Руководство литейно - механического завода для майских праздников из министерства выбило на этот год приличный премиальный фонд. Два раза туда ездил на доклады сам директор. Возил цифры и проекты, графики и схемы, чертежи и планы. Доказывал, что почти весь завод стоит в передовых. В начале года знакомый замминистра сразу после селекторного совещания вдруг посоветовал ему сделать некий прорыв в работе, намекнув, что наверху это уж обязательно заметят. А сам не знал, кому всучить подряд на срочное внедрение программно - числовых станков: четвертый месяц им потихоньку мяли гриву, потеребливали из верхов. Директор клюнул. Из слабых мест завода было капитальное строительство, инженерно-технические работы и внедренческие технологии. Так что тут, глядишь, все и срасталось. Одним махом прикрывалось одно из важных отставаний. На месте подключили к этому впрямую главных инженера и технолога, которые ввели в 14 и 12 цехах полузагруженными два участка автоматов. Хотя все прекрасно знали, что станки окупятся лишь лет за двадцать. Но были также твердо уверены, что до того они не достоят. Что новым будет руководство. Наука далеко вперед шагнет. Да и станки будут работать, как черт на душу положит. Ибо апробаций на практичность не прошли. Зато новацию одобрили. Внедрили. За нее деньги получили. Завод в прогрессе автоматизации производства якобы шагнул вперед. Был финансово обласкан. И министерству был записан жирный плюс, но с премиями на порядок покрупней. Уже потолще - в несколько окладов...
Чтоб не пугать народ разным размером премиальных, руководству заводскому выписали ведомость отдельно. Так же поступили и в цехах. А всем помельче сыпанули, будто зерном по головам на щедрой свадьбе, от десятки до четвертака. У тех - и радости по горло. Из ничего ж пришла добавка. Да еще и от души. Перепало даже что-то Кузьмичу как активисту профсоюза. От такой халявы у него мозги немножечко и развернуло - поперекрутило; повело в совсем другую сторону. Ибо любил старик заначивать от своей милой Аленки буквально все, что шло с халтуры, мимо тощеватого семейного котла. И чем дальше углублялся он возрастом в законный пенсионный свой период, тем глубже продвигался и упрочивался тот процесс. Старуха, может быть, не быстро бы и догадалась про утайки, но тот себя - буквально как волдырь в развернутой ладони - вчистую постоянно выдавал. То в носках хрустела перед стиркой мятая пятерка, то под горшком с алоэ обнаруживалась трешка. На все пропажи у него бывал только один вопрос: "Ты моего тут ничего не находила?" Озвученной обратно от практичной начисто хозяйки шла одна лишь мелочёвка в виде обнаруженных ключей, коробков спичек, мятых пачек сигарет и носовых платков, вынутых под стирку из карманов, после чего Кузьмич аж скрежетал давно изношенной, щербатой шестеренкой. Надолго терял самообладание. Впадал в пространный ступор, ибо в уличной кампании к "бухалову" его почти не зазывали, а выпивать, конечно же, хотелось. Понемногу. Но все ж часто. Сжаливающаяся Анна тут же предлагала как альтернативу пиво и даже выделяла бодрым подношением боярским выпивохе сразу по рублю. На что он благодарно хмыкал и резво собирался в недалекую пивнушку со свекровьей волжской воблой засидеться часика этак на три. Засасывал непритязательно с литрового бокала "рассыпуху" в недоливе иль в разбаве из бочковых московских "жигулей" и опять оказывался счастлив до тех пор, пока из головы не выходил легкий балдёж.
