Зачем им нужен этот несносный маг - ума не приложу, но непременно выясню. За прошедшие три дня я и так умудрилась много выудить из попутчика. 
Штефан судорожно огляделся, пытаясь найти закуток и спрятаться, но, как на зло, мы стояли у стены дома, и добежать куда-либо мужчина просто бы не успел.
Я мгновенно скинула свою накидку и толкнула Штефана:
- Ложись, быстро.
- Что?
- Быстро!!! - рявкнула я, выкрутив ему руку и повалив к стенке. Сверху тщательно прикрыла накидкой и бухнулась на спину Штефана. Вовремя: еще секунда, и наша перебранка оказалась бы замеченной.
- Пода-айте, кто мо-о-ожет... - противным, скрипучим голосом затянула я. - Пода-а-а-айте-е-е...
Один из отряда спешился и подошел ко мне, протягивая какой-то листок довольно дорогой бумаги.
- Простите, леди, вы не видели этого человека?
На листе был весьма точно изображен мой попутчик. Некоторое время я разглядывала рисунок, хмуря лоб, потом подняла взгляд на предводителя и покачала головой.
- Нет, господа хорошие, не видела. Он, правда, на Рица, нашего мельника, похож...
- Похож? - заинтересовался предводитель.
- Угу, - с энтузиазмом закивала я. - Тот тоже темненький, и рубаху такую носит! - точно, носит, так же, как и полгорода... модный нынче фасончик. 
- Спасибо, извините за беспокойство, - хмуро бросил человек, и группа отправилась дальше. 
- Благодарю, светик. Чуть не попались, - выглянул из-под накидки маг. Негодяй уже на второй день заявил, что, дескать, раз мы молодожены (и когда только успели?), то во имя 'прикрытия' он имеет право называть меня 'светиком', 'лапой' и прочими жуткими прозвищами. Я тоже не осталась в долгу, величая мага 'зайчиком'. Тот почему-то зверел.
- Спрячься, Фаня! - толкнула я его.
- Ой, больно же! - стукнулся Штефан головой о камни тротуара.
- Больно будет, когда тебя злые дяди побьют, - сладким голоском прочирикала я, зная, что маг этого не любит. 
- Какая же из тебя мерзкая жена вышла бы, свет мой эльфийский... - вздохнул Штефан. - Ну, пошли что ли? У меня от твоих подскоков спина еще месяц болеть будет.
- Залечишь, колдунишка, не маленький уже. И вообще, нормальным мужикам очень нравится, когда я на них сижу... - правда, это было во времена моей более смазливой мордашки. - Ладно, пошли. 
Я посмотрела, как маг, хорохорясь, тяжело встает и отряхивается, охая от боли в якобы переломанных ребрах, и задумчиво произнесла:
- И что же ты за шишка такая, что наемники лойар за тобой день и ночь охотятся, а? Не скажешь, чего эти мальчишки от тебя хотят?
- Что значит - чего? - удивился Штефан. - Они ищут меня. Почему? Светик мой, я же просил не спрашивать.
- Да мало ли что ты просил, зайка, - задумчиво откликнулась я. Послышалось недовольное сопение. - Интересно другое - сдается мне, что кто-то... играет.
- Играет?
- Кто-то провернул интрижку. О наемниках лойар ходит много слухов, и ни один не расписывает их как близоруких идиотов. Они даже магией владеют! Неужели наши преследователи только и могут, что совать под нос нищим картинки? А где заклинания? Где хотя бы проверка на правдивость ответов свидетелей?
- Я, между прочим, прячусь от магической слежки, - обиженно заметил Штефан.
- Ты такой гениальный мальчик, что можешь с уверенностью утверждать, будто твои чары самые сильные? И почему мне поверили на слово, в то время как заклятье правды изучают на втором году обучения? Не гадай, Фаня, не утруждайся. Просто наши наемники - или прикрытие для чего-то серьезного, или собаки-загонщики овец. А кто мы?
- Неужели волки? - ехидно улыбнулся маг.
Я засмеялась и красноречиво проблеяла. Штефан недовольно посмотрел на меня.
- Можешь просто принять к сведению, так как это чисто женская интуиция, или, если тебе больше нравится - столетний опыт.
Маг призадумался.
- Выходит, кто-то знает, где мы прячемся и что делаем? И чего он от нас хочет?
- Выходит, так. А может, и нет. Если что-то выглядит как чей-то план, это еще не значит, что план есть и он работает, верно? Может, это ловушка и не для нас. А может, у меня паранойя.
- Ага, это старческое, - радостно заметил Штефан. Все время удивляюсь, с какой радостью он ехидничает по поводу моего возраста... мальчишка! Неужели он думает, что эльфа можно этим задеть?
А может, и знает, что невозможно.
- Ну что, светик, куда пойдем? Ты обещала провести меня на какое-то бардовское собрание!
- Вот еще! - фыркнула я. - Не было такого! Там, что б ты, зая, знал, собирается нормальное уважающее себя общество, а не всякие маги-чародеи...
- Ну-ну, нормальное... давеча был я на одной сходке нормального общества. После этого дом умалишенных просто оплотом благоразумия показался...
- Да-а? Так иди в свой оплот! Чего за мной тогда бегаешь? - раздраженно сощурилась я.
- А не хотите ли в гости? - прервал нас голос. Только до меня дошло, что он принадлежит моему бывшему муженьку Мэйонду, как улица и растерянная физиономия Штефана качнулись, и я рухнула на тротуар, потеряв сознание.

Очнувшись, я некоторое время лежала, не открывая глаз, и прислушивалась. В душе тихо звучала безумно прекрасная, такая манящая и родная песня Леса. Ого, что-то новенькое! Я с трудом удержалась от счастливой улыбки. Лес рядом. Лес... дом. Надежда.
За стенкой яростно переговаривались двое, причем от звучания одного из голосов у меня уже начинались неконтролируемые приступы бешенства. Мэйонд, мерзавец, и, кажется, тот лойар, что проводил мой обмен, в довольно грубых выражениях обсуждали своевременность нашего захвата. Муженек мой бывший утверждал, что сейчас - самый раз, потому что 'все равно этот молокосос не наберется храбрости применить и принять Дар даже для спасения любимой, да и полюбить эту ненормальную эльфу вообще не в человеческих силах'.  Лойар возражал.
Та-ак. Очень интересно. Кое-что проясняется... Тут только я обнаружила, что в качестве подушки выступает вышеупомянутый 'молокосос', и подушка эта очнулась.
- Глаф?
- Узнал. Молодец, - мрачно откликнулась я.
- У меня две новости. Обе плохие, - шепнул маг.
- Первая - что мы в плену у какого-то Исполнителя, и вырубили нас магией, да? А какая вторая?
- Комната защищена. Я не могу пользоваться Силой.
Я наконец привстала, оглядевшись. Поселили нас в весьма комфортной светлой комнате, устланной мягким ковром. Посередине стоял изящный столик, на нем - ваза с фруктами, рядом два удобных кресла.
- Этого следовало ожидать, - спокойно заметила я. - Кому нужен пленник, способный разнести твой дом по камешку?
- По пылинке, - кровожадно зарычал маг. Потом вдруг тяжело вздохнул и непривычно тихо, серьезно начал:
- Прости, Глафира. Это все из-за меня. Кимоф охотился за мной... а ты пострадала.
- Тьфу, Фань, кончай глупости говорить, - поморщилась я, распуская растрепанную косу и начиная ее переплетать заново. - Во-первых, пока со мной ничего плохого не случилось, а во-вторых... на нас напал мой бывший муженек. Тебе не кажется, что после этого несколько странно называть меня невинной жертвой?
 - Ах вот как? - удивленно поднял брови Штефан. - А он-то здесь причем? Эта тварь - абсолютно бессмертная, я его раз пять убивал, и бесполезно...
- Ну, в этом есть часть моей вины, - созналась я. - Слышал о свадебном обряде эльфов? О Праве на просьбу?
- Д-да... так это правда?! Странный обычай.
- Людские традиции тоже придумал псих, - по привычке парировала я. - Так вот, после семидесяти лет этот полутруп, муженек бывший, нашел меня и прямым текстом послал к лойар, молодость ему выменять. А я что? Я отказать не могу. Физически. Вот и обменяла... Дар за Дар. Молодость за Красоту.
- Тебя обманули, Гаф, - сказал маг. Голос у него был очень недобрый. - Ты ведь лично не желала своему бывшему молодости? Только честно?
- Нет, - нахмурилась я. - А какое это имеет значение?
- Большое. Чем сильнее в момент просьбы ты желаешь Дара, тем выше цена. Ты не хотела молодости Мэйонду, а с тебя содрали втридорога. Вот поэтому я и пытался отказаться от Дара лойар, не пользовался им! Не хотел даже начинать!
- Стоп-стоп-стоп, с этого места поподробнее! Ты - один из них?! Впрочем, кажется, об этом я уже догадалась... А разве мог лойар запросить большую цену?
- Мог. И все лойар могут. Цену определяют они. Даже формулировки - на словах довольно расплывчатые - тоже определяют они. Можно говорить все что угодно, но воплотится понятие и мысль лойара, а не сказанное вслух. Если Исполнитель берет больше, чем требуется, у него остается неиспользованное... как бы лучше сказать... Может, право? Право в следующий раз забрать меньше, а дать больше.
- Интересненькая у вас система. Готова поспорить, вокруг этих ухищрений с правами некоторые выписывают весьма занимательные кренделя.
- Не то слово, - мрачно подтвердил маг. - Знаешь, что самое веселое? У лойар есть предводитель. Он каждого нового Исполнителя тем или иным способом заставляет принести ему клятву верности, скрепленную магией, клятву подчинения. Когда ты становишься лойар - ты тут же приобретаешь хозяина. Поэтому, - заключил маг, - я с самого начала послал всех исполнителей далеко и надолго. 
- А им нужен личный маг, - хмыкнула я. - Подчиненный, обладающий не только Даром, но и Силой. И ваш предводитель стал играть в увлекательную игру - 'сведи, разведи и добейся'
- Че-его? Светик, ты стала изъясняться слишком уж... заумно.
- Как умею, - грустно улыбнулась я. 
- Ладно, раз уж нам все равно больше тут делать нечего, давай проведем время с пользой,  - игриво предложил маг и, выдержав паузу, расшифровал 'намек': - Расскажи, наконец, как такая злобная эльфа как ты очутилась в компании невинных людских детей?
Я усмехнулась и принялась за свое любимое дело - со смаком травить байки. Студенческие.
Развлекаться нам долго не дали: в скором времени мне пришлось вновь лицезреть физиономию бывшего муженька, который нахально ввалился в нашу комнату и передал настоятельную просьбу Главы лойар Кимофа об аудиенции.
- Гаф, не смей, - предупреждающе сжал мою руку маг. - Если пойдем, то вместе. Я тебя одну не отпущу.
Вот так дела. Тоже мне, командир нашелся... я хотела было резко возразить, но мне почему-то стала очень приятна его забота, и я мягко сказала:
- Штефан, успокойся, я знаю, что делаю.
- Глаф, ты пойдешь с ним? - выразительный кивок на Мэйонда. Ох, а вот это уже что-то из нового репертуара. 
- Я иду к Главе лойар, а с кем - разницы никакой, - начиная злиться, прошипела я. - Если тебя что-то не устраивает - принимаю жалобы в письменном виде. Все! Хватит, Штеф. Я пошла. Одна.
- Дуреха, - злобно констатировал маг. - Ты не знаешь, с кем связалась.
Интересно, а сам он знает, кто такие эльфы? И вообще, что он знает обо мне?
- Вот и посмотрю, - сказала я.
- Супружеская размолвка. Как мило, - кисло улыбнулся Мэйонд.
- Никакой размолвки. Глафира никуда не пойдет, - твердо и властно сказал Штефан. Я прям обалдела.
- Та-а-ак, это что такое? Да кто ты такой, чтобы распоряжаться?! Мне, демон задери, сто три года, и я решала свои проблемы сама, когда тебя, щенка, еще и в проекте не было!
Маг яростно посмотрел на меня, сразу видно - обиделся. На 'щенка', на 'не было в проекте', 'сто три года' и 'кто ты такой'. 
Если Штефан действительно разозлится, и разозлится надолго... мне будет очень, очень жаль. Даже хуже.
- Веди, Мэй, - холодно сказала я и гордо вышла из нашей тюрьмы. В моей душе продолжала звучать песня Леса, успокаивая и ободряя.

Десяток минут спустя я грустно смотрела в окно, надеясь увидеть Лес, почувствовать его помощь и поддержку, но видны были лишь верхушки деревьев, лениво покачивающиеся на ветру. 
- ...Это разумно, - тем временем вещал Кимоф. - Вы вернете себе красоту, а Штефан наконец примет свой Дар. Все довольны и счастливы. Просто - попросите вернуть то, что потеряли. Вам он не откажет.
Я долго смотрела на лойар. Потом усмехнулась.
- Так это ты все подстроил, да? Муженька-идиота надоумил, с меня содрал куда больше, чем требовалось, Штефана загнал ко мне поближе... Как нас-то выбрал, к предсказателю, небось, ходил? Искал, какая девушка понравится Штефу? - я хмыкнула. - И все это, чтобы заполучить в свое распоряжение мага? Чтобы дальше играть уже на большем поле?
- Я бы не стал так выражаться...
- Врете.
Кимоф покачал головой и медленно двинулся ко мне. Я отступала, пока не наткнулась на стену, чувствуя, что закипаю все сильнее и сильнее. Разве не глупо - после сотни лет позволить какому-то человеку, пусть и лойар, испоганить мне жизнь?!
Симфония леса, словно отвечая на мою ярость, утробно взревела. Я закрыла глаза, радуясь ей, как маленький ребенок - приходу матери. И так же, как дитё просит родителя о помощи, я жалобно обратилась к Лесу...
Лойар остановился, как вкопанный. 
- Что?..
Из пола быстро стали прорастать светящиеся ветки, обвивая Кимофа. Миг - и лойар оказался надежно скрученным.
Я задумчиво почесала затылок. 
- Та-ак, что же мне бабка говорила про Зов Леса? Кажется, что-то про справедливость?
Ветви вместе с испуганным Кимофом качнулись, словно соглашаясь.
- Лес, а, Лес, поступай как знаешь, хорошо? Уж ты-то прекрасно знаешь, что он натворил. А мне пора.
В тот же миг мои 'помощники' крепче сжали мага и исчезли. Кажется, больше этого человека я не увижу.
Выйдя из покоев лойар, я поймала первого попавшегося слугу и приказала выпустить Штефана.
- Передай магу, что леди контракт выполнила. Больше ему ничего не угрожает, - добавила я. Человек даже и не подумал, есть ли у меня право распоряжаться - иногда иметь высокомерные ухватки столетней эльфы ох как уместно... и полезно.
На душе было пакостно. Я мрачно размышляла, что история эта просто так не пройдет, а убийство Главы лойар еще выйдет мне боком. И, демон задери, опять придется думать, куда же мне, бедняге, податься. 
Какая мерзость.
Я вышла во двор.

- Глаф... - вдруг раздался отвратительно знакомый голос. - Это ты?
- Нет,  - злобно откликнулась я. - Дракон на пленере. Чего тебе надо, Мэйонд?! 
- Мне нужна ты. Я... давай начнем все с начала.
- Пошел вон.
- Глаф, послушай... Я бессмертен.
- Рада за тебя, - ответила я тоном, выразительно намекающем на обратное значение слов.
- Ты не поняла. Это Дар, который мне отмерил лойар. Не просто вечная молодость! Меня  невозможно убить. Я не могу умереть. 
Я угрюмо взглянула на Мэйонда. Выглядел он точно так же, как и когда мы познакомились около восьмидесяти лет назад. Вот только теперь-то я знала, кто же такой мой бывший муженек на самом деле. Видела. Еще давно.  К тому же теперь эта сволочь неубиваемая. И неужели он вечно меня будет преследовать? Ясно же как день, что человеку  просто нужна эльфийка для коллекции. Дескать, она не могла меня, такого замечательного, бросить и забыть!
- Глаф, мы могли бы начать все сначала! Я... мне плевать, что ты не так красива, как раньше! То есть, я не хотел сказать... Извини... Глаф, ну не смотри ТАК... - речь хорошая. Якобы эмоциональная. Вот только фальшивит актеришка... мало репетировал, очевидно. - Я хочу, чтобы ты была со мной!.. Я хочу, чтобы ты была счастлива!..
'Ты уж определись - либо с тобой, либо счастлива', - собиралась ехидно сказать я, но не успела.
- Виал'дро! - властный голос резанул, словно ножом. Штефан появился прямо из воздуха рядом со мной, злой, невероятно грозный. - Договор. Дар за Дар. Счастье Глаф за... Бессмертие.
И мрачно усмехнулся, глядя, как прямо на глазах стареет Мэйонд. Молодое красивое лицо вмиг покрылось морщинами, спина уродливо сгорбилась, глаза наполнились ужасом... и потухли.
Некоторое время стояла удивительная тишина. Даже странно, насколько сильное облегчение может принести смерть одного мелкого... человечишки.
- А... что с его желанием? - тихо спросила я.
- Исполню, конечно, - улыбнулся Штефан, галантно предлагая мне руку. - Разве со мной ты не будешь счастлива?




  
  
  5.                      Должно было кончиться...
  
                           Тихонов Дмитрий 
  
  Сквозь широко открытые ворота шумная людская река впадала в бурлящее красками, голосами и запахами море столицы. Миновав угрюмых усталых стражников, Йор вошел в город, и на душе у него сразу стало легче. По крайней мере, не придется ночевать под стенами, бессмысленно растрачивая драгоценное время. 
    Молодой волшебник улыбнулся грохочущему вокруг водовороту разноязыкой толпы - когда-то он уже бывал здесь, и этот город ему нравился. Если бы он мог, остался бы тут навсегда. Открыл бы свою лавку, обзавелся женой, детьми... 
    Прочь, прочь, тоскливые мысли! Путь выбран, и нет никакого способа свернуть с него. Йор знал, что ему не суждено найти постоянного пристанища, ведь он - волшебник, а в целом мире невозможно отыскать хотя бы одного оседлого волшебника. Все они, и неоперившиеся юнцы, и седые старцы, постоянно двигались по миру, стараясь не останавливаться в одном месте дольше, чем на неделю. Йор слышал много легенд о том, почему маги без перерыва путешествуют, но ни одна из них и близко не подошла к жуткой правде. Людям было невдомек, что могущественных и непобедимых колдунов гонит по дорогам страх. О да, все они боялись, и мучались ночами от ужасных кошмаров, и вздрагивали от любого шороха, но простым смертным никогда не выдавали своего секрета. 
    Ибо таков был закон: за силу надо платить. Их могущество было нарушением мировой справедливости, и для восстановления ее мир породил Палачей. За каждым волшебником охотился его собственный Палач, беспрерывно шедший по следу, чувствующий магию своей жертвы, стремящийся отыскать и уничтожить ее. И чем могущественнее и искуснее был колдун, тем сильнее и кровожадней был его Палач, и не было способа одолеть их или договориться с ними. 
    Бесконечные дороги мира спасали магов, но рано или поздно каждый из них оставался один на один с Палачом, и тогда его ждала страшная и жестокая смерть, какой нельзя пожелать и врагу. Вместе с погибшими магами и их колдовской силой навсегда исчезали из мира и Палачи. Они не были ни людьми, ни демонами - странные, извращенные создания, порождения темной составляющей Жизни, изломанные отражения тех, кого они преследовали. Никто из волшебников не знал, как выглядит его Палач, где находится, чувствует незримый след или потерял его... 
    Жизнь каждого владеющего магией висела на волоске, и именно страх смерти превратил их в одиноких бродяг, принесших свое спокойствие и благополучие в жертву пьянящей колдовской силе, мудрости и познанию. 
    Мало кто из них жалел о сделанном выборе, а те, кто жалел, недолго смотрели на солнце - однажды желание идти вперед покидало их, и они оставались на месте или поворачивали назад, чтобы встретить свою гибель. 
    Йор шел по утонувшим в синей мгле сумерек улицам, вслушивался в затихающий на ночь гул жизни и думал о том, сколько бродячих лекарей могли опередить его сегодня. Ибо не было в стране человека, который не знал бы о болезни короля. О ней кричали глашатаи на всех перекрестках, обещая любую награду тому, кто сможет излечить правителя. 
    Он уверенно двигался сквозь лабиринт переплетающихся улиц, находя дорогу опытным чутьем человека, бывшего в сотнях больших городов. Наконец, когда мир окончательно погрузился в ночь, Йор вышел к дворцу правителя - башни, черные в темноте, вздымались в небо, грозя достать остриями шпилей до звезд, в свете фонарей призрачно белели мраморные ступени лестницы, ведущей к парадному входу. 
    Молодой маг быстрым шагом пересек площадь, взбежал по лестнице к дверям - и там перед ним скрестились алебарды. Стражи, закованные в черные траурные доспехи и потому почти не различимые в тени, не намеревались пропускать его. 
    - Кто? - спросил один из них равнодушным голосом. - Зачем? 
    Йор перевел дух и сказал: 
    - Волшебник я, Йор-из-Сорла, вашего правителя излечивать пришел. 
    В ответ равнодушное: 
    - Никто не входит ночью во дворец. 
    - Но ведь... он же болен, дорога каждая минута! 
    - Никто не входит ночью во дворец. Иди прочь. 
    Йор от негодования на мгновение потерял дар речи. Отчаянно жестикулируя, он все-таки нашел слова, застрявшие где-то в глотке: 
    - Вы же губите его, дурачье! 
    И столько отчаяния было в этой фразе, что стражи заколебались. Однако у них был приказ, и нарушать его они явно не собирались. Йор понял, что сейчас снова прозвучит "Никто не входит ночью...", но тут в богато украшенной створке ворот открылось небольшое окошко. Из него хлынул теплый алый свет, и показалось заросшее седой бородой лицо. 
    - Что за шум? - спросило лицо. 
    Йор поспешно поклонился и сказал: 
    - Приветствую! Я волшебник по имени Йор-из-Сорла, прибыл сюда, откликнувшись на зов, дабы попытаться в меру своих сил излечить вашего благословенного правителя от постигшего его недуга. Вот уже несколько дней спешу я без остановок, чтобы успеть оказать помощь. Позвольте же... 
    Кастелян прервал его: 
    - У нас верят, что тот, кто приходит ночью, приходит со злом. Не знаю, так ли это... но я долго живу, и видел множество людей, приходивших со злом в ясный полдень... так почему бы и благодетелю не явиться под покровом тьмы. Пропустите его. 
    Стражи повиновались, за дверями что-то громыхнуло, и они открылись. Йор вошел внутрь и оказался лицом к лицу с жилистым стариком в кольчуге, сжимавшим в руке масляный фонарь. Старик кивнул: 
    - Я - Глег, кастелян и начальник Дворцовой Стражи. На твое счастье, колдун, я как раз решил проверить посты. Иначе бы тебя не впустили. 
    Йор усмехнулся: 
    - Я бы нашел способ войти... 
    - Понимаю. Но тогда вместо награды ты получил бы стрелу между лопаток. 
    Волшебник пожал плечами. 
    - Я кое-что слышал о тебе, Йор-из-Сорла. Ты ведь бывал здесь раньше? 
    - Да, несколько лет назад... я тогда... вытащил из тюрьмы одного человека... 
    Глег кивнул: 
    - Я тогда мельком видел тебя... и запомнил. Думаю, тебе можно доверять... Ладно, иди за мной. 
    И они шли по темным коридорам, сквозь гулкую пустоту огромных залов, поднимались и опускались по бесконечным лестницам, мимо неподвижных стражников, мимо висящих на стенах причудливых гобеленов. Наконец, когда он уже потерял счет пыльным стертым ступеням и безжизненным комнатам, Глег отворил перед ним инкрустированные золотом двери, ведущие в покои короля. 
    И сразу в нос магу ударил запах - мерзкий запах разлагающегося трупа. Однако Йору было не привыкать, он лишь на мгновение зажмурился от яркого света множества факелов и шагнул через порог. Здесь, среди бесполезной роскоши и одряхлевшего величия, жила сама смерть, ее смутная тень скользила по богатым коврам, покрывавшим стены и пол, отблеск ее жадных глаз плясал на развешенном вокруг оружии и золотой посуде. У дальней стены, на огромном высоком ложе покоилось тело короля. Йор подошел поближе, стараясь не обращать внимания на запах, который, казалось, вот-вот начнет разъедать глаза. У подножия ложа неподвижно сидел, уткнув лицо в колени, маленький горбатый человечек в нелепой цветастой одежде. Шут, догадался Йор. 
    Король был по грудь укутан одеялом, и были видны лишь его лицо и руки, покрытые уродливой багровой гноящейся коростой. На месте правого глаза пузырился отвратительно-гладкий гнойник, тяжелое хриплое дыхание с трудом вырывалось из полуоткрытого рта. Йор протянул руку и приподнял верхнюю губу умирающего - так и есть, в разлагающихся деснах копошились маленькие белые личинки. 
    Он повернулся к застывшему чуть позади Глегу: 
    - Как давно это началось? 
    - Около полутора месяцев назад. В полнолуние. Государь почувствовал недомогание и слег, и с того времени ему становилось все хуже и хуже. 
    Йор вспомнил радостно шумевший рынок у ворот и спросил: 
    - Народ догадывается, что все так плохо? 
    - Они знают, что Государь болен, но не представляют, как и насколько серьезно. Народ должен верить в короля. Придворным лекарям под страхом казни запрещено говорить что-либо о болезни, а кроме них, шута, первого советника и меня, сюда больше никому хода нет. 
    - Даже супруге? 
    - Мой господин уже семь лет вдовец... 
    - Понятно... до меня был еще кто-нибудь приезжий? 
    - Были два лекаря, странные такие, алхимики вроде бы... и один волшебник - все стоял у постели, читал заклинания по книге. 
    - Помогло? 
    - Нисколько. Скорее, наоборот... через неделю мы выгнали его из города. 
    Стало быть, шарлатан или совсем еще новичок, подумал Йор. Опытный волшебник помнит заклятья наизусть и никогда не станет читать их по книге, а уж тем более делать это на людях. Чтение книг с заклинаниями - интимное и страшное дело, и, открывая книгу, никто не сможет с уверенностью сказать, что ему удастся закрыть ее. Свою собственную Йор хранил в специальном тайнике и приходил к нему раз в три года, чтобы за одну ночь прочесть столько, сколько сможет. Магические книги бесконечны, как само мироздание, и так же таинственны, непознаваемы и опасны. 
    - О чем задумался, волшебник? 
    Йор вздохнул: 
    - О деле. У короля были враги? 
    - Последнее время обстановка при дворе напряженная. Но спроси любого в королевстве, и он тебе скажет, что лучшего правителя у нас никогда не было... думаешь, его заколдовали? 
    - В одночасье подобным недугом заболеть сложно. Да и полнолуние, ты говоришь, так? 
    - Да. 
    - Вот видишь... погоди, кое-что еще... 
    Йор нагнулся над телом и кончиками пальцев коснулся горячего лба. Потом закрыл глаза. Тьма расступалась перед ним, тьма безжалостно ломала его, влекла куда-то по одной ей ведомым путям... Йор все сильнее и сильнее давил пальцами на лоб короля, отдавшись потоку тьмы, надеясь, что она вынесет его к цели - и вдруг услышал! 
    Несколько слов на неизвестном ему языке, отрывок из какой-то речи, злые, злые слова, полные разрушения. Они вломились в его уши сплошным потоком зловещей тарабарщины и так же внезапно исчезли, оставив после себя лишь звенящую тишину. Йор впервые слышал эти слова, и их значение было ему непонятно, и являлись они лишь крохотным отрывком из длинного заклинания, но он догадывался, что это проклятье. 
    Он убрал руку со лба короля, чувствуя, как от виска стекает по щеке струйка пота. 
    - Ну что? - спросил тревожно Глег. 
    - Ваш государь, скорее всего, проклят. 
    - О! Великие Боги! Как?.. 
    - Пока не знаю... но я берусь. Либо сниму заклятье, либо через три-четыре дня он умрет. 
    Глег сжал кулаки, а шут, подняв голову, вдруг громко заявил: 
    - Что за чушь! Спроси любого в королевстве, и тебе скажут, что наш повелитель не может умереть! 
    - Заткнись, дурак! - рявкнул на него кастелян и обратился к Йору: 
    - Ты закончил здесь, волшебник? 
    - Да. 
    - Тогда пойдем, а то я уже не могу выносить этого запаха... 
    Они вышли в темный коридор. Глег плотно закрыл двери и, глубоко вздохнув, спросил: 
    - Ты не можешь обещать, что вылечишь его? 
    Йор покачал головой: 
    - Нет, конечно. Все зашло слишком далеко, и очень нелегко будет справиться. Но я попробую. Сделаю все, что смогу. 
    - Спасибо. Что тебе сейчас нужно? 
    - Комнату, кувшин горячей воды, лист пергамента... можно чего-нибудь съестного, я проголодался. 
    - Хорошо. Чем собираешься заняться сейчас, если не секрет? 
    Маг усмехнулся: 
    - Не секрет. Просплю до утра. Силы нужны, а веки уже еле поднимаются. 
     
    *** 
    Проснулся он с первым лучом солнца, умудрившимся сквозь единственное узкое окно осветить почти всю его комнатушку. Снаружи шумел утренний город. Йор поднялся, умылся водой из кувшина, оделся и сел за стол. Перед ним был лист пергамента, приятный на ощупь, чистый, только в самом верху красовались непонятные слова - те самые слова, которые он услышал вчера, прикоснувшись пальцами к голове умирающего короля. Прежде, чем лечь спать, он записал их, на всякий случай, хотя они твердо отпечатались в его сознании. Уже одно то, что удалось нащупать путь заклинания и даже поймать отрывок из него, говорило, что проклятье наложено сильным, но не очень опытным колдуном, а значит, и с самим заклинанием не должно было возникнуть особых проблем. Однако они возникли. 
    Йор смотрел на написанную перед ним тарабарщину и не находил ни одного знакомого звукосочетания, даже такой порядок расстановки ударений он видел впервые. Это не имело ничего общего ни с одним из известных ему магических языков и больше всего походило на совершенно бессмысленный набор звуков. Видимо, это был шифр, специально изобретенный звуковой код, призванный скрыть истинную структуру заклинания. И нужно было эту головоломку разгадать. 
    Йор интуитивно чувствовал, что решение рядом, совсем близко, но уловить его никак не удавалось. 
    Дверь открылась, вошла толстая неповоротливая служанка, несущая широкий поднос, на котором покоился завтрак - ломоть сногсшибательно пахнущей баранины, жареной с чесноком, четверть каравая хлеба, три яблока и графин с питьевой водой. Не сказав ни слова, она поставила все это богатство на стол и вышла. Странно. Вчера вечером еду приносила другая, и тоже молчала, даже не поздоровалась. 
    Наверное, Глег запретил им разговаривать, боится распространения слухов, решил Йор и, взяв с подноса яблоко побольше, опять уставился на проклятые слова, надеясь выявить хотя бы одну знакомую закономерность. 
    Вдруг хлопнула дверь, Йор поднял глаза, ожидая вновь увидеть толстую служанку или Глега, и остолбенел - в комнату вошла молодая, стройная девушка в одежде служанки. В руках у нее находился еще один графин с водой. 
    Йор судорожно вдохнул, растерявшись, потерявшись, забыв себя и все вокруг - это была она. Длинные рыжие волосы, заплетенные в две толстые медно-блестящие косы, большие встревоженные глаза, зеленые и глубокие, как море, которое Йор видел лишь однажды в своей жизни. Лицо, снившееся ему почти каждую ночь, красивей которого он не встречал. И даже аромат, который она принесла с собой, казалось, был ему знаком. 
    Девушка тоже выглядела растерянной, в движениях ее скользила какая-то неловкость, словно она не ожидала увидеть его в этой комнате. Потом она подалась вперед и спросила: 
    - Это ты... волшебник... по имени Йор-из-Сорла? 
    Голос, тот самый, завораживающий, сводящий с ума голос, который он слышал в своих снах.. Сердце провалилось куда-то, затрепыхалось испуганно, будто пойманный в капкан заяц. 
    Йор, не отрываясь, смотрел на нее. Столько лет, столько чертовски тяжелых лет он мечтал о ней, он создавал ее образ в своих мыслях, тщательно оберегая, храня, лелея его, он ждал, он надеялся встретить ее, но все же не смел верить в ее реальность - и вдруг она появилась... она нашла его сама... она спросила... 
    - Да, - сказал он, поняв наконец ее вопрос. - Так меня зовут. 
    Она подошла ближе: 
    - Ты будешь лечить короля? 
    - Да... я... уже занимаюсь лечением... 
    - А ты действительно сможешь помочь ему? 
    - Ну... да, я могу. Сделаю все, что смогу. 
    - Спаси его, - попросила она жалобно, и в бездонных глазах ее была мольба. - Спаси его, пожалуйста. Он хороший человек. Он не заслуживает... такой смерти... 
    И она вдруг развернулась и вышла, исчезла, как будто и не было, только еще мгновение слышны были ее легкие шаги в коридоре - точно шелест ветра в высокой траве. 
    Забыла отдать графин... Йор чертыхнулся - графин был просто предлогом, ведь у него уже есть один. Он вспомнил ее изящные холеные пальцы, совсем не похожие на пальцы служанки. Она следила за той толстухой и выяснила, где его поселили - но кто же тогда эта прекрасная девушка, будто бы вышедшая из его грез и снов?! 
    Он схватился за голову, не понимая, что происходит. Была ли она реальна? Была ли она? 
    Йор вскочил, опрокинув стул, бросился к окну, и трезвый, реальный солнечный свет охватил его и успокоил. Он усмехнулся: выходит, та, которую он придумал и считал своим идеалом, существует на самом деле. Забавно. Вот как бывает: живет себе человек, мечтает о девушке, неделями, месяцами, годами мечтает об одной и той же девушке, уверенный, что такой нет и не будет никогда, а потом встречает ее - и слова застывают в горле, и голова перестает работать, и жизнь становится с ног на голову, а все устремления и цели, до этого ясные и очевидные, вдруг идут задом наперед... 
    Задом наперед? К чему бы это? 
    Йор понял. Он кинулся к столу, схватил пергамент, макнул перо в чернила и, стараясь не спешить, тщательно проверяя и перепроверяя каждую букву, переписал услышанное вчера заклятье наоборот - от конца к началу. А, переписав, прочитал то, что вышло - и не мог удержаться от смеха: перед ним был отрывок из старинного, хорошо известного заговора, помогавшего обрести крепкое здоровье и долголетие. Колдун, кто бы он ни был, мастерски использовал силу слова, направив энергию заклинания в обратном направлении. Такой трюк мог удаться далеко не каждому. 
    Йор наконец отсмеялся и вдруг осознал, что, не навести его прекрасная зеленоглазая гостья, король был бы обречен, ведь несчастный глупый волшебник просто потратил бы впустую время, пытаясь разгадать шифр, которого не было и в помине. Что ж, целое королевство должно быть ей благодарно. Йор снова улыбнулся, и тут, церемонно постучавшись, вошел Глег. 
    - Как идут дела? - спросил он. - Никто не мешал тебе? 
    Йор повернулся к нему: 
    - Нет, кроме неразговорчивой толстухи, меня никто не беспокоил. А дела, мой дорогой друг... дела идут прекрасно! Можешь быть уверен, я вылечу короля. Только тебе придется послать кого-нибудь на рынок, мне понадобятся некоторые ингредиенты. 
    Через несколько часов, когда слуги принесли все, что требовалось, Йор, успевший к тому времени сытно пообедать и набраться сил, отправился в спальню короля. Уродство умирающего неприятно поразило его - чистый и равнодушный солнечный свет, льющийся из распахнутых окон, ничего не скрывал. Вместе с Глегом они все-таки вывели из комнаты шута, который обозвал их безжалостными глистами, но все же пожелал магу удачи. Вообще, волшебство неудобно творить при свете дня, ибо те силы, что будит колдун, предпочитают тьму, однако Йор опасался, что до ночи состояние короля ухудшится настолько, что, даже сняв проклятье, уже невозможно будет вернуть его с последней дороги. Глег похлопал его по плечу и молча вышел, закрыв за собой двери. 
    Завесив все окна и потушив факелы, так, что комната погрузилась в серый полумрак, Йор сел рядом с ложем, положил перед собой нож и кусок материи, взял короля за руку и закрыл глаза. Он чувствовал сухие, горячие пальцы, чувствовал, как слабо бьется сердце этого человека, слышал его дыхание, чувствовал зло, поселившееся в его теле, и чужеродную темную силу, породившую это зло. 
    Тьма обняла Йора, окутав его мягким холодом, растворяя его в себе, в бесконечных мертвых снах и ужасных фантазиях. А потом Йор заговорил - и воздух вокруг запульсировал, и вздрогнули занавеси, и побежали хрупкие трещины по стенам от его слов. Древнее заклинание стекало с губ, вибрируя, распадаясь на тысячи осколков и собираясь вновь за долю секунды, могучей рекой лились слова, смысла которых давно уже никто не помнил - слова истинного языка, языка созидания и разрушения, с помощью которого древние боги творили мир. Слова эти были смыслом и сутью, первоосновой и протяженностью, и мощь их была бесконечна. Ничто, будь оно мертвое или живое, не может противиться истинной речи, и зло, съедавшее короля, не могло - повиновалось и отдало себя во власть мага. Тот крепко сжал пальцы умирающего и закончил заклятье - и пальцы вдруг потемнели, опухли, рука, задрожав, напряглась. Тут Йор схватил с пола нож и уколол королю указательный палец. Потом сдавил его, и из ранки выступила темная, густая кровь. Крупной каплей сорвалась она вниз, но Йор успел подставить тот самый кусок материи, и она расплылась по ткани багровым пятном. 
    - Я поймал тебя, - улыбаясь, прошептал маг. По лицу его струился пот. С трудом поднявшись, Йор вышел в коридор и, подойдя к висящему на стене факелу, сунул окровавленную тряпицу в огонь. 
    Будто бы что-то шевельнулось в застывшем воздухе, пламя жадно поглотило наполненную злом кровь - и все кончилось. Йор устало вздохнул. 
    Из густых теней, наполнявших коридор, появился Глег. 
    - Все, - сказал ему маг. - Проклятие снято. Пора заняться лечением. 
    Глег удивился: 
    - Лечением? 
    - Я уничтожил лишь магию, подпитывающую болезнь, но сама болезнь осталась. Справиться с ней будет несложно, ведь она не имеет реальных причин, да и организм самого короля теперь будет бороться. Когда начнутся сумерки, приходи ко мне - я приготовлю все необходимое. 
    Спустившись к себе в комнату, Йор несколько минут просидел у окна без движения, просто наслаждаясь ярким солнечным светом, не оставляющим места для тьмы и ее обитателей. Где-то там, в этом прозрачном мире, было существо, жаждущее его смерти. Он знал, Палач почувствует сотворенное колдовство, даже если находится за сотни миль, и поспешит сюда, чтобы расправиться с ним. 
    Йор вернулся к столу, загроможденному разным "хламом", купленным слугами на рынке по приказу Глега. Засучив рукава, он тщательно растолок в медной ступке несколько волчьих зубов, потом растер сухой полыни, добавил немного молока, плюнул и перемешивал все это до тех пор, пока не получил густую светло-зеленую массу. Затем шепотом произнес над ней несколько темных, плотных, сильных слов, чтобы увеличить эффективность получившейся мази. 
    Передохнув пару минут, Йор взялся за изготовление еще одного снадобья: взял корни можжевельника, аккуратно промыл их и принялся резать на мелкие кусочки. Тут вдруг открылась дверь. Уже догадываясь, кто это, маг поднял взгляд - точно... 
    Она стояла у двери, все в том же сером невзрачном платье, однако уже без графина. Девушка шагнула вперед, не отрывая от Йора странного испуганно-восторженного взгляда, и спросила шепотом: 
    - Я не мешаю? 
    Йор, изо всех сил борясь с подступающей к щекам горячей краской смущения, отрицательно помотал головой, не в силах выдавить из себя ни слова. Такое часто случалось, когда он сильно волновался: слова просто останавливались где-то на полпути, терялись в глотке, забывая дорогу наружу. 
    Наверное, головой он помотал слишком уж усердно, потому что девушка улыбнулась, отчего Йор чуть не позабыл, как дышать, и спросила уже чуть громче и смелее: 
    - Ты ведь не сказал кастеляну, что я была здесь? 
    На этот раз маг сумел совладать с собой и своей речью и, продолжая нарезать коренья, ответил: 
    - Нет. 
    Девушка снова улыбнулась: 
    - Спасибо. И не говори никому, прошу. А ты... всегда такой молчаливый? 
    Йор неуклюже взмахнул рукой, указывая на окружавшие его предметы: 
    - Просто... я очень занят сейчас. 
    Она подошла еще ближе и принялась с любопытством наблюдать за руками Йора, а потом робко спросила: 
    - А что ты сейчас делаешь? 
    - Настойку готовлю. Для... для короля... чтобы вывести из него вред... 
    Йор наконец закончил с корнями, положил их в чайник, добавил туда оставшуюся полынь и залил все это водой. Закрыв чайник, он положил руки на его бока и вдруг выкрикнул в пространство три грозных, непонятных слова, состоящих словно из одних только шипящих звуков. Девушка испуганно отшатнулась, а в чайнике, будто отвечая на том же неизвестном языке, что-то зашумело - все сильнее и сильнее - он закипал. 
    Она удивленно вскинула брови и хихикнула: 
    - Ничего себе! 
    - Ерунда, - бросил Йор и убрал руки с чайника. - Однажды я сжег целую деревню. 
    Девушка ахнула, недоверчиво глядя на него: 
    - Как... целую деревню? 
    - Почти так же... просто времени заняло больше... 
    - А... люди? 
    - Там не было людей. Только мертвецы и демоны. 
    Она побледнела и замолчала. Йор понял, что испортил весь разговор, и тоже не говорил ни слова, разбирая царящий на столе беспорядок, не зная, как выйти из сложившегося неловкого положения. Не удержавшись, он поднял на нее взгляд и снова почувствовал, что сердце замирает в груди - как все же она была красива, нереальна, наполнена звездной, таинственной жизнью, словно и вправду вышла из чьих-то грез. Девушка повернулась к нему и вдруг выпалила: 
    - Ты настоящий волшебник! 
    "Это ты великая волшебница", хотел ответить Йор, но вместо этого сказал: 
    - Иногда я об этом жалею. 
    - Почему? 
    - Слишком много всего... хочется покоя... 
    Она кивнула, а потом, безуспешно пытаясь скрыть волнение, спросила: 
    - Как дела у... Государя? Как он? 
    - Все хорошо. Я уже расколдовал его. Думаю, вскоре поправится. Еще... 
    И тут... Йор потом с трудом мог вспомнить... она потянулась к нему, не успевшему ничего понять от неожиданности, поцеловала в губы и, сверкнув рыжими косами, скрылась за дверью. Маг замер, ее поцелуй еще горел у него на губах, сжигая пространство, время и кружащиеся в беспорядочном водовороте мысли. Он падал, проваливался сквозь пол, стены и землю в горячую пропасть, дышащую нелепым счастьем и глупыми мечтами. 
    Забытые боги, что происходит?! Йор сел и обхватил голову руками, не понимая, где он и что с ним. Мир вокруг исчез, растворился бесследно, остались лишь чистые зеленые глаза, полные восторженного изумления. Ведь она на НЕГО так смотрела! 
    Он улыбнулся самому себе - никогда бы раньше не подумал, что какая-нибудь девушка сможет повлиять на него подобным образом. Смешно! Женщины были нечастыми гостями в его жизни, они появлялись из ниоткуда и исчезали без следа, и он расставался с ними без сожаления, мечтая лишь об одной. И вдруг - вот она! Она есть, она настоящая, как эти стены, как деревья, как гудящая внизу площадь. Она где-то рядом... 
    Укутав чайник плащом, чтобы остывал медленнее, Йор лег на кровать и принялся смотреть в потолок. Определенно, этот потолок, этот дворец, весь этот город за одни только сутки успели стать самым важным в его жизни. Все было здесь: и дело, и сам он, и она, странная, удивительная, сотканная из снов и мечтаний. 
    И Палач тоже шел сюда. 
    Йор вздохнул и, закрыв глаза, подумал, что хотел бы остаться здесь, остаться с ней, навсегда. А потом заснул... 
    Разбудила его крепкая рука Глега. 
    - Смеркается, волшебник, - сказал он. 
    Йор вскочил, спросил, снимая с чайника плащ: 
    - Как Государь? 
    Глег улыбнулся, и светлая улыбка эта странно смотрелась на его обветренном, старом, седом лице. 
    - Хорошо, - ответил он. - Гораздо лучше. Пойдем, сам увидишь. 
    - Зови слуг. Нам сейчас потребуется помощь. 
    Глег кивнул и вышел. Йор вылил получившийся отвар из чайника в графин, взял ступку с мазью и отправился в покои короля. 
    Едва переступив порог, он уже почувствовал изменения. Не было больше того страшного запаха, и сама спальня словно преобразилась - как будто стены раздвинулись, и воздух стал прозрачнее, и оружие на стенах - чище. Человек на ложе по-прежнему был без сознания, и на теле его уродливо топорщились струпья и гнойники, но дышал он уже легче. 
    Глег и несколько слуг стояли вокруг ложа, и на их лицах читалась надежда - они вновь поверили в будущее. Йор протянул им графин: 
    - Сильно разбавьте водой, нужно напоить этим Государя. 
    Слуги бросились исполнять приказание. Через несколько минут они, бережно приподняв голову своего повелителя, осторожно заливали ему в рот лечебный напиток. Больше половины его текло мимо, на покрытую коростой шею и расшитую золотом сорочку, но кое-что все-таки попадало в пищевод, а потом в желудок, и вот Йор сказал: 
    - Хватит. Переверните его на живот. 
    И, только успели это выполнить, как короля вырвало. Судорожно дернувшись, он изверг из себя струю густой желто-коричневой жижи, в которой копошились толстые белые черви. 
    - О, боги! - с ужасом и отвращением выдохнул Глег. 
    - Еще раз, все сначала! - скомандовал Йор. И опять слуги поили короля отваром и переворачивали его на живот по знаку мага, и опять была мерзкая жижа, правда уже без червей. Им пришлось повторять эту процедуру снова и снова, а когда отвар закончился, вместо него стали использовать обыкновенную воду - давно минула полночь, когда, наконец, желудок несчастного правителя стал исторгать из себя чистую жидкость. 
    - Прекрасно, - сказал Йор и протянул уставшим, но довольным слугам ступку с мазью. - А теперь тщательно, тонким слоем смажьте этим все его тело, каждый струп, каждую болячку. Потом укройте потеплее одеялом и идите спать. Я, пожалуй, уже пошел... 
    Он спустился в свою комнату, разделся и лег, но сон не приходил - лишь ее образ стоял перед глазами, лишь ее голос журчал в ушах, заставляя сердце биться все быстрее. Нужно найти ее, обязательно найти! Попробовать уговорить пойти с ним, а если не согласится - так хотя бы взглянуть на нее еще разок. 
    Когда на востоке посветлел горизонт, Йор все-таки уснул. 
    И вновь разбудил его Глег: 
    - Вставай, волшебник! Пора! Просыпайся! 
    Маг открыл глаза. Судя по солнцу, пылающему в распахнутом окне, уже около полудня. Но ярче всех солнц светилось лицо Глега, глаза его умиленно слезились, радость скользила в каждой морщине, он словно помолодел на десяток лет. Едва взглянув на кастеляна, Йор понял, что случилось. 
    - Государь пришел в сознание, - глотая слова от счастья, сказал ему Глег. - Сегодня утром наш Государь очнулся. И сейчас он требует тебя к себе. Поторопись! 
    Йор кивнул, поспешно оделся, и они пошли наверх, однако, вопреки ожиданиям мага, Глег свернул не к спальне короля, а совсем в другую сторону, и повел его по петляющим бесконечным коридорам и лестницам, пояснив: 
    - По желанию Государя, утром его перенесли в другие покои. Тут недалеко. 
    Однако им пришлось еще долго плутать по запутанным переходам, прежде чем они вошли наконец в просторный, сияющий богатым убранством зал с огромными окнами, благодаря которым все в нем было залито светом, заполнено им, и каждая пылинка сверкала в жарких лучах полуденного солнца. 
    Йор увидел в центре зала ложе и короля на нем. Он был пока очень слаб, худ и бледен, и шелковая повязка прикрывала все еще гноящийся глаз, но короста сошла уже, оставив после себя розовые шрамы. У ног короля сидел улыбающийся во весь рот шут, и, казалось, даже костюм на нем стал ярче и чище. 
    Вокруг стояли еще какие-то люди в богатых цветастых одеяниях, но Йор не успел их как следует разглядеть, потому что, как только он вошел, в зале наступила полная тишина, и король, чуть приподнявшись на локте, слабо поманил его рукой. 
    Йор приблизился и поклонился. Король поморщился: 
    - Не стоит, волшебник. Это я должен кланяться тебе. Видят боги, я так и сделаю, когда смогу встать на ноги. Дайте же ему стул! 
    Стул тотчас возник сзади, и Йор сел, не отрывая взгляда от лежащего перед ним человека. 
    - Ты и есть тот, кого называют Йор-из-Сорла? - слабым шепотом спросил король. 
    - Да, Государь. 
    - Называй меня просто Кнелл. Это мое имя. После смерти жены я ни разу не слышал его. Кому как не тебе, давшему мне новую жизнь, звать меня по имени. 
    - Ладно... Кнелл. 
    - Ты совершил очень важное и полезное дело, Йор. Конечно, ты спас меня, но это ерунда, я всего лишь человек, на семь глупых лет переживший свою любовь. Я не боюсь смерти. Ты сделал другое - ты спас страну. Да, да, не удивляйся. У меня нет наследников, а вокруг - толпа иноземных правителей и лживых здешних дворян, которые за вежливыми волчьими ухмылками прячут свои пороки. Они бы разорвали эти земли, развязали бы войну... Я страдаю оттого, что мне не на кого опереться... 
    Король помолчал, переводя дух, потом продолжил: 
    - Уверен, эта болезнь - результат чьих-то козней. Мой двор прогнил, хотя здесь все еще много преданных мне людей, например, старый рубака Глег, с которым ты уже знаком. Но какова цена преданности, если у династии нет опоры? Какой смысл держаться за мир, если после моей смерти он все равно рухнет?.. Ты - хороший человек, Йор, и я с удовольствием побеседовал бы с тобой подольше, но сил еще мало и потому давай перейдем сразу к делу. У меня к тебе всего два вопроса. 
    - Какие? 
    - Первый: что ты хочешь в награду за свои услуги? Насколько я знаю, обещали все, что угодно. Что же угодно тебе? 
    Йор не знал, что просить. Она была здесь, он видел ее, помнил ее поцелуй - о большей награде и мечтать не приходилось. Увидеть бы ее еще раз... Но ответить все же пришлось, и он сказал: 
    - Может, коня... и денег немного, чтобы до границы добраться. 
    Король улыбнулся, сзади, в толпе, кто-то захихикал, шут повалился на пол, хохоча во весь голос, суча ногами в воздухе и выкрикивая: 
    - Ой, не могу! Убил! Без ножа зарезал! Насмерть! 
    Король заговорил, и смех разом смолк: 
    - Недорого же ты оцениваешь свою работу. Ну что ж, тогда вот тебе мой второй вопрос: что ты скажешь, если я предложу тебе жениться на моей дочери и стать мне сыном и наследником? 
    Тишина, наступившая в зале после этих слов, была такой, что все слышали, как льется в окна горячий солнечный свет. Йор остолбенел, не зная, верить ушам или нет. Король повторил, и слабый голос его прогрохотал по залу, отражаясь могучим эхом от стен: 
    - Да, я предлагаю колдуну Йору-из-Сорла стать мужем и защитником моей дочери Сиолы, стать наследным принцем, а после моей смерти - правителем и полноправным хозяином всего королевства! Пусть тот из вас, кто считает себя более достойным, выйдет сюда! 
    По цветастой толпе пронесся глухой вздох, но ни один из вельмож не двинулся с места. 
    - То-то же, - сказал король. - Вы сказали свое слово. Грам, тебе я доверяю больше всех. Достоин ли Йор-из-Сорла жениться на моей дочери? 
    Шут гоготнул: 
    - После того, что он сделал, светлый Государь, я сам бы с радостью за него замуж вышел! 
    Король усмехнулся: 
    - Ладно, теперь выслушаем волшебника. Но сначала пусть он увидит Сиолу. Я ведь уже говорил с ней утром, она согласилась и даже обрадовалась моему предложению. Клянусь, никогда и ни за кого не выдал бы я свою дочь против ее воли. Сиола, свет мой, где ты? 
    - Я здесь, отец, - раздалось откуда-то сзади, и при первых звуках этого голоса Йор почувствовал, что сердце его проваливается куда-то в неизвестность, а дыхание замирает в груди. Она подошла и встала рядом с отцом, и золотой солнечный луч запутался в ее рыжих косах. Зеленые глаза весело смотрели на Йора, и тот вдруг понял, что она знает, как он любит ее. Откуда? Почему? Он словно сорвался вниз с шаткого подвесного моста - стать ее мужем! Жениться на ней! О боги, прошлые и будущие, вот оно, все то, о чем так долго мечтал, вот оно, перед ним. Мысли метались в голове, словно раненые звери, сталкивались, путались, рвались. Она ждет, ждет его, и нужно только согласиться - но нельзя, нельзя! Отчаяние тупой болью разлилось внутри, он не мог ответить "да", а она не могла пойти с ним, и пропасть эта была непреодолима. 
    Почему, вдруг подумал он, почему так?! Она - королевская дочь, и не в ее силах оставить все и уйти, но он, он ведь может остаться с ней. Это означает гибель! - Вся жизнь означает гибель! Палач все равно найдет его однажды, хватит же его бояться?! И зачем потом существовать, зная, что счастье было совсем рядом, почти в руках, вспоминать эти глаза и улыбку, зная, что ты упустил все самое ценное в своей никчемной жизни только потому, что испугался смерти, банальнейшей вещи на земле! 
    Подумай, на что ты обрекаешь ее? - Она любит тебя, и пусть все закончится страшно, но вы ведь будете вместе, и для вас обоих именно это важнее всего! Ты нужен ей, и время не будет иметь значения, ибо каждая минута станет вечностью. Ты искал, а она ждала, и судьба дала шанс. - Это не шанс, это ловушка! Но, даже зная о будущем, Сиола хотела бы, чтобы ты остался, пусть и так ненадолго. 
    Сколько есть времени, сколько? Он далеко оторвался от Палача. Месяц? Полтора? Больше? Не важно - достаточно для того, чтобы найти и уничтожить предателей при дворе. Он поможет ей. Поможет ее отцу. Поможет стране. Но это все оправдания, на самом деле он будет с ней... 
    - Что же ты молчишь, волшебник? - спросил король. 
    Йор поднял глаза. Все ждали ответа, затаив дыхание. Сиола пристально смотрела на него, и во взгляде ее появилась тревога. Это конец, все рухнет, все кончится катастрофой, нельзя, нельзя, нельзя... 
    - Да, - сказал он. - Я согласен. 
     
