Воздух притоком в монастырь и хоть на абы как почти не попадает. Потому и пахнет тут то капустными кислинами из кухни. То - распаренным от стирки мылом из хозяйской. Еще немного носится чей-то ядреный запах пота, проступивший у кого-то из послушников, вносящих ежедневно то дрова, то воду, то просохшее на поднырнувшим через стены в монастырь свежайшем ветерке белье. Одно оно и пахнет поначалу выпущенной за ворота безоглядной волей. Весело бегает по двору хромающий не первый год кутек Тарзанчик с подбитой где-то у мирских ногой. Ленивая и жирная таскается по закуткам никем так и не названная за плохой нрав кошка. И еще странными посланниками распростершейся во все четыре стороны далекой, недоступной жизни рассаживаются гроздьями во внутреннем дворе на всех подряд деревьях обеспокоенные чем-то днями напролет с десяток надоедливых ворон. Оттуда каркают и гадят, ниспровергая недоумием всю святость облюбованного ими места. Трава раскинулась все мелкая да очажками: спорыш, пырей да стойкий мятлик. Из цветущего чего разбилось оземью на пятна семейство вездесущих одуванчиков. Круг неба предстает над цитаделью веры постоянно изменяющейся сверху панорамой с воткнутой в нее макушкой колокольни. Сам же монастырь хоть бел снаружи, только хмур непроходяще нравами. Еще сюда приходят богомольцы, деля все время между снами и молитвами. Вот и все, что видится не так, каким было вчера. Все остальное предстает застывшим, старым и немного заскорузлым. И намоленная братией за многие годы, всесильно присмиряющая чувства, строгость места. И заползающий под кожу неизбывный трепет кротких детских душ. Осязается что-то еще, бубнимое вседневно из Заветов, Псалтиря и пенья хором... Определенные в послушники детишки собраны по улицам, задворьям и приютам или отданы в учение окольной беднотой. Возрастом растянуты лет от семи до девяти. Их пока шесть на появившихся давно вдоль стен восемь двухьярусных кроватей. И длинный деревянный стол, поставленный посередине, встал прочно под огромным абажуром с шестидесятиваттной лампой. Еще стоит шкаф для одежды, затиснутый невольником в темную нишу как раз напротив входа. Стены покрашены в немного странный белый цвет, всегда кажущийся немножко серым из-за слабой на всю представленную под свет площадь лампочки. Ненасыщенным осталось навсегда звучание тонов. Завершают всю эту неприглядь вставшие возле кроватей обшарпанные за свой долгий век четыре деревянных тумбочки, не готовые массивностью под вкусы антикваров. Да еще видно из угла поясное изображение кого-то из святых с огромными и строгими глазами, добирающимися взглядом даже под кровати. Вот и все, что бросилось в глаза с короткого огляда. Все шестеро ребят давно сели за стол. Корпят над чтением, письмом и счетом. Заданием не так чтоб и совсем довольны. Перед этим два часа кто в хоре пел, кто занимался акафистом. За полтора часа занятий зашла сюда с проверкой пожилая настоятельница, игуменья со сменой чистого белья и крохотулька - девочка из трапезной, принесшая кисель и булочки на поздний ужин. - А булочки-то наши все с изюмчиком сегодня! И дали, представляешь, аж по две...- Радуется, выставляя сверху напоказ ряд не совсем правильных зубов самый из них малый, Сашка. - Ага... Дали б тебе, коль не Казанская была сегодня. - Да-да. Вчера ж на всенощную, знать, не зря Петруху брали. И хор девчачьий пополудни, вспомните-ка, полным на распевку к регенту водили. - Когда еще такое будет... С булками.- С придыхом мечтает сбоку явно не вставшим накрепко вопросом русоватый, беспокойный Пашка. Поглядывает в темный, как и одежды у послушников, куполообразный потолок. - Когда, когда?- Уязвленно переспрашивает назначенец за порядком Данька с юношески мягким овалом лица.- Теперь уже...- Раздвигает кверху правый глаз.- ...Скорей всего - на патриарха Тихона. Это через две недели. Я у батюшки на службе красный кружок в календаре церковном вчера видел. - "...Первую книгу написал я к тебе, Феофил, о всем, что Иисус делал..."- Мямлит полушепотом не дальше собственного носа Сашка с Новым Заветом пред собой. - Погодь, малявка. Потерпи чуток. Дай дожевать спокойно, чтоб порядком все во мне утрамбовалось...- Это уже самый старший, Тимофей, не дает забыть хоть на немного о себе. - А деяния святых за меня будешь завтра ты сдавать? - Пускай себе бубнит. Он и так апостолов всех завалил на вторничном уроке. Батюшка точно в угол будет его завтра ставить. Да еще Богу пускай молится, чтоб не на гречку угодил...- Жалеет Данька. - Хорошо здесь.- Облизывается смачно выходящий из-за стола Толян, навещаемый изредка мамашей из Подольска.- Еще бы телевизор принесли для полного порядка... - И игры со стрелялками.- Осоловелые опять пялит в сторону глаза Пашка. - На улице уже, наверное, совсем темно...