Солнце уже отыграло свой менуэт на стройной колоннаде Казанского, когда в тени его величественного портала показалась понуро дефилирующая живописная группа из трех парней и девушки. С безмолвным осуждением старца провожал собор эту черт знает, откуда взявшуюся компанию, своим видом никак не согласующуюся с критериями высокого классицизма - дожили! - печальным шелестом ветра звучало в колоннах творения великого зодчего. - Охламоны! - разделял это мнение случайный прохожий. - Тунеядцы! - вторила им из окна ворчливая старушка.
С точки зрения самих "охламонов", сегодня они выглядели вполне прилично. По крайней мере, достаточно, что бы ни огрести по морде в агрессивной очереди винного магазина. Мишель убрал за воротник волосы, поснимал все раздражающие толпу феньки, Барклай и без того всегда выглядел как человек. Лишь панкующий Гоша со своим дурацким ирокезом и рваной тельняшкой для такого места не годился - его и не взяли, оставив битый час торчать за углом. Но все это не способствовало успеху мероприятия.
Портвейн закончился у них перед носом.
- Сволочи! Одно слово - сволочи! - Выпускал пар застоявшийся Гоша - устроили жизнь! Паразиты! ...А кроме портвейна ничего не было? - Чернила были - отозвался Мишель с обидным безразличием - но Барклай сказал, он такое пить не будет! - Да взяли бы чернил! Лучше чем ничего! - Я чернила не пью! Гадость! - Поморщился Барклай, всем видом показывая, что эта тема закрыта. - И где мы теперь портвейн купим? Только у таксистов!
- Я вам куплю у таксистов!!! Взорвалась молчавшая от самого магазина Аннушка - жрать нечего, а им портвейн по тройной цене?!!! - Глаза ее выкатились, круглое личико над худой шеей вытянулось от возмущения. - Деньги девать некуда?! Покупай!!! - зашумела она на Гошу - только мы здесь причем?! У меня вообще "айкидо" через час! И чего вы в этот магазин поперлись?! Собирались же дойти до "Сайгона", в "тошниловку"..., а вместо этого весь день в очереди?!!!
Длинная черная юбка Аннушки, с большими цыганскими цветами гордо и решительно зашуршала мимо озадаченной троицы.
На вопрос - "что такая молодая, симпатичная девушка делает в компании этих чугреев?" - Аннушка ответила бы просто - Барклая она называла своим первым мужем, а Мишеля Бакинского третьим. Гоша ее несколько раздражал, но он был "свой", в чужой среде большого города.
Этот раздел на "своих" и "чужих" когда-то для напуганной девочки лимитчицы из Молдавии стал не просто спасением, он стал для нее и семьей, и религией и идеей.
Увлечение Барклая монархизмом, образ жизни питерской подворотни, бродяжничество - для них может, и было игрой, средством позлить обывателей, уйти от унылой советской действительности, но не для Аннушки! Она приняла его всецело так, как может принять только женщина, не нуждающаяся в обосновании, что правильно, а что нет.
Слишком глубокая пропасть лежала между ней и обывательским обществом, слишком беспросветным в нем было ее будущее. Любые посягательства этого "внешнего мира" на ее жизнь вызывали в Аннушке агрессию.
- Не бузи, Аннушка! - примирительно замычал Барклай - что ж мы в Питере бутылку не достанем? Пошли, я знаю где..., только портвейна там не бывает, но свои люди..., все сделают...
- Нет! Ну до чего же сволочи!!! - взорвался от вновь накатившей волны возмущения Гоша - вся эта сволота, что в спец.распределителях отоваривается, а нам законы пишет! Это же не один Горбачев устроил! Ладно, он идиот, но ведь вся эта сволота за его "сухой закон" единогласно голосовала!
- Ты бы туда попал, тоже проголосовал - ухмыльнулся Барклай - у нас за все законы единогласно голосуют.
- Я!!! - да если бы такие люди как я туда попадали, такого идиотизма не было бы!!!
Туда с детства лишь ублюдков отбирают: пионерия, комсомол, партия... ненавижу!
- А что, разве предыдущий "сухой закон" не при Царе Батюшке принимали? - ехидно подколола известного монархиста остывающая Аннушка.
- Дураки всегда были, те за глупость ответили - пробурчал Барклай.
- Царь батюшка здесь не причем! - протянул Мишель Бакинский, высвобождая из-за воротника свою длинную гриву - это демократически избранная дума, по инициативе депутатов, приняла сухой закон, "для улучшения нравов" ...кажется в 1916.
И осветив всех лучезарной улыбкой, старательно принялся приводить свой внешний вид, испорченный посещением винного магазина в обычный порядок - больше того, они еще и курить запретили в общественных местах на площадях и проспектах!
Мишель Бакинский был довольно зрелый мужчина, ему давно перевалило за тридцать. Впрочем "зрелость" не коснулась Мишеля, оставшегося большим ребенком.
Статный, с чистым, правильным лицом, обрамленным длинными ровными волосами и чуть вьющейся бородой он обладал какой-то невероятной искренней, детской улыбкой, озаряющей все и всех вокруг. Противостоять обаянию Мишеля было невозможно.
В отличие от спутников, путь добропорядочного советского гражданина складывался для него безоблачно. Потомок известной в Азербайджане фамилии имел хорошее образование, завидные перспективы, квартиру.... И что занесло его в питерские подворотни?!
Глядя на светлое, по-детски чуть удивленное и вечно улыбающееся лицо заподозрить в этом что-то трагическое никому и в голову не приходило.