В цеху ему из-за беспамятства в долг сроду не давали. Но и он особо не просил. Так вышло и на этот раз. С утречка субботы развеселым было настроение у Кузьмича. Аж подсасывало сладостно от нетерпения за грудной клеткой. Он было вздулся, будто тесто на опаре. Влезая в праздничные полосатые хлопчато - бумажные штаны шитья еще 62-го года, мысленно делил полученный в четверг червонец премиальных на стоимость одной "Перцовки". Вроде нехило по раскладу получалось: три бутылки и полтинник на закуску. И все это приходилось на один лишь его почесывающийся беспокойно нос. Потирая от довольства руки, уже весь распухал от гордости. Но скулы вдруг резко осунулись, когда он начал эти денежки искать. Старая в это время тихо стряпала какой-то суп на кухне, когда Кузьмич начал метаться по всем комнатам, как заблукавшая с вечерней череды корова средь дворов. Четыре с чем-то рублика от премии она вчера еще с успехом оприходовала, и в обливной белой кастрюле с веселой розовой каймой по верху под буревшей пеной булькавшего вскипа уже доваривалс добрый кусок мяса из того универсама. Челноком мотаясь по проходу в кухню и обратно мимо своей бабки, он то и дело шипел гусем:
- Нашла тут час готовить... Ишь! Путается, шлында, под ногами...
Последовала неудобная для него пауза, что еще больше раззадорило вдруг старика в напрасных поисках. Анюта тут же - будто обухом по лбу - атакует с начисто сбивающим с ума вопросом:
- А ты его туда ложил?
- Что, то есть, ложил?- Старик горит лицом сквозь красноту. В капельной дозе в нем взрастает злоба. Раздирает селезенку. Сам потому-то явно чувствует: незрелым сгоряча крутнул вопросом, как цыган солнцем.
- А то, что ищешь...- Играет интонацией.- Ты доселе умом, что ль, больно износился?
- Как вышибло ж, гляди...- Настраивает тщетно к поискам себя.
- Куда прихоронил - там и бери.
- Еще поумничай мне тут!- Палец указательный крючком с коричневатой меткой от табачного следа резко повернулся по оси.
- Я вот пока все ж твердо знаю, куда свое деваю. Еще сполна дружу с рассудком, не выживаю из ума...
- Ить, надоела ты мне с этим твоим бабским барахлом. Натолкала всюду кучу всячины, что сваха в изготовке к переезду.- Мужик уже не знает, к чему ему еще бы прицепиться.
- Гляди-ка, испереживался весь. Не твоего ума дело в бабьи тряпки своим рылом лезть. Доносится...
- Того и гляди, что от добра и шкаф разломится. В пяти жизнях всем подьездом не сносить!
- А ты так того и хочешь, чтобы я везде нюшкой ходила! Сказала же: не быть тому! А коль перечить будешь моей воле - тогда бери и сам стирай свои вонючие портки!
- Гляди мне...- Отсекается за длинной паузой в совсем разные концы шагнувший разговор.- Доиграешься ты точно с этим непотребством.
- Ой ли!
"Сегодня ты, милок, точно без пива обойдешься. Так тебе и надо: в следующий раз будешь поумней."- Заключение созрело и решилось моментально в голове. Железный рубль в спальне под скатертью так и остался безрасходным уже до случая другого.
Старый перебрался поначалу на балкон. Что-то там померил. Молотком позабивал. Маленько посверлил. Потом - что дернула нелегкая - резко усвистел в квартиру. Следом как плюхнулся с расстройства на диван, да так и просидел недвижимо у телевизора до глубины так не задавшегося дня.
...Шептала что-то тихо завечерьем вширь раздавшаяся липа под окном. Угрюмые сходили наволочью тучи на ночь курсом под Владимир. С ленцой поморосило проходящим ситником. Накрап блестел навязчиво - маняще с молодой листвы и приятно отражался наверх в свете фонарей. Воздух стал до того чист и приятен, что им было невозможно надышаться. В прозрачных волнах ветерка затрепыхались на минуту ветви с поднятым снизу жилистым подбоем. Потом раздались было тучи и в разрывах показалось густо - пепельного цвета неприветливое небо. Под лай собак всхлипнул отрывисто в открытую с балкона дверь ребенок из квартиры этажом ниже. И снова окружь глухо окунулась в немоту.
Часам к трем ночи Кузьмичу приснился после этой передряги очень странный сон. Будто он один назначен руководством нести флаг партии на демонстрации. А ему все это как-то делать не дают работники его же цеха. Особенно старается "мастак" участка Павшин. Старик и негодует, и кричит на них. Чуть ли не брызжет пеной. Тут подьезжает милицейский "воронок", куда бросают только Кузьмича. Он еще хочет что-то доказывать через выпученную с недовольства нижнюю губу, но ничего никто не хочет слушать. Обида напрочь вырвала его из сна. Старый вскидывается и сомнамбулой садится резко на кровать.
