Смирнову три последних года в карьерном росте явно не везло. Застопорился он. Остановился. Встал - ничем другим не сдвинешь... Токаря Русанова после вручённого ему правительственного ордена направили тут же прямо в горком партии. Но так как от станка он отходить не собирался, то назначение давало лишь авторитет. Какой был ему нужен, нечто любое колесо собаке. Зотов пробился быстро в замы к Горбатову. И даже Тихонова - вездесущего проныру - взяли вовсе ни за что в трудно расширяемое техбюро завода. Гулянка в ресторане с цеховым начальством - чувствовалось явно - никаких новых очков Юрику не принесла. Из пяти освобождённых заводских комсоргов лишь два могли рассчитывать на продвижение по комсомольской линии. И оба уже были только - только подтянуты из двух крупных цехов. Если б Горбатов чуть рукой до этого пошевелил да пару слов сказал кому из заводского руководства, то вторым секретарём завкома комсомола вместо Куцева вполне мог бы сидеть сейчас именно Юрик. Но того Галчонок подсушила явно не созревшим чувством килограммов на пяток. Довела своей некой любовью до растраты трети премии за квартал, переселения её из комнаты в квартиру, покупки ношенной, но норковой шубёнки и путёвкой на двоих в пансионат под Ялтой. Насотворяла нечто, приворожив к себе так, что остальное для него как провалилось надолго в сплошную бездну. При этом под табу и без учёта её мнения всё так же оставалось для неё рождение от Петеньки ребёнка. И 35-й год её чуть неудачно сложенной собой мозаики привольной жизни со временем зауживал такую перспективу. Но тот, кто её искренне ценил, остался недолюбленным под Тулой, был всегда гол как сокол и работал восьмой год в колхозе трактористом. Отбитый в глупом споре у подруги, был брошен он недели через три, когда вовсю уж возгорелись в пламя его чувства. Покоряжившись над чужой страстью, вильнула Галя перед ним живенько хвостом и вот уже четвёртый год купалась как в сметане, ублажая выставляемой из пустоты дутой любовью перспективного руководителя важнейшего из заводских цехов. Сам же Горбатов будто ходил по лезвию, разбиваясь напрочь меж своих двух вполне любимых женщин и с перепадом чувств таким, как при самой плохой гипертонии. Оттого и подхватил её, не умерив синусоиду обоих чувств. Но заводской профилакторий всякий раз твёрдо вставал на сторону здоровья и отбивал его уже четвертый раз от худшего исхода за три последних года. И если б не приставшая плотно к давлению мигрень, то положение было бы почти терпимо. А так... Всё выходило потихоньку вслед за возрастом в относительно худший из возможных вариантов.
Под вечер пятница делами у Смирновых постепенно утряслась. Так как исподволь наклёвывалась долго зревшая до этого широкая семейная беседа, то стирку Антонина перекинула на завтра. Поздний ужин неким образом располагал предельно к размышлениям на многие застрявшие по головам темы. Уже мирно, за второй час прибившись в сладкий сон, посапывал в кроватке их семимесячный ребёнок, как первую нить начала сдержанно прясть уже по-разному, но некрасивая жена:
- И сколько же, скажи-ка мне на милость, будут тебя еще мурыжить в этом цехе на подсосе?- Подходит на блошиный шаг, хлопая пушистыми ресницами.
Тот пассивно держит взор. Легко, невызывающе, молчит. Будто под схоластически - бесцельный взгляд неспешно перекладывает мысли в голове. Потом его вдруг прорывает спелым стержнем чирея:
- Честно сказать - так сам не знаю. Припёрло это дело к горлу - шагу не ступить!- Сверкнули явным злом зеленые глаза.- И работать неудобно мне идти на место прежнее, и ходу дальше эти падлы цеховые не дают. Обжат весь, будто обручами. Что бычка колхозного загнали в стойло, понимаешь?- Достаёт резко супругу недовольным взглядом с чуть не выплеснувшейся многоколенной непристойностью площадного порядка.
- Да, точно. У вас, что в поговорке той: во всякой избушке - свои погремушки. Каждый по- разному живёт.- Медленно шевелятся расплывшиеся, нечётко вырезанные губы. Сама она как-то в последний год скуксилась неким застоявшимся тюльпаном. От мослаков с её недвижно - гнездовой жизни так и распёрло мясо бёдер вширь. Расплылась медузой вне воды.
