Аннотация: Повесть состоит из трёх частей, каждая из которых в свою очередь тоже состоит из трёх частей. Чтобы понять, нужно прочитать их все, по порядку.
1.
Дед Игнат сидел на корточках, прислонившись спиной к стене, и курил. Со своего места ему было хорошо видно всех проходящих мимо. С некоторыми он здоровался, другим просто кивал, на большинство же просто не обращал внимания, как впрочем, и они его не замечали.
Чуть прихрамывая на левую ногу, к нему подошёл Иван Васильевич.
- И ты здрав будешь, дед Игнат. - ответил он, кряхтя, садясь рядом. - Не угостишь сигаретой?
Дед Игнат вынул из кармана пачку "Беломорканала" и протянул её Ивану Васильевичу. Тот вынул сигарету, прикурил от спички и некоторое время они сидели молча.
- Чой-то ты хромаешь, Васильич? - первым спросил дед Игнат.
- Да вот, в пятом цехе болванку с мужиками тащили, а она зараза тяжёлая як самосвал, да к тому же и скользкая, вот и... и прямо на ногу мне.
- Хорошо хоть не на голову. - сказал дед Игнат.
- Да может уж лучше и на голову. Всё меньше мучиться.
- Да кто ж тебя мучает? Шёл бы на пенсию, с внуками бы нянчился.
Иван Васильевич засмеялся тем грустным сухим смехом, каким могут смеяться только прожившие долгую трудную жизнь старики.
- Да я своим детям и внукам нужен не больше чем вот этот вот окурок. А здесь завод родной. Всю жизнь тут проработал. Куда ж мне на пенсию? Уж лучше сразу в могилу.
- В могилу то ты всегда успеешь, а тут как-никак помощь твоя требуется.
- Да кому ж тут моя помощь требуется? Вон молодёжи сколько развели.
Иван Васильевич развёл руками, показывая на толпы народа, собиравшегося во дворе.
- Вот ты бы и учил молодёжь что да как, а то они и не знают с какой стороны к станку подойти.
- Учил бы, - проворчал Иван Васильевич. - Станут они старика слушать.
- Да кого же им как не стариков слушать? - возразил дед Игнат.
- Нынче молодёжь такая, что им бы скорее своим умом жить. Да только ума то у них и маловато. Вот и получается, что мы никому теперь не нужны.
Старики снова замолчали, на этот раз надолго. Деду Игнату нечего было возразить на это, да и не хотелось о чём-то говорить. Хотелось просто сидеть и смотреть, как приходят всё новые рабочие, здороваются друг с другом, разговаривают, смеются. В последнее время он часто ловил себя на мысли о том, что ему нравится вот так наблюдать за людьми, особенно за молодыми. Но для себя он это никак не объяснял, просто смотрел и пытался понять, о чём думают люди, пришедшие в этот мир много позже него самого, и оттого увидевшие его совсем иначе. Разные поколения людей похожи на жителей разных миров, а такие как дед Игнат стоят на границе этих миров и имеют возможность их сравнивать.
- Ты дед Игнат знаешь что? - сказал Иван Васильевич.
- Что?
- Пусть молодёжь и не знает, но всё это, - тут он выразительно обвёл рукой грязный многолюдный двор, но при этом явно имея в виду нечто большее, - построено нашими с тобой, вот этими вот руками. И когда-нибудь...
Он не успел закончить. Железные ворота с шумом раскрылись, всасывая толпу людей, и вместе со всеми дед Игнат шагнул в грохочущую железом и сверкающую малиновыми искрами темноту.
* * *
Злой пронзительный звонок разлетелся по школе, неумолимо обрывая ту суетливую шумную жизнь, что возникает в школьных коридорах в тесных промежутках между уроками.
Семиклассник Владик Петров рванулся вверх по лестнице, расталкивая всех встречных, надеясь успеть попасть в класс прежде строгой Натальи Петровны - учительницы геометрии. Ему повезло - она где-то задержалась и Владик, плюхнувшись за парту, начал поспешно доставать учебник и тетрадь, одновременно стараясь разглядеть какой параграф читает сосед по парте - худенький мальчик в очках, отличник Дима Максимов. Тот заметил его взгляд и сказал полуравнодушным, полупрезрительным тоном:
- Теорема об окружности, описанной около треугольника. - и глядя, как Владик судорожно листает учебник добавил - Страница шестьдесят шестая.