Словом, однажды Мишель бросил все и стал бродягой. Его нынешняя жизнь протекала между Питерскими бомжатнями и предгорьями Казахстана, куда он обычно отправлялся по весне, возвращаясь на зиму с пакетом "мумия" и баулами анаши. Мумие охотно брали ларечники, в качестве панацеи от всех болезней, не пропадала и анаша, но это были уже заботы его "питерской жены" Аннушки, которая была у него скорее за маму.
Мишеля интересовали только книги, единственная страсть, которая осталась у него от прежней жизни.
- Значит, семьдесят лет мозгов хватало, что б народ не злить - фыркнула Аннушка, обиженно поглядывая на заново развешанные Мишелем феньки. (Там были и ее, но не все..., а некоторые ее просто раздражали) - а теперь опять разжижение?!
- Все всегда хотят как лучше - примирительно запел Мишель, в ответ на недобрые нотки своей питерской жены - что бы всем было хорошо, что бы люди ни пили...
От этой, до боли знакомой напевной интонации у Аннушки защемило сердце. Она означала одно - ее бродяга снова слышит зов. И дело тут не в принципах или воле, просто все ради чего он так стремился в Питер, закончилось.... И она не в силах что-то изменить. Аннушка умолкла, опустила голову и съежилась, стараясь подавить никчемную слезу. Может облегчить душу, выплеснуть на него всю накопившуюся обиду? Попытаться удержать несмотря ни на что? Или снова ночи напролет запоминать его образ, готовясь ждать, надеяться и верить? Как ненавидела она это время, когда Мишель, будучи еще рядом отдалялся все дальше и дальше!
-...Не верю я! Не верю что "демократически избранная" могла своим избирателям такую гадость сотворить! - не унимался Гоша - что же это за демократия?! Кто за них голосовать станет?! Ну ладно, один раз набрали идиотов, потеряли страну, но второй раз! ...Инстинкт самосохранения должен быть?!
- Какой может быть "инстинкт самосохранения" у стада баранов?! - презрительно усмехнулся Барклай - им пастух нужен!
Барклай был местным, ему выпало родиться в семье известных художников. Впрочем, никакой семьи там не было, и вообще все было сложно. С детства он нес достаточный груз обид и на мать, и на отца. Возможно, причиной ухода Барклая было нежелание оставаться "тем самым" плодом известной любви, а может, слишком обостренное восприятие достоинства и чести, не вяжущееся с окружающей действительностью.
...Как бы ни было, понятие "личность" с такими, присущими только ей качествами как "достоинство", "честь", "благородство" в его представлениях о мировой гармонии занимала ведущее место. Государственное устройство, основанное на кампанейщине не принималось ни в каких видах, а "советская кампанейщина" была худшим, из всего, что только могло поразить общество.
Труды Ницше и Солоневича окончательно сформировали его как убежденного монархиста. И если у него и была, какая мечта, так о возрождении белого движения, под знаменем которого Барклай готов был с радостью сложить голову "за Веру, Царя и Отечество" в неравном бою.
Он не сидел, сложа руки, боролся с существующей властью всеми доступными способами. Громкая фамилия в этом немало способствовала. Самые осторожные оппозиционеры легко и бесплатно предоставляли ему свои тиражи, которые затем за копейки распродавались бомжами по городу. Она открывала двери любой тусовки неформалов и художников, благодаря чему в его распоряжении была штаб-квартира, да еще и склад в дворницкой у Дворцовой площади.
Но главной своей задачей Барклай считал подготовку себя и будущих бойцов.
Это он в свое время привел Аннушку на "айкидо". Она вообще с легкостью соглашалась на все, словно боялась не успеть или что-то пропустить в этой жизни. Надо было видеть, с какой яростью крушит Аннушка воображаемых врагов! - Дааа! Она отличный воин... только, чур, не под моим началом! - думал Барклай, не понимая, как Мишель Бакинский с ней ладит?!
Сам он быстро охладел к единоборствам, поняв, что не это путь к цели. Свой путь он нашел на Кавказе, перевалив Главный кавказский хребет с группой горных туристов. Это изменило все.
Сказать, что Барклай "заболел горами" было бы недостаточно. Горы очаровывали и ошеломляли, но не меньше гор потрясли люди! По сути, здесь были те же бродяги, только сплоченные, неплохо оснащенные и отлично подготовленные... и их было много!
Что еще было надо?! Лишь одно - стать своим в этом обособленном сообществе.
Этому он готов был посвятить жизнь.
- Нет, Барклай, ты не прав! - помолчав, возразил Гоша - только демократия! Но настоящая, не совковая! И частная собственность. Нужно все отдать в частные руки - кафе, магазины, предприятия..., как во всех нормальных странах!
- "Демократия есть общение подобных друг другу, невозможное там, где собственность не ограничена, ибо безграничная собственность неизбежно разводит свободных на враждующие лагеря..." - деловито процитировал Мишель Бакинский - Аристотель говорит, выбирай что-то одно: или "демократия", или "все в частные руки", ...оно вместе не случается.
- ...Аристотель! Он когда жил?! С тех пор все поменялось давно...
Компания бродяг исчезла в каменных лабиринтах города. Казанский собор провожал ее бесстрастным взором. Он видел и не такое. Да и было ли оно, это "безмолвное осуждение старца"? Или просто почудилось? Слишком много он видел, слишком многое знает. Сколько всяких бродяг прошло тем же путем, мимо этой колоннады?!