С общаговской квартиркой тоже не совсем им повезло. Стояла чуть неправильно она у них. На север. От этого холодновато выходило в зимы с налетавшими от Щелково ветрами. Сейчас же завелось почти что полное раздолье. Блажь да уют. Идиллия одна и только. Плотно законопачена дверь на балкон. Утеплены окна. Горячи температурой с расчётом явно на декабрь все батареи.
Только метается среди октябрьской ночи темнота. Сбивает широченным верховым надувом капельки прошедшего мельчавого дождя с по-черному блестящих, мокрых веток. И сама врастает в мокроту. Город крепко обезличен. Смур. На время отречён от самого себя. Будто попал в дальний астрал. Всё накрепко низведено в неопределённость цветовую. Всё растворилось в нём во мгле.
Подойдя к окну, Смирнов заметил вдруг, как в мёртвом трепете забилась сиротливо наслоившимся чуть рудовато - изжелта - бурым накрапом горстка слетевших с ивы длинных листьев в уголок окна. Напоминают скупо о прижавшейся до заоконья непогоде. Странный каприз природы неким намёком на застой он тут же примеряет на себя...
Даже в пору медовых иллюзий он не очень-то любил свою жену. Поначалу хотел выбрать себе невесту по подобию двоюродной сестры. Чтоб как с картинки красотой сошла. Характером податливым вилась всегда под ним. Но такие и на шаг к себе его не подпускали. Выхолостившись тщетным духом, пустился для себя искать хоть всякую пригожую: половозрелость и необходимость подгоняла. Ему как раз такая и попалась...
Мужем про себя ещё охлёбывалось мелко выплеснувшееся недовольство, когда вдруг Антонина проронила тусклым, но увереннным донельзя голосом:
- Лучше уж гнуться, чем переломиться... Перетерпи, Юрок. Сейчас же сам - хоть под кого половиком стелись.- Темнеет утомлённый, пресный её взгляд.- Будь до того вертляв, чтобы в любой ступе и пестом в тебя не угодили. Тогда и праздника в своём углу точно дождешься.
- Доведётся мне всё ж свою отдельно песню спеть. Уцеплюсь даже ногтями за любую должность посытней. Вот увидишь!- Тяжестью чугунной отливались в твёрдом голосе слова. Ковались четко, как металл на наковальне.- Но придётся, видно, где и проползти танком по хворосту.
- Ещё чего!- Едва не вздрогнула.- Оно тебе такое надо?
- Наверное.- Не решится отойти за просто так от напавших размышлений.- А по-другому ведь в таком лесу не выйдет. Не продраться...
- Нет, милый. Ты будь всё же попроще. Полояльней. Не при совсем напропалую. Научись со всеми всяко говорить. Начальству надо потакать всегда. Лезть в рот масляным блином. Зато всем подчинённым - никакого спуску не давать. Тебя потом будут ценить только по возведённому для них порядку.- Поблёскивают полностью уверенные в правоте глаза. Голова распотрошилась от кивков. Волосы сбоку пучка выбились из-под заколок. Стоит опростанная. Отстранённая от смысла. Мозг прошит режимом ожидания. Время остановлено. Мертвеет. Следом идёт сцена, лишённая какого-либо внятного эмоционального фона.
Прошло минуты три - четыре в молчанке, что показалось даже очень много для любой паузы в беседе.
Жена опять вернулась к той просроченной проблеме, оторвав приставший было взгляд Юрика от старой фотографии кого-то из его родни, висевшей под настенными часами.
- И берись-ка посильней за свою речь. Она должна быть чёткой и поставленной. Что "Отче наш". Без растяжек, "эканий" и недомолвок. Что это у тебя выскакивает иногда такое, выраженное в не пойми что:
"Ну - у, кабы..." или вот еще "Ты, этоть...". Потому что, если цель себе эту поставил, тебе точно надо будет выступать перед людьми. И при всех равных возможностях среди других ты как раз и щегольнёшь хорошим языком.
- Ты думаешь, это поможет?
- А то!- Копна русой головы от восторжения клонится резко набок.- Да ещё как!.. Моя мама только из-за русского и стала завучем в вечерней школе. Претендовал, правда, ещё историк. Но тот в предложениях уж очень долго связывал в кучу слова. Так что вот тебе - живой пример. Бери, как говорят, его себе и на здоровье пользуйся.