    *** 
    Ветер за стеной кружил в воздухе первые желтые листья, и звезды равнодушно смотрели с прозрачно-холодного неба. Осень подкралась неслышно - днем все еще пахло летом, но по ночам иллюзия исчезала, не оставляя никаких сомнений. 
    Йор сидел на кровати и смотрел на спящую жену. После пышной и многолюдно-веселой свадьбы прошло уже больше месяца, а он все никак не мог налюбоваться ей. Этот месяц был дороже всей его жизни, всех его знаний, и Йор, не колеблясь, отдал бы свою волшебную силу за то, чтобы прожить его снова. Но время не дано поворачивать вспять даже самым искусным из магов. 
    Он не спал уже третью ночь - как только Сиола засыпала, надевал свою походную одежду. Он хотел уйти - но не мог. Не мог оставить ее, свое единственное настоящее сокровище, свой единственный настоящий дар. Не мог отвести от нее взгляда, и так и сидел рядом с ней до утра. Она была в безопасности, хотя не подозревала об этом. Через неделю после свадьбы Йор прошел тем самым темным путем, в конце которого обнаружились перевернутые слова заклятья - и нашел колдуна, наложившего его. А уж выведать имена заказчиков труда не составило, и на следующее утро семерых знатных вельмож обнаружили повешенными на городской площади. 
    Что-то громыхнуло внизу. Йор вздрогнул. В тишине ему послышались шаги. Нет, показалось... нет, снова... Шаги, теперь он не сомневался - уверенные, размеренные, целеустремленные. Кто-то поднимался по лестнице. Все ближе и ближе... 
    Какая разница! Йор посмотрел на Сиолу - рассыпанные по подушке медные волосы, гладкое мягкое плечо, бледное в холодном свете луны. Он нагнулся и прикоснулся к плечу губами - легко, осторожно, чтобы не разбудить ее, чтобы не потревожить спасительный сон. 
    Шаги приближались, тяжелые и резкие, как удары молота. Странное чувство всколыхнулось внутри. Страх? Может быть. Йор смотрел на жену, на контуры ее тела под одеялом, на чуть подрагивающие ресницы, прислушивался к размеренному, спокойному дыханию. Она была совершенна! Какое счастье, что им довелось встретиться в таком огромном мире. 
    Шаги, гремящие на всю вселенную, звучали теперь уже в коридоре - сомнений не оставалось, их обладатель направлялся в спальню. Маг знал, кто это. Палач нашел его. Ну что ж, этим должно было кончиться, этим и кончилось. 
    Йор, не отрываясь, смотрел на Сиолу, словно пытаясь в последние моменты насытить сознание ее красотой. А когда двери сзади с грохотом слетели с петель, он даже не обернулся. 
  
  
  
  
  
  
6.                                     Дальний Предел 
                                         Ина Голдин


Лучо 
   
  Господи, возьми мою жизнь. Возьми мою жизнь и пощади его. 
  Банальная молитва, которую испокон веков возносят родители, теряющие детей. И хоть бы раз Он пальцем шевельнул. Я молился всем богам - и новому, и старым, я и Луну бы умолял, как Эрванн. Но что они сделают? Вытаращат в ответ нарисованные очи, пустые каменные глазницы. Промолчат. 
  Когда они принесли Пиппо домой, он был еще в сознании. Дышал с трудом, со всхлипом, руки елозили по носилкам, кулаки сжимались и разжимались. Стонал - тихо и коротко, будто даже на стон не оставалось сил. И вертел головой. Потом нашел меня глазами: 
  - Отец... 
  - Пиппо, - грудь прихватило холодной пустотой. 
  - Мы не виноваты, - бормотал Филипп. Бледно-рыжие волосы прилипли ко лбу. - Мы не знали...
  Даже сейчас, в предсмертном бреду, он пытался оправдаться. Боялся, что я снова буду его винить. Он всегда был виноват. В том, что мать его умерла так рано, в том, что у него не было братьев. В том, что в детстве имел наглость заболеть чахоткой и кашлял до сих пор. Как же меня раздражал его кашель. Разве мужчины болеют чахоткой? В том, что его тошнило на охоте, что когда-то он свалился с лошади на глазах у всей свиты. В том, наконец, что не смотрел на барышень, а постель делил с оруженосцем. Как отец может простить такое?.. 
  Они донесли его до спальни, осторожно положили на кровать, отвели взгляды, ни в одном из которых не было надежды. И ушли - все, кроме одного. Один остался. Правая рука висела у него вдоль тела, как конечность соломенного чучела. Оружие он потерял. Кто-то прочертил саблей его смазливое личико южанина, и я с удовольствием подумал, что шрам останется по-настоящему уродливый. 
  - Что же ты его не уберег? - холодная пустота подкатывала к горлу, и говорить было тяжело. - Филипп на тебя надеялся. Тоже мне... дружок. 
  Мальчишка вскинул голову. В его темных зрачках была ненависть куда сильнее моей. 
  - Не уберег... Я, что ли, послал его туда? Их там была сотня на него одного, и они резали вашего сына в салат, но вам-то плевать, вы здесь, за стенами, вам всю жизнь было на него наплевать - м-мессир герцог! 
  Я стоял и глотал его обвинения, думая, почему же именно его Господь выбрал, чтобы меня обвинить; а потом я больше не cмог. 
  - Да как ты смеешь, ублюдок! Как ты смеешь так говорить со своим сюзереном! Да я тебя... 
  Он посмотрел на занесенный меч, и в комнате стало очень тихо. 
  - Ну... сделайте это, ваша Светлость, - серьезно сказал мальчишка. - Так он хоть не уйдет в одиночестве. 
  И опустился на колени, подставил шею. 
  - О, боги, - только и хватило меня сказать. - О, боги. 
  Я схватил его за плечо, преодолевая привычное отвращение, выставил за дверь. 
  - Иди к целителю. Пусть посмотрит твои раны. 
  Но он, конечно, никуда не ушел, остался караулить Тихого Всадника в коридоре. 
  Филипп лежал, уже почти мертвый, только грудь поднималась с таким трудом, что я почти чувствовал его боль на каждом вздохе. 
  Он всегда был виноват; и мне показалось таким логичным, что именно его патруль прошляпил вылазку местальцев. Они пробрались через пересохший ров, умудрились поджечь сторожевые башни, застрелить двух дозорных. Он пришел сказать мне об этом. И боялся меня, как всегда. 
  Здесь всегда говорили: ближние укрепления - для нас, дальние - для короля. Мое герцогство - крайняя точка Флории, на ее самой больной границе. Вот и оказываемся мы крайними. Регулярно. Герилье здесь нет конца. Упорные ребята, эти местальцы. После Корвальу на настоящие стычки сил им уже не хватает. Но, видно, разметанный по полям прах Да Косты не дает им покоя. Вот они и дышат этим прахом. И сколачивают все новые банды, неумелые, ободранные и жестокие. С разномастным оружием, неизвестно где купленным, неизвестно кем пожертвованным, как одежда у приютских детей. 
  - Да ты же вообще ни на что не способен, - сказал я ему тогда. - Скоро они будут скакать по нашим землям, как кролики по огороду. Ты же здесь не просто пределы герцогства защищаешь. Ты, чтоб тебя все черти побрали, защищаешь границы королевства! 
  Филипп ничего не говорил. Стоял, понурившись. Он всегда меня боялся, даже тогда, когда я этого не хотел. 
  - Храни нас Бог от того дня, когда ты займешь мое место! За что меня наказали таким наследником? 
  Он наконец поднял глаза. И в глазах его, на самом донышке привычной боязни, было нечто, встревожившее меня. Капелька подлинной ненависти? Начало настоящего отторжения? Теперь я, кажется, понял. Там была гордость - я-то считал, что боги обделили ей моего сына. 
  Он смотрел на меня, слегка выставив челюсть - как делал всегда, когда обижался. Этот жест меня тоже раздражал, выглядел одновременно нагло и жалко. 
  - Я возьму отряд, мы выедем и прочешем лес, - сказал он. 
  - Сделай милость, - сказал я. И не удержался, велел: 
  - Челюсть поставь на место. 
  Он повернулся ко мне спиной: 
  - Пойдем, Умбрио. 
  И двинулся к выходу, вслед - темная длинноволосая тень. Я проводил их глазами с обычным сдерживаемым омерзением: "Вы бы еще за руки взялись..." 
  Но ведь было же что-то. 
  В последний момент - будто толкнуло, будто его мать тронула меня за плечо - сердце ухнуло вниз, я открыл рот, чтобы окликнуть Пиппо, сказать, что не надо, сам поеду. 
  Не окликнул. Глядя из окна, как во дворе он собирает отряд, я урезонивал себя. Пусть расхлебывает, что заварил. Когда-нибудь он станет герцогом де Рампар, и не могу я всю жизнь сопли ему вытирать... 
  Нечего было опасаться. После таких вылазок местальцы обычно отсиживались по кустам. А наткнутся на кого - людей я ему дал опытных, Дюрок и Маланвен прикроют, если что. 
  Но было же что-то. Червоточина в душе. Оттого и решил я к вечеру отправиться сам. Но вечером было уже поздно. Едва зашло солнце, взметнулись сигнальные огни на Дальнем пределе. 
  Вот когда я испугался. Кликнул своих в панике, и мы поскакали туда. Но на полдороге нас встретил гонец. Сам в крови, конь в мыле. 
  - Ваша светлость, там творится что-то страшное... Я не видел такого со времен Да Косты. Там местальцы, мессир. Целая армия. Это уже не герилья, это, пардон, война... Дозорные убиты. Наш отряд разбит наполовину. Нам их не сдержать... 
  Он попытался развернуть коня, желая вернуться в бой. Не смог, рухнул на землю. Я подобрал его на свое седло. Велел Рено и остальным ехать туда. 
  Столько нужно было сделать. Собрать войско, чтоб идти на Дальние. Расставить воинов по замку. Загнать внутрь те полгорода, что окопались снаружи. И послать гонцов. Прежде всего - гонцов. Не герилья. Война. Не ожидали, сир? Я тоже не ожидал... 
  Я не поехал туда. Я променял сына на долг перед королем. Интересно, король пожертвовал бы наследником ради Флории? Впрочем, он - король, а мы - Де Рампары. 
  А потом они принесли Пиппо на носилках, и оказалось, что король, и замок, и Флория - не важны вовсе. 
  Целитель и добрые сестры посуетились рядом, отмыли его от крови, перевязали. Прибежавший маг тряс руками, что-то шептал, слюнявя слова, и вдруг сник. Я отослал его, не спрашивая. 
  - Позвольте, кузен, я их поведу, - Гуго кивнул за окно, на ждущее войско. Вечный родственник на далеком киселе. Ему никогда ничего не светило, но теперь он ожил, захотел командовать. - Мы справимся, кузен. Побудьте с сыном. 
  Мне не следовало кивать, но я кивнул. Сжал его руку. Я знал, что он думает. Гуго думал, что я присоединюсь к ним совсем скоро. Как только Филиппа не станет. 
  Я снова остался за стенами. У богов странный юмор. Еще утром я, как мудрый старый вояка, тыкал щенка носом в лужу, а теперь оказывается, что я послал двадцатилетнего мальчишку против армии. Он умирает за Флорию, а я прячусь в замке. 
  Филипп проворонил одну атаку; но я-то где был, где были мои глаза, мои шпионы? Как мы пропустили их, дали им собраться в армию, обзавестись оружием? Ведь был уже звонок - тогда, когда мы нашли стрелы с черными наконечниками. Истландские стрелы. Эльф так хмурился, на них глядя, что мне стало не по себе. 
  Он усмехнулся: 
  - Не беспокойся, это всего лишь... ностальгия. Это стрелы с моей бывшей родины. Для вас такие наконечники не более опасны, чем любые другие. Они были сделаны для нас. 
  Он никогда не говорил со мной о своей родине. Того, что я знал о Державе, хватало, чтобы не заводить разговор. 
  - Не любое оружие убьет бессмертного, - сказал он. - Однако люди упрямы и умеют учиться. Нас они уже перебили, но на оставшихся стрелах можно хорошо заработать. 
  Но тогда я не поднял тревогу, не сообщил королю. Не задумался о том, что будет, если у местальцев за спиной встанет Истланд. 
   
  Эрванн мак Эдерн появился в комнате бесшумно. Я поднял голову - он стоял у изголовья, положив руку на лоб Пиппо. Обычно эльфы не касаются людей - то ли брезгуют, то ли для них это табу. 
  Эльф прочитал вопрос в моих глазах: 
  - Он еще жив. И ему не так больно, герцог. Но больше я ничего не могу. Нить совсем тонкая и скоро порвется. 
  - Нет, - сказал я. - Нет. 
  Но в глазах Эрванна была только правда, такая чистая и явная, что не получалось ее отрицать: 
  - Этой ночью Луна приготовит для него серебряную дорогу. 
  Рядом с Эрванном было спокойнее. Он излучал безмятежность - как горы, как толстые стволы сосен, как глаза младенца. Даже когда его приволокли из леса - израненного и едва дышащего. Мы знали только, что он ушел после погрома последней эльфийской резервации в Истланде. Как он в этом состоянии сумел из такой дали добраться до Флории - я никогда не понимал и не спрашивал. Эрванн мак Эдерн ар Ши, из дома Виноградников. Обломок погибшей цивилизации. Он не стал мне служить - эльфы не служат. Он без труда мог бы занять место мага или целителя, но среди людей у него не было места. Он просто остался. 
  - Твой отец тебя не любил, верно? 
  Я знал, что вопрос этот - не просто так. Если бы не было никакого шанса, эльф не разводил бы пустые разговоры. Он-то, последний из своего рода, знал, что такое потеря. 
  - У него вообще было мало любви. На меня не хватило. 
  Эльф поправил на Пиппо одеяло. 
  - Он так и не поверил, что я его сын. Я рыжий. Не в его масть. 
  - Я никогда не вмешивался в твои отношения с Филиппом, - сказал Эрванн. - Однако, помнишь, я говорил тебе, что Судьба забирает у нас все, что нам по-настоящему не нужно? 
  Я терпел. Мне требовалось лекарство, неважно, насколько горькое. 
  Он замолчал, и комната молчала, будто Тихий Всадник уже стоял за нашими спинами. 
  - У нас говорили: если чья-то жизнь рвется, нужно найти того, кто нанес удар, убить его и сломать его оружие. В оружии - его душа; она отойдет к тому, кого ударили. Тогда он, возможно, выживет. 
  - Бред, - сказал я. - Безумие. Сказка для детей. 
  Эльф пожал плечами: 
  - Вы обычно называете это чудом. 
  - В любом случае, как я узнаю, кто нанес удар? Пиппо... он уже не скажет. 
  - Ты и не узнаешь, - невозмутимо сказал Эрванн. - И ты не пойдешь туда. Только сам Филипп может это сделать. 
  Я слишком хорошо знал эльфа, чтобы спросить, издевается ли он. 
  - Но ты можешь помочь ему пойти. Если хочешь, я проведу обряд. Я могу влить в его тело твою силу, твою душу, твои умения. 
  - Как это? Поменяешь нас телами? 
  Эльф прищурился: 
  - Когда мне приходится объяснять людям, на это уходит много времени. Это будет его тело - но с твоим здоровьем и силой; его душа и лишь немного - твоя. Я мог бы попросить его оруженосца, хотя он сам жив наполовину. Но ты - отец Филиппа, ваша связь крепче. Подумай, герцог. 
  Иногда Господь все же слышит наши молитвы. 
  - Обряда не хватит надолго, - предупредил Эрванн. - Вы оба продержитесь, может быть, до рассвета. 
  Я отослал добрую сестру. 
  - Подожди, Лучо, - сказал Эрванн. - Ты не боишься? Филипп может и не захотеть тебя спасать.
Сигнальные костры обугливали небо. Их уже должны видеть и Де Лис, и Бастид; скоро они будут здесь. И ратники выстроились по замку, помня свои посты. Во Флории считалось отчего-то, что если не устоит Рампар, не устоит и вся страна. Не знаю, правда ли это; мой отец и дед верили, что правда. Но они выживут: и замок, и королевство, и, если повезет, часть моих солдат. Они выживут и без меня. 
  Я взял Пиппо за руку и стал слушать, как эльф читает заклинание. 
   
   Филипп 
   
  - Я не собираюсь этого делать. 
  Эльф, похоже, не понимал. В камине плясал тощий огонь. На кровати, хрипя, умирал мой отец. 
  - Очень жаль, - сказал я. - Но я никуда не пойду. К утру он умрет, и я стану герцогом. Отцов из-за этого убивают. Даже если любят. А мы с Его светлостью терпеть друг друга не можем. 
  - А ты справишься с тем, что здесь произойдет, если станешь герцогом? - спросил Эрванн. 
  Я заставил себя смотреть в пол. Где, черт возьми, Умбрио? 
  - Отец всегда считал, что - нет. Однако в данный момент он сам, кажется... не справляется. 
  Меня стал разбирать смех, но я знал, что если рассмеюсь, то не смогу остановиться. 
  Отцовский меч бесполезно лежал у кровати. Я никогда не любил этот меч; он был слишком похож на отца. Будто символ мужества, которого у меня никогда не будет. Символ власти - а какая у меня власть? 
  Но рука сама собой потянулась к нему. 
  - Я стану герцогом. А что, у тебя есть возражения? - я знал: если есть, у меня ничего не выйдет. Но эльф только пожал плечами. 
  - Это ваша игра, в которую не следует звать чужака, - он встал, отошел к окну. 
  - Он вроде считал тебя другом, - сказал я его спине. - Извини, я пойду. Мне нужно найти Умбрио. 
  Я не помнил, как нам удалось уйти от них. Не помнил, как ехали домой. Я даже не знал, жив ли он. 
  Коридоры были ярко освещены, одно это освещение кричало об опасности. О страхе. 
  Он сидел там, уронив голову на руки. 
  Сердце ухало, успокаиваясь. Живой. Пусть в крови, пусть кольчуга разорвана, но живой ведь. 
  - Ох, caro... Как они тебя... Ну, покажись. 
  Он поднял глаза. Почти черный от крови, на щеке - прореха. 
  - Господи, твое лицо... 
  Ну, он-то зачем на меня так глядит? 
  Потом он заговорил - тихо, быстро, я еле разбирал: 
  - Простите меня, мой сеньор, я не мог к вам пробиться, меня оттеснили, я пытался, но не успел вовремя, я не успел, простите... 
  - Можешь называть меня ваша Светлость, - плохая была шутка. Не получилась. Он вскочил. Провел ладонью по моему плечу, по груди. А потом на его лице стал расплываться ужас. Он попятился от меня; оттолкнулся от стены и побежал. Я кинулся за ним. Остановился. Неужели он от страха потерял рассудок? 
  Там и страха не было; был ужас, вяжущий, как во сне. Сколько раз мне снилось: снаружи кто-то ломает дверь замка, я пытаюсь удержать ее плечом, но не получается, они все равно вламываются, и я боюсь, боюсь до беспомощного плача... Там, на поле, я не видел Умбрио, не мог до него добраться - везде был только лязг, и их лошади, и летающие куски мяса - они шлепали о землю, разбрызгивая кровь, повсюду это мясо. Меня не вырвало только потому, что нужно было отмахаться - но я не думал, что получится. И они все умирали. Из-за того, что мне слабо было сказать отцу, что я боюсь. Что не нравятся мне эти горящие башни, и эта тишина; поехал бы он, посмотрел. Он будет абсолютно прав, когда скажет... 
  Стой; он ничего не скажет. Удивительно - облегчение, с которым дернувшаяся было душа расправляется, опускается на место. Как же освобождает смерть близкого человека. 
  Перед глазами вдруг ясно встала картина: Умбрио на коленях, подставляет шею под клинок. Мой клинок. 
  Ступеньки ушли из-под ног - отец бы поухмылялся. 
  Как же он ненавидел нас. Впрочем, для Умбрио его ненависть была отраженной. Никогда не забуду, как его перекосило, когда он застал нас вместе. У него вначале и слов не было; он смотрел на нас, стиснув от отвращения зубы. Смотрел, будто на червей. На слизняков. Хуже. 
  Как же он брызгал слюной тогда. Ты, мол, мне не сын. Ну, это понятно... Я сказал ему: хочешь - делай другого наследника. Только, сдается мне, у тебя не получится... 
  Я не мог проиграть ему Умбрио. Тогда, когда я свалился с лошади и растянул ногу - как я валялся на земле и не мог встать, а они все смотрели сверху, и ни один, даже из тех, кто не смеялся, не подумал мне помочь. Все боялись отца. 
  "Не садись на эту лошадь, сынок, она не для слабаков..." 
  Только Умбрио - осадил коня, кинулся ко мне: 
  "Ничего, сеньор, видите, перелома нет, я же вам говорил, эта скотина бешеная, зачем вы ее взяли, обопритесь на меня, вот так... Не пугайте меня так больше, сеньор, ладно?" 
  Я не стал искать его. Я боялся. 
   
  Наверное, я выглядел страшно, вырвавшись во двор. Там было тревожно и суматошно, горели костры, люди разбирали последнее оружие. Разносились беспокойные голоса, плакали дети - пока еще сдержанно. Собирался последний отряд - остальных еще раньше увел Гуго. Они смотрели на меня как-то странно. Может, оттого, что отец умирал. Может, оттого, что я повел целый отряд на бойню. Просто так, чтоб выставиться перед отцом. 
  Кто же из них первым назовет меня "ваша Светлость"? Ведь обязательно найдется тот, кто назовет. И тогда я узнаю наверняка. 
  Следовало ехать с ними; взять с собой мага - эльфа, если тот согласится, нужно было... 
  Эрванн спустился. Появился Умбрио, он вел моего коня. Лицо у него было чужое, рука на перевязи. 
  - Это бред, - сказал я. - Душа в оружии. Почему не игла в утке? Не стеклянный гроб на дереве? Как я узнаю того, кто нанес удар? 
  - Ты его видел, - сказал Эрванн. 
  Верно. Я его видел. 
  - Возьми, - эльф протянул мне меч. Ну и ладно. Это, в конце концов, оружие герцога. Я прицепил ножны. 
  - Поехали, - сказал я Эрванну. 
   
  Дальний предел только называется дальним - на самом деле до укреплений три часа хорошего хода. Чем ближе мы подъезжали, тем яснее я понимал, что до конца не верил в это. Думал, что все это сон. Кошмар. На самом деле я не собирался туда возвращаться. 
  Сукин сын, твердил я в лошадиную гриву. Сукин сын. Кому я это говорил, не знаю. Отцу. Или Богу. Или себе самому. Сукин сын, един в трех лицах. 
   
  Никто не знал, что так будет. Они орали: 
  - Mestalia! Libertad! 
  - По-моему, нашему молодому сеньору не терпится показать им, кто они есть, - ухмылялся Дюрок. - А, мессир? 
  Конь подо мной дрожал; кажется, ему передалась моя дрожь. Спина взмокла. Но зато я чувствовал себя легким, очень легким. 
  Жалкая кучка герильерос. Видали мы уже такие кучки. 
  Впервые в жизни мне по-настоящему хотелось в бой. Глупое ощущение. 
  Мы выехали и почти загнали их в чащу. 
  А потом... потом лес, умеренно опасный, но все же - такой знакомый, лес, который мы привыкли считать нашим - ощетинился оружием. Загудел. Загикал. Ринулся на нас. 
  - Твою ма-а...! - выдохнул Маланвен и не закончил, повалившись с коня. 
  Будто ожили легенды, которыми они пичкали меня у костра, будто воскресли когда еще полегшие либертадорес. Их были сотни и сотни, и все - под кровавыми штандартами Да Косты. 
  - Mestalia libra! 
  - Назад! - орал, срывая голос, Дюрок. Его от страха перекосило. А ведь он был при Корвальу. - Назад! 
  Они гнали нас весело, как гонят оленя. "Хорошая охота", - сказал бы отец. Звук спускаемой тетивы тоже был знаком, только лая собак не хватало. 
  Я всегда ненавидел охоту, и был прав. 
  Он опять скажет, что я трус. Скажет, что это моя вина. 
  Не знаю, как мне удалось развернуть лошадь у самого моста. Меч застрял каким-то образом - точно, как во сне. Наконец мне удалось выдрать его из ножен, и кто-то кинулся на меня - я взмахнул мечом не глядя, от испуга, не соображая даже, свой это или чужой. Вокруг было мокро, красно, жарко. Вокруг убивали. Что-то ударило меня в плечо - вышло обидно, будто неожиданная затрещина. 
  - Уходите! - орал я. Теперь, кажется, меня слышали. Тяжелый, панический конский топот по мосту. Сбоку налетел кто-то еще; без доспехов, в кожаном жилете. В красной повязке на голове. Я рубанул его мечом. Держаться было нечем, левая рука не поднималась. Отец был прав: в драке от меня никакого толку. В боку вспыхнула боль. Клинок местальца прошел между пластинами нагрудника, я даже не успел увернуться. 
  Тень метнулась между мной и местальцем, встретила лезвием его меч, зазвенело. 
  - Уходим, сеньор! Быстрее! 
  Но уходить было нельзя; нельзя, пока все наши не скроются за стенами. Умбрио куда-то исчез; под ногами у меня был мост, залитый кровью; старый короткий мост, который не заслуживал того, чтобы на нем умирать. 
   
  Гуго был на самом верху, со своими лучниками. С той стороны кричали: 
  - Mestalia! Mestalia! Libertad! 
  Укреплениям оставалось недолго. Сколотив армию, местальцы оставались герильерос. Куда им долгая осада или парламентеры. Они кинулись прямо на стены в радостном, отчаянном штурме. Слава Богу, они не доискались катапульт, иначе наше дело уже было бы сделано. Слишком низкие стены, слишком мелкий ров, слишком мало людей. Лучше бы мы попросили у короля гарнизон. Я так и сказал отцу - в тот раз, когда ему пришло в голову узнать мое мнение. 
  "Естественно - какой ответ может дать трус?" 
  Так какого же черта ты меня спрашивал? 
  Это честь - быть Щитом королевства, говорил он. Твой дед, говорил он. И дед твоего деда. Но ведь с Да Костой никто из них не воевал. 
  Отец вбил себе в голову Корвальу. Решил, что может один стоять за всю Флорию. 
  Самое интересное - я ему верил. 
   
  Я вскарабкался: 
  - Гуго! Дядя! Уводите своих, хватит! 
  Он обернулся на крик - и отшатнулся. 
  - П-пиппо? - побледнел. - Но ты же... 
  - Уходите в замок! Надо дождаться Бастидов! Лилий! Здесь все кончено, уходите! 
  Он немного пришел в себя: 
  - Приказ герцога - держать! 
  - Приказ герцога - долго жить! 
   Гуго за лязгом оружия, за грохотом тарана меня не услышал. Отвернулся, заорал что-то лучникам. 
  Бог ты мой, я думал, мне хватит папашиной смерти, чтобы они признали меня герцогом. Думал, хватит его меча. 
  Горящая стрела опалила мне волосы; я увернулся, споткнулся, едва не упал. Эльф поддержал меня сзади. 
  - Гуго! - дядя возвышался надо мной, мощная плотная туша. Он всегда презирал меня, как и отец, и может быть - еще больше, чем отец. - Уводите войско! Я вам приказываю! 
  - Мне это кажется разумным решением, - сказал эльф. Гуго спрыгнул к нам: 
  - Если мы потеряем укрепления... 
  - Если мы потеряем людей, будет хуже. Замок они не возьмут. Я... мы останемся. Прикроем. 
  Внизу трещало - двери оставались считанные секунды. 
  - Не хватит ли подвигов на один день? - спросил Гуго. Нет, кажется, он меня не презирал; мне даже почудилось в его голосе уважение. 
  Эльф положил мне руку на плечо. Он знал, что я хочу сделать. Он ждал - как взрослые ждут терпеливо, когда ребенок закончит капризничать и сделает то, что должно. Пойдет спать или на урок. Потому что, сколько бы тот ни капризничал, он понимает, что изменить ничего не сможет. 
  Я помнил его. Красная повязка, кожаный жилет. Мне нужно было убить его. Сломать его оружие. 
  Черт бы драл моего папашу. 
  А ведь сколько раз я сам хотел его смерти. И в детстве, и особенно - потом, когда он узнал про нас с Умбрио. Утыкался лицом в подушку и строил планы. Открыто я никогда бы его не одолел. Яд - можно влить незаметно, за ужином... Или кинжал - я вертел его в руках и почти поднимался, почти добирался на цыпочках до отцовой спальни, почти - резал его горло. 
   
  Бушующая волна местальцев норовила перелиться через стену. 
  Я вспомнил, как стоял сегодня на этой стене. Сначала я даже не обращал на рану внимания. А потом ноги подкосились, мир вокруг обвалился. Вспомнил ужас на лице Умбрио - он стаскивал с меня доспехи, и руки у него были красные... 
  И было больно. Так больно. По-моему, я плакал. По-моему, я звал отца. А толку - он не пришел. Как тогда, когда я валялся с чахоткой, и мне нужно было, чтоб он держал меня за руку. Но он заглянул ко мне всего пару раз, только чтобы закрыть дверь с гримасой отвращения. 
  Войско Гуго потянулось к замку. Дверь подавалась; ругательства за стеной стали торжествующими. Меня тошнило. Сильней, чем на охоте. 
  - Вспомни Корвальу, - тихо сказал эльф. 
  Эрванн, похоже, тоже перенервничал. При Корвальу сражался отец, не я... 
  Я вспомнил. 
  Страшно - и горячо, азартно; остро чувствуешь свою жизнь, свою силу, это так хорошо - рубить направо и налево, собственно, для этого ты и был создан... И лучше всего - ощущение абсолютной своей правоты. 
  Дверь взорвалась, разбрызгивая осколки дерева. 
  - За Флорию! - я не узнал свой голос. - Король и де Рампар! За Флорию! 
  - Король и де Рампар! - взвыли у меня за спиной. 
   
  Вокруг убивали. Они ворвались и заполоняли лестницы. Мне не было до них дела. Я искал того, с повязкой. 
  - Вон он! - закричал Эрванн. - Вон он, мессир. 
  Верно. Внизу. 
  Он шел на меня. Эта чертова сволочь поднималась прямо ко мне, с удивленной ухмылкой на роже. 
  Я уже дрался с ним. И отца рядом не было. 
  А он-то, возьми его Всадник, что делал? 
  - Да пошел ты! - заорал я и кинулся на местальца. - Пошел ты! Пошел ты! 
  Меч у него был тяжелый; истландская сталь, что они и делают на совесть, так это оружие. Сломать почти невозможно. Это не деревянную сабельку перешибить об колено, как тогда отец. "Не умеешь драться, зачем тебе оружие"? 
  - Мне нравилась эта сабля, урод! 
  Я знал, что убью его. Он был больше меня раза в два, но я знал, что убью. 
  Господи, как же я его ненавидел. Горячей, радостной ненавистью, которая растекается по телу, как вино, делает всесильным. 
  - Мне было семь лет, ублюдок, конечно, я не умел драться! 
  Он был тяжелее. И старше. 
  Кажется, однажды он меня уже убил. 
  - Я не виноват перед тобой, ясно! Я ни в чем не виноват! 
  Я был куда ниже его; и снизу я засадил клинок - он прошел через жилет, проткнул местальца насквозь. 
  - Не виноват! 
  Он лежал черной грудой у моих ног. 
  Теперь меч. О камень. Оказывается, и истландская сталь ломается. Клинок испустил дух. 
  Ненависти не осталось. Ничего не осталось. Я устал. 
   
  Сзади охнул Эрванн. Я оглянулся: в него попали. Ничего, бессмертный, выживет. 
  Остальные наступали; им не было дела до того, кого я убил. Уйти у нас уже не получалось. 
  Мы ушли. 
  Я больше не мог сражаться, Умбрио махал мечом за меня, и Эрванн творил какую-то магию. Перехватили лошадей и скакали почти до замка, а там нас встретил передовой отряд Гуго. 
  Когда мы въехали в замок, небо светлело. 
  Эльф слез с лошади, сел на землю. Посидел. Вытащил торчавшую из бока стрелу. Поднял брови. Наконечник стрелы оказался черным. Эрванн рассматривал его, а потом вдруг рассмеялся - тихим неудержимым смехом, и стало ясно, что бессмертие его на этот раз подвело. Все еще смеясь, он попытался подняться, но не смог, мы с Умбрио едва успели его подхватить: 
  - Лекаря! Живо! 
  - Ваш лекарь тут не поможет. 
  - Тогда скажи мне, что делать. 
  - Возьми мой лук, - сказал эльф. 
  - Я не возьму. Ты отцу его хочешь отдать, не мне. 
  - Возьми, молодой сеньор, - сказал он, и снял со спины колчан со стрелами. - Помоги мне. Нам нужно к герцогу. 
  Потом я опять не помнил, а когда пришел в себя, лежал отчего-то в своей спальне, и сидящий рядом отец держал меня за руку. 
   
   Лучо 
   
  За стенами шел бой. 
  Пиппо лежал неподвижно, но горячечные пятна сошли с лица, и белым оно уже не было. Дышал ровно. Потом закашлялся. Открыл глаза. Сказал недоуменно: 
  - Отец? 
  И вдруг сел - рывком 
  Я зашипел и осекся: на бинтах вовсе не было крови. 
  "Вы называете это чудом". 
  Он поморгал: 
  - Вы, значит, живы, отец? 
  Я кивнул. 
  - Пришло подкрепление? 
  - Де Лис пришли, - сказал я. - И Бастиды. 
  - Эрванн... они его убили, - сказал он. 
  - Я знаю. 
  Эльф пришел ко мне откланяться, деликатно прикрывая бок плащом. 
  - Теперь ты отпустишь меня, Лучо, - сказал он. Глаза у него помутнели. - Теперь-то отпустишь. 
  Филипп спустил ноги с кровати. Позвал оруженосца, но того не было. Рассеянно начал разматывать бинты, сидя ко мне спиной. 
  Мне нужно было столько сказать ему. Но вот только что я не знал, с чего начать; а теперь в горле встала обычная холодная преграда. Так же рассеянно он встал, нашарил одежду, долго не мог влезть в брюки, возил их по полу и, в конце концов, опрокинул на пол миску с водой. 
  - Пиппо... - я подыскивал слова. - Я... Мне жаль, что я сломал твою саблю. 
  На сей раз он оглянулся: 
  - Какую саблю, отец? 
  Мне хотелось обнять его; всю жизнь я не терпел телячьих нежностей, а сейчас хотел его обнять. Но я знал, что Филипп не дастся. 
  Я подобрал с пола его рубашку, изорванную, в пятнах крови, до которых магия Эрванна не дотянулась. Стиснул материю в кулаке, подавив в горле комок. 
  - Ну, вы вспомнили, в самом деле, - фыркнул он. - Где Умбрио? 
  - У целителя. 
  Эту ночь мои воины запомнят надолго; будут рассказывать страшные истории о вставшем из могилы сыне герцога; смешные истории о старом сюзерене, который заперся в замке, едва услышав местальский горн. 
  - Там Гуго, - сказал он. - Я должен вернуться на стены. Вы... отдохните, отец. Вы же едва не умерли. 
  Он натянул куртку, смерил меня равнодушным, слегка жалеющим взглядом и вышел. 
  Вот и все; Филипп свел со мной счеты, а кроме счетов, у него ко мне ничего не оставалось. 
  Он больше никогда не будет бояться меня. 
  Эльф обещал мне смерть; он не обещал такой резкой и беспощадной старости. 
  Я сидел на краю кровати - беспомощный старик, - и смотрел на свой меч, лежащий на полу. 
  Меч, который мой сын не захотел взять. 




7.                                           Баллада недобрых примет 

                                                Юлия Сиромолот





- И что же - один проедет? Ночью? 
   - Так ведь чего ему бояться? 
   - Ну, а нам тогда чего? 
   - Мало ли... А вот ему ничего не страшно. 
   - Это потому, что его все боятся? 
   Двое путников - мужчина и мальчик - устроились в перелеске на ночлег. Кони дремали под ольхой, пеший слуга залег в стороне, его и не видать - уснул, наверное. Костер еще горел ровно, высвечивал рыжими пятнами скулы, ставил упорные точки в глазах. 
   - Потому, потому, - старший забряцал железом, давая понять, что укладывается ко сну. - Мал ты еще, - ворчал, устраиваясь. - Мал и глуп. 
   Мал и глуп был Юсто из Леаннов - пятнадцатый наследник, чье наследство - что воздух, все вокруг, а не пощупаешь. 
   - Дядя Бо, ну ты что, в самом деле - спать? 
   - Спать, - отозвался дядя гулко в кожаную рукавицу. - Увидишь сам, как солнце взойдет. 
   
   Долгая, долгая полоса - осенняя ночь, к утру лапник сыреет, падает роса на плащи, жидко серебрит хвосты и гривы коней. И Солнцу выкатываться в эту сырость тоже неохота. И рассвет сер и насторожен. 
   Юсто пошевелился, уколол ладонь о хвою - сон улетел. Дядя по ту сторону кострища дремал чутко. Понял, что племянник не спит - тут же подал знак - подымайся, бока отлежишь! 
   И, будто оно только их и поджидало - чудо или страх, - то, зачем уехали вчера из замка, для чего заночевали под открытым небом. 
   Тихий в тумане, больше по земле, чем по воздуху, послышался неторопливый скок. 
   Медленно, величаво, вместе с красноватым разлитым рассветом, из мглы показался всадник на большом сером коне. Он ехал один, и сонная птица сидела не на руке - на плече, как ворона у колдуна. 
   Птица эта была сова, и она, взъерошив перья, ткнулась вдруг всаднику в ухо, словно шептала что-то. Тот натянул поводья, остановился, огляделся. 
   Белокожий, бледные от сырости и холода губы, черно-серебряная короткая борода, черные глаза: таким Юсто впервые увидел Анцела, правителя и наместника Леанны. И Анцел видел их - Боргара из Леаннов, мастера соколиной охоты, хорошего мастера, и семилетнего мальчишку, Юсто. 
   Правитель тронул коня; проезжая, сказал тихо, но внятно: 
   - Я знаю тебя, Боргар. И тебя знаю, Юсто. 
   Слова упали в траву, просочились к корням. Конский круп исчез в росных метелках. Юсто поглядел на дядю: это все? 
   - А ты чего хотел? - хрипло отвечал Боргар. - Справились - теперь и домой. Инне, где тебя носит? 
   Инне был слуга, большой любитель грибов и папоротника, надо думать, и сейчас дядин оклик оторвал его от беличьей возни. 
   - Здесь, здесь, - из кустов показалась корзинка, за ней и сам Инне, человечек без возраста, вылез. - Благословились? 
   Боргар кивнул, но без улыбки. Подсадил Юсто в седло - мальчик был еще маловат ростом, и поехали домой - досыпать и доживать. Сначала ехали молча, но Юсто все-таки не утерпел: 
   - А если бы он ничего не сказал? Или сказал бы - 'не знаю?' 
   Дядя пожал плечами, считай - не ответил. 
   