- Закатил Данька глаза под лоб, подперев ладошкой подбородок. - Я сейчас так бы уж в прятки поиграл! Да где ж тут разбежишься?..- Сашка берет с огромной неохотой серую тетрадку, чтоб из прописи переводить в нее то палочки, то дужки, то кружки... - А мне позавчера еще в трапезной за подмогу разрешили квас от пуза пить.- Перекидывается маленькой житейской радостью Петруха. - Курнуть бы что... Уши аж пухнут.- Показной просьбой напоминает всем о старшинстве своем угрюмый Тимофей.- На улице, как шаг куда ступил - так сразу и бычок надыбал. Не то где старшие из пацанов понастреляют у прохожих. А тут...- Кривится так, будто лимон махом одним употребил. Сашка с потайной завистью глядит на говорящего, сожалея томным вздохом, что на пока он не достоин войти в компанию курящих и на равных о проблеме говорить. - А мне батюшка Евлампий про Иоанна из Кронштадта еще до вашего прихода очень много рассказал...- С детской серьезностью уверенно и тихо говорит Борис, самый близкий пока к вере. - А в темя он тебя не целовал?- Ершится показно Толян. - Грех большой о святой вере думать так...- Еще тише говорит Борис. - А что такого я сказал? - Он наш наставник. Молится за нас. Еще причастие дает. Грехи всем отпускает... Толян встает из-за стола. Сохраняет недовольство в сцепленных губах. Уходит. Трое других притихли. Ждут голоса Бориса. - Ты нам дорасскажи про Иоанна этого...- Просит за всех Сашка, отложив потрепанный Псалтирь в самый конец стола. Серыми глазами с поволокой Борис не по-детски испытующе глядит с немым вопросом на ребят. С блаженностью входит в себя. Крепчает духом. На вдохновенность кротко собирает в себе мысли. - Святым старцем был он. За людей всю жизнь молился. Почти не спал. Благословенность почитал. Вот так...- Пестует загадочно бархатом шепота.- Чудесами многих исцелял. Подношения себе все людям отдавал... Завтра я ещё у батюшки подробней расспрошу после занятий. Еще есть Ксения Петербуржская. Но я о ней почти не знаю ничего. За помощью все на могилу к ней приходят. Образ целуют... - За помощью какой? - Ну - у, детям чем помочь. Заговорить болезни. Чего-то в жизни попросить. Да мало еще что... - Моя маманя тож ходила часто в церковь. Свечки ставила за здравие. А ножки у сеструхи так больными и остались.- Толян не знает, на кого обидеться. - Я не знаю... Может, не все к отдаче благости способны. Кирилловна из трапезной давно уж из мирских пришедши. На службы ходит все. На всенощных особую молитву под иконами читает. Видать, сама замаливает что... - Может, к самому отцу Евлампию тебе бы обратиться, чтоб нужную молитву сотворил.- Борис грустно размышляет за Толяна. Для Толяна. - А вчера вон дьяк возле поленницы пил водку прямо из стакана! Как и мой отчим...- Резанул Тимоха сбоку.- А говорят: церковные - другие люди. - Ты пришел сюда добра набраться. А одно плохое только тут и видишь. Если староста узнает, что ты такое говоришь, то тебя могут наказать. За непослушание...- Борис строжает. - Только попробуй донести!- Кулачок через стол решительнейше тянется к его лицу. - Предназначение мое - быть божиим дитятей. При послушании стоять. Всяко ученость принимать. А к нерадивости твоей касаемо я все ж остепенюсь. Придешь сам, отроче, к истине вящей...- Тут же кинул поклон с крещением, повернувшись через тьму к иконе. - Придумали ж горланить этот акафист!- Не успокаивается Данька, садясь огорченно на кровать.- Кому все это надобно, скажи?- Вопрос предназначается скорей всего Борису. - Я попервах целыми сотнями поклоны отбивал. И - ничего... А как бы ты не через преодоления хотел поближе к вере подойти? Потому и молимся подряд часами целыми, что боженька все наши почитанья принимает.- Отвечает тот. - Как главный из епархии приедет - жаловаться буду на порядки...- Не успокоится никак Тимоха. - Угомонись. А то как бы в затвор за жалобу не заточили.- Предполагает наказание Борис. - Все! Пора спать.- Тимоха выключает свет.- Завтра доспорите... Разбредаются вслепую по углам ребята, странно связанные мыслями друг с дружкой. И все, за чем они сюда пришли, умещается пока в тепле, одежде, сытой кормежке и принимаемой совсем по-разному истине божьей. Душами, видать, порог еще не переступлен... Ночь встает вокруг монастыря мертва. Тайной пресыщена. Слепа. Темна до смоляного блеска. И безразмерна. В обтишенную окружь выпадает некой паузой в молитве. Волшебством каким-то напрочь тянет к себе души. Будто отдаленно правится ожившим чудом всенощной сквозь едва чуткий детский сон с искрой чистейшего желания ее продлить. Вселенная так далека, обьемна и непостижима для сознания, будто святые книги для умов ребят, посапывающих ныне мерно в тепленьких кроватях. Глубоко хранит в себе загадки мироздания, крохотным кусочком приоткрытые плывущею на юг луной. Может, истина какая, на ночь глядя, вдруг да и познается во сне. Евхаристией сойдя с небес...