- Слушай, так это ж сколько надо будет мне переворошить разных этих пособий да словарей?
- А как же! И в придачу ещё больше одолеть приличных книжек... Если ты хотя б по слову с десяти страниц текста сможешь в память вбить, то речь уже станет будто цветастой. Изысканной. Живой. Писак наших последних, кроме Шолохова, Пастернака и парочки других толковых, ты можешь вовсе не читать, но только Чехова с Толстым хоть под подушку каждый день ложи. Газеты, кстати, тоже мало чем помогут. Там мусолят всё одно и то же. И говорить с начальством должен лишь о том, что они хотят услышать. А с подчинённых требуй по всей полной. Жилы из них напрочь выжимай.
- Про подчинённых ты мне перед этим говорила...
- Лишний раз напомнить тоже не мешает. Должен ведь начальник хоть чем-то отличаться от других? Люди подумают, что ты закончил что-то вроде второго института. А когда до них дойдёт, то ты уже можешь поплёвывать сверху на них слегка. Из обоймы ведь уже не выкинут. Да и зачем кому-то надо будет отвечать за свои некие ошибки, когда вместо этого легче им будет сказать, что это они дали дорогу молодому коммунисту. Психологию людей поизучай. Мозги раскинь...
- На словах складно как будто получается.
- Ну вот... Возьму, к примеру, разговор князя Андрея и Наташи из "Войны и мира". Помнишь?
- Что "помнишь"?
- Что, что?.. Прости ты, Господи: чуть не пульнула матом! Да разговор, когда они беседовали на балконе.
- Что-то такое в книжке было. Только зацепилось за рассудок слабо. Повытекало из мозгов.- Растормаживается понемногу.
- Значит, читал не всё там. И не так...- Подталкивает медленно уверенные в правоте слова.
- Да мы отрывки только и читали. Там же четыре тома огромадных! Вон уймища такая! Хуже Библии. Рехнёшься точно, пока в ней хоть что-то одолеешь.
- Никто тебя теперь эти четыре тома заставлять читать не будет. Но тема в разговоры тобою-таки будет введена. Ты как бы возвысишься интеллектуально над другими. Всё это, милый, психологией зовётся.
- Ломать себя, что ли, теперь. Смеяться ж будут в цехе...
- Смеются только дураки. Придётся речь менять. Ты на Кирсанова поглянь: холён, ухожен весь. Свеж и побрит. Стрелочки на брюках - пальцы обранишь. С папкой разве только в туалет не ходит. А говорит как - загляденьице одно! Я прошлый год как раз на районной ихней партконференции была: прям закачаешься. Одни слюнки текут.- Вздохнула.- Это тебе чистейший образец партийных боссов будущего.
- Завтра намылюсь в заводскую библиотеку. Настрополюсь тихонько на учёбу...
- Не "намылюсь", а наведаюсь. И "настрополюсь" куда-то день.
- Это ж я только для тебя сказал. Но про себя молча с довольностью отметил её ум: "Красота - лишь до венца, а ум - аж до конца". Чего - чего, а вот ума у пончикоподобной Антонины передоставало.
- Даже для меня не надо делать исключения...- На выдохе с притворной строгостью томно вздохнула, будто дитя от повивания в предсонности, длинно моргнув глазами.
Через четыре дня Смирнову подкатил прямой случай проходить крещение в словесных начисто боях на комсомольском собрании цеха. И если речь с трибуны, слитая по старым трафаретам, кое-как сварганилась - слепилась, то общение по новой схеме чуть не вышло за означенные в текстах рамки с новым, на век с лишним перетёкшим, пониманием.
На простой вопрос Виталика, былого строевого офицера, какую бы оплату попросить у руководства цеха за наставничество, комсорг и ляпнул неуклюжий сэндвич из толстовско - бытового:
- Хочу, кстати, отметить вашу красноречивую прелестность. Однако ж полагаю, что неучтиво вам здесь выказывать сейчас нам вместо добродетели некий тон недружелюбия, выразившийся в обособленной корысти.
- Что он там сдуру мелет нам? Переведи...- Толкает в бок напарника какой-то рыжеусый комсомолец из задов.
- Лепит что ни попадя: нечто сослепу с крылечка утром на...улся.- Этот для любого из общений всегда уложится в три сотни слов.
- Сказанул смехотворение. Гы - гы - ы...