   *** 
   А если бы правитель промолчал? Или сказал - 'не знаю'? 
   О правителе Анцеле рассказывали сказку: жил-был славный король Леанно, да отправился на битву с врагами, да там и погиб, и осталось королевство на наместнике. А тот не молод и не стар, ни прост и ни коварен - сам добрый воин и водитель других. Но мало было у него времени, за спиной люди - малые и большие, и страна - не хуже прочих, а впереди - смертный бой, потому что ворог был без числа, а лучшие воины Леанны перебиты прежде. 
   Сказка сказывалась, и отчаявшийся наместник за победу в бою пообещал смерти все, чего ей только самой захочется - лишь бы победить. Лишь бы не перешли враги реку Дану. 
   Ах, что бы смерти попросить себе самого наместника - благородно и не больно. Нет, она, коварная, возьми да и скажи - хорошо, мол, заберу у тебя то, чего ты сам в королевстве не знаешь. 
   Наместник согласился. Прежде всю страну - благо, не так уж и велика - объездил, и едва ли не с каждым крестьянином и купцом здоровался. Разве что траву в поле не считал да запасы по зернышку не перекладывал - ну, так это смерти ни к чему. 
   Вернулся домой с победой, с великой радостью - а тут ему: 'Ах, еще одной радости ты не знаешь! Сын у тебя родился!' 
   Наместник был до тех пор бездетен. И с тех пор был бездетен. Потому что, как только повторил он невзначай вслед за женщинами - не знаю? - младенец у нянек и мамок на руках закричал и умер. И жена наместника умерла, хоть ее-то он знал, конечно, но ведь горе какое... 
   Страшная была сказка, что и говорить. Но рассказывали ее в доме Леаннов охотно, и всякий раз посматривали - что молодой наследник - плачет ли? Боится ли? 
   Юсто боялся. Но не сказки, и не Анцела, боялся чего-то, о чем не говорилось, а только, может быть, вздыхалось едва-едва. 
   А еще была книга, желтые страницы исписаны уставом - таким, что больше походил на узоры, чем на почерк. Юсто рано научился читать - как только буквы показали, и эту книгу нашел сам, да ее особо и не прятали. 
   Сперва перечислялись там знатные воины и их жены. Потом короли и королевы. Потом был Леанно, последний король. А потом - наследники. Один за одним. Четырнадцать наследников дома Леанно. И об иных - целые страницы повестей и судеб. А от иных осталось только имя - и пустой желтоватый мерцающий при свече лист. И свое имя нашел Юсто на пустом листе.. Ну ладно, он еще ничего и не успел, но те-то? И никто из них так и не стал королем... 
   Юсто разбирал почерки, водил пальцем по строчкам, вопросов взрослым не задавал. В постели, после сказок и положенных молитв, закрывал глаза - будто в ряд деревянных солдатиков выстраивал - вот он сам, вот дядя Бо, вот это - отец, которого никогда не видел, и матушка, которая редко показывалась из башни, вот сударыня бабушка, вот дальше.. дальше.. 
   Он не мог еще толком сосчитать, даже загибая пальцы. Да и не нужно было. К тому дню, как дядя Бо велел собираться - 'потому что наместник должен на тебя посмотреть', пятнадцатый наследник уже и сам понимал, в чем страх. 
   Не в отнятом королевстве. А в том, что наместник с той давней сказочной поры не умер, здравствовал. 
   
   И, уж конечно, никто ему не ответил прямо на тот вопрос - а что было бы, если... Сам догадался. Это только в сказках все поровну, все складно. А в жизни поровну не пришлось. И не сказкой, а былью сделалось - чего не знает наместник Анцел, того и нет. То ли не было, то ли было, да не стало. И те слова, сказанные чернобородым всадником поутру, стянули сердце, будто обручами. 
   
   Нет, никак невозможно было вырастить из наследника Юсто бунтаря, бойца за право рода и за корону. Да и незачем. Сонные века повисли над Леанной, как крылья совы. Под этими крылами да при таком управлении страна затихла, как вода в пруду. Будто все еще длился тот самый день между былью и небылью. 'Я не знаю наследника Элию' - и вот пустой желтый лист в книге. 'Я не знаю такого-то и такого-то, своего врага', - и вот уже нет ни вестника войны, ни конного отряда, ни кораблей в порту, и в соседней стране башни одеваются в траур, и туман падает на границы - надежнее любого войска, крепче каменных бастионов. 
   Так и текли незаметные дни в краю, что был ни жив, ни мертв, хранимый одним бесконечным пристальным взглядом. Юсто, подрастая, мог, подобно отцу, схоронить себя заживо в монастыре, мог стать охотником и едва ли не поселянином, как отцов брат Боргар, мог бы даже пойти на службу к Анцелу. 
   Да только в службе не было смысла, и молодому Юсто к шестнадцати годам стало ясно, что смысла нет и в самой его жизни. 
   Но сил у юных слишком много, даже если они рождены в страшной сказке. Оттого и оказался наследник Леаннов в первый день семнадцатилетия не в холодной земле и не в монашеской келье, а в море, под парусом, на вольном ветру. 
   Плыл один, без слуги или товарища, без цели, полагаясь на волны и белую Луну. Море не без края, говорили книги и карты, а что лист в книге останется пустым наполовину - так о том ли горевать? 
   Он все еще был слишком живой для медленной смерти - едва только выйдя из-под власти совиных крыльев, Юсто запел - а ведь никогда не пел дома, и сейчас не знал ни слов, ни мелодии, просто само дыхание славило воздух и волю. 
   И он был воистину живым после трех суток бури, когда море выбросило его на каменистую отмель чужой земли, в неведомом краю. 
   
   Плаванье в утлой посудине, да еще в шторм - не то занятие, после которого прибавляется сил. Юсто едва сообразил, что это уже не пучина бесится, и не земля ходит ходуном. Его тащили волоком за ногу, как тащат кусок плавника. Он сердито закричал - больно ведь! - и подумал, что бредит. Над ним раскорячилось невиданное чудище - косматое, приземистое и будто ополовиненное. Одной рукой, да что там - ручищей! - этот ужас подбоченивался. Один налитый кровью глаз пялился на Юсто из-под черных свалявшихся косм. И одна кривая босая нога о семи пальцах упиралась в скользкие камни. Юсто видел, что точно о семи - они были совсем близко, и от этого зрелища тошнило не меньше, чем от морской воды. Чудище нагнулось, обшаривая пояс пленника - меч, по всей видимости, утонул, а кинжал достался вору. Бывший наследник Леаннов попытался отнять оружие - но страх ходячий проворно перехватил кинжал в зубы (ох и клыки у него были!) и поднял парня в воздух. Юсто, собрав все силы, извернулся и пнул чудовище в пол-подбородка. 
   Драка была нешуточная. Однорукий и одноногий ужас двигался стремительно, но неуклюже, ему никак не удавалось крепко схватить жертву. Посчастливилось подобрать кинжал, хотя толку от его уколов было немного. Юсто сообразил, что нога урода так же цепка и опасна, как и рука, и всячески избегал попасть между. Четырнадцать поколений предков не дожили и не прожили свои жизни толком - будто всю их силу почуял в себе теперь молодой Леанно, и колол, ускользал, дразнил страшилище. Однако же, хотя дух и поднялся, как говорили когда-то на родине, выше плеч, телу все-таки приходилось туго, и Юсто быстро слабел. Он отступал от моря, спотыкаясь на гальке. Сверху нависали скалы. Там можно было бы, пожалуй, укрыться; одноногий, похоже, не семи пядей был в половине лба... не догнал бы. Показалось... нет, точно - там люди, сверху смотрят на него, тычут пальцем, будто им потеха! Юсто крикнул что-то злое, одноногий тоже заметил людей, зарычал, стал швыряться голышами. У Юсто сердце прыгало в горле, дышать было больно, никак не добраться туда, до них, а они-то - хоть бы помогли, смеются! Нет, не смеются... он вдруг понял - один из тех, что наверху, тыкал себя пальцем в шею, под подбородок, и размахивал другой рукой. Юсто подобрал камень - какой только смог удержать в горсти, примерился и швырнул в противника. 
   Попал точно. Чудище взвыло и рухнуло. Сверху заорали непонятное, Юсто оглянулся - кричали и знаками показывали - ножом его, ножом! 
   А уж потом спустились, и хватали под руки почти обеспамятевшего Юсто, и спихивали чудище в воду - странно, теперь оно было, кажется, целым - и две руки, и обе ноги, и даже второй заплывший мертвый глаз, но ни думать об этом, ни удивляться, не было сил. 'Бало', - сказал старший из этих береговых людей, показывая на пенную воду над трупом - 'Бало Одна нога'. 
   
   Все это потом сплелось и свилось в пеструю ленту полубеспамятства. Куда-то несли, поливали водой, вправляли вывихнутую лодыжку, перевязывали многочисленные раны. Громко разговаривали на незнакомом языке, только отдельные слова вспыхивали, как солнце на волне - нож, хлеб, вода, море. Потом вдруг, ни с того, ни с сего - принимались петь. 'Бало, Бало об Одной Ноге', - выходило так, что он, Юсто, чуть ли не сказочный богатырь, раз убил этого самого Бало. И на все это паутиной, колючей сетью легла подхваченная в море лихорадка - так что Юсто не мог и сам понять, что правда, а что сны наяву. Будто бы приносили ему, похваляясь, красные сапоги морских дев - какие девы, какие сапоги? Будто бы поили чем-то, обжигающим, как жидкое пламя. Будто бы рассказывали - не для него, а просто, потому что собрались все в доме - бесконечную историю о котлах и позолоченных колесницах, о своенравных быках и о покойниках, что выходят из холма и ездят на живых до самого рассвета холодной зимой... 
   А потом пришел кто-то маленький, черный, востроглазый. Размотал льняные повязки с мхом, посмотрел на раны - а они никак не заживали в сыром воздухе, и жар все не оставлял Юсто. Сказал - надо везти его к королю. Король исцелит. И это тоже было понятно, и была поездка, синее кристальное небо над возом, желтые цветущие холмы и башни. 
   Увидев башни, Юсто узнал их и догадался, куда попал. И рассмеялся тому, что принимал на веру прежде. 
   Ведь море-то принесло его в Арру из сказок, на Небывалый остров, в страну, что встает из летней воды, а зимой уходит в пучину, а это, выходит, было вовсе неправдой. 
   Но бывалый или небывалый остров - это пока еще не имело значения, потому что больному все равно, какая судьба впереди - была бы хоть какая, а Юсто все еще хворал, и бастионы Арры кружились перед глазами, и краски были слишком ярки, а звуки слишком громко отдавались в ушах. Мычала скотина, стучал копытом конь, кузнецы ковали громы, ворота распахивались с визгом, кричали стражники, бренчало оружие, шелестели шелка, и пышнобородый конопатый король глядел на него из-под рыжих бровей пристально, будто целился. Стало вдруг тихо и прохладно, запахло свежей травой, тростниками, аиром; носилки внесли и положили на пол, король уже собирался развернуть повязки и сделать свое королевское дело. 
   И тут в тишине что-то забренчало, заскрипело, заклацало. Из-за королевского плеча высунулась и уставилась на Юсто нелепая личина. Лицо-то было человеческое, и даже молодое, юное - ни усов еще, ни бороды. Но и щеки, и лоб перемазаны грязью, даже светлые рыжеватые волосы, и голубые глаза - как стекляшки, и между распущенных губ болтался белесый, как у теленка, язык. Одет этот дурачок был богато, только яркая одежда вся в навозе и соломе, а на шее болталось, издавая неуместные звуки, ожерелье из глиняных колокольчиков. "Ы-ы-ы", - замычал парень, протискиваясь поближе и наклоняясь над Юсто. Слюна капнула на повязки. 'Конья, - спокойно сказал король. - Уведите его, пусть посмотрит оттуда'. И, нагнувшись к больному: 'Так это, выходит, ты убил Бало?' 
   
   
   Вправду ли король мог исцелять раненых, или просто воздух в Арре был лучше, чем на побережье, но Юсто пошел на поправку. Он лежал под цветными покрывалами в доме для гостей, пил парное молоко и ел легкую пищу. Иногда открывалась плетеная дверь, кто-нибудь заглядывал - любопытно же! - и тут же исчезал. Юсто знал уже, что считается богатырем, ведь схватиться с половинным жителем пучины - это ж надо совсем страха не иметь! И, хоть Юсто припоминалось будто, что чудовище было не такое уж и половинное, но людям-то лучше знать, они-то тут живут, а он кто такой, чтобы судить? А сказки - ну, так что же, объяснять им, кто он таков и откуда? Или, к примеру, рассказать, что их остров, стоящий твердо на дне морском, в иных краях почитают плавучим и обманным? И потому собирался с силами спокойно, на любопытных обитателей Арры поглядывал с улыбкой - никакая тень его не смущала. 
   
   Королевский двор - место поневоле шумное. Галдят просители и купцы, зычно перекликаются воины, пробуют голос певцы - придворные и бродячие. Но однажды в полдень Юсто услыхал крик, от которого обеденный кусок застрял поперек горла. В страшном горе, должно быть, кто-то жаловался на судьбу. Голос молодой, сильный. Юсто едва не опрокинул на постель чашку с супом. 
   - Что это? 
   - Т-сс, тише, тише, - отвечала приставленная к нему служанка. - Это мальчик наш плачет, наш Конья, бедняга. 
   - Конья? Дурачок? Так он же немой... 
   - Царевич наш, - не утирая привычных, видно, слез, захныкала женщина. - Королевский сын он, Конья-бедолага. Тому уже три года, как он убил собаку певца, и певец за это спел ему Злую Песню, и мальчик наш закрыл лицо руками, и поразили его волдыри и язвы, и рассудок его светлый ушел. 
   Юсто отвернулся от окна. 
   - Он от песни потерял рассудок? 
   - Да, молодой гость, да, такая уж сила в наших певцах, такая сила им дана. Один раз в день спадает проклятие с нашего царевича, да и то, прости, святая Брейн, только в отхожем месте. 
   Юсто не удержался - прыснул в кулак, спохватился. Сердце у него колотилось. Вот это знак, вот для чего судьба его привела на этот остров, вот зачем он получил раны. 
   - И что же, - сказал он, ложась и натягивая до подбородка одеяло. - Что же ваш господин не наказал певца? 
   - Да кто ж его накажет, Эйле с тобою, мальчик! Ведь это ж пе-вец! - и подняла палец. - Певец. Сила у него от Тех. Обидеть его - берегись, и доля его - царская. 
   - Ах, женщина, женщина, - бормотал тихонько Юсто. Страшный плач, тем временем, затих - видно, царевич-дурачок справил нужду и опять стал теленком. - Хотел бы я видеть этого певца... 
   - А увидишь, - отвечала старуха. - Вот поправишься - и увидишь. 
   
   *** 
   Певец был важный. Не толстый, не жирный - но важный. Он кутался в длинный синий плащ, ноги ему грела пятнистая поджарая собака. 'Такую же, небось...', - Юсто поспешил отвести взгляд от пса и посмотрел на хозяина. 
   - А, - сказал тот, благосклонно улыбаясь, - ты, стало быть, далекостранствующий юноша, который поразил Бало Об Одной Ноге? 
   - Я нечаянно, сударь, - в который раз пояснил Юсто. - Прости, не знаю, как твое почтенное имя. 
   - Я зовусь Фер-Эрне, сын Нерожденного, Лучший в предсказаниях, Лучший в объяснениях и вопросах, Вопрошающий знание, Сплетение искусства, Шлем поэзии, Изобилие моря.
   Юсто подумал, что певец насмехается над ним, но Лучший в предсказаниях Шлем поэзии был совершенно серьезен. 
   - Ты же, я полагаю, зовешься Прямоискусным, Мечегрозным и Светлодостойным Гостем, пришедшим от высот доброты и блеска восхода? 
   - Зовут меня, сказать правду, Юсто из Леаннов, и в своем доме я всего лишь пятнадцатый наследник, и царство у меня отнято. 
   Фер-Эрне задрал бровь, поправил хитроумную прическу, разгладил длинную белую бороду и сказал: 
   - Поведай же мне, о поучающий юноша, как случилось, что прозвали тебя пятнадцатым наследником и что отнято у тебя царство, ибо поэту надлежит знать такие истории. 
   И Юсто, стараясь не вязать одно к одному длинные слова, снова рассказал все так, как знал сам - и о битве, и о гибели короля, и о том, как наместник поклялся страшной клятвой, и как расплатился тем, кого в своем царстве не знал. 
   - Воистину премного удивительны слова твои, пронзают они сердце насквозь! Обагряется от них лицо, сотрясается тело и уста не удержат восклицаний. Что же стало потом со славным наместником? 
   - Да вот ничего и не стало, царствует и по сей день, вот уж больше двухсот лет, - отвечал Юсто. - Но только, господин мой Фер-Эрне, неправильно это, и добра от его царствования нет. 
   - О том не нам судить. 
   - Позволь сказать, судить о том - мне. Царство это мое, я наследник Леанно, последнего короля, а наместник своим договором со смертью высушил воду, опустошил леса, оскудил землю, и царство живо только тем, что людей становится все меньше... а мертвых - все больше. Оттого я и уехал с родины - куда глаза глядят, потому что молод я еще для смерти, а жить там - не могу. И вот, судьба же - увидел знак здесь. Только словом, я верю, можно одолеть такого врага. Я слыхал... я знаю, что твое искусство почти что убивает, прости, если я тебя разгневал, но я бы лучше умер, чем жить так, как Конья... 
   
   Певец не рассердился. И не удивился. В светло-синих глазах его вообще ничего не отражалось, кроме неба над Аррой. И этими глазами, полными облаков и тумана, он поглядел на Юсто - из дальнего далека. 
   - У Коньи свой путь, и дурачком он его пройдет лучше, чем прошел бы царским сыном. Уж ты поверь мне, поучающий юноша, гордость Леаннов, глупейший из наследников. Так чего же ты хочешь? Чтобы Фер-Эрне песней превратил наместника Анцела в дерево? В козлика? В летучую мышь? 
   Юсто покраснел. 
   - Вовсе нет... Тебе до него какое дело? Я бы сам. Но для этого надо знать.. и уметь... Вот если бы ты взялся меня научить... 
   Фер-Эрне засмеялся. Захихикал, как старуха на кухне. Загоготал, как гусак на птичьем дворе. Забулькал, как пиво в бочонке. 
   - Научить? Тебя? Моим песням? Для этих дел ты уже стар. Слишком поздно ты захотел учиться. Слушай, юноша, мы не просто поем. Чтобы получить в песне силу, какую - ты сам видел, нужно отдать себя всего и целиком, нужно знать трижды десять разных искусств, как-то - хождения по ободьям, пляски на лезвиях, назначения свиты, восхваления и порицания, разделения ложа с королем, порыва вдохновения, щита могучих, огненной речи, свирепой брани, песен любви, напряжения перед песней и помощи после песни, зова любви и доли мудрости. Не в твои годы начинать учиться хотя бы самому малому из них. Ищи другого пути, или погибай. 
   
   Король Кониль не в шутку огорчился, узнав, что победитель Одноногого Бало не хочет остаться, жить на вечнозеленых холмах, жениться на его дочери и народить ему внучат хорошей крови. 
   Однако храбрый сам свою судьбу решает, и потому одели Юсто в лучший белый лен Арры и в хитро сплетенную одежду из серой шерсти, дали ему плащ, подбитый мехом дикого кота, и сапоги из шкуры морских дев-сирен, ух и толстая шкура оказалась! Дали ему тяжелый меч и легкий меч, дали ему острый нож, посох с наконечником из рога страшного зверя, и хотели дать еще много всего, но Юсто сказал, что не нужно ему столько - ни оружия, ни добра, потому что воевать ему не с кем, а добро делить - тоже не с кем. 
   И тогда ему дали, конечно, еще лодку с припасами и белого пса, и посадили с песнями, и оттолкнули от берега. 
   Сам Шлем поэзии Фер-Эрне взошел на высокий камень, на скалу над морем, и Юсто долго слышал его голос, то низкий, как рокот подземного огня, то высокий, как чаячий крик. А может быть, то уже и чайки кричали - но лодка будто сама собой шла. Пес же поначалу хотел выскочить и уплыть домой, к сахарным косточкам от королевской охоты, но потом присмирел и спал, пряча нос в брюхо, покуда лодка не ткнулась днищем в песок - у родных берегов Юсто из Леаннов. 
   
   Только что было ему делать в родном краю? Возвращаться к дяде? И ведь думал же - может быть, если весла отпустить и парус не поправлять - может, куда-нибудь да вынесет лодка? Нет, видно, такую уж песню спел напоследок Фер-Эрне, что дорога сделалась кольцом. 
   
   Говорят, совиные крылья мягче, чем у прочих птиц. Но тяжело легла их тень на сердце молодого Леанно, и Юсто стоял на берегу, по щиколотку в воде, не решаясь ступить на повитый смертью берег. Воздух родины был тусклый, лес не зеленел, а проступал на сером небе, будто трещинами. Только шиповник, сам темно-зеленый и лаково-коричневый, краснел продолговатыми ягодами, будто щурил недобрые очи. Пес Юсто с лаем умчался в кусты, зарычал там, завизжал, выкатился на берег, озираясь и дрожа. 
   Укутанный в ветхую мантию, в рваный трепаный плащ, выступил из колючих зарослей некто. У Юсто ноги будто вмерзли в воду - так посмотрел. 
   - Что, мальчик, за смертью своей явился? 
   
   Бывает такое - скажется слово, и будто печатью ляжет. Нет, не думал умирать наследник Леаннов. Пожил под другим небом, в Летней стране, хоть и недолго, но след она оставила. 
   - А ты, что ли, знаешь к ней дорогу? 
   Оборванец засмеялся, погрозил Юсто кривым дубовым посохом. 
   - Я по речи слышу - ты здешний. А у нас тут смерть долго звать не надо. 
   - А я и не зову, - сказал Юсто, выбираясь на сухое. - Сам к ней пойду - разговор есть. 
   - Вот как, - тот человек почесал под носом - ох, и носище, как вороний клюв, посверлил наследника взглядом: 
   - Ну, тогда пожалуй. Тогда милости просим. 
   Провожатый ломился через кусты, не разбирая дороги - да ее и не было, наверное. Пес бежал позади, потом отстал. Юсто, прикрывая глаза от колючих веток, услыхал, как скрипит деревянным голосом дверь. Пахнуло трухой и сырым камнем. Горел огонь, булькало варево. 
   - Отраву варишь? 
   - Нет, - привратник смерти захихикал. - Нет, маленький гость, это супчик, это не про тебя. Про тебя три дня нужно сочинять, уж не взыщи. 
   Он нисколько не удивлялся, что к нему пришли с такой просьбой. Может быть, и даже наверняка - не в первый раз приходили. 
   Три дня Юсто пробыл у колдуна Малиэля. Хозяин где-то шарил с утра до ночи, надо полагать - ловил жаб и собирал зелья. Попросил у Юсто каплю его крови и волос с головы. Юсто равнодушно дал уколоть палец, вырвал волос - работой Малиэля он не интересовался. Он почти все время провел не в хижине колдуна, а поблизости, на берегу ручья. Воды там было мало, по темной ряби волочились прелые листья. Наследник забытых королей глядел на это все и держался, как за доску в море, за одну мысль и одно воспоминание. Он думал - если Анцел это сделал, то и я смогу. Он вспоминал - певца Фер-Эрне на скале, и дурачка Конью, и его плач об убитой собаке. 
   
   
   - Вот, о тебе и твое, - сказал Малиэль, отворачиваясь от жара очага. В черпаке дымилось варево, что переливал в маленькую тыквенную баклажку. Жидкость сверкнула - ни дать, ни взять - чистая вода, и спряталась, только парок вился из горлышка. - Держи, храбрец. 
   - Что я тебе должен? 
   - А ничего, - отвечал Малиэль, гримасничая и подмигивая. - Ничего. Ну, разве что, если потом... песенку мне какую споешь... свои люди, сочтемся... 
   Юсто пожал плечами. Он бы с радостью заплатил колдуну и счелся бы прямо сейчас. Но Малиэль уже толкал его в плечо - вон из хижины. 
   - Ступай, - бормотал он. - Иди, пей, оно горькое, но ничего, в самый раз. 
   - А... как обратно? 
   - А это уже как поладите, - бубнил тот. - Ты у нас мальчик шустрый, наследник Юсто... 
   Юсто не назвался ему, сказал какое-то другое имя, и теперь обернулся: 'А откуда ты...', - но Малиэль уже вытолкнул его за порог, запер дверь... да какая дверь, теперь Юсто и не разглядел бы ни двери, ни хижины - так, какие-то сухие ветки, кочка... 
   
   Он сел там же, на берегу ручья, где сидел все эти дни. Другого места искать - зачем? Подумал - в баклажке, конечно, отрава, как еще повидать свою смерть? Упадет в ручей, тело облепит мертвыми листьями, затянет илом. 'Пой', - сказал певец на скале. Или: 'Пей'? 
   Юсто опрокинул баклажку в рот, проглотил горькое и окунулся с головой в душный туман. 
   Не случалось ему прежде умирать, вот он и не знал - жив ли, или это уже оно. Руки двигались - ладонь поднялась, отогнать ползучие струи, глаза видели в серой смутной чаще - проем. Ноги слушались - пошли. Только было в одночасье и легко и трудно идти - будто против течения плыть или через вязкий песок продираться. 
   А в проеме стояла она. Та, к которой пришел. В черной мантии или просто во тьме. Белое пятно лица. Маска? Улыбка - будто нарисованная. Голос - как в рога дудят, низкий и отдающийся в ребрах дрожью. 
   - Юсто. 
   - Здра... То есть. Ну да. Это я. 
   - Заходи. 
   И поплыла во тьму. Юсто - следом, увязая, упираясь королевским подарком - посохом с носорожьим рогом на конце. 
   - Как там крестничек мой, Анцел? 
   - А ты разве сама не знаешь? Жив. 
   - А разве плохо быть живым? - хозяйка обернулась, Юсто увидел, что лица у нее вовсе нет, только глаза глянцево мерцают, как ягоды шиповника. 
   - Так что между вами? 
   - Кроме неправды его - ничего. Я хочу, чтобы он не был. 
   - А ты - чтобы на его место? 
   - Оно и так мое. 
   - Не твое. И не его. 
   - А чье же? 
   - Ну, если хочешь знать, все ваше - на самом деле мое. 
   - Потому, что он тебе обещался? 
   - Неет, - смертушка наморщила невидимый нос. - Просто все вообще мое. В одну руку берем, из другой выводим, и снова туда ж. Вот так, милый мальчик, вот так, милый дедушка Юсто. Потому мне все равно - кто. И зачем. И почему. Вот ты захотел, чтобы Анцела не было. Плох ли, хорош ли - мне не важно. И он мне платит, и ты будешь платить, а что он от меня вроде бы ушел... 
   - Вся земля высохла, - выдавил Юсто. От горечи во рту горло схватывало, язык прилипал к небу. - Солнце мутится. Нельзя так жить. Скольких ты забрала, просто потому, что он сказал - не знаю? 
   - Не знаю, - эхом вздохнула хозяйка. - Счета не веду. 
   - Послушай, он и сам устал. Он жадный, но тоже устал. 
   - Так ты из жалости хочешь его мне вернуть, а, Юсто? 
   Наследник сухих рек и паутинных лесов рванул ворот так, что завязки лопнули. 
   - Давай уж побыстрее, матушка, тяжело мне. 
   - Да и мне не легче, - смертушка поднялась, поплыла над полом, оказалась совсем рядом. Юсто теперь видел, что у нее, конечно, не голый череп, а все-таки лицо, и подумал, что напрасно называл ее матушкой - ни мужским оно не было, ни женским, и вообще не человеческим, не звериным и не птичьим - лицо смерти, лицо врат, два окна, лаз и мост узкий... 
   - И мне не легче, - сказала, дыша полынью и плесенью. Маковые белые слезы набухли и покатились по фарфоровой щеке, прямо на раззолоченную улыбку. - Я вот тут начала и концы ваши собираю, а вы все перепутать норовите. Ну ладно, говори, что за мысль тебя посетила. 
   Юсто сглотнул. Играющий - то вдоль, то поперек - жабий зрачок смертушки завораживал, отнимал речь. Слово никак не давалось, наследник помогал пальцами: 
   - Певец, - выдохнул он, распутав клубок звуков. - Пе-вец. Я видел сам... могут отнять разум, увести... душу... 
   - Певец. Хм. Ну да. Умная голова. И какие ж песни петь? Ты знаешь хоть одну такую песню? 
   - Никто не знает... Он не захотел меня... учить, сказал - поздно... Я думал... ты... 
   Ворота, и лаз, и мост уставились холодно. 
   - Я? Петь тебя учить? 
   Оплыли туманами плечи - засмеялась она, что ли? 
   - Ладно, - щель в никуда стала совсем узкой, длинной. - Ладно. Я же знаю, как это будет, если будет. Иди сюда. 
   Юсто с трудом, как старец, передвинул затекшие ноги, носорожий острый конец посоха зацокал по полу. 
   - Сюда. Иди. Садись. Что мне с вами делать? Все хотите чего-то. Есть же мирные края, где от меня ничего не хотят... не сговариваются со мной, не чтят, ты же вот к солнышку в гости не собрался бы? 
   Юсто не ответил. Он и дышал-то через силу. Ни говорить, ни петь сейчас он не смог бы. Но смертушке не нужно было, чтобы он говорил. За очагом, куда она его подвела - там стояло ведро. Обыкновенное помойное ведро, как у всякой хозяйки. В ведре, притягивая взгляд, мутно колыхалась тяжелая жижа. 
   - Вот так, - сказала она, беря Юсто за руку будто железными ржавыми клещами. - Певец-то, видишь ли, прав. Но я могу сделать так, что время твое свернется змеей - и уж поверь, довольно его станет, чтобы тебе научиться петь самые злые песни, какие только родит человеческое сердце. Научиться не велика штука. Ну, а потом уж сможешь попытать своего счастья против Анцела. И заплатишь мне, конечно, как и он заплатил. 
   У меня нет сына, подумал Юсто. 
   - Нужно мне то, чего нет! - фыркнула хозяйка. - Дважды одна карта подряд не ложится, отдашь то, что и так мое. 
   Если я умру, то как же... 
   - Ты учиться-то будешь? 
   Юсто посмотрел на темную жижу, посмотрел в рдеющие углями глаза напротив. Мутное солнце валилось в море, закат был багровый, ночь начиналась и не могла закончиться. 
   Он кивнул, ощутил холодное тяжкое прикосновение к затылку - вязкая от чар, густая вода перебила и вышибла дух. 
   
   
   Грязная вода. Грязные песни. Синее, желтое, серое, пятнами, потом, в три ручья, впроголодь, засветло и затемно, мисовской курехой стремыжный биндюх, грязная речь и грязные делишки, и деньги тоже - грязь и вода, и Рождество, когда все волки ветром сыты, и чужая строка под языком - как стрела, навылет, через горло, и отпустите, отпустите, отпустите меня! 
   И отпустили. 
   
   ... поднял тяжелую то ли от похмелья, то ли от другой беды голову. Вода была рядом. Совсем рядом. Он вспомнил. Задышал тяжело и часто, как выплывший из омута. Поднялся на четвереньки - руки исцарапанные, в беловатых рубцах заживших ссадин... Упираясь, свесился и заглянул в ручей. С волос и бороды стекала вода, капли дробили зеркало, ручей струился. 
   А он - двоился. Он будто в воду отпускал все, что случилось - а что случилось, вода уносила кого-то, приносила кого-то... 
   Кто? 
   Юсто. Просто имя. Чье-то имя. 
   Юсто из Леаннов. Был. Здесь. 
   Задержал дыхание. 
   Ведьмина вода, вода матушки-смертушки, а еще раньше горькое питье Малиэля... один миг... 
   На ощупь пошарил позади себя. Пальцы наткнулись на тыквенную баклажку, та хрупнула и развалилась в ладони. 
   Неужели и впрямь целая жизнь прошла... там.. где-то, куда окунула его хозяйка всего, что есть, окна, двери, лаза и моста? 
   Или это ее наука, сама та ядовитая вода съела и стянула в складки кожу, выжелтила ее, высушила губы. Тому, кто смотрел в ручей, было, может статься, и за тридцать, и за сорок, и на сердце тяжестью лежал заветный груз. 
   Вот чем заплатил. Тем, что и так ее. И что же? 
   Ухмыльнулся наполовину обеззубевшим ртом, подбросил на ладони и выкинул в поток остатки баклажки. 
   Песни были с ним. За песни заплатил - и сам сложил их, те, что распевали по всему городу и по всей стране, злые, недобрые, странные песни, не для нежных ушей прекрасных дам. 
   И все то же было время года и суток, и такой же паутинный, прозрачный был лес, и ничего не изменилось. 
   Что ж, Анцел, подумал он - если ты меня и не знаешь... то узнаешь. Очень скоро. 
   
   *** 
   Правитель Анцел маялся страшной хворью бессмертных - скукой. Нет, не той, которой пытают в тюрьме, в каменном мешке - куда хуже. Правитель знал - нет ничего, что могло бы помочь. Спасения не было. 
   Было только то, что наплывало в каждое мгновение, и тут же отволакивалось ходом времени куда-то в дальние закутки, в застойные воды, и нынешнее оказывалось вчерашним, а завтрашнее кусало прошлогоднее за хвост, и так - без конца. Ни о чем нельзя было сказать - 'это', 'сейчас'. Разве что... да! Это мгновение - оно было, потому что в нем невесть как застрял чужестранец, певец, с лицом неприятным и лукавым, будто вырезанным из старого дерева. Лицо улыбалось и ртом, и морщинами, и даже брови плясали какой-то ехидный танец, только глаза не двигались, будто вбитые во время. 
   Неприлично правителю рассматривать певца. Невозможно было не рассматривать. 
   - Так спой же нам. 
   И он спел, щипая струны, вертя между делом ручку трещотки, - грубую и веселую песню про монаха и поселянку. Придворным стало весело - во всяком случае, они смеялись. 
   - Ну, спой еще! 
   Он спел, встряхивая тамбурин, шлепая ладонью по бедру, - боевую песню, о том, как гибель несут врагу драконы на знаменах. 
   Придворным стало страшно и томно. Они не знали, что такое - война. 
   Анцел знал. 
   Он не мог встать с трона, подойти к певцу, взять за плечи, поставить к свету. Спросить - кто ты такой... 
   Он сказал: 
   - Теперь спой для меня. 
   Певец опустил глаза долу. Время качнулось, повиснув на гвоздях. 
   - Для тебя, мой правитель, песня еще не готова. Разве что... разве что я сложу ее прямо сейчас! 
   И оглядел собравшихся - блеклых, полуживых. 
   Я знаю, кто по-щегольски одет... 
   Подмигнул, погрозил пальцем. 
   Я знаю, весел кто, и кто не в духе... 
   Прищурился - но легче не стало. 
   Я знаю тьму кромешную и свет... 
   Повел легко и часто, подобрав перебор на струнах: 
   Я знаю, у монаха крест на брюхе, 
   Я знаю, как трезвонят завирухи, 
   Я знаю - врут они, в трубу трубя! 
   Ах, как легко прошелся - и взглядом, и взглядом - по вытянувшимся лицам, по ухмылочкам: 
   Я знаю, свахи кто и повитухи, 
   Я знаю все - но только не себя! 
   Он был буен и непристоен. Закружился на месте, полы одежды взлетели, как темное дымное пламя. 
   Я знаю летопись далеких лет. 
   Бах! Удар грома? 
   Я знаю, сколько крох в сухой краюхе, 
   Правитель словно врос в трон: голова вздернута, пальцы не разжать. 
   Я знаю все затрещины, все плюхи - 
   Я знаю все, но только не себя! 
   А певец уже встал прямо перед троном, ударяя ногою в пол, загибая черные заксорузлые пальцы: 
   - Я знаю, кто работает, кто нет. Я знаю, как румянятся старухи. Я знаю много всяческих примет, я знаю, как смеются потаскухи, я знаю - пропадешь с такой, любя, я знаю - пропадают с голодухи... Я знаю - все! Но только не себя. 
   Правитель задыхался. Будто зримая связь была между ним и этим пришлецом - уродливым, страшным, говорящим простые и такие жуткие слова... 
   - Я тоже знаю, - прохрипел правитель, хотя сказать нужно было совсем другое. - Я знаю тебя, ты... пропавший ты... 
   Певец только мотнул головой - нельзя было перебить песню, набиравшую силу для последнего удара: 
   Я знаю, как на мед садятся мухи 
   Я знаю Смерть, что рыщет все, губя, 
   Я знаю сплетни, истину и слухи. 
   Я знаю все. Но только - не себя! 
   
   Все... но только... не себя... 
   
   Певцу не понадобились тридцать искусств. Иногда довольно знать и одно - сердце насквозь. 
   
   Правитель наконец-то рассчитался со смертью. А певец, оставив по себе кучку костей на троне, смуту и смятение, вышел из дворца и из города, и скрылся в лесах.
   
   Надо было заплатить еще Малиэлю.  



8.                                          Платочек 


                                          Итта Элиман

  У Вакулы в кармане завалялся золотой пятак. Не Бог весть какое богатство, но Вакуле очень даже на руку. Хоромы новые не купишь, однако здоровье поправить можно, и не только здоровье. 
   Вакула поначалу гадал, откуда этот пятак взялся, а как дырку в свободного покроя рубахе обнаружил - успокоился. Мало ли, бывает. Иной раз чудеса случаются, правда, все реже и реже. И пусть. Радости с них мало. Вот как соседу - мельнику, уважаемому троллю и в летах - упала с неба подкова золотая, ну может и не золотая, но непременно с неба. Повесил он ее на радостях при входе на мельницу да сам башкой бугристой зацепил. Сковырнулась, вестимо. Отбила ему седьмой палец, он потом еще с месяц в таверне обрубком хвастал. Так что - леший с ними, с чудесами. 
   Была у Вакулы кручина, настоящая, мужская. До баб был охоч и ловок, и бабы его уважали. А что? Ладный, гладкий, усы в разные стороны, один глаз зеленый, и другой, между прочим, - тоже. И так Вакула удально обходился по части слабого пола, что и не заметил, как в острый капкан шагнул. Не вздохнуть ему бедному, не охнуть. Одна голубка Веронья в его молодецкой груди лихой распоряжается, душу мучит! 
   Вот зазвал ее давеча в лес о цветочках да майских ласточках поговорить. Шли-ворковали до самого родника Зеленого, того, что с прошлого лета мостиком окольцевали. На том злополучном мостике и сунулся Вакула обжиматься. Прихватил за плотную талию покрепче и как притянет к себе, руки на бедра и ну мять. Тут и получил! Крепко посторонила его Веронья и молвила, белыми зубками сверкая и черными глазами смеясь. 
   'Запомни, мол, так просто моей красоты девичьей тебе не видать! Принеси, говорит, ты мне, Вакула, платочек наговоренный, что у гномов одних сторговать возможно! Тогда и потолкуем о ягодках и о вечерней росе во полях'. 
   Махнула косой, расхохоталась, и только ее и видели, - упорхнула птичка желанная из самых вот этих мозолистых рук. 
   Прямо скажем - неудачно вышло. Затосковал Вакула в кручину. По-первому, конечно, напился и до самой зорьки комаров у реки гонял, а как проснулся - тут и обнаружил в кармане золотой пятак. 
   
   Служил Вакула у кузнеца на самой окраине Хмельного угодья, и метил, между прочим, в старшие мастера. А кузнец, тот тоже из гномов пришлых, из тех, что после войны к людям подались, и, конечно, не прогадали. Платили за гномье дело щедро, даже более чем. Гномов в Угодье водилось всего с десяток, все в основном семейные, тихие. Ну, иной раз на Купалу секирами в таверне помашут, да и то - для красоты, не для делу. Впрочем, был случай: весной дым пошел из-за горы, в которой после войны гномы засели и накрепко заперлись, изнутри дверь подперев. 
   Всполошился народ, к местным гномам ринулся. Говорите, мол, что там замышляется?! Ничего не сказали гномы, только секиры у дверей выставили. Гордый народ и не трусливый, а что до денег охоч, так это и неплохо вовсе. 
   Гора, конечно, подымила-подымила да и успокоилась. Кто там что жег - ведьма знает! Может, гномы по весне портки свои грязные пожгли, или проще того - мусор с зимы в кучу сгребли и вон из горы выволокли, чтоб у себя ароматы не распространять. Однако с той поры местным гномам, на всякий случай, уважение и почет оказывать стали, так что зажили они еще краше прежнего. Впрочем, и не кичились вовсе, за совет и за ремесло свое мудреное брали прежней монетой. 
   Среди прочих особо шустрым и деловым слыл некий Дари-Те. Поселился он в Угодье в числе первых, будучи еще пустолицым юношей. С тех пор не одна дюжина лет минула, а он по-прежнему в холостяках числился и бороды в пояс не заправлял. Оттого и пошли слухи о нем, что колдун, мол, потому и травник знатный. 
   Подумал Вакула, в реке умылся и пошел к Дари-Те о кручине своей совет просить! 
   Шел он вдоль околицы, вертел в кармане золотой да о Веронье-красавице думал. Можно и жениться, коли так... Очень даже неплохо. Дом справить, да так, по мелочи, - в легкую! А если старшего получит, так и коровенку купить сложится. Только вот платок... 
   Что в том платке особенного, Веронья не говаривала. Одно только и сказала - добудь, мол, - поясок и скину! У Вакулы аж челюсти сводило от этой мысли и чихать хотелось, точно с перцу. По всему требовалось немедля платок добыть. И, конечно, пятаком золотым с добродетелем расплатиться! 
   - Ей, чернобровый, чего голову повесил!? - девицы ему через улицу кричат. А он и не слышит вовсе, идет, думает... 
   - Вакула! - пуще того голубки заливаются. - Да уж не заболел ли?! 
   Заболел, милые, заболел! Подвело его сердце глупое. И поделом. 
   Дари-Те расположился за углом, что от главной улицы, где башмачник, - ровно напротив. Ох и вещей у него во дворе было, тьмущая тьма! И все в основном по столярному делу. Тут и коряги дивно заплетенные, и скамьи кособокие, и трости да посохи, и даже лешачьи морды из трухлявых пней вытесанные, да так натурально, что Вакула, хоть и неробок был, аж вздрогнул с неожиданности. 
   Затем плюнул и в дверь стучать принялся. 
   Дари-Те выслушал пикантные страдания не улыбнувшись. Молча подливал гостю чай, но и на часы не глядел, смотрел в пол, и бороду на пуговицу от манжетки накручивал. А как Вакула про платок заговоренный речь повел, тут пуговица отлетела да по дощатому полу в самую мышкину нору покатилась. 
   - А что за наговор на платке, знаешь?! - провожая взглядом пуговицу, перебил Вакулу гном. 
   - Неа... - помотал головой Вакула. - А надо? 
   - Ну не надо, так не надо! Зазнобе твоей лучше знать! - Дари-Те встал, по коленкам себя хлопнул, и колпак с гвоздя снял. - Пойдем! 
   - Куда это?! - удивился Вакула, однако чашку отставил и с рубахи крошки отряхнул. 
   - За платком, конечно. Только скоро пойдем, путь-то неблизкий, а к вечеру у меня клиент важный! 
   
   Шли долго и, в основном, молча. За мельницей Вакула начал оглядываться, дорогу запоминать. От мосточка до березки, от дуба до липки, от заячьей норы до кукушечьего гнезда пустого. Приглядывал, приглядывал, а как темечко Горы из-за деревьев показалось - махнул рукой, догадался: к Горе, стало быть, идем. 
   И точно, как лес поредел - тотчас к самому подножью вышли. Тут, меж дубов у озерца темного углядел Вакула домик. 'Чудеса опять невозможные, - думает. - Бывал я тут и по дрова и еще по какому нехитрому делу, но домика этого, чтоб мне провалиться, не видел'. Как подумал, тут в канаву и оступился. Хорошо, Дари-Те за рукав его ухватил. 
   - Осторожно, - говорит. - Скользко тут везде. Снег. 
   - Какой такой в июне снег? - опешил Вакула. 
   - С гор метет.... - объяснил гном. - Круглый год... 
   Тут Вакула увидел снег. Легкий и мелкий, как поземка. Падал тот снег слоями, как при ветре случается, и в траву лужами ложился, то там, то здесь. Зажмурился Вакула - да проку, диво то отогнать уже было невозможно, знай - держи в кулаке волю да обо всем увиденном помалкивай. 
   Дверь открыл старикашка. Скукоженный лешак - не иначе! Мордочка сморщенная, точно гузка куриная. А борода вокруг тельца - в четыре обхвата, - нет, все-тки гном. Сам не представился и имени не спросил, да Вакуле и без того на что дивиться было. Дом-то снаружи крохотный, и кто старше - он иль хозяин - неведомо. Зато изнутри просторно и светло, точно солнышко к потолку прибито, и полати всюду резные, ручной дорогой работы. 
   - А! - говорит старичок, - Пришли, наконец! Ну и дОбро! А то уж сенокос на носу! Пора! - зацепил он рубаху ребячьей лапкой и прытко так в доме растворился. 
   Вакула на Дари-Те зыркает. А тот ничего, будто так и надо. Воротился старик с платочком беленьким. Таким простым, что и бабке подарить неловко. Только если грымзе какой распоследней. 
   - Не смотри, Вакула, платочек простой, да с подковыркою. Мысли он читает. Всякий, кому повяжешь - у тебя как на ладони нарисуется. Усекаешь? 
   - Усекаю! - отвечает Вакула. - Наговор не из легких. Чего просишь? 
   - А что у тебя есть? 
   - Пятак. Золотой! 
   - Не густо! Впрочем, давай сюда... 
   Достал Вакула из кармана пятак и в крошечную ручку старичку сунул. В тот же миг объявился платочек у него в руке, точно кто-то невидимый подал. 
   - Ну и ладно! - старик-колядун пятак перевернул, - тот в воздухе и растворился. Видать, и впрямь, наговоренный был. - Все равно, Вакула, судьба у платочка одна, а у тебя - иная. Прежнему тебе не быть, да и покоя беспечного на одного тебя и так с лихвой отпущено было. Ступай! 
   Так и не припомнил Вакула - откланялся он аль позабыл, и был ли с ним обратным путем Дари-Те - тоже поклясться не смог бы. Помнит только - снег с горы несло, и слова старика, вслед брошенные: 
   - А не будешь им пользоваться - примется платочек расти не по дням а по часам... Да и ты с ним... Только уже иначе... 
   
