Аннотация: Как я в заграницу попал ...
Беллетризация застойных анектодов.
В стране, где я когда-то так свободно дышал и благодарил их партию за своё счастливое детство, все читали учебники. И были грамотные. Потому, советский человек, даже слегка пьяный пользовался знаниями и мог влезть на фонарный столб и ждать, когда дом сам приедет. Пусть не пускают в метро, но Земля-то вращается! И он был прав. Если в правильное время залезть в нужное место, то приехать могла не только родная сторона, но даже заграница. Так было тогда. Сейчас уже не то ...
Когда-то ...
Когда-то была весна...
Она хрустела последним ледком, подточенным рвущейся на волю талой водой, она по воробьиному чирикала во всех дворах, она грела и кожу и душу и заставляла благостно жмуриться, уравнивая людей с млеющими на балконах котами. Весна в тот год кокетливо водила нас за нос и заставляла ждать. Долго. Но пришла. Перед самым Первомаем.
И ликование было воистину, как никогда, всенародным.
После утреннего, захлебывающегося восторгом телевизора с грибочками, селёдочкой, лучком и первых двух цивильно, за столом, выпитых стопочек настроение было хоть куда. Хоть погулять.
К полудню в толпе всё чаще попадались не только красные флаги, но и вполне красные рожи успевших обогнать нас товарищей. Не желая плестись в хвосте трудового авангарда, мы с Васей завернули на любимую стройплощадку, где на припёке лежали чудные трубы, покрытые варом, притягивающим, а главное, щедро отдающим накопленное тепло, нашим задам.
Вокруг плиты бетонные лежат, кирпичи разбросаны - пейзаж! Напротив домик, и старушка в окошечке - тоже пейзаж смотрит.
И всё бы ничего, да только сидел уже на трубах ханурик в драповом. Хуже того, с портфелем. И если б не пухлился тощий портфельчик, выдавая правильную тяжелую округлость, то пришлось бы товарища подвинуть. Но он поделился. В компании всегда веселей. Да и мы не пустые, так что хорошо пошло. Даже очень.
Пригрело меня солнышко, разморило, и потому в беседу встревать не стал. И не слушал. А зря.
Когда Васин голос поднялся до знакомых по синякам и шишкам высот было уже поздно:
- ... чертежи, да ... ?! - давил Вася незнакомца убедительными интонациями - чертежи, говоришь?! А ты знаешь, что мы из-за чертежей этих ...
Я понял что пора вставать, тем более, что Вася дружески положил руку на плечо собеседника.
Но когда я встал, тот уже лежал. В талом снегу. И, наверное, мок. Но не шевелился.
Вася потянул меня за рукав, рискуя порвать болонью бывшую когда-то новой :
- Товарищ должен отдохнуть, а нам пора!
- Может на сухое переложим? - пытался я воззвать к милосердию.
- Нет, - проявлял Вася несгибаемую пролетарскую волю, - товарищ должен отдохнуть!
Спасительная мысль пришла не скоро. Но пришла:
- Может хоть на живот перевернём?
Вася в задумчивости остановился:
- Это святое!
Мы вернулись.
Я знал, что он подобреет и переложит беднягу в драповом на сухое. Но не получалось: то ноги у того с труб свесятся, то руки в луже болтаются. Провозились мы. Долго.
Зато помощники подоспели. Подсобили, приподняли, попридержали. Хорошо!
Только одеты были сине-одинаково. Кроме погон. Погоны разные ...
Мужик тот, даже не простудился поди. А нам пятнадцать суток дали. Грустно!
И поставили Белорусский вокзал красить.
Бригадирша, баба крутая характером и боками, уболтала начальство ментовское, чтоб аккордно-премиальную назначили. Раньше кончим, раньше домой отпустят - премия такая, чтоб старались. А было нас, горемык старательных, аж двадцать человек. Решили, что сначала надо премиально, по маленькой, а аккордно само потом пойдёт. Скинулись всем кагалом на девять бутылок прозрачной. Нам с Васей выпало идти.
Туда быстро, обратно сложно - рельсы, шпалы, вагоны. Почти нашли, но поезд дорогу перегородил. Вася ручку дверную дёрнул, чтоб культурно подняться, через тамбур пройти, дверь и открылась. А на перрон не выйдешь: дергай не дергай - закрыто с другой стороны ! Вагон купейный, ковры чистые, в коридоре иностранцы шумят.
- О! О! - на авоську с водкой пальцами тычут.
А, против ''О!" кто ж устоит?!
И уважить надо - гости. А их - делегация, не меньше, но все в одно купе набились, кроме тех кто в коридоре стоял, пока стоять мог. Помню они потом в вагон-ресторан проводника посылали. А потом не помню.
Только сквозь сон видел мужика сурового, в шинели. Документы спрашивал. Ему иностранец пачку паспортов сунул, но кто ж считать-то будет? В купе побоище ледовое: тела-тела ...
Но на конечной почти трезвые были, только небритые. Все ушли - домой бриться, а мы на платформе стоим. И никто нас не понимает. Потому как иностранцы мы.
Вася обиделся.
- Я на Родину пойду, по шпалам.
И пошел.
А я знал, что не дойду. И остался. Оказалось, что в Париже.
А Васю, говорят, немцы остановили. Наши, гэдеэровские. Они хоть и наши, а славян не любят. Потому и арестовали.
И много, наверное, нехорошего про Васю нашим рассказали. Потому как, говорят опять же, назначили наши Васе пять лет елки пилить.
Когда мне грустно, я прихожу на Gare du Nord, и встречаю поезд. Долго смотрю как люди выходят из вагонов. Верю, что Васю когда-нибудь заместо елок пошлют аккордно-премиально вокзал красить, а с вокзала в Париж попасть - дело плёвое.