- Задрал нос - кочергой не достанешь.
- По плечам ходит.- Неуёмное протиснулось с боков отождествление работы.
Виталик, несколько минут глубже прикладывая к осознанью выслушанное, чуть было уши с непонятия к себе на плечи не сложил. Хотел было назвать того прямо самим гугнивцем да побоялся становиться "таким умным" из-за слова - паразита.
Обретая снова некий вид сознания, вытягивает туго из себя:
- Объясни теперь соратникам попроще, что ты мне там сейчас нагегемонил...- Крепко берет инициативу, как казак арапник. Воротит для поддержки в сторону собравшихся жилистую, будто переросший сельдерей, шею.
За его широкой, набицепсованной спиной кто-то внятно через вздыбившуюся разом тишину смело промолвил:
- Это что-то из Библии ты нам пригнал, комсорг, кажись. Из жития святых каких. Следом быть должна как будто речь идти о фарисействе. Параграф есть такой там интересный. Только от какого это из апостолов она такая объявилась, сейчас уж, братцы, точно не упомню.
- А ты почём, скажи, всё божье дело эдак прочно заострил на язычке?- Кого-то страстно развернуло на вопрос.
- Да лепит он фуфло! Ты посмотри на зенки у него - явно блефует: тут даже к бабке не ходи. Стырил где страницу из писания у какой ветхой старухи да зазубрил попутно где.- Разлетаются шумливо в редком межголосьи уверенные в правоте слова.
- Ещё чего!..- Обида у того аж льётся задрожавшим от обиды баритоном через край с явным отражением лимонной кислины на худеньком обличьи.- Бабка моя по бате перед сном всегда его читала.
Смирнов оторопевает. Выдыхается из энтузиазма. Чешет красноватое заушье, будто заражён неким нервным триппером. Что в комнате смеха, вкривь ведёт его лицо. Вмиг хлынувшая к скулам закипающая кровь зажгла на них два крупных яблока стыдливого румянца. Он бегло начинает что-то лепетать, в душе отчаянно себя ругая за нелепую поспешность. Ему казалось - он не так связал куски великого по сути смысла или что взял слова не с той главы. Начал не к месту бормотать о происках каких-то недотёп и проходимцев. Отдал, кому не зная, свёрнутый в трубку текст решения и заспешил быстрей к себе в каморку. Ногами подбирая, пропуская под себя совсем уж неуверенным и рваным ходом наплывающий цвета оленьей шкуры, завазданный шинной резиной и маслами сплошной цементный пол с впивающейся изредью в подошвы закрученной спирально массы разноцветной стружки, думал то о новации, то о супруге, то о самом и Льве Толстом. С клубком опять просеиваемых в мыслях умных слов шагнул за скрип двери да так с ним сразу и закрылся под сплошной раскол тугой, уже под боль натужную звенящей головы. С разницей в секунды резким щелчком щеколды отгородился от уже оставшейся за дверью враз опресневшей, потускневшей цеховой жизни.
Здесь, за дверью, он разложил на части всё собрание, определил ошибки и уже начал было подходить к выводу, что пора бы и уйти с такого нудного поста. Но тут перед глазами вдруг всплывала комнатка в общаге, которую необходимо было бы потом освободить, жена с ребёнком да в декретном отпуске. Витала неизбежно перспектива снова оказаться под Рязанью, в нелюбимом ныне им Захарово с единственным рабочим местом для него - стать "старшим там, куда пошлют". Хотя там уже знали и про институт, что он закончил. И про жильё, полученное от завода. Туда доплыли слухи о его непыльной оргработе, из-за чего он с гордостью ходил своей округой и был несказанно рад хоть и не скоро, но сошедшим на руках мозолям. И тут вдруг полной напастью - такое. Там бы это точно отказались понимать...
Он ощутил себя обложенным неопытным волчёнком, налетающим всё время на флажки. Но как их миновать, ещё не знал ответа.
В пять часов вечера Смирнов идти домой не стал. Завернул за проходной прямо в партком, договорившись перед этим встретиться с Кирсановым. Решил помимо кип решений, установок и нудящих протоколов пообщаться с ним поближе. Послушать восхвалявшуюся Антониной речь. Больше от него узнать чего толкового с ненавязчивым уклоном в разговор.