   Воротился Вакула домой уж к ночи. Без пятака, вестимо, но с платочком. И тотчас захотел его на бабке Агафене испробовать. Бабка спала крепко и храпела, как могучий мужик с перепоя. Впрочем, сама она была хлипкая, жилистая и работящая. Двоих своих мужиков пережила. Почесал Вакула для приличья загривок, достал с карману платочек беленький в голубой простенькой каемочке и Агафене аккуратно на шею повязал. Тут все как на духу и прояснилось. Как старый гном сказал - в точности. 
   Платочек тот мысли читал любые, и досужие и не очень, те, что от самого человека иной раз припрятаны. 
   Снилась Агафене река синяя, что от неба не отличишь. Стоит она в реке по колено, подол за пояс заткнула, ноги моет, молодые ноги, красивые. Плещет их и плещет, да все думает: 'Как там мои мальчики, кабы в печь не влезли!' А сама стоит - не уходит, на стрекоз-непосед любуется. Потом, вдруг, заволокло небо и потянулись отовсюду всадники вражьи. По небу скачут, сами грустные, тихие, а мечи обнажены. Прикрылась Агафена от них рукою и тьма ее прибрала.... 
   Призадумался Вакула. В экое дело вляпался. Но ведь любопытно. Оставил он бабку в покое, положил платок себе под подушку и стал думать, на какую пользу его применить можно. Много умного не надумал - уснул. Приснилась ему Веронья, что в синей реке голая купается. 
   Так наутро и случилось. Жара придавила не вдруг. А до реки недалече было. И повел Вакула невесту свою ножки в речке полоскать. А как привел - разобнял, платочек из кармана достал и на шейку ее белую со словами: 'Выходи за меня, голубка, и Луну из-за облачков добуду!' повязал. Поэт, видать, в душе был. Поторопился! Как узелком свернулся на нежной шее платочек, так и услыхал Вакула свою голубку. 
   'Хитрый ты, сокол мой ясный, - думает себе Веронья. - Да я хитрее! Не будет тебе жизни без меня, голубь! Все теперь по-другому пойдет! Ничего уж не поделаешь!' 
   Слыл Вакула балагуром и штаны на тугом ремне никогда не держал. А тут сплоховал, попятился. На поваленное дерево присел. 
   - Ты купайся-купайся, Верушка, а я полюбуюсь, посижу. 
   И примолк, призадумался. А Веронья довольнехонька, весела, поясок скинула, платье наземь скользнуло, и пошла она белоснежными бедрами в воду, поплыла лебединушкой, грудью сладкою в кудрявую волну. 
   Вакула любовался, знамо дело, но и про обиду свою не забывал. Все думал, как она такая ушлая про платок чудесный прознала. Отгадка на блюдечке приплыла. Плеснула Веронья ему в лицо водицы, стоит перед ним, мраморная, косу крутит и говорит: 
   - А что за наговор на платке, скажешь, Вакулушка!? - и тотчас пред ним на травушку присела. 
   Ох и задивился Вакула, аж рот открыл! Не знаешь?! Ну, Веронья, ну, шельма, и хороша и пригожа, да вот... Смахнул Вакула со лба пот и молвит: 
   - А с чего ты, голубка, про наговор придумала?! 
   - Так ежели придумала?! Бабки в лавке говорили! Старая гномиха Дакка дряхлой Егурье шамкала. Да громко. Мол, есть такой особый платочек наговоренный, от людских глаз спрятанный. Неброский, беленький... 
   - Все правильно бабки говорили! Особый! Кто его подарит, с тем и счастье найдешь! - выкрутился Вакула, усы по разные стороны расправил и Вероньины руки мягкие на своих крепких плечах расположил. 
   
   Про свадьбу Вакула еще долго помалкивал, да и про все остальное тоже. Встречались у реки в лето жаркое, любились да купались. Про платочек Веронья, конечно, быстро позабыла, да и одевать его не спешила. Красоты в нем особой не было, а богатства и подавно. Вакула этому радовался. И то ясно, какая радость с бабой любиться, когда все, что у нее на уме, пред тобой, как на лаковой картиночке. Дом строить Вакула пока не торопился, а пришло ему как-то в голову, что сама Веронья до платочкиной хитрости дойдет. Легко ведь, одела кому на шею и - как фея великая - все про того человека знаешь. 
   Взяла Вакулу тоска! Бывало, работать мог до зари и плясать до вечера. А тут и сон позабыл и на свиданья стал припаздывать. Страсть как хотелось Вакуле платочек себе вернуть да еще чужих снов поглядеть. 
   Нашел Вакула с тоски в чулане книги. Сел ночью с лампой масляной и принялся азбуку припоминать. Тятька его учил, да Вакула тогда в одно ухо слушал. Мал был, - то на рыбалку с дедом, то в салки с ребятней, то воды принести, то печь почистить. В доме, где мамки нет, и помочь не грех. 
   Все читал. Сперва корявисто выходило, а вскоре ничего - навострился. Да и книги любопытные попадались. Все больше про историю, то эльфы на юг пошли, то гномы на север, то люди эльфов в Темные леса с долины подвинули. А то непогодь пришла, две годины к разу дождь лил без перебою. Земля-матушка болотом обернулась и плесенью по самые верхушки елей поросла. В общем, интересно! 
   К сенокосу пришла вдруг Веронья и сама ему платок принесла. Еле притащила. Вакула как платок увидал, опять старика-гнома крепким словом вспомнил. 'А не будешь им пользоваться, расти он примется не по дням, а по часам...'. Вакула аж за голову схватился! Да как же он так! Позабыл?! 
   - Растет, поганец! - молвит девка. - Что с ним делать? Стол застелила - молоко скисло, яблоки червем пошли. Пробовала на кушетку стелить, утром постелешь - к вечеру свисает. Простынею - не уснуть. Возьми ты его, ради Солнца, Вакулушка! А замуж за тебя я и так пойду! 
   Взял платок Вакула. Как не взять? В чулан положил, и дверь на ключ запер. Что с ним еще делать, кроме паруса? Хоть морского царя со дна выманивай, да ему, чудищу, на шею повязывай. 
   Обручился Вакула с Вероньей после сенокоса. Как обручился - за дело принялся. А что? Надобно. Справил к зиме дом, ничего такой, сухой и светлый. Повышение опять же на работе получил. Стали на корову в туесок откладывать, да и Веронья понесла. Отпустил Вакула смоляную бороду. На девок, конечно, глядеть бросил. Ни к чему! Сидел все чаще на завалинке, и щека сама собой в руку просилась. Так, подперевшись, и сидел. О платочке думал. Книги, что в Угодье отыскались, все прочел. Весенней ярмарки стал ждать. Там пруд пруди разного, и книги попадаются. А покуда ждал, вытащил с тяткиного сундука перо и чернила и стал вечерами под тусклым масляным лепесточком скрипеть. Все мечтал описать, что видел. Ан нет, не тут то было. Ох и сердился Вакула! По сеням топал, да на весь двор кричал: 'Неужто я букв не знаю?!! Знаю!!!' После унялся и надумал о матери своей писать. Легче оказалось, хотя и волнительно очень. 
   Ковырял свиток березовый зиму напролет, старался! Придет Веронья: 
   - Ишь, голубок, заработался! Пойдем до Фомки, там эльфы с дудками приехали, концерту дают! 
   А он ей: 
   - Иди, голуба, я посижу! - и до утра сидит. Пишет и пишет, а то дырку в стене взглядом ковыряет. 
   Так зима и канула. Принялись сосульки на подоконник плакать. Теплые ветра - флюгера трепать да деревья кланять. В ту ночь Вакула едва веки прикрыл. Все чудились ему гномьи речи, песни их да оружия лязг. А под утро раздался стук, громкий и напористый. Веронья-то уж на приличных сносях была, - оставил ее Вакула сны доглядывать, сам ворота открывать пошел. Так и есть - по его грешную душу пожаловали. Да не просто так, все гномы Угодья и старик-колядун с ними. 
   - Где платок? - спрашивают. - Время пришло! 
   - Вот те на! - удивился Вакула. - Утро еще не прорезалось! Что за спешка? 
   - Давай, Вакулушка, не тяни! - говорит Дари-Те, и грустно так в бороду улыбается. - Некогда нам! Сам все увидишь! 
   Подивился на такую процессию Вакула, а ничего не скажешь. Дело, видать, не грошовое. 
   - Пошли! - говорит. - У бабки в чулане! Токо я давненько его не видел! Может, и чулан уж треснул. 
   Идут, по грязи весенней сапогами чавкают. Облака, точно сажа черная, по небу сломя голову несутся. А светать не торопится. 
   Агафену, конечно, насмерть перепугали. Открыл Вакула ключом чулан, а сам и в сторону отскочил, чтоб не завалило. Принялся платочек, точно живой, на свет предутренний выходить. Течет да течет, до самого потолка натекло и в чулане еще столько осталось. 
   - В самый раз! - говорит Дари-Те. 
   - Должно хватить, - старый гном отвечает. 
   - Должно, - ухмыляется Вакула. - А что, братцы, вы, никак, морского царя пытать собрались?! 
   - Эх, Вакула! Читать тебе еще - не перечитать! А покуда помогай платок выносить! 
   Выволокли гномы платок во двор, весь двор в сто слоев заложили! Покачали колпаками и снова за дело взялись. Погрузили платок в три телеги, что накрепко веревками связали. 
   - Тронули! - кричат. 
   - Готов, Вакула? - колядун спрашивает. 
   - К чему еще? 
   - А то не догадываешься?! Платочек повязывать! Так по легенде было - с первой лунной ночи Ясковица. Сегодня то бишь! Давай, Вакула, за телегами! 
   Солнце уж вовсю на верхушках лип расположилось, когда телеги до гномьей горы доскрипели. А как доскрипели да чуть в гору подались, так платочек выгружать да растаскивать принялись. До полудня возились, покуда концы обнаружили. Придавили один телегою, а за другой все разом взялись, и ну тащить! Тяжко! Да гномы не лыком шиты, - усы закусили и знай себе тужатся. Глянул на них Вакула и сам силушки прибавил. 
   Так и потянулся платочек вокруг горы, чуть не порвался. Кусты да тропинки звериные, насыпи каменные да валежник мокрый - все по чести опоясал, и с другой стороны телег вынырнул. И что сказать? Прав калядун оказался - токо-токо хватило, и то, потому что повыше в гору поднялись. Дотянули концы друг до друга, тут старый гном командует: Стоп! 
   - Тебе, - говорит. - Вакула - слушать, тебе и повязывать! 
   - С чего это мне? - дивится Вакула. 
   - Тебя платочек выбрал! - Отвечает старик-колядун. - Давно так случилось. Проявили гномы к человеку неуважение и поругания народу его учинили. Что там лукавить - бывало всякое. Да к тому ж воды утекло немало. Однако с тех пор запретили Владыки гномам историю народа своего писать. Дабы гордыне и чванливости урок преподать. С тех пор не одно столетие ходят у нас в летописцах люди. А летописца того платочек волшебный выбирает. А ежели у тебя, Вакула, слово против имеется - неволить не станем, однако напомним, что дело сие интересным может показаться тебе, ибо стал ты проявлять любознательность к миру. 
   - Экие вы бестии хитрые! - смеется Вакула. - Да ведь сам тот платочек читать да писать меня заставил! Тоску нагнал по странам дальним и подвигам славным! Скажете, нет? Ну да ладно, что уж с вами, колдунами, тягаться, - напишу, что надобно! 
   - Мы, Вакула, в долгу не останемся! - отвечает ему старый гном. - Будешь у нас на полном пайке и довольствии. А писать тебе не один день придется! Вяжи платок вкруг горы, слушай да запоминай. Память у тебя славная, ничем особо не обремененная. Так тому и быть! 
   
   Глянул Вакула на солнышко за благословением, да и повязал великан-платок в узел. А после сел перед горой на сырую землю, глаза со страху прикрыл и принялся ждать. 
   Тишина вокруг, как на кладбище зимней ночью, только краешки платочка на ветру полощутся. Поначалу темно и пусто было, а после раскрылось пред Вакулой полотно белое, и по тому полотну живыми картинами события потекли. И все - гномы, гномы. То при короле, то при деле, то постройка дворца великая, то стычки с орками кровавые, то дети королей, не по дням, а по часам растущие. И шли перед ним жизни людские без начала и конца. Смотрел Вакула да запоминать старался, спутать что опасался. А то, случалось, и голоса слышал. 
   Служили ему гномы, и те, из деревни, и те, что из горы, приходили. Пить-есть подносили, а то и трубочку забивали ароматную. Однако истекла неделя, и Вакула взмолился: 'Отпустите меня до дому, жена на сносях! А писать-то когда? Все ж попутаю!' 
   Отпустили! Развязал Вакула платок, и в отпуск заслуженный удалился - писать! 
   Так и повелось! Неделю перед горой сидит, две - пишет. И втянулся! А что? Интересно ведь! Вся жизнь перед тобой на картиночке, и девы красные, и короли могущественные, и разных судеб всяких видимо-невидимо. А домой придет, прежде чем писать - Веронье перескажет, вроде как для проверки, а на самом деле - охота ему рассказать! Да и ей не грех послушать, - может, поумнеет чуток - и ее грамоте обучить выйдет. 
   А к исходу весны родился у Вакулы первенец. Не до грамоты Веронье стало. Дело известное - бабье! Не последнее, между прочим, дело! Так и зажили, - с интересом. 
   Вакула долго еще потом записывал. Всю историю гномью за последние три сотни лет на пергамент переложил. Благо гномы ему целый сундук свитков преподнесли. А как закончил Вакула с гномами, так о земле своей писать принялся, что вокруг Угодья в четыре стороны далече стелется. И описал! А что? Да неужто он букв не знает?! 
  
  
  
  
  9.                       Золотых дел мастер 
   
                             Женя Меркурьева  
     
     Десять ступенек вели в полуподвальное помещение без окон, освещаемое тусклым мерцанием масляных ламп, прокоптивших потолок до черноты. За тяжелой дубовой дверью бархатное меццо-сопрано выводило грустную мелодию, не совсем подходящую для этого места и часа. Тянуло табачным дымом. Когда-то перед входом красовалась вывеска. Ее давным-давно нет, да и не нужна она - любители наслаждений знают, где находится таверна 'Слепая Лошадь'. Едва я переступил порог, как здоровый детина с лицом мясника преградил мне путь. 
     - Пароль! - прорычал он. 
     - Потряси, и услышишь, - я сунул ему в лапищу увесистый кошелек. Я безо всякого сожаления расставался с деньгами. У меня с золотом особое соглашение. Монеты звякнули у детины в кармане, и дверь передо мной открылась. В воздухе висел запах курева, медовухи и розового масла, которым девки мажут свои тела. Вечер только начинался, народу было немного, но шуршни уже начали выползать изо всех щелей, предвкушая очередную развлекаловку. Один успел вцепиться мне в плащ и раскачивался на нем, скаля свои острые зубки. Я злобно глянул на него, и тот скатился на пол, обиженно поджимая хвост. Видимо, расстроился оттого, что его кто-то видит. Я отыскал глазами Ирму. Она выкручивала на сцене невероятные кренделя, и откуда-то сверху на нее падал сверкающий дождь, осыпая сцену золотыми блестками. Ирма двигала бедрами в такт музыке, улыбаясь своей загадочной улыбкой. На ней были надеты лишь серебряные туфельки на высоком каблуке и меховой воротник тигровой раскраски. Немногочисленные зрители время от времени кидали на сцену монеты, и Ирма ловко ловила их, не сбиваясь с ритма. Танец - это ее прихоть. Пока она танцует - она молода и красива. Так говорит сама Ирма. Я подождал, пока музыка смолкнет. Наконец танцовщица меня заметила. 
     - Я угощаю, - улыбнулась мне она, протягивая неизвестно откуда взявшийся бокал с темно-красной жидкостью. 
     Я отставил бокал в сторону. 
     - Что, здоровье бережешь? - ухмыльнулась Ирма, - может, оно и верно. Ты какими судьбами в наших краях? Неужели по зову сердца? 
     - По зову сердца я зайду как-нибудь в другой раз, - ответил я, глядя на ее стройные ноги, - дела у меня... 
     - Скучный ты стал какой-то, Мастер. Стареешь, видать. Вот, о здоровье своем печешься. А ведь говорят, ты знаешь, как продлять жизнь... 
     'И как приближать смерть', - подумал я про себя. 
     - Ну, дела так дела, - вздохнула Ирма, накидывая себе на плечи шелковый халатик, - товара у меня в этот раз немного. Скудеют запасы фамильных сокровищниц. 
     Мы шли по темному коридору, ведущему в Ирмины апартаменты. Полуголые девицы, то и дело попадающиеся нам на пути, призывно улыбались мне и кланялись Ирме. Как-никак, хозяйка заведения, госпожа, значит. Два шуршня цеплялись за черные волосы моей спутницы. Интересно, она их видит? 
     Даже если не видит, то наверняка каким-то образом чувствует. Женщины вообще имеют способность кожей ощущать эту бестелесную мразь и даже получать удовольствие от ее присутствия. 
     Товара у Ирмы действительно было немного. Бледно-голубой граненый сапфир не очень хорошего качества, четыре кабошона из мохового агата, выпуклые с одной стороны и плоские с другой - эти вообще никуда не годятся и ничего не стоят. Золотое кольцо с бриллиантом на два карата. Неплохой бриллиантик, чистый, но, к сожалению, совсем не пригодный. Мне нужны были камни, не подвергавшиеся ранее никакой обработке металлом. Но Ирма этого не знала и тащила все подряд. И я брал у нее многое, чтобы не вызывать подозрений. Сегодня лишь один камень заслуживал моего интереса - желтовато-зеленый хризолит, с виду - мутный булыжник с черными вкраплениями и остатками материнской породы. Ювелир ни за что не приобрел бы его для своей работы. Но я не ювелир, хоть и зовусь золотых дел мастером. 
     Я взял все, кроме кольца. Ирма и без меня найдет, куда его пристроить. Молча протянул ей мешочек с деньгами. Ирма подбросила его на ладони и одобрительно хмыкнула. Она по весу умела определять количество монет - врожденный воровской талант. Затянула сигарету в позолоченном мундштуке. Сладковатый запах наполнил комнату, шуршни со всех углов потянулись на дым, морща свои приплюснутые носы. 
     - Может, останешься? - теплые пальцы с ярко накрашенными ногтями нежно коснулись моей руки. 
     - В другой раз, Ирма, - я старался говорить как можно мягче, - мне действительно пора. 
     - Ну, как знаешь, - она убрала руку. Розовый сигаретный дым принял форму сердечка и растаял в воздухе. 
     Я направился к выходу. Народу в заведении собралось уже прилично. От столика к столику сновала прислуга. Пьяная толпа восторженно гудела, голоса смешивались с запахами жареного мяса, алкоголя и похоти, которыми пропитаны подобные заведения. На сцене обнимались друг с другом две рыжие девицы. Шуршни кружились над потолком, ныряя вниз, в самую гущу полуобнаженных тел. Детина у дверей не обратил на меня никакого внимания. Я оказался на улице, слился с темнотой и поспешил дальше. Мне этой ночью предстояли еще дела. 
     В переулке, где мы договорились встретиться, было сыро и пахло крысами. Заказчик пришел раньше назначенного. Им оказался совсем молодой парень. Из-за угла я не видел его лица, скрытого капюшоном, но рассмотрел тонкие светлые руки, выглядывающие из-под плаща. Аристократ и, судя по всему, богач, раз, не торгуясь, принял мою цену. Парень явно нервничал, топтался на месте, поправляя спрятанный под одеждой короткий меч. Уж не на меня ли этот сопляк решил своим мечом замахнуться? Ровно в два после полуночи я шагнул ему навстречу, и он, наконец, меня заметил. От неожиданности он вздрогнул и потянулся за оружием. 
     - Оставь в покое свою железку. Я принес то, о чем ты просил. 
     Из голенища сапога парень извлек мешок с монетами. Хорошее место для хранения денег - грабители нипочем не догадаются, если, конечно, не стащат вместе с обувкой. В мешке, как и договаривались, была сотня серебряных. Небось добрая часть папашиного наследства. Я протянул парню амулет - оранжевый сердолик на кожаном ремешке, похожий на тот, что болтался у меня самого на шее. 
     - И что, я теперь буду хорошо видеть? 
     - Лучше, чем ты думаешь. Я зря денег не беру. 
     Заказчик немедленно решил испытать на себе свойства амулета, откинул капюшон. Совсем еще пацан, лет пятнадцать, не больше. Я глянул ему в лицо и понял, зачем ему понадобилась моя работа. На меня смотрели два невидящих глаза. Парнишка был слепой. И ведь не побоялся прийти сюда ночью один. Мне стало жаль его. 
     - Слышь, ты хоть что-нибудь видишь? 
     Бедняга покачал головой. 
     - Я уже несколько лет ничего не вижу. 
     - Эй, мне правда, очень жаль, но я не могу взять твоих денег - мой амулет тебе ничем не поможет. 
     Даже в темноте я заметил, как лицо его побледнело. Я-то видел не хуже кошки. 
     - Но ведь это амулет, улучшающий зрение! 
     Нет ничего более удручающего, чем сделки с детьми. Знал бы я, кто заказчик - ни за что бы не согласился. 
     - Понимаешь, для того чтобы что-то улучшить, нужно сначала это 'что-то' иметь. Если бы ты видел хотя бы чуть-чуть, то амулет бы тебе, несомненно, пригодился. Но в твоем случае это все равно что амулет, повышающий ловкость рук, для безрукого. Возьми назад деньги и оставь камушек себе. Если вдруг твое зрение вернется, он сослужит тебе службу. Тебя проводить до дому? 
     - Не надо, - буркнул пацан,- я не маленький. 
     - Ну, прощай, - я сунул ему в руку мешок с деньгами и зашагал прочь. 
     - Мастер! - окликнул меня парень. 
     Ну, что еще на мою голову? 'Слепая лошадь' и слепой мальчишка. Уж не слишком ли много слепых за одну ночь?', - мелькнуло у меня в голове. Я обернулся. 
     Он шел мне навстречу, надвинув капюшон на лицо. Хороший слух у пацана. 
     - Ты же лучше всех делаешь амулеты, неужели у тебя нет ничего такого, что могло бы вернуть мне зрение? 
     Опять двадцать пять. Я же объяснил. Большинство людей считает, что амулеты избавят их от всех бед. Они думают, что золотых дел мастер собирает камушки, шепчет над ними свои заклинания, словно какой-то колдун, и плюет для убедительности, готовя таким образом счастье на веревочке. Они не знают, что, давая нам преимущество в одном, камень обязательно заберет его в другом, или же наградит совершенно неожиданным побочным эффектом, как, например, тот же амулет с сердоликом. Он действительно делает взгляд острее, позволяя видеть в темноте или на расстоянии. Но зато взору предстают отвратительные шуршни - низшие из демонов, которые лишь частично обитают в нашем мире, выбирая себе в жилища самые злачные места. Любовные амулеты лишают здорового потомства. Амулеты против страха приносят неудачу в денежных делах, и так далее. Не бывает бесплатных подарков от судьбы. Всегда приходится выбирать, что для тебя важнее. Может, и есть амулеты, возвращающие утраченное зрение, но я не умею их делать. Единственное, что могу предложить, так это амулет с топазом для просветления сознания лекаря, который будет лечить этого несчастного. Авось и снизойдет на него озарение, и придумает он, как врачевать слепоту. 
     - Сколько стоит амулет желаний? - спросил слепой. 
     И кто только рассказывает детям эти сказки? Если б я имел амулет желаний, то не разгуливал бы по ночам, встречаясь с клиентами. И вообще, наш мир, скорее всего, выглядел бы иначе, существуй такой амулет на самом деле. Касаясь груди человека, он якобы выполняет его самое сокровенное желание. Но любому мастеру известно, что создать такой амулет невозможно. Нет в природе таких камней, которые сольются воедино для того, чтобы исполнять нашу волю. 
     - Дело не в деньгах. Такой амулет достать очень сложно, почти нереально. И изготовление его сопряжено с большим риском... 
     Зачем я врал ему? Я не имел никакого права давать мальчишке ложную надежду. Ведь 'сложно' означает 'возможно', а я говорил о невозможном. 
     - Если я не смогу видеть, то погибну! Я сын герцога Риона. Я могу заплатить любые деньги...- не унимался парень. 
     Да будь ты хоть самим королем, не в моей власти достать тебе этот амулет! 
     - Мне не нужны деньги, - ответил я, - мне нужна кровь. Твоя кровь. Ты должен поститься целый день перед новолунием - ни капли воды, ни крошки хлеба. Кровь будет медленно капать из твоих вен, но мне нужно как минимум четыре унции... 
     Я хотел запугать его, чтобы он отказался от своей навязчивой идеи. Я сказал, что, исполнив желание, амулет непременно лишит его чего-то важного, но парень был непреклонен. 
     - Я все сделаю, - сказал он. - Как мне тебя найти? 
     Я глянул на небо. Тонкий бледный серп затерялся в облаках. Три дня до новолуния. 
     - Я сам найду тебя, если потребуется. Мы встретимся здесь же через три дня. И не вздумай кому-нибудь проболтаться. 
     Я развернулся и ушел, оставив пацана одного. 
     Пасмурное утро входило в город неслышными шагами, по пути обнажая неприкрытую нищету и грязь, прилипшую к мостовым. Бродяги и бездомные собаки покидали свои укрытия, выходя на улицы в поисках пищи. По-хорошему, мне следовало убираться отсюда. Мое ремесло приравняли к колдовству, значит, я был вне закона. А от виселицы в случае чего меня не спасут ни деньги, ни мое мастерство, ни наличие ювелирной лавки. Я нырнул в открытую дверь трактира 'У рыбака'. Пахло чесноком и жареной рыбой. Пышнотелая хозяйка дремала за стойкой, подперев голову рукой. Она лениво открыла глаза, заметив мое присутствие: 
     - На завтрак рыбные котлеты с гренками. Деньги вперед. 
     Да, подумал я, за такую смешную плату на любезность рассчитывать не приходится. Я расплатился, добавив еще пару медяков сверху. Трактирщица изобразила подобие улыбки и сказала, что принесет мне свежего чаю. Я сел за самый дальний столик. Кроме меня в трактире посетителей не было, если конечно, не считать пару шуршней, пристроившихся у закопченного окошка. А тут-то что они делают? Неужели так называемый 'рыбак' содержит ночной притон, вроде 'Слепой лошади'? Вряд ли. Скорее всего, хозяйка просто-напросто изменяет мужу. На сегодня хватит с меня впечатлений. Я снял амулет, и демоны исчезли. Вместе с ними исчезла грязь, прилипшая к стенам, мутные разводы на окнах и крошки на полу. Зато появилась близорукость, о которой я на время забыл. Я принялся за вчерашние котлеты и гренки, жареные в прогоркшем масле. Чай и вправду оказался свежим. Я старался не думать про слепого, но мысли против моей воли возвращались в темный переулок. Я никогда не обманывал своих заказчиков. Раньше не обманывал. Они платили большие деньги, иногда - свои последние деньги, но за плату получали обещанный товар. Я подарил ребенку несбыточную мечту, он будет день за днем ждать ее осуществления и не дождется, проклиная мастера, оказавшегося подлым обманщиком. Детские проклятия имеют свойство сбываться. Размышляя о правильности собственных поступков, мы приближаем старость. Эту истину я понял, когда продал свой первый амулет. Он достался торговцу живым товаром, который неслыханно разбогател, гоняя караваны через золотые пески. Говорят, его задушил какой-то погонщик верблюдов, но слухи не интересовали меня никогда. Вскоре с завтраком было покончено. Я прошмыгнул мимо дремлющей хозяйки трактира и вышел вон. 
     Оказавшись в своей мастерской, я первым делом спрятал купленный у Ирмы товар в тайник под половицей. Из кабошонов я смастерю безделушки и отдам в ювелирную лавку. А вот с хризолитом предстояла настоящая работа. Раздробить камень, не используя железа - дело нехитрое с помощью алмазного ножа и разделяющего заклятья. Гораздо сложнее выявить природные свойства минерала и заставить их служить владельцу. Я долго листал старинные фолианты, сдувая пыль со страниц, в поисках разгадки таинственного амулета желаний, но ничего нового для себя так и не нашел. Легенда оставалась легендой, существуя лишь для того, чтобы будоражить сердца безнадежных мечтателей. Как бы там ни было, а я не виноват, что мальчишка ослеп. Я пытался ему все объяснить, но он не захотел меня слушать. Что ж, он получит амулет, а вот сбудется его желание или нет, это уже не моя забота. С этой мыслью я завалился спать. 
     Незаметно пробежали три дня. Я почти было забыл о назначенной встрече. Напомнил мне о ней желтовато-зеленый камень, случайно попавшийся на глаза. Я грел его в своих ладонях, пытаясь отыскать нужный заговор. Каждому камню - свое слово. И в этом мой главный талант - находить нужные слова, заставляющие неживую материю влиять на свойства людских тел и душ. Я никогда не делал одинаковых амулетов. Так уж получалось, что даже идентичные породы и заклинания приводили пусть и к схожему, но все же иному результату. Словно дети одних и тех же родителей, мои работы были похожи друг на друга, но в то же время отличались. Я не держал у себя готовых амулетов, стараясь передать их новым владельцам как можно скорей. Этому было много причин, одна из которых, наверное - борьба с искушением накинуть себе на шею больше, чем та в состоянии выдержать. Был такой правитель много лет назад, который заказал у одного мастера всевозможные амулеты и не взирая на предупреждения обвешался ими, как продажная девка побрякушками. Глупец сошел с ума через несколько лет, перестав узнавать свое отражение в зеркале. 
     Из куска мутной породы я извлек сердцевину - чистый срез без вкраплений. Задача не из сложных, если учесть, что хризолит - довольно мягкий минерал. Затем положил его в шкатулку из лунного камня, наполненную изумрудной крошкой. Там он и лежал до назначенного часа. Перед тем как покинуть мастерскую, я вдохнул в камень первый попавшийся набор фраз, пришедший мне в голову. 
     Ночной город в который раз распахнул передо мной свои тяжелые двери. Темнота казалась осязаемой. Небо замерло перед рождением новой луны. 
     Парень ждал меня в том же переулке. Забинтованной рукой он протянул мне темный пузырек. Едва лишь кровь коснулась амулета, камень ярко вспыхнул и погас, но слепой, конечно же, этого не увидел. 
     - Эта штука исполнит твое самое сокровенное желание, после чего станет обычным украшением. Вот только когда это случится, я не имею понятия. Планеты, управляющие камнями, должны выстроиться определенным образом, чтобы осуществить твою мечту. Так что носи камень на груди и не говори никому, где ты его взял. Деньги твои мне не нужны. 
     Парнишка внимал каждому моему слову. Лицо его излучало наивный восторг, свойственный лишь детям и сумасшедшим. Он хотел о чем-то меня спросить, но я перебил его: 
     - Прощай. Больше мы с тобой не увидимся. 
     И зашагал прочь. 
     Я ошибался. Судьба снова свела нас через двадцать лет. К власти пришел правитель, ужесточивший закон, касающийся колдовства. Из-за своего невежества люди причисляли мое ремесло к черной магии. Я давно уже не владел ювелирной лавкой и вообще отошел от дел, обосновавшись в небольшом домике на окраине города. Тихая жизнь принесла мне удовлетворение и покой вдали от людей и их суеты. Никто не узнал бы в бородатом старце бывшего изготовителя амулетов. Однажды утром мое уединение нарушил конский топот, и четверо всадников появились перед моим домом. 
     - Именем герцога, открывай! - тяжелый стук обрушился на дверь. 
     - Не заперто, - ответил я. 
     Вместе с всадниками в дом ворвался вихрь шуршней. 
     Ясные синие, словно лесные озера, глаза встретили мой взгляд. Я бы ни за что не узнал его, если бы не моя работа у него на шее. Два амулета - зеленый и оранжевый - блестели на черном плаще. Высокий широкоплечий мужчина с трудом походил на щуплого парнишку, которому я отдал камушек двадцать лет назад. 
     - Тебя непросто было найти, особенно если учесть, что я тебя никогда не видел. 
     - Поздравляю. Твое желание исполнилось. Теперь покинь мой дом. 
     - Уж не собираешься ли ты выгнать благородного герцога Рионского? - ухмыльнулся вошедший. Трое спутников обнажили свои мечи. 
     - И что же нужно благородному герцогу Рионскому? - язвительно спросил я. 
     - Мне нужен еще один амулет желаний. Я заплачу любые деньги. Я дам тебе все, что ты хочешь. 
     - Это невозможно. 
     - Ты и в прошлый раз говорил, что это невозможно, но мое желание сбылось. Теперь у меня есть еще одно желание, последнее. Дай мне амулет, и я озолочу тебя! 
     Я молчал. Герцог решил, что я набиваю себе цену. 
     - С помощью этого амулета я стану править миром. Если хочешь, я разделю с тобой престол, и мы вместе построим империю! 
     - Послушай, герцог, амулета желаний не существует в природе. То, что зрение вернулось к тебе, не является заслугой камня, болтающегося у тебя на шее. Произошло чудо, к которому я не имею ни малейшего отношения. 
     - Ты лжешь! - прошипел герцог, - скажи мне, чего ты хочешь, и ты это получишь! Или ты отказываешься подчиняться своему правителю? В таком случае тебя ждет суд за незаконную колдовскую деятельность. 
     - Я не занимаюсь колдовской деятельностью. 
     - Ну, уж двадцать лет назад точно занимался, и это я могу подтвердить! 
     Спорить с ним было бесполезно. Я попался в собственную ловушку. Неужели мне тогда совершенно случайно удалось создать таинственный амулет? Что же вытянул он у герцога взамен возвращенного зрения? Разум? Душу? Эти мысли терзали меня в сыром подземелье герцогского замка. Пару раз герцог приходил сам. Уговаривал. Угрожал. В конце концов, я сказал ему, что, даже если бы знал секрет изготовления амулета, ни за что бы этого не сделал, позволив такой мрази, как он, править миром. 
     - За эти слова, старик, ты умрешь! - герцог не шутил. 
     Хотя до последнего момента мне казалось, что он передумает. Но ни тени сожаления не мелькнуло в ярко-синих озерах, когда меня ввели на помост, где уже дожидался палач, переминаясь с ноги на ногу. На городской площади шумела толпа в предвкушении публичной казни черного мага. Там, внизу, я увидел Ирму. Она пришла взглянуть на меня в последний раз. Годы изменили хозяйку ночного притона, разбежавшись паутинками по некогда прекрасному лицу, но и сейчас она была хороша. Эта женщина любила меня когда-то давно, в прошлой жизни, и вот теперь в глазах у нее застыли слезы. 
     - Медальон придется снять, - произнес палач, кивая на мой амулет. 
     Я протянул ему камень. 
     - Если есть родственники, могу им передать. Потом, разумеется, - вдруг шепнул он мне. 
     Я был благодарен ему за эту нечаянную любезность. 
     - Оставь себе на память об одной мечте, которая сбылась. 
  Так ли представлял я себе свою смерть? Какие откровения нес последний мой час? Где-то в глубине души еще теплилась надежда, что мальчик с голубыми глазами передумает и остановит этот спектакль. Но мальчик не передумал. Острое лезвие топора коснулось моей шеи, и я умер. 
  
  
  





10.                                Выбирать правильно 
                                 
                                     Гуляева Наталья


 Герцогу было тяжело. Душно, жарко и невыносимо тягостно. Скучно... Нет, скучно ему не было. Выслушивать одного просителя за другим, с утра до вечера - не соскучишься. Если уж люди дошли со своими бедами и тяготами до престола, не миновав по дороге всех положенных принципалов, то, значит, дело действительно серьезное. А потому будь добр, исполняй свои обязанности со всем надлежащим вниманием. Это придворные видели тебя всяким: и почерневшим от горя, и побелевшим от ярости, и с тоски зеленым. Но вот те, кто стоит, прижавшись к стене, судорожно вытягивая шею, - а вдруг забудут? - многие из них видят тебя, герцог, в первый и последний раз. И о своем визите ко двору рассказывать будут до смертного часа. Так что от тебя зависит, кем ты в памяти людской останешься, - милостивым и благосклонным правителем или высокомерным брюзгой на троне. Ты все это уже слышал-переслышал: разводы и коммерческие споры, жалобы на жестокость мужей и обвинения в измене жен, просьбы о признании незаконных детей и возведении в дворянство... Что там еще? Кто следующий? 
  - Благородная Антилаюта, вдова лесса Игрима просит предоставить право ей и ее детям пользоваться бенифициями погибшего супруга до совершеннолетия сына. 
  'Странно, такие дела обычно решаются без особых сложностей', - подумал герцог, принимая свиток с прошением из рук невысокой, чуть полноватой женщины. 
  - Как погиб ваш муж, лессайа? 
  - В Степном походе, государь. 
  - Почему ваша просьба не была рассмотрена на месте? 
  - Она была рассмотрена, государь, но благородный лесс Медет выразил сожаление, что не в его компетенции принимать подобные решения. 
  Герцог вскинул бровь: 
  - Почему? Согласно статуту о наследовании земельное владение остается в пользовании семьи до достижения старшим из сыновей возраста совершеннолетия или до замужества последней из дочерей. 
  - Дело в том, государь, - женщина чуть отвела глаза. - Что мой муж не был рыцарем и не приносил вассальную присягу. Земля, с которой он получал доход - это всего лишь плата за выполняемую им службу, не более. По крайней мере, мне разъяснили именно так. 
  Герцог немного подумал. 
  - Что ж, будем надеяться, что сын ваш войдет в возраст и своей службой короне возместит нам некоторое отступление от буквы закона. 
  - Государь, - она больше не отводила взгляд, но каким он стал напряженным! - Мой сын не сможет служить. Он ходит, только опираясь на костыли. 
  - И давно? 
  - С детства. 
  - А другие дети? 
  - Моей дочери шестнадцать лет, - последовал краткий ответ. 
  - Да, пожалуй, Медет был прав - это действительно не в его компетенции. Мы рассмотрим вашу просьбу. 
  Все, окончен длинный, утомительный день. Можно сбросить парадное облачение и хлебнув вина, пройтись босыми ногами по полу. Можно опуститься в широкое кресло у камина и бездумно смотреть на вечную пляску огненных язычков. А потом пододвинуть поближе маленький столик, заваленный бумагами и приниматься за дела. Пальцы коснулись тугого свитка Антилаюты. Герцог чуть улыбнулся. Какая приятная женщина. Редкие просители держаться с подобным достоинством. Вот только ее ходатайство, как ни жаль, придется все же отклонить. Казна не может позволить расходовать средства без надежды на возмещение. Но посмотрим, посмотрим, может, что-то сделать удастся. 
  Герцог развернул документы, пробежал глазами по строчкам, затем вчитался внимательнее: 
  - Северные ветры! - изумленно присвистнул он. Да, действительно, редкая женщина. Прошение не содержало слезных жалоб на тяжкую жизнь, чего можно было ожидать от вдовы с дочкой на выданье и сыном-калекой. Нет, на темно-желтой гербовой бумаге четко и подробно излагался порядок выплат за оказанную короной помощь. Игриму помимо казенного поместья принадлежали паи в медных рудниках. Несколько лет назад покойный лесс вложил в их разработку немалые средства. Прибыль ожидалась через 3-4 года самое меньшее, но какая! С этих денег вдова и собиралась расплачиваться за помощь. А она была нужна, поскольку ни юноша до совершеннолетия, ни женщины, вне зависимости от возраста и положения, изъять деньги не могли. Герцог хмыкнул. Если бы сыну очаровательной и практичной Антилаюты не оставалось еще семь лет до вступления в права наследства, за подобную сделку двумя руками ухватился бы любой уважающий себя ростовщик. А так ... так есть возможность познакомиться со вдовой поближе. 
  Антилаюта вяло ковыряла вилкой. Ни рыба, ни мясо. Может, в море что выловили, не поймешь. Там, на северо-западе, моря не было. Была степь. Степь, куда за рыцарским званием отправился ее муж и не вернулся. Герцог не отказал напрямую. Маленькая, призрачная надежда еще оставалась. За себя она не особенно беспокоилась. Вдове путь в монастырь или к родственникам. Монастырь предпочтительнее. О дочери уже написала жене двоюродного брата мужа, что служил по таможенному делу. Та согласилась принять дальнюю, но все же родню. И очень осторожно, но недвусмысленно намекнула в ответном письме, что предпочтительнее прислать девушку одну. А вот сын... Как ему прожить эти годы? От невеселых мыслей Антилаюту отвлек взрыв хохота за соседним столом, сопроводивший последнюю фразу рассказчика: 
  - ... и тогда герцог говорит так некстати вернувшемуся мужу: 'Благородный лесс, ваша супруга оказала мне поистине незабываемое гостеприимство!' 
  - А я вот какую историю слышал, - отсмеявшись, подхватил его сосед. - Одному знатному и богатому лессу показалось, что не так он знатен и богат, как хотелось бы. И потому пригласил он нашего герцога к себе в гости, угостил на славу и вина не пожалел. А когда удалился герцог в свою спальню, то обнаружил, что главное угощение ждет его там. Радушный хозяин, зная о любви своего гостя к прекрасному полу, не поскупился предложить свою дочь. Но сколько бы герцог ни выпил за столом, смекнул, что одной ночью дело не окончится. Позвал к себе щедрого отца и сказал: 'Любезность ваша не ведает границ, от коей откажется лишь невежа. Но надо бы вам знать, благородный лесс, что дал я слово более не жениться, поскольку есть у меня наследники и оба бастарды. Не хочу, чтобы их права передались младенцу, из которого еще не известно, вырастет ли что-либо путное'. 
  - И что лесс? 
  - Как что? Утерся, вестимо, - под новый раскат хохота закончил говоривший. 
  - Да, - протянул седоусый из той же компании. - Было у герцога двое сыновей, а остался один. Но супротив брата он, что пристяжная против кровного скакуна. 
  - Не скажи, Авам и сам по себе кое-чего стоит. 
  - Да кто ж спорит, только до Дакэ ему... - седоусый, недоговорив, махнул рукой и встал, держа полную чашу. - Выпьем же за павших при Кочечуме и за рыцаря Дакэ в особицу, да примут их предки. 
  Антилаюте стало грустно. Историю эту знали от мала до велика. Как старший сын и наследник герцога, горячо возражавший против самого Степного похода, пожертвовал собой и своим отрядом, прикрывая бесславное отступление. Дакэ погиб как герой, и о нем поют менестрели. А иных павших будто и не было. 
  Она поднялась из-за стола, но остановилась, услышав, как кто-то спрашивает у трактирщика, где найти вдову лесса Игрима. 
  - Это я. Что вам нужно? 
  Высокий мужчина с вышитой короной на плаще обернулся и с поклоном ответил: 
  - Герцог просит лессайю посетить его, дабы выяснить все обстоятельства дела, о коем ходатайствовала благородная госпожа. 
  Почему-то Антилаюта ждала, что встреча состоится в уже знакомом большом зале. Однако герцог принял просительницу в своих покоях. Мягкий ковер, огромный стол, высокие, до самого потолка полки с книгами и свитками. Большие, уютные кресла у камина, одно из которых герцог, ответив на ее поклон, пригласил занять: 
  - Присаживайтесь, лессайа. У меня возникло несколько вопросов по поводу вашего дела. 
  - Прошу простить, государь, неужели я недостаточно ясно изложила в прошении... 
  - Нет, - герцог остановил ее жестом. - Ваши предложения вполне понятны, гарантии возмещения расходов более чем приемлемы. Жаль, конечно, что обстоятельства так сложились. Законы, - он пожал плечами. - Часто несовершенны, но это законы. Меня интересует другое: как получилось, что ваш супруг был столь непредусмотрителен? 
  - Государь, - Антилаюта постаралась говорить спокойно и рассудительно. - Мой муж был возведен в дворянское достоинство за заслуги перед короной на гражданском поприще. Однако рыцарское звание, необходимое, чтобы закрепить дворянство и поместье за потомками, дается только за боевую доблесть. 
  - И он отправился в степь, - задумчиво заключил герцог. - Как он погиб? 
  - Сопровождал обоз, наткнулись на засаду кочевников, - вдова перевела дыхание. - Так нам сообщили те... - она запнулась. - Те, кто нашел... - спазм перехватил горло. - Через двое суток. 
  - Его опознали? 
  - Да. 
  - Хорошо. Простите, лессайа, - спохватился он. - Я имел ввиду, хорошо, что ошибка исключена, не более. 
  - Да, я понимаю. 
  - Вернемся к вашим детям, - герцог вновь взял деловой тон. - Как вы намерены устроить их жизнь? 
  - Дочь по окончании монастырской школы отправится к одной из дальних родственниц и, будем надеяться, выйдет замуж. Ее приданного вполне достаточно, чтобы рассчитывать на хорошую партию. Мы не имеем права его трогать, поэтому и не включили в... 
  - Понятно, - он вновь остановил ее жестом. - А сын? 
  - Государь, - Антилаюта смотрела своему собеседнику в глаза. - Ради сына я и прошу. Получив право распоряжаться своим имуществом, он не пропадет, но до этого надо дожить. 
  - Вы так уверены в своем сыне? Сколько ему? Пятнадцать? 
  - Да, государь, ему пятнадцать. Последние годы он постоянно был рядом с отцом. Мальчик не может нормально ходить, но голова у него светлая. Эти документы, - Антилаюта кивнула на свиток. - Составил он. 
  - Вот как? Да, такой действительно, не пропадет, - герцог задумался. - Что ж, я посмотрю, что можно для вас сделать. - И поднялся с кресла, давая понять, что аудиенция окончена. 
  'Хороша, северные ветры, как хороша! Какое самообладание! Смотрит, не отводя взгляда. Глаза - серые, глубокие, теплые, волосы пепельные. У нее выбилась прядь из-под вдовьего покрывала, а она и не заметила, говорила о сыне. Что же с мальчишкой случилось? М-м-м... Вот и тема для следующей встречи...'
  Антилаюта поднялась к себе в комнату и устало опустилась на кровать. Разговор с герцогом измотал ее до крайности. Но надежда возросла стократно. Какой все-таки Анжер молодец. Надо будет сегодня же написать ему. Или пока рано? Герцог не сказал 'да', но был так внимателен. Неужели то, что о нем болтают по углам, правда? Мужчина он, конечно, очень... и тут Антилаюта увидела себя в маленьком зеркале. Растрепавшаяся прическа, круги под глазами, далеко не новое платье, сама не первой молодости. Не по лошади седло! А как занесло - заглядываться на красавцев, да еще в короне. 
   