- Окстись! - Кричит без зла снизу старуха, перепуганная вусмерть. Голос ее с мелко нарезающейся над гортанью хрипотцой гулко заметался промеж стен. Черты лица сквозь мертвынь лунного отсвета - все как восковые.- Чего тебе еще неймется?
- Приснится ж всякая зараза! - Лупает тот, припоминая все, глазами. Складывает в уме хрупкой мозаикой почти уплывший сон.
- Говорила ж олуху тебе, что надо б к батюшке сходить. Плотней попричащаться. Грехов к тебе, небось, уж столь поналипало, что репьев на блудную собаку...
- Ты, каверза эдакая, спишь и только одно видишь, чтобы таки одним пинком с работы выперли меня! Девять песен у нее да все про мед... Сама не знаешь, в каком еще углу этих церковников ко мне приставить.- Поучает сквозь размытый, сиповатый кашель.
- Кто б говорил. Сам-то хуже любой язвы...- Дуется уже сама.
- Кому что, курице - просо. Обжужжалась вся, что на паршивую погоду шмель...- Тихо ругается сквозь темный взгляд. Весь полуинертен. Явно не заточен на активность.
- Спи, зараза. С тобой и молоко скиснет.- Плавно вваливаясь вновь в сонное смятение, старая в бессилье смеживает складчатые веки.
Кузьмич спит вволю. Широко. Немножко аж с прихрапом. Жена лежит рядом калачиком, коленками прижавшись сзаду к ягодицам муженька. Ее правая рука невольно медленно сползает от худющих его рёбер на такое же мослаковатое бедро. Ветерок плавно, с неким неудобством, хлопочет в форточке, напуская на гардины подстылую несильную струю. Она плывет каскадом плавно вниз; напоминает о себе уже у пола. С ослабью фронтальной незаметно затекает под кровать. Ворошком трехдневную тревожит пыль. Расходистая прежде поджимается в углы теплынь.
Тихо. Жуть - почти до страха. Воздух свежеет. Дышится легко...
Утро следующего дня Кузьмич тоже не назвал бы бодрым, добрым и удачным. Ибо выпадал сам неинтригующе - заметно и с самого ранья в один пассив. Не пилось ему. Не елось. И не хотелось ничего... Но ныне он уже помалкивал. Эмоций дальше пуговицы не пускал. И был все еще до твердости уверен, что дела вчера на алкогольной битве были бы в два раза поуспешней, чем сегодня. А так как с дисциплиной дед дружил еще с далекой сроком армии, то со свинячим видом в понедельник показываться на работе было явно не с руки. Пенсионеры, алкоголики и лодыри постоянно были здесь в плотном пригляде руководства. На них глядели как сквозь лупу и на разных производствах они всегда "висели на флажке". Да и погода встала еще той: обниженной повеивало нахолодью заворачивающегося влево северного ветерка. От запада серым плотным рядном опять натягивались нахлобученные, начисто пресыщенные влагой тучи...
Вывалясь из сонного смятения, старый едва достал заметно потускневшими и разлипавшимися лишь на треть глазами темно - зеленый чайник на столе. Посунул зад на край кровати. Лениво вправил ноги в тапки. По маленьким делам потопал в туалет...
Острый стенающий крик с толчка недооформившего надобность полуживого Кузьмича порвал в клочки хрупкую воздушную среду посреди квартирной тишины. Не быструю обычно вытолкнул из сна жену. Та подбежала к санузлу наполовину голой, ища вокруг себя пояс халата и убирая на ходу поочередно закись с глаз. Плюхнулась, как под причастие, с разгону на худющие колени. Враз с жуткой, стреляющей во все уши примесью визга с протяжью заголосила:
- Ой, лихо! И что ж с тобой теперича, Ванюш, еще там приключилось?- Вертикально - узкая полоска света рассекала ее лоб на две неравные косые части и в постоянности крутилась на менявшемся позицией лице.- Вот занесла нелегкая не к часу!