Вытекавшая из проходной плотным ручьём толпа правилась чуть крапчатой, всё больше серой массой слегка левей, плывя до остановки. Лениво оттекло на запад морковно - сморового отгорающего цвета и не сугревное больше декады солнце, плавя яркой прошвой томных лучей верхушки ельника за речкой. По обе стороны от входа в заводское руководство грустно навытяжку стоял обкромсанный неровно в палисаднике кустарник. Вверху над входом - красный навес изжеванных фанерных лозунгов. Потягивало слабым ветерком, путавшимся сзади в кудрине черневших веток двенадцатилетнего яблоневого сада. Шедшая впереди Смирнова женщина секретарского опрятненького вида приятно цокала поочерёдно всей парой тонких каблучков по мерно наплывавшему асфальту. Грубым терпужным низом приятно высекались с костяной чеканостью ровно дробившиеся в такты звуки. Она всем своим видом с чёткостью давала знать, что тяжелее папки документов и бумаг в своей работе никогда не поднимала. Плавно ходом выпирались в такт прочно поставленной, чуть по-кошачьи мягенькой её, походке в боках крутые её бедра. Привлекательно в игре под обольщение изгибался всякий раз меняющейся формой гитары тонкий осиный стан. Обогнав её на повороте, Юрик невыгодное для объекта наблюдения сделал заключение о красоте: "Сзади б любил, а спереди - убил". Его уже не привлекали ни заманчивый запах тончайших ароматной сладостью духов, ни полупрозрачность лёгкой блузки, ни шикарейший начёс волос на голове...
Бодренько прогромыхав в беге наверх по двум гулким пролётам из кое-где треснувших сосновых крашеных ступенек, он схватил жадно тонкими губами спертый, вставший недвижно и уж издавна нейтральный запахом прогретый воздух перед входом в кабинет партвожака. Сделал два глубоких вздоха для полного спокойствия. Широкий бросил шаг вперёд. Вздохнул раскрылками ноздрей. И - дробный тройной стук.
- Да-да. Входите. Там открыто...- Как из подвала долетает через тонкий дерматин обезоруживающе - мягкий баритон.
Прошёл. Сделал несколько шагов навстречу. Едва взоры по линии срослись, Кирсанов резко встал. Издали дал знак остановиться. Сам же быстро поспешил навстречу. Юрик чётко увидел, как он вростал собой мгновенно в назревавшую помимо его воли ситуацию. Потом на третьем шаге скоренько зашёлся неподдельно - искренней улыбкой. Широко развёл по сторонам руки. Вот он уже вышел на прямую. Не отводя взгляд, сближался. Искусно делал вид, что утопал в естественной обильности желания именно этого общения. Будто бы ждал такой вот, выросшей из ничего, нежданной встречи много лет. Глядь: он уже и рядом...
"Он же меня почти не знает. И я добра ему не делал никогда. И вдруг - такое уважение! Ну как же так?.."- Смирнов в недоумении сжимает тонкую нитку губ. Проводит следом параллельно поведению Кирсанова и свою линию невольного исследования касаемо данного случая. С фактом она почти не сходится.
- Здравствуй, здравствуй дорогой наш Юрий Николаевич! Как твоя семья? Детишки...
- И вам доброго здоровья, Виктор Александрович. Всё пока нормально. Но зачем же фамильярно так? Мне даже очень неудобно: я точно этого не заслужил.
- Нет-нет, миленький! Вы наша смена. Если я не буду уважать следующих за нами по тернистому пути товарищей, то какое тогда мнение останется у нашего народа обо всех нас? Не правда ли, это выглядит совсем логично?
- Ты с чем пришёл? Давай, присядь. Располагайся в наших маленьких удобствах. Выкладывай всё по порядку.
- Я по поводу последнего комсомольского собрания в цеху хочу спросить.
- Ну и...- Просит развивать речь.
- Вы уж простите: может, не вовремя. Шестой всё-таки час уже.
- У нас работа ненормированная, кстати...
- Да... Ожидал случая высказать свои мысли про оплату наставничества.
- Интересно!- Возвысилась над разговором покровительственная интонация Кирсанова.- Тема меня прельщает. И вес - сь - ма - а.- Встретился на миг зрачками с гостем.