  - Простите, что вновь беспокою вас, - герцог поднялся из-за стола, проводил к уже знакомым креслам. - Но мне хотелось бы поговорить с вами о вашем сыне. 
  - Государь, ваше внимание - большая честь для меня. 
  - Я подумал вчера, уже после вашего ухода, что если юноша обладает столь выдающимися способностями, то самое место ему на государственной службе. 
  - Государь, но... 
  - Вот именно. И потому прошу извинить мою нескромность, что с ним случилось? 
  Герцог смотрел столь участливо, столь понимающе, что Антилаюта решилась. 
  - Вы знаете, что первым ребенком у нас была дочь. Второго мы не ждали так скоро, но... 
  Герцог кивнул: 
  - Понимаю. Так получилось. 
  - Да. Когда знахари сказали, что будет мальчик, муж очень обрадовался, и я вместе с ним. Мы были так счастливы, что попросту отмахнулись от предостережения - одна из ведуний нагадала ему возможную тяжелую болезнь. Ребенок родился крепеньким, и мы совсем успокоились. Не обратили внимания, что ножки он держит вместе, не раскладывает, как это маленькие делают, вы знаете, наверное... 
  - Увы, не знаю, - произнес герцог ровным голосом. Слишком ровным, внимательно глядя на падающий за окном снег. 
  - Простите, - смешалась Антилаюта, сообразив, что своих сыновей во младенчестве герцог, скорее всего, не видел. Погибшего старшего не видел точно. 
  - Ничего, продолжайте. 
  - Он рано начал сидеть, ползать, но не вставал. Тогда-то мы и забеспокоились. Оказалось - поздно. Оказалось, это с рождения, - она изо всех сил старалась сдержать слезы, или, хотя бы не дрожать подбородком. Теплая и сильная рука накрыла ее судорожно сжатые пальцы: 
  - Поплачьте. Если вам будет легче - поплачьте. 
  И неожиданно для самой себя вдова разрыдалась, уткнувшись в рукав мужчины, которого видела третий раз в жизни. 
  'Поплачь, милая. Это тяжело. Я знаю, очень тяжело, когда не можешь помочь собственному ребенку. Поплачь. Ты умная и сильная женщина, но кто сказал, что умные и сильные не плачут?' 
  'Успокойся! Возьми себя в руки и успокойся! Хватит хлюпать носом, что герцог подумает! Стыд какой...' 
  - Простите мою слабость, государь, - Антилаюта не знала, куда деть глаза. 
  Герцог ободряюще улыбнулся: 
  - Ничего. Все-таки, что уже умеет ваш сын? Чему может научиться? 
  - Анжер? Знает счет, способен свести доходы с расходами, осведомлен в законах. Но вряд ли может потягаться с выпускниками Квадриума или Тривиума. 
  - Да, в его возрасте туда только поступают. Иногда, - подчеркнуто сожалеюще покивал головой герцог. Они вместе рассмеялись. 
  - Государь, я мать, и я горжусь своими детьми. Но мой сын никогда не сядет верхом... 
  - Есть кареты и носилки, - отмахнулся ее собеседник. 
  - ... ему не танцевать на балах... 
  - Есть вещи и поинтереснее. 
  - ... он не будет драться на дуэлях... 
  - Вам спокойнее! 
  - ... и не сможет стать рыцарем, как и его отец. 
  - Да, - герцог задумался. - С этим что-то надо делать. Такие люди, как ваш муж и ваш сын, способны принести больше пользы короне, чем иные рыцари. Но не имеют возможности достичь положения, соответствующего их заслугам. С этим что-то надо делать, - медленно повторил он и, подойдя к окну, коснулся маленьких, вплавленных в свинцовый переплет, стекол. 
  - Знаете, - сказал он после некоторого молчания. - Кажется, я кое-что придумал. Нет, это касается только вашего сына, - предупредил он немой вопрос Антилаюты. - Государственные вопросы требуют куда более долгих размышлений. Что если Анжер - ведь его так зовут - немного поучится у... Скажем, у одного чересчур умного человека. Он хорошо известен в торговых кругах, что, может весьма пригодиться вашему сыну в дальнейшем. И еще, - герцог повернулся к окну спиной. - Этот человека многое имел и многое потерял. Не по своей вине. У него нет одного глаза, почти не действуют левая нога и рука. Вы понимаете? 
  - Да, государь, - тихо отвечала Антилаюта. 
  'Да, я понимаю. Пусть мальчик увидит, что есть люди, которым в жизни пришлось куда горше и солонее, но достало сил не мириться с судьбой. И почему-то мне кажется, что дело не только в моем сыне. Кто же больше нуждается в опоре - Анжер или этот человек, что так вам небезразличен?' 
  'Ты удивительная женщина, моя милая. Ты все поняла правильно. И боль мою, и мою вину. Он мне не ответит, даже читать не станет. А вот Ави... Ему я напишу сегодня же'. 
  Потом они говорили о дочери, и герцог предложил перевести ее в другую школу, на самом юге, на побережье, объяснив, что брат и сестра смогут чаще видеться. А если Анжер освоится на новом месте, может, и Сенгуле не придется идти приживалкой к дальним родственникам. Потом герцог расспрашивал о ее родне. Потом о родне мужа. Потом о причинах, по которым никто из них не был назначен опекуном. Потом... Долгий это был разговор. Они становились все ближе друг другу, и все сложнее становилось обращаться к этому человеку, такому живому, внимательному, ироничному, с безликим 'Государь'. Антилаюта понимала, что эта встреча последняя. И только память сохранит большие, уютные кресла у камина, бокалы легкого вина, слегка подогретого, чтоб отойти от пронизывающего ветра на улице, удивительную легкость задушевной беседы и тепло сближающего молчания. 
  Она шла от герцога знакомыми коридорами, когда из бокового прохода вынырнула серая тень: 
  - Не соблаговолит ли благородная лессайа уделить несколько минут? 
  Высокий мужчина, тот самый, что принес первое приглашение от герцога. 
  - Я рада выслушать вас, лесс... 
  Он будто не заметил многозначительной паузы и не спешил представиться: 
  - Прошу простить, моя госпожа за вторжение в столь тонкие и, я бы даже сказал, интимные сферы, но не удивляет ли вас внимание герцога? 
  - Простите? 
  - Тысячу раз приношу извинения, но неужели вы не видите, что государь намеренно медлит с окончательным решением вашего дела? 
  Женщина онемела. Какое низкое сводничество! А вкрадчивый голос не унимался: 
  - Герцог очарован вами, лессайа. Подарите ему капельку вашей благосклонности, и завтра же бумаги будут подписаны. Это не слишком большая жертва за благополучие ваших детей, не так ли? 
  - Оставьте меня! - Она бросилась прочь. 
  'Нет, герцог не мог! Не тот человек, чтобы... Чтобы что? Чтобы истребовать плату за оказанное благодеяние? А ты уверена? Сколько ты слышала о его похождениях? Все ли можно списать на досужие выдумки, на пустую болтовню?' И вспомнились косые взгляды, смешочки за спиной. Она решительно открыла двери трактира и ступила в тишину трапезной. Люди за столиками прервали свои беседы, уставившись на нее как на чудо морское. В полном молчании прошла она к лестнице, ведущей в спальные комнаты, и тут тишину разбил громкий шепот: 
  - А что, думаешь, герцог раз за разом зовет ее разговоры разговаривать? 
  Резко повернулась, наткнулась на угодливый взгляд изогнувшегося в поклоне трактирщика, и почти бегом поднялась по лестнице. 
  'Ну, лессайа, - спросила она себя, оставшись одна. - Истинное богатство благородной госпожи - честь, где ты умудрилась ее потерять? А впрочем, - женщина жестко усмехнулась своему отражению. - Терять-то тебе теперь нечего. Герцог получит, что хочет, но не раньше, чем получу свое я'.
   
  - Лессайа, какая приятная неожиданность, я не ждал вас так рано, - герцог помог гостье освободиться от плаща и едва не отпрянул, потрясенно уставившись на призывно-открытый лиф: 
  - Что это значит? 
  - Это значит, государь, что я хотела бы, наконец, получить ответ на свое прошение. 
  Прищуренные серо-зеленые глаза подернулись ледком брезгливого интереса: 
  - Как далеко вы готовы зайти? - полюбопытствовал он. - Оденьтесь, сударыня. Я не беру взяток, тем более натурой. Ваши бумаги подписаны позавчера. Возвращайтесь к детям, надеюсь, им не придется краснеть за свою мать. 
  Дрожащими руками Антилаюта подобрала плащ. Поделом ей, так все испортить, так оскорбить человека... 
  - Прощайте, государь. 
  Почти не разбирая дороги от закипающих слез, она двинулась к выходу и тут же на что-то налетела. 
  - Да что с вами сегодня? - сильная рука подхватила, не дала упасть. 
  - Все в порядке, государь. Я... пойду. 
  - Ну, нет, никуда вы не пойдете, пока не объяснитесь, - герцог буквально швырнул женщину в кресло. - Признавайтесь, кто вас надоумил? 
  - Я сама так решила, - Антилаюта попыталась вздернуть голову, но нависающий над ней мужчина только рассмеялся: 
  - Не сомневаюсь! Я спрашиваю, кто вам внушил подобную гадость? Кто? 
  - Я... 
  - Нет! Не ты. Тебе самой это и в голову не пришло бы. Кто?! 
  - Высокий, темноволосый, шрам над бровью, вот здесь... 
  Герцог выругался сквозь зубы, хватил кулаком по бедру: 
  - Придушу мерзавца. Так все испохабить! - он опустился рядом с креслом на колени, обхватил мокрое от слез лицо своими ладонями. - Ты прости, милая, за то, что усомнился в тебе хоть ненадолго. Я ведь... - герцог махнул рукой. - Не хотел спешить. Надеялся, что ты сама придешь ко мне... 
  - Я пришла, - эхом отозвалась Антилаюта. 
  - Расплачиваться? - он покачал головой, поднимаясь. - Не надо. 
  - Государь... 
  - Меня зовут Тонгул. 
   
  - Одного не понимаю. 
  - М-м? - Герцог расслаблено перевернулся на спину. 
  - Какая ему в том корысть? 
  Герцог тихо рассмеялся, провел ладонью по рассыпавшимся пепельным волосам: 
  - Все-таки ты удивительная женщина. Умница, а не понимаешь таких простых вещей. 
  - Не понимаю. 
  - Предположим, все пошло, как он предполагал, и рядом со мной появился человек, обязанный ему. Власти поганцу захотелось, влияния, положения, - герцог нехорошо прищурился. - Положение я ему обеспечу, а на власть только издали глядеть будет, локти сгрызая. Переведу-ка я голубчика в геральдическую службу. С повышением переведу, пусть потешится напоследок. 
  - Государь... 
  - Меня зовут Тонгул. Кажется, я уже говорил тебе. 
   
  Он приходил каждый вечер, но никогда не оставался до утра. Ласково целовал засыпающую женщину и тихо уходил к себе. Антилаюту это беспокоило куда больше, чем шепотки за спиной. Несколько раз она просила его остаться, но герцог все сводил к шуткам, мол, храпит по ночам, да еще ретивые подданные имеют обыкновение в самое неподходящее время беспокоить своего сюзерена. Так что прости, милая, и до завтра. Женским чутьем она понимала, что-то не так. День шел за днем, неделя за неделей. Дети переехали на юг. Матери очень хотелось их увидеть, но на встречу здесь, во дворце, она не отважилась. Не знала, как объяснить почти взрослым сыну и дочери свое новое положение. Да и захотят ли слушать? 
  Дочь писала веселые письма. Поначалу переживала разлуку с прежними подружками, но быстро освоилась на новом месте. Письма Анжера были странными. Эст Тегульдет, к которому молодого человека отправили на выучку, поначалу испугал парнишку чуть не до икоты. Однако желчный одноглазый хромец с отсохшей левой рукой оказался хорошим учителем. Анжер и восхищался им, и побаивался, и жалел. И уж совершенно не понимал, что делает в доме достопочтенного эста молодой веселый рыцарь Авам. 
  - Интересное совпадение, молодого лесса зовут так же как твоего младшего, - сказала как-то Антилаюта, желая проверить возникшее у нее подозрение. 
  - Это не совпадение, - герцог ответил, как обрезал. 
  Дни шли за днями. Зима подходила к концу. 
   
  Тонгул устал до плывущих перед глазами кругов. Молча ввалился он к Антилаюте, молча бухнулся в кресло и аж застонал от удовольствия, почувствовав, как легли на плечи прохладные ладони: 
  - Тяжело? 
  - Не то слово, - герцог закрыл глаза, с наслаждением пригубив большую кружку ароматного взвара с пряностями. - Бестолковый день. Суетливый какой-то. Нет, милая, - он ловко подхватил женщину и посадил к себе на колени. - Где меня еще так встретят? 
  - Ну, конечно, - Антилаюта понимающе качнула головой. - Никому-то вы, государь, не нужны, и во всем дворце ни единой живой души не найдется... 
  - Ш-ш... - Тонгул прижал палец к ее губам. - Государь нужен всем, ветры их сдуй! Всем что-то нужно от государя, а вот интересно, если я сейчас корону повешу на гвоздик, да и пойду себе вот так, босиком по улице, признает ли кто сиятельного герцога? 
  - Пятки застудишь, холодно, - Антилаюта продолжала разминать его плечи. - Что на тебя сегодня нашло? 
  - Не знаю. Устал, наверное. Пойдем поближе к огню. 
  И он вытянулся на толстой шкуре у самого камина. Антилаюта устроилась рядом. 
  - Вот интересно, - сказала она, перебирая густой мех. - Если есть камин, то должна быть и шкура, причем обязательно медвежья. 
  - А что, хорошо ведь, - Тонгул устроился поудобнее. - Тепло и мягко. 
  - Сам добыл? 
  - Нет. Это Дакэ, - герцог резко сел и продолжал, глядя на огонь. - Три года назад он приехал по какому-то делу сюда, в столицу. Как всегда, его приняли с распростертыми объятиями, кто-то предложил устроить в честь дорогого гостя охоту. Их не было несколько дней, вернулись поздним вечером, - Тонгул потянулся за кочергой, пошевелил прогоравшие дрова, лицо расчертили резкие тени. - Снег, гомон, факела шипят и чадят больше, чем светят, на санях - огромная медвежья туша. Я не знал, кто завалил зверюгу, подошел, похлопал по боку. Сказал, что от такого трофея и сам бы не отказался. Он пил вино и над чем-то смеялся с молодыми рыцарями. Услышал, сказал: 'Забирай, мне не жалко', и ушел, отхлебывая из горлышка. 
  Герцог сам потянулся за бутылкой, но она перехватила руку: 
  - Не надо. Иди ко мне. 
  Так возле камина они и уснули. Пробежали последний раз голубоватые огоньки, последний раз пыхнули темно-оранжевым остывающие угли и запорошились седой золой. 
   
  Из сна Антилаюту выдернул странный звук. 
  - Тонгул? 
  Герцог не отвечал. Он страшно, дико скрипел зубами, запутавшись в безысходной жути сновидений. 
  - Тонгул, проснись! 
  Она тряхнула мужчину за плечо, пытаясь разбудить, но тот только отмахнулся, мучительно застонал: 
  - Да-а-кэ-э... 
  - Проснись, Тонгу! 
  Не в силах вырвать дорого ей человека из страшного сна, Антилаюта в отчаянии схватила откупоренную бутылку вина и вылила ее на герцога. Тот затих. Прервалось свистящее дыхание, медленно дрогнули веки. 
  - Опять? - глухо произнес он. Сел, спрятал лицо в ладонях. 
  - Тонгу, что с тобой? 
  Он только молча помотал головой. Потом провел руками, стирая следы кошмара, глубоко вздохнул: 
  - Ничего, милая. Все уже кончилось. Ты прости меня, но так иногда бывает. 
  - Иногда? 
  Он коротко кивнул. 
  - Ты из-за этого никогда не оставался? 
  - Да, - герцог понемногу приходил в себя. - Мой постельничий знает, как с этим бороться. Ты, я вижу, - он кивнул на полупустую бутылку. - Тоже нашла способ. 
  Медленно, тяжело поднялся. 
  - Я пойду. 
  - Подожди, - она схватила за руку. - Это часто случается? 
  Герцог молча одевался. Но Антилаюта догадалась сама: 
  - Каждую ночь? У тебя это каждую ночь? 
  - Да! 
  - Бедный мой, - она тихо прижалась всем телом, крепко обвила руками. - Не надо никуда уходить. 
   
  Он все-таки ушел. Ушел уже под утро, когда Антилаюта, всю ночь просыпавшаяся при малейшем его шевелении, наконец провалилась в глубокий, как омут, сон. А вечером тихо открыл дверь, неслышно подошел к женщине, читавшей у окна: 
  - Здравствуй. 
  - Здравствуй, - встрепенулась Антилаюта. Надо же, весь день ждала-ждала и проворонила. - Как ты? 
  - Нормально, - он присел на широкий подоконник. - Я уже привык. Сильно тебя напугал? 
  - Очень. 
  - Хорошая ты женщина, Тила, - вздохнул герцог. - И как такую умницу угораздило связаться с неудачником. 
  - Неудачником? - Антилаюта не верила своим ушам. За время своего правления этот человек существенно расширил пределы государства, ни разу не допустил голода, очистил южное побережье от пиратов, даже в пресловутом Степном походе добился цели - безопасности северо-западных территорий. 
  - Может это и чересчур сильно сказано, - Тонгул слегка пожал плечами. - Только... Давай я все расскажу по порядку, не возражаешь? 
  Он прошелся по комнате, взял перо, повертел его в руках, положил на место. Переложил на столе несколько свитков. Потом подошел к соседнему окну и, глядя на пустой заснеженный двор, начал: 
  - Перед моим рождением родители, как это положено по обычаю, спросили у предков о моей судьбе. И получили такой хороший ответ, что даже не поверили, решили переспросить. Результат оказался прежним. Дословно я его не знаю, сама знаешь, - не положено. Но примерно мне это предсказание передали. Для наследника короны в правду - лучше не надо. Все у него будет, надо только выбирать правильно, тогда и упущенное вернется. Выбирать нас учат с пеленок. Только вот знать бы, что такое правильно. Мои родители, люди очень рассудительные, нисколько не сомневались, что правильно, значит, исходя из государственных интересов. Так меня и учили всю жизнь. Первый серьезный промах вышел, когда мне было семнадцать лет. Я полюбил девушку. Компания юнцов с ветром в голове решили приударить за хорошенькой эйстой. Она так нас отбрила, что до сих пор вспоминать неловко. Конечно, я такого не потерпел. Поспорил, что добьюсь взаимности и добился. Только сам увяз по уши. Она никогда бы не пошла на... - герцог запнулся. - На близкие отношения с наследником короны, пришлось изобразить собственного конюшего. Она искренне верила, что станет моей женой, я уже был готов пойти к родителям и все рассказать. Но отец вызвал меня сам. Вызвал, чтобы я поставил подпись под договором с соседним государством, который скреплялся династическим браком. Я не стал возражать. Этот союз действительно был важен для нас. Среди множества пунктов договор включал взаимные обязательства по очистке южных морей от пиратов, они тогда совсем распоясались, почти парализовали торговлю. Я не стал возражать против брака, а отец не стал возражать против моей связи. Я собирался все ей рассказать при первой же встрече, успокоить, уверить в своей любви. Но встречи не состоялось. Она увидела меня при объявлении договора - пошла в толпе горожан на площадь и... - он грустно усмехнулся. - И все поняла. Мне передали письмо, в котором она обращалась ко мне, как к наследнику престола, просила не искать ее. Я искал и нашел. К тому времени она родила от меня ребенка. Но ее отец не разрешил увидеться ни с ней, ни с сыном. Я был страшно зол. Как же, сиятельному принцу отказал от дома какой-то эст! Знать бы мне, что это был за человек, может все пошло бы по-другому. А может, и нет. Скорее всего, нет. 
  Герцог прижался лбом к холодному стеклу и продолжал: 
  - Моя жена оказалась милой и славной женщиной. К сожалению, она так и не смогла стать матерью. После очередного выкидыша знахари в голос заявили, что следующая попытка, скорее всего, окончится смертью. Но она все-таки рискнула. И в этом моя вина. Я уже давно искал утешения на стороне. Так появился Ави. Жена узнала о нем, увидела замечательного двухлетнего мальчугана и решилась. На третьем месяце открылось кровотечение, которое так и не смогли остановить. Договор превратился в пустую бумажку еще раньше. На ее родине произошел переворот, к власти пришла другая династия, которой было наплевать на все прежние обязательства. Они тоже долго не усидели, но это к делу не относится. А того мальчика назвали Алдакэлом. Дакэ. 
  - Дакэ... - Эхом откликнулась Антилаюта. 
  - Дакэ. Моя радость и моя боль. Гордость и непреходящий стыд. О нем слагают баллады, о нем поют менестрели. Но моей заслуги в этом нет. Я бросил его. Дед, тот самый выгнавший меня эст, позаботился о его воспитании. Сделал таким, каким его знают все. Он, а не я. Я увидел собственного сына, первенца, только через семнадцать лет, когда посвящал в рыцари. 
  Герцог прикрыл глаза. 
  - Тогда шла война на западе. У нас попытались отобрать горные области. Да, да, те самые, где находятся твои медные рудники. Мы знали, что нападение вот-вот случится. Не знали только где. Нападать самим было не с руки по целому ряду причин, в основном, политических. Атака пошла через Серое ущелье. Там на заставе служил Дакэ. За два года до этого, после смерти матери, он поругался с дедом и, уйдя из дому, прибился к наемникам. Потом судьба забросила его в эту маленькую крепость. Командир отправил парня предупредить основные силы, зная, что до нашего прихода им не выстоять. Дакэ успел. Мы пришли как раз, когда последние из защитников собирались обрушить склон и полностью перегородить проход. Это было заранее подготовлено, на крайний случай. Мой сын всегда был умным мальчиком, и все понял. Он еще не отошел от потрясения, когда мне взбрело в голову тут же, среди остывающих тел его друзей, посвятить юного героя в рыцари. 
  Герцог снова прикрыл глаза. Он воочию увидел шатающегося от изнеможения парнишку, которого поставили перед ним исходящие завистью оруженосцы. Услышал свой торжественный голос: 'Назови свое имя, храбрый юноша!' И утонул в яростном сиянии зеленых глаз. 
  - Я будто в зеркало посмотрелся. А он... он хорошо знал, кто его отец, и не хотел иметь с со мной ничего общего. Все, что поют менестрели о нашей трогательной встрече, - вранье. Он бы развернулся и ушел, но это выглядело бы дезертирством. Потом мы в клочья разнесли захватчиков и не только не отдали свое, но и чужое прихватили. Правда, пока не все, что хотелось бы. 
  С Дакэ нас чуть примирил Ави, - Тонгул пожал плечами. - Знаешь, бывает так, что родные братья грызутся хуже собак. Эти, хоть и сводные, - ничего подобного. Ави ходил за ним хвостиком, у мальчишки появился старший брат, да еще какой! А Дакэ сорвался во все тяжкие. Вокруг него собралась кучка молодых, титулованных дворян, которые быстро познакомили провинциала со всеми интересными местами столицы. Я устал разбирать жалобы на их поведение, но терпел. Терпел до тех пор, пока в одном из скандалов не оказался замешан младший. Аваму было пятнадцать лет! Тогда я решил выставить Дакэ на границу. Думал, пусть хлебнет настоящего дела, перебесится, вернется другим человеком. Глупец, - герцог сжал зубы. - Мог бы понять, что 'настоящего' в его жизни хватало с избытком. Дакэ не возражал, быстро собрался, уехал на северо-запад, прихватив с собой друзей и брата. Столица вздохнула спокойно. А я тихо лез на стенки, времена были немирные, степняки тревожили постоянно. Да ты об этом знаешь лучше меня. 
  - Знаю, - кивнула Антилаюта. 
  - Дакэ так и не вернулся. Собрал в отряд таких же как он незаконных отпрысков родовитых семейств. Полторы сотни молодых рыцарей стали опорой всего северо-запада. Он покинул степи только один раз, по моей просьбе, - Герцог скривил губы. - И я имел горькую возможность еще раз удостовериться, как ошибся, когда отказался от его матери. Мы вновь взялись за пиратов, разработали блестящий план, я показал его сыну. Как он хохотал! Успокоившись, объяснил, что ничего у нас не получится. Что все побережье будет смеяться, наблюдая, как кошка гоняется за собственным хвостом. Дакэ сам был юнгой на пиратском корабле - дед отправил расширять кругозор... Что так смотришь, я же говорил, человек был тот еще, сам начинал с морского разбоя. Я вспылил, поинтересовался, сможет ли он сделать лучше. Дакэ смог. Он прошелся по тем, кому пираты сдавали добычу. Кого-то купил, на кого-то надавил авторитетом деда, кого-то просто запугал. И все. Пиратствовать стало невыгодно. Мой флот добивал уже остатки, самых упрямых. Дакэ вернулся в степь. А потом был Степной поход. Узнав о нем, Дакэ пришел в ярость. Он примчался в столицу, загоняя коней без всякой жалости. Таким я своего сына еще не видел. Он кричал на меня, орал, что я пустил мерину под хвост двухлетний труд всех бастардов. Оказывается, он уже давно искал союза со степью. Понимаешь, Тила, не войны, а союза! И он нашел его. Почти нашел. Но тут вмешался я. Мне так нужна была безопасность северо-запада, и я ее получил. Но какой ценой, милая, какой ценой! - герцог закрыл лицо руками, а когда отнял их, застывшие черты не выражали ничего, словно посмертная маска, голос был сух и бесстрастен. - Нашей целью было отбросить кочевников подальше в степь, обезопасив земледельческие поселения, не так давно возникшие в том краю. Казалось, все было продумано: направления ударов, расположение лагерей, движение обозов. Только вот никто и не подумал о том, как отреагируют на наше вторжение степняки. Еще бы, сколько раз мы гнали их в степь после набегов! Но гнали-то мы их от себя домой, а теперь вознамерились сами прийти в гости. Дакэ знал, что в ответ поднимется вся степь. Он сумел удержать в стороне только несколько каматских родов, в старшем из которых у него был джанхэ - побратим. Прочие каматы, а с ними и урхи, и пеоты пропустили нас поглубже в степь, а потом... То что было потом, я вижу каждую ночь, в подробностях. Горящая степь и стрелы со всех сторон. Перекопанные колодцы. Всадники, налетающие с разных сторон и пропадающие в белесой мути. Мы отступали. Хуже всех пришлось тяжелой пехоте, она отстала. Каматы атаковали их на марше и растворялись. Дакэ пошел на выручку. Туда он ушел по землям своего джанхэ, обратно - через Кочечум. 
  Все знают, что они остановили каматов у брода, все знают, что сто пятьдесят молодых рыцарей сложили там свои головы. Что своей гибелью они оплатили мир со степью. Кочевники более всего уважают мужество воина, и потому договор был заключен над еще непрогоревшим погребальным костром. 
  - Ты... видел? 
  - Да, - герцог клекочущее рассмеялся. - Я бросил все и поскакал туда, словно одержимый, надеясь на чудо. И чудом было то, что младший, Авам, все же остался жив. Смешно и глупо просить у судьбы большего. Теперь за северо-запад я могу не беспокоиться. И мой преемник, кем бы он ни был, тоже. При условии кровного родства, разумеется. 
  - Почему? 
  - Ты не знаешь? Ты родилась там, и ты не знаешь? А впрочем, понятно. Только Дакэ интересовался такими вещами. Он мне потом объяснил, что означал этот странный обряд, когда военные вожди окропляли своей кровью угли костра. Они смешивали свою кровь с кровью павших героев - не важно, что бывших врагов. Так что теперь я и мои потомки в родстве со степью. А с родственниками не воюют. Их защищают. 
  - Погоди, - то ли герцог оговорился, то ли она ослышалась. - Дакэ тебе объяснил? Но как, ведь он был уже... - охнув, она зажала ладонью рот, сраженная страшной догадкой. - Он жив? 
  Тонгул невесело усмехнулся: 
  - Проболтался все-таки. Так мучительно решал, говорить или нет, и вот, пожалуйста. Да, Тила, мой сын жив. Нет рыцаря Дакэ, - он устало опустился в кресло и, откинув голову, продолжал. - Когда все кончилось, и каматы поклялись землей и небом, водой и огнем в неприкосновенности наших рубежей, ко мне подошла очень старая женщина с совершенно непроизносимым именем... 
  - Эмбэчимнэ. 
  - Ты знаешь? 
  - О ней все там знают. Я даже хотела ехать искать ее, просить за Анжера. Муж отговорил. Где сыскать в степи одинокую старуху. 
  - Да... Эмбэчимнэ просто взяла меня за руку и отвела, - он сжался в мучительном воспоминании. - Отвела туда, где лежал мой сын. То, что от него осталось. Она сказала, что починить тело может. Не очень хорошо, но может. Только вот Дакэ утратил... не знаю, как назвать, - желание жить или волю к жизни, или... - герцог махнул рукой. - Эта искорка угасала, по ее словам раздуть костер мог только тот, кто уже однажды это сделал, тот, кто дал жизнь в обмен на жизни своих еще нерожденных детей. Для степняков это невозможный выбор - отказаться от многочисленного потомства ради одного. Для меня и выбора-то никакого не было. 
  - И где он теперь? 
  Тонгул посмотрел на нее внимательно и печально: 
  - Неужели ты еще не поняла, к кому я послал твоего сына? 
  - Хромой, сухорукий, одноглазый - это Дакэ? 
  - Да, это Дакэ, - с невыразимой горечью откликнулся герцог. - Мой сын, красавец, первый рыцарь из-за меня превратился в скрюченного урода. Тила, я готов платить по своим счетам, но почему вынужден расплачиваться он? 
  - Тонгу, - Антилаюта тронула его за плечо. - Получается, что твое предсказание исполнилось: ты - герцог, ты выбирал правильно и получил, что хотел. 
  - Но цена, какая страшная цена...
Восходящая луна облила мягким светом два силуэта у стрельчатого окна - мужчину, ищущего утешения, и прильнувшую к нему женщину. 









11.                              Дирхем за удачу 

                               Садовникова Галина


- Нашему блистательному повелителю, да продлит Аллах его годы, еще рано об этом думать, - седобородый имам Али Абукар буравил маленькими глазками отступившего на шаг Фархада Хор-Шаби. Дом Газилийских Чотэбей не первый раз дает государству хороших воинов, мудрых придворных. Но Фархад, став визирем, чрезмерно возгордился: считает, что ему одному отныне печься о благе государства. Имам с неудовольствием отметил каменную неподвижность поджарой фигуры визиря. 
- Шах вступит в новый брак, и небо не замедлит послать ему наследника. 
- Не сомневаюсь в ваших прекрасных отношениях с посланцами Аллаха. Вашей безмерной мудрости известны все его планы: кому суждено жить, кому умереть, а кому родиться? - резкие черты лица тронула едва заметная усмешка. 
Имам поджал губы, сложил руки на животе и повернулся к слушающему их шаху. Скука на лице повелителя не могла его обмануть, слишком давно они знали друг друга. 
- Все мы в руках судьбы как песчинки бесконечной Гоби. Но кто сказал, что род великого Мамуна ибн-Мухаммеда прервется столь рано? 
- Никто, но сейчас принцесса Айгюль осталась единственной дочерью Хорезмшаха, ее муж станет соправителем Хорезма, - снова вмешался визирь. На этот раз он остался суров: ни усмешек, ни насмешек. Лицо неподвижно, лишь хищный взгляд караулил любой жест слишком благодушного служителя Аллаха. 
- И что? - из широкого рукава имама выскользнули четки, и толстые пальцы проворно забегали по ним. 
- А то, что поощрять принца Бельтара было по меньшей мере неразумно. Выдавать за него принцессу Айгюль нельзя, а отказать теперь, когда он вот-вот пришлет посольство, - плеть в руках визиря хрустнула. - Опасно. 
Четки быстрее замелькали в руках муфтия, пока он искал достойный ответ. Конечно, зря он разговорился с посланниками Бельтара, но... будто морок нашел. Не зря шепчутся, что принцу сам шайтан помогает. Но не терпеть же теперь выговор от этого... имам, даже не взглянув, ясно представил себе визиря - настоящий стервятник. 
Неожиданно заговорил сам шах. 
- Он прав, достойный Али Абукар. Нам нужно срочно заняться устройством судьбы принцессы. 
Повелитель Хорезма отщипнул ягоду от лежащей на подносе виноградной кисти и положил ее в рот. 
Муфтий при первых звуках тихого голоса шаха замер. Проводил взглядом золотистую ягоду.
- Если теперь найдется желающий, - пробормотал он и сглотнул. 
Все трое обменялись встревоженными взглядами. Когда станет известно, что принц Бельтар заинтересовался принцессой, многих достойных женихов не досчитаются. Побоятся они перейти дорогу этому набирающему силу чернокнижнику. 
- Пока об этом мало кто знает, и при дворе аравийского владыки отнеслись к союзу его сына с принцессой Айгюль с интересом. 
Визирь при этих словах дернулся, и все наметившееся единство растаяло как дым кальяна. 
- Опять вы о том же! Принцесса - единственная наша надежда на мудрого и сильного правителя. Если Аллах найдет шаха достойным небесной благодати, что будет с государством? 
Повелитель от этих откровенных слов поморщился, пересел поудобней на подушках и... промолчал. Как обычно. Имам успокоился и почти добродушно спросил: 
- А вы что предлагаете? 
- Нужно объявить состязание. Пусть претенденты покажут в честном соперничестве, на что они способны. Самому достойному шах отдаст руку дочери. 
Сколько раз Фархад Хор-Шаби обдумывал эту мысль, и каждый раз приходил к одному: не нужно им иноземного жениха, если хотят, чтобы Хорезм продолжал гордо стоять под небом, а не стал чьим-то бесславным придатком. Убедил в этом и шаха - ему тоже понятны трудности страны. Если забыть об обычной их борьбе, то надо признать, имам тоже не дурак и все понимает. А вот вслух Фархад этого никогда бы не произнес. 
В его плане была лишь одна проблема: чье влияние на будущего принца окажется сильнее? Визирь скрыл усмешку, наблюдая, как быстро муфтий прокручивает в голове и оценивает открывающиеся возможности. 
Если среди претендентов появятся новые люди, не из высшей знати, это будет справедливо. Визирь при последней мысли снова чуть не усмехнулся. 
- И что, любой оборванец сможет претендовать на руку принцессы Хорезма? 
- Нет, - снова раздался тихий голос шаха. - Мы сами будем утверждать претендентов. Пусть они докажут, что достойны чести пройти испытания. 
Круглое лицо муфтия в первый раз за время разговора полностью разгладилось. 
- Я не знал, что повелитель знаком с планом достойного Фархада Хор-Шаби. 
- Да, мы в курсе тревог нашего визиря и... как бы ни было это прискорбно, разделяем их. С тех пор как принц Мамун оставил этот мир, печаль поселилась в нашем сердце. Новый брак для нас сейчас нежелателен. 
   
Фархад Хор-Шаби по прозвищу Кара-Фархад - Черный Фархад - соскочил с коня у крыльца своего дома. Бросил поводья в руки подоспевшего слуги и взбежал по ступеням. 
- Ведь знал, сколько времени пропадет даром, - и все равно жалко. Но без этого толстого индюка вопросы будущего брака не решить... 
По внутренней галерее навстречу хозяину шел верный Кардаши, управляющий домом и дальний родственник. 
- Хорезмшах согласился, - коротко ответил Фархад на его немой вопрос. - Абукар сразу понял, какие выгоды получит, если женит племянника на принцессе. 
Фархад окунул загорелые до черноты руки в поднесенную чашу. Провел ими по лицу и замер, всматриваясь в свое отражение в колышущейся воде. 
- А вы? - голос дяди был ровен и бесстрастен, но даже то, что этот вопрос был задан, заставило визиря нахмуриться. 
- Нет, я... - Фархад вытер руки о полотенце, которое снял с плеча Кардаши, и отбросил его в сторону. - Я не могу жениться, какие бы выгоды это ни сулило. Слишком много возникнет слухов. Муфтий всем сообщит, что это я предложил турнир. 
- С каких пор вас тревожит, что будет говорить сброд? 
Визирь поморщился, не спеша снял с себя перевязь с дорогим старинным ятаганом. 
- Нет, дорогой дядя, на этот раз будет не чернь, на этот раз, боюсь, объединятся все мои враги... Прикажи приготовить ритуальную одежду. 
Фархад дождался, когда Кардаши вернется: 
- Что еще случилось? Говори. 
- Потом, это не срочно. 
Дверь открылась, и вошли двое слуг. На вытянутых руках они несли черный халат. Оба застыли в почтительном смирении. 
Фархад сделал знак, чтобы дядя не беспокоился, и закрыл глаза. Лицо его разгладилось, а дыхание выровнялось. Слуги не смели дохнуть, пока их хозяин не подал знак. Помогли надеть ритуальную одежду и отступили. 
Этого Кара-Фархад уже не видел: в отрешенном успокоении он прошел в маленькую ритуальную комнату. 
Медленно зажег светильники и опустился на колени возле алтаря. Огонь, вспыхнувший в каменной чаше, отбрасывал багровые отсветы на стены, на мрамор постамента, окрашивал пурпуром халат. 
- Имя? - прошептал Кара-Фархад, пристально всматриваясь в темное пламя. 
Гримаса исказила лицо визиря, но когда он поднял обсидиановый нож, руки его были тверды. Несколько капель крови упали в чашу, и пламя взвилось в уверенной мощи. 
- Покажи мне его. 
Тени на стене замерли на какой-то миг, причудливая картина была слишком сложна для неопытного глаза. Но Фархад быстро разбирал поданные ему знаки. Это длилось недолго, пламя снова ожило, последний раз взметнулось ввысь и разом угасло, быстро втянув свои языки. 
   
Базар - сердце Востока. Шумный и суетливый, веселый и степенный, кичащийся роскошью и выставляющий на показ омерзительную нищету. Здесь зарождаются спокойствие мудрых философов и суеверия юродивых дервишей, возвышенная красота дворцов и мечетей и сила непобедимого войска. Все начинается тут. 
'Базар - центр Хорезма, а купец - его основа', - так думал один из представителей этого достойного сословия. Он стоял среди людской толчеи, возле традиционно убогой лавки менялы, и осматривался по сторонам. 
Жарко, пот насквозь пропитал нижний халат, хоть выжимай. Мухи и осы так и роятся вокруг, маши на них - не маши. Пить хочется. 
Сауд утер лоб под внушительной белой чалмой и осторожно скосил глаза на своего спутника. А того никакая жара не брала. Черная простая одежда, черная же куфия на голове - концы спускаются почти до середины груди, оставляя открытым загорелое лицо. Черные пронзительные глаза и хищно изогнутый нос. Сауд вздохнул: Магомет разрешал правоверным одежду любого цвета, но наиболее угодной Аллаху назвал белую. Говорят, все магрибинцы носят черное... э... да где этот Магриб! 
Покачал головой - сухой как верблюжья колючка его спутник, весь день обходится без воды. Еще и молчит, только смотрит по сторонам, перебирая лица всех встреченных на базаре и укладывая их в бездонную память. 
Купец самодовольно улыбнулся, но сколько бы ни старался, все равно без помощи Сауда не обойдется. Если нужно кого-то опознать, обращайтесь к местным знатокам. А Сауд только для непосвященных простой купец. По всему базару у него раскинута сеть Слушающих. И все новости о ценах на базаре, о привезенных товарах, о настроении ремесленников, о прибывших бродячих предсказателях, магах и чародеях, о наиболее значительных приобретениях собираются у него. Без хвастовства можно сказать, что он лучше всех на базаре знает, чем живут столица и весь Хорезм. Каждый месяц эти сведения он передает самому Великому визирю. 
Сауд снова хотел оглянуться на своего спутника, но на глаза попался продавец воды. В двух шагах от него спустил с плеча кувшин и налил меняле полную пиалу. Тот выпил, блаженно закрыл глаза, а потом расщедрился: взял еще пиалушку для своего помощника. 
Сауд, влекомый видом плещущейся в кувшине воды, медленно передвигался в сторону водоноса. 
- Как торговля, почтенный Маулик-бей? - поинтересовался разносчик у менялы. 
- Плохо, какая там торговля, - по обычаю начал прибедняться тот. - Караванов мало, менять деньги никто не идет. 
А может, меняла и не врал вовсе. Махнул драным рукавом в сторону восточных ворот: 
- Дорога на Бухару плохая. Разбойники совсем обнаглели. Средь бела дня караван разбили. 
- Вах... вах... - водонос огорченно поцокал языком, - а наш Черный стервятник только налоги повышает. Говорят, - бродячий торговец понизил голос. - Он и сам что твой разбойник. Потому им и потворствует. 
Сауд вздрогнул и испуганно оглянулся на своего спутника. Но тот если и слышал крамольные слова, ничем этого не выдал. Ну, чуть сильнее сжались губы. Так ведь, чтобы заметить, нужно внимательно вглядываться в неприветливое лицо. А кто ж это делать будет? И зачем? 
Воды Сауд так и не выпил - не успел, пришлось тащиться по жаре дальше. И снова его спутник всматривался во всех встречных, кидал быстрый взгляд вокруг, будто чего разыскивая. И еще не раз им доводилось слышать неподобающие речи. Ох, не любят на базаре правителей! Да и не в том дело, что не любят. Вон, когда праздник шах устраивает - все его почитают. Но базар - такое место, тут народ либо ворчит, либо смеется. 
Черный стервятник! Это надо же, подметили. Сауду и проверять не надо, хищно изогнутый нос он хорошо помнил. 
Солнце уже заползало за минарет, когда черный господин поднял руку. Сауд к тому времени так устал, что и без знака готов был хоть в пыли усесться. Ноги гудели как проклятые Аллахом. 
Пока Сауд, кряхтя, устраивался возле ближайшей палатки, его спутник продолжал осматриваться. Базар здесь заканчивался, дальше, за высокой каменной стеной, высилась мечеть. А возле стены старая чинара. Ветки в одну сторону смотрят, в другую камень не пускает. 
То самое место. И солнце как раз опускаться начинает, тени на восток тянутся. Пройдет еще немного времени, и им навстречу ночная темень поплывет. Самое время. 
Сауд уже успел ноги поджать и подивиться месту, где они оказались. Палатки-то, возле которых они остановились, не иначе предсказателей. Вон и звезды по ткани нашиты. Дело их тихое: ворожба шума не любит. А подальше палатки ярче, там и народ весь толчется. Шум да смех доносятся. Оно и понятно: и заклинатели змей, и факиры, и безумцы, что огонь глотают, - все они народ веселят. Потому и шум там, какого в другом месте не услышишь. 
Вот вдруг громче загалдели. Через толпу кто-то прорывался, а шум да гам за ним хвостом тянулись. 
Первым из толпы выскочил босоногий мальчишка, юркнул между палатками и кинулся к чинаре. За ним - высокий парень в старом синем халате и выцветшей тюбетейке. 
- Стой, воришка! 
Но мальчишка не слушал, проворно карабкался на чинару. Парень крякнул с досадой и полез следом. Но маленький воришка уже готов был перебраться на стену, если потом перелезет на другую сторону - во дворе мечети его не поймать. 
Зрители потихоньку сдвигались ближе к чинаре. Кто смеялся, кто советовал парню меньше ворон ловить, кто просто улюлюкал. Но все громче завопили, когда парень раскачался на ветке и одним махом перелетел на стену, зацепившись за какой-то ржавый шест на ней. Вот мальчишка и попался! 
   
- Кто это? - Сауд так увлекся, что чуть не прослушал вопрос. 
- Это? Мансурка, сын купца Тогая. Как отец помер, так совсем сладу не стало. - Сауд усмехнулся, вспомнив что-то смешное, но враз посерьезнел. - А Тогай-хиванец правильный купец был. Да и старшие сыновья тоже при деле остались, память отца блюдут. Только этот, - купец повернулся к стене. - Отец его учиться отправил, а он сбежал от учителя. 
   
Сейчас Мансурка никак не был похож на ученика медресе. Он все же достал мальчишку, выкрутил у него из руки свою монету - всего-то в один дирхем - и спрятал ее на поясе. 
- Свисти стражу, - приказал господин Сауду. 
И как только пронзительная трель разнеслась над толпой, вдруг вроде ростом выше стал. Указал пальцем на сидящего на стене Мансура и закричал: 
- Держи вора! 
Кто-то тут же завизжал, а парень на стене заметался. И этого толпе хватило. Кто-то стал судорожно проверять на месте ли деньги, кто-то вспомнил о брошенной лавке, кто-то на всякий случай подхватил: 
- Караул, держи вора! 
   