"Окружность называется описанной около треугольника..." начал читать Владик. Тут вошла учительница, и он встал вместе со всеми, не отрывая глаз от учебника.
- Учить надо было дома, Петров. - сказала, Наталья Петровна.
Владик укорил себя за неосмотрительность - теперь она знает, что он ничего не выучил и обязательно вызовет именно его.
- Здравствуйте, садитесь. - сказала Наталья Петровна и открыла журнал. - Кого сегодня нет?
Владик схватил ручку, решив записать теорему на руке, и неожиданно обнаружил, что вся левая ладонь исписана формулами по физике. Выругав себя (всё равно не спросили) Владик начал их стирать, но только размазал в большое синее пятно. Он попробовал писать на другой ладони, но левой рукой это делать было неудобно, и он записал теорему прямо на формулы. Она была длинная (центр окружности, описанной около треугольника, является точкой пересечения перпендикуляров к сторонам треугольника, проведённых через середины этих сторон) и кривые строчки, не уместившись на ладони, вылезли на запястье. Владику пришлось задрать рукав рубашки, чтобы дописать.
- Итак, - сказала учительница, глядя в журнал - теорему, заданную на дом, и её доказательство, пойдёт отвечать...
Владик замер. Он был абсолютно уверен, совершенно точно знал, что сейчас вызовут его. Это было неизбежно. Но такую неизбежность осознавал не только он. Каждый из тех, кто сидел сейчас, сжавшись в комочек и уперев взгляд в парту, знал, что вызовут именно его и никого другого - по-другому просто быть не может. Владик смотрел в учебник, но осмысленные строчки превратились в бессмысленные ряды чёрных полос. В классе повисла звенящая тишина. У кого-то заскрипел стул, кто-то шуршал тетрадью, но для Владика всех этих звуков не существовало, потому что среди них не было того единственного слова, которого он ждал и так боялся услышать...
- Петров.
Его фамилия прозвучала и повисла в воздухе, но некоторое время Владик не желал принимать её как свою. Ученики расслабились и зашевелились, класс снова наполнился обычным шумом. Но Владику казалось, что он к этому классу уже не принадлежит. Его куда-то вызвали и нужно идти. А они остаются. Словно глядя на себя со стороны, он заметил, что встаёт, берёт дневник и идёт вперёд между двумя рядами парт.
* * *
В храме было много народа, и когда Он вошёл в неё, все стали изумлённо перешёптываться, разглядывая и указывая на Него. О Нём знали все. Его проповеди слышали многие, и сейчас в синагоге не было свободного места - так много людей пришли послушать Его.
Его голос не был голосом человека - он был мягким и в то же время властным. Он говорил с душами людей и каждое Его слово услышавший помнил до конца дней своих и не мог забыть.
Все стояли в благоговейном молчании, внимая Его речам, как вдруг, расталкивая людей, вперёд протиснулся человек, одетый в рваную одежду, и, упав на колени, закричал:
- Что Ты хочешь от нас? Ты пришёл, чтобы погубить нас? Я знаю, кто Ты... Ты...
- Замолчи! - строго приказал Он и, подняв руку, произнёс, - Выйди из него!
Человек повалился на спину, затрясся, скорчившись как от сильной боли, и вдруг выгнулся на полу и закричал. Люди отшатнулись в разные стороны, но он уже замер, часто дыша и не двигаясь, только по щекам текли слёзы. Слёзы избавления от чего-то страшного, владевшего его душой многие годы.
Вскоре о Нём знала уже вся Галилея.
2.
Пронзительный визг железа резал уши. Сноп искр с точильного круга фонтаном взлетал вверх и падал, рассыпавшись на отдельные огоньки. Толстые рукавицы на руках деда Игната защищали их от ожогов, но даже сквозь них он чувствовал, как нагрелась железная заготовка от соприкосновения с кругом.
Стоящий вокруг грохот помешал ему расслышать, как сзади подошёл начальник цеха. Он хлопнул деда Игната по плечу и от неожиданности тот вздрогнул и чуть не выронил заготовку.
- Справляюсь. - буркнул дед Игнат, не поворачивая к нему головы.
- Стар ты стал, Игнат Ильич, - протянул начальник. - Вот уж и руки плохо держат.
- Справляюсь. - мрачно повторил дед Игнат.
- Ну-ну, давай-давай, - сказал начальник и пошёл прочь.