- Что - что?- Глухо бубнил.- В бублик, мать бы всю его тудыть, в самую подковину за раз один скрутило!..
- Одна беда с этой твоей спиной! Дай помогу...- Второпях даже забыла первым делом побежать за гусиным жиром для растирки.
- Ага! Чтоб исподобилась узреть, чего не надо, в таком моем приспущенном обличьи.- Старый не мог и не посмел открыть щеколду.
- Приспичит же болячкам где, ей богу. Откуда и берутся?..
- Стой пока там! Дай доведу хоть до порядка эти свои негодные мужицкие дела.
- А то я тебя до этого такого не видала! Живее открывай...
- Сказал: не лезь сюда! Пускай мой срам со мной здесь и остаётся.
Тут вскользь с махоньким стыдом припомнилось жене, как в девках ее пышную когда-то грудь видели под сенью вожделений поодиночке за пять лет восемь моложавых мужиков при тогдашних мимолетных, ни к чему всех не обязывающих связях. Кому-то даже грешноватой при замужестве она досталась. Где-то себя она и откорила, а остальное потихоньку стерла под приятную услугу щадящее - избирательная память. А тут, гляди ты, свой родной муж прелести боится показать.
Позавчера только старик невольно вспоминал, глядя на её обабившееся за последние с десяток лет дряблое тело, за что же он тогда мог полюбить ее. И никак не мог вытянуть из мозга даже крохотную ниточку истины, за какую можно было покрепче уцепиться в определении данной причины. А вот морщин на скулах, складок подбородка и "гусиных лапок" возле глаз забыть никак не мог. Ибо являлись перед ним они каждое утро. И стояли неотрывно в разных ракурсах всегда до сна. Даже красивые её до этих пор глаза тогда не впечатляли затухавший его взор и не могли хоть как-то перебить совершеннейше плохое впечатление от своей впопыхах выбранной в молодости женской половинки.
...Кузьмич по всякому еще минут пятнадцать препирался, пока "за шкиберки" жена почти силком не выволокла его оттуда, до самых коликов намученного болью и моментально скрученного в букву "г". Он и теперь точно не мог определить, за что же так прирос к своей старухе и по рязанской явной простоте, чтоб не "зациклиться" в определениях, списывал всё это на привычку. А расплескавшаяся ныне жалость и участие жены уже точно показало, что с ней можно, даже нужно, было сейчас жить. И если бы он знал французский, то на все ее и свои тайны в горьковато - приторно - слащавом вареве тридцативосьмилетних их семейных отношений сказал бы гениально просто: "Се ля ви".
Три дня еще валялся старикан в постели, пока в четверг явился в цех. От самой проходной его приободряли с выходом свои же мужики с полуавтоматов, но он тревожно шарил ненасытными глазами по заплывающей в завод живым ручьем толпе, ища высокую фигуру Павшина. И когда тот появился, бедное сердце сразу же вышло прочь из Кузьмича.
- Здоров, здоров, Иван Кузьмич...- Сказал тот ему с такой загадочной улыбкой, что о мыслях в голове его у проболевшего сразу возникло много вариантов. И главным оказался тот, что предполагал предложение уволиться.
А Павшин споро прошагал в свой кабинетик и не показывался на виду почти до двух часов дня.
Все это время бедный Кузьмич у кого только не пытался разузнать про настроение начальника участка. Помирился даже с Настей - сплетницей, работавшей в кладовой цеха, которую до этого не выносил на дух. Простил в запале Копылова, подсуропившего к хохме со стеклом свое участие. Час с гаком простоял на складе по металлу с Аллой Константиновной, выведав за трёпом даже имя приболевшего недавно павшинского сына. Был готов хоть на руках снести его в больницу к свояку, чтобы как надо подлечить. Но выход Павшина поставил всё на нужные места и для Кузьмича уже важней не оставалось той работы, которую с утра он явно запустил.
Сон выходил совсем не в руку. Так что на этот раз его как будто пронесло. Он снова показался нужным производству.