Солнце еще не село, но факелы на стенах уже зажгли. Двери дворца остались позади. Стража замерла по сторонам, а Мансур со связанными руками оказался в центре. Пока старший стучал в какую-то дверь, парень тихонько вздохнул. Халат порвался на плече, веревки впились в запястья. Но ему было не до этого. Тюрьма впереди, и выручить некому. Оглянулся с тоской на город, никак не думал, что так закончится день. А все тот мальчишка... Чтоб его шайтан унес! 
- Э... уважаемый, - парень обратился к ближайшему стражу. - Куда ж меня теперь-то? 
Воин ничего не ответил, только усы грозно шевельнулись. Подтолкнул плечом Мансура, показывая на приоткрытую дверь. 
А дальше они шли нарядными коридорами: высокие окна, забранные ажурными решетками, лестницы с легкими перилами. Это не тюрьма, в ней таких хитрых орнаментов быть не может. 
- Ходим, ходим, а зачем ходим? Почему ходим? - затянул Мансур на всякий случай. - Не виноват я ни в чем. Мальчишка у меня монету стащить хотел, а я тут ни при чем... 
- А так ли? 
Сбоку вспыхнули факелы и осветили стоящего у стены человека. Нужно было возразить, но Мансур не успел - злость накатила незваной. Он узнал стоящего впереди человека. 
- Он! Это же он на базаре кричал - от мальчишки внимание отвлекал! - схватил ближайшего стражника за халат, затряс его. - Держите его, он вора выгораживал! 
Но пестрый халат как живой выскользнул из пальцев, а воин сбил его с ног ударом рукояти меча. Второй страж сделал шаг вперед:
- Великий визирь, преступник доставлен. 
Визирь?! У Мансура потемнело в глазах. 
Но кто-то бесцеремонно взял его за шиворот и потянул вверх, поднимая на ноги. Наказывать его за неслыханную дерзость воины спешили, ждали знака визиря. А тот гнева не выказывал, махнул рукой, и стражники ушли. 
- Мансурка, недостойный сын купца Тогая? - в вопросе было больше насмешки, чем интереса. Но на этот раз парень возмущаться не рискнул. Мужчина, скрестив руки на груди, изогнул бровь, но так и не дождался ответа. Усмехнулся, вынул кинжал и перерезал веревку на руках своего пленника. 
Хотелось растереть руки, но вместо этого Мансур обратился к визирю: 
- Господин, я маленький человек. Отпустите меня, я никому не скажу, что это были вы. Клянусь бородой пророка! 
- Как же ты жалок. Воистину, судьба бывает подчас слепой, - Фархад Хор-Шаби брезгливо сморщился. - Слушай меня внимательно, и жизнь твоя переменится. 
Визирь сделал два шага в сторону и, повернувшись спиной к Мансуру, глухо заговорил: 
- Шах объявляет соревнование, призом которого будет рука его дочери, принцессы Айгюль. 
Кара-Фархад, Фархад Хор-Шаби, резко оглянулся, и показалось, что глаза его блеснули в темноте диким огнем. Парень поежился, вспоминая, что визирь по слухам не чурается магии. Молчать сегодня нужно и слушать - решил Мансур. 
- Я хочу, чтобы ты принял в нем участие и победил. 
Несмотря на принятое решение, парень не выдержал: 
- Но, господин, как? Разве я посмею? 
   
Утром Мансурку разбудили снующие вокруг слуги. Сначала отвели в баню, долго мыли и натирали благовониями. Принесли блюдо сладкого пилава, одели в праздничную одежду и так суетились, что он начал чувствовать себя жертвенной овцой. Ту тоже накануне праздника готовят на славу. Обрадовался, что хоть поесть разрешили самому. Но только он успел несколько раз запустить пальцы в плов, как дверь распахнулась, и в комнату стремительно вошел визирь. Куфия живой тенью взметнулась за ним, а у Мансура по спине пробежал холодок. 
Кара-Фархад резко указал слугам на дверь, и те поспешно вышли. Про еду Мансур забыл сразу, не до нее. Поспешно начал вспоминать подходящую суру: это ж ясно - в Великого визиря шайтан вселился. Он и нашептывает дурные советы. Придумал тоже - его в женихи дочери шаха! Такое только в сказках бывает, да и там дело не всегда добром кончается. А наяву... Хотел Мансур и глаза закрыть, да побоялся. Под испытующим взглядом было очень тревожно: сейчас к палачу отправит или подождет еще? 
- Встань! - парень вскочил на ноги, резкий тон не оставлял выбора. - Помнишь, что я тебе вчера говорил? - и, не дожидаясь ответа, визирь продолжил. - Ты должен понравиться шаху, от этого будет многое зависеть. 
Так он не передумал? У Мансура полегчало на душе, может, еще и обойдется? Не сейчас же свадьба будет, пока суд да дело... Покосился на решетки на окнах. Если б каким чудом исчезнуть отсюда! Спору нет, и еда здесь не чета домашней, и такие толстые ковры он видел впервые, но жизнь-то дороже любых богатств. 
- Не трусь! - неожиданно сказал визирь, и Мансур, к своему удивлению, понял, что Кара-Фархад не сердится. - Кто собирался наняться в караванную охрану? 
- Откуда вы... 
- Только не говори, что во дворце страшнее, чем среди разбойников, - визирь-то, оказывается, посмеивался. 
И парень расправил плечи, перестал канючить. 
- А я и не боюсь вовсе. 
- Тогда пошли, - визирь, не задерживаясь более, развернулся к выходу. 
Идти так же свободно, как делал это идущий впереди шахский вельможа, не глядеть по сторонам, не обращать внимания на окружающих. Мансур чувствовал себя как во сне. Ведь в нем ничего плохого не может быть. В крайнем случае, всегда можно проснуться. И еще спокойная властность визиря давала надежду, что все будет хорошо. Если не сердить его, если во всем поступать как он. 
Когда Кара-Фархад ввел его в новую залу и склонился перед сидящим на подушках стариком, Мансур поступил так же. 
Оказывается, их правитель уже стар. Плохо, когда власть в слабых руках. Если визирь из-за этого волнуется, то Мансур-то тут при чем? 
- Фархад, это и есть тот юноша, за которого ты просил? - глухой голос - не похоже, что и шах сильно доволен жизнью. 
- Встань, я хочу посмотреть на тебя. 
Мансур не шевелился, пока не получил ощутимый удар в бок. Он поднял голову и в ответ на сердитый взгляд визиря встал. И что за день такой, все так придирчиво рассматривают его, будто новый отрез шелка покупают! 
- Если все наши подданные выглядят так же, то дела в нашем государстве идут неплохо, - шах говорил очень медленно и тихо. - Но одной приятной внешности мало, чтобы стать мужем принцессы. Юноша, мы подумали и решили дать тебе задание. Докажи, что ты достоин стать нам помощником и правой рукой. Сможешь ли ты сделать что-то сам? Если судьба на твоей стороне, докажи это. 
Шах закончил и тяжело осел на подушках. Зато Фархад Хор-Шаби после его слов встрепенулся. Лицо его помрачнело. 
- Повелитель, что вы имеете в виду? Завтра у вас лишь малый прием во дворце, вы собирались весь день отдыхать. 
Но шах только поднял брови: 
- Да, чуть не забыл. Фархад, ты ни в чем не будешь помогать своему подопечному. Хочу посмотреть, как он сам справится. 
   
- Отпустили бы вы меня, господин, - Мансур искренне сочувствовал расстроенному визирю, но уже совсем ничего не понимал. 
Но визирь его не слушал, обратился к встречающему их суровому господину. 
- Дядя, повелитель не согласился. Возможно он прав, нельзя связываться с никому неведомым человеком... 
Мансур с интересом принялся разглядывать этого родственника Великого визиря. Сразу видно благородное происхождение, даже под скромной одеждой. Кожаный нагрудник придавал вошедшему почти воинский вид. Джеллаба, простые шаровары, заправленные в кожаные сапоги. Седина в усах, но до старости ему еще далеко. Да и не разговорчив, сразу видно, что они с визирем родственники. 
- И никакой надежды? 
- Дал распоряжение, этого... - Фархад, даже не взглянув, кивнул в сторону Мансура. - Во дворец больше не пускать. 
Воистину, когда Аллах хочет наказать правоверного, он лишает его разума. И Мансур ничем не исключение. Чем иначе объяснить его слова? 
   
- Господин, но если очень нужно, я могу и через стену перелезть. 
Сказал и сам своим ушам не поверил. Если считать с визирем, то он уже второй ненормальный в этой комнате. 
Дядя визиря с немым удивлением уставился на него, будто это статуя Будды заговорила, не меньше! 
- Герой! - и насмешка в голосе мужчины прозвучала очень знакомо. - Парень, если наш повелитель не хочет тебя видеть, то Великий визирь тебя во дворец не впустит. 
На это ответить Мансуру было нечего. Если сам визирь против него, то тут уж рыпаться нечего. 
- Прогнать его? - Спросил суровый родственник, сорвавшегося с места Кара-Фархада. 
- Пусть до утра здесь побудет, вдруг шах все же передумает. 
И Кара-Фархад ушел, а Мансур остался. Вчера был дворец, сегодня - дом визиря, где-то он будет ночевать завтра? 
   
Утром чуть свет Сауда, ургенчского купца, опять вызвали во дворец визиря. Но на этот раз самого Фархада Хор-Шаби он не видел. Сауда поджидал управляющий визиря, достойный Заур Кардаши. 
- Приветствую тебя, достопочтенный, - ответил он на салям Сауда. - Нужда у меня в тебе. Видишь ли, мой хозяин, сиятельный Фархад Хор-Шоби, приказал устроить судьбу вот этого юноши. 
И Сауд не удержал возгласа: 
- Мансурка! 
- Ага, - вздохнул Кардаши. - Этого самого Мансурки. А этот непутевый сам не знает, чего хочет. Тьфу, - и домоправитель сплюнул в пыль широкого двора. 
- Почему не знаю? Знаю, - вмешался парень. - Я в караванную охрану хочу. 
- Вот, видал, почтенный Сауд? Знай талдычит свое! А рано его отпускать из города. Уйдет - и ищи потом ветер в облаках. Фархад этого не понял, а ну как шах передумает? Все ж таки духи свое слово сказали! 
Сауд сочувственно покачал головой. Повернулся к мальцу и степенно произнес: 
- Аллах всемилостивейший выше всех дел на земле жалует ученых слуг своих. Шел бы ты, Мансурка, назад к благочестивому Хусейну. Выучишь надлежащее количество священных сур. 
- Не пойду, - отчаянно затряс головой мальчишка. - Хватит, и так пока при покойном отце в медресе ходил, неделями сидеть не мог. Не пойду! 
- Ладно, попроси у достопочтенного Кардаши динаров... ну хоть... 
- Нет, - сердито оборвал его домоправитель. - Мы и без таких бездельников расходы большие несем. Война на носу - войско готовить надо. 
- Вот, просись в гвардию шаха. Годков через пять станешь славным богатырем. 
Сауд свел брови - парень опять качает головой. 
- Подумай, Мансурка. Хочешь муфтием стать - иди в медресе, хочешь героем быть, визирь слово скажет - в гвардию возьмут. Хочешь как отец торговать - поручусь за тебя. 
Но парень голову опустил, только песок под ногой гоняет. 
- Эх, - Сауд рукой махнул. - Не знаю, что еще посоветовать. 
- Так-таки и не знаешь? - хитро прищурился Кардаши. - А Фархад говорил, что ты мальца во Дворец Счастья отвести можешь. 
Купец только головой покачал - знает ведь Фархад, что ведом тот путь Сауду. А у Мансура уж и глаза загорелись! 
- А ты не радуйся, - одернул его Сауд. - Неугодное это Аллаху дело. И не кривись, я знаю, что говорю! Лучше б купцом стал. Я за тебя залог дам, возьмешь деньги, купишь товар, продашь его, вернешь долг и станешь как братья - уважаемым человеком. 
Но мальчишка совсем не понимал своего счастья. Уперся и все тут: 
- Я тогда в караванную охрану пойду. 
- Ну все, - окончательно рассердился Кардаши. - Веди, Сауд, мальца во Дворец Счастья. Пусть рискнет, останешься ни с чем - его беда. 
И пришлось купцу вести Мансурку в тайное место. Но глаза завязал, предупредил, что место тайное, второй раз туда не наведаешься. 
- Слушай, Мансурка, - сам на себя Сауд удивился, что жалко парня стало, решил предупредить. - Окажешься внутри - смекай. Не все там так, как на первый взгляд кажется, - вздохнул еще раз. - Лучше б ты в купцы пошел. 
   
Когда Мансур вошел в низенькую дверь, увидел свет. Пошел вперед - вторая дверь. Дернул за скобу - не поддается, ну и постучал. 
Сколько-то минут прошло, шаркающие шаги раздались: 
- Ну кого еще там несет? - голос оказался неприятно визгливым. 
Дверь приоткрылась, и на Мансура уставились два разных глаза. Воистину разных: один нормальный и желтый, другой целенный и узкий-узкий! Будто что-то мешало глазу открыться. 
- Что, красив? - и редкая козлиная бородка затряслась от смеха. 
Владелец таких разных глаз оказался каким-то замасленным стариком. Смеялся и хлопал себя по тощим ляжкам. Мансур растерялся: какой же это дворец, если здесь такое пугало? 
И старик почувствовал растерянность Мансура, резко замолчал. Теперь лицо его выражало одну алчную хитрость. 
- Деньги принес? 
И протянул руку со скрюченными пальцами к новому халату Мансура. 
- Нет, - парень невольно сделал шаг назад. 
- Так ты что, счастье-то забесплатно получить хочешь? Ах ты, сын шакала, что надумал! Бедного старика обмануть? Вот я тебе! 
И Мансуру бы здорово досталось, потому что отступать было уже некуда - он уперся спиной в захлопнувшуюся дверь. А у старика в руках откуда-то появилась клюка, и он больно огрел Мансура. С такими-то глазами, а попал точно по лбу. 
- Ибрагим, ты что, гостя как встречаешь? 
В залу вошли еще три старика. Но эти были одеты поприличней. Халаты, хоть и не новые, линялые, но сразу видно, что когда-то они были дорогими. Два старика подошли поближе. А третий, в остроконечном колпаке, позади остался. 
- Гость, называется! Во сне такого гостя встретишь - и то плюнуть захочется! - и сердито сверкнул нормальным глазом. - Ему тут счастье дают, какое и не снилось! А он что? За так его получить решил! 
Мансур перевел глаза на подошедших ближе стариков. Но и они осуждающе качали головами. 
- Я не знал! Не думал, что судьбе деньги нужны! Зачем они ей? 
Теперь захихикали уже все трое: 
- Судьбе-то они, конечно, не нужны. Только без нас ты не обойдешься. Кто ж за тебя просить-то будет? А мы бесплатно не работаем. 
Тот, что оставался сзади, тоже подошел. Неспешно отодвинул юродивого с дороги, и парень хоть в одном из этих странных стариков увидел понимание. 
- Ну, что, Мансур, ни Ассак, ни Вассак тебе помогать не будут, - те два старика головами закачали. - Не получишь ты счастья ни в торговле, ни в воинском деле. 
- А откуда вы знаете, как меня зовут? 
И сам смутился своей смелости. 
- Во сне увидел, - вылез из-за его спины тот, с разными глазами. - Иль ты думаешь, Яссак к твоим соседям сбегал? С его-то мудростью - да и не знать?! 
Мансур вдруг вспомнил, пошарил за поясом и нащупал ту самую монету, которую у него пытались украсть на базаре. Маленький кружок лежал на ладони. С какой малости все началось - с одного дирхема! 
- А это можно считать оплатой? - протянул он ладонь мудрому старику. 
- Сколько ж ты ума на него купишь! - опять захихикал козлобородый. - А что делать, если у самого и столько нет! Ох, Яссак, разбогатеешь, аж на целый дирхем! 
У Мансура в глазах потемнело. Каким же он и в самом деле был дураком - разбежался на дармовую удачу! 
- Ну а вы, уважаемый, - теперь он уже усмехнулся вылезшему вперед вредному старику. - А вы каким счастьем одарить можете? 
- Я? - козлобородый задумался. - Могу сон послать хороший. Поглядишь на то, чего тебя шах лишил, - и снова захихикал, масляно заблестев одним глазом. - Я не о принцессе говорю. 
- Во сне? 
- Ага, - насмешливо поклонился старик. 
- По рукам, - и Мансур вложил в скрюченную руку свою монету. 
   
Когда в следующий раз он открыл глаза, то не смог шевельнуть ни рукой, ни ногой. Что проклятый старик сделал? Волной всколыхнулся ужас, когда он понял, что и крикнуть не может. Свет видит - вон, из окна льется. Выходит, он не на том свете, не умер во сне. Руки-ноги чувствует, а пошевелить ими не может. Хотя - вот моргнуть сумел. Сосредоточился, чтобы руку поднять. Никак! Но Мансур не сдавался, продолжал тянуть упрямую руку вверх. И вдруг она резко поднялась, замерла и протерла ему глаза. Вот тут уже он по-настоящему запаниковал. Рука была не его. Насколько он успел рассмотреть старческую дряблую кожу - она не могла быть его рукой! 
- Великий шах изволит вставать? - Мансур услышал вкрадчивый голос. 
Это к нему обращаются? 
Шах?! 
Что ему этот лживый старик наобещал: увидеть, чего шах его лишил? Чего? Дворца, что ли? Видел Мансур уж его, спасибо! 
Во сне! Старик сказал, что Мансур все увидит во сне. 
Фух! Страх быстро улегся: это только сон! И снится ему, что он шах. Неплохо. Только почему он такой старый? Точно такой же, как нынешний шах? 
'Спокойно!' - сам себе приказал Мансур. Прислушался к себе и услышал то, что ему сразу не давало покоя: он в этом теле не один! И второй его хозяин волнуется тоже. А вторым хозяином этого тела может быть только настоящий шах, и Мансур замер. Вот теперь он боялся даже своих мыслей. Если ни о чем не думать, может, шах его не заметит? Когда-нибудь же Мансур проснется! И больше никогда, никогда и близко ко дворцу не подойдет! 
Будто в награду за эту мысль, шах перестал беспокоиться и прислушиваться к себе. 
- Да, встаю. Приготовь завтрак на воздухе. Здесь мне душно. 
Шах встал, накинул на плечи халат и прошел в какую-то крытую галерею. Там стоял легкий столик, а на нем поднос с фруктами. Но как ни странно, Мансур не чувствовал сладости дыни, и виноград казался каким-то пресным. Немного взбодрил кофе. Его вкус остался почти неизменным. Но кислый привкус во рту до конца и он снять не смог. 
Вот, оказывается, он еще и чувствует все, как старик-шах! Все-таки тот маг был пройдохой. Ведь к нему за счастьем люди приходят. А что он подсовывает? Какое же это счастье - оказаться в теле старика! 
Вот, шах снова заволновался! 'Все, молчу-молчу. Потом возмущаться буду', - решил Мансур и приготовился к длительному ожиданию. 
А у шаха жизнь была неспешной и размеренной. Позавтракав, он хлопнул в ладоши. Появились слуги и переодели его в другой халат. Потом он не спеша гулял по закрытому дворику. Туда сто шагов, обратно сто шагов. Туда сто шагов, обратно... 
Мансур сам не заметил, как заснул. Когда проснулся, шах был уже в комнате, сидел на подушках и читал. Присмотрелся к строчкам - конечно же, Коран. Да, если старик находил в них что-то, Мансуру этого было не понять. 
Спать, спать! Чем больше спишь, тем быстрее идет время. Что визирь говорил? Шах сегодня отдыхает, значит, и ему нужно отдыхать! Сон сменялся явью, но поскольку делать Мансур ничего не мог, то и мысли у него оказались такими же неспешными, как и у шаха. Вот устроится он в охрану, будет с караванами по пустыне ходить. Верблюды медленно идут, мерно покачивая тюки с товарами, а впереди один песок с пологими барханами... 
От собственных мыслей Мансура отвлек слуга, который доложил, что малый диван скоро соберется, и шах должен пожаловать в залу. 
   
За целый день Мансур так ничего особенного и не увидел. Ни за что бы не поверил, что шах живет такой жизнью. Как все. А ведь он один такой на всю страну. И уже сколько лет. Неужели привык? Или ему все равно? 
В комнату зашли трое. Визирь сел к шаху всех ближе. Это хорошо, все-таки знакомый. Про Кара-Фархада говорят, что он безжалостен. А шах? А шах милостив. Потому и милостив, что визирь зол. 
Имам помалкивает, зато третий так и брызжет слюной. Чуть не в грудь себя колотит. Кричит: он военачальник! Ему решать, куда войску идти! 
А шах его слушает. 
Визирь войском не командует, - это уже толстый имам заговорил. - Государство на трех опорах стоит: хлеб, мечи и вера. Сиятельный визирь всем один заниматься хочет, а нельзя так. Каждому свое дело дадено. Быть везде первым - гордыня великая. Один шах может быть всегда прав. 
Криком и посулами, а убедили эти двое правителя, и визирь это тоже понял. Смирился Кара-Фархад - опустил голову перед волей шаха. Говорили, что он ни перед кем не кланяется, а вот поди ж ты. 
Бледный стал, лицо как мертвое и первым из дивана ушел. 
   
А шах, как один остался, ходил и ходил кругами по комнате. Только изредка на неподписанный указ взглядывал. Так и не взял в руки перо - отдыхать лег. 
Жалко его - старик ведь. А шаха жалеть нельзя, его бояться нужно. 
Мансур почти весь день дремал, а теперь не спится. И не лежится. Почесал щеку - борода колется, расправил ее на груди. Шах спит, не вмешивается. Полежал еще немного, привстал на локте. Прислушался - спит шах. Тихонько поднялся на ноги. Пока не нужно от правителя прятаться, хоть рассмотреть все вокруг. Стены золотой парчой затянуты. Окна большие. Подушки и ковры мягкие. На стенах... да почти ничего и нет. Один ятаган старинный висит. Рукоять простая, ни камней, ни золотой резьбы. С ним Маммун ибн-Мухаммед Хорезм поднял да сильным сделал. 
Не удержался Мансур, снял ятаган, заточку проверил. На зеркало клинка полюбовался. 
Дамасская сталь - как поверхность чистой реки, до дна просвечивает. Мастерство оружейника внутри металла прячется. Подошел к свету, чтобы лучше рассмотреть. 
А не по руке шаху ятаган - тяжел. Таким не помашешь! Из рук так и вырывается. 
Дзынь - и не удержал клинок Мансур. 
Сверкнул тот страшным блеском и с глаз пропал. Замер на месте парень, ожидая услышать звон. Даже дышать перестал. Один глаз открыл - ничего, второй - тихо. Выглянул в окно, ятаган гардой в диком винограде запутался. Всего-то недалеко, да не дотянуться. 
- Эй, Мансурка, чего творишь-то? - услышал парень в голове противный голос. Вот вредный старик! Он еще и смеется. 
- Ата, - обратился к нему Мансур. - Ты ж говорил, что во сне шаха покажешь. А какой же это сон? 
- А чем тебе не нравится? Иль ты разницу меж явью и сном назвать можешь? - опять захихикал старик. 
- Ну скажи, - взмолился Мансурка. - Снится мне все или нет? 
- Какая тебе разница? Твое время вышло, пора возвращаться, пока шах отдыхает. Пожалеть его нужно - не тревожить. 
Мансур к ложу подошел. Лечь лучше - так надежнее. Да и ухнул куда-то в темную пропасть. Закричать захотел, да голоса не было. Вдруг перед глазами все закружило, да замелькало. 
Шаха со стороны увидел, а рядом богатырь какой-то, с бородой черной. И женская фигура в покрывале. Принцесса? Она, понял Мансур. А шах их руки соединял... 
Снова закружило. Город Мансур увидел, праздник на базаре. Смеются люди, везде лица счастливые. Купец Сауд в своей белой чалме мелькнул. Тоже радуется. 
Ветер поднялся, пыль да песок по дороге понес, смешались с ним шатры люди, дома и понеслись в черном вихре. 
Воинов конных Мансур увидел. А впереди тот, чернобородый. Показал на север, и ускакали все. 
А дома вихрем того и гляди ломать начнет. Ставни хлопают, мусор из дворов выметает... 
И снова всадники показались. В середине Мансур визиря увидел. Быстро скакали, да не на север, а к городу. Кони хрипеть начали, а за ними по пятам тень ползет. Вроде и не спешит, а догоняет. Куда тень достает, все пропадает. Конники по улицам уж скачут, а тень отстала, городская стена ее задержала. Через базар уж скачут, мимо мечети, мимо старой чинары - да черная пустота за ними потянулась. Остановился один конь, на месте заплясал. 
На чинаре мальчишка сидит, руки вперед тянет. Тот самый или другой? Не разглядеть никак. 
Рванули удила, конские губы в кровь раздирая - всадник черной молнией назад полетел. А с другой стороны к чинаре тень подобралась. 
Быстрее! Мансур весь как тетива натянутая, одно хочет помочь коню последние шаги одолеть. Фархад руки к чинаре протянул, и пропало все. Весь мир черным стал. 
   
- Эй, Мансурка, - голос на этот раз был не визгливый. Купец Сауд его за плечо тряс. - Вставай, лодырь! 
Мансур подскочил, осоловело тряся головой. 
- А господин Кардаши где? 
Купец руки на животе сложил, вид важный принял. 
- Попрощаться хочешь? Не до тебя сейчас. Великий визирь домой заезжал. Говорил, беда во дворце - из покоев шаха ятаган пропал. Всю охрану в тюрьму послали, да не признаются, кто врагам шаха продался. 
- Постой, уважаемый Сауд-ага, - заволновался Мансур. - Потом расскажешь, чем стража не угодила, а сейчас помоги во дворец попасть. Слово великому визирю сказать нужно. 
- Ты что, не слышал, сын шайтана? Не до тебя теперь! Беда у них. 
Мансур вскочил на ноги, да придвинулся ближе к купцу. Строго сказал, глядя прямо в растерянные глаза: 
- Беда, говоришь? Какая это беда! Вот если не отведешь меня во дворец, в самом деле беда будет! 
Долго купец еще ворчал о разных 'неблагодарных юнцах', которые сами не знают что творят. Зато когда Кара-Фархад о ятагане услышал, сразу поверил - привел в покои шаха. Мансур ему в ноги кинулся - просил позволения показать, где клинок прячется. 
Слуги и впрямь среди винограда ятаган нашли и с самыми великими почестями обратно на ковер повесили. 
- Ну, рассказывай, юноша, откуда узнал, где ятаган Великого Маммуна искать? - шах на подушках лежал да на Мансура посматривал. 
- По вашему приказу, на что способен, доказывал. Мешать вам не хотел, а сейчас скажу: зря вы военачальника да имама послушали. Войска надо на южную границу посылать, оттуда война пойдет, там врага и встречать надо. У государства три опоры - прав мудрый имам, но когда беда идет, одному кому-то страну доверять нужно. 
И снова по дворцу Мансур за визирем шел. И дорога знакомая, и уверенности прибавилось. 
- Мансур, сын купца Тогая, а не боишься с родовитыми женихами в соревнование вступать? - визирь как-то странно смотрел. Испытывал, что ли? 
- Нет, не боюсь. Мне победить нужно, а со страхом этого не сделаешь. 
- Это хорошо, - Фархад строго в глаза взглянул. - Разбежались от войны все женихи. Один остался, племянник нашего имама, совсем уж собрался свадьбу готовить. Думал, Айгюль ему достанется. Сильный богатырь, но тебе с твоей удачей не соперник. 
Мансур хотел возразить, да визирь его перебил: 
- И чем ты за удачу расплатился? Великий он волшебник, но за так палец о палец не ударит. 
- Монета у меня была... - помотал головой Мансур, нет, не то. - Сейчас я понял, чего он меня лишил! 
Фархад вопросительно поднял бровь, а Мансур, сын Тогая, усмехнулся: 
- Выбора он не оставил, лишил меня его, а я-то в караванщики хотел податься, - помолчал и вдруг носом шмыгнул. - Айгюль, она хоть красивая? 
Только зря он спрашивал. Визирь буркнул через плечо: 
- Она принцесса, чего тебе еще нужно? 
Да и в самом деле, что еще простому парню нужно? Любая сказка ответит: 'Ничего!' 



12.                           Проще простого 

                              Алексей Гридин 


Был обычный городской летний вечер, когда за окном звенят комары и трамваи, ветер несет с улицы запах цветов и выхлопных газов, а луну не видно потому, что горят фонари.
- Ты обещал мне рассказать все, от начала до конца, - напомнила ему жена.
- Было дело, - отозвался он. - Только давай от начала до конца я не буду - слишком долго получится. А ты меня знаешь, мне только дай волю.
- Точно, - рассмеялась жена. - Потом не остановишь. Ладно, пусть будет так, как тебе удобнее.
Она забралась с ногами в кресло, подперла острый подбородочек изящной ладошкой, уперев локоток в подлокотник.
- Давай-давай, - подмигнула она, - я жду.
- Ну что ж... Наверное, все началось с того, что магистр Виллем Кантертайн позвонил в дверь.

Виллем нажал на кнопку звонка. Звонок отозвался противным переливчатым пиликаньем.
С той стороны двери послышались шаги, приглушенный голос спросил:
- Кто там?
- Это я, мастер, - негромко ответил Виллем. - Откройте, пожалуйста.
- Кто - я? 
- Вы меня не узнали, мастер? Я Виллем Кантертайн, магистр Четвертого Круга.
Эти слова так странно прозвучали на лестничной площадке, где под ногами - раскрошившаяся плитка, на стенах - грубые слова, а тусклая запыленная лампочка уже не разгоняет ночной тьмы. Все привычное осталось за спиной, когда магистр миновал Врата. 
Пышные титулы не имели силы в этом мире, мире, который не был с ними знаком. Силу здесь имела только сила.
Виллем Кантертайн мог надеяться на то, что сила у него есть. Но точно так же он знал, что ее недостаточно. Всей его мощи не хватит, если Ночная Стража настигнет мага, самовольно покинувшего стены Орлиного Гнезда. Однако магистр Кантертайн видел Меч и слышал Песню. А потому дороги назад уже не было.
Распахнулась дверь. Невысокий лысый человек в вылинявших, продранных на коленях спортивных штанах и в обвислой майке схватил Виллема за рукав и втащил в квартиру.
'Боги!', подумал потрясенный Виллем, 'что же стало с вами, мастер?' 
Но, несмотря на ужасающий внешний вид, магистр чувствовал струившуюся вокруг мастера Дарика мощь. Тот, кто был способен видеть, мог разглядеть грозовое облако, клубившееся вокруг сухонькой фигурки.
- Заходите, заходите, - торопливо проговорил мастер Дарик. - Нет, что вы, только не через порог... В этом мире, видите ли, так не принято. Суеверие, конечно, но кто знает... И, Виллем дорогой мой, ради бога, тише, жену не разбудите - ей завтра на работу ни свет ни заря. 
Виллем разулся в небольшой тесной прихожей, осторожно, стараясь не шуметь, прошел в узкую дверь и очутился на крохотной кухоньке, где уже суетился хозяин, заваривая чай в маленьком пузатом чайничке, разрисованном синим цветочками. 
Да, это отнюдь не похоже на его покои в Орлином Гнезде, вознесшейся под небеса горной твердыне магов. Там были анфилады комнат, кабинеты, гостиные, залы для медитации, высокие арки с шелковыми занавесями служили проходами, на каждой занавеси трепетали серебряные колокольчики, нежно звеневшие, когда их перебирал ветерок...
А теперь мастер довольствуется клетушкой, в какой постыдился бы жить беднейший крестьянин. Еще и жену нашел в этом мире. 
Может, таково его счастье? Что делать, если он не захочет вернуться? Ведь он им так нужен! Но, с другой стороны, здесь он свободен, а там? Что там? Там - шаткое равновесие между магами Орлиного Гнезда и Тираном держится лишь на том, что обитатели горной твердыни выторговали у него свободу в пределах своей собственной крепости. Выйди за ворота, и рано или поздно тебя настигнет Ночная Стража
- Садитесь, магистр, - мастер Дарик указал гостю на трехногий табурет, даже с виду жесткий и шаткий, - чаю попьем.

- Боже мой, - улыбнулась жена. - Так ты его чаем поил? Ты же его заваривать не умеешь!
- Ладно тебе. У вас в мире большинство уверено, что чай - это подкрашенная теплая вода, в которую кладут сахар. Поверь мне, у меня выходит, по крайней мере, не хуже. Тем более что в ту ночь Виллему было все равно, что пить. Он не за этим пришел.
 
Ночь черным бархатным покрывалом укутала небо, звезды рассыпались по нему серебряными колючками, и полная луна тоже нашла себе место. В ту ночь стрелки висевших на стене часов показывали три часа.
И это было правдой.
- Они все уже приготовили - и Бард, и Кузнец. Мастер, у нас есть Песня и Меч. Что еще нужно для восстания?
- Вождь, - не поднимая головы, проговорил мастер Дарик.
- Именно. Именно! Любой может Желать, но не каждому дано сделать так, чтобы все Желали одного. А пока мы все разобщены...
Магистр Кантертайн замолчал.
- И зачем вы пришли ко мне, магистр? - спросил мастер Дарик, глядя куда-то в сторону. Он упорно не хотел встречаться взглядом гостем.
- Но... - как-то растерялся Виллем. - Мастер, вы могли бы... Вы - тот человек, которого послушают все. Который скажет, чего мы должны Желать. Как этого добиться.
- Виллем, дорогой мой, - хозяин заговорил с гостем, словно старый умудренный опытом отец поучает недотепу-сына, - а в вашу магистерскую голову никогда не приходила мысль о том, что если бы я мог так поступить, то давно уже возглавил бы ваше восстание? Да нет, почему же ваше? Я бы свое поднял. Мчался бы впереди на белом коне, за мной - рыцари в сияющих доспехах, Ночная Стража в ужасе расползается по норам, Тиран, не в силах противостоять моему Истинному Желанию, выпивает яд... Красивая картинка, да?
- Но тогда почему?..
Мастер Дарик вздохнул.
- Видите ли, разлюбезный мой магистр Четвертого Круга, многие считали, что мастер Дарик отправлен в этот унылый серый мир в ссылку. Что Ночная Стража вышвырнула меня сюда и зорко бдит - не соберусь ли я обратно. Другим мнилось, будто я попросту испугался узурпатора и бежал сам. А по правде говоря...
- Так что же на самом деле?
Странный выходил разговор. То оба собеседника понимали друг друга с полуслова, то перебивали, не дослушав, то переспрашивали, боясь, что не уловили самую суть. Виллем поставил локти на стол, возложил подбородок на сцепленные ладони, подался вперед, жадно ловя каждое слово мастера Дарика.
- Точно хотите знать правду? Не испугаетесь? Да что это я, впрочем... Коли Четвертый Круг, то не испугаетесь. Дело в том, что Вождь не объединяет все Желания в одно, как многие думают. Он просто настолько сильно хочет, что его Желание подавляет все остальные. Потому что прочим людям кажется, что его Желание - такое же, как у них. Ну, самую чуточку отличается. И вот эта чуточка, на самом-то деле - решающая. Да, его мечта похожа на те, что у других, и потому включает их  в себя. Потом-то люди спохватятся, но будет поздно. А Вождь тем временем превратится в Тирана.
- Что? Так просто?
- Разумеется, - кивнул мастер Дарик. - Вы что, никогда легенды не слышали про дракона и того, кто его побеждает, а потом сам драконом становится? Виллем, Виллем... А еще Четвертый Круг.
- И поэтому...
- Конечно. Ну, возглавлю я восстание. Ну, победим мы. Ну, воссяду я на трон. Так оглянуться не успеете - а у вас уже новый Тиран. Ничего не меняется, Виллем, честное слово. 
В белых чашках с золотым узором по ободку тоскливо остывал забытый чай. Стрелки флегматично отмеряли время. За окном изредка взрыкивали одинокие автомобили.
- И никак нельзя...
- Почему? Можно, конечно. Например, чтобы все Желали, чтобы Вождь пришел, победил - и ушел. Не попросив награды, не превращаясь в живого кумира, без всяких там статуй на площадях и восторженных процессий. Чтобы собрался и ушел на рассвете, захватив с собой лишь пыльный дорожный плащ да меч в потертых ножнах. Но, боюсь, в вашей Песне все сказано вовсе не так. И к Мечу ножны, разумеется, не простые, а в золоте да в камешках. Так ведь?
Виллем нехотя кивнул.
- Но, мастер, неужели нельзя что-нибудь придумать? - спросил он. - Вы уж придите, помогите нам - а там видно будет.
- Правильно, Виллем. Хороший подход. Сначала ввяжемся в бой, а там - будь что будет. Я к вам приду, свергну Тирана, а потом вы начнете свергать меня. Кого же, интересно, вы призовете для этого?
Магистр ничего не ответил. В ночной тишине он слышал, как бьется сердце. Оно отстукивало ритм, в котором Виллем слышал - тщетно, тщетно, тщетно, все тщетно. Неужели мастер не согласится? Он - последняя надежда, без Дарика все обречено.
- Дайте мне время подумать, - неожиданно сказал мастер. - Если я соглашусь, то приду через семь дней. Но если вы не дождетесь меня до восхода - забудьте дорогу сюда. Да, есть еще некоторые мелочи, но о них я говорить не буду - ни к чему забивать вам голову.

Вернувшись в Орлиное Гнездо, магистр Виллем развил бурную деятельность, стараясь использовать отведенное ему мастером Дариком время с максимальной пользой. О том, что случится, если будущий Вождь все же не придет, Кантертайн старался не думать.

- Скажи, - спросила жена, - ты на самом деле размышлял целую неделю?
- Нет, конечно. На самом деле, решение-то я принял почти сразу. Но надо было дать время Виллему.

Мастер Дарик пришел в Орлиное Гнездо тихо, спокойно и буднично. Проскользнув мимо летучих мышей, верных соглядатаев Ночной Стражи, он подошел к воротам, негромко постучал дверным молотком и сказал выглянувшему стражнику:
- Дорогой мой, будьте добры: передайте уважаемым магистрам, что к ним пришел мастер Дарик.
Долго дожидаться ему не пришлось.
Все уже было готово, ожидали лишь, явится он или нет. Теперь же, когда восстание обрело Вождя, почтовые стрижи разнесли эту весть, и по тайным горным тропкам, по неприметным лесным стежкам потянулись к Орлиному Гнезду повстанцы, то поодиночке, а то группами, возглавляемыми суровыми молчаливыми вожаками. 
Мастер, вернувшись в свои покои, переоделся из потертого джинсового костюма в привычные тунику и мантию, сменил кроссовки на поскрипывающие кожаные сапоги. Вскоре ему принесли Меч, и мастер надел перевязь с ножнами.
- А где Кузнец? - спросил Дарик.
- Занят, - ответили ему. - Понимаете, мастер, восстание. Нужно ковать много оружия.
- Ну-ну, - понимающе хмыкнул Вождь.
Вечером третьего дня после возвращения Дарика домой армия мятежников окружила Черный Замок.

После военного совета мастер Дарик долго бродил по лагерю. У костров его радостно приветствовали, теснились, освобождая место, предлагая перекусить вместе с ними, чем бог послал, протягивали вино. Дарик пробовал ложку-другую варева, вежливо отхлебывал из простецких оловянных кубков, улыбался шуткам и шутил сам. То тут, то там барды пели Песню, и при ее звуках мгновенно суровели вчерашние крестьяне, принимались подтягивать тетивы луков, проверяли пальцем остроту клинков. Тот, кто сложил Песню, постарался на славу: сам Дарик, всегда слывший скептиком и вольнодумцем, любившим подчеркивать и отстаивать свою независимость, даже если на нее никто не покушается, принимался отстукивать ритм кончиками пальцев по пряжке ремня. Только порой предводителю восставших казалось, что при его приближении барды замолкают, не всегда допевая до конца. Ну что ж, это их бардовское дело. Не хотят петь - пускай их; мастеру достаточно тихого треньканья струн, ласкаемых умелыми гибкими пальцами.
Виллем подошел сзади, осторожно тронул мастера за плечо. Дарик обернулся.
- Да, Виллем?
- Мастер, - негромко сказал магистр, - шли бы спать. Завтра - бой. Не стоит ли отдохнуть?
- Да я еще не устал, - улыбнулся мастер. 
Но спорить не стал и отправился в свой шатер, где лег в постель и быстро заснул. Ему снилась жена.

- Что, правда? Врешь ведь! Льстишь! Приукрашиваешь!
- Докажи!
- Как?
- Не знаю. А я про эту вспомню... как ее... презумпцию невиновности. Фу, какое слово придумали - презумпция. Язык сломаешь, пока выговоришь.
- Ладно-ладно, подсудимый, когда-нибудь вы еще признаетесь в совершении ужаснейшего на свете преступления - обмане жены. А пока, прошу вас, говорите дальше.

Утро радовало глаз синим небом, желтым солнцем, теплым ветром, вкусным завтраком. 'Не так должна выглядеть война', подумал Дарик, жуя теплую свежую булочку. 'Слишком жизнерадостно. Тем мрачнее будет контраст, когда прольется первая кровь. Лучше уж, чтобы небо заволокло тучами, да еще дождь, и ледяной ветер до кучи, и много-много воронов за компанию. А лучше всего - белый флаг над главной башней Черного Замка'. 
И тут запели трубы, распахнулись ворота Черного Замка, и белый флаг взмыл в небо над выехавшей процессией. Трое рыцарей на огромных черных жеребцах, закованные в глухие вороненые доспехи, в клювастых шлемах с опущенными забралами двинулись к осаждающим. Дарик ожидал этого.
Прибежал Виллем, успевший надеть поверх измятого черно-зеленого камзола серебристую кольчугу и опоясаться мечом.
- Мастер, - еще издалека крикнул он, - мастер, Тиран предлагает перемирие.
- Зачем? - равнодушно спросил мастер.
- Он хочет вести переговоры о сдаче. Но передает, что будет говорить только с вами.
- Переговоров не будет, - сказал Дарик. - Виллем, дорогой мой, это исключено.
- Но почему? - растерялся Кантертайн. - Если он сдастся... Мы можем сохранить жизнь нашим людям.
- Магистр, - твердо повторил Дарик. - Переговоров не будет. Мы будем штурмовать замок. Вы просили меня прийти и стать Вождем, и я считал, что это значит - вы будете слушать то, что я вам говорю. Если я понял владык Орлиного Гнезда неправильно, то готов вернуть Меч и вернуться домой. С песней, правда, сложнее, из нее, как говорится, слова не выкинешь... Но, думаю, милый мой магистр, вы что-нибудь придумаете.
- Что вы, что вы, - смутился Виллем, - я не это имел в виду. Не будет переговоров - значит, не будет. Сейчас, передам ваш ответ парламентерам.
Он убежал обратно, сутулясь, меч путался у него в ногах. 'Зачем он вообще взял оружие?' - подумал Дарик. 'Когда мудрец пытается выглядеть как воин, это порой очень смешно. Хотя... Интересно, а как со стороны выгляжу я?'
Войско строилось для битвы. Двигались полки, специально отобранные воины несли лестницы, другие выкатывали катапульты, бросавшие в Черный Замок тяжелые камни или горшки с горючей смесью, прочерчивающие небо черными дымными полосами. Тучи стрел взметнулись ввысь, осыпали несокрушимые мрачные стены. Оттуда ответили - тоже стрелами, камнями, горшками с горючей смесью. 
Осаждавшие подкатили к воротам таран, осажденные окатили его кипящим маслом. Кто-то истошно кричал, катаясь по земле, а кто-то падал, не успев издать ни звука.
Так начался штурм.

- Страшно было? - спросила жена.
- Не очень. Было как-то тяжело на душе. Я-то знал, что для меня все кончится хорошо. Ну а те, кто шел за нами... Да что там 'за нами' - за мной, конечно... Многим из них  пришлось умереть. 
- Ты так был уверен в себе?
- Ну, ты же знаешь - я не в себе был уверен, а совсем в другом человеке.

- Пока все в порядке, - сказал Виллем. - Только потери... Больше, чем мы ожидали.
- Кровь - это неразменная монета, которой платят за свободу, - отозвался Дарик. - Наверное, нам пора. 
Маги Орлиного Гнезда вступили в бой. Сторонний наблюдатель ничего бы не понял, подумал бы просто, что - вот, стоят пожилые люди, некоторые стары настолько, что опираются на высокие резные посохи, и смотрят на разворачивающееся сражение. Но именно в этот момент Желания восставших волшебников столкнулись с Желаниями тех, кто оборонял Замок. Некоторое время Ночной Страже удавалось держаться. А потом в дело вступил мастер Дарик, и сопротивление осажденных стало слабеть. Очередной удар тарана, подкрепленный Желанием Вождя повстанцев, расколол, наконец, ворота. Несколько минут спустя рухнула одна из привратных башен, хороня под обломками воинов обеих армий. Когда осела туча пыли, в стене открылся неровный пролом.
- Это часть дела сделана, - спокойно сказал Дарик. - Идем внутрь?
 
Гремела Песня, а в руке Вождя сиял Меч, и повстанцы умирали с именем мастера Дарика на устах. Мятежники ворвались во двор Ночного Замка, рассыпались по протянувшимся вдоль стен галереям, насмерть рубились в узких коридорах, выкуривали защитников из башен. Куда бы ни посмотрел мастер - землю покрывали трупы. Одни - в простых коричневых крестьянских кафтанах, другие - в черных доспехах.
В воздухе свистнула стрела, метя в не прикрытое кольчугой горло Дарика. Видно, кто-то из уцелевших черных лучников решил попытаться переломить исход битвы, убив предводителя восстания. Он не знал, что сила, которая вела мастера, стояла выше любой случайности. Вождь уловил движение стрелы едва ли не раньше, чем она сорвалась с тетивы, Пожелал - и оперенная смерть ушла в сторону, бессильно клюнула наконечником камень, а лучник схватился за горло и упал замертво.
Вперед, вперед, уже бегом - по коридорам Замка, туда, где на резном каменном троне сидит Тиран, захвативший власть силой, загнавший в рабство собственный народ, задушивший его налогами, додумавшийся продавать должников людоедским племенам, заживо сжегший депутацию жрецов, пришедших молить его о снисхождении... Справа из двери выскакивает рыцарь, бьет наотмашь мечом - клинок ломается у рукояти, человек хватается за сердце и сползает по стене, сдирая спиной древний гобелен, путаясь в нем... Сегодня никто не может противостоять Дарику.

- Значит, ты тоже убивал, - глухо проговорила жена.
- Давай не будем об этом, - так же глухо ответил он. - А то мы так договоримся до того, что убивал не только я. Но и кое-кто еще.
- Хорошо, - послушно соглашается она. - Больше не буду.