Дед Игнат не взглянул ему вслед. Он смотрел на бешено вращающийся круг и думал о том, что Иван Васильевич был прав: он никому не был нужен. И если работа на заводе составляла какое-то подобие жизни, то, лишившись её, он лишится самого себя и незачем станет жить...
Задумавшись, он не заметил, как рукавица зацепилась за ось, на которой вращалось точило, и страшная сила дёрнула его руку, едва не оторвав кисть. Рукавицу сорвало с руки, заклинив механизм, а сам дед Игнат отлетел назад и повалился на пол. Он ошарашено смотрел на воющий станок и только сейчас понял, что случилось и чем это грозило кончиться. Со всех сторон подбегали люди, а невдалеке он увидел начальника цеха. Он стоял и, нахмурившись, смотрел на деда Игната, и этот его взгляд напугал его больше чем едва не оторванная рука.
* * *
Владик двигался вдоль парт как во сне, когда вроде бы идёшь, но расстояние сокращается словно нехотя - медленно-медленно. В голове крутились обрывки теоремы - совершенно ничего не значащие фразы: "пересечение сторон перпендикуляров...", "точки середины окружностей..." Впереди маячило лицо Натальи Петровны - две окружности очков, вписанные в треугольник лица. Владик, наконец, приблизился к ней и протянул дневник. Она молча взяла его и кивком указала на доску.
Вся поверхность доски была исцарапана многочисленными предыдущими записями, и Владик подумал, что наверняка среди них была теорема об окружности, описанной около треугольника. Он даже улыбнулся - чем это могло ему теперь помочь? Он представил, как вместо него к доске выходит Максимов Дима и уверенно начинает писать формулы и вычисления, рисовать круги и треугольники... Владик поднял руку, словно собираясь, что-то написать и замер, осознавая свою полную беспомощность перед пустой гладью доски. От безысходности и сознания обречённости на глаза наворачивались слёзы, которые Владик с трудом, стиснув зубы, сдерживал. И в этот отчаянный момент дверь в класс приоткрылась и показалась голова завуча.
- Наталья Петровна, можно вас?
Наталья Петровна покосилась на Владика и тот, увидев нежданный путь к спасению, быстро записал слово: "Дано:". Что было дано, он не знал, но так всегда полагалось писать вначале доказательства или задачи.
- Пиши-пиши, Петров. - сказала учительница и вышла.
Владик не верил своему счастью. Он схватил с передней парты чей-то учебник и принялся торопливо переписывать пресловутое доказательство, даже не пытаясь понять смысл слов, написанных словно бы на другом языке. Мел крошился в пальцах и Владик испугался, что его не хватит, а другого куска не найдётся, и тогда придётся дождаться Наталью Петровну, и дописывать при ней...
Внимательно изучив рисунок, он бросил учебник обратно на парту и принялся чертить по памяти.
* * *
Шипы терновника впились в кожу и по щекам и лбу текут струйки крови. Руки разведены в стороны и запястья пронзены болью, также как и ступни. Солнце палит нещадно, заглядывает в глаза ослепительным жёлтым кругом и сквозь слезящиеся глаза трудно уже разобрать толпу людей, стоящую внизу. Слышны их голоса, слышен плач и в особенности голос Матери. Она здесь, с Сыном. Даже Ему нужна поддержка, когда люди, которых Он любит, отвернулись от Него. Он простит их. Он знает об их судьбах всё. Он знает о каждом человеке, даже о тех, кто тысячи лет спустя будет думать о сегодняшнем дне. Существование мира на один короткий момент озарилось Его присутствием и свет, исходящий от Него льётся во всех направлениях - назад, во время когда люди ждали Его пришествия, и вперёд, во время, когда Его пришествие вспоминают. Сегодняшний день - центр бытия и день этот наполнен для Него муками. Но, несмотря на эти муки, он знает, что вернётся сюда.
3.
Дед Игнат в одиночестве возвращался домой. Обычно он ехал в автобусе вместе с Иваном Васильевичем, но сегодня ему не хотелось толкаться в тесноте вместе с наступающими на ноги, галдящими и громко смеющимися людьми.
Было уже довольно темно, и вдоль улицы горели фонари. Они казались чем-то чужеродным в спокойной умиротворённости сумерек накрывших улицу. Глядя на них дед Игнат вспомнил искры, летящие с точильного круга и потом, почему-то - глаза начальника, когда он говорил деду Игнату об увольнении. Маленькие, суетливо бегавшие - они тоже казались чужими на круглом, с застывшими чертами, лице.