Высокопарность, витающая над словосложениями из уст Кирсанова, делала речь мягкой и удобоваримой для ума Смирнова. Она казалась неким легко катающимся постным маслом, незаметно тающим на языке. "Не наглотаешься такой".- Сделал приятное открытие он для себя. Самым странным было то, что Юрик под конец любого предложения не успевал осмысливать почти все новые слова, которые на него сыпались, как снег на плечи. И постоянно догонял смысл сказанного раньше. Такого за ним точно никогда до этого не замечалось, кроме чтения "Бесов" Достоевского в девятом классе.
- Я поначалу не приписывал такому обстоятельству совершенно никакого значения.- Смирнов учтиво улыбнулся, увидев во встречном взгляде возбуждающе - живой, не иссякающий ни на секунду интерес. Продолжил.- Но дальнейшее течение событий, понимаете, непременно превращалось бы в претензии финансового толка со стороны обучающих. К тому ж вопрос был внесен в повестку цехового комсомольского собрания.
- Даже так! Ну, ну... И кто там так у вас активен стал?
- Написали-то, конечно, молодые. Но за ними кто-то все-таки, я думаю, стоит.
- А как ты сам глядишь на данную проблему?
- Не будем отмечать её - другие новеньких учить не будут.- Стала прорезываться смелость прямым обменом на открытость.
- Ход мыслей у тебя вполне, по-своему, резонный. Очевидно, даже правильный в конкретном случае. Полагаю, что они не очень здесь правы, но всё же не достойны порицания.- Кирсанов сделал вдруг обратную учтивость."Хорошо отполирован..."- Заметил про себя Смирнов.
- Могу предположить, что напрямую им всё же не надо было бы сейчас платить, чтобы другой народ не будоражить. Многие ведь помогают просто. От души. Вот провести через цеховой премиальный фонд - самое то. Да только кто ж меня послушает?
- Чудеснейшее предложение. Возможно, и единственно приемлемое в нынешних условиях...- Задумался надолго под восторженной улыбкой.- Но с данным типом людей надо вести прямую, неусыпную работу. Так как Петр Иванович занят в основном производственным процессом, то по линии администрирования предоставляю вам право незаметно пользоваться моей репутацией.
- А в чём конкретно это будет выражаться?- Вялый поток недоумения с лёгким позывом преданности сузил Юрику глаза при размышлении.
- Это предложение лично для вас, Юрий Николаевич. Я должен знать всю обстановку в цехе, чтобы не доходило до таких вот недоразумений. Настроения с низов до первых лиц.- Несомненно, это будет знаком уважения и признательностью толики вашего труда в общей партийной работе.- Плавно льётся изысканно - кудрявая манера говорить.
Смирнов здесь понял, что в этот миг перед ним напрочь исчезла притворность интереса старшего товарища по партии; надо переходить через себя, через некоторые убеждения и постулаты. "Что ж - буду мочиться в карман ближнему".- Съязвил невольно над собой. Но маячок довольной, сытой жизни манил к себе неотвратимо и так ярко, что после длительного воздержания своего личного карьерного развития он готов был согласиться и на худшие условия сотрудничества. Маятник мнения не стал качаться. Встал решительно на негативной стороне.
- Я...- Кадык резко пополз по суши горла вверх.- ...Буду.- Голос глухо переполз секундную заминку.
Но что-то далеко внутри невольно заставляло его ныне нравственно страдать. Всей своей силой восставало за порядочность. Юрик загородился, словно ширмой, ложным притворно - сладким выражением приятия. Одним осознанным лёгким подходом он определил на том кусочке своей жизни длительный расклад собственного счастья.
- Иного я, признаюсь, и не ждал.- Изысканно фиксирует сам предмет вербовки Виктор Александрович. Из серых его глаз долго не сходит прочно поставленная, будто отлитая в металле, восторженная до предела и напрочь предовольная улыбка.
Смирнова же опять терзают две смешавшиеся мысли: как мог такой значительный по должности чиновник предложить ему такое низкое по сути предложение и как он с этим отрицательным по сути багажом сам будет дальше штурмовать партийные высоты. Кирсанову видна тень некой неуверенности, мелькнувшая на чуть отвёрнутом к окну лице стоящего напротив протеже. Он прерывает нить молчания:
- Нет сомнения: я пока не преисполнен даже крохою желания выносить в некое русло порицаний факт горячности твоих людей. Это будет выглядеть слишком уж явно и, уверен, повредит - точно! - твоему авторитету. Тебе поставлены задачи поважнее. С настоятельностью требовать твои отчеты слишком часто я не буду. Гораздо будут нам важны лишь те моменты, что обобщают факты и оценки. Всю эту подноготную без низовых ячеек комсомола мы не узнаем никогда. А мнение народа -ты понимаешь сам... Вот тебе мой домашний телефон. Переписывай. Однако ж, это только для тебя. Ты меня должен здесь понять.- Учтиво улыбнулся под конец, молчаливую выказывая похвалу.