А вот и личные покои Тирана.
Дверь была открыта, но вход преграждали четверо в глухих черных балахонах с капюшонами, надвинутыми на глаза - элита Ночной Стражи, маги-ренегаты, отступники, покинувшие Орлиное Гнездо ради службы Тирану. Было время, Дарик ел с ними за одним столом, вел высокоученые беседы, радовался их успехам и огорчался неудачам. Да, когда-то он даже знал их имена, а теперь они - всего лишь безликий враг.
- Сдавайся, мастер, - глухо проговорил тот, что справа. - Сдавайся, и тебе сохранят жизнь. Стоит Лорду Тирану вступить в бой, и ваш глупый мятеж...
Дарик не стал слушать дальше, он просто повел рукой, слева направо. Это не было каким-то особенным магическим жестом, исполненным некой мощи. Просто мастеру так было удобнее.
А Ночная Стража исчезла, словно ее и не было. Никаких огненных шаров, бьющих по глазам вспышек, оседающих на землю обугленных балахонов - только вот стояли перед дверью люди, а теперь не стоят.
Мастер ворвался в тронный зал. 
Как он и ожидал, Тиран сидел на каменном троне, невысокий, лысый, одетый в такие же вороненые доспехи, как и его воины. Вождь мятежников никогда не видел трона своими глазами, и теперь, когда вытесанное из цельного камня седалище предстало его взору, он даже подумал: 'Боже! Он ведь, наверное, жесткий и холодный. Зачем так-то?'
- Погоди, - быстро проговорил Тиран, - я Желаю...
На бегу Дарик метнул в него Меч - и Пожелал.
Клинок, усиленный волей мага, пробил доспехи и вошел в сердце, толчком выметнулась багровая кровь, убитый повалился на пол.
Есть победы, которые не радуют сердце.
'Извини, брат, - подумал мастер, останавливаясь. - Будь проклят этот мир, где жажда власти разводит братьев по разные стороны баррикады. Я-то знал правильный ответ, ведь все так просто - а ты мне не верил, ты искал что-то сложное и запутанное, узел, который тебе хотелось разрубить. И вот запутался сам, предоставив мне разбираться с этим узлом. Ты-то лучше всех знал: ушел я лишь потому, что боялся - ты Пожелаешь, а я не смогу не выполнить. И стану таким же, как ты. Твое правление, брат, было подобно тому самому каменному трону. Жесткое и холодное. Бездушное. Ни единого мига любви. Гнетущая тяжесть. Затхлое удушье. Врут все, что власть портит человека. Это наивное оправдание - мол, не я это, это все она, мерзкая, стылая, безликая сверхчеловеческая мощь, она раздавила меня... Но нет, все не так: там, где нет людей - нет власти, и поэтому  власть никогда не даст человеку ничего, кроме того, что уже есть в нем. Ей остается лишь усилить это. Лишь так она искушает'.
На подгибающихся ногах, ежесекундно спотыкаясь, точно слепой, мастер двинулся к трону. Он хотел забрать Меч.
- Стойте, мастер, - раздался сзади срывающийся голос Виллема.

Дарик остановился. Спросил, не поворачиваясь:
- Виллем, дорогой мой, но хоть Меч-то мне взять можно?
- Меч - можно, - голос магистра Кантертайна был напряжен до предела, как натянутая струна, которую тронь только - и она лопнет, больно хлестнув оборвавшимся концом по пальцам. - Но не подходите к трону, мастер, прошу вас.
- Да я и не собирался, - только теперь мастер понял, как он устал. Все-таки он уже стар.
Дарик вытащил Меч из тела брата, вытер его, с лязгом вдвинул в ножны - и только теперь обернулся. Магистр Виллем стоял в паре шагов, неумело сжимая в руках обнаженный клинок, и даже отнюдь не наметанный взгляд Вождя подсказывал: оружие выковано наспех, но настоящим мастером своего дела.
- Значит, у вас тоже есть Меч.
Виллем кивнул.
- И Песню новую успели сочинить?
- Сочинить - не успели. Проще было дописать старую. Всего пара куплетов...
- Хотел бы я услышать... А, впрочем, не нужно. Да не собираюсь я на трон садиться, дорогой мой магистр, успокойтесь. Хотите поговорить? Пойдемте к окну, воздух здесь какой-то... окровавленный.
- Смертью пахнет, - сказал магистр, возвращая свой клинок в ножны. - Боюсь, этот запах меня теперь будет долго преследовать. Первый раз видел войну. Какая гадость...

- И что, - спросила жена, - неужели он действительно готов был драться с тобой?
- Вообще-то, они правильно дописали свою Песню. Просто добавили слова о том, что вслед за Вождем пришел еще один Герой, который уговорил Вождя пойти куда-нибудь, - мастер усмехнулся, - подальше. Например, домой. На грядках копаться, как Цинциннат.
- Как кто?
- Про него я тебе потом расскажу. Ну, или в Интернете посмотри.

Замок был в руках восставших, последние защитники либо бросали оружие, либо забивались в норы. Победители срывали флаги Тирана и вывешивали вместо них свои. В узкое стрельчатое окно виднелась горящая башня, завесившая всю северную сторону замка черным дымным полотнищем. Снизу доносилась наспех сложенная песня, красочно расписывавшая штурм. Про Дарика тоже не забыли, приписав ему пару каких-то совсем уж несусветных подвигов.
- Да я и так уйду, Виллем. Честное слово. Только не торопите меня, пожалуйста.
- Как? - недоверчиво спросил магистр. - Вы же говорили... 
- У меня есть жена, и она, видите ли, меня любит. Вы, Виллем, любезный мой, тогда ушли рано, не дождались, пока она проснется - вот и не познакомились.
Мастер Дарик надолго замолчал, глядя в окно.
Молчал и Виллем, рассматривая, как тушат пожар в башне.
- Вы все, там, у себя, в Орлином Гнезде, так и не поняли до сих пор одного, - наконец, заговорил Дарик.  - В мире существует закон. Назовем его, к примеру, закон сохранения желаний. Вы знаете, что маг - это тот, кто умеет Желать по-настоящему. По-настоящему - это чтобы получалось. Помечтал - и вот она, твоя мечта, у тебя в руках, реальная, осязаемая, хочешь - ешь, хочешь - пей, хочешь - голову откручивай... Ну, это уже кто что пожелает. Только вам неведомо, что Пожелавший в уплату за это должен выполнить Желание другого человека. Впрочем, теперь этого, кроме меня, наверное, никто не знает - а то все было бы еще сложнее, чем сейчас. Вы, великие маги из Орлиного Гнезда, просто не представляете, сколько вы задолжали. Есть только одно ограничение: такое Желание должно быть высказано магу в лицо. 
- Это... очень интересно, мастер, - напряженно проговорил магистр Кантертайн, - особенно если это - правда, но какое отношение...
- Не торопитесь, милый Виллем. Доказать свою правоту я могу в любой момент. Давайте позовем сюда любого из наших храбрых воинов и попросим его вслух, вам в лицо что-нибудь пожелать. Я вам гарантирую - вы не захотите, а сделаете то, о чем вас попросят.
- Не может быть!
Магистр выглядел потрясенным.
- Он не маг! Только маги могут Желать!
- Спорим? - хитро улыбнулся Дарик. - Проверим, насколько вы азартны, мой милый магистр?
- Не стоит, - нехотя махнул рукой Виллем. - Попробую поверить вам на слово. Все-таки, вы так убежденно говорите...
- Ну так вот, продолжу, с вашего разрешения. Недолго уже осталось, так что уважьте старика, потерпите. Как уже говорилось, я тоже задолжал людям немало желаний. Когда моя жена услышала эту историю - я ведь ей раньше ничего не говорил, она считала меня просто пожилым журналистом средней руки, а не Великим Магом, мастером, которому скоро - четыреста лет...

- Постой, - запротестовала она, - про четыреста лет ты мне не говорил. Недавно вроде было двести пятьдесят.
- Серьезно? Ну, ошибся, извини. Когда столько лет проживешь, то можно и забыть, сколько тебе на самом деле.

- Журналист? - переспросил Виллем.
- У нас нет такого занятия. Пока нет, по крайней мере. Так вот, она поверила мне сразу же, без единой оговорки. И когда я сказал, что должен уйти - пожелала, чтобы я вернулся. Так что я теперь не могу не вернуться.
Дарик снова улыбнулся своей хитрой улыбкой и торжествующе посмотрел на Виллема.
- И что, все так просто?
- Конечно, дорогой мой магистр Четвертого Круга. Мир вообще устроен просто, это мы, люди, зачем-то делаем его сложным. Понимаете, ее Желание привело меня к победе, ведь чтобы вернуться, я должен был выиграть. Вот я и выиграл, и мне осталось только избавить вас от своего присутствия.
- Когда? - недоверчиво спросил Кантертайн.
- Да хоть сейчас, - устало проговорил мастер. - Дорогой мой Виллем, ну что мне сделать, чтобы вы поверили? Взять и уйти? Признаться, я бы хотел еще немного поговорить. Впрочем, вот, держите.
Дарик неторопливо вытащил из ножен Меч, перехватил его за клинок и протянул магистру Кантертайну. Тот сначала отстранился, затем удивленно взглянул на оружие - и взял его.
- Извините, мастер, - виновато сказал он, - все-таки вы и Тиран... Вы же братьями были.
- Обязательно надо об этом напоминать? - сухо спросил мастер. - Да, так вот вышло. И, между прочим, тот закон, о котором я вам поведал - мы ведь его вдвоем открыли. Теперь понимаете, почему не могло быть никаких переговоров? Он ведь тоже знал, что всего-то и нужно - Пожелать в лицо. А мне страсть как не хотелось выяснять, кто успеет Пожелать быстрее. Как два ковбоя - кто раньше кольт вынет.
- Кто такие ковбои? 
- Это из другого мира, магистр. Вернее, из его истории. Ну что, теперь верите мне?
- По крайней мере, - Виллем смотрел Дарику в глаза, - стараюсь.
- И то не плохо.
- А скажите, пожалуйста, мастер...
- Что?
- Если одного человека попросят выполнить два Желания? Такие, что противоречат друг другу. Скажем, жена попросила вас вернуться, а Тиран - например, чтобы вы служили ему. 
- Тут тоже все просто. Этот человек умрет. Как - не знаю, но искать ответ на этот вопрос мне почему-то не хочется. Лучше вы меня вот в чем просветите: куда, милый мой Виллем, согласно новой Песне, должны деться вы? 
Наконец-то мастер с облегчением увидел, как его собеседник расслабляется, перестает изо всех сил стараться выглядеть суровым. Превращается в обычного человека, в простого такого магистра Четвертого Круга. Нет, не походил Кантертайн на Героя, как бы ни пытался. Ну что ж, не всем быть героями.
- Как куда? Вы же сами подсказали: однажды рано утром я уйду, взяв только пыльный дорожный плащ и меч в потертых ножнах.
- Вы не совсем поняли меня, любезный мой Виллем. Куда вы уйдете - то есть, где вы станете жить после того, как покинете этот мир?
- Вот об этом мы не подумали, - признался Кантертайн. - Сами же знаете: все нужно было сделать всего за неделю.
- Так я подскажу вам еще раз. Садитесь пока что на трон, милый магистр, и правьте. Судите, разрешайте, запрещайте. Вы же прекрасно знаете - от того, что мы с вами победили Тирана, по сути, изменилось-то немного. Не наступит сразу всеобщей любви, не возлягут лев с ягненком рядом, трусость останется трусостью, подлость - подлостью, и те, кто перебрал с вечера лишку, утром все так же станут просыпаться с головной болью. Но когда вы поймете - все, пришло время... Тогда знайте: есть дом, где всегда рады видеть вас. Ну а теперь, дорогой мой Кантертайн - прощайте. И помните, что я сказал вам.
Мастер оттолкнулся ладонью от подоконника... или оттолкнул от себя подоконник, а с ним и весь этот мир, где ему опять не было места. Сначала родной брат изгнал его, теперь отвергали те, кому он помог. Дарик знал, что больше никогда не вернется сюда, не для него теперь - Орлиное Гнездо, шелестящие листвой леса, пенный морской прибой, дожди, пузырящие поверхность чистых горных озер... Его ждет мир серых однообразных многоквартирных монстров, черных асфальтовых дорог, грязных серых сугробов.
Ну и ладно. Ну и пусть. Ведь у него был дом, где ждали его и любили, и большего сейчас Дарик не хотел.

- Ты все-таки любил этот мир? - спросила жена.
- Наверное, - мастер кивнул головой.
Пройдя Врата и оказавшись в своей квартирке, он вновь переоделся в серый шерстяной свитер, надел поношенные домашние брюки, сунул ноги в потертые шлепанцы, а сапоги и мантию сжег, выехав за город.
Расставаться - так навсегда. Прощаться - насовсем. Рвать связь - полностью. Еще чуть-чуть - и в этой сказке будет поставлена точка.
- Это конец, да? Все? Больше ничего не было?
- Еще не совсем конец, - сказал Дарик - Думаю, что эта история закончится тем же, чем и началась: звонком Виллема в нашу дверь.
И мастер с женой неожиданно вздрогнули (хотя им казалось, что они к этому готовы), когда по квартире пронеслась переливчатая трель дверного звонка.







13.                                   Сосуд Желания

                                          Юрий 


На узкую кривую улочку, примыкавшую к базарной площади, вышел маг Ихитор, ведя за руку маленького племянника. Сжимая потную ладошку, маг вел его к южной, наиболее интересной части базара, ради которой они, собственно, и прибыли из дома. Точнее, ради которой прибыл маг, так как племянник, Интир, был готов провести на базаре сколько угодно времени, рассматривая и изучая все то, мимо чего равнодушно проходил его дядя. 
Маг шагал неторопливо, примеряясь к шагу Интира. Мальчишка, конечно, мог идти и намного быстрее, но соблазнительные товары, разложенные по прилавкам, задерживали его. То и дело он дергал дядю за рукав, указывал на яркие игрушки, пока еще не прибегая к нытью, оружию сильному, но требующему осторожности. Ведь если применить его в неподходящий момент, то можно не только ничего не приобрести, но и вообще без дальнейшей прогулки остаться. 
Постепенно продвигаясь, дядя с племянником приблизились к рядам, где собрались иностранные торговцы, недавно прибывшие в город. Здесь уже сам Ихитор начал замедлять шаг, а то и останавливаться, перебрасываясь парой фраз с торговцами. 
За его спиной послышались громкие возгласы. 'Вегрант! - магу был знаком один из голосов. - И он здесь!' Медленно, удерживая на лице безразличное выражение, Ихитор повернулся. Через два ряда от него, похоже, назревала небольшая ссора. Торговец тканями спорил с невысоким широколицым мужчиной в богато расшитых одеждах цвета топленого молока, Вегрантом, вторым магом в городе после Ихитора. Во всяком случае, до появления того в городе, все, сведущие в магическом искусстве, признавали неоспоримое превосходство Ихитора над ними. 
- Ты никак ограбить меня решил, мерзавец! Подсунуть такое мне! Мне!.. - резкий неприятный голос Вегранта разносился по базару. 
Да, раньше, до Вегранта, когда кому-то в городе было нужно сильное чародейство, то он знал, куда идти. Ихитор не считал остальных практикующих магию конкурентами себе, он позволял им зарабатывать по мелочи - амулет против злых духов сделать или потерянный предмет отыскать. Но когда требовалось что-то серьезное, то горожане всегда шли к нему. 
- Неужели ты думаешь, что я с закрытыми глазами не отличу качественный товар от... 
Например, ежегодный заказ от Торговой Гильдии на защитное заклятие - куда уж серьезнее. От обмана, сглаза, лихих людей и прочих напастей брался оберечь их Ихитор, и, хотя денег за свои услуги он требовал много, торговцы никогда не скупились: для них было важнее сильное и надежное колдовство. 
- Да лучше товара не найдете, хоть весь базар вверх дном переверните! - пытался защищаться торговец с красным, обветренным лицом. - Вы только гляньте... 
Ихитор привык рассчитывать на заказ Гильдии, как на основной источник дохода за год. Пара недель изматывающей работы, но зато потом он мог быть спокоен, что не придется задумываться, где взять хлеба для себя, сестры с племянниками, и старого дядюшки Ингудора, которые жили вместе с ним в его башне. Разумеется, он выполнял и другие заказы в течение года, но никогда нельзя было на них рассчитывать, очень уж они зависели от случайности. Той основой, без которой его положение заметно пошатнулось бы, была работа на Гильдию. 
В этом же году, когда в городе появился второй сильный маг, выбор торговцев переставал быть таким очевидным, как раньше. Дело было не в деньгах, в вопросах своей защиты даже прижимистые торговцы не экономили, выбирать между двумя чародеями они будут по каким-то другим признакам. Когда Вегрант обосновался в городе, построил свою башню светлого нездешнего камня, и стало ясно, что у него появился конкурент, Ихитор пытался поговорить о своем заказе с некоторыми уважаемыми членами совета Гильдии, но напрасно - ему объяснили, что данный выбор слишком серьезен, чтобы на него можно было повлиять таким образом. И намекнули, что решение вполне может оказаться не в его пользу. 
- Да ты понимаешь, с кем разговариваешь? Да я тебя сейчас превращу в тварь ползучую, да ты сотню лет проведешь, извиваясь... - визги Вегранта усилились. 
Ихитор поморщился, терпение его иссякало. Но не вступать же в базарную свару! Он схватил Интира за руку и повлек его вглубь, не разбирая дороги, лишь бы подальше от скандального конкурента. Вслушиваясь в то, как постепенно заглушаются гомоном базара звуки скандала, Ихитор не замечал, куда двигался, и опомнился, только едва не налетев на кого-то. 
- Приветствую вас, магик, - смуглый купец, укутанный в коричневые одежды, поклонился. - Надеюсь, что-то из моих товаров сумеет вас заинтересовать. 
Ихитор, сжал племяннику руку, останавливаясь. Товары этого купца, похоже, стоило изучить повнимательнее: от них, словно тонким ароматом корицы, веяло волшбой далеких стран. Мальчишка затих, тоже уловив разлившееся в воздухе ощущение, или же, возможно, просто подражая дяде. Ихитор повел рукой над безделушками в ближнем ряду, не отрывая взгляд от купца. 
- И что же ты можешь предложить нам? - спросил он. 
Торговец вперил взгляд в мага и с минуту изучал его. Затем, как будто встряхиваясь, дернул плечом и плавным быстрым движением вытащил большую шкатулку. Аккуратно поставил ее, откинул резные запоры по краям, приподнял крышку, но не открыл, а отступил чуть в сторону, предоставляя это Ихитору. 
- Прошу вас, магик. 
Тот бросил на продавца острый взгляд, но ничего не сказал, и, выпустив руку племянника, открыл шкатулку и погрузился в рассмотрение содержимого. 
Странного вида предметы размещались в углублениях, выстланных синим бархатом, странные даже для привыкшего к диковинам и колдовству. Каждый предмет - словно кусок своего собственного мира, чуждый всему остальному. 
Пальцы мага сомкнулись вокруг небольшого сосуда черного стекла. Тот плотно сидел в своем углублении, словно отказываясь покидать его, и магу пришлось воспользоваться второй рукой. При этом он отпустил полу, и налетевший порыв холодного ветра моментально отбросил плащ и впился в тело ледяными иголочками. Небольшое грязно-серое облако, давно подкрадывавшееся к солнцу, наконец-то закрыло его, и краски вокруг разом потеряли насыщенность, а предметы - блеск. 
- Что это? - спросил купца Ихитор и сам удивился, как глухо и надтреснуто прозвучал его голос. 
Чужеземный купец неуверенно оглянулся и, придвинувшись поближе, негромко сообщил: 
- Сосуд Желания. 
- Желания? И... что он делает? - также, неизвестно почему понизив голос, спросил маг. 
- Исполняет желания, разумеется, - тихо сообщил торговец. 
- В самом деле исполняет... любые? - окончательно перешел на шепот Ихитор. 
Несколько секунд чужеземец молчал, на лице его застыло странное выражение, потом он откинулся назад и, усмехнувшись, обвел рукой свои товары. Золотое шитье на его одежде блеснуло под лучом вывернувшего из-за тучи солнца. 
- Неужели вы думаете, - весело спросил он сквозь гомон базара. - Что я бы занимался торговлей в дальних странах, если бы имел возможность взять эту штуку и исполнить любое свое желание? Разумеется, нет. Строго говоря, этот предмет вообще не исполняет желаний, он лишь предоставляет возможность заставить кого-то другого их исполнить. Изловить, например, демона, и держать его внутри, бессильного причинить вам зло, пока он не сделает того, что вы потребуете. Правда, надавить на пойманного, подчинить его своей воле - это уже дело самого хозяина. Сосуд лишь позаботится, чтобы демон не сбежал и не смог магией или оружием нанести вред хозяину. 
- Так все же, почему ты сам им не воспользуешься? 
- Непростое это дело. Нужно ведь для начала где-то демона найти, прежде чем сосуд сможет его изловить. А это задача для магика или для охотника на демонов, но не для простого торговца. Далее, от демона надо добиться повиновения, а как это сделать? Ведь сосуд непроницаем для предметов не только изнутри, но и снаружи, так что тыкать в демона иголками не получится. Значит, опять же, нужна магия. Ну и, наконец, демон ведь рано или поздно освободится, и будет, возможно, весьма не в духе... 
Выслушивая этот перечень трудностей в применении мистического сосуда, Ихитор уже понимал, что должен приобрести его. Ему был брошен вызов, и дело было не в намеках торговца, вызовом был сам - такой нелегкий в использовании - магический предмет. Справиться со всеми сложностями, поймать настоящего демона, удержать его, заставить служить себе... По сравнению с этим казались неважными даже такие мелочи, как то, что Ихитор не был демонологом и понятия не имел, где можно хотя бы найти демона, не говоря уж обо всем остальном. 
Маг полез за кошелем и выпустил руку Интира. Впрочем, тот и не думал отходить куда-либо, так как зачарованно смотрел в шкатулку, но не на сосуд, столь заинтересовавший Ихитора, а в ближайший к нему ряд, на необычную дудочку в форме летящей птицы, выполненную, на первый взгляд, из светло-синего камня. 
- Дядя Ихитор! - заныл мальчик, - Купи дудочку!.. Только одну-у!.. Ну, купи!.. 
- Вот еще, покупать мусор всякий! - Раздраженно процедил Ихитор. Мало того, что он сам выкидывал деньги на то, чем не знал, как воспользоваться, так еще и эта неуверенность в работе, которая всегда по праву принадлежала ему и, значит, необходимость начинать беречь деньги, на всякий случай. - У тебя таких уже... 
- Это очень непростая вещь, мальчик, - уважительно проговорил торговец магическими редкостями. - Непростая и весьма ценная. 
- Не нужно, - отрезал Ихитор, открывая кошель. 
- Как прикажете. 
Убирая за пазуху деньги и тщательно завернутое новое приобретение, он бросил взгляд на Интира. Мальчишка неподвижно застыл, глядя на полюбившуюся ему дудочку, только губы его шевелились. Маг развернулся и потянул племянника за руку, направляясь прочь. Только тогда, когда оставаться на месте стало уже невозможным, мальчик дернулся, судорожно втянул в себя воздух и двинулся вслед за дядей, не поднимая глаз. 'Давно я не видел, чтобы он так чего-то хотел, - подумал Ихитор и мгновенно перерешил - Пусть хоть у него будет день исполнения желаний!' 
Резко отпустив руку племянника, он вернулся к торговцу. 
- Так что там особенного в этой штуке? - буркнул он, снова доставая кошель. 
- Если сжать ей крылья, она будет петь сама, - быстро проговорил чужеземец. И добавил не очень уверенно. - Говорят еще, что она изготовлена из голосовых связок погибших сирен... 
Маг только хмыкнул. Сирен, надо же. Хотя, когда он взял дудочку в руки, чтобы передать ее племяннику, ему показалось на мгновение, что в этой игрушке и впрямь нет никакой человеческой магии, только глубокая внутренняя, природная. Ну, да не важно это, главное, что мальчишка был в восторге. А тот носился кругами вокруг дяди и своей новой игрушкой... издавал звуки. Назвать это музыкой не смог бы никто, настолько противным, резким и почти болезненным для ушей был этот писк. 
- Лучшая пищалка! У меня! Лучшая! Пищотка! - Интиру, похоже, уже не хватало слов для нового сокровища, приходилось прибегать к самодельным, вроде 'пищотки'. 
Магик некоторое время с удовольствием следил за племянником, неторопливо продвигаясь к выходу с базара, но внезапно, проходя мимо одного из рядов, увидел в конце его своего соперника, Вегранта, и настроение его сразу испортилось, а удовольствие от покупок улетучилось. В молчании он направился домой, почти не обращая больше внимания на мальчика, разве что морщась от особо диких звуков, испускаемых его 'пищоткой'. 
* * * 
Вернувшись домой, в башню, маг сразу у входа столкнулся с сестрой. Старше его на пять лет, Иррира вместе с двумя детьми жила у него, заправляла всем хозяйством и, по мере возможности, заботилась о нем. 
- Смотри, что у меня есть! - прокричал Интир, исчезая в глубине башни. 
Проводив его взглядом, Иррира обернулась к брату. Выражение ее лица говорило хорошо знавшему ее магу, что предстоит очередной неприятный разговор. 
Пробормотав: 'Привет, поговорим потом', Ихитор попытался уклониться от беседы, но это ему не удалось. 
- Хватит бегать от меня! - старшая сестра привычно перешла на командный тон. - Накопилась масса дел. У детей уже не осталось приличной одежды, скоро не в чем во двор выйти будет. Горшечнику надо заплатить, он уже три раза приходил. На кухне нужно... 
- Да отвяжись ты от меня! 
Сестра изумленно замолчала. Ихитор, хотя и бывал иногда резок, но такого себе обычно не позволял. 
- Я пока еще не знаю, что мы будем есть в этом году! Если хочешь что-то купить для кухни, то иди и заработай сама! - прокричав это, он обошел сестру и ринулся вниз по лестнице, в свой лабораторию, размещавшуюся в подвале башни. 
По мере того, как он спускался по узкой темной лестнице, Ихитора охватывал стыд. Его упреки сестре были совершенно несправедливы. В конце концов, это именно он уговорил ее бросить шитье одежды и заняться ведением его хозяйства. И то, что сейчас возникли трудности, не было ее виной. Если кто и был в этом виноват, так только этот мерзавец Вегрант. Как он ловко за такой короткий срок втерся в доверие совета Торговой Гильдии! 
Спустившись в подвал, Ихитор сразу заметил пакет, лежавший на столе, и узнал печати на нем. Это было письмо от Медектора, его друга из совета Гильдии. Маг разорвал пакет и пробежал глазами по строчкам. '...Приложил усилия...', '...к моему сожалению...', '...сильная группа в совете...', '...возможно, на следующий год...'. Итак, Вегрант, похоже, добьется своего. Заказ Торговой Гильдии перейдет к нему, а с ним и львиная доля доходов Ихитора. Хотя, как писал Медектор, совет не принял еще окончательного решения, но склонялся к Вегранту. Все-таки перехватил, мерзавец! 
Да, легко было, пока Ихитор оставался единственным настоящим магом в городе... Настоящим сильным магом, конечно, не считая всякую мелюзгу. Вегрант, конечно, не был мелюзгой, это приходилось признать. Башню себе он построил быстро, а где он взял этот великолепный светлый камень, Ихитор не мог даже представить, хотя и изучал чужую башню всеми доступными ему способами во время и сразу после ее постройки, пока она не была еще защищена заклинаниями. Башня была очень красива - высокая, просто сверкающая в лучах солнца, но производила странное впечатление пустоты. Вегрант жил один, в отличие от Ихитора; работал на самом верху башни, в его лаборатории не было ничего, кроме стола да голых стен. И ни пылинки во всей башне, ни единой вещи не на месте. Такой порядок вызывал острую зависть у Ихитора, в доме которого словно обитало два маленьких торнадо, не считая всякой живности, которую племянники периодически притаскивали. 
В своей башне верхний этаж, где работают все нормальные маги, Ихитор отдал дядьке Ингудору. Окна только проделал в стенах: очень уж дядьке нравилось там на солнышке греться. А сам со своими магическими занятиями перебрался в подвал. Там, в подвале, даже спокойнее. Тише, по крайней мере: детских воплей внизу не было слышно. Беспорядок, правда, царил там - туда, в подвал, сваливали все ненужное, от дядюшкиных гигантских снегоступов до сломанных детских игрушек. Большую часть, конечно, давно надо было выбросить - ну зачем, например, было хранить эти снегоступы, если тут не бывало снега? Это ведь не северные княжества, где дядюшка прожил большую часть жизни. Впрочем, Ихитор свыкся со своей лабораторией и уже не замечал неудобств, не обращал внимания на хранившуюся вдоль стен рухлядь, внимание его оставалось возле рабочего стола, занимавшего центр подвала. 
На лестнице раздались пронзительные звуки, которые невозможно было с чем-то перепутать - это спускался Интир со своей новой 'пищоткой'. Ее визги не давали сконцентрироваться на чем-либо другом, магу приходилось стоять и, сжав зубы, ждать, пока племянник спустится. Наконец, тот появился на лестнице. 
- Дядя Ихитор, там для тебя вот эта штука прилетела, - мальчик протягивал небольшой, многократно сложенный кусок пергамента. Другой рукой он продолжал тискать волшебную дудочку, отчего та издавала совершенно невыносимые трели. 
Магик, помедлив, принял послание. Ощущение остатков заклинания на нем яснее подписи говорило, от кого прибыло письмо. Наливаясь злобой, он развернул записку - так и есть! Не видя более нужды притворяться, враг открыто принялся издеваться над ним, выражает 'сочувствие'... 
- Проклятый вор! - прорычал Ихитор. В ярости он повернулся к племяннику, который, не замечая его гнева, продолжал извлекать из своей 'пищотки' особо мерзкие звуки. - Да убирайся уже отсюда! - толкнул он мальчишку. Тот отшатнулся, дудочка выпала у него из рук и, закатившись под стол, затихла. Развернувшись, его племянник бросился вверх по лестнице. 
Ихитор уставился на скомканное письмо Вегранта. Идея возникла практически мгновенно - Вегрант напрасно думал, что победа у него в кармане. Маг вытащил купленный сегодня Сосуд Желания и приступил к внимательному его изучению. Ничего, что под рукой нету демона - зато есть кое-кто другой, обладающий магической силой!.. 
Подготовка заняла немного времени. Пергамент с заклинаниями лежал на столе, придавленный двумя камнями, один камень почти прозрачный, с легкой фиолетовой дымкой внутри, очень ценящийся в алхимии, за который можно было купить хороший дом, другой - обычный булыжник, найденный тут же, в углу, куда его, скорее всего, спрятали дети во время своих игр. Странный сосуд, приобретенный у чужеземца, стоял в центре стола, до поры прикрытый синим платком. Вокруг были приготовлены проверенные амулеты, имеющие свойство причинять жертве изрядные, хотя и не смертельные, мучения. Имелся тут и кинжал с парой заклятий на лезвии, вокруг которого порой потрескивал и слегка светился воздух. 'Ну-ка, познакомься со своим новым хозяином, дружок', - прошептал Ихитор. Откинув платок, он поместил в Сосуд извлеченную из кармана записку Вегранта и приступил к ритуалу. 
* * * 
Удар, бросивший его на пол, был достаточно силен, чтобы на несколько секунд Ихитор потерял сознание. Почти сразу же он пришел в себя и с трудом, пошатываясь, поднялся на ноги. Подвал преобразился. Стол со всем, находящимся на нем, остался на месте, но вот весь хлам, лежавший вдоль стен, вместе с самими стенами исчез. Вместо них была лишь круглая, прозрачная, стеклянная на вид преграда, смыкавшаяся вверху. А за преградой... За преградой находилось неправдоподобно выросшее, гигантское лицо Вегранта, который, щурясь, заглядывал в то, что осталось от комнаты. Рассматривая Ихитора, гигант улыбнулся, гадкие губищи зашевелились. Гулкий, но разборчивый и, несомненно, принадлежащий Вегранту голос прорычал: 'У меня есть для тебя работенка, дружок'. Квакающие звуки, раздавшиеся сразу после этого, могли быть только смехом. 
Ихитор осмотрелся. Похоже, Вегрант загнал его в какую-то бутылку или подобный сосуд. Комната пропала, остался только стол. Но вот на нем... На столе находилась стеклянная полусфера, в которой виднелось что-то живое. Подойдя к столу, Ихитор увидел, что в стеклянном плену у него на столе находится все тот же Вегрант, только сильно уменьшенный! И, судя по тому, чем занимался маленький Вегрант, в руках у него, в свою очередь, находился сосуд с Ихитором! 
- Вот это да... - у мага не нашлось подходящих слов. - Мы с Вегрантом в плену друг у друга... И, если заклинание сработало правильно, не можем причинить друг другу вред... 
Несколько быстро произнесенных - безрезультатно - боевых заклинаний убедили его в этом. 
Маг вспомнил, что оставил на столе множество опасных предметов именно с целью заставить плененного соперника выполнить его волю. Он бросился к столу и схватился за приготовленные амулеты, но его ожидало разочарование - ни один из них не работал. Конечно, ведь теперь он был в то же время и сам в плену у своего врага, а значит, будучи на месте демона, в соответствии с магией Сосуда, не мог причинить своему пленителю вреда. 
Вегрант-наружный, тем временем, заглядывал гигантским глазом в стеклянную тюрьму Ихитора, стараясь понять, чем он занят. Вегрант-маленький, судя по всему, занимался тем же под своим колпаком, но видно было только его спину. Похоже было, что он еще не понял, что сам тоже угодил в ловушку. Ихитор вздохнул, наклонившись поближе к сосуду с пленником-тюремщиком, постучал в него ногтем и дождался, пока маленький Вегрант в ужасе дернулся и уставился на него. 
- Мне надо кое-что тебе сообщить, - устало произнес он. 
Следующие несколько часов маги провели в попытках убить или ранить друг друга, но безуспешно. Боевая магия не срабатывала; физически поразить соперника не могли даже снабженные мощными заклинаниями клинки. Единственное, что оставалось соперникам, было орать на уменьшенного врага, при этом тот слышал гораздо более громкий, усиленный голос. Но использовать крик в качестве оружия все равно не получилось бы: долго орать было невозможно, устанешь и голос сорвешь. Рано или поздно, но кричащему придется отдохнуть и поспать, и, в это же время, сможет отдохнуть и второй. 
Было в их положении и приятное - они не испытывали ни голода, ни жажды, ни других физиологических потребностей. Так что, с учетом упрямства, присущего обоим, на скорое освобождение рассчитывать не приходилось. Разумеется, каждый из них мог бы добровольно освободить своего пленника, но они об этом даже и не заговаривали, ясно было, что освобожденный и не подумает оказать освободителю ответную услугу. 
Время шло, маги постепенно прекратили даже переругиваться и молча сидели каждый в своем сосуде. Ихитор устроился прямо на полу. Мысли о глупости его поступка не покидали его - вместо неприятных, но преодолимых трудностей, он получил, возможно, вечное заключение. Если, конечно, он не найдет способ морально сломить Вегранта, но это казалось ему маловероятным. Что будет делать сестра, когда обнаружит, что он исчез? К тому же, расстались они далеко не в лучших отношениях... Да и на племянника он наорал... Чуть ли не ударил его, когда тот так радовался, все играл, играл, не переставая, на своей чертовой, невыносимо занудной... 
* * * 
Ихитор снял с себя тогу и оторвал от нее две узкие полоски. Затем свернул их и тщательно уместил себе в уши, старательно утрамбовывая. Голова немного заболела от непривычного давления, но это нужно было перетерпеть. Мир наполнился звенящей пустотой, как это бывает, когда плотно заткнешь уши. Вегрант, под своим колпаком, с изумлением смотрел на действия Ихитора. Магик подмигнул ему и, свернув тогу в подобие подушки, приготовил себе ложе на полу, возле стола со своим соперником. Устраиваясь на лежанке, он думал, как пойдет мириться завтра с сестрой и что он подарит племянникам. В тишине сон неожиданно подпорхнул к нему вплотную; Ихитор зевнул и, потянувшись к пузырю, под которым тревожно вскочил другой маг, положил на узилище Вегранта подобранную возле ножки стола 'пищотку'. Сдавил ей крылья, включая ее на полную громкость, и, зевнув еще раз, безмятежно заснул. 









14.                                      Неравноценная сделка 

                                      Логвинов Игорь Анатольевич


Постоялый двор и трактир, что размещался на самой верхушке Восточного холма, назывался 'Башня гоблина' - почему так, а никак иначе, доподлинно не было известно. Брехали, дескать, в стародавние времена на том самом холме проживал некий представитель оркчьего племени, потому и название пошло, но брехня она и есть брехня. А вот что было истинной правдой, так это то, что с полсотни лет назад некий заезжий маг по просьбе тогдашнего владельца 'Башни' наложил на постоялый двор и трактир сильнейшее 'заклятие ненасилия'. С той поры на Восточном холме самым спокойным местом была 'Башня гоблина', а после того как трон Гурана занял сарк Неватор II, некогда скрывавшийся от заговорщиков на постоялом дворе, заведение получило особый привилегированный статус. Все это вкупе с отличной кухней, а готовили здесь отменно - на любой изысканный вкус и на любую толщину кошелька, послужило тому, что зал трактира никогда не пустовал. Правда, злые и завистливые людишки поговаривали о применяемой там черной магии, ибо, несмотря на скромные размеры и постоянный наплыв посетителей, в трапезном зале 'Башни' всегда находились свободные места для всех желающих. Но на то они и завистники, чтобы плести разные порочащие заведение небылицы, в которые, конечно же, не поверят добрые люди, посещающие 'Башню гоблина' с завидным постоянством. А именно к таким вот добрым людям и причисляли себя двое молодых мужчин, занявших дальний столик поближе к камину. Откушав отлично приготовленной вепрятины, жареных перепелов и пирогов с капустой, репой и яйцами, они теперь, откинувшись на высокие спинки дубовых стульев, неторопливо и со смаком потягивали из оловянных бокалов неплохое мерлемское прошлогоднего урожая и неспешно вели беседу. Вернее сказать, что они спорили или, что будет правильнее, вели философский диспут на тему востребованности магии и науки в повседневной жизни. 
   - Давай без обид, Ратеон, - доказывал один из мужчин, выглядевший чуть старше своего собеседника и облаченный в ярко-синий кафтан. - Но твое странное увлечение чтением старых манускриптов меня удивляет! 
   - Возможно, Бильбарг, мое увлечение наукой и кажется тебе чудным и недостойным отпрыска знатного рода, но я уверен, что за ней будущее нашего мира! - несколько патетично отвечал юноша, и краска смущения залила румянцем его чуть женоподобное лицо. - Да, именно так, время магии прошло - наступает век науки! 
   Если бы у кого из жителей города возникло желание присмотреться к этой парочке, то он бы без труда опознал в синекафтанном молодце по имени Бильбарг младшего сынка Главного городского менялы - известного мота, повесу и бездельника, зарабатывающего себе на развлечения игрой в 'три шара'. Что же касается молодого Ратеона, то он был сыном местного барона и слыл чудаком, пытающимся с помощью науки превзойти достижения магов прошлого. Однако, несмотря на столь явственные различия в характере, Ратеон и Бильбарг были крепкими друзьями и постоянными компаньонами во всевозможных проказах и проделках. 
   - А все же, как грустно, друг мой Ратеон, что нынче магия не в почете, - сын менялы допил вино и вновь ловко наполнил бокал из пузатого глиняного кувшина. - В стародавние времена с помощью колдовства можно было иметь все - деньги, власть, женщин... Все! Давеча, пока ты рылся в бумагах, что привезли купцы с запада, я, изнывая от безделья, прочел в той же лавке - да-да, и не делай таких глаз - именно прочел очень занимательную вещицу! О приключениях рыцаря с западных земель по имени Жолой Бесстрашный... 
   Баронет, усмехаясь в едва наметившиеся усы, половчее пристроил на поясе знак своего дворянства - тонкий и длинный меч, и с неким сарказмом в голосе поинтересовался: 
   - И позволь полюбопытствовать, что же ты отыскал занимательного в столь непритязательной литературной вещице? 
   Глаза Бильбарга тут же разгорелись, и он так резко наклонился к собеседнику, что впопыхах пролил вино на свой изумительный кафтан, но даже не заметил этого. 
   - Там рассказывается, как давным-давно славный рыцарь Жолой Бесстрашный, путешествуя по миру в поисках приключений, спас от расправы черни могучего колдуна. За свое чудесное спасение колдун, коего крестьяне хотели сжечь на костре, подарил рыцарю волшебную монету, которая, сколько бы ею не платили, сколь бы ее не разменивали, каждый раз возвращалась к владельцу! 
   Привлекательное лицо баронета вновь покраснело, но теперь от едва сдерживаемого смеха: 
   - Вырвал, говоришь, могучего колдуна из лап черни? А тот ему в благодарность подарил неразменную монету? 
   - Ну да, - Бильбарг удивлялся несообразительности своего товарища. 
   Ратеон, уже не таясь, захохотал в голос: 
   - Наивный ты простак, как бы мог колдун, да еще и могучий, попасть в столь незавидное положение?! А откуда бы у него взялась та монета - крестьяне наверняка бы выпотрошили его до нитки... Сие творение есть сказка, миф, а проще говоря, выдумка! 
   Молодой человек в синем кафтане пожевал губами и с некоторой завистью и разочарованием в голосе промолвил: 
   - Тебе, Ратеон, хорошо так рассуждать - ты единственный сын своего отца барона и тебе достанется все: и замок, и титул, и богатства, и... Одним словом все на блюдечке! А я? Ни замка, ни титула - третий сын у отца-скряги... Да будь у меня возможность все это получить - у мага, у колдуна, у демона, у черта лысого, наконец! - я, не колеблясь, и душу бы заложил. И свою душу, и своих детей, и детей моих детей до седьмого колена! 
   - А вы уверены, молодой человек, что все, что вы назвали - поместья, титул, богатство, достойно такой жертвы? И не пожалели бы вы потом о своем опрометчивом желании? Ведь древняя мудрость гласит, что нужно быть осторожным в своих желаниях - ведь они могут и сбыться. 
   Молодые люди так увлеклись разговором, что совсем не заметили, как за их стол подсел еще один посетитель. Приятели недоуменно поглядели друг на друга, а затем уставились на непрошеного гостя - существо в старом затертом балахоне пепельно-серого цвета, которое, несмотря на наличие свободных столов, подсело именно к ним. Судя по голосу, незнакомец был одного возраста с Ратеоном и Бильбаргом, ну может чуть старше. Но если судить по дряблой покрытой старческими пятнами коже рук, которыми он сжимал глиняную чашку, морщинистому подбородку и абсолютно седым волосам, неопрятными космами спадавших из-под накинутого на голову и низко опущенного капюшона накидки, - перед ними находился древний старик. 
   Бильбарг сразу нахохлился и довольно невежливым тоном обратился к старику: 
   - Э-э-э, простите, не знаю, как вас там звать-величать, но в трактире полно свободных мест, а мы с моим товарищем... 
   - Да-да, вы меня, конечно, простите молодые люди, что я вмешался в вашу беседу... Но я совершенно случайно услыхал, как вы тут рассуждаете о древней магии, мечтаете с помощью колдовства обогатиться и все такое... Я, видите ли, господа, - странник и много где бывал, много чего повидал и могу с уверенностью заявить, что шутки с колдовством плохи, а кто вольно или невольно связывается с демонами - так здесь и вовсе беда! Если молодые господа имеют толику свободного времени и кружечку вина для бедного странника, я вам поведаю одну занимательную и поучительную историю, произошедшую с одним молодым господином ваших лет... 
   После этих слов друзья-собутыльники с некоторым облегчением вздохнули - перед ними был, к счастью, не безумец и не вор-бродяга, а обычный трактирный сказитель - человек, зарабатывающий на кусок хлеба и кружку дешевого вина рассказами разных историй, сказок и быличек. Молодые люди, за долгие годы дружбы научившиеся понимать друг друга с полуслова, переглянулись и... 
   - Что же, - Ратеон щедро - до краев - наполнил кружку старика. - У нас есть немного времени, чтобы послушать твой рассказ, но мы надеемся, что он будет не хуже, чем это вино! 
   Старик, не поднимая низко опущенной головы, кивнул, слегка пригубил вино и начал свой рассказ. 
   - История эта случилась не очень давно - в пятый или шестой год правления отца нынешнего государя нашего Неватора II. В одном провинциальном городке, скажем, под названием Дюгидалс, проживал некий молодой человек благородного сословия по имени Петрус... 
   