Но грусть и обида на время отступали на задний план, вытесненные улицей с горящими фонарями и прохладным ветерком, приятно овевающим лицо. Это состояние было похоже на то, как при сильном ударе дверью по руке, в момент, когда пальцы уже защемлены, но боль ещё не пришла, ты понимаешь, что через мгновение будет очень больно и, внутренне приготовляешься к этому.
Сзади донёсся смех - небольшая группа парней и девушек обогнала деда Игната и растворилась в темноте, оставив после себя лишь мимолётное возмущение вечерней тишины, да стеклянную бутылку, покатившуюся по асфальту и с тихим звяканьем ударившуюся о бордюр. Отчего то дед Игнат остановился около этой бутылки, и долго на неё смотрел. Сквозь тёмно-зелёное стекло были видны остатки пены. Ещё несколько капель стекло с горлышка и образовало тёмное пятно на асфальте. Из этой бутылки выпили всё, что она в себе хранила и только лужица пены напоминала о том, что когда-то в ней плескалась и весело пузырилась жидкость. Дед Игнат сам ощутил себя такой вот бутылкой, пустой и ненужной, лежащей у бордюра, на краю широкой дороги...
Но его печаль не была горькой. Светлая и тихая грусть переполнявшая старика странным образом была и радостью. Радостью от чувства исполнения чего-то важного и предвкушения скорого отдыха. И любовью ко всему вокруг - к людям, только что прошедшим мимо, к широкой дороге исчезающей в таинственном сумраке ночи и представлявшей собой нечто большее, чем просто покрытие, для удобства ходьбы и к бутылке, только что открывшей ему одну простую истину...
Он поднял голову. В небе уже появились первые звёзды, снова напомнившие ему яркие искры, и внезапно блестящие подмигивающие огоньки расплылись в его глазах и потекли вниз по щекам прозрачными холодными каплями.
* * *
Владик шёл к своей парте, чувствуя невыразимое облегчение и радость. Возможно, завтра он будет смеяться над своим недавним страхом, но сейчас он смотрел на одноклассников и в глубине души недоумевал, почему они не разделяют его радости, хотя и понимал, что они этого делать вовсе не должны.
Сев на своё место он раскрыл дневник и восторженно замер, затаив дыхание, глядя на размашистую цифру "пять" - свидетельство его недавней победы.
Дима Максимов презрительно фыркнул и отвернулся. Ему не понять того, что чувствовал сейчас Владик. Для Димы такие победы были делом привычным и почти ежедневным. То, что для него было обычной частью жизни, для Владика являлось счастьем в его чистом виде (пусть и не совсем честно заработанным), но самым необходимым в его возрасте.
С трудом оторвав взгляд от пятёрки, он обвёл взглядом класс, посмотрел на учительницу и повернул голову к окну. За стеклом покачивалась ветка рябины. При сильных порывах ветра тяжёлая оранжевая гроздь ударялась о стекло, и казалось, что кто-то стучится в класс, прося впустить в тепло с холода сентябрьского дня, полного сырости и промозглого ветра. Чуть подальше на берёзе, нахохлившись, сидела большая ворона. И всё это вместе неожиданно сложилось в удивительную картину мира со всем разнообразием ценностей и стремлений, желаний и способов их исполнений, которую Владик, скорее осознал, чем понял, и которую описать словами не мог. Это ощущение поражало своим величием и простотой, но длилось оно всего лишь миг. И когда это мгновение минуло, за партой снова сидел обыкновенный ученик, только что отвечавший у доски - семиклассник Владик Петров и, улыбаясь, смотрел на несколько алых чёрточек на бумаге, сложившихся в цифру пять.
* * *
Он поднял руки, благословляя двенадцать склонённых перед Ним голов, и всё ещё благословляя, оторвался от земли и стал удаляться от них. Ученики в благоговении замерли, глядя на Вознесение, и смотрели на небо, не в силах произнести ни слова, даже тогда, когда Он уже скрылся в облаке. Они знали, что стали важной частью Великого Замысла, и что на них возложена великая миссия, но только сейчас они стали её действительно осознавать. Они знали свою судьбу, хоть и не так чётко как Он. Каждый из них будет нести свой крест, как это делал Он, и как это делают другие. У всех людей свой крест - у кого-то легче, у кого-то тяжелее, кому-то он в радость, а кому-то в тягость, но у каждого он единственный и дан человеку по силам - такой, чтобы можно было донести до конца, не сбросив и не возненавидев.