"Какой славный, наивненький и добрый малый для меня попался".- Искренне радовался про себя Кирсанов.
Смирнова же натужно тяготило позднее раскаяние. Он осознал, что неприлично вёл себя весь этот деловой по сути разговор, усматривая в нём причину огорчения, к которому же вышел сам. Он понял то, что дурно выбирать знакомства с личной целью, которые и вовсе не годятся никуда. Унимая заползавший в душу стыд, приписывал возникшим обстоятельствам неясную и в никуда ведущую дорогу. Вид был несколько побитым и обескураживающе - унизительным с подогнанным под ситуацию удачно эпилогом: "Уела грамота попа" с сияющей отчего-то глупо улыбкой, перешедшей вскоре в мрачный смех.
Одно лишь радовало Юрика: он услышал в речи визави по разговору некие общие тональности, красивые до белой зависти слова, шикарные обособления в привычном разговоре. Ему был налегке предложен некий паспорт речи. Зрея в глубинах занимавшейся анализами мысли, росло, твердея, ощущение, что и Кирсанов много чего взял у Льва Толстого. Материал был обработан тот же, но подан был через другую плоскость. Был он понасыщенней. Но не сочней. Не так, чтоб интересней. Так две хозяйки рядышком готовят совсем разные вкусом блюда из одних и тех же компонентов...
Смирнов без спешки вышел из заводоуправления. Неуверенность во всём тут же отразилась на походке. При скупой и обжигающей нутро мысли: "Что ж я здесь и впрямь нелепо над собой навытворял?" ему невольно захотелось сходить в храм. На исповедь. Ибо с этого часа для него как омертвело время и цвет его стал вовсе неприглядным. Сквозь ближнюю ольху другим теперь прощально скупым светом улыбалась отгорающая осень...
В предельном напряжении билась в его висках горячечная кровь. От комка безудержных эмоций в голове не поддавался смыслу никакой беглый анализ разговора. В неясную обсидиановую серость укладывались завихлявшие невольно мысли. Он только грубо отчекрыживал на рваные куски все темы, которых в кабинете они вместе с Кирсановым касались. Борьба в душе успешно отбирала ощущение реалий, направляя всё заторможенно - неспешно в подкатившее режимом полузабытьё: зеркально отражаясь, сотворялось то же, что и в пьянке натощак.
Под кинутой с небес сплошной куделью ровно рассеревшегося прядева продувом истончённых туч уже без переходов цвета прозрачные насупливались сумерки. Подувший сбоку робкий ветерок оголил от шарфа шею. Матерчатый потрогал отворот демисезонного пальто. С запада над мшистой изгладью в узком лесном проёме забился обречённо тонкий янтарно - золоченый луч от горизонта. Трепыхнувшись, задрожал с порыва ветра.
Темнело уже быстро. Резко. В сгущённости тонов царила строгость чуть холодноватой, до невзрачности минорной гаммы. И - всё: одна лишь обезличенность стоит под плотной, густой серостью в трудно угадываемых формах. Вокруг вскоре будет царить одна лишь бездна. Пространственная пустынь. И только тишина проглотом ненасытным будет пожирать всемерно припозднившиеся звуки под редкий, неровно колыхающийся гул близкой дороги...
Вечером дома Юрик витал совсем в других мирах, хватаясь безуспешно мыслью за отрезки плавающей речи Антонины. Попил неполным и совсем недослащённым чай. Отодвинул с бережностью книжку графа Льва на край стола. Вышел в спальню, отгороженную ширмой от всего другого в комнате. Скособочась в разы хуже сколиоза, вытянул ноги из носков. Мозг, разложившись от усталости, истиха еле усмирял забившуюся в трепете душу. Не совсем счастливым пододвинулся к мягко лежавшей телесно - мягким дотом жёнушке, в передрягах растеряв за несколько часов активизировавшуюся где-то ещё перед полднем прочную собой плотолюбивость...