   Молодой виконт Петрус декон Мурага был из древнего аристократического, но, увы, захудалого рода - за многие годы земли и богатства, полученные предками в войнах и смутах, истощились, и ныне молодой дворян имел лишь титул, приставку декон к своему имени и старинный родовой меч. Даже родовое поместье Мурага было заложено за карточные долги отцом нашего героя, а после его кончины Петрусу пришлось покинуть замок и проживать на съемной квартире в бедном квартале города. С той самой поры молодой дворянин бедствовал, едва сводил концы с концами и зарабатывал на хлеб насущный, давая уроки фехтования. Последним его учеником был старший сын самого богатого человека в Дюгидалсе - городского бургомистра. И все бы было хорошо (градоначальник не был скрягой и платил за обучение сына приличные деньги), но на беду молодого виконта кроме сына-наследника у его работодателя имелась младшая дочь - красавица Натэлия! И как бывает сплошь и рядом, молодые люди страстно полюбили друг друга, тайно встречались, сидели в укромном местечке и, держась за руки, предавались сладостным мечтам о своем будущем. Но все хорошее когда-либо заканчивается - подходил к концу срок обучения Петрусом сынка бургомистра, а Натэлия случайно подслушала разговор отца с матушкой о ее ближайшем замужестве, что послужило стимулом к развитию дальнейших событий. Натэлия, как девушка трезвомыслящая и хорошо знающая своего отца, предлагала, не дожидаясь его благословения, сбежать из дому и обвенчаться где-либо в ином городе, а уж после предстать перед родительскими очами. Но Петрус, будучи человеком благородным, сразу же отмел столь крамольное предложение и потому, облачившись в свои лучшие одежды, повесив на пояс родовой меч и нацепив на шею единственное украшение - серебряную подвеску с изображением родового герба Мурага, отправился к бургомистру просить руки его дочери. 
   На настойчивые требования Петруса о неотложной встрече бургомистр ответил согласием и соизволил принять нашего героя в малой гостиной. Развалившись на медвежьей шкуре, что была наброшена на массивное кресло, отец Натэлии был занят тем, что громадными глотками поглощал дорогое вино из золотого кубка и закусывал свежими фруктами. Едва слуги ввели виконта в комнату и с поклоном удалились по мановению хозяйской руки, как бургомистр довольно невежливым тоном поинтересовался причиной столь настойчивой просьбы о незамедлительной встрече: 
   - Если ты пришел просить ссудить тебе денег или еще чего-либо в этом роде, то знай, что мой ответ будет - нет! 
   - Достопочтимый господин бургомистр! - Петрус был человек прямой и не умел ходить вокруг да около. - Я служу у вас три года, преподавая искусство фехтования на мечах вашему сыну и наследнику, и надеюсь, что за этот срок зарекомендовал себя как человек честный и достойный всякого доверия! Я и Натэлия давно и взаимно любим друг друга и хотели бы объединить наши сердца в одно целое... Я смог скопить кое-какое состояние, что вкупе с моей молодостью, титулом и амбициями могут послужить неплохой основой для создания семейного очага... Одним словом, господин бургомистр, я прошу руку и сердце вашей дочери, и родительское благословение на наш с нею брак! 
   Наш герой закончил свою сумбурную и довольно напыщенную речь и, несколько картинно приподняв подбородок и положив ладонь на рукоять меча, принялся ожидать ответ отца Натэлии, наивно полагая, что ответ будет положительным. 
   Бургомистр быстрым взглядом окинул его некогда добротный, но устаревший наряд, потускневшую позолоту ножен меча и толщину серебряной цепи и внезапно выронив бокал с вином, покраснел, стал задыхаться, всхлипывать, трясясь всем своим немалым телом и хватаясь руками то за сердце, то за пивное брюхо. Петрус уж испугался, что с его будущим тестем случился удар, который так часто бывает с мужчинами его возраста и телосложения, и потому поспешил к нему на помощь, призывая слуг. Однако, приблизившись к бургомистру, обнаружил, что тот просто умирает от смеха, отшатнулся растерянно и в недоумении поглядывал то на хохочущего толстяка, то на прибежавших на зов слуг. Отсмеявшись, отец Натэлии мгновенно пришел в неописуемую ярость, вскочил с кресла и заявил, что его дочь имеет право на лучшую судьбу, нежели быть женой учителя фехтования, и к тому же у нее уже имеется более достойный жених, и ни какой-нибудь там голодранец, а купец первой гильдии! А потому он настоятельно советует Петрусу немедленно убираться вон и не приближаться более к этому дому, а тем паче не искать встречи с Натэлией, ибо слугам будет незамедлительно отдано указание поколотить ослушавшегося наглеца. 
   - Оплату за последнее занятие с моим сыном ты получишь от дворецкого на выходе! - на ходу бросил градоначальник и стремительно покинул гостиную. 
   Будучи в шею вытолканным из дома своего несбывшегося тестя и даже мельком не увидев свою возлюбленную, Петрус в полном смятении духа отправился блуждать по улочкам и переулкам вечернего Дюгидалса пока окончательно не пришел в себя посреди старинного городского парка. 
   Стояла глухая ночь, полная луна неверным светом освещала круглую поляну, посреди которой очнулся наш герой. Убитый горем, мало что соображающий, Петрус вскинув руки к небесам отчаянно вопрошал богов, за что ему такое наказание: 
   - Великие и могучие боги, что сделал я не так? В чем мое прегрешение пред вами, что вы так безжалостно наказываете меня?! Что мне следует сделать и какую жертву вам преподнести, дабы вы сжалились надо мной и помогли мне завоевать расположение бургомистра?! Как мне заполучить прекрасную Натэлию?! 
   Но темные небеса и луна остались равнодушны к стенаниям молодого человека, а великим богам нет дела до смертных, и, так и не дождавшись их знака, понуро свесив голову и волоча ноги, влюбленный виконт побрел в сторону ближайшей тропинки, пересекающей парк. Однако не успел он сделать и двух шагов, как откуда-то донеся тихий чуть насмешливый голос: 'Не все еще кончено, друг мой! И прекрасная Натэлия все еще может стать твоей'. Петрус испуганно вскинул голову, выхватил меч и отчаянно принялся озираться по сторонам в поисках невидимого хозяина голоса. 
   - Кто со мной говорит? Где ты? - вопрошал он темноту. 
   Случайно или намеренно судьба приблизила его к древнему, в два обхвата дубу, растущего на краю поляны, и теперь голос, казалось, раздался прямо возле уха Петруса: 'Мое имя - Друджин, я элементаль, заточенный в этом древе нечестивым магом вот уже полтораста лет! Если ты, друг мой, поможешь мне выбраться из него, я отплачу тебе добром за добро!' Виконт со страхом отскочил от дерева, а затем с некоторым любопытством оглядел мощный ствол. 
   - Но каким образом я тебя освобожу? - с сомнением в голосе промолвил молодой человек. - У меня и топора-то с собой нет, а дерево-то вон какое! 
   Раздался мелодичный смех, и невидимый голос прошелестел в дубовых ветвях: 'Не беспокойся, для моего освобождения не нужно рубить все дерево целиком, а достаточно всего лишь отыскать в нем дупло, заваренное серебром, вытащить пробку, и я окажусь на свободе!' 
   Петрус, душу которого все еще переполняли противоречивые чувства: страх, недоверие и надежда - все же принялся тщательно осматривать поверхность дуба, местами даже ощупывая его морщинистую кору, и, спустя некоторое время, отыскал искомое дупло и серебряную затычку, закрывающую его. За многие годы дубовая кора наросла на край серебряной пробки, практически скрыв ее под собой, что не давало возможность вытащить ее просто рукой. Не придумав ничего лучшего, наш герой решил использовать родовой меч в виде клина и рычага и, приложив некоторые усилия, выковырял кусок серебра размером с мужской кулак. Едва он распечатал дупло и дерево освободилось от своей серебряной заглушки, как раздался протяжный облегченный вздох, и из отверстия пахнуло тяжелым нечистым воздухом. Не зная, чего ожидать от спасенного элементаля, Петрус отскочил от дерева и с каким-то нездоровым любопытством уставился в глубину черного отверстия. Он и сам не мог сказать, кого он ожидал увидеть появившимся из этого мрака - прекрасного эльфа или уродливого древесного демона. Кроме того, Петрусу от страха хотелось сбежать, покинуть это колдовское место, но обещание владельца незримого голоса оказать помощь удерживало его на месте. Тем временем из разверстого отверстия в дереве показались черные суставчатые лапы, и мгновение спустя из дупла выбрался огромный мохнатый паук. 
   - Ты... ты паук? - молодой человек ожидал увидеть все, что угодно, но не то, что спасенный им владелец незримого голоса окажется пауком... 
   - Это не единственный мой образ, - раздался голос Друджина и на месте паука возник силуэт обычного человека - силуэт дряхлого старика в сером балахоне и лишь глаза, а вернее два черных пятна на месте глаз выдавали в старике нечеловеческое существо. - Возможно, в таком виде тебе будет проще общаться со мной! 
   - Подчиняясь всемирным законам магии, за свое спасение я обязан помочь тебе в твоей беде, - старик уставился на своего спасителя черными провалами глаз. - Запомни - один-единственный раз я окажу тебе услугу безвозмездно и буду рядом с тобой до завершения сделки, но вот что касается последующих желаний, то тогда, друг мой, тебе придется расплачиваться со мной своей кровью и плотью!.. Будь предельно точен в том, о чем ты попросишь меня, и я дословно исполню твое желание. 
   Запинаясь и путаясь, декон Мурага рассказал элементалю о своей любви к Натэлии и своем бедственном положении, о том, что отец его возлюбленной отказал ему и вышвырнул вон, мотивируясь тем, что Петрус беден и о том, что бургомистр желает насильно выдать дочь за богатого старикашку-купца... 
   - Мое единственное желание жениться на прекрасной Натэлии, и более я ни о чем не прошу! 
   - Хм, - Друджин задумчиво поскреб длинным ногтем морщинистый подбородок. - Желаешь, значит, получить в жены дочь бургомистра? Что же, твое желание вполне исполнимо, а потому отправляйся сейчас немедля к себе домой, ложись спать, а все остальное предоставь мне. Как говорится, утро вечера мудренее! 
   С этими словами элементаль исчез - то ли вновь стал пауком и скрылся в высокой траве, то ли превратился в туманную дымку и рассеялся в ночном парке... Что же касается нашего героя, то он, находясь в некоторой прострации, отправился к себе домой и, несмотря на всю уверенность в том, что не сомкнет глаз до утра, едва стоило ему прилечь на жесткое ложе, как мигом провалился в глубокий сон. 
   Проснулся Петрус довольно поздно, когда солнце стояло уже высоко, и лучи, проникая сквозь распахнутое окно, осветили комнату и потревожили сон виконта. Некоторое время молодой дворянин лежал с закрытыми глазами и припоминал события вчерашнего дня - сватовство к Натэлии, разговор с ее отцом, бегство из дома бургомистра, блуждание по городу, освобождение элементаля и заключенную с ним сделку... Ныне после всего того, что с ним случилось ночью, Петрус не был уверен в том, что его встреча с Друджином ему не привиделась, не приснилась, не была бредом его воспаленного мозга. Одним словом, виконт убедил самого себя в том, что все невероятные события, произошедшие с ним в городском парке, были плодом его воображения - мороком, следствием нервного перевозбуждения, произошедшего с ним после категорического отказа отца Натэлии выдать ее за него замуж. О, Натэлия!.. Наш герой со стоном открыл глаза и, пронзительно вскричав в ужасе, вновь закрыл их. Мгновения ему хватило, чтобы определить, что он находится отнюдь не в своей дешевой комнатушке, а в просторном помещении, богато украшенном гобеленами. И лежит не в своей кроватушке, а под парчовым балдахином на широченном ложе. 'О боги! - металась заполошная мысль в его голове. - Где я? Как попал я сюда?' Видимо его крик всполошил слуг хозяина этих апартаментов, потому как скрипнули двери, послышались тихие шаги нескольких людей, вошедших в комнату, и невнятный звук их перешептываний. 
   - Господин, - раздался негромкий мужской голос. - Вы звали нас? 
   Молодой человек, наконец, набрался смелости и решился открыть глаза, правда, готовый в любой момент их закрыть, дабы оказаться в спасительной темноте. Прозрение ничего не изменило - он по-прежнему лежал на ложе под балдахином в шикарной спальне, а кроме того, теперь в комнате присутствовало несколько человек, с одного взгляда на которых можно было определить их холуйскую сущность. Чуть ближе к постели, нежели двое пожилых слуг и немолодая женщина со связкой ключей на поясе, стоял молодой мужчина в богатой ливрее - то ли мажордом, то ли дворецкий, а может, просто более смелый, нежели остальные слуги. 
   - Господину приснился страшный сон? 
   Судя по голосу, и в первый раз спрашивал именно он. 
   - Да... страшный сон... 
   Петрус проговорил эту фразу и в изумлении и страхе умолк - голос также был не его! 
   Воспользовавшись паузой в речи виконта, молодой слуга жестом отослал из комнаты остальных и после того, как за ними захлопнулась дверь, предложил нашему герою встать с постели и привести себя в порядок. Все это слуга делал с поклоном, с вежливыми улыбками, постоянно называя Петруса хозяином и милордом, но что-то было не так во всем этом, что-то было не так и в самом слуге! Находясь словно во сне, молодой декон Мурага позволил себя умыть, расчесать и облачить в одежды, намного превышающие по пышности и богатству отделки те, которые некогда Петрус носил. Стоя перед огромным бронзовым зеркалом, виконт видел перед собой разряженного в шелк и бархат молодого красавца, возле которого суетился расторопный слуга. Находясь в полном неведении относительно свалившегося ему на голову нежданного богатства и потому сопоставляя мысли и факты очень медленно, Петрус, в конце концов, пришел к единственному, как ему казалось верному решению. 
   - Друджин!!! - громко выдохнул он и тут же узрел в бронзе зеркала вместо молодого щеголеватого слуги уродливого элементаля. 
   - Ныне ты должен меня называть по-иному, - темный дух в два шага пересек комнату и закрыл дверь на задвижку. - В этом доме меня все знают под именем мажордома Роттериса, любимчика купца первой гильдии Марида Норона. 
   - Постой, - Петрус никак не мог прийти в себя. - Но купец Марид ведь и есть выбранный бургомистром жених Натэлии! Что мы делаем в его доме? Что я делаю здесь?! 
   Вновь приняв образ мажордома Роттериса, Друджин практически силком усадил виконта в кресло и занял место напротив: 
   - Ты находишься, мой друг, отныне у себя дома, а этот и еще полдюжины особняков, а также лавки, кузни, мельницы и прочее богатство отныне твое целиком и полностью! 
   Наш герой отрешенно покачал головой. 
   - Я в одинаковой мере не могу взять в толк, причем здесь я? И где сам купец Марид Норон? 
   Медленно, словно неразумному дитяти, Друджин принялся разъяснять Петрусу его нынешнее положение. 
   - Мой друг, когда ты меня освободил из векового заточения, твоим самым большим желанием было взять в жены Натэлию - дочь городского бургомистра. Основными препятствиями к этому браку были твоя бедность и то, что отец твоей возлюбленной пообещал ее в жены некоему купцу Мариду... Сообразно нашего договора я поклялся выполнить твое желание и устранить все препятствия на пути к твоему браку с Натэлией! Отныне ты сказочно богат - все сокровища купца Норона принадлежат тебе! 
   - Но где сам купец? 
   - Неразумный друг мой - ты и есть купец первой гильдии Марид Норон! - с пафосом вскричал элементаль в образе мажордома и удовлетворенно сложил руки на груди. 
   Декон Мурага некоторое время молча сидел в кресле, раскладывая по полочкам то, что ему сейчас сообщил Друджин, и в итоге пришел к выводам, которые его отнюдь не удовлетворили и не обрадовали. 
   Конечно, отныне он, по словам элементаля, богат и может свататься к Натэлии во второй раз, но богатство-то, увы, не его... Богатство принадлежит купцу Мариду. Или принадлежало... Мариду же бургомистр обещал в жены и Натэлию, а значит Петрусу нужно свататься от имени купца, но он ведь на него совершенно не похож! Норон стар и дряхл, а виконт находился в самом расцвете сил! Притвориться можно, но его тут же раскроют и... казнят! Даже сейчас его могут обвинить в убийстве купца и присвоении его собственности... Любопытно, почему слуги не подняли шум, когда обнаружили на ложе своего хозяина постороннего человека? Или не разглядели в сумраке, да еще в ворохе простыней?.. 
   - Догадываюсь, о чем ты сейчас думаешь, друг мой, - нарушил молчание фальшивый мажордом. - Наверняка ты размышляешь о том, что ты вовсе не похож на старика Норона, но как видишь - это вовсе не смутило его слуг, которые знали его долгие годы - тебе не о чем беспокоиться! 
   Петрус с облегчением вздохнул и немного расслабился, но тут же подобрался, услышав следующие слова элементаля: 
   - К сожалению, данное заклятие слабенькое и не может длиться вечно, да и любой более-менее сведущий в колдовстве человек тут же разглядит твой настоящий облик... Есть правда одно средство, как сделать твою трансформацию постоянной, но согласишься ли ты, мой друг, на нее, ведь и Натэлия будет видеть не тебя, а старика Норона? 
   Виконт мрачно нахмурился - он не ведал, что следует предпринять и, с каждым мгновением все сильнее запутывался в паутине Друджина. Однако отступать было поздно, и декон Мурага согласился на предложение элементаля. 
   В тот же день, молодой виконт, ныне превращенный в старого купца в сопровождении своих слуг, возглавляемых 'мажордомом' Роттерисом, отправился свататься к дочери бургомистра. Как и следовало ожидать, купца первой гильдии Марида Норона встретили в доме градоправителя с распростертыми объятиями и вечером того же дня, несмотря на слезы, стенания и заламывания рук Натэлии, сватовство состоялось, и был назначен день бракосочетания. 
   Всю церемонию сватовства Петрус находился как в горячечном бреду - мысли метались как угорелые, а сердце просто обливалось кровью, когда он глядел на убитую горем Натэлию. Однако его тело, губы и речь, управляемые Друджином, двигалось, шевелилось и говорило совершенно свободно, изображая купца Марида и не вызывая подозрений у окружающих. 
   После церемонии сватовства Петрус в образе купца Норона еще многажды посещал дом бургомистра, дарил цветы и подарки Натэлии, добиваясь хоть какого-то ее расположения, но девушка была холодна и печальна. Виконт тешил себя мыслью о том, что после бракосочетания он откроется любимой, ее сердце оттает, и они заживут душа в душу. Вскорости подошло назначенное время свадьбы и 'купец Норон' стал мужем молодой красавицы Натэлии, в тот же день элементаль, оставшись наедине со своим освободителем из древесного плена, подвел итог их сделки. 
   - Как я и обещал тебе, мой друг, сделка выполнена - ты освободил меня из заточения, а я поспособствовал твоему желанию жениться на дочери бургомистра! С этого момента я считаю себя освобожденным от каких-либо обязательств перед тобой, но перед тем как уйти, я хочу дать тебе несколько советов: главное условие - ты никогда и никому не должен говорить о том, что ты виконт Петрус декон Мурага... Знаю, что ты горишь желанием рассказать о том своей супруге, дабы успокоить ее и изгнать тоску по тебе былому, но подумай о том, поверит ли она твоим словам, а, поверив, не сойдет ли с ума? Кроме того, ежели ты кому раскроешь тайну твоего перевоплощения, заклятие, наложенное мною, перестанет действовать и, как ты понимаешь, бургомистр не простит обмана, да и стража наверняка заинтересуется исчезновением настоящего купца Марида Норона... Поэтому сию тайну храни незыблемо! 
   - Теперь что касается твоего будущего. Помни, что ты можешь всегда позвать меня, стоит тебе трижды произнести мое имя, но будь осторожен - за каждое последующие исполнение твоего желания я стребую с тебя, мой друг, твою кровь и плоть! 
   С каждым словом Друджина темное пламя, бушевавшее в глазах мажордома затихало, и с последним словом исчезло вовсе. Едва это случилось, как Роттерис зашатался, словно пьяный, вскинул голову, будто бы со сна, и, с некоторым трудом сфокусировав взгляд на 'купце Мариде', тут же начал рьяно кланяться и вопрошать, чем он мог бы угодить господину. Петрус понял, что элементаль покинул эту физическую оболочку, и теперь перед ним обыкновенный слуга, и не знал, радоваться ему и огорчаться... 
   С того дня Петрус, или теперь уже Марид Норон, стал жить в огромном доме купца с молодой женой, которую любил и обожал пуще жизни. Естественно, что он прилагал все усилия, чтобы добиться взаимности от Натэлии и не раскрыть свою тайну, но все, что ему удалось, так это то, что жена перестала отшатываться от него и хотя бы не кривиться брезгливо во время исполнения супружеских обязанностей. 
   К своему величайшему удивлению, виконт обнаружил в себе неординарные способности к купеческому делу и принялся приумножать богатства Марида Норона, одаривать драгоценностями свою супругу и делать время от времени подношения своему тестю. Таким образом, прошло положенное время и Натэлия оказалась на сносях. Возможно от того, что молодая женщина в тоске по любимому ограничивала себя в пище, может, по какой другой причине женского свойства, но роды проходили тяжело. Петрус метался по всему дому, то хватаясь за голову и заламывая руки, то усаживался в кресло и, уставившись в пламя камина, поглощал крепкие напитки и оставался абсолютно трезв. 
   Роды длились всю ночь до самого утра, и когда забрезжил рассвет, в покоях виконта появилась одна из повитух и, пряча глаза, поведала, что родился мальчик - наследник, но ему едва ли дожить до полудня, как и его матери. С этими словами женщина, не дожидаясь излития гнева купца на свою голову, покинула его. Что же касается Петруса, то на него снизошло откровение, и он уже знал, что делать. 
   - Друджин! Друджин! - возопил он, воздев вверх руки. - Друджин, тебя вызываю я! 
   Что ожидал виконт - раскатов грома, вспышек молнии или то, что пол разверзнется до самой преисподней, но ничего этого не произошло, взамен этого в комнату вошел мажордом и, склонившись в поклоне, спросил: 
   - Звала ли меня ваша милость? 
   - Друджин? - полувопросительно промолвил наш герой и едва Роттерис поднял голову, понял, что перед ним находится элементаль, ибо в глазах слуги клубилась тысячелетняя тьма. 
   - Ты позвал меня, и я пришел, друг мой! Зачем взывал ты ко мне? 
   - Моя жена... Мой ребенок... - Петрус вновь обхватил голову руками. - Повитуха говорит, что им не дожить до полудня!.. 
   - Что же ты хочешь от меня? Чтобы я задержал солнце у горизонта? - губы 'мажордома' искривила ухмылка. - Но сие не в моей власти! 
   - Жизнь! Жизнь прошу я у тебя для моей любимой жены и новорожденного наследника! 
   - Жизнь, вот как? - элементаль откровенно издевался. - Да, я имею силу и власть, чтобы продлить жизнь твоих домочадцев на многие годы, но что ты предложишь мне взамен? 
   - Кровь! Кровь и плоть свою! - возопил Петрус, готовый хоть сейчас отрезать себе руку или ногу, дабы пожертвовать ее Друджину. 
   - Хм, я согласен на такую жертву. Оставайся здесь и жди... 
   На этот раз элементаль покинул тело слуги так стремительно, что тот попросту упал без чувств. Спустя некоторое время в женской половине, там, где размещалась спальня Натэлии, и где она отдыхала с младенцем в окружении женщин-повитух, раздались крики ужаса. А еще через мгновение в комнате Петруса из ничего возник элементаль в том обличии, что некогда видел виконт, когда помог ему выбраться из дерева. 
   - Твоя жена проживет многие годы, твой сын проживет еще дольше, - Друджин откинул полу своей рванины, и наш герой увидел, что он держит в руках младенца. - Проживет очень много, ибо станет сосудом для моей сущности! 
   - Что?! - Петрус не верил своим ушам. - Ты говорил, что подаришь моей супруге и сыну жизнь в обмен на жертву - и я готов хоть сейчас отдать тебе свою кровь и плоть: руку или ногу, или хоть то и другое. Но о том, что ты отберешь у меня моего ребенка, договора не было! 
   Друджин расхохотался: 
   - Глупец! Какие люди вы глупые! Кровь и плоть твоя, требуемая в жертву, это и есть твой ребенок и, согласно выполненному договору, я принимаю сию жертву! 
   Все так же громогласно хохоча, элементаль растаял в воздухе, унося ребенка виконта. Когда же слуги и повитухи ворвались в комнату своего господина, дабы доложить ему о том, что некое существо, появившись в комнате хозяйки, умыкнуло дитя и исчезло, то вместо купца обнаружили молодого, но совершенно седого человека, который сидел на полу и, раскачиваясь, что-то нечленораздельно мычал... 
   
   - ...Ребенка, естественно, слуги не нашли, как и не нашли своего господина, купца первой гильдии Марида Норона, - сказитель промочил вином глотку и закончил свой удивительный рассказ. - Что же касается Петруса декон Мурага, то он был обвинен в похищении ребенка и допытан с пристрастием, но, абсолютно тронувшись рассудком, не смог ничего рассказать дознавателям и был отпущен на все четыре стороны... 
   Рассказчик закончил свой рассказ и замолчал, все также не поднимая лица от кружки с вином. Что касается его слушателей, то они также некоторое время пораженно молчали, потрясенные историей виконта, но затем, словно очнувшись, принялись нарочито громко смеяться, шуметь и двигать стулья. 
   - Твой рассказ занимателен, старик, и ты отработал свою порцию вина, - Бильбарг швырнул на стол монету. - Это тебе дополнительная награда за сказку, а что касается нас с другом, то нам пора идти! 
   Друзья-гуляки с некоторой поспешностью удалились из трактира 'Башня гоблина', оставив сказителя в одиночестве допивать свое вино, которое тот неспешно прихлебывал. Старик еще не успел прикончить кружку, щедро налитую баронетом, когда услышал шаги, замершие за его спиной. 
   - Я знал, что вы вернетесь, господин, - проговорил странный старик, не оборачиваясь. 
   - Так это все правда, что ты нам рассказал? - немного запинаясь, спросил Бильбарг, а это был именно он. - Ну, то, что можно трижды назвать имя элементаля, и он исполнит любое твое желание? 
   Старик утвердительно кивнул головой: 
   - Это истинная правда. 
   - Ну, тогда Друджин, Друджин, Друджин! - приглушенно вскричал сын менялы и завертел головой в поисках возникшего элементаля, но ничего не изменилось в 'Башне гоблина'. - Ты обманул меня, старик! Элементаль не явился на мой зов! 
   - Отчего же, друг мой? Я давно уже здесь, - старик, наконец, поднял голову, откинул взмахом руки капюшон и явил Бильбаргу свои глаза, в которых плескалась тьма. - Так что бы ты хотел пожелать?.. 






15. Бесы на пулях


Ракитина Ника и Средин Ник

 Конокрадов обычно вешают.
  Ничего удивительного, что украв лошадь, я решил отстреливаться до последнего. Мэт - а воровали мы ее на пару - особенно не возражал. 
  Правда, сидели мы в каком-то заброшенном форте вдвоем, а вокруг расположилось человек сорок - итого по двадцать стрелков на каждого. Старые, полусгнившие стены выдерживали обстрел из винтовок издали - а те трое, что попытались подобраться ближе, познакомились с бесами на моих пулях. 
  Бесы, седлающие каждый мой шарик свинца, вылетающий из ствола, очень кровожадны. Поэтому, не смотря на дикое вращение и бешенную скорость, они всегда направляют заряд в человека. Причем не просто попадают, а убивают наповал. Вроде бы, бесы хватают душу, если она вылетает сразу, и уволакивают в ад. 
  С другой стороны, я стараюсь не стрелять ни в проповедников, ни в пианистов. 
  Я высунул в бойницу краешек шляпы. Выстрелили всего двое, причем один попал. Это настораживало. Похоже, шериф с людьми решил устроить правильную осаду. Наверное, ждали темноты. Логично, в темноте их не углядишь - разве что на звук стрелять. Но ведь и они не идиоты шуметь. 
  Собственно, загнали нас сюда вскоре после обеда, обстрел длился часа три-четыре. Закат был уже недалеко. 
  - Джонни, - проговорил Мэт. - Что мы будем делать? 
  - Беспокоить их огнем, - я пожал плечами. - У тебя есть идея получше? 
  - Они нас убьют. 
  - Ты собирался жить вечно? 
  Мэт вздохнул. Тоже можно понять - парню двадцати нет, первое серьезное дело. Может, второе. И вполне может быть последнее. 
  - Если высунемся - изрешетят, - пояснял я. Пока передышка - можно и карабин почистить. Скоро ему предстоит работенка. - Идти в атаку - благородно, но бесполезно. Они, скорее всего, прострелят руки, потом скрутят и отвезут в городок. Угадай, зачем? 
  - И что будем делать? 
  - Ждать темноты. Может, удастся убежать. 
  - Они тут все блокировали! 
  - Тише! - рявкнул я. Быстро выглянул в окно, вскинул ружье к плечу. Особенно целиться незачем - бесы уже прыгнули на пулю, а мне лучше убраться с линии огня. Еще один стрелок, высунувшийся посмотреть, отчего крики, отправился в края Счастливой Охоты. Учитывая, сколько краснокожих он убил, ничего хорошего ему там не светит. 
  - Тише, - повторил я. - Не закатывай истерик. Знал, на что шел. 
  - Ты же говорил... 
  - Я ошибся, - ну да, говорил, что все будет просто и безопасно. Но если б я сказал правду, разве Мэт согласился бы? - Дальше что? Даже не думай пристрелить меня. Они тебя в любом случае вздернут. 
  - Я? - возмутился Мэт. Не натурально. Все-таки продумывал такой вариант. 
  - А со мной у тебя есть шанс выпутаться. В этот штат мы, пожалуй, уже не вернемся, но в федеральный розыск объявлять за угнанную лошадь не будут. Тебя, по крайней мере, - сколько штатов уже хотят моей крови? Ой много... Этак скоро в Мексику придется убираться. Разве что перестрелять всех, кто мечтает увидеть мой труп... На патронах разоришься. 
  Я снова поднял шляпу - пришлось подождать и поднять чуть выше - только тогда среагировали. Метко. Однако, при такой тенденции, в шляпе можно будет золото мыть. У Мэта попросить сомбреро его, что ли? 
  А стрелков, похоже, впечатлило, как я еще одного снял. Может, уберутся сами, пока целы? Так нет, вероятнее просто разозлились, будут теперь атаковать под покровом ночи с жаждой мести. 
  Я огляделся - бойницы от пола есть во всех четырех стенах. Было б нас четверо, а не двое - беспокоиться было б не о чем. 
  - Мэт, ты сколько стен потянешь? Две осилишь? 
  Мэт покачал головой. В глазах блеснули слезы. Себя жалеет, или злится? Впрочем, какая разница. 
  Я переполз к другой бойнице, очень осторожно и быстро выглянул. Лежат, притаились, и небось глаз с форта не спускают. Хорошо, что из винчестера лежа стрелять не удобно. 
  Я начал готовиться к отражению штурма. 
  - Короче, сядешь в угол, под ногами мешаться не будешь, - командовал я. - Будешь ружья заряжать и мне подавать. И револьверы, если успевать будешь. В карабинах по семь патронов. Да мои Смит-Вессены, да твой Ремингтон... Не получается. Итого тридцать два. А их человек сорок. 
  - Да еще сколько раз промажешь. 
  Я не ответил. Ползком, чтоб не высовываться, положил карабины у бойниц. Ремингтон Мэта - у третьей стены. По логике - будут ломиться со всех сторон одновременно. Значит, один револьвер будет при мне на всякий случай - если где-то атака будет особо массовой. 
  - Садись здесь, - приказал я. - Отдам тебе Вессен заряжать, потом бросишь. Бросай на крик - разглядывать времени не будет. Луны сегодня не предвидится до полуночи, так что шиш ты меня разглядишь. 
  - А смысл тогда бросать? 
  - А ты не слышал, что я в темноте вижу? 
  - Слышал. 
  - Но не верил, - закончил я. - Вот и шериф не верит. И в то, что у меня пули мимо не уходят, тоже не верит. Проблема в другом - они полезут со всех сторон, поэтому не сразу сообразят, что надо отходить. Это плохо, потому что придется бегать и стрелять быстро. Это хорошо, потому что есть шанс уложить всех. 
  - Всех? 
  - Лучше всех. Когда никто не остается в живых, потом сложнее кому-то предъявить обвинение. Не могли же мы вдвоем перебить всех стрелков городка? Значит, на нас никто и не подумает. А кражу лошади в свете такой бойни забудут. Поживешь с мое - научишься. Главное - успей зарядить револьвер, и все у нас получится. 
  Самым худшим было то, что дверей в форте было много. Наверняка, прорубили поселенцы, приспособившие форт под конюшню. Стойла и сено нам пригодились, не поспоришь. Но теперь стрелки могли нападать со всех четырех сторон. А я мог не успеть расстрелять всех. 
  - Эй, Джонни! - на закате закричал шериф. - У вас же нет шансов! 
  - С кем имею честь?! - отозвался я. - Мэт, быстро к дальней бойнице, попробуй его снять. 
  - Джонни, давай мы вас отпустим, только отдайте коня! Что скажешь?!
  - Не отдам! - весело крикнул я. Мэт покачал головой - то ли шериф не высовывался, то ли просто Мэт уже не видел, сумерки все-таки. - С какой стати?!
  - Как знаешь, Джонни!
  - Ну и зачем? - спросил Мэт, чуть не плача.
  - Они бы нас все равно повесили. Или пристрелили. Не будь наивным, Мэт, проживешь долго.
  Уже стало достаточно темно, чтобы безопасно выглянуть наружу.
  Звезд не было - небо затянуло тучами, начался мелкий дождик. Мне это не мешало - ночную зоркость я выторговал в добавку к бесам на пули. Зато стрелки, вероятно, чувствовали себя в большей безопасности.
  Надо отдать им должное - почти полчаса они еще провалялись в холодной весенней грязи. Во мне даже зашевелилось что-то похожее на сочувствие. Пока они не поднялись, чтобы убить меня.
  Двигались они перебежками, пригибаясь. Недостаточно пригибаясь.
  Я стрелял с колена - по привычке. Уложил шестерых - еще двое рухнули в грязь, пытаясь уйти из-под обстрела, револьвер - Мэту, потратить два патрона из второго Вессена, чтоб не возвращаться. Слева думали, что палю я наугад, решили, что им можно бежать в полный рост. Бежали они впятером, так что к третьему окну я подбежал с еще одним зарядом в запасе. Стрелки в количестве трех голов шпарили со всех ног, почуяв запах жареного. Третьего пришлось снимать уже вывесив карабин в окно.
  Дальше пошло хуже.
  Непонятно сколько стрелков впрыгнули на первый этаж форта. Путь наверх был, конечно, один, и перекрыть его было легче легкого. Вот только были у них крупнокалиберные винчестеры - а такими можно было пол прошибить насквозь. Чего ни из карабина, ни из револьвера не сделаешь. Поджигать нас едва ли бы они решились, думал я, забирая заряженный револьвер и протискиваясь в бойницу. Побоятся - их же будет видно, как на ладони, а сгорать вместе с нами бессмысленно. Хуже, что там были лошади - и лошадей они могли покалечить.
  Черного вряд ли.
  Но вот моего, кровного, могли.
  Бесшумного приземления выторговать я не сумел - пришлось катиться по лужам и грязи в сторону. Только потом подняться на колено и заглянуть внутрь. 
  Темнота была кромешная, стрелки сбились в кучу и размышляли, что же делать дальше, и почему их так мало. Ожидалось-то, что добегут все, а тут такая незадача. К моей лошади никто не вязался, а вот Черному вполне стоило дать пообедать. 
  Демон все-таки. 
  Черного я и не запирал, и не привязывал - все равно бессмысленно. Демона цепями не удержишь, не то что бечевкой. Даже я плохо различал Черного Жеребца, бесшумно выскользнувшего из стойла, что уж говорить про бедолаг. Первому Жеребец откусил голову и с хрустом разгрыз. Потом грациозно поднялся на задние ноги и одним махом убил троих. Оставшиеся четверо начали палить из винчестеров, как будто пули могли нанести вред Демону. 
  А вот моей бедной лошадке - могли. Конечно, воспользоваться любой из лошадей стрелков не составило бы труда. Но привык я к своей. Привязался. Поэтому быстро уложил троих. Последнего Жеребец ухватил за плечо и начал жевать. Кричал стрелок страшно, но что поделать. Они бы мне спасибо должны были сказать, что я такую лошадь выкрал, а не идти с ружьями и веревками, как на обычного конокрада. А теперь что. Теперь уже не поможешь. 
  Я терпеливо дождался, пока Жеребец доест. 
  Проблевался всего один раз. Перезарядил револьверы - противников уже не осталось, но привычка - вторая натура. 
  Одного Демон оставил - видимо, насытился. Его я оттащил в угол, присыпал сеном. Незачем Мэту на такое смотреть. 
  - Эй, Мэт! Это я! - закричал я. - Я поднимаюсь! Мэт?! 
  Люк я открывал прикладом винчестера - на всякий случай, мало ли. Потом медленно поднял шляпу. Никакого эффекта. Осторожно выглянул сам. Мэт сидел, выпучив глаза, уставив прямо на меня карабин. Не делая резких движений я поднялся наверх. Понятно, что теперь у Мэта не было шансов - бес бы всадил в него пулю еще до того, как паренек успел бы выстрелить. Но до этого доводить не хотелось. Совсем. 
  - Мэт, все закончилось, - я забрал карабин. - Мы в безопасности. 
  - Джонни, кто там так кричал? 
  - Стрелок. Неудачный выстрел. 
  - Я никогда не слышал про такие выстрелы. 
  - Ты еще молод, - я пожал плечами. - Ему не повезло. Я не специально. Пришлось ждать, пока он умер. 
  - Куда ты ему попал? - расширил глаза Мэт. - В промежность? 
  - Нет. При таком ранении кричат по-другому. И от этого обычно не умирают. Мэт, это был трудный день. Давай уберемся отсюда. А завтра поговорим. Окей? 
  - Ладно, Джонни. Как скажешь. 
  - Собери оружие, Мэт, - приказал я. - Лучшее заберем себе. Остальное - продадим. Не зря же они погибли, в самом деле. 
  Двадцать восемь человек, даже не тридцать. А я уж почти испугался. Мэт утащился в дождь собирать винчестеры и револьверы. Если догадается - заберет одежду получше. Но это вряд ли. 
  Я остался наверху, чиститься после падения и кувыркания в грязи. 
  Мэт вернулся через полчаса. Мокрый и жалкий. Дождь усилился. Столько трупов Мэт не видел за всю свою недолгую жизнь. А учитывая, что бесам нравилось показаться человеку перед самой смертью, лица у покойников были те еще. 
  - Там дождь, - сказал Мэт. 
  - Предлагаешь остаться? - спросил я. - Тогда нам придется все объяснить. Ты сможешь? Я - нет. Нас попросту вздернут. За убийство тридцати человек, включая шерифа. 
  - Ладно, - сник Мэт. 
   
  Я нашел его, уже когда начал отчаиваться. 
  Демон пришел в городок сам, это уже потом Буч решил, что лошадь - его. А поскольку спорить с Бучем никто не захотел, Черного Жеребца отвели в конюшню. Демон не сопротивлялся, он притворялся лошадью. Так много проще. 
  Пропавшего конюха никто не хватился. Мало ли куда мог деваться старик-пьянчуга. Не съел же его Черный Жеребец, ха-ха! Когда пропал загулявший человече, люди встревожились. Как обычно, решили, что объявился убийца и грабитель. Возможно, краснокожий, хотя индейцев в городке не видели уже очень давно. 
  Было ясно, что Демона надо выкрасть, пока он не натворил бед. 
  Было понятно, что в одиночку мне не справиться. 
  - Многоуважаемый сэр, не хотите ли вы помочь мне украсть Черного Жеребца, потому что на самом деле это - Демон, и если его не убрать за черту города как можно скорее, от города ничего не останется? 
  Если бы такое спросил простой малец, его бы или застрелили сразу, или дали в зубы. Если бы такое спросил я, сэр бы обиделся, собрал друзей и попробовал достать меня. Кто сейчас верит в Демонов и бесов? 
  Оставался второй путь - обставить под обычное конокрадство. Но опять же вставал вопрос о напарнике. Неправильно выбранный друг - это петля на шею еще до грабежа. В сущности, мне был нужен паренек, который сможет постоять на стреме, пока я буду выводить Жеребца. А потом будет помогать угонять его за поводья. Потому что сесть на Демона - это же чистой воды идиотизм. 
  Таких, глупых да зеленых, в городке не было - и я начал отчаиваться, когда приехал Мэт. 
  В первый же день он попробовал перессориться со всеми посетителями салуна, пытаясь нарваться на перестрелку и доказать всем, какой он крутой. Нарвался он на потасовку, в которой банально получил по ушам, а потом был выброшен на улицу пинком под зад. 
  На улице я его и подобрал. Рассказал, кто я есть, что я задумал, и что мне нужен помощник. Мол, все местные не стоят гроша, все паиньки, только и умеют, что толпой бить одного. Старательно навешивал лапшу, как это безопасно и весело, в данном конкретном городке. Конечно, Мэт согласился. Это же был тот самый шанс стать крутым. 
  Свое дело он сделал, как надо. Доблестно отстоял на страже, никого не пропустил. Подвел нас Демон. Что еще ждать от нежити? Жеребец просто сжевал кляп и начал дико ржать. Мэт попробовал его даже прогнать - но Демону понравилось с нами, так что все подбежавшие к окнам поняли все правильно. Нашлись конокрады на хорошую лошадь - чего еще ждать от Дикого Запада? 
  Буч, я так понимаю, пообещал за наши головы золото - возможно, по фунту за фунт. Может, он хотел оплатить только вес мозгов. Со стороны казалось, что стрелки могут еще остаться должны. Не знаю. 
  Но почти тридцать стрелков - наверное, все стрелки городка - оседлали лошадей и бросились в погоню. 
  У нас была фора, у меня - еще и знание местности. Поскольку такой вариант был в первой пятерке по вероятности, был и план - отсидеться в заброшенном форте. 
  Надо сказать, нам повезло - мы успели спрятаться за толстые бревна до того, как преследователи приблизились на расстояние выстрела. 
   
  Распогодилось на удивление быстро. 
  Взошла полная Луна, желтая, бесстыжая. 
  Мэт залюбовался Черным Жеребцом в серебряном свете. Демон был хорош - а как же иначе? Литые мускулы, блестящая шерсть, изгиб шеи, стройные ноги. В такого можно и влюбиться, если не знать, кто он на самом деле. Тем более, что сытый Демон выглядел благодушным и совсем не опасным. 
  - Мэт, дай-ка мне оружие, - попросил я. 
  Паренек протянул мне мешок не глядя. А сам бережно погладил Жеребца. Потрепал его гриву. 
  - Не хочешь на нем прокатиться? - предложил я. - Он кажется смирным. 
  Причину спокойствия Жеребца я не назвал. Вряд ли Мэт полез бы на Демона, зная, что он - каннибал. А так Мэт зачарованно положил руку на холку Демона. Что-то он все-таки почувствовал. 
  - Ты же запретил на него садиться... 
  - Потому что надо было уносить ноги. А теперь ты можешь его объездить. Да и устал он, похоже. 
  - Он? Устал? - Мэт хмыкнул. - Это вряд ли. 
  - Как знаешь, - я старательно привязывал мешок к седлу своей лошади. Не хотелось, чтобы Мэт мог что-то прочитать на моем лице. Кончено, профессиональный картежник умеет не показывать, что он думает и чувствует. Кроме исключительных случаев. 
  Как этот, например. 
  - Завтра надо будет его продать, - говорил я, как мог безразлично. - Так что уже с утра надо будет обхаживать. Я думал, ты захочешь прокатиться на таком красавце. И потом... Если он тебе понравится... Мы хорошо заработаем и на оружии. Можешь оставить его себе. 
  - Ты серьезно, Джонни? - не поверил Мэт. 
  - Да. Ты мне очень помог. 
  Мэт колебался еще несколько секунд. Кажется, у меня начали дрожать руки. Вдруг паренек понял, кого он треплет по холке? Вдруг не захочет? 
  А потом Мэт вспрыгнул на спину Черного Жеребца, крепко обхватил коленями, вцепился в гриву. Демон заржал, торжествующе, очень похоже на хохот человека. Встал на дыбы и рванул с места. Долю секунды я видел их - летящего стрелой Черного Жеребца, Мэта с искаженным от ужаса лицом, и все закончилось. 
  Небо затянуло тучами и снова стал накрапывать дождь. 
   
  Пятнадцать лет назад так же моросил дождь. Тогда я не был стрелком - только картежником. Не то чтобы сильно знаменитым, но слишком на уровне. Приходилось бродяжить - потому что мало кто хотел сыграть со мной в одном и том же городке больше двадцати партий. Чаще, правда, приходилось уносить ноги - потому что меня хотели повесить за шулерство. 
  Однажды я сидел у маленького костерка под плащом, коротая холодную осеннюю ночь. Накрапывал дождь, я вымок и замерз. И поэтому обрадовался незнакомцу, появившемуся из темноты. 
  У незнакомца были коньяк, сыр и хлеб. Он сумел раздуть огонь в полноценный костер, соорудил палатку из двух плащей. А потом предложил поиграть. 
  Это было невозможно - учитывая, кто пришел к моему костерку - но я выиграл четыре партии из пяти. 
  - Что ты хочешь? - спросил незнакомец. 
  - Много чего, - я пожал плечами. - Я не люблю пустых разговоров. 
  - Это не пустой разговор, - не согласился незнакомец. - Я предлагаю тебе сделку. 
  - Сделку? - я принюхался. Серой не пахло, ни хвоста, ни копыт. 
  - Я предпочитаю этот образ, - улыбнулся незнакомец. - Что ты хочешь в обмен на душу? 
  Я задумался. 
  - Стрелять без промаха, - Сколько раз мне приходилось уползать под столами, если начиналась перестрелка, теряя при этом все выигранное... А сколько раз меня останавливали на дороге и приходилось отдавать деньги, а то и раздеваться. Да и что я еще мог попросить? Мудрости? Мне ее хватало. Денег? Я всегда мог их выиграть. Любви? Но любовь легко покупалась за доллары. 
  - Хорошо. Я подарю тебе бесов - они будут направлять твои пули. 
  - И забирать души убитых в Преисподнюю? 
  - Да, пожалуй, - незнакомец погладил бородку. Посмотрел на меня лукавыми глазами. 
  - Тогда я попрошу еще возможность видеть ночью, как днем. 
  - Но... 
  - Меткость на твоих условиях - это и услуга, разве нет? А ночное зрение такая мелочь... 
  - Хорошо. 
  - Но при одном условии. 
  - Да? - удивился незнакомец. 
  - Через пятнадцать лет за мной приедет Черный Жеребец. Если до рассвета я никого не сумею уговорить сесть на него, значит, с первыми лучами солнца придется забираться на него мне. И Жеребец увезет всадника в Ад. 
  Незнакомец засмеялся. 
  - Разумеется, ты можешь уговорить и обманом? Ну что же. Почему нет? Мне понравилось с тобой играть. По рукам! 
  Кажется, он получил удовольствие и от игры, и от торга. И разошлись мы, в общем-то, довольные друг другом. 
   
  Я сразу понял, что за Черный Жеребец пришел в наш городок. 
  Понял, зачем он пришел - и начал лихорадочно искать напарника. Такого, кого можно было бы уговорить сесть верхом на Демона. В городе никого похожего не наблюдалось. И я уже начал отчаиваться, когда появился Мэт. 
  Мэт подошел идеально. Да, мне было его жалко. Я даже чувствовал угрызения совести. До тех пор, пока не вспоминал, что выбор был прост: или он, или я. Кто в таком случае поступил бы иначе? 
  Да, наверное, подло подставлять паренька. Но с такими замашками он бы все равно получил пулю в ближайший год. А так - он оказал мне большую услугу. Я не забуду его в своих молитвах. 
  Полагаю, Элен тоже будет молиться за успокоение его души, когда, наконец, согласится стать моей женой. А почему бы ей и не согласиться, если на деньги с продажи оружия можно открыть небольшую лавку? 
   
  Когда занимался рассвет, я ехал на восток, к Элен. 
  Навстречу солнцу. 
  Избавившись от долгов. 
  С верными бесами, ждущими, когда вылетит пуля. 


















Оставить комментарий
© Copyright Вербарий
Обновлено: 10/12/2006. 445k. Статистика.
Сборник рассказов: Проза, Фэнтези










 
 Ваша оценка: 

не читать
очень плохо
плохо
посредственно
терпимо
не читал
нормально
хорошая книга
отличная книга
великолепно
шедевр










Связаться с программистом сайта.







Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:



О.Болдырева "Крадуш. Чужие души"
М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список





Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"